Книга: Криминальные романы и повести. Книги 1 - 12
Назад: Люди долга и отваги
Дальше: Записки прокурора
* * *
На следующий день завтракали мы с Арефой одни. Василий с утра умчался на «Москвиче» к невесте, где предстояли последние, самые суетливые хлопоты перед свадьбой.
— Сдается мне, Васька тут ни при чем, — сказал Арефа за завтраком. — В ту ночь они были в Куличовке. Живет там приятель Василия Филипп. Василий его на чем-то надул. Тот Филипп грозился при случае холку ему намылить. Васька решил с ним помириться и взял с собой моего Сергея. Сергей рано спать завалился. А Васька, значит, устроился в другой комнате. Утром вышел — Сергея нет. Он скорей на автобус, чтобы на поезд успеть. Билет у него был. В Сальск. Как это у вас — версия? Считай, версия насчет Дратенко отпадает. Остались Сергей и еще братья Чуриковы, Петро и Григорий.
У меня было много вопросов и сомнений. И если слова Дратенко Арефа принял на веру — это его личное дело.
Улица была запружена автомашинами, мотоциклами, двуколками, лошадьми. Со всей округи сбежались пацаны.
Арефа отвел меня в сторону.
— Давай присядем.
Мы нашли укромное местечко и устроились на толстом бревне. Я чувствовал, что Арефу тянет поболтать со знакомыми, которые при встрече с ним выражали бурную радость. Но он не решался оставить меня одного. Мы томились на бревне, разглядывая гостей, и молчали. У меня все время рвался с языка вопрос к Арефе. Я сдерживался, сдерживался, но все-таки спросил:
— Арефа Иванович, почему вы против женитьбы Сергея?
Он покачал головой.
— Это кто тебе сказал?
— Слышал…
— Выбор с умом надо делать.
— Значит, вы выбор его не одобряете?
— А ты сам, Дмитрий Александрович, небось удивлялся: как это образованная девушка водится с неотесанным парнем. Скажи, думал?
Он не назвал имени Ларисы, но отлично знал, что я понимаю его.
— Образование — дело наживное. В наше время не хочешь, за уши затянут куда-нибудь учиться.
— Зара моя так ни в какую и слышать о ней не хочет. Вплоть до того, что, говорит, копейки не даст. Деньжата у Зары есть. Копит. Думает, может, вдовой останется. Но я ей этой радости не доставлю. Конечно, — улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы, — конечно, дошло бы дело до свадьбы, я бы с Зарой не советовался.
Вдруг с улицы послышались шум и радостные выкрики. Грянули гитары и хор нестройных голосов. Мы с Арефой подошли ближе к калитке. К воротам подъехала тачанка на рессорах, устланная ковром. В гривы лошадей были вплетены ленты и цветы. Еще громче зазвенели струны, и толпа расступилась, пропуская молодых. Васька был в дорогом черном костюме, отлично сидевшем на нем, лакированных туфлях. А невеста! Невеста была ослепительно красива. Белое платье, воздушная фата и черные прямые волосы, обрамляющие смуглое лицо.
— Не девушка — цветок! — не удержался Арефа.
Молодых осыпали мелкими монетками, конфетами и цветами. Они прошли в глубь двора, где им отвели место под ярким ковром, развешанным на двух деревьях. Арефу, как почетного гостя, тянули сесть поближе к ним, но я украдкой шепнул, что хорошо бы устроиться возле выхода. Мы расположились у самой калитки в окружении молодых, очень шумных ребят.
Подъехали еще две грузовые машины. Из них стали спрыгивать детишки, мужчины и женщины. С невообразимым шумом они устремились во двор, галдя и обгоняя друг друга. У меня зарябило в глазах от мелькания рук, тел, голов, от развевающихся юбок, косынок, рубах…
Арефа напряженно всматривался в бурлящий, суетящийся поток людей, надеясь увидеть кого-нибудь из братьев Чуриковых. Куда там! А может быть, их и не было среди прибывших.
— Приедут, — успокоил он меня. — Васька уверял, что обязательно.
Вдруг сзади нас раздался голос Чавы:
— Дадоро!
Они обнялись. Сергей меня сразу и не заметил.
— Понимаешь, — сказал Чава, присаживаясь рядом с отцом, — шофер болван какой-то попался. Повез в другую сторону. — Он осекся, увидев наконец меня. — Привет, Дмитрий Александрович!
— Здравствуй, Сергей.
— Нехорошо, нехорошо, — сказал Арефа. — Ты бы хоть предупредил. Мы с матерью волнуемся. Вот, понимаешь, — он указал на меня, — милицию на ноги подняли…
— Как это не предупредил? — искренне удивился Чава. — Я ведь Славке сказал, что еду за Дратенко искать Маркиза. Он разве не передал?
Мы с Арефой переглянулись.
— Честное слово! Когда Славка сказал, что Маркиз пропал, я по глупости решил, что это Васькина работа. А потом уж думал, что Гришка с Петькой. Зря только время потерял. Маркиза-то хоть нашли? — Чава переводил взгляд с отца на меня.
— Нет, не нашли. А где твоя кобыла? — спросил Арефа.
— В колхозе «XX партсъезд». — Сергей достал из кармана бумажку и протянул отцу. — Вот сохранная расписка. (Денисов-старший стал молча читать документ.) Не тащиться же мне верхом столько километров? Спешил очень. — Он покачал головой. — Поспешил, только людей насмешил. Да вы скажите, Маркиза действительно не нашли?
— Сергей, зачем ты взял обротку? — спросил я.
— Какую обротку?
— Обротка Маркиза лежала в нашем доме, — пояснил Арефа. — Он был ею привязан во дворе у Ларисы.
Сергей наморщил лоб.
— У нас дома? Глупость какая-то. Чепуха!
— Нет, не чепуха, — сказал я.
Чава ударил себя кулаком в грудь:
— Так вы считаете, что украл я? Я? Вот почему вы здесь! — Он резко взмахнул рукой. — Я так и знал! Сразу понял, что подумают на меня. Поэтому и помчался как угорелый за Васькой. В Сальск ездил.
— Погоди, давай разберемся спокойно. Ты в ту ночь был у Ларисы? — спросил я.
— Нет!
— Хорошо, допустим.
— Не допустим, а не был!
— Ладно, не был. А раньше заходил к ней в дом или во двор?
— Нет, не заходил.
— А кто ж тогда бросил в ее дворе твой окурок? — спросил я.
Арефа недоуменно посмотрел на меня. Этого обстоятельства он не знал. Оно его крепко озадачило.
— Я был у Ларисы, — тихо сказал Сергей.
— Ты только что сказал, не был. Как же так? — спросил я.
Арефа помрачнел еще больше.
— Ты меня не сбивай, — хлопнул по столу Сергей. — Ты… Простите, вы спросили, был ли я раньше? Раньше я не был. Я был потом. Утром.
— Зачем?
— Как зачем? Когда я узнал, что жеребца украли, поехал к Ларисе. Надо же было узнать подробности!
— Так ведь ты знал, что Лариса сама прибегала в Крученый?
— И ушла… Я думал, вернулась домой. А дома ее не оказалось. Где ее искать, не знал. Да и надо было догонять Ваську. Я же на него подумал.
— Расскажи подробнее про то утро, — сказал я. — Не спеша. Не думай, что мне приятно копаться в этой истории. Никто не хочет возводить на тебя напраслину.
— Именно так, сынок, — поддержал меня Арефа.
— И начинай твой рассказ с ночи, — предупредил я.
— Значит, так. К Филиппу в Куличовку я пошел из-за Васьки. Надоел он мне. Пойдем, говорит, надо помириться с Филькой. Я ему говорю: хочешь, мол, иди сам. Но Василий боялся, что его отметелят. Я все же свой. Да и знаю, как лучше слинять в случае чего. Мы посидели, я скоро уснул. Проснулся около пяти. На коня — и к стаду.
— Когда ты уходил от Филиппа, Дратенко был там? — спросил я.
— Не знаю. В другую комнату не заглядывал. А что?
— Хорошо. Дальше.
— Дальше, приезжаю к стаду. Славка мне с ходу: Лариса была, Маркиз пропал! Ну, я сразу и подумал, что Васька. Крикнул Славке, что, мол, поехал искать Маркиза. Забежал домой, взял на всякий случай сто рублей. А то как же без денег? И в Бахмачеевскую, к Ларисе. А ее дома нет. Я постоял возле окна. Помню, курил. Может быть, действительно бросил окурок. Потом махнул вдогонку Ваське. Решил, что он, пока я спал, увел жеребца. Дурак, не догадался вернуться к Филиппу. Васька еще у него был. Проехал я километров десять, думаю, на лошади теперь не догонишь. Оставил свою кобылу в колхозе «XX партсъезд». На автобусе добрался до Ростова. Васька говорил, что в Сальск поедет. Билет показывал. Вот так и мотался за ним. И при чем здесь обротка, не знаю! Может быть, Ганс притащил? Наша обезьяна.
— Вот ты тоже! — не вытерпел Арефа. — По-твоему, старая, больная обезьяна ночью сбегала в станицу, отвязала Маркиза, сняла с него обротку и принесла на хутор?
— А помнишь, как Ганс много лет назад таскал домой патроны? Ты же сам мне тумаков надавал! — Сергей обернулся ко мне: — Вы спросите у отца.
— Это он из степи таскал, — подтвердил Арефа.
— Ты тоже тогда думал, что это я. Было такое?
— Было, — кивнул Арефа. — Понимаешь, Дмитрий Александрович, стали дома патроны появляться… боевые. От немецкого пулемета. Думаю, кто-то из детей балует. Игрушка опасная. Перепорол внуков. Клянутся-божатся — не они. Я на Сергея… И что ты думаешь? Ганс. Он в степь любил ходить. Старый окоп обнаружил. Верно, Сергей, было. Но так далеко, в станицу, Ганс никогда не бегал.
— Может, воры бросили обротку в степи? — сказал Чава.
Я выслушал обоих и высказался:
— Все это малоубедительно.
— Как хотите! Маркиза я не воровал. Хоть режьте меня!
— А за что тебе Василий двести рублей предлагал?
