Часть 3
Полости моего тела
из-за их емкости — сущий ад.
«Гаргантюа» Рабле
Глава 31
Насекомое с глухим стуком ударилось о ветровое стекло. Это была большущая стрекоза «комариный ястреб».
— Черт, ну и громадина, — поразился водитель, молодой агент ФБР О'Нилл Брушар. Из-за сильной влажности жара в Луизиане переносилась особенно тяжело. В тех местах, где кондиционер высушил рубашку, она неприятно холодила тело.
«Дворники» усердно пытались освободить стекло от крови и крыльев стрекозы. Кровавые потеки на ветровом стекле соответствовали по цвету пятнам крови на моей рубашке, служившим напоминанием о случившемся в самолете, но такое напоминание было совершенно лишним, потому что голова моя еще немного болела и переносица казалась на ощупь мягкой.
Сидевший рядом с Брушаром Вулрич молчал, сосредоточенно вставляя в пистолет новую обойму. Заместитель начальника отдела оставался верен себе: на нем был примелькавшийся коричневый костюм и мятый галстук.
Возле меня на заднем сиденье лежала небрежно брошенная темная ветровка с литерами службы ФБР.
Я пытался связаться с Вулричем из самолета через спутник, но безрезультатно. Уже в аэропорту я отправил ему номер телефона и сообщение с просьбой немедленно мне перезвонить, когда он получит мое послание. После этого я взял машину и направился в сторону Лафайета. Телефонный звонок застал меня уже за Батон-Руж.
— Берд? — раздался в трубке знакомый голос. — Какого черта ты здесь делаешь? — озабоченно спросил Вулрич. Мне был слышен шум работающего мотора.
— Ты получил мое сообщение?
— Да. Слушай, мы уже в пути. Кто-то видел Флоренс возле ее дома с пистолетом, и на платье у нее кровь. Мы встречаемся с местными полицейскими на разъезде номер 121. Подожди нас там.
— Вулрич, но так можно опоздать.
— Жди и все. Не пори горячку, Берд, и не нужно никаких выкрутасов. Мне это дело тоже не безразлично. Меня заботит Флоренс.
Впереди нас маячили огни двух патрульных машин. Позади на стареньком «бьюике» ехали два детектива из Сент-Мартина. Свет их фар освещал салон нашего «шевроле» федеральной службы и кровь па ветровом стекле. Один из детективов в «бьюике», Джон Чарльз Морфи, был мне знаком. Как-то раз я встретил его с Вулричем в баре «Кузница Лафита» на Бербон-стрит. Помню, как он покачивался в такт мелодии в исполнении мисс Лили Худ.
Морфи был потомком Пола Чарльза Морфи, чемпиона мира по шахматам из Нового Орлеана. Рассказывали, что последний мог играть одновременно три-четыре партии вслепую. А вот накачанная фигура Джона Чарльза как-то не вязалась в моем представлении с наклонностями к шахматам. Участие в соревнованиях штангистов — да, но никак не в шахматных турнирах. По словам Вулрича, это был человек с «прошлым». В бытность свою полицейским в Новом Орлеане он, прикрываясь расследованием убийства на грузовой станции, застрелил чернокожего по имени Лютер Борделон. Спустя два года после этого Морфи перевелся помощником шерифа в Сент-Мартин.
Я оглянулся и поймал устремленный на меня взгляд Морфи. Его бритая голова блестела в свете внутреннего освещения салона. Он крепко держал руль, что было нелишне на изрытой колеями дороге. Рядом с ним сидел его напарник Туисан с «винчестером» двенадцатой модели, стоявшим у него между ног. Приклад покрывали царапины и щербины, не блистал новизной и ствол. Я пришел к выводу, что оружие не казенное, а собственность Туисана. Мне вспомнился запах смазки, доносившийся из окна «бьюика», когда я разговаривал с Морфи на перекрестке.
В свете фар появлялись и исчезали ветви пальм, ниссы и поникшие ветви ивы. С огромных кипарисов свисали бороды испанского мха, а иногда лучи выхватывали торчащие из воды пни древних деревьев. Мы свернули на дорогу-туннель. Ветви кипарисов переплелись и полностью закрывали звездное небо. Но вот под колесами машин загрохотали деревянные мостки, ведущие к дому тетушки Марии Агуиллард.
Две машины канцелярии шерифа развернулись в противоположных направлениях и остановились под углом друг к другу. Одна освещала заросли, тянущиеся до болота. Направленные на дом фары второй машины отбрасывали тени на стволы-опоры, на которых стояло строение; освещенными оказались и стены, и ступени, ведущие к сетчатой двери, которая стояла открытой, так что внутри дом, должно быть, звенел от комариного писка.
— Ты готов? — повернулся ко мне Вулрич.
Я кивнул и вместе с ним вышел в теплую ночь, держа наготове «смит-вессон». Пахло гнилым болотом и слабо тянуло дымком. Справа от меня в кустах раздался шорох, и кто-то их обитателей зарослей плюхнулся в воду, торопясь убраться от греха подальше. За нами шел Морфи с напарником. Я отчетливо слышал, как щелкнул затвор винчестера.
Одна пара из команды шерифа в нерешительности остановилась у машины, а две другие с пистолетами в руках медленно двинулись по ухоженному саду.
— Как действуем дальше? — спросил Морфи.
Он был высокого роста и атлетического сложения, предпочитал брить голову, рот его обрамляли сомкнувшиеся в кольцо усы и борода.
— В дом войдем мы с Паркером и больше пока никто, — распорядился Вулрич. — Пусть вон та парочка обогнет дом, но внутрь не входит. Вторая пара остается у фасада. Вы двое прикрываете нас. Брушар, отойди к машине и наблюдай за мостом.
Мы пошли по лужайке, переступая через разбросанные по траве игрушки. Из дома с темными окнами не доносилось ни звука. У меня застучало в висках, и липким потом покрылись ладони. В нескольких шагах от крыльца нас остановил щелкнувший курок и возглас потрясенного помощника шерифа:
— Милостивый Боже! Господь милосердный, что же это такое...
Недалеко от воды стояло засохшее дерево, почти один ствол. Оставшиеся ветви разной толщины, некоторые тонкие, как прутики, другие толщиной с руку, начинались на высоте пояса и продолжались до уровня немногим выше человеческого роста. У самого ствола стоял младший сын старухи Ти Джин Агуиллард, и его обнаженное тело блестело, освещенное факелом. Переброшенная через толстую ветку свисала левая рука. Изгиб другой ветви придерживал голову. С лица была снята кожа, и на фоне обнажившихся мышц и сухожилий черными впадинами зияли пустые глазницы. Пальцы его правой руки, также перекинутой через ветку, придерживали пласт кожи, висевшей наподобие откинутой вуали, что позволяло видеть внутренности тела, вскрытого от ребер почти до пениса. Желудок и большая часть органов брюшной полости лежали на камне у левой ноги: белые, голубые и красные ткани, как змеи, переплетали кишки.
Один из помощников шерифа заикал, пытаясь подавить рвоту.
— Не здесь, только не здесь! — крикнул Вулрич и за воротник поволок парня подальше в сторону. Он оставил его на коленях у воды и вернулся к дому.
— Надо найти Флоренс, — лицо Вулрича покрыла болезненная бледность.
Ранее в этот день проезжавший мимо владелец местного магазина приманок видел Флоренс у моста возле ее дома с «кольтом» в руках и в окровавленном платье. Когда он остановился, она выстрелила в окно дверцы, и пуля чудом не задела торговца. Он позвонил с заправки в полицию Сент-Мартина, а они, в свою очередь, связались с Вулричем, следуя его указанию докладывать ему о любом происшествии, имеющем отношение к тетушке Марии.
Вулрич прибавил шаг. Я догнал его у двери и положил руку на плечо. Он резко обернулся и дико посмотрел на меня.
— Спокойно, — проговорил я.
Он медленно кивнул, и глаза обрели осмысленное выражение. Я повернулся и сделал знак Морфи следовать за нами в дом. Он взял «винчестер» у Туи-сана, жестами объяснив тому, что он должен остаться снаружи.
