ГЛАВА X
Участковый инспектор, вызволивший Картавина и тысячу раз извинившийся перед ним за грубость, прибыл, оказывается, вместе с ним и все еще находился в управлении.
Фамилия его была Черноуцан.
– Давно на своем участке? – спросил Виктор Павлович, когда их представили друг другу.
– Да с колыбели, можно считать,– с улыбкой ответил тот.– Родился в том самом тринадцатом доме по улице Свободы, ушел из него в армию, в него же и вернулся. И вот теперь служу…
– Значит, Зерцалова знаете как соседа…
– Так точно, товарищ капитан. Но Станислав Аскольдович в Новобалтийске теперь редкий гость. Как у нас говорят, проездом из Москвы в Хабаровск.
– Давно был последний раз?
– Чтоб не соврать, видел его месяца полтора назад. А вы можете поточнее узнать у его матушки. Живет в нашем же доме, только отдельно от сына.
– Старенькая небось?
– Анфисе Афанасьевне за восемьдесят уже. Очень хворая, сердечница…
– А отец?
– Помер лет десять назад.
– Зерцалов женат?
– Был, но развелся. Жена проживает с сыном…
– Как добраться до вашего дома?
– На мотоцикле могу подвезти.
По дороге Черноуцан спросил, почему южноморская милиция заинтересовалась Зерцаловым. Виктор Павлович ушел от прямого ответа.
Остановились напротив, у безликого панельного сооружения с множеством подъездов.
Капитан пересек улицу, зашел в нужный подъезд. В лифте он оказался вместе с женщиной средних лет. Она держала в руках кожаную сумку.
– Вам какой этаж? – спросила она.
– Право, не знаю. Мне в сто шестьдесят первую квартиру…
– А-а, вы тоже к Анфисе Афанасьевне? – оглядела она его, нажимая на кнопку восьмого этажа.
– Да. А вы что, родственница, знакомая?
– Патронажная сестра.
Услышав это, Виктор Павлович тут же представился, показал удостоверение. Женщину звали Зинаида Ивановна.
– А что случилось? – с тревогой спросила она, узнав, с кем имеет дело.
Тут лифт остановился, и они вышли на лестничную площадку.
– Мне нужно кое-что узнать у Анфисы Афанасьевны о ее сыне. Скажите, что я ваше начальство и пришел поинтересоваться, какая еще помощь нужна Зерцаловой.
– Хорошо,– несколько поколебавшись, согласилась Зинаида Ивановна.– Только учтите, у Анфисы Афанасьевны неделю назад был гипертонический криз.
– Вот поэтому не хочется ее волновать.
– А есть причина? – еще больше встревожилась патронажная сестра.
– Увы,– вздохнул капитан.– Но большего, к сожалению, я вам сообщить не могу.
Они наскоро договорились, как ей и ему себя вести. Зинаида Ивановна открыла дверь своим ключом и крикнула в глубь квартиры:
– Анфиса Афанасьевна, это я!
Они разделись, прошли в комнату. На кушетке полусидела, опираясь на большую подушку, полная старая женщина с одутловатым, анемичным лицом. Она была укрыта пледом.
– Здравствуйте, дорогая,– приветствовала ее ласково сестра.– Вы, как я посмотрю, выглядите сегодня молодцом!
«Вот уж не сказал бы»,– подумал Жур.
Печать тяжелой болезни лежала на всем облике Зерцаловой. Слабым голосом хозяйка поздоровалась с пришедшими. Зинаида Ивановна представила капитана как своего начальника. И старушка сразу стала хвалить внимательную, заботливую помощницу. Жур поддакивал ей, мол, это один из их лучших работников…
– Кабы не Зиночка,– заключила хозяйка,– меня бы давно уже отнесли…– показала она рукой куда-то.
– Да бросьте, Анфиса Афанасьевна, вы еще поживете… А теперь лучше давайте послушаем сердечко…
Не стесняясь Виктора Павловича, Зерцалова расстегнула халат на груди, считая, что он тоже медицинский работник. Жур отвернулся, сделав вид, что осматривает квартиру. На стенах были развешаны афиши с изображением Станислава Аскольдовича. Помимо тех, что он уже видел, была и такая, где Зерцалов стоял с воздетыми к небу руками в каком-то странном одеянии – то ли монаха, то ли индийского гуру. Кроме афиши, имелось множество картин. Скорее всего любительских, но, как говорится, не без искры Божьей.
– Что вы сегодня ели? – спросила у больной патронажная сестра, закончив прослушивание.
– Молока попила, рогалик…
– И все? – недовольно протянула Зинаида Ивановна.– Нет, так не пойдет. Сейчас я сварю вашу любимую кашу. Из геркулеса.
– А ее можно и не варить,– встрял в разговор Жур.
– Как это? – удивилась сестра.
– Очень просто. Нужно замочить геркулес на ночь в холодной воде, а потом только добавить молока и меда. Так же готовят и гречку.
– Ну что ж, как-нибудь попробуем,– сказала Зинаида Ивановна.– Вы тут не скучайте, а я пошла на кухню…
Виктор Павлович искал повод, чтобы перейти к разговору о сыне Зерцаловой, однако неожиданно она сама начала, обведя рукой стену:
– Это все мой Станислав…
– Вижу,– кивнул капитан.– Ему идет любой костюм…
– Я о картинах,– объяснила хозяйка, что имела в виду.– Все сам написал.
– Да ну? – восхитился Жур,– Он еще и художник?
– Лучше спросите, чем сын только не увлекался,– с гордостью продолжала Анфиса Афанасьевна.– Рисовал уже в три годика. Даже премию получил на выставке детских рисунков. А в пять – свободно читал и писал. И какие стихи сочинял!… Аскольд Михайлович, отец Стасика, послал в «Мурзилку», и одно напечатали. Да, да…
– Выходит, он уже тогда прославился на всю страну?– подыгрывал хозяйке Жур.– Небось пойди по этой стезе, стал бы знаменитостью в литературе.
В лице Виктора Павловича Зерцалова увидела благодарного слушателя. Она оживилась, даже щеки слегка порозовели.
– Вполне, вполне возможно… Знаете, у него что ни день было новое увлечение. То рыбок заведет, то голубей. А то вдруг заявил: хочу быть клоуном… Целыми днями сигал со шкафа на кровать, с кровати на стол. А уж шишек набил, честное слово, было стыдно в садик водить! – самозабвенно рассказывала Зерцалова.– А в один прекрасный день потребовал у отца: купи слона, буду дрессировать. Отец пошел в зоомагазин, купил морских свинок… Стасик закатил истерику, мол, издеваются. Ну и сбежал из дома… Знаете, где его нашли?
– Интересно…
– У цыган, в таборе.
– Не может быть!
– Да, да.– Зерцалова поправила сползший плед.– Сколько он доставлял нам огорчений, сколько я слез пролила, пока вырастила!…
– Ну, я думаю, и радости были,– заметил Жур.
– А как же,– закивала Анфиса Афанасьевна.– Чего у Стасика не отнимешь, так это его способности. Не подумайте, что я хвастаюсь. Все учителя в один голос твердили: у вас незаурядный мальчик… Честно говоря, удивлялись: вроде бы не особенно сидит за учебниками, а сплошные пятерки. Схватывал все буквально на лету. Лучший ученик в классе… И вдруг – чуть в тюрьму не угодил…
– В тюрьму? – ужаснулся Жур.
– Понимаете, подрался с учителем математики. Из-за девочки.
– В каком это было классе?
– В девятом. Скандал поднялся страшный… Я спрашиваю: Стасик, родной, что ты наделал? А он мне: жалею, мол, что не прибил… В эту девочку Стасик был влюблен, а учитель, как я поняла из слов сына, приставал к ней… Короче, виниться Станислав отказался наотрез. Его уже хотели выгнать из школы, судить. В лучшем случае – поместить в спецПТУ, где всякие воришки да хулиганы… Пришлось мне, матери, самой у того учителя валяться в ногах. Тот сначала уперся: если, говорит, я прощу такое, как мне потом работать в школе?– Зерцалова усмехнулась.– Ничего, простил. И работает до сих пор. А знаете, почему? Я оставила у него дома конверт с пятьюстами рублями. Тогда это были очень немалые деньги… Правда, Стасику пришлось кончать другую школу, но свою золотую медаль он получил. Пожалуйста, поступай в любой институт без экзаменов, а у сына новая блажь – служба в армии.
– Гм, странно,– удивился капитан,– многие сейчас мечтают от нее избавиться…
– Вот-вот сейчас, а тогда…– подхватила старуха.– Главное, захотел в моряки! Хотя там самый большой срок службы – три года… Но в военкомате его определили в танковые войска. Наверное, потому, что Стасик отлично водил отцовскую машину… Начал служить в Германии, и не просто солдатом, а переводчиком. Немецкий язык был его хобби.
«Так вот, наверное, где ему сделали наколку на плече по-немецки!»– подумал Жур, но перебивать Зерцалову не стал.