— Подбивал на одно дело. — Сергей пожал плечами. — Но я в его махинациях участвовать не собираюсь. И к Маркизу это никакого отношения не имеет.
— А что Чуриковы? — спросил я.
— Нет. Они тоже ни при чем. Ошиблись, товарищ лейтенант, — усмехаясь, проговорил Чава. — А настоящих воров проворонили, вот что я вам скажу.
— Петро и Гришка приехали? — спросил Арефа.
— Нет.
— Почему?
— Откуда мне знать? Если не верит, пусть сам во всем разбирается, — кивнул он на меня.
Арефа тронул меня за руку:
— Ты не обижайся.
— Поеду я, Арефа Иванович. Без толку все это. Будем разбираться дома.
— Может, утречком двинемся вместе?
— Нет. Ждать не могу.
— Я провожу немного.
Мы вышли с Арефой со двора. Я все еще колебался, правильно ли поступаю. Но за каким лешим торчать здесь?
Автобус доставил меня в Краснопартизанск часов в пять вечера. Первым делом я зашел в райотдел узнать результаты анализа крови. Кровь под ракитником оказалась лошадиной.
Я колебался: ехать в станицу или в Ростов, где оставил форму и мотоцикл. Не придя к определенному решению, зашел в отдел уголовного розыска. Разбирало любопытство: что дала проверка Лохова?
Как только я появился в УГРО, меня ошарашили:
— Кичатов, молодец, что зашел! Тебя вызывает в Ростов генерал. Лично.
— Когда? — спросил я у начальника уголовного розыска, теряясь в догадках, зачем это я понадобился высокому областному начальству.
— Послезавтра.
— По какому делу?
— Не знаю. Спроси у майора.
Я незамедлительно поднялся на второй этаж и нос к носу столкнулся с Мягкеньким, который куда-то спешил.
— Вот и ты, кстати. Срочно едем в Бахмачеевскую. У вас ЧП. Пожар!
Мы почти бегом спустились во двор, сели в «газик», и майор приказал водителю:
— Выжми из своей техники все, на что она способна.
По его суровому и замкнутому лицу я понял, что Мягкенький крепко озабочен. С вопросами сейчас лучше не соваться. Что же такое может гореть, если на место происшествия выехал сам Мягкенький? Вдруг майор повернулся ко мне и покачал головой:
— Что же это ты, лейтенант, не знаешь, какие люди живут у тебя под носом?
— А что? — спросил я неуверенно.
Мягкенький ответил, обращаясь к шоферу:
— Представляешь, почти полгода у них с Сычовым в станице ходил на свободе особо опасный преступник, а они и в ус не дули.
— Лохов? — воскликнул я.
— Он такой же Лохов, как я китайский император! У человека чужой паспорт, чужая, можно сказать, биография… Хорошо, хоть ты свою ошибку исправил, догадался еще раз проверить. Как говорится, победителей не судят.
— Значит, Лохов?
— Вот именно. Твой приятель вчера приезжал из облуправления. Михайлов. Как ты, Кичатов, докопался?
— Случайно, — вырвалось у меня.
— Вот-вот! На авось надеемся.
— Я думал, что Сычов до меня его уже проверил.
— Иван кивает на Петра. Так как же тебя осенило?
— По медицинской справке, у Лохова одно легкое и туберкулез. А фельдшер мне сказала, что у него два легких.
— Как в цирке! Настоящая фамилия его — Севостьянов. Он знал мужа этой продавщицы, настоящего Лохова. Познакомились на Алдане, в бригаде старателей. Севостьянов недавно отбыл срок в колонии. Подался в наши края. Ему предложили дело. Какое — сам знаешь: ограбление и убийство инкассатора. Севостьянов вспомнил, что неподалеку, в Тихорецке, живет Лохов. Вот он и поехал туда. По старой дружбе. Оказалось: Лохов умер. Он к его жене и пристроился. Говорит, хочу начать новую жизнь.
— Клава знала об убийстве? — спросил я.
— Говорит, что не знала. Севостьянов сказал ей, что прежде сидел за автомобильную аварию. Плел еще разные сказки, будто по несправедливости в колонии еще срок набавили. Запятнали, мол, человека на всю жизнь. У тебя, говорит, мужик помер, а у меня жены нет. Предложил, как говорится, руку и сердце. А также паспорт и документы покойного мужа. Отцом обещался быть примерным для ее детей. На чем сыграл, подлец!
— Поплакаться да разжалобить они умеют, — подтвердил шофер.
— Постойте, но ведь паспорт сдается в обмен на свидетельство о смерти? — сказал я.
— Повезло ему, — продолжал майор. — Настоящий Лохов еще до смерти потерял паспорт. Как и полагается, подал заявление в милицию, и ему выдали новый. Этот паспорт и сдала жена в загс после смерти мужа. А когда разбирала его оставшиеся бумаги, старый паспорт и отыскался. Вот по этому паспорту и жил Севостьянов. В Тихорецке, где до этого обитала Лохова, ее мужа знали. Поэтому с Севостьяновым они переехали в Бахмачеевскую. Ты мне все рассказывал, что уж больно честная она была. Даже водку продавала строго по постановлению. — Майор усмехнулся. — Не слишком ли примерная?
— Боялась на мелочи попасться, — заметил шофер. — Какой ей смысл химичить, когда в хате такая тьма червонцев!
Меня резанули слова водителя. Я знал, что Клава была «отличником торговли» задолго до приезда в Бахмачеевскую. Имела грамоты, поощрения. Может быть, она оказалась жертвой? Вспомнилось ее лицо, рано состарившееся, с глубокими морщинами возле губ. И как она говорила, что девчонкой ни одной танцульки не пропускала. Потом на ее плечи легла забота о детях — их было трое, о больном муже, который скитался вдалеке от дома, в сибирской тайге. Так и не довелось пожить счастливо. Может быть, она действительно поверила Севостьянову, пошла на обман, чтобы помочь человеку? И самой хотя бы немного ощутить радость! Поэтому она и держала его дома, опасаясь, как бы он опять не сорвался на работе.
Все это я высказал майору.
— Может быть, ты и прав. Разберутся, — сказал Мягкенький.
— То точно, — поддакнул шофер. — Куда везти, товарищ майор, колхоз большой. А где хлеб горит?
Далеко раскинулось поле пшеницы, тучной, золотой, тяжело колышущей созревшими колосьями. Ее тугие волны бежали до края земли, туда, где маленькими точками виднелись комбайны. Заходящее солнце косыми лучами играло в багряном золоте хлебов. У самого горизонта за автомашинами тянулись шлейфы пыли. Среди желтого моря резко выделялась черная плешина, над которой низко повисли облака дыма. Там суетились люди, стояли красные пожарные машины.
— Кажется, уже справились, — сказал майор.
— Кому-то не повезло, — указал на дорогу шофер.
Только тогда я увидел, что навстречу нам быстро двигался белый фургон «Скорой помощи».
Наш «газик», задев краешек мягкой шелестящей стенки, дал ей дорогу.
Пожар вырвал из колхозного поля огромный кусок. Здесь, на самом пепелище, было видно, что́ он мог натворить, развернувшись во всю мощь, подгоняемый сухим, горячим ветром.
Я никогда не видел столько усталых, измученных, перепачканных землей и сажей людей. Они все еще ходили по дымящейся, пышущей жаром земле, колотили чем попало по обгорелой стерне, дышащей едким белым дымом. Последние ослабевшие струи воды из брандспойтов змеями обвивали редкие очажки пламени, шипели, убивая остатки огня. Я ходил между людьми, всматриваясь в их лица, потные от жары и трудной борьбы, перемазанные золой. Тут было много не наших, из соседнего колхоза. На краю поля стояло десятка два грузовиков. Наконец мне удалось разыскать нашего, бахмачеевского. Это был Коля Катаев. В обгоревшей рубашке, с опаленными бровями и волосами, он остервенело бил по земле ватной телогрейкой.
— Коля, как же это? — спросил я.
— Несчастье, Дима, — ответил Коля, бросив на землю истерзанный ватник.
— Слава богу, потушили.
— Несчастье, — повторил Катаев. — Ксения Филипповна…
У меня перед глазами возник белый фургон с красным крестом, белые шапочки медиков. Я схватил комсомольского секретаря за расползавшуюся в моих руках тенниску:
— Что? Что ты говоришь!
Катаев поднял телогрейку и с еще большей злостью принялся колотить по белой шапке дыма. Я сорвал с себя Борькин пиджак и стал бить, бить им по земле, на которой еще ползали кое-где горячие языки.
Это потом уже, из рассказов Коли, секретаря райкома партии и Нассонова выстроилась цельная картина несчастья, постигшего нас.
В середине дня Ракитина ехала на машине вместе с товарищами из области и района на полевой стан четвертой бригады. Она первая заметила струйку черного дыма и тут же поняла, что это сигнал беды. И когда райкомовская легковушка подъехала к огню, Ксения Филипповна первая выскочила на поле и стала сбивать своей кофтой быстро разгорающееся на ветру пламя.
И еще она успела приказать шоферу ехать в Бахмачеевскую, поднимать людей. Она заставила уехать и инструктора облисполкома, пожилую женщину, чтобы та побыстрее сообщила в район.
Сначала они боролись с пламенем вместе с секретарем райкома. Скоро подоспела подмога: пламя заметили комбайнеры на соседнем поле. И даже потом, когда приехали пожарные машины, Ксения Филипповна не прекращала битвы с пожаром. С несколькими смельчаками она отвоевала у начавшей слабеть стены огня кусок в несколько метров. Их поддерживали с флангов пожарные с брандспойтами в руках. И вдруг в одном из рукавов не стало воды. Огонь с новой силой захлестнул землю, и люди потеряли Ксению Филипповну в клубах дыма…
Она была еще жива, когда приехала «Скорая помощь». Она живая уехала в белом фургоне. И Нассонов, говорят, умолял, просил, требовал от хирурга, чтобы тот спас ей жизнь. Что мог сказать хирург? Он сказал, что сделает все возможное. Прямо отсюда, по рации, хирург связался с районом, чтобы из области вызвали санитарный самолет с лучшими врачами.