Длинный центральный коридор упирался в кухню. В него выходили двери шести комнат: по три с каждой стороны. Я знал, что тетушка Мария занимает последнюю комнату справа, и меня тянуло сразу направиться туда. Но мы продвигались медленно, осматривая по очереди каждую комнату. Свет наших фонарей прорезал темноту, и в лучах кружились мошка и пылинки.
Первая комната справа, спальня, была пуста. В ней стояли две кровати: одна застеленная, а с другой, детской, одеяло свешивалось до пола. Напротив, в гостиной, также никого не оказалось. Морфи с Вулричем заглянули в следующую пару комнат-спален, но и там никого не нашли.
— А где же дети и взрослые? — спросил я у Вулрича.
— Они все отправились к знакомым за две мили отсюда праздновать восемнадцатилетие, — пояснил он. — В доме оставались только Ти Джин и старая хозяйка. И еще Флоренс.
В распахнутую дверь напротив комнаты тетушки Марии мне было видно нагромождение мебели, ящики с одеждой и горы игрушек. Легкий ночной ветерок колыхал занавески открытого окна.
Мы повернулись к спальне хозяйки. Приоткрытая дверь позволяла видеть лунные дорожки, исполосованные тенями деревьев. Морфи за моей спиной поднял пистолет, и Вулрич также держал свой наготове. Не спуская палец с курка, я резко толкнул ногой дверь, и, пригнувшись, нырнул в комнату.
На стене рядом с дверью выделялся кровавый отпечаток руки. За окном слышались голоса ночных животных. Лунный свет отбрасывал зыбкие тени поперек длинного буфета, массивного шкафа с платьями почти одинаковой расцветки и темный сундук на полу у двери. Но центральное место в комнате занимала кровать у дальней стены и ее хозяйка: тетушка Мария Агуиллард.
Это она, старая креолка с Луизианских болот, соединилась духом с несчастной девушкой, когда нож беспощадного убийцы кромсал ее лицо; это она во время нашей встречи обратилась ко мне голосом жены, неся успокоение в моей печали; и она же, терпя последнюю муку, донесла до меня свой мысленный призыв.
Она сидела на постели обнаженная, и после смерти оставаясь колоссальной фигурой. Голову и верхнюю часть тела подпирала гора подушек, потемневших от крови. Лицо ее превратилось в багровую массу. Отвисшая челюсть позволяла видеть длинные зубы, пожелтевшие от табака. Фонарь осветил бедра и толстые руки, сведенные к центру тела.
— Господи, спаси и помилуй, — ужаснулся Морфи.
Тело тетушки Марии было вспорото от грудины до паха, и отвернутая кожа держалась, поддерживаемая ее собственными руками. Как и у сына, большинство органов у нее было извлечено, и в пустой пещере живота, обрамленной ребрами, проглядывала часть позвоночника. Вулрич заскользил лучом вниз к паху.
— Нет, довольно, — остановил его я.
Дикий крик снаружи разорвал ночную тишину. Как по команде, мы бросились к входной двери.
Покачиваясь, перед телом брата, закусив губу от горя, стояла Флоренс Агуиллард. В правой руке она держала дулом вниз длинноствольный «кольт». Голубые цветы на ее платье стали невидимы, в некоторых местах скрытые кровью. Она стояла молча, но тело ее сотрясали беззвучные рыдания.
Мы с Вулричем медленно спустились по ступенькам. Морфи и один из людей шерифа стояли на веранде. Из-за дома вышла вторая пара и остановилась недалеко от Флоренс. Справа от них держался Туисан. Слева от Флоренс мне было видно висящее на дереве тело Ти Джина, а рядом с ним стояли четвертый из помощников шерифа и Брушар, оба с пистолетами в руках.
— Флоренс, — тихо позвал Вулрич, пряча пистолет в кобуру на плече. — Положи пистолет, Флоренс.
Она дернулась всем телом и обхватила себя за талию левой рукой, а потом слегка наклонилась вперед и медленно покачала головой.
— Флоренс, — повторил Вулрич, — это я.
Она повернула голову в нашу сторону. В глазах ее отразилось страдание и боль, а еще вина и ярость, — каждое из этих чувств, перемешанные в ее охваченном смятением разуме, стремилось взять верх.
Она медленно подняла оружие и навела его на нас. Я видел, как люди шерифа вскинули оружие. Туисан замер в позе опытного стрелка, и ружье в его руках не дрожало.
— Нет! — громко крикнул Вулрич, поднимая правую руку. Я видел, как полицейские с сомнением посмотрели сначала на него, затем на Морфи. После его кивка они немного расслабились, но продолжали держать Флоренс под прицелом.
Дуло «кольта» от Вулрича повернулось ко мне, и Флоренс по-прежнему медленно качала головой.
— Нет, нет, нет, — тихо, как в трансе, твердила она произнесенное Вулричем слово.
Дальнейшее произошло очень быстро. Неожиданно резким движением Флоренс развернула пистолет, вложила дуло в рот и спустила курок.
В тишине ночи выстрел прозвучал, как пушечный залп. Захлопали крыльями потревоженные птицы, и мелкая живность зашуршала в зарослях, торопясь забраться подальше в их глубину. Тело Флоренс с изуродованным черепом рухнуло на траву. Вулрич тяжело опустился на колени рядом с ней и приложил руку к шее, проверяя пульс, а левая рука его коснулась ее лица. Затем он приподнял ее и прижал лицом к своей промокшей от пота рубашке. Рот его широко раскрылся: трагическая развязка причинила ему боль.
Вдали замигали красные сигнальные огни. А где-то дальше послышался шум лопастей вертолета, рубящих ночную мглу.
Глава 32
Над Новым Орлеаном занималось серое, набрякшее сыростью утро. В этот час запах Миссисипи чувствовался особенно сильно. Я вышел из гостиницы и обогнул квартал, чтобы хоть немного размяться и развеяться. В итоге ноги привели меня на улицу Лойолы. Избыток транспорта добавлял воздуху духоты. Небо хмурилось, намекая на дождь темными тучами, которые своей тяжестью пока только прижимали к земле жару. Стоя у ратуши, я прочитал купленную в автомате местную газету «Таймс пикейун». Газетные страницы пестрели заметками и статьями о коррупции. Приходилось удивляться, как при обилии материалов такого сорта газета не расползлась от гнили: два полисмена были арестованы по обвинению в торговле наркотиками; начато федеральное расследование деталей проведения последних выборов в Сенат, и подозрения касаются бывшего губернатора. Да и сам город воплощал собой порчу. Чего стоил один только мрачный торговый район Пойдрас. Трудно сказать, город ли заражал своим духом обитателей или часть горожан отравляла город своим присутствием.
Вернувшись с полей сражений Второй мировой войны, Чеп Моррисон выстроил впечатляющее здание ратуши, дабы свергнуть миллионера мэра Мейстри и втащить, наконец, Новый Орлеан в двадцатое столетие. Кое-кто из старых друзей-приятелей Вулрича вспоминают его с нежной грустью, тем не менее, при нем коррупция в полиции достигла особенно широкого размаха, процветали рэкет, проституция и игорный бизнес. Даже три десятилетия спустя департамент полиции Нового Орлеана никак не мог справиться с наследием тех времен. Количество жалоб на неправомерные действия полиции более тысячи в год.
Департамент полиции Нового Орлеана был основан по «долевому» принципу, как и полицейские силы в других южных штатах. Задача созданного в восемнадцатом веке департамента состояла в наблюдении и контроле за рабами. При поимке сбежавших рабов часть награды доставалась полиции. В девятнадцатом веке полицейские чиновники обвинялись в насилии, убийствах, участии в судах линча и грабежах; за взятки они смотрели сквозь пальцы на азартные игры и проституцию. Из-за ежегодных выборов полиции приходилось продавать свою лояльность двум основным политическим партиям. Полиция манипулировала выборами правительства, запугивала избирателей и даже принимала участие в погроме умеренных в Институте механики в 1866 году.
