«СКАЖИ, ГАДИНА, СКОЛЬКО ТЕБЕ ДАДЕНО?»

Книга: Криминальные романы и повести. Книги 1 - 12

Каждое своё рабочее утро я начинаю с чтения почты, так было и в тот день, когда началась эта история. По двум жалобам я подготовил ответ сам, одну направил в милицию, в другой поручил разобраться помощнику Елизарову, недавнему выпускнику юридического факультета Ростовского университета.

Но было ещё письмо, по которому я не знал, какое принять решение. Адресовано в редакцию «Учительской газеты», а редакция переслала его нам, в Зорянскую прокуратуру. Автор — житель нашего города Олег Орестович Бабаев.

Вот это письмо с некоторыми сокращениями.

«Уважаемые товарищи! Прежде всего немного о себе. Родился в Ленинграде, окончил среднюю школу, поступил в университет на геологический факультет. По окончании его был принят в аспирантуру. Выбрал профессию гляциолога. Участвовал в экспедиции по изучению ледников Шпицбергена. Но не повезло: на маршруте попали в пургу, сбились с курса. В результате обморозил руку. Отправили на Большую землю. Как ни пытались врачи спасти руку, не удалось. Ампутировали. Пришлось расстаться с любимым делом. Не скрою, пережил много, был на грани отчаяния. Но нашлись люди, которые помогли мне снова обрести уверенность в себе, своё место в жизни. Великий норвежский полярник Фритьоф Нансен писал: „Жизнь исследователя, быть может, тяжела, но она полна и чудесных мгновений, когда он является свидетелем победы человеческой воли и человеческого разума, когда перед ним открывается гавань счастья и покоя“. Могу с уверенностью сказать, что теперь моя гавань счастья (но не покоя) — это возможность открывать перед мальчишками и девчонками красоту нашей земли, рассказывать о величии людей, которые были на ней первопроходцами. Я стал учителем географии. Переехал в Зорянск, где и учительствую до сих пор. Первое время жил в общежитии машиностроительного завода, где мне выделили отдельную комнату. Квартиру обещали только через пять-семь лет, и я решил вступить в жилищно-строительный кооператив „Салют“, в члены которого меня приняли на однокомнатную квартиру. Получилось так, что я вскоре женился. У жены был сын от первого брака. Ко времени окончания строительства дома у нас родился совместный ребёнок. Сами понимаете, что жить вчетвером в однокомнатной квартире довольно тесновато. Тогда я попробовал получить в том же „Салюте“ трехкомнатную квартиру. Обращался к председателю ЖСК Н.Н.Щербакову, начальнику жилищного управления горисполкома В.С.Дроздову. За меня ходатайствовал депутат городского Совета Г.Н.Ворожейкин — Герой Социалистического Труда, слесарь нашего машиностроительного завода. Меня заверили, что если откажется кто-нибудь из пайщиков, внёсших деньги на трехкомнатную квартиру, или кого не пропустит жилищная комиссия, то первым на получение таковой буду я. Увы, хлопоты были напрасными. Никто не отказался, комиссия тоже никого не зарубила. Я опять посоветовался с Г.Н.Ворожейкиным. Он пошёл к председателю горисполкома. Потом я узнал, что директор нашей школы хлопотал перед городскими властями. Меня вызвали в горисполком и, к моей величайшей радости, сообщили, что мне предоставляют государственную трехкомнатную квартиру. Я вышел из ЖСК, получил назад тысячу пятьсот рублей паевого взноса. Трудно передать словами, какую благодарность я испытываю к людям, принявшим участие во мне.

Я так подробно остановился на своей жилищной эпопее в Зорянске потому, что столкнулся с явлением, которое меня, мягко говоря, удивило. Был я в гостях у своего приятеля в том же доме, где должен был получить квартиру, в «Салюте». И вдруг в разговоре выясняется, что на той же лестничной площадке в трехкомнатной квартире живёт Калгашкина Ирина Алексеевна, заведующая магазином «Овощи-фрукты». Я своим ушам не поверил. Калгашкина — одинокая. Помню её по собраниям пайщиков. Была в списке на получение однокомнатной квартиры. И нате вам, въехала в трехкомнатную. Выходя от приятеля, я встретил своего бывшего ученика Юру Бобошко. Школу он закончил в прошлом году. Парень высокий, интересный и, как говорится, с царём в голове. Все учителя возлагали на него большие надежды. Я был рад встрече, спросил, где он учится. Юра ответил, что он и не учится, и не работает. Пригласил меня в квартиру Ирины Алексеевны Калгашкиной. Действительно, три комнаты. Правда, не обставлены, только тахта стоит. Я поинтересовался, кто она ему — тётя? Бобошко ответил: жена… Я, конечно, удивился, но не подал виду. Калгашкиной лет тридцать пять, а Юре девятнадцать. Спросил, расписались они или нет. Юра с усмешкой ответил: мол, я не дурак, чтобы в загс идти. Да и у неё, Ирины, мол, таких «мужей» целый взвод. Меня резанул такой цинизм. Я только диву давался, куда девалась его чистота, целеустремлённость. Вспомнился прежний Бобошко, с тысячью вопросов, идей, признанный лидер класса во всех лучших начинаниях… Может быть, поэтому я не решился сразу уйти. Мне как педагогу, да и просто человеку, — мы ведь с Юрой дружили по-настоящему, говорили о самых сокровенных вещах, — было интересно узнать, что же произошло с ним всего за один год. И я не пожалел, что не ушёл. Хотя, честно говоря, от того вечера осталось очень тягостное впечатление. Показывая квартиру, Юра как бы вскользь заметил: «Вот вы, Олег Орестович, вчетвером в трехкомнатной, а Ира одна…» Я спросил, почему же ей дали такую квартиру. И опять циничный ответ: жить, мол, надо уметь… А тут пришла с работы Калгашкина. Пригласила поужинать. На столе появились всевозможные деликатесы, марочный коньяк. Разговор зашёл почему-то о квартире. Калгашкина вдруг позавидовала мне: мол, я получил бесплатно, а ей квартира уже стоила десять тысяч. А во сколько ещё обойдётся! Тогда я не придал значения её словам.

А недели через три иду я после уроков домой и вижу, что в сквере, в самом центре города, Юра Бобошко валяется совершенно пьяный. Я поднял его, посадил на скамейку, отряхнул. А сам думаю: куда его отвести. Домой, к родителям? Нельзя. Знаю, что у отца больное сердце, не дай бог, ещё инфаркт хватит, увидя такое. Решил: к «жене», к Калгашкиной. Уже у самого её дома Юра, видимо, стал что-то соображать. Говорит, что к ней — ни в коем случае. Из его пьяных бредней я разобрал только, что у заведующей магазином новый «муж», какой-то грузин. Я взял такси, отвёз Бобошко к себе, уложил спать. Пришёл в себя он поздно вечером. И тут у нас произошёл разговор по душам. Разговор, скажу прямо, очень горький для меня как педагога. Я спросил, что с ним происходит, почему он пьёт. А Юра вдруг заявил: вы, говорит, учителя и родители — все взрослые бросаете нас, то есть молодых, как слепых щенков. Говорите красивые слова, обещаете после школы светлую дорогу, а молчите о том, что творится вокруг на самом деле. Оказывается, он поступал в медицинский, честно готовился, трудился вовсю, а срезали его намеренно. По литературе, которую Бобошко в школе знал лучше всех, бывал неоднократным победителем на литературных викторинах. И все потому, как он считает, что надо было протащить по конкурсу сынков тех, кто дал взятку… (Это место письма подчёркнуто в редакции.) Вернувшись в Зорянск, Юра пошёл работать на керамический завод. По его словам, там тоже царит принцип: ты — мне, я — тебе. Не поставишь мастеру, не получишь хорошего наряда, не пьёшь с другими — чокнутый; и все ругаются матом — от директора до вахтёра. И при этом вкалывать за сто рублей Бобошко, мол, не желает. Остаётся воровать, как Калгашкина. (Фраза подчёркнута в редакции.) Но это Юре все противно. Я заметил ему: обвинять человека в воровстве — штука серьёзная. А он в ответ: Калгашкина каждый день приносит домой не меньше сотни. (Подчёркнуто.) Поэтому и покупает любого мужика. И нечего, мол, её выгораживать, тем более что она охаяла вас в тот вечер, когда вы были на её квартире. Ушли, мол, а она, окосев после коньяка, якобы сказала, что из-за этого Бабаева ей пришлось «давать на лапу» за свою квартиру на две тысячи больше…

Проговорили мы до утра. Но переубедить парня в его жизненной установке я так и не смог. Слишком сильный стресс у него от неудачи с поступлением в институт, от встречи с Калгашкиной и ей подобными…

…На днях на моем уроке произошёл эпизод, который тоже заставил меня серьёзно задуматься. Я рассказывал об экспедиции на Шпицберген, о своих замечательных товарищах, людях мужественной профессии — гляциологах, о том, что их труд очень нужен всем. И тут Витя (не хочется называть его фамилию) поднимает руку и спрашивает: «А лично вы что от этого имели?» Вдруг кто-то с задней парты отвечает: «Деревяшку». Имея в виду, конечно, мой протез. За глаза ребята зовут меня Деревянная Рука — Друг Индейцев, но я, честное слово, не в обиде. Дети есть дети… Так вот, вы бы видели, с каким презрением класс зашикал на моего обидчика. Более того, потом я узнал, что ребята после уроков устроили свой, никем не приказанный общественный суд. И над Витей, задавшим бестактный вопрос. И над учеником, так обошедшимся с учителем. Оба пришли ко мне извиняться.

Уверяю вас, не «деревяшка» меня огорчила. Меня прямо-таки ужаснул торгашеский подход Виктора к жизни. Если подросток начинает с того, что ко всему относится с меркой «что он будет от этого иметь», какое же дерево вырастет из подобного ростка? И кто посеял это семя? Лично я убеждён: цинизм рождает все пороки на земле. Кто не замечает первой почки весной, кто не может забыть на миг все свои дела, чтобы полюбоваться прекрасным закатом, тот никогда не станет настоящим человеком, человеком с большой буквы…»

Дальше шли педагогические рассуждения, вернее, раздумья. Бабаев вспоминал Макаренко, Сухомлинского. Письмо было длинное, написанное с левым наклоном. Наверное, оттого, что писалось левой рукой.

Закончив читать, я встал в тупик. Во-первых, почему газета сочла нужным переслать письмо в прокуратуру. Проблемы в нем поднимались нравственные. Во-вторых, что же нам проверять? А главное, что же я мог ответить Бабаеву и редакции? Видимо, направляя письмо в прокуратуру для проверки, редакция имела в виду подчёркнутые места?

Но что касается Калгашкиной, то о её якобы тёмных делишках учитель географии пишет со слов Юры Бобошко, возможно, озлобленного на заведующую магазином. Да и сообщение его было сделано, насколько я понял, не совсем на трезвую голову. Сам Бабаев конкретных фактов не приводит. Тревожных сигналов о работе магазина «Овощи-фрукты» я что-то припомнить не мог.

Поразмыслив, я решил поговорить с автором письма. Позвонил в школу и пригласил Бабаева на беседу. Условились на следующий день: сегодня у него была экскурсия в карьеры под Зорянском, где учитель географии хотел наглядно показать ученикам строение верхнего слоя земли.

Он пришёл в прокуратуру сразу после уроков. Здороваясь, протянул левую руку. Правая, оканчивающаяся безжизненной кистью, обтянутой перчаткой, прижимала к боку кожаную папку.

Я представлял бывшего гляциолога коренастым, широкоплечим, с мужественным суровым лицом полярника. Бабаев же был долговяз, сутуловат. Лицо совсем юношеское, в веснушках, с чуть вздёрнутым носом, с живыми любопытными глазами. И что уж вовсе лишало его солидности, так это копна рыжих кудрявых волос.

О таких говорят: нескладный. Действительно, он чем-то походил на подростка. И даже его смущение (когда я показал ему письмо) было скорее мальчишеским.