Люди покидали пожарище при свете автомобильных фар. Ни одной искорки, ни одного тлеющего уголька не осталось на опаленной, раненой ниве. Напоследок мне пришлось успокаивать расплакавшегося Славку Крайнова. Он тоже приехал на пожар. Нервы парнишки не выдержали, и он, уткнувшись лицом в землю, плакал навзрыд, вспоминая все время тетю Ксюшу. Я попросил майора Мягкенького, уезжавшего самым последним, подвезти мальчика домой.
Мы сели со Славкой на заднее сиденье. Я накинул ему на плечи Борькин пиджак, вернее, то, что от него осталось, и пацан кое-как успокоился. Около своего дома он вдруг сказал:
— Дмитрий Александрович, Ганс пропал.
Я даже сначала не сообразил, какой Ганс.
— Отыщется, — успокоил я его.
— Нет, не отыщется, волки его разодрали, — вздохнул мальчик. — Я его курточку нашел в камышах. Вся в крови.
Я подумал: что Ганс, когда случилось гораздо более страшное? Ксения Филипповна. Вот за кого болело сердце, и было пусто и жутко на душе.
Но мальчишка продолжал говорить:
— Баба Вера еще сказывала, что она видела рано утром, когда исчез Маркиз, вблизи от хутора Крученого конь пробегал. А за ним, она думала, бежали собаки.
Я долго не мог понять, к чему Славка все это рассказывает. Но когда он вылез из машины, а мы поехали дальше в черноте степной ночи, в моей голове связалось воедино все, что я знал и слышал о том, что случилось с Маркизом.
Ганс, лошадиная кровь на ракитнике, волки… Волки! Те, что погубили обезьянку, могли погубить и жеребца.
Это, скорее всего, и произошло так. Под утро, перед самым рассветом, Маркиз с оборванной оброткой бродил по двору бабы Насти. Что его испугало, не знаю, может быть, волки, подобравшиеся к станице. Хата Самсоновой стояла у самой околицы. Маркиз в страхе перемахнул невысокую ограду, как это делал не раз по воле наездника, беря препятствие. Они его гнали и гнали все дальше по степи… И когда жеребец почуял их за спиной совсем близко, он понял, что его спасение в белых хатах, окруженных деревьями, от которых веяло людьми и всем, что их окружает. Он, видимо, хотел спастись в Крученом, но преследователи преградили ему дорогу… На берегу речушки, в зарослях ракитника, Маркиз дал первый бой. Но волки заставили его повернуть от человеческого жилья и травили, травили до тех пор, пока не повалили на землю…
Несчастный Ганс! Он, наверное, утром нашел обротку и притащил домой, к Арефе, как таскал когда-то патроны из немецкого окопчика.
Впоследствии мое предположение подтвердилось. А тогда, в машине начальника райотдела, мне было стыдно за свое недоверие к Арефе, за свои сомнения и подозрительность.
Мягкенький спросил:
— Тебе передали, что послезавтра к генералу?
— Передали.
Голос майора потеплел:
— Не бойся, не ругать вызвали. Приказ по облуправлению. Благодарность и именные часы. За мужество и отвагу при обезоруживании пьяного хулигана. Даю тебе три дня: день на дорогу, день в области и день на обратный путь.
До меня не сразу дошло сообщение Мягкенького. Потом я вспомнил. Бедный Герасимов! Лучше бы ты никогда не брался за ружье. Лучше бы ты был жив. Пусть будут живы все, кому надо жить…
— Куда тебя подвезти? — спросил майор.
Ехать домой, в хату Ксении Филипповны? У меня сжалось сердце.
— С вами в район, — сказал я. — Если разрешите, товарищ майор.
…Дежурная нянечка бежала за мной по ослепительно чистому, тихому коридору больницы, чуть не плача, уговаривала покинуть помещение. Завернув за угол, мы столкнулись с высоким молодым мужчиной в белом халате. Увидев меня, он остановился. Я тоже. По тому, как нянечка что-то лепетала в оправдание, я понял: мне нужен именно этот человек.
— Как Ракитина? — выпалил я, чувствуя, что меня сейчас выпроводят и надо успеть узнать главное.
Доктор покачал головой:
— Ну-ну. В таком виде даже в котельную заходить не рекомендуется, — строго сказал он. — Сейчас же покиньте больницу!
— Как Ракитина? — повторил я.
— Мы постараемся.
Я вышел во двор. Светились бесчисленные звезды, и я подумал: завтра снова будет утро. Теплое утро с запахом полыни и чебреца. И не может того быть, что не будет жить та, кому надо жить.
Я — из уголовного розыска
О том, что доярка Галина Федоровна Чарухина завтра, во вторник, едет в город, на селе знали почти все. Может быть, потому, что покидала она свой колхоз редко. Очень редко. Последний раз — лет пять назад. Не любила Чарухина городской суеты и очередей. Однако на этот раз без них не обойтись: через неделю — свадьба. Выходила замуж Оленька — ее любимая внучка. Вот и захотелось Галине Федоровне поехать в город и купить свадебных подарков — получше да подороже. Правда, кое-кто из соседей советовал бабушке не морочить себе голову, а сделать подарок деньгами — мол, сейчас это модно. Но Галина Федоровна про такую моду и слушать не хотела — некрасивая мода, да и памяти никакой не останется. Другое дело — золотой перстенек или столовый сервиз, да и сапожки, что с блестящими цепочками, Оле давно хотелось поносить.
Узнав о предстоящей поездке Чарухиной, к ней стали подходить товарки по ферме, соседки, а то и просто знакомые. Одна просила гостинец передать сыну-студенту, другая — вручить письмо самому главному в облисполкоме, а третьи дали деньги на покупки. Чтобы не сбиться, не перепутать, Галина Федоровна вечером на листочке записала, кто сколько дал денег и на что. А когда она подсчитала общую сумму — прямо ахнула. Без сотни получилось три тысячи рублей! Да своих полторы тысячи. Такой суммы Чарухина отродясь и в руках не держала. Оттого, наверное, ей даже страшновато стало — не потерять бы в дороге. А ночью, когда долго не могла уснуть, пришла вдруг мысль: вернуть деньги — от греха подальше, но тут же вскоре она решила этого не делать, ибо знала, что люди понять ее не поймут, а уж обидятся наверняка.
Утром Чарухина встала рано, как вставала всю жизнь до коров. А может быть, даже чуток раньше, хотя собраться ей было всего ничего. Она еще с вечера все приготовила. Свои полторы тысячи она завернула в косынку и перевязала крест-накрест шпагатом. А для чужих денег она достала кошелек мужа, умершего лет десять назад от ран, что получил на войне. Кошелек был почти новенький и, как показалось Галине Федоровне, удобный для данного случая. В нем было шесть отделений — как раз по отделению для каждой пачки денег, что дали ей на покупки… Словно предчувствуя беду, она тяжело вздохнула и все деньги сложила в новую коричневую сумку с молнией, что подарил ей в прошлом году колхоз к Восьмому марта. Сверху положила платок, а потом газету. Так, на всякий случай…
Перед тем как отправиться на автобусную остановку, Галина Федоровна еще раз проверила содержимое коричневой сумки — все на месте. Надела плащ. По старому обычаю, перед дорогой с полминуты посидела на табуретке, а потом встала, заперла на замок дверь и пошла.
Автобус пришел без опоздания. Устроившись на свободном месте, Галина Федоровна бросила взгляд на свое подворье — не забыла ли что-нибудь сделать по дому? Как будто нет… Автобус тронулся…
Шесть часов пути, почти триста километров дороги, прежде Чарухиной казались долгими и утомительными, а на этот раз время прошло как-то незаметно. Может быть, потому, что в автобусе ехали студенты — по всему видно, возвращались из какой-то дальней деревни. Стройотрядовцы. Народ веселый. С гитарой. Песни, смешные истории, шутки никому не давали скучать. Да и шофер удачный — ни одной задержки в пути. Короче, ровно в два часа дня кондуктор объявила: «Конечная! Приехали!»
Тут же, на автобусной станции, была и столовая. Чарухина быстренько перекусила и, не теряя времени, направилась к центральному универмагу. Но, не доходя метров сто, на другой стороне улицы она увидела магазин «Радио» и вспомнила о наказе самой молодой доярки Зои Крутских, которая просила ее купить во что бы то ни стало магнитофон. Да и дала на это четыреста рублей. Перешла улицу. Зашла в магазин и уже в дверях услышала музыку, какую часто у них в клубе играют. «Значит, есть магнитофоны», — подумала Чарухина. И не ошиблась. Правда, пришлось постоять в очереди минут сорок. Но зато на душе было приятно: во-первых, приветливой и работящей Зойке уважила, а во-вторых, для начала ее торговых операций было совсем неплохо. Если все так быстро пойдет, смотришь, она к вечеру все купит, переночует у племянницы, а завтра прямо с утра поедет домой — нечего зря время тратить, на ферме людей и так не хватает. Еле удалось отпроситься на три дня. А если она вернется через два, вот уж бригадир обрадуется…
В хорошем настроении Галина Федоровна вошла в большой, но всегда тесный, многолюдный и шумный центральный универмаг. Прямо перед ней большими буквами было написано: «Женская обувь». У прилавка стояли всего человек пять-шесть, не больше, — следовательно, ничего дефицитного. А сапоги с блестящими цепочками пользовались явно повышенным спросом, и если бы они появились в магазине, то наверняка бы выстроилась длинная-предлинная очередь — змея. А раз ее нет, значит… Но чтобы совесть была чиста, Чарухина подошла к молоденькой продавщице и спросила насчет сапог с цепочками… Та в ответ засмеялась:
— Да ты что, бабуся, с луны свалилась?
— При чем тут луна? — обиделась Галина Федоровна. — Из Сосновки я. Слыхала?
— Березовку знаю, а вот Сосновку — нет.
В это время в разговор вмешалась полная женщина-покупательница, что стояла у прилавка и рассматривала домашние тапочки с меховой отделкой.
— Простите, гражданка, — обратилась покупательница к Чарухиной, — если я не ошиблась, вы из Сосновки?