В начале восьмидесятых первый чернокожий мэр Нового Орлеана Дач Мориал предпринял попытку провести в департаменте чистку рядов. Но, если даже Централизованная комиссия по расследованию преступлений за четверть века не добилась ощутимых результатов, шансы темнокожего мэра и вовсе равнялись нулю. Состоящий в массе своей из белых, профсоюз сотрудников полиции объявил забастовку, был отменен традиционный фестиваль Марди-Гра. Для поддержания порядка пришлось привлекать части национальной гвардии. Не знаю, улучшилось ли сколько-нибудь положение с тех пор. Хотелось бы надеяться, что все-таки да.
Новый Орлеан также выделяется высоким процентом убийств. Ежегодно их совершается в этом городе около четырехсот из которых раскрывается, дай бог, половина, так что по улицам Нового Орлеана остаются свободно разгуливать немало типов, чьи руки запятнаны кровью. Но отцы города предпочитают не просвещать туристов на этот счет, хотя подобные сведения едва ли отпугнули бы много публики. Впрочем, если на речных судах процветает теневой игорный бизнес, в городе круглосуточно работают бары, а стриптиз, проституция и наркотики почти на каждом углу, то последствия очевидны.
Я двинулся дальше и дошел до розового здания новоорлеанского центра, за которым высилась башня отеля «Хайат». В ожидании Вулрича я примостился на кадку с деревом. В суматохе предыдущей ночи мы договорились с ним вместе позавтракать. Я намеревался остановиться в Лафайете или Батон-Руж, но Вулрич заметил, что местной полиции такое мое пристальное внимание к расследованию может не понравиться, кроме того, и сам он, по его выражению, базируется в Новом Орлеане.
Прошло минут двадцать, но Вулрич не появился, тогда я пошел по Пойдрас-стрит. Эта улица, стиснутая с двух сторон высотными зданиями учреждений, напоминала ущелье. В затопившем ее людском потоке преобладала деловая публика и направлявшиеся к Миссисипи.
На площади Джексона в кафе «Мадлен» уже начался прилив желающих позавтракать. Аромат свежеиспеченного хлеба манил посетителей, как изображаемые змейками запахи влекут к себе героев мультфильмов. Я заказал пирожное с кофе и дочитал «Таймс пикейун». Купить «Нью-Йорк таймс» в Новом Орлеане практически нереально. Я где-то читал, что новоорлеанцы покупают меньше номеров этой газеты, чем жители любого другого крупного города США, зато по части покупки вечерних туалетов они далеко впереди. А если не вылезать со званых обедов, то где найти время, чтобы читать солидную «Нью-Йорк таймс»?
На площади среди магнолий и банановых деревьев туристы наблюдали за выступлением чечеточника и мимов. Там же худощавый темнокожий парень с чувством выстукивал пластиковыми бутылками о колени настойчивый заводящий ритм. Легкий ветерок с реки оставил надежду пересилить упорно наступающую жару и довольствовался тем, что легонько трепал волосы художников, чьи картины красовались на окаймляющей площадь чугунной ограде, и норовил сдуть карты гадалок у собора.
Произошедшее в доме тетушки Марии казалось до странного далеким. Я ожидал возвращения воспоминаний о кошмарной картине, представшей передо мной в ту ужасную ночь, когда моих жену и дочь превратили в массу мяса, жил и костей. Теперь я не чувствовал ничего, кроме давящей тяжести, словно мое сознание прикрыло темное влажное одеяло.
Я снова пробежал глазами газеты. Сообщения об убийствах занимали низ первой полосы. Детали нанесенных повреждений прессе не сообщались, но едва ли подробности преступления долго останутся тайной. Слухи, вероятно, начнут расползаться уже на похоронах.
На развороте были помещены снимки тел Ти Джина и Флоренс, сделанные в тот момент, когда их переносили по мосткам к санитарным машинам.
Хорошо, что не публиковались фотографии, как тетушку Марию перевозят к машине на специальной каталке. Даже завернутое в черное, ее огромное тело выглядело насмешкой над смертью.
Я оторвался от газеты и увидел подходившего к столику Вулрича. Ему пришлось отказаться от неизменного коричневого костюма, испачканного кровью Флоренс Агуиллард, и надеть светло-серый льняной. Щеки его заросли щетиной, а под глазами набрякли черные мешки. Я заказал ему кофе с булочками и молча дожидался, пока он расправится с едой.
Глядя на него, я подумал, что за годы нашего знакомства Вулрич сильно изменился внешне. Лицо лишилось прежней полноты, а освещенные под определенным углом скулы напоминали острые лезвия. Мне пришла в голову мысль о болезни, но я не стал касаться этой темы. Когда захочет, он сам расскажет обо всем.
Мне вспомнилась наша первая встреча у тела Дженни Орбах. Она была недурна собой. В тридцать лет ей удавалось поддерживать себя в форме упражнениями и внимательным отношением к еде. Как выяснилось, не имея видимого источника средств, она, тем не менее, жила в достатке.
Холодной январской ночью я стоял над телом Дженни в ее квартире в Верхнем Вест-Сайде. Два больших эркерных окна выходили на маленький балкончик с видом на 79-ю улицу и реку. В двух кварталах оттуда на Бродвее находился магазин «Забар Дэли». Участок это был не наш, но мы с Коулом расследовали кражу со взломом, в результате которой погибла молодая женщина Дебора Моран, и первоначально поступившая информация давала повод для сопоставления этих преступлений.
Все полицейские были в пальто, а некоторые и с шарфами на шее. Никому не хотелось выходить из тепла на холод, а нам с Коулом особенно, хотя преступление явно носило характер не случайного, а преднамеренного убийства. На первый взгляд, в квартире ничего не тронули. В ящике под телевизором нашли кошелек с тремя кредитными карточками и семьюстами долларами наличными. Кто-то принес кофе из соседней забегаловки, и мы прихлебывали из стаканчиков, согревая о них руки, и наслаждаясь блаженным теплом.
Мед эксперт заканчивал осмотр, и санитары уже ждали, чтобы увезти труп, когда в комнату шаркающей походкой вошла личность странного вида: крупный мужчина в длинном пальто бурого цвета, на одном из башмаков отставала подошва, и в просвете виднелся большой палец в красном носке. Мятым, как будто жеваным, коричневым брюкам была под стать когда-то белая, но давно об этом забывшая рубашка, имевшая теперь бледно-желтый желтушный цвет. Дополняла странный облик посетителя мягкая шляпа. В таких шляпах являлись на осмотр места преступления сыщики в старых фильмах.
Но больше всего привлекали к себе его глаза. Ясные и блестящие, они смотрели весело и с оттенком цинизма, напоминая своим движением медуз. Несмотря на затрапезный вид, неизвестный был гладко выбрит и, когда он надевал перчатки, я обратил внимание на его безукоризненно чистые руки.
Он присел на корточки и спокойным движением приложил палец к шее Дженни Орбах.
— Холодна, как сердце шлюхи, — заключил он и добавил:
— Мертвее не бывает.
Я почувствовал прикосновение, обернулся и увидел за спиной Коула.
— Кто вы такой, черт возьми? — спросил Уолтер.
— Я один из хороших парней, — откликнулась странная личность. — Я из ФБР, что бы вы обо мне не думали. Специальный агент Вулрич, — он взмахнул перед нами своим удостоверением.
Поднявшись, он со вздохом стянул перчатки и глубоко засунул руки вместе с перчатками в карман пальто.
— Что вас в такую ночь выгнало на улицу, агент Вулрич? — спросил я. — Неужели ключи от своей квартиры потеряли?
— Вижу умника из Департамента полиции, — усмехнулся Вулрич. — Счастье, что санитарная машина здесь, — вдруг я от смеха лопну. — Склонив голову набок, он снова оглядел тело. — Вам известно, кто она?
— Мы знаем только имя, — отозвался детектив, который был мне незнаком.
В тот момент я не имел понятия, как ее зовут, знал только, что она была красива, но от красоты теперь ничего не осталось: на лице и голове виднелись следы ударов куском пустотелого кабеля, валявшегося рядом с телом. Кремового цвета ковер побурел вокруг ее головы. Кровь забрызгала стены и дорогой, вполне возможно, неудобный мебельный гарнитур из белой кожи.