— Странно… Я хотел совсем не то… — пробормотал он. — Почему переслали вам? Понимаете, меня действительно волнует судьба таких ребят, как Юра, Витя…

— Вот, переслали…

Он подумал и задумчиво сказал:

— Хотя, конечно, в редакции могли расценить мой порыв не так. — Он посмотрел на меня и грустно признался: — Впрочем, я сам дал повод… Вот Витю и того, кто выскочил с «деревяшкой», я простил. А себя не могу простить. Надо было разобраться с этой Калгашкиной. Ведь я чувствую, с квартирой, которую ей дали, что-то не то. Преступление тут или нет, не знаю. Но нарушение — наверняка… Честное слово, товарищ прокурор, Валерий Семёнович Дроздов, ну, начальник горжилуправления, сам заверял меня, что первая освободившаяся вакансия в «Салюте» на трехкомнатную квартиру будет моей! Но мне отказали и дали кому — Калгашкиной! Одинокой…

— Вам предоставили в государственном доме? — уточнил я.

— Дали трехкомнатную, — кивнул он. — А где же справедливость? Вот что меня мучает. Почему такие, как Калгашкина, существуют среди нас? Почему мы миримся с ними? Откуда берутся такие покалеченные люди, как Юра Бобошко? Поверьте, у него была чистая, хорошая душа… И пить его научила она! Был только чуть надломленный человек, а она его просто-напросто сломала. Впрочем… — Он вынул платок и вытер со лба выступившие от волнения капли пота. — И я где-то, видимо, виноват. Проворонил… В девятом и десятом классах был у них классным руководителем. Казалось, у парня все в порядке. Очень хороший аттестат, чуть-чуть не дотянул до медали… А двойку на самом деле надо было поставить мне…

— За что? — удивился я такому неожиданному переходу.

— За педагогику. Впрочем, это не только моя беда. Ведь как оценивают нашу работу? Сколько у ребят пятёрок, четвёрок, двоек. Сколько поступило из твоего класса в институт… Но разве в оценках дело? Они не всегда отражают истинные знания… И что такое аттестат зрелости? Сумма оценок. А ведь мы должны давать аттестат духовной, нравственной зрелости человека! — Он сделал нажим на слова «духовной, нравственной». — И нам надо отвечать, быть уверенными: да, этот парень выдержит, эта девушка достойна… А уверены ли мы?

Я слушал Бабаева и уже не обращал внимания на его нескладную фигуру, веснушчатый вздёрнутый нос. В нем было что-то сильное, цельное и в то же время какая-то увлечённость, что не могло, наверное, не привлекать симпатии учеников. А он продолжал:

— Знаете, товарищ прокурор, я не верю в действенность нравоучений. Одними проповедями не воспитаешь. Главное — пример, личный пример. Если ты равнодушен, корыстен, ученики твои примут это как норму в жизни. А вот твоя непримиримость обязательно зажжёт в их душе огонёк справедливости, поиска справедливости! Если ребята вышли из школы настоящими людьми — это, по-моему, только и может радовать нас, учителей!

— Согласен с вами, — улыбнулся я. — А теперь о деле… Мне все-таки непонятна эта история: трехкомнатную квартиру в ЖСК обещали вам, а въехала в неё Калгашкина…

— Я сам не понимаю! Был уверен, что дадут мне. Правда, многие у нас, ну, пайщики, посмеивались. Наивный, говорят, ты человек, Бабаев! — Он вздохнул. — Выходит, были правы… Кое-кто, конечно, сочувствовал. Намекали, что для трехкомнатной надо хорошо подмазать…

— А кто именно?

— Корнеев. Геннадий Ефимович.

— Тоже член кооператива?

— Нет, он имел какое-то отношение к строительству дома… Этот Корнеев даже дал понять, что знает, на кого и где нажать. Я, конечно, тогда не придал значения этому. А сейчас получается, что он, по-видимому, не врал…

Разговор с Бабаевым мало что добавил к его письму. Опять же конкретных фактов нарушения или преступления он сообщить не мог. Кто-то намекнул, кто-то говорил… Но отмахнуться от него, закрыть глаза на его тревоги и, как он сам выразился, поиск справедливости, я не имел права.

Решил проверить: законно ли ему отказали в получении трехкомнатной квартиры в жилищно-строительном кооперативе, и позвонил Валерию Семёновичу Дроздову, начальнику жилуправления горисполкома, пригласил его к себе с документацией по ЖСК «Салют».

Лет сорока пяти, располневший, Дроздов переехал в Зорянск чуть более двух лет тому назад. Он пришёл в новеньком кожаном пиджаке и чёрной водолазке.

— Не долго задержите, Захар Петрович? — спросил Дроздов, кладя мне на стол пухлую папку. — На Комсомольской дом принимаем. Возле кафе.

— Постараюсь, — сказал я.

— Когда будем отдыхать, а? — Дроздов, отдуваясь, вытер шею платком. — Завертишься с самого утра…

— Что ж, можете отдохнуть, — подхватил я. — Пожалуйста, посидите немного в приёмной.

Не хотелось, чтобы Дроздов видел, какими именно документами я интересуюсь.

Когда он вышел, я отыскал документы Калгашкиной.

То, что я прочёл, явно расходилось со сведениями, полученными от Бабаева.

Калгашкина была в списке членов ЖСК на получение однокомнатной квартиры. Затем, по её заявлению, была внесена в список на трехкомнатную в связи с выходом из ЖСК некоего Карапетяна. Трехкомнатная квартира, помимо неё, выделялась ещё на трех человек — мать и отца Калгашкиной, а также её бабушку. Сорок два квадратных метра на четырех человек — вполне законно…

Я попросил Дроздова зайти, предложил сесть.

— Валерий Семёнович, вы помните Бабаева? Учителя? С протезом?..

— Ну? — сказал Дроздов, выжидательно смотря на меня.

— Он был членом ЖСК «Салют» на однокомнатную квартиру. Затем, когда у него появилась семья, подал заявление на трехкомнатную. — Валерий Семёнович кивнул. — Вы обещали ему, что, если освободится трехкомнатная, он её получит?

— Захар Петрович, — покачал головой начальник горжилуправления, — вы же сам законник. У меня положения, инструкции… Жилплощадь ведь не из моего кармана — кому хочу, тому даю. Есть очерёдность. А обещать… Да бог с вами! Все решает общее собрание кооператива, а потом жилищная комиссия смотрит, решает исполком, и тогда ордер…

— Так почему же все-таки не предоставлена Бабаеву трехкомнатная в ЖСК «Салют»?

— А что, жалуется? Ну даёт! — возмутился Дроздов. — Получил за спасибо живёшь государственную квартиру! Государственную! Не заплатив ни копейки! Да ещё, ещё… — Он задохнулся. — Честное слово, не понимаю, какого рожна ему надо? Ну и люди, ну и народ! Где же элементарная человеческая благодарность?

— Благодарен он, Валерий Семёнович, очень благодарен, — успокоил я Дроздова. — Самым искренним образом благодарен… Но меня все-таки интересует вопрос: почему трехкомнатную квартиру дали Калгашкиной, а не Бабаеву?

— Калгашкиной? — растерянно переспросил Дроздов.

— Да, Ирине Алексеевне.

— А-а, Калгашкиной, — закивал Валерий Семёнович. — А потому что очерёдность! Она, насколько я помню, подала заявление раньше. И льготы. Отец

— инвалид войны. Сами вы недавно напоминали на сессии горсовета: их нужды ни в коем случае не забывать. А бабушка, между прочим, ветеран колхозного движения. Одна из первых вступила у себя на селе. Много их осталось, наших ветеранов? По-моему, лишний раз позаботиться о них — наша с вами обязанность. Вот мы и порекомендовали Калгашкину в первую очередь.

Объяснения Дроздова были вполне убедительными. И по документам все выглядело законно. Однако я хотел побеседовать с Калгашкиной. Заведующая магазином пришла ко мне взволнованная. Мне показалось, что от неё чуть-чуть попахивает спиртным.

Ростом немного выше среднего, с хорошо сохранившейся фигурой, с крашенными под рыжеватую блондинку волосами, уложенными явно у парикмахера, она пыталась, как я понял, произвести на меня хорошее впечатление.

— Первый раз в прокуратуре. Хоть посмотреть, что это такое, — с улыбкой говорила она, но улыбка эта была весьма натянутой. — Надеюсь, вы меня не съедите?

Я не ответил на её кокетство.

— Впрочем, и не за что, — продолжала она. — У нас, поди, каждый день народные контролёры. И сегодня были. Никаких к нам претензий. Вас это интересует, товарищ прокурор?

— Нет, Ирина Алексеевна. Я хотел поговорить о квартире. Как вы её получили?

— Законно, товарищ прокурор, на общем основании, — ответила Калгашкина поспешно. — А что? Сколько лет жила в общей! Комнатка — закуток, двенадцать метров. Неужели не имела права?

— Имели, — кивнул я. — А почему решили трехкомнатную?

— Из-за родителей. Сначала я ведь думала вступить на однокомнатную. Подала заявление. Тысяча у меня была. Все мои сбережения. Поехала к своим на хутор, чтобы помогли. Первый-то взнос тысяча пятьсот… Отец мне говорит: а может, доченька, и нас в город возьмёшь? Мы, говорит, дом свой продадим, на трехкомнатную наскребём. И много ли нам, говорит, осталось жить? Помрём, у тебя большая квартира останется. Нет, вы представляете, каково это дочери слушать?.. Конечно, говорю, возьму. А о смерти чтоб и разговору не было! Дай бог вам до ста лет дожить. Мама-то, в общем, тоже хотела бы в город, а с другой стороны, жалко соседей бросать, сад… Конечно, они своё отработали, заслужили отдых. Чтоб и ванная, и горячая вода, и, извините, тёплый туалет. Короче, на семейном совете решили: ко мне. Продали дом, дали мне четыре тысячи…

— А какой первый взнос? — спросил я.

— Пять тысяч.

Пять, а не десять, как говорила она Юре Бобошко! А может быть, парень что-то напутал? Или она прихвастнула перед ним?

— Значит, ваши родители и бабушка прописаны у вас?

— А у кого же ещё? — нервно передёрнула она плечами.

— Ну и как, нравится им в городе?

— Да как вам сказать… — замялась Калгашкина. — С одной стороны, удобства. С другой, в городе не как на хуторе. Никого тут не знают, поговорить не с кем…

— Сейчас они здесь, в Зорянске? — спросил я.

Этот вопрос, как мне показалось, привёл её в замешательство.

— Сейчас? — переспросила она, словно не расслышала.

— Да, в настоящее время.

— Гостят… у сестры.

— Все? Отец, мать и бабушка?

— Все.

— А бабушке сколько лет?

— Восемьдесят третий.

Я видел, что моё любопытство вконец выбивает её из колеи.

— Вы не думайте, она у нас ого-го какая старуха! И ездить любит.

— Где живёт ваша сестра?

— Да на хуторе Мокрая Ельмута, Пролетарский район Ростовской области.

Это были мои родные места. Маныч, степи, детство… Я на миг окунулся в воспоминания. Но они были явно не к месту.

— А где жили ваши родители до того, как переехали в Зорянск? — спросил я, отогнав воспоминания.

— Там же, в Мокрой Ельмуте. Я же и сама оттуда.

Я спросил ещё, как ей удалось получить в ЖСК «Салют» трехкомнатную квартиру, ведь свободных не было. Она повторила почти то же самое, что и Дроздов.

Когда Калгашкина ушла, я попытался разобраться, какие вопросы смущали её больше всего.

Прописка. Да, когда я спросил, где прописаны родители Калгашкиной, она даже побледнела от волнения.

Второе. Живут ли они с ней в Зорянске? Тоже, как мне показалось, очень неприятный вопрос для заведующей магазином.

Я позвонил в паспортный стол и попросил сообщить мне, кто прописан в квартире Калгашкиной.

Буквально через десять минут я получил ответ, который, честно говоря, и ожидал.