— А откуда же мне быть? — удивилась Галина Федоровна. — Только сегодня оттудова. Вот приехала внучке на свадьбу гостинцев купить…
— Извините, — перебила полная женщина, — у вас председателем колхоза Николай Васильевич… Николай Васильевич… — Женщина, потирая лоб, стала вспоминать фамилию, но она никак не приходила на память.
— Верно, Николай Васильевич…
— Головко! — вспомнила женщина. — Он?
— Он. А вы откудова его знаете? Или из наших мест будете? — в свою очередь поинтересовалась Чарухина.
— У меня племяш второй год у вас в колхозе трудится. После культпросветучилища направили туда. Да вы его наверняка знаете, он хорошо на аккордеоне играет…
— Дима Мухин? Клубом заведует?
— Точно, он! — обрадовалась полная женщина. — А я его родная тетя. Виолетта Семеновна меня зовут. Надо же, такая встреча! Даже не представляете, как я рада… — засуетилась, закудахтала Виолетта Семеновна, по всему видно, действительно довольная тем, что повстречала односельчанку своего племянника, который жил у нее, пока учился клубному делу.
Виолетта Семеновна еще раз поинтересовалась, по какому случаю приехала в город доярка, а когда услышала про сапоги и внучку, то тут же вспомнила про соседку, жившую на одной лестничной площадке, в квартире напротив, и про то, что у той соседки есть дочь-студентка, которой отец привез сверхмодные сапоги из Москвы, да они ей оказались малы. Носила в сапожную мастерскую, а там растягивать их наотрез отказались…
— Какой номер обуви у вашей внучки?
— Тридцать шестой…
— Прекрасно! — воскликнула Виолетта Семеновна. — А у соседской девчонки не то тридцать седьмой, не то тридцать восьмой… Если они не продали, я их уговорю уступить вам. Обязательно уговорю… Не будем терять время. Здесь совсем рядом, три остановки…
Чарухина не успела опомниться, как очутилась в троллейбусе вместе с Виолеттой Семеновной Загребельной. По совету Виолетты Семеновны Чарухина стала проталкиваться вперед, а сама Виолетта Семеновна достала из сумочки мелочь и направилась к кассе. Бросила деньги, а вот оторвать билетики оказалось не так-то просто: что-то где-то заело, и билетная лента не тянулась. Молодой человек, что опустил свою монету вслед за Виолеттой Семеновной, пытался отрегулировать несложный механизм, но у него ничего не получалось. Тогда за исправление взялся пассажир постарше. Зачем-то открыл крышку, потом закрыл. Потянул, и лента подалась. Он оторвал себе билет, затем той, что помогала, и лишь после этого оторвал два билетика Виолетте Семеновне. Услышав микрофонный голос водителя, Виолетта Семеновна поняла, что им пора выходить, но через переднюю площадку она уже не успеет, а если выходить через заднюю, то она не сумеет дать знать своей новой знакомой. И поэтому решила выйти на следующей остановке, а потом немного вернуться назад…
Загребельная так и поступила, потеряв на этом всего две-три минуты, не больше. Поднявшись на лифте на пятый этаж, они не стали заходить к Виолетте Семеновне, а сразу позвонили в квартиру напротив, на дверях которой значилось: «Грацианский О. О.».
К счастью, соседка оказалась дома. И сапоги — тоже. Красивые, нарядные. Югославские. Да и размер тридцать шестой!
Галина Федоровна на миг представила свою Олю в этих сапожках, и у нее закружилась голова от счастья. Вот уж внучка будет рада. Зацелует бабушку…
— Нравятся? — спросила сияющая Виолетта Семеновна.
— Очень даже! — ответила Чарухина и тут же спросила у той, кому они принадлежали: — И сколько такие будут стоить?
— Сто двадцать пять рублей, — ответила несколько смущенно Грацианская Ирина Андреевна, а потом, словно оправдываясь, добавила: — Понимаете, чек не сохранился, но Олег Орестович заплатил именно такую сумму… Поверьте, мой муж ответственный работник, и мы не позволим брать лишнего… Может быть, для вас дорого…
— Что вы, что вы, — заторопилась Чарухина, боясь, что Грацианская передумает. — Это совсем не дорого для такой внучки и по такому случаю. Знаете, у нас через неделю свадьба.
— Поздравляю вас! — протянула руку Ирина Андреевна.
— Спасибо, спасибо, — ответила Галина Федоровна. — Значит, сапоги я беру. Нет ли у вас веревочки завязать коробку? — спросила она хозяйку. — А я вам сейчас деньги…
Пока Ирина Андреевна ходила за ленточкой, Галина Федоровна взяла свою сумку и поставила на журнальный столик, который находился тут же, в холле, расстегнула молнию и полезла за своими деньгами, что были завернуты в ситцевом платочке… Но что за чепуха: платочек развязался, шпагат рядом, а где деньги? Видно, рассыпались по сумке… Она стала искать их на ощупь рукой. Одной… Потом другой… Затем взяла сумку за края и, раскрыв ее пошире, поднесла к окну, хотя в комнате и без того было достаточно света, но, увы, ни одной бумажки на дне сумки не было видно. «Не могли же мои деньги оказаться в кошельке с чужими…» — промелькнуло в голове Галины Федоровны, и она тут же выхватила из сумки черный кошелек. Но еще до того, как его раскрыть, она почувствовала, что он из туго набитого, толстого, упругого, стал тощим. Развернула — он был пуст… Совершенно пуст.
— Как же так? Где же деньги? — прошептала Галина Федоровна и начала медленно опускаться на колени. Виолетта Семеновна, едва успев подхватить ее, растерянно спросила:
— Что случилось? Вам плохо? Сердце?
Галина Федоровна ничего не ответила. На лбу ее показались капельки пота. Руки дрожали. Задыхаясь, она жадно хватала воздух побледневшими губами.
— Срочно валидол! — скомандовала Виолетта Семеновна соседке, которая держала в руках какую-то ленточку и не могла понять, что происходит. А когда услышала о валидоле, бросилась в другую комнату, где хранилась аптечка, и уже через секунду запихивала таблетку сквозь стиснутые зубы Чарухиной…
Прошло две-три минуты, и Галина Федоровна открыла глаза, попросила воды. Сделав несколько глотков, она, увидев рядом лежащий бумажник, потянулась к нему… Виолетта Семеновна предупредительно подала его Чарухиной и спросила:
— Скажите, что случилось?
— Деньги, деньги пропали… — заплакала старуха.
— Деньги? Какие деньги? — решила уточнить Виолетта Семеновна.
— Вы хотите сказать, что в нашем доме исчезли ваши деньги? — насторожилась Ирина Андреевна, глядя на плачущую. — Да и как они могли пропасть?
— Не знаю как, а пропали… Все, все до копейки, — продолжала плакать Галина Федоровна.
— И много? — спросила Виолетта Семеновна.
— Четыре тысячи…
— Сколько? — воскликнула удивленно и испуганно Грацианская. — Тут что-то не то. Или это плод вашей фантазии, или просто…
— Я хорошо помню, я считала… Они лежали здесь, в сумке, — показала Чарухина. — А теперь там ни рубля… Куда они могли деться? Куда?
— Слушайте, — зло бросила Грацианская, — я ничего не знаю!.. И знать не хочу… Или вы просто какая-то авантюристка… Хотите шантажировать нас… Не получится. Мой муж в горисполкоме работает, нас знают… И никаких сапог я не намерена вам продавать! — Ирина Андреевна потянулась за коробкой, но взять ее не успела. Виолетта Семеновна решительно отстранила руку Грацианской.
— Вот это ты уже зря… Сапоги ее, — показала она на Чарухину, — а деньги получишь сейчас. Пойдемте ко мне, Галина Федоровна. — Она одной рукой поддерживала Чарухину, а в другой несла коробку с сапогами.
Расплатившись с Грацианской, Виолетта Семеновна долго еще сидела с Чарухиной, стараясь понять, как и где могли пропасть деньги, и, по возможности, успокоить попавшую в беду старую женщину. Ни того, ни другого ей не удавалось сделать. Правда, она высказала предположение, что Галина Федоровна могла уронить деньги в радиомагазине, где покупала магнитофон, но та твердила свое: хорошо помню, что, взяв из кошелька три сотни, она его снова положила в сумку, а что касается собственных денег, что были завязаны в платочек, то она их даже не вынимала…
— Значит, украли, — заключила Виолетта Семеновна.
Но и с этим Галина Федоровна не могла согласиться, ибо сумка была застегнута на молнию. Это во-первых, а во-вторых, разве жулик стал бы развязывать платочек, шпагат и вынимать деньги из кошелька? Конечно, нет. Ну а вот куда они девались, сказать она тоже не могла.
Виолетта Семеновна, на всякий случай, позвонила в городской стол находок, потом в милицию по телефону 02. Дежурный выслушал, задал несколько уточняющих вопросов, а затем посоветовал потерпевшей лично зайти в дежурную часть городского управления внутренних дел. Назвал адрес. Услышав это предложение, Галина Федоровна наотрез отказалась.
— В милицию? Не пойду. На кого заявлять? Если бы украли — другое дело. А то и в самом деле скажут: старуха с ума спятила, на людей наговаривает… Вон, слыхала, как Ирина Андреевна обиделась, хотя я ей дурного слова не сказала. И в уме не держала на нее. Нет, нет, в милицию не пойду. Ты мне лучше расскажи, как отсюда к племяннице добираться надо…
Виолетта Семеновна решила, что в таком состоянии ее оставлять одну не следует. Выйдя на улицу, остановила такси, и они вместе поехали на квартиру, где жила племянница Галины Федоровны — Надя Сачкова. Увидев тетю, Надя обрадовалась, но, взглянув на ее заплаканные глаза, почувствовала что-то неладное. Но при посторонней расспрашивать постеснялась.
Виолетта Семеновна протянула коробку с сапогами Чарухиной.