– Прошло месяцев восемь,– вела дальше свой рассказ хозяйка,– вдруг письмо от сына. Пишет: влюбился без памяти в немку и хочет жениться. Как, мол, мы на это смотрим?… Я в ужасе, муж буквально в шоке. Понимаете, у мужа во время войны погибли в бомбежку родители и сестра. При слове «немец» Аскольда Михайловича прямо-таки трясло… Я тут же написала: рано, мол, тебе обзаводиться семьей да и пожалей отца, старого коммуниста, знаешь ведь его пунктик… Через месяц письмо вернулось с пометкой: адресат выбыл. Мы с мужем ударились в панику: может, дезертировал? Может, арестовали? А может, уже и в живых нет? Сколько гибнет солдатиков на всяких там учениях!… Вот когда у меня по-настоящему прихватило сердце. Так, что слегла… А на третий день – весточка от сына: оказывается, служит уже в Туркмении. Как потом рассказывал Станислав, узнало начальство о его романе, заставили собрать вещички, посадили в самолет – и прямиком в Советский Союз…
– Как, без всяких объяснений?…– удивился капитан.
– Без всяких. Сын считает, что все это из-за его желания жениться. Им вообще запрещены контакты с местным населением, и вдруг такое… И заслали Станислава в такое место – не приведи Господь! Жара, песок, малярия… Воду привозили за десятки верст. Да еще вокруг кишат змеи, скорпионы, каракурты… Не удивительно, что многие солдаты и офицеры буквально спивались или становились наркоманами. Гашиш было легче достать, чем хлеб… Демобилизовался, приехал худющий, желтый. Оказывается, только что перенес желтуху. С трудом выходила его, откормила. Весной воротился, а осенью поступил в медицинский институт.
– По призванию?
– Ну конечно? Причем, очень легко перенес анатомичку, вскрытия. И то, что надо было почти все предметы зубрить. Да вы сами знаете, там всякая латынь…
– Вот именно,– «со знанием» кивнул Жур.
– Мы с мужем не могли нарадоваться. Наш сын, который менял пристрастия чуть ли не каждый день, стал таким целеустремленным… И вдруг на третьем курсе – беда. К нам пришли с обыском. Перерыли всю квартиру. Забрали какие-то тетради Стасика, книжки, а самого его увезли…
– Кто делал обыск? Милиция?– не смог скрыть своего профессионального любопытства Жур.
– Милиционеры и двое в штатском… У мужа – инсульт, увезли в больницу. Думала, не выкарабкается. Ох, страшно даже вспоминать. Я буквально разрывалась. С одной стороны – умирающий Аскольд Михайлович, с другой – боязнь за судьбу сына… В милиции мне сказали: обращайтесь в областное управление КГБ. Я – туда. А там ошарашили: ваш сын – диссидент… Господи, да я такого слова в жизни не слышала! А следователь объяснил, что это значит антисоветчик и клеветник. И дал прочитать отпечатанный на машинке текст на полупрозрачных листах бумаги. Многие места были подчеркнуты… Читала я, а у самой волосы дыбом. Мол, гражданская война в восемнадцатом году началась не потому, что ее затеяли беляки, а потому, что народ выразил недоверие большевикам на выборах и те объявили террор. Якобы только для того, чтобы власть удержать. Представляете?!
– Могу себе представить,– сочувственно покачал головой Виктор Павлович.
– Словом, все, что было свято для меня и мужа, все отрицалось. Теория Маркса ошибочна, коллективизация – трагедия для страны. Советская власть – фикция, все в руках партийной номенклатуры… И так далее, и тому подобное. О чем сейчас пишется совершенно открыто в газетах и по телевидению говорят… Я заявила следователю, что мой сын такое написать не мог А он сказал: молите, мол, Бога, чтобы не сам писал. Лучше скажите, где он всю эту мерзость раскопал и кто помогал распространять… Я поклялась здоровьем, жизнью Стасика, что ничего не знаю, впервые вижу… Вроде бы поверил. И снова спрашивает, кто бывал в нашем доме, с кем дружил сын. Я назвала, кого знала. А потом мне еще показали несколько фотографий молодых людей. Но среди них никого знакомых не было. На этом меня отпустили… Иду, а голова как в тумане. Поверите, не помню, как дошла… Захожу в квартиру – батюшки, Стасик дома! Бросилась к нему, обняла, разревелась. А он – словно каменный… Ну, пришла немного в себя, спрашиваю, в какую ты, сынок, историю попал? Кто подбил тебя? И вообще, откуда такие мысли? Ведь ни отец, ни я такому не учили. А он молчит. Тогда я спрашиваю: тебя отпустили потому, что посчитали невиновным? И тут только Стасик подал голос: давай, говорит, мать, об этом никогда не говорить… И действительно, ни мне, ни отцу не сказал больше ни одного слова… Вот так, Виктор Павлович, недаром говорят: малые дети – малые хлопоты, большие дети – большие хлопоты…
– Ой, не говорите, Анфиса Афанасьевна,– поддакнул Жур.– Слава Богу, что он легко отделался…
– Если бы! Ведь суд был. Закрытый, естественно. Стасика туда вызывали. Как он потом объяснил, свидетелем. А каково нам с мужем? Каждый раз дрожали: вернется или увезут в тюрьму?… Но Бог миловал. А вот троих ребят посадили.
– В институте у него неприятностей не было?
– Попросили из института. Пришлось Станиславу идти работать таксистом, чтобы семью кормить. Потом он учился в другом институте, политехническом, заочно.
– Так он что, к тому времени был уже женат?
– Да, Регина была на шестом месяце беременности. Думаю, суд учел это обстоятельство. И еще, наверное, Станиславу удалось избежать тюрьмы, потому что тесть хлопотал. Он тогда уже был начальник управления Новобалтийского морского пароходства. А сейчас в Москве – заместитель министра морского флота.
– И бывшую вашу сноху забрал с собой?
– Зачем, у Регины здесь прекрасное положение Она директор вычислительного центра, квартира осталась шикарная от отца… Между прочим, она больше ни с кем не связала себя браком. Как и Станислав…
– А что за кошка пробежала между ними?
– Будь у Регины более спокойный, покладистый характер, жили бы себе поживали до сих пор. Сами видите,– Анфиса Афанасьевна показала на афиши сына,– Станислав очень привлекательный мужчина… А Регина в каждой знакомой женщине видела, извините, его любовницу… Сцены ревности закатывала – стыдно было слушать. А представляете, если он находится по полгода в плавании, какие рождались в голове Регины фантазии.
– Простите, что значит в плавании?– уточнил Жур.
– Так ведь после окончания политехнического сын пошел работать механиком на судне… Увидел весь мир. И признавался: к концу рейса тянет домой, но как вспомнит, что ждет его на берегу, так прямо не хочется возвращаться… Нет, встречала она его сердечно, а уже на следующий день доводила до белого каления. С кем, когда, где?… Ужас!… У сына, нужно сказать, тоже характер крутой. Не любит, когда им помыкают…
«Свобода и любовь»,– опять вспомнил оперуполномоченный татуировку на плече покойного, выполненную на немецком языке.– Это, наверное, и было девизом Зерцалова».
– Нашла коса на камень,– сказал он вслух.
– Я с самого начала знала, что рано или поздно все у них кончится разводом.
– Когда сын в последний раз был в Новобалтийске?
Старуха задумалась. И вдруг громко позвала:
– Зиночка!
Та появилась с тарелкой дымящейся каши и чашкой чая.
– Что, Анфиса Афанасьевна?
– Когда забегал к нам Станислав? Что-то я запамятовала…
Хозяйка болезненно поморщилась, помассировала затылок.
– Сильно болит? – встревожилась патронажная сестра, ставя еду на столик.
– Жутко заломило.
Зинаида Ивановна измерила ей давление, покачала головой и бросила на Жура укоризненный взгляд.
После укола Зерцалова вроде бы задремала. Жур и патронажная сестра покинули квартиру.
– Здорово подскочило давление?– спросил Виктор Павлович.
– Очень.
– Я ни при чем, честное слово. Даже не успел задать нужные вопросы,– оправдывался капитан.– Рассказывала только Анфиса Афанасьевна.
– Как сын в детстве сбежал к цыганам, как его таскали в КГБ?…
– Ну вот видите, вы сами все слышали…
– Ничего я не слышала,– усмехнулась Зинаида Ивановна.– Наизусть знаю. Раз сто она уже рассказывала при мне… У стариков одна радость – вспоминать прошлое. Причем, его они помнят отлично, а вот куда буквально пять минут назад положили свои очки – забывают.
На улице накрапывал холодный дождь, Зинаида Ивановна раскрыла зонтик.
– Вы уж не обижайтесь, если я вам что-то напортила,– сказала она.
– Какая уж там обида,– вздохнул Жур.– Вы хорошо знаете Станислава Аскольдовича?
– Только по рассказам матери. Ну, пару раз заходил при мне, но мы даже не беседовали.– Зинаида Ивановна вдруг остановилась.– Извините, мне нужно еще к одному подопечному.– Она показала на дом через дорогу.
– Спасибо за помощь,– сказал ей на прощание Виктор Павлович.
Куда ведут все дороги в больших портовых городах? К порту…
Жур добрался туда безо всякого труда. В кабинете начальника отдела кадров управления Новобалтийского морского пароходства окна выходили на рейд. Над морем висели тяжелые облака.