В настоящее время Ирина Алексеевна Калгашкина была прописана в своей трехкомнатной квартире одна. Но с сентября 1981 года в этой квартире были прописаны Алексей Кузьмич Калгашкин, Зинаида Прокофьевна Калгашкина и Анастасия Ниловна Рябченко — отец, мать и бабушка заведующей магазином. В сентябре 1981 года дом ЖСК «Салют» заселялся жильцами.

Через два месяца, в ноябре того же года, Калгашкин А.К., Калгашкина З.П. и Рябченко А.Н. выписались в связи с выездом из Зорянска на постоянное место жительства в Мокрую Ельмуту.

Господи, опять Мокрая Ельмута, Пролетарский район Ростовской области… Не зря, наверное, нахлынули на меня воспоминания детства. Ещё тогда, когда Калгашкина упоминала все эти названия, я ощутил, что Калгашкина мне лжёт. Но я пока ещё в ней не разобрался до конца. Одно было ясно: вся эта история с родителями, их желание якобы переехать в Зорянск — просто уловка. Для получения трехкомнатной квартиры Калгашкиной нужны были «мёртвые души». Вот она и прописала у себя родителей. А получив ордер и въехав в кооператив, тут же выписала их.

Но ведь ещё существовала Мокрая Ельмута. Там наверняка должен быть ещё один кончик.

Не теряя времени, я позвонил в районный отдел внутренних дел Пролетарского района начальнику уголовного розыска. Мы с ним познакомились, когда я был последний раз в отпуске и заглянул в родные места.

— По какому случаю, Захар Петрович? — спросил он.

— Хотелось бы срочно получить кое-какие сведения. На хуторе Мокрая Ельмута проживают Калгашкины, Алексей Кузьмич и Зинаида Прокофьевна. Узнайте, прописаны ли они? И на чьей площади?

— Это запросто.

— Не все. У них был свой дом. Продали они его или нет?

— И для этого надо немного времени.

— Сколько?

— Да к вечеру можем сообщить.

— Терпится до завтра. Ещё неплохо бы выяснить: выезжали куда-нибудь за последние полгода Калгашкины из хутора?

— Выясним, Захар Петрович. Там толковый участковый.

А на следующий день утром мне сообщили из Пролетарского РОВДа следующее.

Первое: родители Калгашкиной действительно имели свой дом в Мокрой Ельмуте и продали его в начале 1981 года.

Второе: Калгашкины-старшие, а также Рябченко А.Н. выписались из Мокрой Ельмуты в августе 1981 года в связи с выездом на другое место жительства. В декабре того же 1981 года они прописались в доме своей дочери Муравьёвой Е.А.

Третье: На самом деле они все время жили на хуторе. Тем более что старуха Рябченко больна и почти не встаёт с постели.

Итак, мне стало ясно, что вся катавасия с куплей-продажей дома, а также с выпиской и пропиской — махинация с целью незаконного получения Ириной Алексеевной Калгашкиной трехкомнатной квартиры.

Но только ли этим ограничился круг её незаконных действий? Почему горжилуправление и правление ЖСК «Салют» так благоволило к Калгашкиной? А человеку, имеющему все основания претендовать на трехкомнатную квартиру, то есть Бабаеву, отказали?

По-моему, всем этим пришло время заняться следователю.

Было возбуждено уголовное дело. Я поручил его Орлову Анатолию Васильевичу, молодому следователю, который только что закончил стажировку у Инги Казимировны Гранской. В помощь Орлову начальник районного отдела внутренних дел выделил инспектора ОБХСС старшего лейтенанта Владимира Гордеевича Фадеева. Фадеев по просьбе следователя срочно выехал в Мокрую Ельмуту. Через два дня следователь и инспектор ОБХСС зашли ко мне поделиться первыми впечатлениями.

— Ну и фокусница эта Ирина Алексеевна Калгашкина, — рассказывал Фадеев.

— Прямо Кио… Такого тумана напустила у своих родственников, что те ничего не поняли. И фокус готов! Я спрашиваю у бабки Рябченко: жили, мол, в Зорянске? Господь, говорит, сынок, с тобой, я уж со двора года три не выходила. Отцу Калгашкиной — тот же вопрос. Он в ответ: а чего я там не видел? Я говорю: так у вас в Зорянске трехкомнатная квартира, на ваши кровные деньги. Он прямо-таки опешил. Спрашиваю: вы дочери Ирине четыре тысячи давали? Смеётся. Я, говорит, больше сотни в руках не держал. Вот так, Захар Петрович. Старики даже и не подозревают, что были жителями нашего города.

— Погодите, погодите, — остановил я инспектора ОБХСС. — Почему отец Калгашкиной говорит, что и сотни не держал в руках? Он же дом продал…

Фадеев усмехнулся.

— А знаете, кому старики продали свой дом? Своей же дочери, Муравьёвой.

— Как — дочери? — не понял я.

— Вот так. Своей родной дочери, которая родилась, выросла и до сих пор живёт в этом доме.

— Странно, — удивился я. — А Муравьёва заплатила им что-нибудь?

— В том-то и дело, что ни копейки не заплатила, — ответил Владимир Гордеевич. — А зять, то есть муж дочери, тот до сих пор так и считает стариков хозяевами дома и сада.

— Но для чего же все это понадобилось? — спросил я.

— А Муравьёва, да и все остальные родственники, сами не знают, какой смысл в этой купле-продаже, — продолжал Фадеев. — Говорят, Ирина Алексеевна примчалась на хутор, что-то наплела с три короба, и все сама с продажей и обстряпала.

— А за оформление продажи? Кто взял на себя эти расходы?

— Заведующая магазином наша разлюбезная, кто же ещё. Сестра её, то есть Муравьёва, говорит, что устроили семейное торжество. Обмыли, значит. Ирина Алексеевна и подарками всех своих наделила. Так что я считаю: это фиктивная сделка для отвода глаз.

— Ну, что скажете, Анатолий Васильевич? — обратился я к следователю.

— Вопрос с выпиской и пропиской ясен, — ответил Орлов. — Чтобы получить побольше площадь. С продажей дома — тоже.

— Да, — вспомнил я и снова спросил у Фадеева: — Какая сумма фигурирует в документах о продаже дома?

— Четыре тысячи.

— Простите, Анатолий Васильевич, что перебил вас. Продолжайте.

— Вы задали старшему лейтенанту нужный вопрос, — сказал следователь. — Четыре тысячи. По-моему, Калгашкина хотела всех убедить, что большую часть денег для паевого взноса дали родители. Видимо, доходы у неё, мягко выражаясь, не совсем законные, вот она и решила замаскировать их. Владимиру Гордеевичу этим тоже нужно заняться по линии магазина «Овощи-фрукты». Я говорю «тоже» потому, что меня прежде всего волнует, что якобы Калгашкина переплатила за получение квартиры пять тысяч. Попахивает взяткой… Помните, она жаловалась Бобошко, что из-за этого Бабаева ей пришлось ещё дать кому-то две лишние тысячи?

— Не знаю можно ли так безоговорочно верить этому парню, — высказал я свои сомнения. — Да и говорил он с Бабаевым, кажется, не совсем трезвый.

— Можно, — с уверенностью произнёс Орлов. — Я с Юрой уже беседовал. На этот раз парень был совершенно трезвый и повторил почти слово в слово то, о чем писал в редакцию и говорил вам учитель географии.

— А не сводит ли Бобошко счёты с Калгашкиной?

— Нет, Захар Петрович, не похоже. Вообще он производит неплохое впечатление. По-моему, Бобошко такой, как его характеризует Бабаев. Честный, искренний. Но какой-то потерянный, надломленный… Я помог ему устроиться лаборантом в санэпидстанцию. Пока ему там нравится. Так вот мы с ним часа четыре беседовали. Между прочим, Юра очень скоро разобрался, что за женщина Калгашкина, и расстался с ней. Хотя она до сих пор заманивает его к себе.

— Это так, — подтвердил старший лейтенант. — Домой Юре звонит и через приятелей передаёт.

— Вы бы слышали, Захар Петрович, как Бобошко возмущался, — продолжал Орлов. — Рассказывал, что как-то полдня провёл в магазине Калгашкиной. Вы, говорит, товарищ следователь, не поверите. К ней все время приходят блатовики. С чёрного хода. Калгашкина отпускает им дефицит. Она ведь и заведующая, и продавец. В магазине, кроме неё, только ещё один продавец, уборщица да грузчик. За свой дефицит она имеет из-под прилавка в других магазинах разнообразные вещи, деликатесы, книги. Представляете, собрание сочинений Фенимора Купера достала три комплекта. Бобошко спрашивает Калгашкину: зачем? Она ему отвечает: комплект диспетчеру автобазы, чтобы у магазина не было перебоев с транспортом; комплект дочери директора совхоза, чтобы зелень всякую и овощи отпускали в первую очередь, посвежее и побольше. Третий — пригодится…

Я вспомнил, что жена частенько говорила, как невозможно иногда купить в городе помидоры или огурцы, а у Калгашкиной — пожалуйста.

— Так вот, — продолжал тем временем следователь, — этот Бобошко говорит: вам, чтобы купить «Три мушкетёра», надо полгода макулатуру собирать. А Калгашкина спокойно, без всякой макулатуры, купила двадцать пять экземпляров. И ещё спрашивает: вы на Эдуарда Хиля ходили, когда в прошлом месяце он был на гастролях в Зорянске? Я отвечаю: нет, не попал, поздно позаботился о билетах. Юра говорит: не попали из-за таких, как Ирка, у неё на концерт Хиля было пятнадцать билетов. Через кассиршу… В общем, как он выразился, это настоящая мафия. И честным людям из-за них ничего не достаётся. Поэтому кругом дефицит.

— Ну а через кого она устроила себе трехкомнатную квартиру, с Бобошко не делилась? — спросил я.

— Этого парень не знает, — ответил следователь.

Орлов вызвал на допрос Калгашкину. Посоветовавшись, мы решили, что мне тоже надо присутствовать.

Когда заведующая магазином «Овощи-фрукты» ознакомилась с показаниями отца, матери, бабушки и сестры, полученными Фадеевым в Мокрой Ельмуте, она совершенно растерялась.

После нескольких вопросов, заданных следователем, я спросил у неё:

— Как же получается, Ирина Алексеевна, мне вы говорили одно, а на самом деле…

— Хотела я своих забрать к себе, честное слово, хотела! — стала убеждать нас Калгашкина. — Ведь родная им, не приёмная! Старые они у меня. Я ведь вам тогда сказала, что мама испугалась, а вдруг им тут климат не подойдёт. И знакомых нет никого, будут сидеть в четырех стенах как неприкаянные. Я ведь с утра до вечера на работе. Даже выходные дни приходится прихватывать. Материальная ответственность! Все тащат — уборщица, грузчик, шофёра…

— Значит, то, что ваши родители дали вам часть денег на паевой взнос, неправда? — снова взял в свои руки разговор следователь.

— Деньги я сама накопила. Зарплата у меня приличная плюс премиальные. И что мне одной надо? Вы не верите, да? Не верите? — с каким-то отчаянием проговорила она. — Конечно, если работник торговли, то ему верить нельзя. Вот поэтому и приходится… — Калгашкина замолчала, комкая в руках носовой платок.

— Что приходится? — спросил Орлов.

— Выдумывать, — вздохнула Калгашкина. — Якобы родители помогли строить кооператив.

— Но зачем вам трехкомнатная? — продолжал Орлов.

— Личную жизнь хочу устроить. Как каждая женщина. А кто меня возьмёт? Кому я нужна в тридцать пять лет? Вон в газетах пишут, что нас, баб, куда больше, чем мужиков. А сколько вокруг молоденьких девчонок! Неужели я не имею права на семейное счастье? — Калгашкина неожиданно всхлипнула, приложила к глазам платочек. — Куда таким, как я, деваться? Это раньше мужчины шли к женщине с цветами да с шампанским. А нынче им самим пол-литра надо ставить… Вот добрые люди и надоумили, присоветовали. Что, говорят, Калгашкина, тебе однокомнатная? Семью заводить надо. Против трехкомнатной мужик не устоит… Она вздохнула, высморкалась.