— Это ваши. А деньги потом. Или через племянника передадите, или вот по этому адресу почтой… Когда будут… — Виолетта Семеновна протянула ей бумажку. — Там и мой телефон. Если что, звоните…
Когда дверь захлопнулась и на лестнице послышался торопливый стук каблуков, Надя обрушилась на тетю с вопросами… И Галина Федоровна рассказала непонятную ей самой историю, начиная со вчерашнего вечера. Вновь догадки, различные версии — благо по телевидению часто показывают разного рода детективы и многие считают, что смогли бы раскрывать всякие криминальные истории не хуже столичных знатоков…
Именно тогда Надя высказала довольно убедительное предположение, что Виолетта Семеновна и Грацианская — просто две матерые аферистки, которые заманили пожилую деревенскую женщину в ловко расставленные сети и с помощью гипноза или другой чертовщины усыпили ее и взяли деньги… Правда, не совсем понятно, зачем Виолетта Семеновна настояла на покупке сапог для внучки Чарухиной, отдав свои деньги, и с какой целью оставила адрес и телефон? А впрочем, сказала Надя, мошенница могла это сделать просто для маскировки своих преступных замыслов…
Галине Федоровне не хотелось верить, что это так, но доводы племянницы и вспомнившиеся рассказы о проделках городских жуликов заставляли взглянуть на случившееся совсем иначе, чем еще какой-то час назад…
Ночь была долгой и мучительной. О сне не могло быть и речи. Мысли набегали одна на другую.
…И зачем она, старая, поехала в город, лучше бы деньгами подарила, как советовали…
…Похоронка на сына пришла в сорок втором.
…Если бы Семен жил, она бы сейчас не работала, а жила бы на его иждивении.
…Дочка у нее ничего, а вот зять попался… Хотя бы у внучки все было хорошо.
…А что она скажет Симе Крохиной, которая дала ей полторы тысячи на перстень для дочки? А Клавдии Афанасьевне, что просила купить больному мужу новое пальто… Неужели не поверят? Ну, если и поверят, им от того не легче. Деньги у них не шальные, трудовые.
…Да и сама она, Чарухина, живет на пенсию, а на ферму пошла, чтобы деньжат собрать, внучку поддержать. Полторы тысячи — это почти два года работы.
…Когда дочку выдавали замуж, всего-то приданого было: одеяло да две пуховые подушки. Но то было в сорок седьмом году… А сейчас хотелось все сделать по-людски, и надо же такому случиться.
…Неужели и в самом деле Виолетта Семеновна жульница, а про племянника все придумала? Но как же так? Глаза-то у нее добрые. Вон она как посмотрела на соседку, когда та хотела сапоги взять назад…
…Что же делать? Господи, помоги! Я прошу тебя, помоги вернуть мне деньги! Если не все, то хотя бы те, что дали мне… А внучка? Внучка хорошая, она поймет меня и простит… Господи, помоги…
Но чуда не произошло. Когда утром племянница, по просьбе тети, позвонила в стол находок, там сухо ответили:
— Деньги не поступали. — А потом женский голос добавил: — Не помню, чтобы такую сумму нам когда-нибудь приносили… А впрочем, звоните… — В телефонной трубке послышались частые гудки.
— Тетя Галя, — заявила решительно Надя, — сегодня я работаю во вторую смену. Время есть. Так что сейчас позавтракаем и сразу пойдем в милицию. Все там расскажем. У меня лично большое подозрение на этих двух… Конечно, в милиции могут быть и другие версии, но если бы я была следователем, то начала бы с дамочек…
Чарухина решила на сей раз поступить так, как советует ей племянница, она как-никак лет десять в городе живет, техникум закончила, даже в газете о ней писали. Не то что она, Чарухина. Всю жизнь в колхозе то с поросятами, то с коровами… Вот если корма коровам не привезут или молоко вовремя не вывезут, она знает, куда и к кому обращаться. А тут, в городе, попробуй разберись. Вон ей Виолетта Семеновна куда как понравилась, а племянница усомнилась в ней…
В дежурной части городского управления внутренних дел Чарухину и Надю принял подполковник милиции Митрофанов Лев Николаевич.
Выслушав Галину Федоровну, он недоуменно пожал плечами.
— Даже не знаю, что и посоветовать, — сказал подполковник. — Если деньги утеряны, милиция тут ни при чем. Конечно, сочувствовать мы вам сочувствуем, а вот помочь, увы, вряд ли сумеем, мамаша. Если бы вы сказали, что у вас украли или иным преступным путем.
— А как же не преступным, если эти женщины сговорились, — вмешалась Надя, немного подумала и добавила: — Может быть…
— А что, в этом резон какой-то есть. Вы, случайно, не юрист? — улыбнулся подполковник.
— Нет, я мастер на текстильной фабрике да еще в дружине состою, насмотрелась на всяких.
— И то верно, — соглашался дежурный. — Надо проверить. А вам, — обратился он к Чарухиной, — придется написать заявление.
— Уже написано, еще дома. — Надя достала из сумочки бумагу и положила на стол подполковнику. — Здесь все подробно, даже адрес и телефон одной из них.
Пробежав быстро глазами заявление, дежурный пообещал сейчас же передать его товарищам из уголовного розыска, которые самым внимательным образом проверят подозрительных дамочек, и добавил, что, если понадобится, они встретятся с Галиной Федоровной дополнительно.
Если бы Николай Шанин, по кличке Циркач, узнал, что уголовный розыск проверяет роль, которую сыграли Виолетта Семеновна и Ирина Андреевна в исчезновении денег, он долго и заразительно смеялся бы над незадачливостью «тихарей», как он и другие воры величали сотрудников уголовного розыска.
Николай Шанин был абсолютно уверен, что, если ходить на дело в одиночку, его никогда не поймают, ибо он — ас. Но вот за последние пять лет его дважды брали по вине других. На этот раз, кажется, напарник попался надежный. Работает чисто. Да и внешность у него лучше не придумаешь, ведь недаром у него кличка такая «Доцент», хотя родилась она, скорее всего, от его фамилии — Доценко. Не исключено, что учитывался при этом и образовательный ценз Виктора Доценко: он как-никак два курса пединститута закончил, а с третьего отчислили за пьянку в общежитии. До последнего времени Виктор промышлял по раздевалкам: они его не только кормили, но и поили. Правда, не всегда в ресторане, а хотелось пожить красиво, но все не получалось. Наконец повезло — судьба свела его с Циркачом, человеком опытным и веселым. Циркач любил девочек. И они его: знали, что Коля не обидит, меньше сотни «на гостинцы» они не уносили. Расходы на выпивку, закуску не в счет…
Прежде чем отправиться на первую «рыбалку» с новым напарником, Циркач дня два водил его по сберкассам, магазинам, катал в автобусах и троллейбусах — все рассказывал, показывал… Одним словом, натаскивал.
Убедившись в способностях ученика, Шанин три дня назад предложил Доценту самостоятельно на рынке выбрать жертву, потом в автобусе извлечь из кармана пиджака кошелек, а сам стал на подстраховку. Операция прошла успешно, но улов разочаровал Циркача. В кошельке было каких-то два червонца и пачка не нужных им документов, в том числе и паспорт. Поделив деньги поровну, все остальное, не имеющее для них интереса, бросили в урну позади газетного киоска. Надо было обмыть крещение. Виктор предложил шефу отправиться в ближайший ресторан, обещая пригласить двух очаровательных девушек, которые наверняка ему понравятся. Но Циркач на этот раз был огорчен легкомысленностью своего напарника и поэтому на полном серьезе прочитал Доценту еще одну лекцию о технике безопасности в их деле, суть которой сводилась к следующим неписаным законам: во-первых, они вдвоем должны как можно меньше появляться на глазах сотрудников милиции. Тогда в случае завала легче говорить: «не знаю», «не знаком», «вместе оказались случайно». Во-вторых, после улова не гулять, не шиковать, не привлекать к себе внимания. И, наконец, перед выходом на дело — ни грамма спиртного!
А назавтра им предстояло поработать серьезно — Циркач должен доказать, что два последних года, проведенных в исправительно-трудовой колонии, никак не повлияли на его нюх, глаза, руки… Конечно, Коля Циркач был абсолютно уверен в себе, но все же волновался — ведь как-никак еще месяц назад его длинные, чуткие пальцы вынуждены были держать топор, рубить лес, хотя на свободе он тяжелее кошелька ничего не поднимал. Там, в зоне, когда другие книги умные читали, он, Циркач, тренировал пальцы… А чтобы убедиться, что все в норме, он рискнул, спортивного интереса ради, обчистить раз или два карманы других зеков. Не ради корысти, а так, чтобы в форме быть. Для самоутверждения.
О своих небольших переживаниях Шанин, естественно, должен молчать: не хватало еще делиться с Доцентом. Перед тем как расстаться, Циркач назначил ему место и время встречи на завтра и попросил его надеть другой пиджак, чистую рубашку, обязательно галстук и захватить с собой хозяйственную сумку. Последнюю — для маскировки. На этом они в понедельник разошлись по домам, чтобы встретиться во вторник ровно в двенадцать ноль-ноль у входа в ювелирный магазин.
Когда на следующий день Шанин подходил к месту делового свидания, Доцент уже был на месте. Наглаженный, свежий, представительный — все как надо.
Зашли в магазин, но буквально через две-три минуты Циркач направился к выходу, Доцент за ним, удивляясь, как быстро тот нашел свою жертву. Но кто она, Доцент определить не мог. Более того, подойдя к автобусной остановке, Циркач пропустил одну машину, вторую, и только в третью они сели последними, убедившись, что за ними нет хвоста.
Проехав две остановки, Циркач вышел. За ним Доцент. Здесь Виктор узнал причину странного поведения шефа: оказывается, в ювелирном Николаю не понравился один «колхозник», который показался ему сотрудником уголовного розыска. Чтобы разойтись с ним, Циркач и проделал заячью петлю.
Теперь они решили заглянуть в радиомагазин. Вначале подошли к отделу, где продают батарейки для приемников. Узнав, что «Элемент-373» стоит 17 копеек, Циркач направился к кассе и пристроился за пожилой женщиной с коричневой сумкой в руках…
Получив свою батарейку, Циркач положил ее в карман и теперь уже не спускал глаз с этой женщины. Но держался от нее на расстоянии, стараясь не попадаться ей на глаза. Она — в универмаг, Циркач — за ней, она — в обувной отдел, он — следом…
А когда Галина Федоровна на выход пошла не одна, а вместе с полной женщиной, Циркач от злости стал про себя матерно ругаться. Положение осложнялось. Надо было решать — пасти старуху дальше или бросать? Циркач решил не отступать, уж больно заманчивой была коричневая сумка.