Начальник отдела тщательно ознакомился со служебным удостоверением старшего опера и спросил:
– Что интересует нашу доблестную милицию?
– Вашу доблестную милицию интересует Зерцалов Станислав Аскольдович…
– Это тот, что колдун?
– Он самый. Работал когда-то механиком на судне.
Начкадров нажал кнопку, в комнату процокала девица в кожаной мини-юбке и пышном свитере. Начальник отдела попросил принести личное дело Зерцалова. Оно было доставлено минут через десять.
– Да, он действительно ходил на теплоходе «Красный пролетарий».
– Если разрешите, я ознакомлюсь с делом,– попросил капитан.
– Теперь все разрешается,– улыбнулся завкадров.– Гласность…
Зерцалов начал рядовым механиком, а закончил главным. По мере продвижения по службе рос список благодарностей, полученных им. «За досрочное выполнение производственного плана», «За победу в социалистическом соревновании», «В ознаменование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции…», «За участие в спасении рыбаков потерпевшего крушение иностранного судна…».
Отметили Зерцалова как-то и премией в размере месячного оклада – за организацию на «Красном пролетарии» художественной самодеятельности.
«И жнец, и швец, и на дуде игрец»,– подумал про себя Виктор Павлович.
А вот финал карьеры главного механика его удивил: уволили за прогул. Основанием для грозного приказа послужила подшитая к делу докладная записка капитана траулера Костылева. Из нее следовало, что Зерцалов С. А. с 27 июля по 7 августа 1984 года не явился на работу, а оправдательных документов не представил. Причины прогула объяснил только устно. Костылев считал их неубедительными.
Что привел в свое оправдание Зерцалов, в рапорте не говорилось.
– Из-за чего же он прогулял? – спросил оперуполномоченный, показав докладную начальнику отдела кадров.
– Понятия не имею,– пожал тот плечами.– В то время я еще не сидел в этом кабинете.
– Где сейчас находится «Красный пролетарий»?
– Списан в утиль.
– Жаль,– огорчился Жур.– Хотелось бы поговорить с членами экипажа, с Костылсвым.
– С ним – проще пареной репы. Сидит за стенкой, рядышком. Давно уже бросил якорь. На пенсии. Но дома помирал со скуки, вот и попросился к нам в кадры.– Начальник отдела позвонил по внутреннему телефону.– Дмитрий Данилыч?… Нет, ты нужен не мне, а одному товарищу… Заглянет сейчас к тебе… Капитан Жур… Точно, такого капитана ты и не должен знать… Почему? Да он капитан милиции…– Закончив разговор, начкадров сказал Виктору Павловичу: – Выйдите и сразу дверь направо…
Дмитрий Данилович Костылев совсем не походил на морского волка. Худенький, согбенный, он чем-то напоминал «всесоюзного старосту» Калинина. Та же бородка, усы, развал волос на голове. Только без очков. Костылев усадил оперуполномоченного на стул и спросил:
– Опять кто-нибудь нашкодил из наших ребят?
– Это мне неизвестно… Интересует меня, Дмитрий Данилович, прошлое. Когда вы ходили на «Красном пролетарии».
– Эк, чего вспомнили! – Бывший капитан с грустью посмотрел на фотографию родного судна, прикрепленную к шкафу со множеством папок.– И сейчас бы ходил, если бы не один проходимец.
– Хорошо помните лето восемьдесят четвертого года? – продолжал Жур. При этих словах лицо Костылева перекосила гримаса.
– Да-да, помню. Помню…– вздохнул капитан на пенсии.
– И членов экипажа?
– А как же! Жили, как одна семья. Иначе в море нельзя.
– Тогда был уволен Станислав Зерцалов…
– Господи! – подскочил на стуле бывший капитан.– Из-за него-то меня и списали!…
– А почему вы назвали его проходимцем?
– Проходимец и есть! – гневно сверкнул глазами Костылев.– И стукач при этом!
Он не на шутку разволновался, вскочил и быстро зашагал по кабинету, переваливаясь из стороны в сторону, что, наконец, выдало в нем настоящего моряка.
– Когда Зерцалова направили ко мне на судно, я сразу почувствовал, что добром это не кончится,– рассказывал он на ходу.
– Почему?
– Если у тебя в подчинении родственник начальства – хорошего не жди! – сердито проговорил он.
– А что, все многочисленные благодарности вы давали ему по блату?
– Я? По блату?! – округлил глаза Костылев.– Да как после этого бы на меня смотрел экипаж?!. Нет, работник он был отличный. И по общественной линии… Его даже отметили денежной премией вместе с нашей поварихой Любашей Горчаковой. Такой коллектив художественной самодеятельности создали – гремели на всю флотилию…
– Так в чем же дело? Не сошлись характерами?
– Характеры тут ни при чем. Признаться, мы ни разу даже не поссорились… Понимаете, вроде бы нормальный мужик, компанейский, затейник. И на участке у него всегда был полный ажур. Но уж больно выпендривался. Будто умнее всех и лучше.
– А может, имел на то основания?
– Да я не против, если он прочитал в сто раз больше книг, чем я. Ну, здорово играет на гитаре… Зачем выпячиваться? Настоящий человек держит это в душе. Ведет себя скромно. А у него и душа-то была с гнильцой…
– Из чего вы это заключили?
– Вы знаете, что в те, как сейчас говорят, застойные времена, Зерцалов занимался антисоветской деятельностью?
– Знаю,– кивнул Жур.– Но теперь это считается незазорным, даже наоборот.
– Но почему тогда троих парней, с которыми он распространял какие-то клеветнические бумажки, заслали в Сибирь, а Зерцалов вышел сухим из воды? Знаете?
– Откуда мне это знать…
– То-то и оно,– злорадно проговорил Костылсв, тряся бородкой.– Продал он своих дружков с потрохами.
– Вы это точно знаете?
– Факт! – Бывший капитан зачем-то огляделся и негромко сказал:– Понимаете, с человеком, кто вел их дело, я не то чтобы в приятелях, но, в общем, знаком… Ребят тех давно уже реабилитировали, сам он ушел из органов. Недавно мы сидели, немного приняли. Я и спросил насчет Зерцалова. Тот прямо сказал: когда их зацапали, посадили в кутузку, то на первом же допросе этот Стасик и поплыл. Наложил полные штаны и всех выдал с головой. А сам стал только свидетелем. Они – обвиняемыми. Поняли? И дал подписочку помогать нашим органам, информировать их, кто с кем и о чем… Понятно? Стукач, одним словом.
– Так это или нет, оставим на совести вашего знакомого,– Жур не хотел окунаться в эту тему.– Припомните, пожалуйста, историю с его увольнением.
– А что вспоминать – словно как вчера было.– Костылев открыл шкаф и зачем-то стал рыться среди каких-то бумаг.– Понимаете, мы готовились идти в круиз вокруг Европы. Проводили профилактический ремонт, чистили, драили, наводили лоск. Главный механик обычно в это время находится на судне. Двадцать шестого июля Зерцалов попросился на берег. К приятелю, говорит, надо съездить на дачу, пустить водяной насос для всяких там бытовых нужд. А завтра, мол, буду как штык… Отказывать не было причин. До отплытия десять дней. У него все шло путем… Двадцать седьмого нет, на следующий день тоже. Позвонил домой его жене, Регине Власовне. Она удивилась, думала что муж на «Красном пролетарии». Ни о какой даче и слыхом не слыхивала… Ну, помчалась туда. Звонит мне в ужасном состоянии. Оказывается, двадцать седьмого утром Зерцалов пошел на электричку и после этого – как сквозь землю провалился. Мы, конечно, всполошились. Милиция – на ушах. Регина Власовна вне себя от горя. За несколько дней в щепку превратилась… И вот седьмого августа, в день нашего отплытия, Зерцалов заявляется как ни в чем не бывало. Я, конечно, набросился на него: где пропадал? У того глаза на лоб: вы же, мол, сами отпустили. Обещал быть на следующий день – вот и явился… Я говорю: ты что, с ума спятил? Десять дней тебя не было!… Он дуриком прикидывается: какие-такие десять дней? Я сую ему под нос газету. Он как-то странно посмотрел на меня и говорит: у них, выходит, совсем по-другому течет время. Я думал, мы летали всего десять минут… Куда летали, кто они? Он отвечает: в космос, с инопланетянами…
Костылев замолчал и, переложив кипу газет и бумаг на стол, продолжил свои поиски.
– И что дальше? – нетерпеливо спросил Жур.
– Ладно, думаю, хрен с ним, с космосом, дурочку валяешь, а тут вот-вот выходить, и дел еще по горло. С ним решил потом разобраться. Спросил только, где его вещи. Через четыре часа ведь отчаливать… Среди пассажиров было много начальства, и местного, и из Москвы. Организовали оркестр… Зерцалов смеется: как отчалим, так и причалим… Плюнул я на него и больше не стал разговаривать… Вышли мы в море, а на следующее утро напоролись на банку, винты погнули. Пришлось возвращаться. Позор… Что меня взбесило – Зерцалов еще и подначивает: мол, говорил, что вернемся? Пошел я к начальству и поставил ультиматум: или он или я на судне. Попросили составить докладную. Ну, я и накатал рапорт на него и отдельно на штурмана.