— А кто именно присоветовал? — поинтересовался Орлов.

Калгашкина немного подумала:

— Да взять хотя бы Корнеева Геннадия Ефимовича. Очень душевный старик. В нашем ЖЭКе работал.

— Интересно, из каких это таких побуждений?

— Из уважения. Пенсионер. Прихварывал. Вот иной раз и оставишь ему виноградику получше или помидорчиков посвежее.

— А вы что, не знаете, что это преступление? — строго посмотрел на Калгашкину следователь и достал из ящика «Ведомости Верховного Совета РСФСР». — Не читали Указ о внесении дополнений в Уголовный кодекс?

Заведующая магазином испуганно посмотрела на Орлова. А он зачитал:

— «Статья 136, часть 3. Нарушение правил торговли. Продажа товаров со складов, баз, из подсобных помещений торговых предприятий (организаций) или предприятий (организаций) общественного питания, или сокрытие товаров от покупателей, совершенное из корыстной или иной личной заинтересованности, — наказывается исправительными работами на срок до одного года с лишением права занимать определённые должности или заниматься определённой деятельностью в торговых предприятиях (организациях) и на предприятиях (организациях) общественного питания либо без такового; или штрафом до ста рублей. Те же действия, совершенные повторно, наказываются лишением свободы на срок до трех лет или штрафом до пятисот рублей…»

Орлов закрыл «Ведомости».

— А-а, этот, — протянула Калгашкина облегчённо. — Конечно, слышала. Но… когда он вышел?

— В сентябре 1981 года, — сказал следователь.

— Вот. А я отпускала Корнееву раньше, до сентября… И адвокат говорил мне, что закон обратной силы не имеет. После него, — она показала на «Ведомости», — ни-ни. Даже луковицы в подсобке не спрячу. Все на прилавок…

— Ну, хорошо. А на каком этаже вы живёте? — спросил Орлов.

— На четвёртом. А что? — удивилась неожиданному вопросу Калгашкина.

— По жеребьёвке вытянули?

— Нет, сама выбирала, как член правления.

— Так, — постучал авторучкой по столу следователь.

Я видел, что теперь удивлён он: это были неизвестные нам сведения.

— Значит, члены жилищно-строительного кооператива «Салют» выбрали вас в правление? — произнёс Орлов.

— Выбрали, — кивнула Калгашкина.

— Когда?

— Ну, когда, значит, выбирали… — несколько замялась заведующая магазином. — Дату я не запомнила.

Следователь Орлов тут же отправился в правление ЖСК «Салют». И вернулся оттуда со всеми его протоколами. Успел он допросить и председателя правления Николая Николаевича Щербакова.

— Кажется, ниточка прослеживается, Захар Петрович, — не сумев сдержать торжествующего вида, начал Анатолий Васильевич, кладя на мой стол папки с бумагами. — Во-первых, ни в одном из протоколов общих собраний членов ЖСК не значится, что Калгашкина избиралась членом правления.

— Значит, опять солгала?

— Нет. Председатель правления Щербаков сказал, что они, то есть члены правления, ввели Калгашкину вместо Карапетяна. Помните, он выбыл из ЖСК, а его квартиру дали Калгашкиной.

Я кивнул. А следователь продолжал:

— Щербаков говорит: пожалуйста, есть протокол заседания правления. — Следователь открыл папку и нашёл нужный документ. — Послушайте: «Заслушано сообщение председателя ЖСК „Салют“ Щербакова Н.Н. о рекомендации жилищного управления Зорянского городского исполнительного комитета Совета народных депутатов ввести в состав правления товарищей Калгашкину И.А. и Тараданкина К.П.

Постановили: ввести в состав правления ЖСК «Салют» Калгашкину И.А. вместо выбывшего члена правления и члена ЖСК Карапетяна».

— Но это же незаконно, — сказал я. — Членов правления ЖСК может избирать только общее собрание.

— То же самое я сказал Щербакову. А он мне: но ведь Калгашкину и Тараданкина рекомендовало горжилуправление. Сам Дроздов.

— Дроздов? — переспросил я.

— Вот именно. Сам начальник горжилуправления, — подтвердил Орлов. — Но, понимаете, Захар Петрович, я пересмотрел все протоколы заседаний правления ЖСК во время строительства дома. Ни на одном не присутствовали ни Калгашкина, ни Тараданкин.

— А кто такой Тараданкин?

— Щербаков говорит, его взяли в правление для подкрепления. И как представителя рабочего класса. А то все служащие.

— Для подкрепления? — переспросил я.

— Да.

— Но ведь он во время стройки ни разу не был на заседаниях! — удивился я.

— Я задал Щербакову этот же вопрос. Он замялся. И опять за своё: горжилуправление рекомендовало, настаивало…

— Настаивало? Даже так? Поинтересуйтесь личностью Тараданкина.

— Хорошо, — кивнул следователь. — Так что Дроздов проявил тут пока непонятную настойчивость.

— Мне он говорил совершенно другое… У вас все?

— Нет. Помните, Калгашкина упоминала тут некоего Корнеева? Ну, доброго старичка пенсионера?

— Который присоветовал ей вступить на трехкомнатную? — вспомнил я.

— Вот-вот. Так этот Корнеев Геннадий Ефимович осуществлял технадзор за строительством дома ЖСК «Салют».

Следователь отыскал в папке и показал мне документ, вернее, трудовое соглашение, по которому ЖСК «Салют» принимал на себя обязательство ежемесячно выплачивать 150 рублей Корнееву Г.Е. за осуществление им технического надзора за строительством дома. Всего им было получено 1500 рублей.

— Он что, строитель? — поинтересовался я. — Есть диплом? Или практик?

— Бухгалтер.

— Как же так? — удивился я. — Ведь для того, чтобы осуществлять надзор, нужны соответствующее образование и опыт.

— Щербаков говорит, что Корнеев толковый мужик. Работал долгое время бухгалтером ЖЭКа…

— Насколько я понимаю, бухгалтерия — одно, а строительство — другое. Технадзор есть технадзор. Тут следует разбираться в строительстве, а не в дебите-кредите.

— Порекомендовали, — усмехнулся Орлов.

— Кто?

— Дроздов.

— Опять Дроздов! — не выдержал я.

— Вот именно, Захар Петрович. Я считаю, что его надо допросить.

На следующее утро, как только я пришёл на работу, раздался телефонный звонок. Звонил председатель горисполкома Лазарев.

— Захар Петрович, — сказал он раздражённо, — по-моему, существуют какие-то джентльменские нормы отношений.

— Разумеется, — ответил я спокойно, догадываясь, что обеспокоило председателя.

— Если вам нужны какие-то разъяснения от нашего ответственного работника, можно ведь снять трубку и поговорить. Нельзя же подрывать авторитет…

— Вы о чем?

— О Валерии Семёновиче Дроздове. Ему прислали повестку явиться в прокуратуру. Почтой, на дом. Призовите, пожалуйста, вашего следователя к порядку.

— Не понимаю вашего раздражения. Я в действиях следователя не вижу нарушения. Все по закону.

Мой ответ, как мне показалось, не удовлетворил председателя горисполкома.

Я вызвал Орлова. У него в это время был инспектор ОБХСС Фадеев, и они зашли вместе.

— Интересные сведения получил Владимир Гордеевич о Калгашкиной, — сказал Орлов.

Он посмотрел на старшего лейтенанта, как бы предоставляя ему слово.

— Я уже докладывал своему начальству. Итак, по порядку. — Фадеев раскрыл блокнот. — Установлено, что приблизительно месяц назад на нашем рынке некто по фамилии Галушко торговал апельсинами. Такой чернявый, с усами. Говорят, похож на грузина… Его же видели в доме ЖСК «Салют». Жил некоторое время у Калгашкиной.

— Помните, Юра Бобошко говорил, что у Ирины Алексеевны появился новый, очередной муж в кавычках, грузин? — напомнил Орлов.

— Помню, конечно, — ответил я.

— Мы стали выяснять, — продолжил инспектор ОБХСС. — В то же время по документам магазина «Овощи-фрукты», где заведующая Калгашкина, они получили две тонны марокканских апельсинов. Всего им отпустили апельсинов один раз за сезон. Но в продажу они не поступили. Это подтвердили работники магазина — грузчик и уборщица. — Владимир Гордеевич отложил блокнот. — Я думаю, грузчика и продавца заменил этот самый Галушко. Но не в магазине, а на рынке. Действительно, никто из жителей микрорайона апельсинов в магазине не видел. А на рынке в то время были. И кто продавал? Галушко.

— А что говорит Калгашкина? — спросил я.

— Мы ещё по этому поводу не беседовали, — ответил Фадеев. — Однако ей не отвертеться. В день отпуска апельсинов с базы, а также на другой и третий день она не была на работе. Взяла бюллетень. Но на самом деле, как установлено, ездила в дом отдыха в Светлоборск. Тогда я вызвал врача, который дал бюллетень. Та расплакалась и тут же призналась, что больничный у неё просила сама Калгашкина. И врач прямо в магазине выписала ей бюллетень.

— За что же она так благоволит к Калгашкиной? — поинтересовался я.

— Все то же, Захар Петрович. Виноградик получше, помидоры посвежее, — повторил старший лейтенант слова Ирины Алексеевны.

— Да, — вздохнул Орлов, — продавать совесть и долг врача за килограмм помидоров…

— Уж так просила не доводить до сведения руководства поликлиники, — сказал Фадеев. — Сынишка, мол, у неё болеет, витамины нужны. Вот и попутал бес…

— Теперь прикиньте, Захар Петрович, — сказал следователь, — какой барыш они получили от этой сделки! Галушко продавал апельсины по шесть рублей, не так ли? — посмотрел он на старшего лейтенанта.

— По шесть.

— А розничная цена в магазине два рубля. Две тысячи килограммов помножить на четыре… Восемь тысяч рублей, — подсчитал Орлов.

— У нас есть сведения, что Калгашкина грела руки не только на апельсинах, — сказал инспектор ОБХСС. — И эти сведения мы сейчас проверяем.

— А Галушко? — поинтересовался я.

— Ищем голубчика. Уже есть кое-какие успехи…

Следователь посмотрел на часы.

— Извините, Захар Петрович, у меня сейчас допрос Дроздова. Присутствовать не желаете?

— Хочу, — сказал я. — Тем более в большой обиде он, что повесткой вызвали.

— А как же ещё? Дипкурьером? — усмехнулся Орлов.

Дроздов явился в кабинет следователя с недовольным лицом, но, увидев меня, поздоровался весьма вежливо. Однако не скрывал, что процедура заполнения сведений в бланке протокола допроса ему неприятна.

— Валерий Семёнович, — начал Орлов, — вы подписывали Калгашкиной ордер на вселение в квартиру ЖСК «Салют»?

— Как и многим сотням новосёлов в нашем городе… И всегда радуюсь, что люди получают новые квартиры, — ответил Дроздов. — Дай бог многим такой праздник.

— На каком основании вы выдали ордер Калгашкиной на трехкомнатную квартиру? — продолжал следователь.

— На основании решения горисполкома. А исполком исходил из того, что у Калгашкиной в семье было четыре человека. И если кое-кто идёт на подлог, то пусть сам и отвечает за этот самый подлог. Или вы со мной не согласны, товарищ следователь? — посмотрел он на Орлова.

— В протоколах общих собраний членов ЖСК «Салют» есть только решение о принятии Калгашкиной на однокомнатную квартиру — продолжал спокойно Орлов. — И вдруг она получает трехкомнатную… Вы должны были знать, что это незаконно.

— Почему? — вскинулся Дроздов.

— А потому, что общее собрание членов ЖСК решения о предоставлении Калгашкиной трехкомнатной квартиры не принимало. Выходит, что вы, не проверив, поставили свою подпись.