— Это женщина Томми Логана, — сообщил Вулрич.
— Того парня, что мусором занимался, — уточнил я.
— Того самого, — подтвердил Вулрич.
За последние два года компания Томми Логана заключила в городе несколько выгодных контрактов по уборке мусора. Томми также прибрал к рукам и мытье окон. После того как ребята Логана подряжались мыть окна в вашем доме, можно было распрощаться не только с окнами, но и с самим домом: ничего не скажешь, на Томми работали умельцы всех мастей.
— Томми заинтересовался рэкет? — спросил Коул.
— Томми многих интересует. Причем очень сильно, если мы видим здесь его мертвую подругу.
— Вы полагаете, кто-то делает ему намек? — уточнил я.
— Может быть, — пожал плечами Вулрич. — Может быть, ему следовало намекнуть, что неплохо было бы нанять декоратора, у которого вкус не такой замшелый. Старомодное, надо сказать местечко.
Он попал в точку. Квартира Дженни Орбах на самом деле была далека от современного стиля. Хотя для нее это уже не имело никакого значения.
Убийц ее так и не нашли. Томми настолько потрясло известие о смерти любовницы, что он даже перестал беспокоиться о том, что о ней могла узнать жена. Смерть Дженни Орбах, возможно, заставила Томми проявить большую щедрость к партнерам, но, если он пошел на это, соглашение оказалось кратковременным, поскольку не прошло и года, как Томми Логана нашли с перерезанным горлом под мостом Борден-Бридж в Куинсе.
После этой первой встречи наши пути с Вулричем иногда пересекались; пару раз мы с ним заходили вместе выпить, после чего я возвращался домой, а он отправлялся в свою пустую квартиру; он приходил к нам обедать; Дженнифер он подарил на день рождения огромного игрушечного слона; он наблюдал, не осуждая, но и не вмешиваясь, как я медленно, но верно спиваюсь.
Помню его у нас в гостях по случаю трехлетия Дженни. На нем картонный клоунский колпак, а в руке мороженое. Он выглядел смущенным в окружении трех-четырехлетних детишек и души в них не чающих родителей. Но, как ни странно, ему доставляло удовольствие помогать им надувать воздушные шарики и удивлять, доставая у них из-за ушей монетки. Он пародировал живущих на ферме животных и учил детишек удерживать ложки на носу. Уходил он с грустью в глазах. Думаю, ему вспоминались другие дни рождения, на которых в центре внимания была его дочь, пока он не потерял ее из виду.
В ночь гибели Дженнифер и Сьюзен Вулрич отправился со мной в полицейский участок и ждал все четыре часа, пока меня там допрашивали. Домой я вернуться не мог, не было сил даже пойти к Коулу: мне было тяжело находиться в семейном кругу. И я пошел к Вулричу в его маленькую аккуратную квартирку с полками, уставленными сборниками стихов. Он уступил мне свою кровать. В день похорон он стоял на дожде за моей спиной, и капли воды, как слезы, падали с полей его шляпы.
— Как дела? — наконец, спросил я.
Он надул щеки и выдохнул полной грудью, покачивая головой на манер игрушечной собачки на заднем сиденье машины. От посеребренных висков седина просачивалась в его шевелюру, а лучи морщин, как трещинки на фарфоре, разбегались от глаз и углов рта.
— Хорошего мало, — пожаловался он. — Я спал всего три часа, если это можно так назвать: просыпался через каждые двадцать минут. У меня из головы не шла Флоренс. Перед глазами стояла картина, когда она сунула в рот дуло.
— Ты часто с ней встречался?
— Нет. Время от времени. Мы виделись пару раз. А несколько дней назад я заезжал к ним убедиться, что все в порядке. Боже, какой кошмар.
Он придвинул к себе газету и погрузился в чтение заметки о совершенных накануне убийствах. Читал он медленно, водя пальцем по строчкам, а когда закончил, посмотрел на испачканный палец, потер его о большой, а затем вытер руку бумажной салфеткой.
— У нас есть отпечаток пальца, частичный оттиск, — казалось, он вспомнил о нем, глядя на рисунок собственной кожи.
Для меня всякое постороннее движение и шум отодвинулись на задний план. Я видел перед собой только темные глаза Вулрича. Он допил кофе и промокнул губы салфеткой.
— Поэтому я задержался, — объяснил он. — Заключение было сделано только час назад. Мы сличили этот оттиск с отпечатками Флоренс: сходство не установлено. На нем обнаружены следы крови старухи.
— И где же вы его отыскали?
— С нижней стороны кровати. Может быть, ему требовался упор, когда он ее резал, а возможно, он поскользнулся и ухватился за кровать. Но попытки стереть его незаметно. Сейчас идет сличение его с местной картотекой и нашей базой данный. Если он зарегистрирован, мы его найдем.
В картотеке хранились не только отпечатки преступников, но и федеральных служащих, иностранцев, военного персонала, а также всех тех, кто пожелал, чтобы они там находились на случай идентификации. В течение суток найденный на месте преступления отпечаток будет сличен с двумястами миллионами зарегистрированных образцов.
Если отпечаток принадлежит Страннику, эта находка станет первой удачей в розысках убийцы Сьюзен и Дженнифер. Но я не очень обольщался на этот счет. После убийства моей жены этот человек не забыл почистить ей ногти, чтобы уничтожить лишнюю улику. Едва ли он допустил бы такую оплошность, как оставленный отпечаток пальца. По выражению лица Вулрича мне стало ясно, что и ему пришла в голову та же мысль. Он жестом заказал себе еще кофе и посмотрел на многолюдную площадь Джексона, прислушиваясь к всхрапыванию пони, запряженных в прогулочные коляски.
— Флоренс в тот день с утра ездила за покупками в Батон-Руж, а потом вернулась домой, чтобы переодеться и отправиться на день рождения к родственникам. Она звонила тебе из какой-то забегаловки в Бро-Бридж, затем пришла домой, где и оставалась, предположительно, до половины девятого, а в девять она уже была на празднике у родственников. По словам свидетелей, ее что-то сильно смущало и тревожило. В гостях она не задержалась. Ее мать как будто бы настояла, чтобы Флоренс пошла на день рождения, так как Ти Джин вполне мог о ней позаботиться. Она побыла на празднике час, от силы полтора, и направилась домой. Владелец магазина Бреннан видел ее полчаса спустя. Значит, убийство было совершено в течение часа-двух.
— Кто ведет дело?
— Теоретически Морфи и его команда. Но большая часть работы, скорее всего, ляжет на нас, поскольку почерк этого преступления совпадает с характеристикой убийства Сьюзен и Дженнифер, кроме того, этого хочу я. Брие поставит твой телефон на прослушивание, если тот человек снова решит тебе позвонить. Конечно, торчать у тебя в номере не очень этично, но я не знаю, что еще тут можно придумать, — он постарался не встречаться со мной взглядом.
— Ты вытесняешь меня из дела.
— Берд, ты не можешь погружаться в расследование с головой. Тебе самому это ясно. Я говорил об этом раньше и сейчас повторяю. Мы определили долю твоего участия.
— Оно будет ограниченным.
— Да, черт побери, ограниченным! Берд, ты же связующее звено между нами и этим типом. Он позвонил раз и еще позвонит. Подождем — увидим, — он широко развел руками.
— Ее убили из-за той девушки. Вы собираетесь заняться ее поисками?
Вулрич досадливо закатил глаза.
— Берд, подумай, где искать? Облазить всю чертову протоку? У нас есть отпечаток, им мы займемся и посмотрим, куда он нас выведет. А теперь расплачивайся и пойдем. Нас дела ждут.
Я остановился в белом особняке греческого стиля. Мой выбор пал на комнату в перестроенном флигеле за основным зданием. Во-первых, меня устраивало уединение, а, во-вторых, во дворе несли вахту два четвероногих сторожа, и как заверил меня портье, они рычали на всех, кроме постояльцев. Но, по моим наблюдениям, эти здоровенные псины в основном предпочитали спать в тени старого фонтана. В моей большой комнате с балконом и вентилятором под потолком стояли два массивных кожаных кресла и маленький холодильник, который я заполнил бутылками с водой.