– А штурман тут при чем?
– Голову даю наотрез, что они сговорились. Я знал, они до этого на пару крутили амуры с девчонками. Думаю, подцепили очередных краль, вот и сорвали своевременное отплытие. Две недели заменяли нам винт и гребной вал. Ушли потом уже без Зерцалова…
– И без штурмана?
– Он отделался выговором и денежным начетом. Это был мой последний рейс. Вернулись – тут же меня отправили на пенсию. Зерцалов отомстил. С помощью своего тестя. И чтобы вовсе выставить меня на посмешище и оправдаться, он стал писать жалобы в министерство, в обком, в ЦК партии, депутатам, Генеральному прокурору и даже в ООН, доказывая, что он уволен незаконно, так как в космос летал не по своей инициативе. Скажите, нормальный человек станет подобный бред по всему свету рассылать и у людей время отнимать. Слава Богу, в нашем обкоме один умный секретарь нашелся – взял да и поручил врачам-психиатрам заинтересоваться Зерцаловым. Те начали с ним беседовать, а он и их за дураков считает, твердит одно и то же – летал, мол, в космос. Ну те сразу сообразили, с кем дело имеют. Доложили куда надо и кому надо. Только после этого Зерцалова и забрали в дурдом…
– Куда? – решил уточнить Жур.
– В психиатрическую больницу.
– Что, Зерцалов лечился в этой больнице?
– А вы не знали? Года полтора, не меньше. Но, видать, не долечили. Когда выписали его оттуда, он, чудак, опять за свое. И что удивительно, нашлись люди, которые поверили в его бредовые фантазии.– Дмитрий Данилович отыскал в столе пожелтевший от времени номер газеты «Новобалтийская правда».– Вот, читайте…
Статья называлась «В гостях у братьев по разуму?…»
«С героем моего очерка, бывшим главным механиком теплохода «Красный пролетарий» С. А. Зерцаловым я встретился через два года после необычного приключения, случившегося с ним,– писал корреспондент газеты В. Чипайтис.– Лет сорока пяти, уравновешенный, с умным волевым лицом, проницательными глазами, Станислав Аскольдович производил впечатление человека, не склонного к нелепым фантазиям. Вниманию читателя предлагаю его рассказ в незначительной литературной обработке:
«Двадцать седьмого июля 1984 года я вышел из дачного поселка «Золотые дюны» и направился через лес к ближайшей станции электрички. Было без четверти девять утра. Дойдя до поляны, я вдруг увидел бочкообразное сооружение серебристого цвета, высотой около четырех и диаметром чуть больше двух метров. Вокруг нижней части «бочки» переливалось кольцо синего цвета. При моем появлении откинулась дверца-трап, и на землю сошли два существа ростом около полутора метров. Лица их были бледные, волосы отливали платиной, большие глаза – изумрудного цвета. Головы непропорционально большие, руки длинные, как у человекообразных обезьян. Вместо носа – небольшая выпуклость, вместо ушей – чуть заметные впадины, а рот – маленькое отверстие. На них были плотно облегающие комбинезоны цвета летательного аппарата. Я остановился как вкопанный. По мере приближения существ по моему телу разлилась теплая волна, а в руках и ногах ощущалось легкое покалывание. Остановились они метрах в двух от меня, и, хотя никакой мимики на их лицах я не заметил, в голове явственно прозвучало: «Здравствуй». Я машинально ответил вслух: «Здравствуйте». Замечу, что в дальнейшем наши «разговоры» велись безмолвно и с моей стороны: нужно было лишь мысленно произнести фразу, и они понимали.
Гуманоиды (или инопланетяне) пригласили зайти в «бочку». Я проследовал беспрекословно, так как воля моя была подавлена. За нами закрылась дверца, и летательный аппарат с легким шорохом оторвался от земли. Ускорение, видимо, было колоссальное, но тело мое его не ощущало. Мы сидели в мягких удобных креслах в круглой каюте. Приборов вокруг я не заметил никаких. В стенах летательного аппарата имелось, оказывается, шесть иллюминаторов, которые снаружи не были заметны.
Земля стремительно исчезла из поля зрения.
О чем мы «беседовали», я не запомнил. Полет продолжался не более десяти минут. Аппарат опустился на ту же поляну. Я сошел на землю. Дверца-трап поднялась, горящее кольцо по низу «бочки» стало интенсивно светлеть, аппарат с негромким свистом взмыл вверх и растаял в небе.
Я пошел к станции и успел на свою электричку. Но каково же было мое изумление, когда я узнал, что поле! продолжался не десять минут, а десять дней.
Любые попытки что-либо вспомнить о контакте с гуманоидами мгновенно вызывали у меня страшную головную боль. Я был вынужден обратиться к врачу. Он провел со мной несколько гипнотических сеансов. Кое-какие сведения я сообщил под гипнозом. Гуманоиды родом с планеты «Дета-кси»… Второе. Их цивилизация на много порядков выше нашей. Вопросы рождения и смерти для них не существуют. Душа (разум) переносится из одной отжившей оболочки (тела) в другую.
Третье. Во Вселенной когда-то был один язык, так как была одна общая цивилизация. Это подтверждают некоторые общие символы, которые сохранились и у нас на Земле. Например, круг. Он у всех – знак совершенства, вечности, вхождения в миры (у нас – солнце). Сюда же следует отнести треугольник. Вершина – символ Бога. Пятиконечная звезда – знак живого существа (человека) и одновременно Вселенной.
Четвертое. С нами, землянами, общаются более 16 неземных цивилизаций. Каждая из них имеет свой язык, организованный опять же на основе общих символов.
После одного из гипнотических сеансов у меня ночью в голове возникла вся Вселенная – огромное пространство с множеством звезд. Среди них я узнал ту, откуда прибыли гуманоиды, с кем мне довелось летать. По мнению врача, они стерли в моем мозгу содержание наших «бесед», но, видимо, что-то в подсознании осталось».
Вот что я услышал от С. Зерцалова. На мой вопрос, какие изменения в себе почувствовал С. Зерцалов после полета в космос, он ответил, что стал видеть мир не в трех, а в четырех измерениях. Это дает ему возможность проникать в прошлое и будущее, пронизывать своим взглядом людей насквозь, определять отклонения в организме, а следовательно, и лечить его… Чтобы рассеять у меня сомнения в своих способностях, Зерцалов тут же до мельчайших подробностей рассказал не только мою биографию, но и биографию моих родителей, описал, как выглядят мои жена и дочь, их характер и привычки. Эта информация меня потрясла. На прощание С. Зерцалов заявил, что свои неземные способности он готов продемонстрировать в любое время перед аудиторией… Что ж, это предложение весьма заманчиво и для представителей науки. Кстати, медиков, видимо, заинтересует и такой факт: после контактов с гуманоидами Зерцалов обнаружил порез на ладони. Тонкий, сантиметра в полтора. До встречи с инопланетянами пореза не было.
А теперь послушаем хирурга 1-й новобалтийской больницы Н. Кузина:
«Когда я обследовал порез на руке С. Зерцалова, понял, что такого за всю свою практику не видел. Было похоже, что изнутри раны изъята часть мышечной ткани и кровь, а кожа вокруг шрама как бы сошлифована неизвестным мне инструментом. Через несколько дней С. Зерцалов снова явился ко мне. Каково же было мое изумление, когда шрама на его ладони я не обнаружил. Это противоречило всем законам биологии. Даже восстановился до мельчайших линий кожный узор…»
Такому опытному хирургу, как Н. Кузин, а он является доктором медицинских наук, заведующим отделением, не верить нельзя.
С. Зерцалов предполагает, что инопланетяне взяли кусочек его ткани и кровь для исследования у себя на планете. И заживили неизвестным человечеству способом…»
– Ну, здорово Зерцалов всем мозги запудрил?– сказал Костылев, когда Жур вернул ему газету. И, видя, что капитан не хочет комментировать статью, усмехнулся.– Никуда этот тип не летал, а крутил амуры… Не верите? Жена обо всем дозналась и в конце концов подала на развод.
– Зерцалов увлекался женщинами?
– Печать, как говорится, негде ставить. Они сами лезут к нему, как лягушки в пасть ужу. Люба Горчакова, повариха наша, так и не вышла из-за него замуж. А ведь красавица, я вам скажу!…– Дмитрий Данилович закатил глаза.– И какие предложения были! Даже один каперанг…
– Где она сейчас?
– О-о, Любочка высоко забралась. Окончила институт культуры, теперь директор областной филармонии. Кстати, она и вытащила Зерцалова на сцену…– Он сунул кипу бумаг назад в шкаф.– Каждый устраивается, как может. Одни честно, горбом, другие на халяву. Зерцалов так и будет теперь выезжать всю жизнь на космосе, на инопланетянах, на обмане доверчивых людей…
– Уже не будет,– сказал Виктор Павлович,– Зерцалов убит…
Дмитрий Данилович тихо охнул и уставился на Жура.