— Лично я смотрю и подписываю документы, которые готовит и проверяет инспектор управления. Вот у неё и спрашивайте, почему мне подсунули эту липу! — приподнявшись со стула, выпалил Дроздов. — Я не могу контролировать каждую бумажку! Физически не в состоянии! У меня их тысячи проходит! Или прикажете бросить все дела и заниматься только тем, что проверять каждое сведение, каждую буковку? Зачем, простите, тогда инспектора?

Забегая вперёд, скажу, что следователь Орлов допросил инспектора горжилуправления, которая готовила документы по ЖСК «Салют». По её словам, она дважды напоминала Дроздову, что по поводу выделения Калгашкиной трехкомнатной квартиры нет решения общего собрания членов кооператива. Начальник горжилуправления сказал, что такое решение будет. И что просьбу Калгашкиной о предоставлении трехкомнатной квартиры поддерживают «сверху».

— Хорошо, — спокойно выслушав тираду Дроздова, сказал Орлов. — Пойдём дальше… Вы знали, что Калгашкина и Тараданкин незаконно вошли в состав правления ЖСК «Салют»?

— Понятия не имею, — резко ответил Дроздов. — И вообще такими вопросами, кто вошёл, а кто вышел из правления, не занимаюсь. Или, по-вашему, это тоже дело начальника горжилуправления?

— Не знаю, но судя по тому, что вы рекомендовали Калгашкину и Тараданкина…

— Чушь! Никого я не рекомендовал. Вы же отлично знаете: это решает общее собрание членов кооператива самостоятельно.

— И Корнеева осуществлять технадзор за строительством дома вы тоже не рекомендовали? — с иронией спросил Орлов.

— Нет, не рекомендовал! Может быть, вы ещё скажете, что я советовал, какие клеить обои, какие сидения ставить на унитазы — деревянные или пластмассовые?!

Видя, что обстановка, мягко выражаясь, накалилась, я спросил у Дроздова:

— Валерий Семёнович, а кем вам приходится Корнеев?

Инспектор ОБХСС Фадеев уже успел выяснить, что они состоят в каком-то родстве.

— Какой Корнеев? — обернулся ко мне начальник горжилуправления.

— Геннадий Ефимович.

— Дядя жены… А что?

Когда разгневанный Дроздов покинул кабинет следователя, Орлов дал волю своим эмоциям.

— Так ведь он нахально врёт. И про Калгашкину с Тараданкиным, и про Корнеева…

— А это ещё не доказано. Может быть, неправду говорил Щербаков, председатель правления ЖСК «Салют».

— Даю голову наотрез, Дроздов помчался сейчас к нему, — продолжал горячиться следователь.

— Вполне возможно.

— Простите, Захар Петрович, — следователь схватил трубку телефона, набрал номер. — Володя? Да, я… Понимаешь, по-моему, Дроздов сейчас направился к Щербакову… Да, умница, понял правильно. Действуй. Потом сразу позвони. — Он положил трубку. — Это я Фадееву.

— Понял.

— Да, Захар Петрович, вы, наверное, правы. Зря я резко с Дроздовым. Выдал себя, да?

— Не в этом дело…

— Вот я думаю: а вдруг он не к Щербакову, а к Корнееву? Как же быть? Может, Корнеева срочно вызвать сюда?

— По-моему, лучше вам самому к нему поехать.

Орлов отправился к родственнику начальника горжилуправления домой.

Мне же пришлось по неотложному делу выехать из города. Так что доложил мне Орлов о ходе расследования только на следующий день.

— А я был прав: Дроздов действительно отсюда прямиком к Щербакову. Набросился на бедного председателя правления, требовал нигде и ни при каких обстоятельствах не упоминать его имени. А Щербаков, кажется, тоже разозлился. Говорит, что не желает быть козлом отпущения.

— В каких-таких грехах?

— Есть, Захар Петрович, есть грехи. И серьёзные. Вот вам протокол допроса Корнеева. Перепугался так, что все выложил.

Бухгалтер-пенсионер дал следующие показания.

«По существу дела могу сообщить. Последние три года я часто болел, несколько раз лежал в больнице с гипертонией. Болезнь всегда — дополнительные расходы. Я обратился полтора года тому назад к своему родственнику, мужу моей племянницы В.С.Дроздову с просьбой одолжить на время сто рублей. В ответ Дроздов сделал мне предложение: по его рекомендации я буду зачислен инженером по технадзору строительства дома ЖСК „Салют“ за сто пятьдесят рублей в месяц. Он поставил условие: половину отдавать ему. Принимая во внимание моё нелёгкое материальное положение, я согласился. Правда, сказал Дроздову, что в строительстве ничего не понимаю. Дроздов заверил меня, что инженерных знаний и не потребуется, нужно изредка появляться на стройке, и все. Так оно и было. В общей сложности я получил от ЖСК „Салют“ 1500 рублей. Из них половину передал Дроздову…»

— Понимаете, это же взятка от ЖСК! — воскликнул Орлов, который внимательно следил за мной. — Взятка в рассрочку!

Я продолжал читать протокол допроса:

«Вопрос: Вы знаете Ирину Алексеевну Калгашкину?

Ответ: Завмагазином «Овощи-фрукты»? А как же, знаю. Она жила в доме, который относился к ЖЭКу, где я работал бухгалтером.

Вопрос: Какие у вас с ней были отношения?

Ответ: А какие у нас могут быть отношения? Стар я уже, чтобы поглядывать на таких молодых женщин. Просто были знакомы. Она ко мне со всей душой. Позвонит, бывало: зайдите, Геннадий Ефимович, я вам черешни оставила. Или ещё там что. Ну, идёшь. Она, конечно, самое лучшее выберет.

Вопрос: А сверх установленной цены брала что-нибудь?

Ответ: Ни боже мой. Но ведь надо как-то на заботу ответить. Вот и покупал ей духи к 8 Марта. Рублей за девять-десять…

Вопрос: И она принимала подарки?

Ответ: Тогда принимала. Ну, когда в коммунальной квартире жила.

Вопрос: А теперь?

Ответ: Теперь — нет.

Вопрос: Почему же?

Ответ: Из уважения, наверное.

Вопрос: А может быть, потому, что и так чувствует себя обязанной вам?»

— Вот тут он и струхнул, — снова прокомментировал следователь. — Я понял, что попал в самую точку. И, как говорится, начал наступление.

«Вопрос: Вы ей, кажется, порекомендовали подать заявление на получение в том же ЖСК „Салют“ на трехкомнатную квартиру?

Ответ: Что-то не помню такого.

Вопрос: Постарайтесь припомнить. Калгашкина сказала, что именно вы посоветовали. Было такое?

Ответ: Да, что-то в этом роде.

Вопрос: И за что же вы к ней были так внимательны, Геннадий Ефимович?

Ответ: Из уважения. Да и жалко её: бабёнка хорошая, душевная и вот семью никак завести не может.

Вопрос: У нас другие сведения, Геннадий Ефимович. Трехкомнатную квартиру Калгашкина получила нечестным способом. Помимо пяти тысяч паевого взноса она заплатила ещё столько же. Кому и когда, не знаете?

Ответ: Нет.

Вопрос: А Бабаеву вы говорили, что знаете, кому надо дать, чтобы получить квартиру побольше. И даже брались посодействовать. Не так ли?

Ответ: Не мог я такое предлагать. Если и помогал кому в ЖСК, так это отнести-принести документы. Ведь зарплату получал, а дела как бы никакого. Попросит меня кто-нибудь: занеси, мол, Геннадий Ефимович, справки или другие бумаги. Почему не занести? Я пенсионер, времени сколько угодно.

Вопрос: И куда вы носили?

Ответ: В строительно-монтажное управление, в горэлектросеть. Да мало ли…

Вопрос: А в горжилуправление? Дроздову?

Ответ: Носил, а как же. Сколько раз.

Вопрос: И это действительно были документы?

Ответ: Я почём знаю. Дадут мне заклеенный пакет, не буду же я вскрывать.

Вопрос: Дроздову носили пакеты только на работу?

Ответ: Инок раз и домой. Бывал же у него по-родственному.

Вопрос: От кого именно носили Дроздову?

Ответ: От Щербакова, председателя ЖСК «Салют».

Вопрос: Ещё от кого?

Ответ: Всех не упомнишь.

Вопрос: Калгашкина передавала что-нибудь через вас Дроздову?

Ответ: Было как-то.

Вопрос: Когда и что?

Ответ: Да в начале тысяча девятьсот восемьдесят первого года, кажется, в марте, Калгашкина попросила передать Валерию Семёновичу свёрток.

Вопрос: А что, по-вашему, было в нем?

Ответ: Книга. Я сам видел, когда он развернул свёрток.

Вопрос: И Дроздов принял этот подарок?

Ответ: На следующий день вернул. Попросил снова отдать Калгашкиной. И при этом добавил: «Пусть она обратится к Щербакову, тот все сделает…»

Протокол допроса неожиданно обрывался. Я вопросительно посмотрел на следователя.

— Понимаете, Захар Петрович, у этого Корнеева случился приступ. Наверное, переволновался очень. Схватился за сердце, побелел. Я вызвал «скорую помощь». Померили давление — жутко высокое. Хлопотали над стариком минут сорок. Увезли в больницу.

— Но ведь это нельзя считать документом, — показал я на протокол. — Корнеев не прочёл, не расписался…

— А вдруг у человека инфаркт? Не буду же я требовать у него в таком состоянии подпись.

— Верно, — кивнул я. — Действительно, ничего тут не поделаешь.

— Но какие важные сведения! Во-первых, Дроздов связан с Щербаковым, председателем ЖСК «Салют». В этом я теперь не сомневаюсь. Потому что договор с Корнеевым о технадзоре за строительством дома — это липа, а вернее, форма взятки. И не Корнееву, а самому Дроздову. Во-вторых, обратите внимание: Калгашкина передала свёрток Дроздову через Корнеева в марте 1981 года. Именно тогда её провели в члены правления кооператива и затем поставили в список на получение трехкомнатной квартиры.

— Корнеев говорит, она передала только книгу.

— Наверняка ещё кое-что, — убеждённо сказал следователь. — Эх, жаль, что так получилось. Я обязательно узнал бы у старика, что он ещё носил от Калгашкиной Дроздову.

Видя моё недоверчивое лицо (а я действительно был в затруднении: приступ Корнеева помешал установить до конца истинное положение, и поэтому делать окончательные выводы все-таки было нельзя), Орлов решительно произнёс:

— Да тут младенцу ясно: Корнеев — посредник. Между взяточником и взяткодателями. Вспомните, он и к Бабаеву сунулся. Тот отверг нечестный путь. А вот Калгашкина клюнула.

— Похоже, что это именно так, — сказал я. — Но пока что у нас лишь показания Корнеева. И те без подписи допрашиваемого.

— Уверен, Захар Петрович, доказательства будут. И очень скоро!.. А сейчас я попрошу вас утвердить постановление на обыск у Калгашкиной, Дроздова и Щербакова.

Следователь Орлов начал с квартиры Калгашкиной. Действительно, как говорил учитель географии Бабаев, новой обстановкой завмагазином ещё не обзавелась. Но зато у неё были обнаружены ценности. И немалые. Кольца, броши, серьги, кулоны из золота и платины, украшенные драгоценными камнями, на общую сумму около семнадцати тысяч рублей. С десяток пар дорогих импортных сапог и туфель, две дублёнки, пальто из замши и лайковой кожи. А уж всяких там кофточек, платьев, шерстяных и трикотажных костюмов было столько, что хватило бы одеть несколько привередливых модниц. Все, конечно, импортное. Нашли у Калгашкиной и деньги, около тридцати тысяч рублей.

— Зачем она их дома хранила? — спросил я у следователя, когда он приехал с обыска.

— Наверное, боялась класть на сберкнижку. Чуяла, что её деятельность может заинтересовать следственные органы. Вот она и посчитала, что надёжнее их держать не на книжке, а просто в книгах.

Орлов положил мне на стол роман А.Дюма «Виконт де Бражелон». С виду книга как книга.