Женщины — в троллейбус, воры — за ними. Когда одна из них, та, что с сумкой, стала проталкиваться вперед, а другая задержалась возле кассы, Циркач понял, что теперь дело в шляпе, а точнее — в технике, которой он владел безукоризненно. На следующей остановке воры вышли и тут же сели в такси, приказав шоферу везти их за город на садовый участок, где стоял домик матери Шанина, от которого у него были ключи.
Доцент на ощупь чувствовал, что сегодня куш достался им приличный, не то, что вчера, но оказавшаяся при подсчете сумма превосходила даже его ожидания: четыре тысячи сто десять рублей! По две с лишним тысячи каждому. При этом Доцент не понял, то ли в шутку, то ли всерьез Циркач проверил — не припрятал ли напарник сотню-другую. Но, кроме вчерашней десятки, в карманах Доцента ничего не было. Однако обнаруженный червонец дал повод прочитать новому другу очередную нотацию: свежий улов не рекомендуется носить в карманах — а вдруг кто переписал номера дензнаков, запомнил купюры и тому подобное. Если нужны деньги на расходы, надо брать из резерва, а эти — свеженькие — пусть подождут в укромном месте своего дня, или в крайнем случае «переплавить» их на другие купюры…
— Да, конечно, шеф! — сиял от радости Доцент, все еще не веря такой быстрой и легкой удаче. — Понимаю. Точно.
Следуя строго законам конспирации, Циркач взял у Доцента хозяйственную сумку, насыпал из ведра в нее яблок и вернул сумку обратно.
— А теперь езжай на хату, вези гостинцы на этой же тачке, — кивнул он на ожидавшую машину с шашечками на боках. — Сегодня можешь повеселиться от души с девчонками. Завтра тоже. Потом сутки на отдых. И не вздумай в этот день пить! А в пятницу сгоняем по маршруту. Поработаем с недельку хорошенько, а потом рванем на море. Покупаемся, позагораем, как все порядочные люди… — сказал Циркач и похлопал по плечу своего счастливого напарника. У него было прекрасное настроение. Он понимал, что его авторитет в глазах Доцента теперь был недосягаемо высок. Да, свое дело он знает туго. Не зря Циркачом прозвали.
Когда такси скрылось за поворотом, Шанин поднял руку, остановил черную «Волгу» и, сунув шоферу четвертной, попросил его отвезти в район новостроек, где жила Зинка Рудановская с маленькой Шурочкой-дочкой. Познакомился он с Зинкой две недели назад, в баре. В тот же вечер она пригласила его к себе домой, Шурочка в то время находилась в детском саду — она там на пятидневке. Но потом, в воскресенье, он увидел эту славную девочку, ходил с ней в кино и даже купил ей эскимо на палочке, за что Шурочка поцеловала его в щеку и спросила:
— А можно я тебя буду называть папа Коля?
Шанин промолчал, не зная что ответить белокурой девочке, которой так хотелось иметь папу… А она продолжала:
— И ты теперь будешь приходить за мной в «Колобок». Правда?
— Буду, конечно, буду, — ответил Шанин и взял девочку на руки. Глядя на нее, он почувствовал, как в глубине души что-то вздрогнуло, защемило. И он впервые в жизни подумал о семье, своих детях… «А что, если и в самом деле Зинке сделать предложение?» — пронеслось в голове и тут же споткнулось о вопрос: «А если она узнает, что я вор?»
Но Рудановская не интересовалась ни его профессией, ни его заработками… О семейной жизни на будущее разговора тоже не заводила. Она просто радовалась, когда он приходил, жил у нее день, а то и два, или забегал на несколько минут, оставляя на хранение свои свертки, сумки, дипломаты… И что подкупало его — это порядочность Зинки, которая никогда не заглядывала в эти свертки и сумки, не проверяла их содержимого, в чем он убеждался не раз. И еще у нее одна замечательная черта — не интересовалась, чем занимается Шанин и откуда у него деньги.
Вот и на этот раз Зинка встретила Шанина широкой улыбкой и нежными объятиями.
Хорошо бы сейчас взять ее и махнуть в ресторан, отвести там душу, но Шанин оставался верен себе — осторожность и еще раз осторожность.
Не считая, он достал пачку денег и сунул их в руки Зинке, что означало: сбегай за коньяком, закусоном и не мелочись.
Конечно, сегодня он мог бы позволить себе погулять широко с друзьями, но он всегда помнил о недремлющих ментах. И потому не раз говорил Доценту: чем шире компания, тем больше шансов завалиться. А ему, Циркачу, в свои двадцать пять лет ох как не хотелось иметь третью ходку! То ли дело свобода: хочу — гуляю. И Шанин гулял. Всю ночь. Уснул только под утро. Когда проснулся, день подходил к концу. Зинки не было — значит, сегодня работает во вторую смену. Ушла, не успев убрать со стола.
Шанин умылся. Принял холодный душ, но головная боль не проходила. Попробовал перекусить — не хотелось. Подошел к зеркалу: жеваная физиономия, щетина на щеках и помятая рубашка раздражали его. Скорее на улицу, на воздух! Пройтись бы немного, подышать… Но в таком виде? Нет, не годится, обратишь на себя внимание.
Схватив такси, Шанин поехал домой. Надо было привести себя в порядок.
Итак, остаток среды и весь четверг Циркач отдыхал. Что же касается младшего инспектора уголовного розыска городского управления внутренних дел старшего сержанта Владимира Николаевича Коваленко, или просто Володи, как его называли друзья по службе, то он в тот день, в среду, казалось, тоже имел право на отдых — его с утра принимали кандидатом в члены партии. Точнее, после того, как за него на собрании первичной партийной организации проголосовали единогласно, прошло уже две недели, а теперь решение полагалось утвердить на заседании бюро районного комитета партии. Ожидая приглашения в просторной комнате райкома, Владимир волновался, как перед экзаменами на аттестат зрелости. Может быть, даже сильнее. А когда пригласили в зал заседаний и он увидел там своего секретаря парткома, на душе стало спокойнее. После анкетных данных и рекомендаций кто-то из членов бюро райкома заметил:
— Не молод?
— Молод, — ответил секретарь парткома, — всего двадцать три года ему. Но не зелен. Армию отслужил, да и у нас в управлении уже более двух лет. Зарекомендовал себя. Даже знаком «Отличник милиции» награжден.
— За что же, если не секрет? — поинтересовался первый секретарь.
— Гроза карманников. Только в прошлом месяце семь жуликов задержал…
— Неужели у нас в районе столько карманников? Не перевелись еще? — удивился член бюро, работавший директором крупнейшего в области завода.
— Наша группа действует на территории всего города, — ответил Коваленко и добавил: — А карманники, к сожалению, еще не перевелись. Без работы сидеть не приходится. Боремся…
— И правильно делаете, — поддержал первый секретарь райкома.
Об этой беседе в райкоме Володя Коваленко рассказал друзьям, которые сердечно, от души поздравляли его с важным событием в жизни.
Коваленко не привык к своему новому, отутюженному костюму, надетому по случаю такого торжества, и чувствовал себя в нем как-то неуютно. Хотел пойти домой переодеться, но в это время его вызвали к майору Кузякину, возглавлявшему группу, которая должна ловить и обезвреживать карманных воров. Кроме майора, в нее входило еще пять оперативников, в том числе и старший сержант Коваленко.
Но в кабинете начальника группы присутствовало не пять оперуполномоченных, а шесть. Шестой — Бородин Григорий Тимофеевич — по документам числился бывшим сотрудником этой группы. По тем же документам старший лейтенант Бородин вот уже полтора года находится на заслуженном отдыхе, значится пенсионером. Но, вопреки бумажкам, все это время он исправно, как и прежде, являлся на службу. Вначале над ним шутили, уговаривали «жить спокойно», «ковыряться на участке», но потом поняли: их усилия тщетны. Григорий Тимофеевич просто не представлял себе жизнь без службы в уголовном розыске, которому отдал тридцать пять лет из шестидесяти. А если отнять четыре года фронтовых, то получалось, что другой жизни он не знал и не желал знать, даже слышать о ней не хотел. Коммунист с августа сорок первого, один из старейших коммунистов во всем городском управлении. И когда Григорий Тимофеевич дал старшему сержанту Коваленко рекомендацию в партию, Володя не скрывал своей радости и гордости. Выступая на общем собрании коммунистов, Бородин подробно рассказал о том, как они с комсомольцем Коваленко много раз вместе участвовали в операциях и как молодой оперативник честно выполняет свой служебный долг, какой он добрый, отзывчивый… «С таким можно идти не только на карманника, но даже на фашиста!» — заключил свое выступление Григорий Тимофеевич под общий одобрительный гул собрания.
Старший лейтенант многому научил Коваленко. Но тот все равно каждый раз, как только возникали сомнения или требовался мудрый совет, шел к дяде Грише, как его за глаза любили называть сослуживцы, старался быть рядом.
Вот и теперь в кабинете начальника они тоже сидели рядышком.
Майор Кузякин только что вернулся с совещания у генерала и, как говорится, по свежим следам решил проинформировать своих подчиненных об общей оперативной обстановке в городе и о задачах, которые стояли перед их группой.
Кузякин был всегда краток и терпеть не мог длинных речей.
— Вопросы есть? — спросил начальник.
— Разрешите, товарищ майор, — поднялся Бородин. — Вот вы упомянули о колхознице, у которой из сумки исчезли тысячи.
— Был такой факт. Вчера, — подтвердил майор. — Но, как доложил полковник Соболев, подозрения Чарухиной, а точнее, ее племянницы, были напрасными. Обе женщины оказались порядочными гражданками. Так что… — развел руками майор, — ни к милиции вообще, ни к нашей группе в частности, это заявление, видимо, не имеет отношения… У нас достаточно реальных фактов, которыми предстоит заниматься…
— А куда же все-таки деньги делись? — спросил сержант Житарь.