– Уби-ит?– протянул он.– Господи, что же вы сразу не сказали!
– А что?
– Да нехорошо как-то… Я костерю человека, а его уже нет.– Костылев обидчиво покачал головой.– Нехорошо, ой, нехорошо…
Любовь Николаевна Горчакова, улыбчивая шатенка с лучистыми глазами, не утратила красоту и в свои сорок лет. Услышав, что капитан Жур хочет поговорить о Зерцалове, она вся так и вспыхнула.
– Можно считать, он мой крестный. Так и стоят в ушах его слова, сказанные двадцать лет назад: Люба, твой воздух – искусство!… Я окунулась в эту стихию и не представляю себе другой жизни.
Она обвела рукой стены своего кабинета, увешанные афишами, большими фотографиями, где была вместе со знаменитыми артистами, автографы которых красовались тут же. И все восхваляли директора филармонии.
– Мне известно, вы еще на «Красном пролетарии» вместе с Зерцаловым участвовали в художественной самодеятельности,– сказал Виктор Павлович.
– Золотые были времена,– подхватила Любовь Николаевна,– Станислав был тогда неподражаем. За рубежом всем так тоскливо, а он устроит то вечер Высоцкого, то Окуджавы. Причем, сам играл на гитаре и пел, их копируя. Или затеем веселую комедию. Фонвизина, старый русский водевиль… Соглашались играть немногие, Станиславу приходилось исполнять несколько ролей. В общем, был душой всего экипажа. А чуть выдастся свободная минута, книжку в руки и забьется к себе в кубрик. Всю валюту, что ему выдавали, просаживал на научную литературу и журналы. А один номер, скажу я вам, солидная сумма – тридцать-сорок долларов. Это, считайте, три пары джинсов. Как-то одолжил у меня семь долларов. Зачем, спрашиваю. Не хватает, говорит, на монографию, за которой давно охотился. Узнала я, сколько он за нее отвалил, ахнула. Сто шестьдесят три доллара!
– Какая именно наука его интересовала?
– Станислава интересовало буквально все. Не человек, а ходячая энциклопедия. Знал столько, сколько многие за три жизни не узнают… Я, например, никогда не слыхала, что женщина может быть такой же сильной, как и мужчина. Была такая в начале века Марина Лурс, сильнейшая женщина России. Лежа держала на своих ногах тринадцать человек. Представляете? Пятьдесят пять пудов, это около тонны…
– Вот и называй вас после этого слабым полом,– улыбнулся Виктор Павлович.
– И от Зерцалова же я узнала, что у обезьян, оказывается, тоже существуют протекция и кумовство.
– И в чем оно выражается?
– А в том, что детенышам вожаков чистит шерстку вся стая. Да и пробиться высокопоставленному малышу на теплое местечко в иерархии значительно легче, чем другим обезьяньим отпрыскам.
– Ну что ж, человек взял от своих предков не самые лучшие качества,– усмехнулся оперуполномоченный.
– А однажды, это было, как сейчас помню, в Испании, Стасик организовал вечер песен Лещенко. Ну, не того, который по телевидению, а Петра. Наверное, слышали «Мою Марусечку»? Так вот, Зерцалов приволок откуда-то пластинки да и сам спел, а как рассказал о судьбе Петра Лещенко, аж плакать хотелось. Представляете, более тридцати лет скитался вдали от родины, мечтал умереть в России и за это поплатился.
– Каким образом?
– Написал в пятьдесят первом году прошение, что хочет вернуться в Россию, а его – цап! – и бросили в румынскую тюрьму. Там и погиб… Станислав уверен, что без Берии не обошлось.
Жур чувствовал, что Горчакову несет на волнах ностальгических воспоминаний, и решил перейти к разговору по существу.
– Говорят, в свою очередь, вы тоже в какой-то степени его крестная. Открыли Станиславу Зерцалову путь на сцену…
– Ну, это преувеличение,– скромно отмахнулась Любовь Николаевна, хотя нельзя было не заметить, что ей лестно.– Понимаете, когда Зерцалова списали на берег, я возмущалась, пожалуй, больше, чем он сам. Но что толку. Разве у нас можно добиться справедливости?
– Сейчас или тогда?
– И тогда и сейчас. А что, разве я не права?
– Слушаю вас, продолжайте,– уклонился от ответа Жур.
– А когда я узнала, что Станислава Аскольдовича, умнейшего человека, спрятали в сумасшедший дом, мне стало ясно, где, в какой системе живу и кто стоит у власти. Представляете, за ложь – к наградам, Звездам Героев, а за правду объявляют шизофреником.
– А вы не допускаете, что его слова о встрече с инопланетянами – плод больной фантазии и не больше?– спросил Жур, глядя в упор на Горчакову.
– Хорошо. Тогда как вы объясните возникновение у него способностей, которых нет ни у вас, ни у меня? – Короче, когда вышла «Новобалтийская правда», меня тут же осенила идея организовать публичное выступление Станислава Зерцалова. А я уже тогда возглавляла филармонию. Позвонила, говорю, есть предложение. Он тут же пришел.
– Значит, прочитав статью в газете, вы сразу поверили во все то, что там написано?
– Абсолютно! – без колебаний ответила Горчакова.– Да я и сама видела, что Станислав сильно переменился. Он сказал, что ощутил в себе огромные возможности помогать людям, открывать им глаза на мир и на себя. Пообещал, что обдумает мое предложение, но сначала съездит в Москву и Воронежскую область. Мол, хочет поучиться настоящему колдовству… Появился он через несколько месяцев. Как раз в концертных и театральных делах началась перетряска. Хозрасчет, так сказать. Симфонические концерты горят, народная музыка и танцы – тоже. Столичные рок-звезды требуют бешеные гонорары… Станислав предложил психологические опыты и прочее. Но сначала продемонстрировал свои способности на мне и других сотрудниках филармонии. Мы буквально ахнули. У него потрясающий талант! Я уломала управление культуры облисполкома, изготовили отличные афиши, дали рекламу по радио и телевидению. И вот – первое выступление Зерцалова. Не поверите, волновалась больше, чем он. Зал заполнился всего наполовину, но, думаю, ничего, лиха беда начало. Однако успех превзошел все наши ожидания. На следующий день Новобалтийск только и говорил об этом. А меня вызвали в обком на ковер: кто разрешил пропаганду всякой нечистой силы, снять, прекратить и так далее. Я отказалась наотрез. Ну, естественно, мне предложили написать заявление «по собственному желанию». Тогда я собрала коллектив филармонии. Люди встали за меня и Зерцалова горой. Пошли с петицией в обком: если, мол, меня снимут, объявят голодовку.– Любовь Николаевна рассмеялась.– Ну и борьбу мы выдержали, скажу я вам!
– Но все-таки победили…
– Не было бы счастья, да несчастье помогло… У второго секретаря дочь заикалась. Двух слов не могла произнести. У меня – бац! – идея. А что, если испробовать на ней возможности Станислава? Как говорится, пан или пропал… И, о чудо! После трех сеансов заикание у девочки как рукой сняло. Теперь уже обком стоял за нас. Вы сами понимаете, какая это была силища… Зерцалову дали зеленый свет.– Горчакова улыбнулась, как показалось Журу, с грустью.– Сейчас Станислав – союзная знаменитость.– Нас забыл… Я слышала, вроде женился на очень приятной женщине. Так? – посмотрела в глаза Виктору Павловичу с явной надеждой услышать отрицательный ответ. Но он промолчал.– Была бы рада за него. И за нее, конечно, тоже. Станислав – необыкновенный человек.
– Какие у вас были личные отношения?
– У меня к нему,– Горчакова красивыми наманикюренными пальцами смахнула со столешницы несуществующие пылинки,– самые добрые дружеские чувства. А уж как он ко мне относится, узнайте лучше у него самого…
– К сожалению, не могу узнать,– тяжко вздохнул капитан, приготовившись к самому неприятному– сообщению о гибели Зерцалова.
– Как? Почему? – сошла вдруг краска с лица директорши. Она, видимо, уловила в голосе Жура трагическую ноту.– Ну, говорите! Прошу вас…
– Он убит,– выдавил из себя Виктор Павлович.
Морось, туман. Люди – как тени. Жур словно плыл в сумерках, вглядываясь в номера домов. Здесь, в центре города, освещенном лучше, чем окраина, и то было ощущение, что ты в мутном аквариуме.
Вот и нужный дом. Помпезный, с архитектурными излишествами. В холле сидел бдительный вахтер.
Регина Власовна Зерцалова, бывшая жена убитого, жила на втором этаже. Она была в строгом темном домашнем халате, похожем на платье. Прическа в идеальном порядке, на лице – собранность и серьезность. Живет одна, сын на стажировке за границей, в каком-то колледже, а у нее самой много работы на вечер. И действительно, на письменном столе были аккуратно разложены какие-то справочники, выписки, диаграммы, рулоны перфорированной бумаги с множеством цифр и букв. Зерцалова писала докторскую диссертацию.
– Чем могу быть полезной? – спросила она, усевшись за стол и предложив Виктору Павловичу вольтеровское кресло.
– Хочу поговорить с вами о бывшем муже, Станиславе Аскольдовиче.