— Откройте, — с улыбкой сказал следователь.

Я открыл. Под обложкой аккуратно сквозь все страницы было вырезано четырехугольное отверстие. Оно было заполнено сторублевыми купюрами.

— Между прочим, Захар Петрович, — продолжал Орлов, — у Калгашкиной нашли ещё один подобный экземпляр. Только пустой. Я и подумал: может, он служил не для хранения денег, а для передачи? Понимаете, пакет, свёрток вызывает подозрение, а книга…

— Вы думаете, Корнеев передавал от Калгашкиной Дроздову именно её?

— Вот-вот! Скажу честно, мне не давало покоя: зачем было заведующей магазином посылать Дроздову какую-то книгу? Подарок? Не солидно. А главное, он на следующий день вернул.

— А где та, вторая книга?

— Срочно послал на дактилоскопическую экспертизу. Если она побывала у Дроздова, скорей всего, будут обнаружены его отпечатки пальцев.

— Когда обещали результаты?

— Сегодня к концу дня. А вот ещё одна находка у Калгашкиной. И по-моему, не менее интересная.

Следователь протянул мне записную книжку.

В ней не было ни номеров телефонов, ни адресов. Она была вся испещрена цифрами и датами. А также инициалами или сокращёнными названиями, скорее всего, учреждений.

— Насколько я понял, личный гроссбух, — пояснил следователь. — Кое-что мне уже удалось расшифровать. Поработать над этим документиком придётся основательно. Ирина Алексеевна, вероятно, мало надеялась на свою память, вот и делала заметки, кому и когда давала деньги, от кого получала… Разрешите?

Я отдал книжку Орлову.

— Вот смотрите, — нашёл следователь нужный листок. Двенадцатого, третьего, восемьдесят первого. Д.В.С. — два… К.Г.Е. — ноль целых четыре десятых… Щ.Н.Н. — ноль целых пять десятых… Вам это ничего не говорит?

— Д.В.С., — подумал я. — Уж не Дроздов ли Валерий Семёнович?

— Уверен — он! А цифра два — это значит два куска, то есть две тысячи на блатном жаргоне. К.Г.Е. — не кто иной, я думаю, как Корнеев Геннадий Ефимович. Он за совет подать заявление на трехкомнатную квартиру получил 0,4 куска, или 400 рублей. Дальше идёт Щ.Н.Н. — Щербаков Николай Николаевич — пятьсот рублей. И обратите внимание на дату — 12 марта 1981 года. А уже на следующий день, 13 марта, Калгашкина проведена в члены правления ЖСК «Сокол» и внесена в список на трехкомнатную квартиру!

— Логично, — кивнул я. — Однако это ещё не бесспорное доказательство. Понимаете, Анатолий Васильевич, расследование дел о взяточничестве — очень хлопотная и тонкая штука. Особенно если преступник не схвачен с поличным. Тем более когда взятку давали давно. И без свидетелей. Ну, предъявите вы Калгашкиной эту записную книжку, а она вам скажет, что Д.В.С. — вовсе не Дроздов, а какой-нибудь Дмитрий Васильевич Сергеев. И речь не о двух тысячах рублей, а о двух килограммах яблок…

— Хорошо, а что она скажет о такой записи? — Следователь снова полистал книжку и прочёл: — Три от Г.М.Д. — двенадцатого второго, восемьдесят второго… Расшифровываю: три тысячи рублей от Галушко Миколы Даниловича, двенадцатого февраля восемьдесят второго года… Как раз в это время в магазин «Овощи-фрукты» отпустили две тонны марокканских апельсинов, которые ушли налево…

— Кстати, нашли этого Галушко?

— Пока нет.

— Когда думаете допросить Калгашкину?

— Сейчас. Она здесь, в прокуратуре.

Я как в воду глядел. Калгашкина отрицала факт дачи взятки кому бы то ни было и за что бы то ни было. А о найденных у неё деньгах — тридцати тысячах рублей — сказала, что их у неё оставила на хранение подруга, которая работает на Севере. Записи же в книжке, по её словам, не что иное, как памятка, кто и сколько у неё брал в долг продуктов. Она утверждала также — апельсины были реализованы через магазин.

Часа четыре говорил с ней следователь, Калгашкина упорно стояла на своём.

Принимая во внимание, что заведующая магазином могла сговориться с Дроздовым и с Щербаковым, как всем им вести себя на допросах, было решено взять её под стражу.

В тот день Орлов произвёл обыск в квартирах председателя ЖСК Щербакова и начальника горжилуправления Дроздова.

— У Щербакова не квартира, а прямо выставка сувениров, — делился следователь своими впечатлениями. — Чего там только нет! И дешёвка, и дорогие вещи — все вперемежку. Дома во время обыска была мать Щербакова и его дочь. Сам председатель правления укатил с женой на свадьбу к родственникам в другой город. Я спрашиваю у матери: кто это увлекается безделушками? А она: моего, говорит, Николая очень уважают в кооперативе, вот и несут в знак душевной благодарности.

— Как, как? — переспросил я.

— В знак, говорит, душевной благодарности, — повторил следователь. — А когда мы выходили, сосед по площадке так прямо и влепил: хапуга, говорит, этот Щербаков. За каждой бумажкой к нему неделями ходить приходится, пока подарок не принесёшь. За справку — берет, поставить печать — и то берет.

— А что он за птица? Где работает?

— До того, как стал председателем правления ЖСК, работал в типографии простым наборщиком. Потом неожиданно сделался заместителем директора строительного техникума. Но, Захар Петрович, странное дело: время устройства Щербакова в это среднее учебное заведение совпадает со временем, когда дочь директора техникума въехала в ЖСК «Салют» в однокомнатную квартиру.

— Тоже «душевная благодарность»?

— Похоже, что так. Ты мне квартиру, я тебе должность.

— Когда Щербаков должен вернуться со свадьбы?

— Его мать сказала: сегодня-завтра… Тут же допрошу его.

— Ну а как обыск у Дроздова?

Следователь развёл руками:

— Да знаете, ничего подозрительного не обнаружили… Я бы не сказал, что очень роскошная обстановка. Хороший мебельный гарнитур югославский. Несколько ковров, не очень дорогих. Есть хрусталь, но немного… Ни денег, ни драгоценностей не нашли.

— Валерий Семёнович присутствовал при обыске?

— Был. Грозился найти на меня управу.

Но, как ни странно, на этот раз никто за начальника горжилуправления вступаться не пробовал. Я сам позвонил председателю горисполкома Лазареву, но тот был в командировке в областном центре.

Обсудив со следователем вопрос о мере пресечения в отношении Щербакова и Дроздова, мы пришли к следующему: пока на руках Орлова не будет показаний, изобличающих взяточников, ограничиться подпиской о невыезде.

Однако в тот же день это решение пришлось изменить.

Когда я вернулся после обеденного перерыва на работу, в приёмной навстречу мне со стула поднялся пожилой мужчина. Тут же находилась женщина с авоськой в руках. Оба были бледные от волнения. Я успел заметить в авоське какие-то свёртки.

У мужчины дрожал подбородок. Он хотел что-то сказать, но так и не смог.

— Гражданин прокурор, — хрипло произнесла за него женщина. — Вот, пришли. С повинной…

— Заходите, — открыл я дверь кабинета.

— Я уж один, Соня, — наконец обрёл дар речи мужчина. — Сам натворил, сам и ответ держать буду…

— …Васильков моя фамилия, — представился мужчина, когда мы сели, — Александр Прокофьевич. Извёлся я, гражданин прокурор. Вконец совесть заела. Шестьдесят лет прожил честно. На войне смерти в глаза смотрел. А вот последнее время живу, как тварь какая-то, собственной тени боюсь. Словом…

— Он махнул рукой и замолчал.

— Объясните, пожалуйста, что такое вы натворили? — попросил я, видя, как трудно перейти ему к делу.

Ведь я всегда презирал тех, кто ловчит, на чьём-то горбу или каким другим паскудным макаром в рай въехать хочет. И вот на старости лет… — Васильков судорожно вздохнул и, наконец, признался: — Пишите. Я, Васильков Александр Прокофьевич, дал взятку триста рублей начальнику горжилуправления Дроздову, за что получил двухкомнатную квартиру… И готов понести за это заслуженное наказание…

Он замолчал и вздохнул так, словно сбросил с себя тяжёлую ношу.

— Хорошо, — сказал я, — вы это сами изложите потом на бумаге. А теперь расскажите, как это получилось?

— Понимаете, гражданин прокурор, вот уж как намаялись, — провёл он ребром ладони по горлу. — Трое в одной комнате. Знаете три дома на Привокзальной улице? Барачного типа…

Я кивнул. Об этих домах который уж год говорили на сессиях горсовета. Давно было решение снести их, а жильцов переселить в благоустроенные квартиры. Бараки сломали, наконец, в прошлом месяце.

— Кухня общая. Уборная во дворе… Каждый год все обещаниями кормят: снесём, дадим жилплощадь в новом доме. А у меня дочка взрослая, невеста. Плачет, говорит, невозможно в такую халупу даже парня привести, чтобы с вами познакомить.

— Вы стояли на очереди? — спросил я.

— А как же? Восемь лет. Мне ещё когда говорили, что вот-вот должен получить. А как пришёл Дроздов, совсем другие песни стал петь. Ходил я к нему на приём чуть ли не каждую неделю. Примет два-три человека, а потом то на совещание уйдёт, то ещё куда. Наконец прорвался. Посмотрел он мои бумаги. У тебя, говорит, Васильков, двадцать семь метров на троих. Действительно, комната большая, скажу я вам. Так вот Дроздов мне даже выговор сделал: у тебя двадцать семь, а у других и того меньше. А ждут… Жена посоветовалась с юрисконсультом на работе. Оказывается, в новом законе есть такое положение: ежели в одной комнате живут взрослые различного пола, ну, отец и дочь, например, или мать и сын, то мы имеем право требовать две комнаты… Я опять к Дроздову. Снова месяц ходил, пока попал на приём. Ждите, говорит… Жена пилит, дочка плачет. Решился я пойти к Дроздову третий раз. Он говорит: ну и настырный же ты мужик, Васильков. А какой я настырный? Кабы не обстоятельства… И вдруг он такой ласковый стал. Выспрашивает, какой у меня доход и так далее. Чую, что-то не так. А он осторожненько намекает, что просьба без даров — что песня без музыки. Пришёл я домой. Говорю жене: надо дать. Она ни в какую. И не денег жалко, хотя, сами понимаете, трудом добытые. Было у нас пятьсот рублей на книжке. Жена твердит: чего доброго, загремишь под суд за взятку. Я говорю: черт с ними с деньгами и со всем, Веруньку, дочку жалко… Короче, снял я с книжки триста рублей, пришёл к Дроздову. Сунул ему в конверт… Самого, поверите, аж в пот бросило. А он этак небрежно смахнул конверт в стол. Иди, говорит, Васильков, решим, значит… А через неделю вызывают меня в горисполком и выдают смотровой ордер.

— Когда это было?

— Три месяца назад.

Да, Дроздов уже определённо знал, что бараки на Привокзальной улице должны ломать. Он даже точно знал когда: через месяц. И все-таки выудил у Василькова деньги.

— А почему вы только сейчас решили сознаться? — спросил я.

Васильков опустил глаза:

— Совестно.

— Только это? — настаивал я, потому что чувствовал: Васильков искренен не до конца.

— Чистосердечное признание, слышал я; учитывается…

— А ещё?

— Жена настаивала. Говорит, оказывается, не только мы дали Дроздову. И уже посадили кое-кого… Испугался, ежели начистоту…

— Ну, это, кажется, ближе к истине.

Я попросил Василькова изложить все сказанное в письменном виде, что он и исполнил.

Затем я пригласил следователя Орлова, дал ему ознакомиться с показаниями Василькова.

— Я думаю, Захар Петрович, надо изменить меру пресечения кое-кому.