Когда мы пришли ко мне, Вулрич включил телевизор, и в ожидании Брие мы молча смотрели утреннее шоу-викторину. Он появился через полчаса. За это время женщина из города Талса успела выиграть туристическую поездку. Небольшого роста, аккуратно одетый, Брие имел привычку то и дело причесывать пятерней свою редеющую шевелюру, словно хотел убедиться, что еще не до конца облысел. Двое мужчин за ним несли на металлических носилках комплект аппаратуры для прослушивания. Они осторожно поднялись по деревянным ступеням, ведущим во флигель, состоящий из четырех номеров.
— За дело, Брие, — сказал Вулрич. — Надеюсь, вы запаслись чтивом.
Один из пришедших мужчин потряс кипой журналов и книжек, которые достал с полки под носилками.
— Если понадобитесь, где вы будете? — поинтересовался Брие у Вулрича.
— Как обычно, поблизости, — отозвался Вулрич и вышел.
Как-то раз, еще в Нью-Йорке, я оказался, конечно не без содействия Вулрича, в закрытой для общего доступа комнате в отделении ФБР. Это была аппаратная. Здесь велось прослушивание телефонных разговоров в рамках долгосрочных расследований, касающихся организованной преступности или затрагивающих интересы контрразведки. Шесть агентов сидели перед записывающими устройствами, срабатывающими на голосовой сигнал. Как только аппарат включался, сотрудник точно регистрировал время, дату, а также предмет разговора. В комнате стояла тишина, нарушаемая щелчками включающихся устройств, шуршанием ленты и поскрипыванием ручек о бумагу.
Федералам страшно нравится прослушивание. Они в него просто влюблены. В 1928 году, когда эта контора получила название Федеральное бюро расследований, Верховный Суд санкционировал прослушивание почти без ограничений. В 1940 году министр юстиции и генеральный прокурор Эндрю Джексон сделал попытку запретить прослушивание, но не тут-то было: Рузвельт нажал на него и распространил использование прослушивания на случаи, имеющие отношение к «подрывной деятельности». А в понимании Гувера, к разряду «подрывной» относилась любая деятельность — от руководства китайской прачечной до соблазнения чужой жены. По части прослушивания Гувер был царь и бог.
Теперь агентам-федералам больше нет нужды мокнуть под дождем возле кабельного ящика, защищая блокноты от непогоды. Достаточно с одобрения судебных инстанций позвонить в телефонную компанию, и звонок будет переведен на нужную линию. Дело облегчается, если хозяин телефона готов к сотрудничеству. В моем случае Брие со своей командой даже не пришлось потеть в спецмашине.
Пока Брие занимался подключением к системе моего мобильного телефона и аппарата в номере, я сказал, что мне нужно на кухню в основное здание. Когда я пересекал двор, один из псов удостоил меня скучающим взглядом. Пройдя квартал, я позвонил Эйнджелу из телефонной будки у бакалейного магазина, но у него работал автоответчик. Я кратко обрисовал ситуацию и посоветовал пока не звонить мне на мобильный.
Формально, предполагается, что прослушивание должно сводиться к минимуму. Теоретически это означает, что записывающее устройство следует отключать, если разговор частного характера и не относится к интересующей теме. На практике же только круглый дурак мог рассчитывать на сохранение конфиденциальности его частной жизни, если линия прослушивалась. Поэтому было бы, мягко говоря, неразумно беседовать с грабителем и киллером, когда к телефону присоседились ребята из ФБР. Я купил в бакалее четыре кофе и вернулся к себе, где на пороге меня поджидал уже начавший беспокоиться Брие.
— Мы могли бы заказать кофе в номер, мистер Паркер, — он явно не одобрял мой поход.
— У него вкус всегда разный, — ответил я.
— Ничего страшного, — заключил агент, закрывая за мной дверь.
* * *
Первый звонок раздался в четыре часа дня. К этому времени мы успели насмотреться по телевизору всякой ерунды и зачитать едва ли не до дыр «Космополитан». Брие быстро поднялся с кровати и щелкнул пальцами, подавая знак техникам, один из которых уже надевал наушники. Отсчитав на пальцах до трех, он махнул мне, и я снял трубку.
— Чарли Паркер? — осведомился женский голос.
— Да.
— Это Рейчел Вулф.
Я посмотрел на сотрудников ФБР и покачал головой: послышался облегченный вздох.
— А как насчет минимизации? — напомнил я, прикрывая трубку рукой.
Раздался щелчок выключенного магнитофона, и Брие снова растянулся на моих чистых простынях, закинув за голову руки, и закрыв глаза.
Как видно, Рейчел почувствовала заминку.
— Вы можете говорить?
— Я не один. Можно, я перезвоню вам?
Она назвала номер своего телефона и предупредила, что ее не будет до половины восьмого. Я поблагодарил и повесил трубку.
— Ваша знакомая? — не преминул поинтересоваться Брие.
— Это мой психолог, — ответил я. — У меня невысокий порог терпимости. Она надеется, что через несколько лет я вполне смогу мириться с праздным любопытством.
Брие громко фыркнул, не открывая глаз.
Второй звонок прозвучал в шесть часов. Сильная влажность и галдеж туристов вынудили нас закрыть балконную дверь, и в комнате кисло пахло потом. На этот раз не приходилось сомневаться, чей это звонок.
— Добро пожаловать в Новый Орлеан, Берд, — синтезированный голос колебался, как туман, меняя тона.
Я подождал несколько мгновений и кивнул техникам. Брие уже искал Вулрича. На экране компьютера у балкона одна за одной мелькали карты. Мне был слышен голос Странника даже через наушники.
— Совсем ни к чему было беспокоить твоих друзей из ФБР, — он говорил голосом маленькой девочки. — Агент Вулрич с тобой?
Я молчал, ощущая убегающие секунды.
— Черт побери, Берд, не надо со мной хитрить, — тоном раздраженного ребенка продолжал Странник. От ругательства впечатление становилось еще гаже.
— Его здесь нет.
— Через тридцать минут продолжим, — на том конце провода повесили трубку.
— Он в курсе дела, — пожал плечами Брие. — Значит, не станет говорить долго, чтобы не засекли, — он опять улегся на кровать дожидаться Вулрича.
Вид у Вулрича был измотанный. От недосыпа вокруг глаз появились красные круги, и дыхание не отличалось свежестью. Он то и дело двигал ногами, как будто ему жали башмаки. Спустя пять минут после его прихода прозвенел звонок. По знаку Брие я взял трубку.
— Да.
— Слушай и не перебивай, — женский голос говорил тоном любовницы, готовящейся поведать о своих тайных фантазиях. Но голос этот был каким-то искаженным, ненастоящим. — Жаль, что все так вышло с милашкой Вулрича. Но жаль потому, что она ускользнула от меня. Ей полагалось там быть. У меня на ее счет имелись особые планы. Но у нее, как выяснилось, тоже было кое-что на уме.
Вулрич сильно прищурился, но больше ничем не показал, что услышанное его задело.
— Надеюсь, вам понравилось мое исполнение, — продолжал голос. — Может быть, вы даже начинаете что-то понимать. А если нет, то не стоит беспокоиться. У вас будет еще много возможностей все понять. Бедняга Берд. Бедняга Вулрич. Теперь горе объединяет вас. Постараюсь найти вам кого-нибудь для компании.
Голос снова изменился на низкий и угрожающий.
— Это мой последний звонок. Частные разговоры подслушивать невежливо. Мое следующее послание будет кровавым.
Разговор на этом закончился.
— Проклятье, — откликнулся Вулрич. — Вы хоть что-нибудь успели сделать?
— Решительно ничего, — Брие с досадой швырнул на постель свои наушники.
* * *
Я оставил федералов грузить свое имущество в белый фургон, а сам направился в «Наполеон Хаус» звонить Рейчел. Пользоваться мобильным как-то не хотелось. У меня появилось чувство, что разговор с убийцей оставил на нем грязный отпечаток. Да и после долгого сидения в душной комнате меня тянуло прогуляться.