– Неужели скатился до какой-нибудь уголовщины?– брезгливо поморщилась хозяйка.
– Да, история уголовная,– подтвердил капитан, с тоской подумав: снова предстоит сообщать о смерти…
– Я хоть и неверующая, но согласна со словами протопопа Аввакума: «Выпросил у Бога святую Русь Сатана»,– Регина Власовна вздохнула.– Вот мы, так сказать, и сподобились… Сексуальная революция, наркомания, одиннадцатилетние проститутки, рэкет – и все это на фоне помешательства на спиритизме, потусторонних силах… Неужели нам мало уроков Запада?
– Издержки демократизации,– философски заметил Жур.– Видимо, должны пройти через это…
– Ну и глупо. Правильно сказал Бисмарк, что только дураки могут учиться на собственных ошибках. Умные учатся на ошибках других. А мы как были дураками, так ими и останемся.
– К чему вы все это?
– Никогда не думала, что Станислав Аскольдович на старости лет клюнет на эту дешевку и станет еще одним шарлатаном. Я имею в виду его так называемую артистическую деятельность. Мог бы найти более достойное применение своим незаурядным способностям.
Ее менторский, безапелляционный тон подавлял Виктора Павловича.
– Вы считаете, он шарлатан? – напрямик спросил Жур.
– Когда по фотографиям вылечивает от недуга – шарлатан. Когда предсказывает будущее – шарлатан. Когда морочит голову тысячам людей о переселении душ и кликушествует – шарлатан вдвойне.
– А как быть с теми, кого он действительно излечил?– Жур задал вопрос, на который сам не мог найти ответа.
– Вы помните фильм «Праздник святого Йоргена»? Там Ильинский играет бродягу, который скрывается от полицейских, он притворяется калекой. И его якобы исцеляет святой, такой же уголовник. Надеюсь, видели?
– Конечно. Вы думаете, Зерцалов сам организовывает благодарственные письма?
– А почему бы и нет?
– Ну хорошо, а если он все-таки не шарлатан?
– Я не совсем категорична. Признаю нетрадиционную, но веками проверенную народную медицину. Китайскую, русскую, тибетскую. И гипноз я считаю научным методом. Могу признать существование экстрасенсорного воздействия. Станислав Аскольдович мне лично снимал мигрень своим биополем.
– Значит, кое-что из его неординарных методов признаете?
– Биоэнергетика,– пожала плечами Регина Власов-на.– Тут нет никакой мистики. А вот когда приплетают Бога…– Она энергично мотнула головой.
– По-вашему, ученый не может верить в Бога?
– Многие, занимаясь наукой, верят и частенько оказываются в неловком положении. Возьмите Павлова. Вроде бы ощущал существование Бога, слышите, ощущал, однако сам лично доказал, что эмоциями управляет не так называемая душа, а нервная система с помощью условных и безусловных рефлексов. Парадокс, не правда ли?
«Женщина с головой,– отметил про себя Виктор Павлович.– С ней спорить трудновато».
– А как вы отнеслись к контакту Станислава Аскольдовича с представителями неземной цивилизации? – закинул Жур еще один пробный камень.
– Неземные цивилизации, может, и существуют, но вот насчет контакта Зерцалова…– Она усмехнулась.– Мистификация чистейшей воды. И, главное, повод мелковат: скрыть свои любовные делишки.
– Вы так считаете?
– Ну, знаете, это несерьезный разговор,– поморщилась научная дама.– Все просто, как дважды два – четыре. Загулял с бабенкой, подвел экипаж судна, семью заставил пережить Бог знает что… Честное слово, его поведение тогда было не достойно мужчины. Пришел бы и прямо сказал: так, мол, и так, Регина, виноват…
– И вы простили бы?
– Не знаю, не знаю,– поправила на руке часы-браслет Зерцалова.– Скорее всего нет.– Она подумала и жестко произнесла: – Наверняка нет. Терпение лопнуло. Сын уже был взрослый, все видел. Не хотела выглядеть в его глазах тряпкой…
– Простите, что копаюсь в личном. Он действительно провел эти десять дней с женщиной?
– То есть нет сомнений. Накануне привез эту девчонку с собой к друзьям на дачу, а утром они ушли вместе. Даже знаю ее имя – Таня.
– А другие женщины у него были?
– Думаю, пальцев не хватит на руках и ногах, чтобы пересчитать.
– Конкретно, если можно…
– Хотя бы директриса нашей филармонии…
– Горчакова?
– Ну, я вижу, эта связь известна всему свету,– язвительно усмехнулась Регина Власовна.– Посмотрите на ее сынишку – вылитый Станислав…
– Значит, у нее есть сын?– несколько удивился Жур.
– Вот именно. А отца у мальчика нет. Хотя все знают, что он – Зерцалов.
– Еще один вопрос. По поводу той истории, из-за которой ваш бывший муж был исключен из мединститута…
При упоминании об этом хозяйка посерьезнела, вынула из иностранной пачки длинную сигарету и закурила.
– Что именно в ней вас интересует? – сурово спросила она.
– Мне известно, в деле были замешаны несколько человек. Троих осудили, а Станислав избежал наказания. Почему?
– Боже мой, сколько могут жить эти слухи?…– Регина Власовна встала, прошлась по комнате, держа одну руку в кармане халата. Она остановилась возле Виктора Павловича.– Поразительно! Что, вам уже успели сообщить? Якобы Станислав – сексот? Или стукач, не знаю, как это у вас называется.
– Не скрою: слышал и такое.
– Враки! Ложь,– пристукнула по столу Зерцалова.– Пусть Станислав неверный муж, неважный отец, эгоист, но – предатель?… Никогда. Слышите, никогда! Я бы бросила его в ту же секунду. И плюнула бы в глаза…
– Значит, диссидентом он не был?
– В том-то и дело, что был. Всегда! – жестко произнесла Регина Власовна.– Я имею в виду прямое назначение слова. Инакомыслящий. Как подавляющее большинство нормальных советских людей. А вот в юридическом смысле… Да, тогда Стасу повезло – его не наказали. Но зато в восемьдесят четвертом году поизмывались. Ведь если вы осведомлены о его любовницах, то уж наверняка знаете, что полтора года Зерцалов просидел в психушке.
– За что же он попал туда? – спросил капитан, удивляясь своему же вопросу, ибо его интересовало в данный момент другое – почему об этой печальной странице в жизни Зерцалова его мать не сказала ни слова. Бывшая жена тоже удивилась вопросу, так как была уверена, что милиции хорошо известны обстоятельства, при которых Станислав оказался в психбольнице. Поэтому она не стала рассказывать о подробностях и заговорила в обвинительном тоне.
– Болтал слишком много после так называемого своего полета в космос. Будто отчетливо видит будущее страны. Предсказывал скорое падение коммунизма у нас и во всем мире. Но вы же знаете, добровольных помощников у КГБ достаточно. Его вызвали в эту милую организацию и предупредили. Станислав не угомонился. Вот тогда-то его и упекли в психушку. Без суда и следствия! А обращались с ним хуже, чем с арестантом.
– Он рассказывал?
– Извините,– зло посмотрела Зерцалова на Жура,– сама видела. Да и наслушалась от очевидцев. Дело в том, что, желая хоть как-то облегчить участь отца моего сына, я бросилась во все инстанции – ходила, писала, умоляла… Кругом глухая стена. Порой мне казалось, что я сама сошла с ума или просто вижу кошмарный сон. Зерцалова пересылали из одного дурдома в другой. Я следом за ним. Денег не жалела, чтобы знать о нем хоть что-нибудь, передать кусок колбасы… Всюду – не приведи Господи. А то, что творилось в спецбольнице, в селе Поместье Волгоградской области – не пожелаю даже своему лютому врагу. Представьте себе, двести с лишним человек содержатся за высоким забором и колючей проволокой. Одним словом, тюрьма. Камеры с прочными запорами и глазком. Охрана, санитары глумятся над этими несчастными и бесправными людьми как хотят. И как мне сказал один сержант из охраны, не удивляйтесь, если побывавший у них человек вместо членораздельной речи перейдет на мычание. Короче, «беспредел», да и только. Я отдала пять тысяч одному генералу, чтобы Зерцалова перевели.
– И его перевели?
– Да.
– Куда?
– К нам, в Новобалтийск, как я и просила. Слава Богу, он здесь попал в добрые руки Галины Семеновны…
– Кто это?
– Врач-психиатр Петелина. Честнейшая женщина. Ни на какие компромиссы не идет. Ни с совестью, ни с наукой, ни с начальством. А тут еще международная общественность, да и наши газеты вступились за права тех, кого по психушкам прятали… Убеждена, что, если бы не Галина Семеновна да перестройка, гласность, сидеть бы Зерцалову за колючей проволокой в лагере или в дурдоме…
– Регина Власовна, скажите, пожалуйста, а как реагировала на всю эту историю мать Станислава Аскольдовича?
– Да никак,– усмехнулась Зерцалова.– Она просто ничего не знала о ней.
– Но она ведь живет здесь?