Это он, конечно, о Дроздове. Просто не хотел при постороннем упоминать его имя.

— Да, готовьте постановление об аресте, — сказал я. — А с товарищем Васильковым подробнее побеседовать хотите?

— Завтра, завтра, — заторопился следователь.

И вышел из кабинета.

— Гражданин прокурор, — упавшим голосом произнёс Васильков, — разрешите проститься с женой… И вещички у неё взять… На первое время…

— Вы свободны, — сказал я ему. — Только зайдите к следователю Орлову, возьмите повестку на завтра.

— Как повестку? — все ещё не разобравшись в ситуации, испуганно спросил Васильков. — Значит, завтра арестуете?

— Да нет же. Никто не собирается арестовывать вас…

И я прочёл ему примечание к статье 174 Уголовного кодекса РСФСР. Оно гласило: «Лицо, давшее взятку, освобождается от уголовной ответственности, если в отношении его имело место вымогательство или если это лицо после дачи взятки добровольно заявило о случившемся». В данном случае, объяснил я Василькову, имело место и вымогательство, и добровольное заявление.

И этот человек, прошедший войну, вырастивший взрослую дочь, не сумел сдержать слез.

Я не стал читать ему нравоучений: Васильков, кажется, пережил и передумал достаточно, чтобы понять, как трудно жить с нечистой совестью.

— Ну, прямо заново родился, — сказал он на прощанье.

В тот же день был арестован Дроздов, который отрицал на первом допросе предъявленное ему обвинение во взяточничестве, хотя ему и было предъявлено заявление Василькова, а также заключение экспертизы, которая установила: на книге, что передавала Дроздову Калгашкина, обнаружены отпечатки его пальцев.

А дальше события развивались следующим образом.

Инспектору ОБХСС Фадееву удалось установить, что апельсины, полученные магазином «Овощи-фрукты», попали в руки спекулянта Галушко.

— Понимаете, — рассказывал старший лейтенант, — этот самый «грузин» с украинской фамилией снял комнату в частном доме у одной гражданки в Зареченской слободе. Как-то вечером к дому подкатила машина. Галушко сгрузил ящики в сарай. А на следующий день засадил хозяйских ребятишек сдирать с апельсинов этикеточки. — Фадеев высыпал на мой стол из бумажного кулька горстку чёрных ромбиков с надписью «Мачсос». — На каждом апельсине такая. На базар ведь с ними не сунешься, сразу ясно, что магазинные… Ребятишки чуть ли не всю стену в своей комнате ими обклеили… А Галушко им за каждый апельсин платил по копеечке.

— И сколько же они заработали? — поинтересовался я.

— Около ста рублей, — ответил Фадеев. — Тогда я решил подсчитать, сколько же они обработали килограммов. Сто рублей — это десять тысяч копеек. В среднем на килограмм идёт пять апельсинов, я справлялся на базе. В итоге получается две тысячи килограммов, или две тонны. Именно столько Калгашкина получила с базы…

Действия инспектора ОБХСС очень помогли следствию в разоблачении Калгашкиной. А с Галушко, прямо скажем, получилось по поговорке: на ловца и зверь бежит. Не зная, что его сообщница арестована, Галушко явился в Зорянск и был задержан сотрудниками милиции. На первой же очной ставке заведующая магазином созналась в преступной сделке с апельсинами. После этого Калгашкина стала давать правдивые показания. В том числе, как она получила квартиру в ЖСК «Салют».

За «совет» подать заявление на трехкомнатную квартиру, а точнее, за посредничество в даче и получении взятки, она вручила Корнееву четыреста рублей. Председатель ЖСК Щербаков получил от неё пятьсот рублей, мзда Дроздову — две тысячи в начале, а потом ещё две тысячи.

На вопрос следователя, что же Дроздов её так безбожно ободрал, Калгашкина сказала: потому, наверное, что она работник торговли. Орлов также спросил у подследственной, с какой целью её провели в состав правления кооператива. На это Калгашкина ответила, что рядовым членам ЖСК квартиры достаются по жеребьёвке. А члены правления сами выбирают своё будущее жилище: этаж, на какую сторону выходят окна…

А Дроздов продолжал все отрицать. Грозил следователю, что будет жаловаться. И что, мол, не сдобровать и мне как прокурору, который дал санкцию на арест честного труженика.

— Слушаю его, а внутри все так и кипит, — признался Орлов. — Хотелось прямо в лицо ему сказать: скажи-ка, гадина, сколько тебе дадено!.. Как в пословице… Но сами понимаете, нельзя, положение обязывает быть вежливым, корректным…

Председатель правления ЖСК «Салют» Щербаков, тоже взятый под стражу, но немного позже, когда он вернулся в Зорянск, в отличие от Дроздова сразу признался в получении взятки. И не только от Калгашкиной. Единственной «радостью» Щербакова было то, что Дроздов тоже уличён во взяточничестве. По его словам, начальник горжилуправления всеми силами старался показать, что действует только по указанию «сверху» и «по звонкам руководящих товарищей».

А вот Корнеева допросить не представлялось возможным: не разрешали врачи, так как он лежал в больнице с инфарктом.

На следующее утро ко мне зашёл следователь Орлов утвердить постановление на обыск на даче Дроздова.

— У него есть дача? — удивился я. — Что же вы раньше не говорили?

— Видите ли, Захар Петрович, дача куплена его тёщей. Автомашина «Волга» тоже оформлена на её имя.

— А у самого Дроздова, кажется, собственные «Жигули»?

— Да. Получается, в семье две машины.

— Откуда же у его тёщи такие средства? — спросил я. — Кто она?

— Пенсионерка. Но Дроздов утверждает, что она вдова крупного авиаконструктора.

— Это так и есть?

— Я проверил. Ничего подобного. То есть был всего лишь рядовым инженером на небольшой фабрике. А его жена, то есть тёща Дроздова, работала там же секретаршей директора. Как сами понимаете, в такой должности на дачу и «Волгу» не накопишь… И ещё одна деталь. Тёща не то что автомобиль, велосипед водить не умеет. Удостоверения на право вождения у неё нет. Так что, скорее всего, и дача и «Волга» приобретены на деньги самого Дроздова. Тёща — подставное лицо…

Я утвердил постановление на обыск. Два дня Орлов провёл на даче. И когда я поинтересовался, что же он там обнаружил, следователь ответил:

— Вы даже представить себе не можете, Захар Петрович, что это за вилла! С виду домик как домик. Но внутри!.. Камин отделан мрамором, ковры, финская мебель. Но самое главное — под дачей! Что-то вроде пивного погребка. Стулья-бочоночки, стены и потолки обшиты дубовыми досками. И где он только кованые светильники достал? Под старину… На полу — медвежьи шкуры. В один этот бар бешеные деньги вложены… Да ещё под домом гараж. Во дворе — сауна, рядом — бассейн. Чтобы с парку да в воду. Участок огорожен глухим забором, высота — рукой не достать…

— Понятно. От чужих глаз прятался.

— И все это Дроздов в прошлом году отгрохал. Значит, приехал в Зорянск уже с большими деньгами… Мне кажется, Захар Петрович, у него и драгоценности есть. Вот поэтому я два дня и сидел на даче. Все, кажется, осмотрели… Хочу снова на городской квартире обыск произвести. По-моему, в первый раз мы не очень тщательно поработали. Да и кто мог предположить, что у этого человека двойное дно?..

Мне тоже не давало покоя, почему такой человек, как Дроздов, оказался на должности начальника горжилуправления. Беспокоило это и первого секретаря горкома партии Железнова. Потому что он после очередного бюро попросил меня задержаться. Железнов поинтересовался ходом расследования и сказал:

— А не зарастаем ли мы тиной, Захар Петрович? Я понимаю, что всю нечисть вывести трудно. Но где появляется болото, там наглеют комары… Ума не приложу, как могли доверить Дроздову такой важный участок, как жильё!

— Его принимал Лазарев, председатель горисполкома. Говорит, был звонок из Москвы, из министерства. Порекомендовал ответственный товарищ… Взяли Дроздова старшим инспектором, а через год выдвинули на начальника. В исполкоме не могли нарадоваться: энергичный, прямо огонь…

— Да, такой, как я погляжу, мог устроить целое пожарище, — покачал головой секретарь горкома. — И неужели же не было никаких сигналов о его махинациях?

— К нам — нет. А вот в горисполком, я только теперь узнал, было письмо. Что Дроздов взяточник. Надо было дать письму ход, но Лазарев, председатель, тогда посчитал сигнал необоснованным доносом.

— Интересно, почему? — словно самому себе задал вопрос Железнов.

— Может, был заворожён звонком из Москвы? — высказал я предположение.

— Во всем этом надо разобраться, — решительно сказал секретарь горкома.

Забегая вперёд, хочу сказать: председатель горисполкома, как это удалось установить по книге входящих и исходящих документов, передал упомянутое письмо своему заму, а тот написал резолюцию: «Тов. Дроздову. Прошу доложить». Но письмо мы так и не нашли. Кто-то позаботился, чтобы оно исчезло.

В отношении товарища из министерства, якобы рекомендовавшего Дроздова к нам, в Зорянск, впоследствии выяснилось, что он, этот товарищ, и знать не знает Дроздова. Было установлено, что от его имени председателю горисполкома позвонил… сам Дроздов.

При повторном обыске на квартире Дроздова в банке с мукой следователь Орлов обнаружил бриллианты на шестьдесят тысяч рублей!

Мы обсудили со следователем вопрос: мог ли Дроздов за два с небольшим года работы в Зорянске «нахапать» столько денег, чтобы построить роскошную дачу, купить «Волгу» да ещё бриллианты? Для таких результатов срок пребывания его в нашем городе был явно невелик. Да и масштабы доходов для скромного Зорянска слишком подозрительны. Помимо взяток на должности начальника горжилуправления, других преступных действий со стороны Дроздова Орлов не обнаружил.

Тогда я позвонил в прокуратуру города, в котором ранее жил Дроздов. Оказалось, что наш подследственный до переезда в Зорянск работал заместителем директора по снабжению крупного камвольного комбината.

Моё сообщение о том, что Дроздов находится под следствием и какие у него обнаружены ценности, очень заинтересовало городского прокурора. Он сказал, что они проверят, не занимался ли Дроздов тёмными делами на камвольном комбинате.

Я передал этот наш разговор следователю Орлову.

— Ничуть не удивлюсь, — сказал следователь, — если там за ним тянется хвост.

— Подождём, — кивнул я. — Ну, а у вас как, скоро закончите?

— Ещё один персонаж объявился… Тараданкин. Его тоже рекомендовал Дроздов в правление ЖСК «Салют». Бывший председатель кооператива показал, что получил от этого «представителя рабочего класса» в подарок магнитофон. Наш, советский, «Весна». А вот Дроздову презент был якобы подороже — «Грюндиг»… Очень разговорчивый этот Щербаков. Сам старается вспомнить всех, кто ему давал, сколько и за что. А уж про Дроздова — с радостью.

— А какие затруднения со вступлением в ЖСК были у Тараданкина?

— Он вообще не имел права на новую жилплощадь. У него был огромный собственный дом, который он как-то ухитрился оформить на жену. Здесь нужно разобраться…

— Понятно. У каждого Гришки свои тёмные делишки… А что, Тараданкин действительно рабочий?

— Вахтёр на проходной спиртового завода. Хочу заглянуть к нему на квартиру с обыском…

Назавтра, в двенадцатом часу утра, к прокуратуре подкатил огромный чёрный лимузин. Это был старый «ЗИМ», каким-то чудом сохранённый своим владельцем в хорошем состоянии. Машина сверкала отполированным кузовом и никелем радиатора. Каково же было моё удивление, когда из автомобиля вылез Орлов. Со стороны водителя появилась высокая крупная женщина в кожаной куртке и вельветовых джинсах, обтягивающих её пышные бедра. Следователь был ниже её на голову. Они прошли в здание.

Через минут пять Орлов появился у меня.

— Кто это? — поинтересовался я.