— Может быть, потеряла, — неопределенно пожал плечами майор.
— А может быть, у нее украли, — в тон начальнику сказал Бородин. — Тогда как прикажете поступать?
— Так я же вам говорил: никаких признаков кражи, в сумке нашли и кошелек, и тот платочек, в котором были деньги…
— И я про то, — продолжал Бородин. — Вспомните дело Циркача и тогда поймете, Юрий Петрович, куда я гну.
— Циркача? Какого Циркача? Напомни, Григорий Тимофеевич, когда это было?
— Два года назад. Неужели забыл? — удивился Бородин.
— Два, говоришь? — Майор поднялся со своего места. — Тогда не я забыл, а вы, товарищ старший лейтенант. Когда вы циркачей ловили, я курс науки проходил в Москве, — подмигнул начальник.
— И то правда, — смутился Григорий Тимофеевич, — значит, и в самом деле на пенсию пора.
— Ты не о том, Григорий Тимофеевич. Лучше расскажи, в связи с чем про Циркача какого-то вспомнил, — сказал уже вполне серьезно начальник.
— А как же не вспомнить? — отозвался Бородин. — Стали поступать одно за другим заявления, и устные и письменные, о пропажах не совсем обычных. Понимаете, деньги исчезают, а кошельки и бумажники остаются на месте. Вот и стали голову ломать, да только ничего придумать не могли. И вот однажды смотрю, стоят возле троллейбусной остановки трое, по сторонам поглядывают. Пропустили они всех в вагон, как положено, а потом сами — прыг. Я с помощниками хотел за ними, но было поздно: дверь перед самым носом захлопнулась. Что делать? Не сговариваясь, мы пристроились сзади троллейбуса и доехали так до следующей остановки. Заходим в вагон. Смотрю: а один из них уже чистит карман. Точнее, очистил. Тот сообщник, кому деньги уже переданы, к выходу направляется. Мой помощник за ним, а я ворюгу хватаю. Он, естественно, возмущается, комедию ломает. Я поворачиваюсь к мужчине и говорю ему: «У вас украли деньги». Он руку в боковой карман, достает свой бумажник и улыбается: «Все, мол, в порядке, на месте». У меня прямо мурашки по коже. Ну думаю, взгреют теперь меня за нарушение соцзаконности. Неужели показалось? А в это время мужчина открывает бумажник, и я вижу, как он в лице меняется: денег-то нет! Он тогда как заорет на весь трамвай: «Ворюга проклятый!» И с кулаками на того. Пришлось защищать от самосуда.
— А деньги? — уточнил майор.
— Деньги изъяли у того, что стоял на передаче. Не успел выбросить. Потерпевший опознал их. А когда стали следствие вести, вот тогда-то и познакомились с этим жуликом поближе. Доказали, что он десятка полтора карманных краж успел в нашем городе совершить. И всюду один почерк: деньги возьмет, а кошелек на место положит.
— Это зачем же? — не выдержал Коваленко.
— Неужели не догадался? — удивился Бородин. — Хитрый был, подлец, вот и придумал: оставлять кошельки, чтобы те, у кого украл, не могли понять, когда и как исчезли деньги. Я думаю, что многие из потерпевших и в милицию не обращались, полагая, что деньги просто где-то потеряли. А если и приходил кто в милицию, то и наш брат из угрозыска не спешил верить такому заявлению. Думали, мало ли из каких соображений человек говорит о пропаже денег. Может, сам в карты или на бегах их проиграл, а теперь морочит другим голову… Когда же задержали этого Циркача, стали работать с ним, следствие вести, вот тут-то и узнали его фокусы.
— И давно он овладел этим методом? — поинтересовался майор.
— После первой судимости. Вот почему мы не сразу на него и вышли. А теперь, когда вы заговорили про ту женщину, я сразу вспомнил Циркача и его приемчики.
— Тимофеич, — улыбнулся майор, — ты уж извини меня за темноту, но я понять не могу, он что, и в самом деле в цирке работал?
— Да нет, фамилия у него Шанин, если не ошибаюсь, а такую кличку дали ему блатные за ловкость. А может, еще за какие заслуги, не знаю.
— Что же, — обратился Юрий Петрович ко всей группе, — я думаю, в том, о чем рассказал Григорий Тимофеевич, есть информация не только для размышления, но и для проверки. Кому поручим это дело?
Все повернулись в сторону Бородина, но тот завертел головой.
— Мне не годится. Шанин меня затылком и то узнает. Надо свежему поручить, а я чем смогу — помогу, разговора нет, — сказал Григорий Тимофеевич и остановил свой взгляд на соседе справа.
— Тогда так и будем считать: задание выполняют Бородин и Коваленко. В помощь подберете дружинников.
— Слушаюсь, товарищ майор! — отчеканил Коваленко, вытянувшись.
— Ну вот и хорошо, — сказал майор, давая рукой знак Бородину, чтобы тот не вставал. — Приступайте. Заявление потерпевшей и материалы проверки можете взять у Соболева. Будут успехи или трудности, проинформируйте!
Совещание закончилось. Григорий Тимофеевич и Коваленко отправились сразу за проверочным материалом. Оттуда — в паспортный отдел. Выяснилось, что среди проживающих в городе Шанин не значится.
Через час у них на руках был адрес матери Шанина и две его фотографии.
Взяв одну фотографию, Бородин пошел побеседовать с участковым инспектором, соседями Шанина и кое с кем еще.
Владимир Коваленко, узнав по телефону, что Чарухина пока в городе, условился поговорить с ней на квартире племянницы.
Когда Бородин и Коваленко встретились вновь, чтобы обменяться информацией, то старший сержант развел руками, что означало: ничего нового. Чарухина никого не подозревает, никого не запомнила, фотография Шанина ни о чем ей не говорила.
Григорий Тимофеевич же прямо светился — ему повезло. Хотя Шанин и получил по приговору три года, но, увы, его уже видели в городе с месяц назад. Освобожден условно-досрочно или по другим основаниям. На свободе, одним словом.
— А почему не прописан? — удивился Коваленко.
— А почему он обязан прописываться обязательно в нашем городе? — вопросом на вопрос ответил Бородин. — Главное, что видели последний раз дня два назад. Так что не исключено…
— Значит, будем искать? — вопросительно посмотрел на Бородина старший сержант.
— Будем, — ответил тот, а потом, как-то по-молодецки подмигнув, добавил: — Только разных людей.
— Не понимаю, — пожал плечами Коваленко.
— Тем хуже для тебя. Тут и понимать нечего — ты с дружинниками катаешься и ищешь Циркача за работой, а моя задача: во-первых, поискать тех, кого уже успел обчистить Шанин, а во-вторых, установить его напарников и подруг. Уяснил? А если повезет, и похищенное найти, вернуть по назначению.
— А если ваш Циркач завязал?
— Порадуемся вместе с ним.
— Хорошо бы, — согласился Коваленко. — А как вы, Григорий Тимофеевич, собираетесь искать тех, кого он обчистил? Ведь мы же и так знаем все поступившие к нам заявления…
— Верно. А если кошелек на месте, о чем думает жертва? Мол, потерял. И обращается он в таком случае куда? В стол находок… Вот туда я и хочу направить свои стопы, поспрашивать, кто, что и при каких обстоятельствах потерял. В общем, если гора не идет к Магомету, то…
— Если потерпевший не идет в милицию, милиция ищет потерпевшего, — засмеялся Коваленко.
— По фотографии его сумеешь опознать?
— Постараюсь.
— И еще учти, раньше Циркач предпочитал работать в троллейбусах и автобусах. В центре города, где людей побольше.
Договорившись о способах связи между собой и о встрече вечером, Бородин и Коваленко разошлись.
Наскоро перекусив в буфете, старший сержант вместе с двумя дружинниками отправился «кататься». Учитывая, что помощниками были студенты — Олег и Роберт, Коваленко решил, что его «парадный» костюм, в котором он красовался с утра, не нарушит их общего ансамбля. Для завершения рисунка он взял черный дипломат и «Литературную газету». Роберту предложил лежавший у него в столе детектив, а у Олега на плече висел маленький радиоприемник. В этом составе они встречались всего два-три раза, но понимали друг друга, как говорится, с полуслова.
Всю вторую половину вторника, до вечера, тройка колесила по улицам города. Но, увы, безуспешно. Правда, в автобусе они задержали подростка, который залез в карман сидящего соседа. Пришлось Олегу вместе с задержанным пацаном отправиться в инспекцию по делам несовершеннолетних. Коваленко и Роберт, сменив маршрут, продолжали кататься… Когда часовая стрелка приблизилась к десяти, они расстались. Роберт пошел к себе в общежитие, а Коваленко — на встречу с Григорием Тимофеевичем.
Володя мог бы и не рассказывать о результатах поиска, они читались на его отчаянно-безнадежном лице. Зато Бородину опять повезло. Он установил напарника Шанина и даже раздобыл в пединституте фотографию Доцента. Узнал и его домашний адрес. Что же касается тех, кто терял свои деньги или другие ценности при странных обстоятельствах, то и здесь были пусть небольшие, но успехи. Инженер, у которого из бумажника куда-то исчезло на полторы тысячи рублей чеков, с коими он ходил в магазин «Березка», среди пяти фотографий опознал в Доценте того «симпатичного молодого человека», ехавшего в троллейбусе рядом с ним в тот злосчастный день. Другой потерпевший хотя не опознал ни Циркача, ни Доцента, да и опознать не мог — он на фронте полностью потерял зрение, — но в беседе с Бородиным сказал, что, анализируя случившееся, он все больше и больше приходит к выводу, что деньги не потеряны, а кем-то похищены в дороге…
И несмотря на то что Григорию Тимофеевичу удалось повидаться лишь с немногими из числа тех, кто за последний месяц обращался в стол находок, имелись все основания полагать: на счету Циркача и Доцента Чарухина была не первой жертвой…
— Что будем делать завтра? — спросил Коваленко.