Она откликнулась с третьего раза.
— Привет... — она умолкла, пытаясь определиться, как ко мне обращаться.
— Называйте меня Берд, — пришел ей на выручку я.
— Вовремя сказано... Где вы сейчас? Я слышу сильный шум, — заговорила она, нарушая неловкую паузу.
— Да, здесь шумновато. Новый Орлеан как-никак, — согласился я и вкратце обрисовал произошедшие события. Она слушала, не перебивая, и пару раз до меня донеслось ритмичное постукивание ручки по трубке.
— Вам говорят что-либо детали? — в заключение поинтересовался я.
— Что-то маячит знакомое из студенческих времен, но я не уверена, что мне удастся раскопать в памяти то, что нужно. Много воды утекло с тех пор. А что касается вашего предыдущего разговора с тем человеком, у меня есть для вас кое-что. Но информация довольно туманная, — она помолчала. — Где вы остановились?
Я сообщил ей номер телефона гостиницы и ее название. Она записала, повторяя для себя.
— Вы собираетесь мне перезвонить?
— Нет, я сейчас заказываю билет и вылетаю к вам.
Повесив трубку, я обвел взглядом неярко освещенный бар, заполненный до отказа местной публикой и посетителями, слегка напоминающими богему; часть из них, туристы, занимали комнаты над баром. В воздухе густой завесой висел дым, и звучало какое-то классическое произведение, название которого выскочило из головы.
Что-то в звонках Странника раздражало меня и настораживало, но я не мог понять, что именно. Он знал, что я в Новом Орлеане, знал, где я остановился, так как ему было известно о присутствии федералов, а из этого следовало, что он знаком с методами ведения следствия и следил за тем, как идет расследование. Об этом с самого начала предупреждала Рейчел.
Должно быть, он находился на месте преступления в одно время с нами или побывал там вскоре после нас. Его желание не затягивать разговор понятно: линия прослушивалась, но вот второй его звонок... я мысленно прокрутил его в памяти, стараясь отыскать источник беспокойства, но все впустую.
Мне очень хотелось остаться в «Наполеоне» и наслаждаться атмосферой старого бара, проникнутой радостью жизни, но я вернулся в свою гостиницу. Несмотря на жару, я распахнул большие окна и вышел на балкон. Я смотрел на здания с чугунными решетками балконов и вдыхал смешанные с запахом выхлопов ароматы, источаемые кухней ресторана по соседству. Из бара на улице Губернатора Николса неслись звуки джаза, а по Беобон-стрит народ с веселыми криками и смехом направлялся погулять в крутых кабаках; мелодичный местный говор смешивался с голосами приезжих — одним словом, жизнь за окнами била ключом.
Я стоял и думал о Рейчел Вулф. Мне вспомнились ее падающие на плечи волосы и россыпь веснушек на белой шее.
Глава 33
Ночью мне приснился жуткий сон. Я видел амфитеатр, заполненный стариками. Высоко на стенах, задрапированных узорчатой тканью, горели два факела, освещая в центре прямоугольный стол со скругленными краями и ножками, напоминающими формой кости. На столе лежала Флоренс Агуиллард. Бородатый мужчина в темных одеждах терзал ее чрево скальпелем с ручкой из слоновой кости. На ее согнутой под неестественным углом шее и за ушами виднелся багровый след от веревки.
Когда хирург сделал разрез, из чрева ее поползли, падая на пол, угри. Глаза мертвой женщины раскрылись, и она попыталась крикнуть, но хирург тряпкой закрыл ей рот. А старики молча наблюдали за происходящим, и во тьме бренчали костями скелеты. Хирург продолжал кромсать ее плоть, стоя по щиколотку в черных угрях, пока в ее глазах не померк свет.
А на грани света и тьмы стояли и смотрели на все еще чьи-то фигуры. И вот они вышли ко мне из полутьмы, моя жена и дочь, но с ними был кто-то еще, державшийся позади. Я видел только смутные очертания призрачной женской фигуры. Она принесла с собой стойкий запах гниющей растительности, зеленоватых вод и вздувшегося трупа, обезображенного разложением и газами. Она лежала в чем-то маленьком, тесном и неподатливом. Иногда о стенки ударялась рыба. Я проснулся, все еще ощущая ее запах, и голос этой женщины продолжал звучать в моих ушах:
— Помоги мне.
Кровь бросилась мне в глаза.
— Мне холодно здесь, помоги мне.
И тогда я понял, что должен, во что бы то ни стало отыскать ее.
* * *
Разбудил меня звонок гостиничного телефона. Приглушенный шторами, в комнату просачивался свет наступившего дня. Циферблат моих часов показывал 8:35, когда я снял трубку.
— Паркер? Это Морфи. Живее отрывай от постели свою задницу. Жду тебя через час в «Маркизе».
Я принял душ, оделся и направился к площади Джексона вслед за верующими, с утра пораньше решившими посетить собор Святого Людовика. У собора пожиратель огня пытался привлечь к себе внимание добропорядочной паствы. Группа темнокожих монахинь сгрудилась под желто-зеленым зонтиком.
Как-то раз мы со Сьюзен были на службе под сводами этого собора, где был изображен Христос в окружении пастухов, а над небольшим алтарем — крестоносец король Франции Людовик IX, провозглашающий Седьмой крестовый поход. За свою историю здание перестраивалось дважды. Деревянная постройка 1724 года вместе еще с восьмьюстами строениями погибла в огне пожара в Страстную пятницу 1788 года. Отстроенный заново, собор перестраивался еще раз. Свой нынешний облик он сохраняет около ста пятидесяти лет, его окна с витражами — подарок испанского правительства — выходят на усадьбу Жана Поля Дуэ.
Странно, что после стольких лет в моей памяти так ясно сохранились детали. Но запомнились они не сами по себе, а в их связи со Сьюзен. Когда я узнавал все эти подробности, она находилась рядом. Мы держались за руки, и ее волосы скреплял сзади бант цвета морской волны.
На короткое мгновение мне показалось, что, стоя на том же месте и вспоминая сказанные тогда слова, я могу вернуться в прошлое, и она вновь окажется со мной, ее рука в моей, ее запах на моей шее, вкус ее губ все еще на моих губах. Я представил, как она медленно идет по проходу, касаясь моего плеча, и вдыхает смешанный аромат ладана и цветов. А когда она проходит под окнами, то попеременно оказывается то в тени, то на свету, то снова в тени.
В глубине собора я опустился на колени перед статуей херувима с купелью в руках, попирающего ногами образ зла, и помолился за жену и дочь.
* * *
Морфи уже дожидался меня в «Маркизе», кафе-кондитерской во французском стиле. Он расположился в глубине дворика, сверкая свежевыбритой головой. Морфи был одет в тренировочные брюки, фирменные кроссовки и футболку. Перед ним стояли две чашки кофе и тарелка с круассанами. Он с сосредоточенным видом пристраивал на рогалик виноградное желе. Я подошел и сел напротив.
— Я заказал тебе кофе. Бери круассан.
— Кофе — это то, что надо. Спасибо. У тебя выходной?
— Нет, отвертелся от утреннего патрулирования, — он отправил в рот половину круассана, помогая себе пальцем. — Жена дома ворчит на меня за это, — он улыбнулся и показал пальцем на свои раздувшиеся щеки. — Она говорит, что за столом я напоминаю ей малыша на дне рождения, который старается ничего не пропустить и съесть как можно больше.
Он дожевал часть круассана, принялся за вторую половинку и продолжал уже серьезно:
— Весь Сент-Мартин в ужасе, а некоторые рыщут в окрестностях в поисках окровавленной одежды. Вулрич со своими людьми взял большую часть расследования на себя. Вся махина работы больше нас не касается. Мы занимается только обследованием местности.