– Все правильно. Но, учитывая ее возраст и здоровье, все окружающие делали вид, что сын в далеком-далеком загранплаваний, сами сочиняли ей письма от имени сына, сами и читали. Она ведь плохо видит. А когда Станислав оказался на свободе, его предупредили…
– Зерцалов вернулся к вам?
– Нет. Хотя я и готова была ему простить и принять.– Регина Власовна немного помолчала и негромко добавила: – Из жалости. Но Станислав сам не пожелал. Так мы и расстались, как в море корабли… Судьба.– Зерцалова вздохнула, развела руками и встала, видимо, желая этим самым подвести черту под их разговором. Но тут же, спохватившись, обратилась к Журу: – Надеюсь, что на этот раз Зерцалову психушка не угрожает?
– Нет, ничего ему уже не угрожает,– медленно ответил Жур.– К сожалению, должен сообщить вам нехорошую весть…
– Какую? – вся напряглась Регина Власовна.
– Его убили.
Зерцалова сжала пальцы рук так, что побелели косточки. В комнате воцарилась мучительная тишина. Регина Власовна смотрела перед собой невидящими глазами.
«И эта женщина до сих пор его любит»,– подумал Виктор Павлович.
Придя в себя от первого потрясения, хозяйка попросила рассказать, как это случилось. Жур, избегая страшных подробностей, отвечал.
Они просидели еще четверть часа, прикидывая, были ли у покойного враги, которые могли бы пойти на убийство. Однако бывшая жена не знала, чем жил Станислав последнее время. Ее сведения мало чем могли помочь следствию. Когда Жур собрался уходить, она спросила:
– Где он похоронен? Мы с сыном должны посетить могилу…
– Еще не похоронен,– сказал Виктор Павлович.– Честно говоря, я не нашел сегодня сил сообщить Анфисе Афанасьевне о его смерти…
– Я позабочусь. К кому обратиться по этому вопросу?
Жур дал ей телефон Гранской. И, выйдя на улицу, где стояла мокрая тоска, представил себе, какая сцена разыгралась в шикарной квартире привилегированного дома после его ухода.
Ночь Виктор Павлович провел в крошечном номере захудалой гостиницы. Удобства были общие, в коридоре. Утром даже позавтракать толком не удалось – в буфете лишь консервы «завтрак туриста». Он вышел на улицу, чуть прихрамывая – набегался вчера до упаду. Его опять поразила серая унылая погода. Жить здесь Жур не согласился бы ни за какие коврижки.
Была суббота. Поэтому встреча с бывшим корреспондентом, а теперь заместителем главного редактора «Новобалтийской правды» состоялась у того на квартире. Вергилиус Юозасович Чипайтис принял Жура в своем уютном коттеджике. С редкой растительностью на голове, но с густой мягкой русой бородкой, с трубкой в зубах, Чипайтис выглядел типичным прибалтом. Прежде всего предложил кофе, который сварил самолично на спиртовке, а потом они уже приступили к разговору, утопая в мягких креслах. Речь зашла о той давней статье, о контакте Зерцалова с инопланетянами.
– С трудом пробил материал,– признался Чипайтис.– Несмотря на провозглашенную гласность, вырезали больше половины. Между прочим, после этого я заболел уфологией. Собираю вырезки из газет и журналов, книги, иностранные издания.
Целая полка книжного шкафа была посвящена хобби хозяина. Он показал капитану самые последние новинки по проблемам НЛО.
– В статье вы как бы самоустранились от оценки,– продолжил Виктор Павлович о том, что его интересовало.– Скажите честно, вы верили, что Зерцалов действительно контактировал с гуманоидами?
– Ну, знаете, так вопрос ставить нельзя. Тем более я был тогда в этом деле совершеннейший профан. Однако я бы все же хотел узнать истинную причину вашего визита.
Капитану пришлось открыться. Весть об убийстве Станислава Аскольдовича произвела на хозяина тягостное впечатление.
– Вы говорите, убийца еще не найден? – спросил он.
– Увы… Вы сказали, что имеете кое-какие сведения, не вошедшие в статью. Не могли бы вы меня ознакомить с этими материалами?
Заместитель главного редактора газеты некоторое время молчал, что-то обдумывая.
– Ладно,– решительно поднялся он.– Покажу вам видеозапись нашей беседы. Правда, она сделана статично, в автоматическом режиме, так что не обессудьте за качество записи. И еще: учтите, что вы первый, кто будет ее смотреть. Раньше я был связан словом, данным Зерцалову, что никому и никогда ее не покажу…
– Почему?
– Сами поймете.
Когда на экране видеомагнитофона возник Зерцалов, Виктор Павлович поймал себя на мысли: хоть мы привыкли к кино и другим техническим штучкам, в сущности, не мистика ли увидеть живого человека, двигающегося, разговаривающего, когда он уже мертв…
Что удивило капитана – Станислава Аскольдовича нельзя было назвать красавцем. Почему же тогда он так безотказно действовал на женщин?
С первых же слов Зерцалова Жур насторожился. Станислав Аскольдович сообщал с экрана знакомую Виктору Павловичу по статье историю. Но в его рассказе была одна очень существенная деталь: космическое путешествие он проделал с девушкой. Ее звали Таня.
– Вот поэтому Зерцалов и запретил мне показывать видеозапись,– объяснил Чипайтис.– Сами понимаете, жена, сын, общественное мнение…
Последнее сообщение экранного Зерцалова настраивало на серьезные раздумья. Якобы вернулся он на Землю без Тани. Она, по словам Станислава Аскольдовича, осталась у инопланетян. Что же касается Зерцалова, то он возвратился на Землю с особой миссией.
– Какой? – поинтересовался Жур.
– Когда я задал именно этот вопрос Зерцалову и он попытался ответить, камера тут же отключилась, перестала записывать. Сам Станислав Аскольдович открывал рот, но, увы, я не услышал ни одного его слова.
– И больше вы с ним ни о чем не говорили?
– Нет, наша беседа продолжалась, но уже на другие темы и потому видеозапись не велась.
– Интересно, это интервью теперь наверное можно показать по телевидению? И не только по советскому. Иностранцы наверняка заинтересуются,– сказал Виктор Павлович, все еще находясь под впечатлением видеозаписи.
Вергилиус Юозасович не стал комментировать.
Вышел Жур от Чипайтиса, что говорится, мозги набекрень. Все перемешалось в голове, где реальность, а где мистика, Виктор Павлович разобраться был не в состоянии.
Выглянуло скупое солнце. Жур присел на скамейку в скверике. Рядом возились на площадке дети. Они казались ему ангелами без плоти и страстей.
Капитан попытался разобраться в том, что он узнал о Зерцалове в Новобалтийске.
«Допустим, космический контакт был,– предположил Виктор Павлович.– Уж если Чипайтис верит… Солидный человек, зам. главного редактора партийной газеты… Какую можно было бы выдвинуть версию? Что убийство – дело рук пришельцев? Чтобы Зсрцалов не выдал каких-то их тайн?… Они же забрали голову, потому что информация записана в мозгу Зерцалова…»
Он тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.
«Какой бред! – сказал сам себе оперуполномоченный.– Не приведи Господь рассказать о моей «версии» Гранской и начальству. Определенно решат, что у меня сдвиг по фазе, и тогда…» Жур вспомнил рассказ бывшей жены Зерцалова о психушках…
Он поднялся и пошел к остановке такси. На ней стояло три человека. Пока очередь дошла до него, капитан пришел к выводу: побоку всякую мистику и чушь. Кстати, не мешало бы разобраться, кто такая Таня и действительно ли она у инопланетян?
Психиатрическая больница, в которой работала Галина Семеновна Петелина, пользовавшая Зерцалова, находилась за городской чертой. Место не самое удачное: растительности почти никакой, рядом песчаный карьер и небольшой грязный заводик с чадящей трубой. Виктор Павлович отпустил такси и пошел к высокому забору, окружавшему территорию психушки. Просто так на нее не попадешь, нужно позвонить в дверь проходной, откроется маленькое окошко, через которое осведомятся, кто вы такой, зачем и почему. Пропустили Жура с неохотой, в главный корпус сопровождал здоровенный санитар. Проходя по больничному двору, Жур отметил про себя, что это заведение здорово смахивало на зону в колонии. Сходство, причем, не в пользу больницы, завершало одеяние пациентов – латаные, застиранные халаты, невообразимая обувь на ногах. Больные большей частью бродили поодиночке. Одни угрюмо, сосредоточенно, другие наоборот – с выражением застывшего блаженства на лице.
– Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…– вдохновенно декламировал молодой парень, идя им навстречу с широко раскинутыми руками.– Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы…– загородил он путь.
– Ступай, ступай,– добродушно сказал санитар.
Больной радостно пошел прочь, продолжая читать стихи.
– Вообразил себя Пушкиным,– пояснил работник больницы.– А другой требует срочно послать его на Байконур. Боится пропустить свой полет на Луну.
Жур вспомнил, что одно время ходили слухи, якобы Гагарин жив. И подумал, не появляются ли подобные слухи из-за вот таких чокнутых.