— Сейчас все объясню… Приезжаем мы с инспектором Фадеевым на квартиру Тараданкина. В кооперативе «Салют». Берём понятых. Открывает нам эта дама. В домашнем халате, бигуди. Спрашиваю, кто вы? Говорит, что жена Тараданкина. Но, понимаете, Захар Петрович, какая штука, она с этим Тараданкиным с прошлого года в разводе. Что оформлено в загсе. И в квартире бывшего мужа не прописана. У неё есть собственный дом, который раньше принадлежал Тараданкину… Понимаете?

— Пока не совсем, но догадываюсь.

— Слушайте дальше, — улыбнулся Орлов. — Мы спрашиваем, а где хозяин квартиры? Она отвечает: сегодня нам ремонтируют теплицу на даче, так что его не будет до вечера. А вечером, не заходя сюда, то есть на квартиру в «Салюте», пойдёт на завод. У него работа в ночную смену…

— Ясно, — сказал я. — Тараданкина находится в квартире бывшего мужа, а муж ушёл ремонтировать теплицу на участке с домом, принадлежащим его бывшей жене…

— Вот именно, — удовлетворённо хмыкнул следователь. — Развод у них, надо понимать, фиктивный. Чтобы сохранить дом с участком и получить двухкомнатную квартиру. Так сказать, зимнее жильё и дача в городской черте… Теперь нетрудно догадаться, зачем Тараданкин давал взятку Дроздову и Щербакову.

— А машина чья?

— Наш сердобольный вахтёр вместе с виллой подарил бывшей молодой жене и этот шикарный лимузин, — с юмором произнёс Орлов. — Между прочим, она на тридцать лет моложе его…

— А откуда у Тараданкина такие средства?

— Цветочки, Захар Петрович. Летом — гладиолусы, розы, зимой — гвоздики. Между прочим, даже в областной центр возят. А в «ЗИМ» знаете сколько помещается? Удобрения можно возить мешками. У Тараданкина были «Жигули», сменял на этого битюга… Соседи говорят, свою старуху эксплуатировал почище помещика. У него до теперешней гренадерши была другая жена. Надорвалась, говорят, на цветах. Померла года четыре назад. В общем, куркуль, каких поискать. Богато живёт. В квартире хрустальные люстры, шикарная обстановка, дорогие ковры. Но, сдаётся, он не только с цветочков нектар снимает. Когда мы производили обыск, в мебельной стенке нашли тысячу восемьсот двадцать четыре рубля. И что странно, вся сумма рублями… Считать устали…

— Рублями? — удивился я.

— Вот именно. Железными и бумажными. Я спрашиваю у Тараданкиной: почему одни рубли? А она в ответ: такими Кузьме Платоновичу дают. Я спрашиваю: кто, за что? Она спохватилась, что явно сболтнула лишнее. Я стал настойчивее, строже. В конце концов она заявила: теперь, говорит, везде давать надо… Телевизор починить — пятёрку мастеру, в ателье — закройщику дай. А за семена и луковицы дерут как хотят… Все, по её словам, «берут». А вот Тараданкину сами дают. Те, кто воруют на сотни.

— Ну а кто именно? — спросил я.

— Так конкретно и не сказала. И без этого ясно: дело тут нечистое… Старший лейтенант отвёл меня в сторонку и сказал, как это он сразу не вспомнил, что в прошлом году была одна история, связанная с именем Тараданкина. Он увидел на стене фотографию, и история всплыла в памяти. Как объяснил Фадеев, в прошлом году к ним в ОБХСС поступил акт, подписанный вахтёром Тараданкиным. О том, что на проходной спиртового завода был задержан рабочий с двумя бутылками спирта. Звать этого рабочего Егор Суржиков. Вызвали его в милицию. Суржиков клянётся-божится, что не воровал. Как попали бутылки в его сумку, не знает.

— А кем работает Суржиков?

— Техником… В общем, в милиции решили дела не заводить, передали в товарищеский суд. И ещё Фадеев вспомнил, что Тараданкин старался утопить парня. Очень старался. Теперь эта история показалась инспектору подозрительной. Тем более Суржикову дали отличную характеристику, в «комсомольском прожекторе» состоял. Только из армии вернулся. Имеет значок отличника боевой и политической подготовки.

Следователь замолчал.

— Ну и что вы решили? — спросил я.

— Фадеев поехал разыскивать этого Суржикова. А я — вот сюда. С Тараданкиной. Сказал ей: надо кое-что уточнить. Понимаете, не хочется, чтобы она встретилась с мужем или созвонилась и рассказала об обыске.

Я одобрил тактику следователя и инспектора ОБХСС. Потому что и нам, и в милицию поступали сигналы, что с завода уходил налево спирт. В нашем городе он стал чем-то вроде конвертируемой валюты. Спиртом расплачиваются за ремонт квартиры, за другие услуги. И ещё одна беда: как заберёт милиция пьяных подростков, они говорят, что пили спирт…

Я попросил следователя зайти вместе с Фадеевым, как только он объявится. Инспектор приехал через полчаса. Орлов и Фадеев зашли ко мне с невысоким пареньком в выгоревшей солдатской гимнастёрке.

Он был взволнован. И опять стал оправдываться, что те бутылки спирта, с которыми его задержали на проходной, он не воровал.

— Как же вы не почувствовали тяжести этих бутылок в сумке? — спросил следователь.

— Так у меня там были книги, продукты…

— Что вы сами думаете по этому поводу? — спросил я.

— Подсунули, товарищ прокурор. И голову даю наотрез, это дело Тараданкина! Отомстил мне.

— За что? — поинтересовался я.

— Да за то, что я рассказал на собрании о его делишках. Если Тараданкин стоит на проходной, выноси спирта сколько душе угодно!

— Как это? — удивился следователь.

— Опусти рубль в щёлочку и иди себе спокойно. Он все здорово оборудовал…

Я, Орлов и Фадеев переглянулись. А Суржиков объяснил:

— Значит, у вахтёра будочка при выходе. Сверху до половины — стекло. Со стороны заводского двора в деревянной стенке Тараданкин проделал отверстие, щель такую. Сидит, смотрит через стекло, кто идёт на выход. Если бросили рубль в Ту щель, обыскивать не будет. Под этим отверстием у него мешочек приспособлен… Раньше ребята издевались: кто болт бросит, кто бумажку с ругательными словами. Так Тараданкин заменил мешочек целлофановым пакетом. Чтобы видно было, деньги ли бросают или что другое…

— Невероятно! — вырвалось у Орлова.

— Ну и прохвост, — подхватил старший лейтенант.

— Почему же вы не выведете его на чистую воду? — спросил я.

— Как же, выведешь, — хмуро произнёс Суржиков. — Я вот высунулся на собрании… А что из этого получилось? Тараданкин и его дружки, которые вёдрами тащат спирт, устроили мне такое… — Он стал загибать пальцы. — Из «прожектористов» меня выгнали. Тринадцатой зарплаты лишили. Да ещё опозорили на весь город. А Пашке Звягинцеву, что тоже выступил против Тараданкина, в переулке тёмную устроили. Отделали так, что месяц бюллетенил.

— Так вы бы пошли к директору, — сказал Орлов.

— Наш директор у Тараданкина на именинах и по праздникам коньячком балуется…

…В тот же вечер работниками ОБХСС была проведена операция по разоблачению Тараданкина. К ней привлекли несколько добровольцев-помощников из числа работников завода. Им раздали обработанные особым составом деньги — железные и бумажные рубли. Под светом специальной лампы этот состав начинал светиться.

Около одиннадцати часов вечера я с Орловым поехал на завод. К этому времени туда был вызван начальник охраны, приглашены понятые.

Тараданкин уже успел наверняка собрать свою «дань». Его попросили пройти в помещение, примыкающее к проходной. В тёплой дежурке уютно кипел на электроплитке чайник, тихо звучало радио. Вахтёр, видимо, собирался вскоре поужинать.

Понятым объяснили, зачем их просят присутствовать при обыске вахтёра. Затем Тараданкину предложили выложить на стол содержимое карманов. Он выложил на стол несколько скомканных бумажных, а также металлических рублей.

Включили специальную лампу. И тут же в напряжённой тишине раздался смешок: не выдержали понятые. Руки у вахтёра светились. Брюки и тужурка тоже. Он от волнения вытер рукой лоб. И тот тоже засветился. Скоро Тараданкин весь фосфорисцировал.

— Как ангел небесный, — произнёс один из понятых.

Вначале Тараданкин пытался отрицать вымогательство рублей у «несунов», а потом вынужден был признать, что после каждой вечерней смены он приносил домой пятьдесят, а то и больше рублей. Так продолжалось не один год. Вот почему он не спешил на пенсию, хотя давно мог бы уйти… Признал и факт провокации с Суржиковым… Оказывается, у Тараданкина было два-три «своих человека», которых он не проверял, но зато они готовы были выполнить его любое «задание» — устроить провокацию, а то и просто избить того, кто попытается Тараданкину сказать нелицеприятное или взглянуть на него не так…

Я слушал и удивлялся: как же все это могло длиться годами? Почему? Почему люди терпели, молчали, соглашались? Почему не сообщали, в частности, в прокуратуру? Неужели больше верили в силу Тараданкиных и меньше в силу закона? Надо же завтра прийти сюда на завод и во всем разобраться, поговорить с коллективом, с администрацией и представителями общественных организаций. Непременно. И доложить об этом в райком партии…

На допросе Тараданкин признался и в том, что преподнёс председателю ЖСК «Салют» Щербакову магнитофон «Весна». Корнеев за посредничество получил двести пятьдесят рублей. Он же и намекнул вахтёру, что Дроздов желал бы заиметь иностранный магнитофон. Корнеев показал Тараданкину фирменную кассету от «Грюндига» и «пошутил»: есть, мол, уздечка, только лошади к ней не хватает. Тараданкин специально поехал в Москву. Ему пришлось несколько дней потолкаться по комиссионкам, прежде чем он отыскал то, что так возжелал заполучить Дроздов. Тараданкина арестовали.

Вот так, по следам одного письма честного, принципиального человека, который не представляет себе жизнь без поиска справедливости, удалось вытащить на свет божий и довести до суда целый «букет» преступников. Опасных преступников.

Но и после вынесения им приговора рано было ставить точку. Следовало разобраться: почему, из-за чьего упущения все эти преступления могли быть совершены? Чья бдительность, по словам секретаря райкома партии Железнова, затянулась тиной? Как получилось, что те, кто обязан был проверять деятельность горжилуправления и работу предприятий торговли, ослабили свой контроль?

Особую тревогу вызывало то, что Дроздов проворачивал свои тёмные дела в горжилуправлении, где вопросы распределения жилья решаются рядом инстанций и комиссий. Может быть, беззаконие смогло осуществиться потому, что там процветал формализм и бюрократизм? И преступник, прикрываясь коллегиальностью решений исполкома, творил свои гнусные дела и чувствовал себя вольготно? Да и на спиртовом заводе картина не лучше…

Все эти вопросы было не под силу решить только нам, работникам прокуратуры и милиции. Вот почему об этих проблемах шёл острый разговор и на сессии городского Совета и на пленуме районного комитета партии.

Только после этого я смог, наконец, послать ответ в редакцию «Учительской газеты», переславшей мне письмо Бабаева. А в школу, где работал, я направил представление, в котором благодарил учителя географии за честность, принципиальность, а также за помощь в разоблачении преступников.

Город наш не очень большой, и не удивительно, что иногда я встречал Олега Орестовича Бабаева. Мы раскланивались.

Однажды осенью я встретил его на улице. Он был такой заразительно радостный, что я невольно поинтересовался отчего?

— Сегодня получил от Юры Бобошко телеграмму. Он поступил в медицинский институт! Вы не представляете, Захар Петрович, как я счастлив. Так счастлив, как бывало тогда, когда вертолёт опускал нас на очередной неизведанный ледник…

Назад: «ПУТЬ К ИСТИНЕ»

Дальше: «ФЕДОТ ДА НЕ ТОТ»