Я знал, как намерен действовать Вулрич. Убийство тетушки Марии и Ти Джина подтвердило существование серийного убийцы. Детальная информация поступит во вспомогательное подразделение ФБР, занимающееся выработкой рекомендаций по методам дознания и ведению переговоров при захвате заложников, оно же занимается материалами в рамках программ систематизации преступлений с применением насилия, а также поджогов и случаев установки бомб. Но что особенно важно для данного дела, это то, что в подразделении проводился анализ и составлялась системная характеристика преступления. Из тридцати шести агентов этого подразделения в недрах академии в Куантико над аналитическими схемами трудятся только десять человек.
В то время как федералы фильтровали информацию, стремясь сформировать образ Странника, полиция продолжала вести поиски вещественных свидетельств присутствия убийцы, обследуя окрестности дома тетушки Марии. Я сразу же представил себе цепь полицейских, прочесывающих заросли. Теплый свет струится на них сквозь кружево листвы. Под ногами у них чавкает болотная грязь, а за форму цепляются колючие стебли шиповника. Другие будут, обливаясь потом, шарить в мутных водах Атчафалайи.
Дом семейства Агуиллард был залит кровью. Странник, должно быть, перепачкался в ней с головы до ног. Вероятнее всего, он запасся халатом, фартуком или комбинезоном. Но такую улику держать при себе было рискованно, поэтому он утопил окровавленную одежду в болоте, либо зарыл ее, либо уничтожил. Я склонялся к последнему варианту, однако поиски следовало продолжать.
— Я так же мало связан с расследованием.
— Слышал, — Морфи расправился с круассаном и допил кофе. — Если ты готов, пойдем, — он оставил деньги на столе, и мы вышли на улицу. Неподалеку от кафе стоял тот же обшарпанный «бьюик», что следовал за нами к дому тетушки Марии. К приборной доске скотчем был прикреплен написанный от руки указатель: «дежурный полицейский». И, тем не менее, под дворником маячила штрафная квитанция за неправильную парковку.
— Черт бы их побрал! — Морфи с досадой швырнул снятую квитанцию в мусорный бычок. — Никакого уважения к закону.
Мы ехали в сторону унылых городских микрорайонов, где темнокожая молодежь болталась у замусоренных стоянок либо кидала в корзину мяч во дворах, обнесенных колючей проволокой. Кварталы двухэтажных, смахивающих на бараки домов тянулись вдоль улиц, которые, как в плохой шутке, носили название Благочестие, Изобилие, Гуманность. Мы остановились неподалеку от винного магазина, забаррикадированного подобно крепости. Молодежь тут же убралась подальше, почуяв полицейских: даже здесь мигом узнавали бритую голову Морфи.
— Ты много знаешь о Новом Орлеане? — спросил через некоторое время Морфи.
— Нет, — признался я и взглянул на него. Ворсистая куртка оттопыривалась, скрывая тяжелый пистолет. Ладони его рук огрубели от гантелей и штанги, даже пальцы стали толстыми и мускулистыми. Когда он поворачивал голову, мышцы и жилы на шее вздувались и двигались под кожей, как змеи.
Морфи отличался от других накачанных атлетов. В нем чувствовалась скрытая опасность. Вид его мышц вызывал ощущение, что они не плод декоративного бодибилдинга. Я знал, что в каком-то баре в Монро он убил негодяя-сутенера, застрелившего одну из своих девиц и ее клиента в номере гостиницы в Лафайете. Массивный сутенер-креол, называвший себя Мор Руж-Красная Смерть, ткнул Морфи в грудь разбитой бутылкой и старался задушить. Морфи колотил креола по лицу и телу, но тот и не думал его отпускать. Тогда Морфи схватил его за горло, и так они застыли, сцепившись; потом в голове у сутенера что-то лопнуло, и он упал на стойку бара. До приезда «скорой помощи» парень не дотянул.
Это была абсолютно честная схватка, но, сидя теперь рядом с Морфи, я подумал об истории с Лютером Борделоном. В том, что это явный подонок, сомневаться не приходилось. Со времен юности тянулся за ним хвост разных проступков, и он подозревался в изнасиловании австралийской туристки. Правда, девушка не узнала Борделона во время опознания, и на ее теле не оказалось вещественных доказательств, изобличающих насильника, поскольку тот пользовался презервативом, кроме того, он заставил ее промыть лобковую область минеральной водой, но в полиции знали, что виновен Борделон. Вот такое иногда складывается положение.
В последний вечер своей жизни Борделон оттягивался в ирландском баре. Позднее посетители бара, с которыми он играл на бильярде, заявляли в полиции, что оружия при нем не было. Однако Морфи со своим напарником Реем Гарзой утверждали, что обратились к нему с положенными вопросами, а Борделон начал стрелять, вынуждая их применить оружие, в результате чего он был убит. Рядом с телом обнаружили «смит-вессон» 60-й модели, и в магазине не доставало двух патронов. Оружию было лет двадцать, не меньше. Серийный номер оказался спиленным, а баллистики дали заключение, что пистолет не значился в картотеке и к совершенным в Новом Орлеане преступлениям отношения не имел.
В Отделе внутренних расследований управления предполагали, что пистолет был подброшен: очень уж дело смахивало на инсценировку. Но Гарза и Морфи твердо стояли на своем. Спустя год Гарза погиб: его зарезали, когда он пытался остановить драку. А Морфи перебрался в Сент-Мартин и обосновался там, купив дом. Вот такая история.
Морфи указал в сторону группы темнокожих подростков с орущим магнитофоном. Джинсы на них провисали до колен, а большие не по размеру кроссовки при ходьбе хлопали по мостовой. Они с вызовом посмотрели в нашу сторону.
— Чушь собачья, а не музыка, — возмутился Морфи и завертел ручкой приемника, но не нашел ничего стоящего и поставил кассету. Полилась спокойная мелодия в исполнении Уилли Джона.
— Я вырос в Мэтери, до того как эти микрорайоны появились в городе, — заговорил Морфи. — Не могу сказать, что моими лучшими друзьями были черные — большинство из них ходили в бесплатные школы, а я нет, — но мы ладили вполне. Но, когда началась застройка, все изменилось. Желание, Ибервилл, Лафит — в этих местах лучше было не показываться, если не вооружен до зубов. А при Рейгане стало совсем погано. Теперь здесь сифилис встречается чаще, чем полвека назад. Большей части детей не делались прививки от кори. Дом в районе бедноты не стоит ни гроша. Можно бросить его гнить — все равно он никому не нужен, — он с досадой хлопнул ладонями по рулю. При такой бедности человек с фантазией может найти способ качать отсюда деньги. Очень многие стремятся здесь поживиться.
— Например?
— Джо Боннано. Его команда последние десять лет тут заправляет. У них контроль поставок кокаина, героина, да и прочей «дури». Они стараются и в другие сферы просочиться. Ходят слухи, что у них в планах открыть центр отдыха между Лафайетом и Батон-Руж, а может, это будет гостиница. Но не исключено, что им нужна видимость дела, а главное — найти способ отмыть деньги... И в этих местах Джо Боунз вырос, — Морфи окинул взглядом унылую панораму вокруг. Он сказал это со вздохом, словно не понимал, как может у человека подняться рука поганить места, где он вырос. Морфи завел машину, и мы двинулись дальше, а по пути он рассказал мне о Джо Боунзе.
У отца Джо, Сальваторе Боннано, имелся бар в ирландском квартале, и он противостоял местным бандам, твердо верившим, что итальянцу нет места в районе, где царит ирландский дух и детей называют в честь почитаемых ирландцами святых. Позицию Сола Боннано определял исключительно практицизм. В послевоенном Новом Орлеане при мэре Чепе Моррисоне деньги можно было грести лопатой, если уметь постоять за себя и знать, кому дать на лапу.
Этот бар стал первым среди баров и клубов, приобретенных им позднее. Чтобы возвращать займы, ему не хватало дохода одного бара. Он поднатужился, скопил денег и прикупил бар в другом районе. С этого и началась его империя. В некоторых случаях для приобретения желаемой недвижимости оказывалось достаточно простой финансовой сделки, и дело решалось миром. В других ситуациях в ход шли более убедительные аргументы, а если и они не помогали, в болотах Ачтафалайи было достаточно воды, чтобы утопить любые грехи. Постепенно Сальваторе Боннано оброс людьми, так что у него было кому позаботиться, чтобы бизнес процветал, местные власти и полиция были сыты и довольны, а у тех, кто стоял ниже его в пищевой цепочке, не возникало охоты поживиться за счет Сола.