— То, что не успели сделать сегодня. Ты — искать Шанина и Доцента. Только советую поменять помощников и… костюм. В этом у тебя нерабочее состояние и угловатость в движениях. Мне так кажется… А я продолжу поиск тех, кто мог стать жертвой карманников. И с Зиной Рудановской хочется познакомиться поближе, хотя это сделать будет не легко.
За два года работы в угрозыске Коваленко не раз убеждался в сложности той обстановки, в которой приходилось действовать. И только тот, кто не знал специфики их службы, мог представлять себе ее легкой. Поэтому и ему, Владимиру Коваленко, и другим, входящим в группу майора Кузякина, было обидно, когда на оперативных совещаниях у генерала или в его приказах чаще отмечались те, кто задержал «особо опасных», «вооруженную группу» и тому подобных преступников, а вот о них почему-то ни спецдонесений в Москву, ни представлений к наградам почти не пишут. Не жалуют их и писатели, фильмов тоже о них не снимают. В общем, считают эти дела мелочью, семечками. А между тем карманный вор сколько горя людям принесет. Да и поймать его порой труднее, чем убийцу.
Но тут же Владимир вспомнил свой знак «Отличник милиции»: начальство их тоже не забывает. Вспомнил, с каким вниманием отнеслись к нему на бюро райкома. Он не только запомнил слова, но и ту интонацию, с которой произнес первый секретарь: «Вам, товарищ Коваленко, теперь как коммунисту нужно показывать пример»… Об этом и сам Владимир не раз думал еще раньше, когда родилась мысль о вступлении в партию. Да, нужно. Но как? А если учесть, что всю среду и весь четверг Коваленко и его новые помощники прокатались вхолостую, то нетрудно представить, с каким настроением он докладывал об этом вечером Григорию Тимофеевичу. Узнав от Бородина, что им точно установлен адрес Зины, которой, по полученным сведениям, попадает часть «улова» Циркача, Коваленко предложил:
— А может быть, сделать обыск и у Шанина, и у Доценко, и у этой самой Зины?
Смелая идея старшего сержанта не вызвала ожидаемого восторга у Бородина.
— Во-первых, нет гарантий, что наворованные деньги они хранят дома. Во-вторых, если даже хранят, как доказать, что это именно те, что взяты у Чарухиной?
— А если найдем чеки, о которых вы говорили?
— А если не найдем? Тогда поминай как звали Циркача. Подастся в другой город… Нет, Володя, карманника надо брать с поличным.
— А я разве против? Да вот не получается — видно, почуял.
— А может быть, он уже на Черном море? Хвастался, что загорать махнет. Завтра постараюсь уточнить.
Где и как уточнял Григорий Тимофеевич, Коваленко не знал.
Ему же пришлось в пятницу с ребятами из заводской народной дружины снова и снова садиться в автобус или троллейбус, выходить, а дождавшись следующего, опять садиться… Делать вид уставших после смены, почти спящих, а самим внимательно изучать каждого вошедшего в салон. Час катались, два… четыре… Владимиру Коваленко в эти дни казалось, что на свете два самых несчастных человека: он и Чарухина. Сегодня рано утром он забежал к ней, хотел успокоить, сказать, что они ищут вора и обязательно найдут, но оказалось, что еще в среду утром она уехала к себе в деревню.
— А как чувствует себя Галина Федоровна? — поинтересовался Коваленко у племянницы.
— Как? Плачет все, успокоиться не может от обиды. Два года работала, собирала внучке на свадьбу. В такие-то лета попробуй коров подоить. А она доит… И сколько еще придется потрудиться, чтобы расплатиться с теми, кто давал ей деньги на покупки! Шутка ли, почти три тысячи. Да и сейчас как в глаза им смотреть? Вот и плачет.
Вспомнив этот разговор, Коваленко представил убитую горем Чарухину. И оттого он еще сильнее злился на себя, на свое бессилие. Ему так хотелось помочь Галине Федоровне — скорее найти воров, вернуть деньги. Правда, они их наверняка уже прогуляли. Но суд заставит их работать. Вынесет решение возместить ущерб… «Суд, — усмехнулся про себя Коваленко, — кого судить, если еще никто не пойман, ничего не доказано, да и будут ли ворюги пойманы?»
Они снова вышли из троллейбуса. Пересели в автобус. Конец рабочего дня. В салоне автобуса пассажиров стало побольше, что одновременно помогало жуликам и мешало тем, кто вышел их ловить… Дружинники, теряя надежду на успех, скисли на глазах. Лида Лазарева начала вспоминать английские слова к предстоящему семинару, а Саша Волобуев откровенно клевал носом — как следует не отоспался после ночной смены.
Да и у Коваленко на душе было несладко. Еще час на колесах… Снова новый маршрут автобуса. Снова люди, входящие в автобус и выходящие…
И вдруг… На остановке знакомое по фотографии лицо. Неужели он? Или показалось? Коваленко хотел на вошедшего обратить внимание Саши Волобуева, но не решался — чего доброго, тот после дремоты сразу не поймет, что к чему, и своим резким взглядом насторожит Циркача или его напарника. Но где он? Что-то его не видно. Неужели не сел? Как быть?
Закрылись двери автобуса. Водитель объявил следующую остановку.
Коваленко взглянул на того, кто вошел последним. Это был элегантный молодой человек. В руке дипломат. Модный вельветовый костюм. И большие дымчатые очки, которые явно мешают разглядеть его лицо, а главное: есть шрам над правой бровью? У Доценко такой шрам есть. Но вот тот, в очках, подходит к билетной кассе, бросает гривенник, отрывает билеты. Да, два билета. Значит, их двое. И еще Коваленко на руке вошедшего отчетливо видит наколку — буква «В». О ней говорил Григорий Тимофеевич.
Если это Доцент, то где Циркач? Коваленко уже дал знать Саше, тот Лиде, а сам лихорадочно ищет глазами главного. Его не видно. «А что, если Доцент едет один? Просто так, домой, к товарищу или еще куда-нибудь, — пронеслось в голове старшего сержанта. — В этом случае наша радость преждевременна». Молодой человек в вельветовом костюме прошел в середину салона. Остановился. Чуть впереди — мужчина в черном кожаном пиджаке и синем берете. У того рост средний, шатен, а вот лица, как назло, не видно. Коваленко начинает соображать: как будто через заднюю дверь тот, кто в кожаном пиджаке, сейчас не входил. До этой остановки ни одного в коже не было. Следовательно, он вошел через переднюю площадку. Может быть, это и есть Циркач? Но как узнать? Не станешь же заходить вперед и рассматривать.
Следуя команде старшего, Саша Волобуев прошел вперед и остановился рядом с Доцентом, а точнее, по его левую руку. Лида оставалась на месте, сзади Коваленко. Тот продолжал стоять в проходе, наблюдая за вельветовым и кожаным пиджаками. И за женщиной — яркой блондинкой, стоящей рядом с ними. Что у нее в руках, не видно. Так проехали одну остановку, другую… На третьей вошла шумная компания молодых людей — человек семь-восемь. В вагоне стало совсем тесно. А тут еще водитель резко затормозил перед светофором. Все качнулись вперед, потом назад.
Коваленко смотрит, не отрывая глаз. Вот едва заметно дрогнуло правое плечо того, кто в кожаном пиджаке. Приподнялось его плечо и застыло…
Коваленко, сделав энергичное движение корпусом, продвинулся вперед. К сожалению, целлофановая сумка мешала разглядеть манипуляции Циркача. Но что он уже побывал в сумочке стоявшей рядом блондинки, у Коваленко сомнений не было.
Когда Доцент, несколько выпрямившись, сделал полшага вперед, Коваленко громко и решительно крикнул:
— Держите воров!
Услышав команду, Александр Волобуев, в одно мгновение обернувшись, схватил Доцента за руки. Коваленко уже держал Циркача. Кстати, когда тот обернулся и возмущенно произнес: «Безобразие! Как вы смеете!» — сержант его сразу узнал.
— Я из уголовного розыска. Прошу следовать вперед, — приказал Коваленко и стал продвигаться к выходу. До его слуха доносилось:
— Не имеете права! Я студент… Как вы могли подумать! — Это кричал Доцент, поглядывая по сторонам и желая найти сочувствующих. И они, кажется, уже нашлись.
— А может быть, и в самом деле студент? — послышался чей-то хриплый мужской голос.
Не молчали и другие.
— А кто украл? У кого?
— Позвать милицию!
Не обращая внимания на возгласы, Лида подошла к той самой женщине, у которой, по предположению Коваленко, похитили деньги. Она стояла спокойно, не ведая, что весь сыр-бор разгорелся из-за нее.
— Гражданка, посмотрите, все ли у вас цело? — обратилась Лида, но, увидев недоумевающее лицо, добавила: — Проверьте в карманах, в сумочке…
И только после этих слов женщина, поняв суть происшедшего, стала дрожащими руками открывать свою сумку, а когда открыла, то тут же бросилась на Циркача:
— Отдай мои облигации! Украл! Отдай!
— Какие облигации и на какую сумму? — спросил Коваленко, стараясь преградить путь потерпевшей, которая так хотела вцепиться в Циркача.
— На две с половиной тысячи. Трехпроцентный заем. Только сейчас взяла в сберкассе…
В это время автобус подошел к остановке. Водитель открыл переднюю дверь, Волобуев вывел Доцента, Коваленко — Циркача, а Лида вышла с потерпевшей и двумя свидетелями. Здесь, на остановке, в окружении толпы любопытных, Волобуев ощупал карманы Доцента. В правом лежала пачка облигаций трехпроцентного займа. Увидев их, потерпевшая вновь бросилась, но теперь уже на Доцента.
Понимая, что автобусная остановка — явно неподходящее место для обысков, осмотров и составления протоколов, Коваленко лихорадочно думал: как лучше поступить? Но в это самое время, на его счастье, появился инспектор ГАИ и, сразу догадавшись, в чем дело, предложил свои услуги: рядом стоял «рафик».
Через десять минут старший сержант Коваленко докладывал дежурному городского управления о задержании карманных воров.
А еще через пять приступил к исполнению своих обязанностей следователь.
Назад: Люди долга и отваги
Дальше: Записки прокурора