Однако не все так мирно и благодушно было в больнице. В углу двора вдруг поднялся шум, вопль. Крепкий молодец в белом халате и шапочке дубасил несчастного мужичонку. У больного из носа текла кровь… Жур не вмешивался, ибо в чужой монастырь не суются со своим уставом…
Сопровождавший капитана санитар поскорее провел его в корпус к главврачу. Тот встретил незваного гостя настороженно и все допытывался, для чего ему нужна Петелина. Жур пояснил, что нужно поговорить о ее бывшем пациенте. Имя Зерцалова он благоразумно не упомянул.
– Учтите,– предупредил капитана главврач,– мнение Петелиной это всего лишь ее мнение, не более… Если что серьезное, запросите нас официально – ответим.
Галина Семеновна сидела в убогой ординаторской, что-то записывала в толстый журнал. Виктор Павлович поразился – откуда здесь, в мрачном пристанище, такой светлый, чистый человек. Что лицо, что голос, что манеры. Когда Петелина поднялась, чтобы поздороваться, Жур не удержался и поцеловал ей руку. Вышло это вполне естественно, хотя и не по уставу.
– Впервые вижу такого галантного сотрудника милиции,– смутилась врач.
– Вы знаете, у вас здесь так неприглядно и дико, честное слово, хуже, чем в колонии. И вдруг – вы…
Он не выдержал и рассказал о безобразной сцене мордобоя, учиненной санитаром. Петелина аж изменилась в лице.
– Что, случай из ряда вон? – спросил капитан.
– Если бы,– переживала психиатр.– Иной раз просто руки опускаются. Нет сил бороться против наших порядков, рутины.
– А куда смотрит главврач? На дверях его кабинета написано: «член-корр»… При такой весовой категории многое можно сделать.
– В том-то и дело, что его интересуют не больные, а только как бы поскорее пробиться в действительные члены Академии наук… Впрочем, если бы даже он очень захотел, мало что изменилось бы. Сами знаете, в каком кризисе наша медицина. А уж о психиатрии и говорить стыдно. Позор на весь мир! – Она спохватилась: – Что вы стоите, присаживайтесь. Выкладывайте, что у вас ко мне…
– Хочу поговорить о Зерцалове.
– Станиславе Аскольдовиче?– радостно встрепенулась Петелина.
– Да, бывшем больном.
– Не все, кто поступал к нам, были больными.– Лицо Галины Семеновны стало мрачным.
– С каким диагнозом он поступил?
– Вялотекущая шизофрения.– Петелина со вздохом закрыла журнал перед собой.– Иезуитское изобретение нашей карающей психиатрии. С таким диагнозом можно было бы упечь в больницу кого угодно. А вернее, любого неугодного.
– А выписали его с каким диагнозом?
– С этим же. Он до сих пор на учете.
– Выходит, есть?…– Виктор Павлович покрутил пальцем у виска.
– Я считаю, Станислав Аскольдович психически абсолютно здоров,– твердо произнесла врач.– О чем мною записано особое мнение. Но, к сожалению, один голос не перекроет хор.
– Зерцалов пытался обжаловать? Теперь ведь вышел закон…
– По-моему,– перебила его Петелина,– Станиславу Аскольдовичу абсолютно все равно, что другие о нем подумают. Он знает себе истинную цену.
– Пятно все-таки…
– Кто-кто, а вы, сотрудники милиции, должны знать, что за такое пятно некоторые предлагают огромные взятки,– усмехнулась Галина Семеновна.– До ста тысяч долларов, я уж не говорю о деревяшках.– Видя недоумение на лице капитана, она пояснила: – Загодя обзаводятся спасительным диагнозом на случай, если попадутся вам в руки…
– А-а,– понял Жур.– Вы говорите о дельцах, махинаторах.
– Вот именно, которых сейчас развелось…
Виктор Павлович вспомнил о Бабухине, о враче, который штамповал липовые истории болезни для освобождения от армии. Дорожка, оказывается, проторенная.
Хотя у капитана сразу возникло доверие к Петелиной, все-таки где-то в глубине души оставалось сомнение: объективна ли она к Зерцалову? Тоже женщина, и довольно молодая, чуть больше тридцати. Не поддалась ли зерцаловским чарам?
– Галина Семеновна, вот я знаю, что Станислав Аскольдович и шагу не делал, прежде чем не свериться со своим гороскопом. Доходило просто до абсурда, мании…
– Ну и что? – пожала плечами врач.– К вашему сведению, президент Рейган тоже слушался своего астролога. Даже расписание вылетов президентского самолета составляли с учетом расположения планет. По вашему мнению, Рейгана надо считать идиотом?
– Ну хорошо,– продолжал оперуполномоченный,– Зерцалов прямо называл себя колдуном. В наше-то время! Разве это нормально?
– А поэт Велимир Хлебников говорил, что он председатель земного шара,– улыбнулась Петелина.– Понимаете, поведение, мышление писателя, артиста, ученого обязательно должно быть неординарным. Я подчеркиваю: обязательно!
– С чего вы взяли?– опешил Жур.– А кому этого хотелось?
– Откуда я знаю. Прежде этого почти не скрывали милиция, КГБ,– все больше сердилась Петелица.– Я-то думала, времена переменились. Ан нет. Ну, конечно, если такие люди, как Малый, все еще ходят в генеральских погонах…
– А он-то при чем?– все еще не понимал Жур.
– Этот держиморда преследует Зерцалова почти тридцать лет! Да-да, с тех пор, как он обыскивал квартиру студента Зерцалова. Правда, тогда Малый был еще совсем молоденький лейтенант…
И тут до Виктора Павловича дошло: Петелина решила – он пришел для того, чтобы ворошить диссидентское прошлое Станислава Аскольдовича.
– Фу ты! – выдохнул он.– О чем вы говорите?
И поведал, по какой причине прилетел в Новобалтийск, для чего копается в биографии Зерцалова.
– Ради Бога, простите! – смутилась Галина Семеновна, узнав, в чем дело. Она была потрясена страшной смертью Зерцалова. Даже не смогла сдержать слез.
После этого разговор их снова стал доверительным.
– Я вот думаю, может, убийца один из ваших пациентов, некогда лежавших вместе с Зерцаловым? – Жур наконец задал главный свой вопрос.
– Я не криминалист,– пожала плечами врач.– Советчиком вам быть не могу. Скажу только, что буйных и явно склонных к жестоким поступкам больных мы не выписываем. Впрочем, сколько имеется психически ненормальных людей, которые еще не выявлены…
Петелина самолично проводила капитана до проходной.
Капитану Журу пришлось еще раз обратиться к участковому инспектору Черноуцану – помочь провести обыск в новобалтийской квартире Зерцалова. При содействии патронажной сестры дубликаты ключей от квартиры сына взяли под благовидным предлогом у Анфисы Афанасьевны – матери убитого.
С двумя понятыми открыли апартаменты Зерцалова. Запоры были солидными – два импортных замка да еще раздвижная металлическая решетка с внутренней стороны двери, тоже с хитрым замком.
Виктор Павлович поначалу удивился, зачем такая предосторожность: обстановка однокомнатной квартиры Зерцалова была более чем скромная, даже аскетическая. Разве что книги. Их было великое множество. Забитые до отказа два стеллажа во все стены. Но вряд ли они заинтересовали бы вора. Большинство на иностранных языках и явно научного содержания. Да и те, что на русском, тоже на определенную тематику. Монографии по медицине, преимущественно о психологии и нервной деятельности. Или же об оккультных науках и всякой чертовщине. Например, такие, как «Сон ведьм» К. Корреса, «Практическая магия» Ф. Лапиуса, «Восточная магия» И. Шаха, «Городские ведьмы» Э. Муди и другие в том же духе. Беллетристики было мало. Покойник, видать, не любил изящную словесность.
Однако когда Виктор Павлович обнаружил в стене за книгами небольшой, тщательно скрытый тайник, то понял, что опасаться грабителей Станислав Аскольдович имел все основания. В захоронке пряталось целое состояние. Более ста золотых червонцев царской чеканки, малахитовая шкатулочка, наполненная изделиями из золота и драгоценных камней, маленький слиток серебристого цвета – очевидно, платина… Здесь же Зерцалов хранил четыре сберегательные книжки на сумму более семисот тысяч рублей.
– Вот подфартило Анфисе Афанасьевне,– пораженный увиденным, сказал Черноуцан.
– Да, всегда достается не тому, кому надо,– сказала с завистью одна из понятых.
– И главное, не успеет попользоваться, старенькая больно и хворая,– заметила вторая.– Внуку перейдет, сыну Станислава Аскольдовича.
– Он и так не бедный,– вздохнула первая.– Недаром говорят: деньги тянутся к деньгам.– И с укоризной добавила: – Хоть и нехорошо осуждать покойника, но зачем он говорил, что помогает людям бескорыстно?…
Вопрос этот теперь звучал риторически.
Что еще заинтересовало Виктора Павловича, так это письма. Их было сотни полторы, не меньше. Со всех концов Советского Союза. Большинство из них– с просьбой принять и помочь избавиться от застарелых болезней, от которых не лечили врачи. Болезни были самые разнообразные: от экземы до раковых заболеваний. В письмах – вопль души, последняя надежда несчастных, уповающих на чудо.