Сол Боннано взял в жены Марию Киффаро из Гретны, что к востоку от Нового Орлеана. Брат ее был одним из ближайших сподвижников Боннано. Она родила ему дочь, которая в семь лет умерла от туберкулеза, а их сын погиб во Вьетнаме. Сама Мария умерла от рака груди в 1958.
Но истинную страсть Сол питал к Рохели Хайнс. Она принадлежала к так называемым «желтоватым». На протяжении многих поколений негритянская кровь в их семьях много раз смешивалась с белой, и в результате кожа этих людей, чьи предки были черными, приобрела почти белый цвет. По выражению Морфи, цвет лица Рохели имел оттенок сливочного масла, несмотря на запись в метрике: «черная, незаконнорожденная». Она была высокого роста, с длинными черными волосами, обрамлявшими лицо, которое привлекало внимание сочетанием миндалевидных глаз и нежных пухлых губ. От ее фигуры захватывало дух. Ходил слушок, что девица в свое время занималась проституцией. Но если права молва, Сол Боннано этой деятельности быстро положил конец.
Боннано купил ей квартиру в престижном Садовом районе и после смерти Марии стал представлять Рохель как свою жену. Нельзя сказать, что он поступал разумно. В конце пятидесятых о расовой дискриминации в Луизиане знали не понаслышке. Даже коренной новоорлеанец Луи Армстронг не мог работать в родном городе с белыми музыкантами, поскольку администрацией штата Луизиана запрещались выступления в этом городе смешанных джазовых оркестров.
Белым разрешалось содержать темнокожих любовниц и пользоваться услугами проституток с черной кожей. Но тот, кто представлял женой такую женщину, пусть даже очень светлокожую, рисковал заработать себе серьезные неприятности. Рохель родила Солу сына, и Боннано записал его на свою фамилию. Он ходил вместе с сыном и его матерью на площадь Джексона послушать джазовые композиции. Довольный папаша толкал по траве белую большущую коляску и агукал вместе с сыном.
Возможно, Сол понадеялся, что деньги его защитят. А может быть, его это не тревожило. Он позаботился о том, чтобы Рохель всегда находилась под охраной и никогда не выходила одна. Но, как выяснилось, вовсе не Рохель была главной мишенью.
Сол Боннано пропал душной июльской ночью 1964 года, его сыну Джо к тому времени уже исполнилось пять лет. Нашли его спустя три дня привязанным к дереву на берегу озера Катаотче. Ему почти полностью отсекли голову. Кто-то счел отношения Боннано с Рохель удобным поводом избавиться от него и прибрать к рукам его дело. Право владения клубами и барами перешло к бизнес-консорциуму с процентными доходами в Рино и Вегасе.
Как только до Рохель Хайнс дошло известие, что найдено тело мужа, она, не теряя времени, исчезла с сыном, прихватив кое-что из драгоценностей и немного денег. Объявилась она только через год в том районе, что после стали называть Желание. В этом месте у нее имелся дом, где молодая женщина сдавала комнаты. Смерть Сола подкосила ее: она пристрастилась к выпивке и морфию.
Вот среди этих строящихся микрорайонов и вырос Джо Боунз, еще белее кожей, чем мать. Ни черные ни белые не желали считать его своим, и ему приходилось противостоять и тем и другим. Жившую в нем ярость Джо Боунз изливал на окружающий мир. В 1990 году, спустя десять лет после смерти матери — а умерла она в грязной постели в одном из районов бедноты, — во владении Джо Боунза находилось больше баров, чем тридцать лет назад у его отца. Кроме того, ежемесячно его самолеты доставляли из Мексики кокаин. Часть «дури» распределялась в Новом Орлеане, а остальной товар шел на север, восток и запад.
— Теперь Джо Боунз называет себя белым, и спорить с ним себе дороже, — заключил Морфи. — Да и не очень-то поспоришь, если тебе твоими же яйцами рот заткнут. Теперь у Джо нет времени на собратьев, — тихо рассмеялся Морфи. — А если человек не может ладить с родственниками, хорошего в этом мало.
Мы остановились у заправки. Морфи залил бак и вернулся с двумя стаканами содовой. Мы тянули воду через соломинку и глядели на проезжающие машины.
— Есть и вторая команда — семейка Фонтено. Они тоже глаз положили на микрорайоны. Их двое братьев: Дэвид и Лайонел. Семья происходит из Лафайета, но в двадцатые года они переехали в Новый Орлеан. Мне кажется, у них в Лафайете кто-то остался. Фонтено дьявольски честолюбивы, нрава крутого и, возможно, считают, что время главенства Боннано вышло. Противоречия вызревают уже год, и, очень может быть, лафайетцы хотят устроить Джо Боунзу какую-нибудь пакость.
Братьям Фонтено перевалило за сорок. Они постепенно утвердились в Луизиане и теперь руководили своими делами из Делакруа, где жили в усадьбе под охраной собак и боевиков. Костяк охраны составляли кейджаны. Под контролем этой семьи находился игорный бизнес, проституция и частично наркотики. Им принадлежали все бары в Батон-Руж и пара в Лафайете. Если бы им удалось убрать с дороги Джо Боунза, у Фонтено появилась бы реальная возможность серьезно укрепить свои позиции на рынке наркотиков.
— Тебе известно что-либо о кейджанах? — спросил Морфи.
— Я знаком с их музыкой, но не более того.
— В Луизиане и Техасе они преследуемое меньшинство. Во времена нефтяного бума кейджаны не могли найти работу, потому что техасцы предпочитали нанимать негров. Большинство из них поступило, как все мы поступаем в трудные времена: примирились с ситуацией и постарались приспособиться. Правда, произошло несколько столкновений кейджанов с чернокожими, поскольку и те и другие претендовали на ограниченное количество рабочих мест. Но большинство старалось сделать все, что возможно, чтобы выжить, не нарушая при этом закон.
— Когда их дед Роланд Фонтено приехал в Новый Орлеан, следуя за какой-то ничем не примечательной ветвью семьи, он постарался забыть свои корни. Но братья всегда о них помнили. В смутные семидесятые они собрали вокруг себя большую группу недовольных, костяк которой составляли немало молодых кейджанов, однако были и черные. И Фонтено удалось удержать от взрыва эту гремучую смесь, — Морфи задумчиво барабанил пальцами по приборной панели. — Иногда мне кажется, что все мы несем ответственность за Фонтено. Они даны нам в наказание за принижения их этнической группы. Да и Джо Боунз — явление того же порядка.
По словам Морфи, Джо Боунзу была присуща склонность к жестокости. Однажды он средь бела дня сжег заживо человека, поливая его кислотой. Некоторые считали, что у него недостает части мозгов, причем отсутствует участок, который удерживает большинство людей от безрассудных поступков. Фонтено в этом отношении отличались от младшего Боннано. Они тоже убивали, но действовали как предприниматели, закрывающие убыточные или не удовлетворяющие своей работой предприятия, — без какого-либо удовольствия, но профессионально. По мнению Морфи, и братцы Фонтено, и Джо Боунз стоили друг друга. Просто действовали они по-разному.
Я допил содовую и приготовился услышать главное: не таков человек был Морфи, чтобы рассказывать историю без повода. Он явно к чему-то клонил.
— А в чем суть дела, Морфи? — прямо спросил я.
— Суть в том, что найденный в доме тетушки Марии отпечаток принадлежит Тони Ремарру. Он один из людей Джо Боунза.
Морфи завел машину и влился в общий поток. А я ехал и размышлял, стараясь связать услышанное имя с каким-либо эпизодом в Нью-Йорке, и, конечно, пытаясь нащупать нить, соединяющую меня с Ремарром. Но так ничего и не надумал.
— Думаешь, это сделал он? — спросил Морфи.
— А ты?
— Нет, едва ли. Но сначала я допускал такую возможность. Эта женщина владела землей, и неплохой. Даже на осушение не придется сильно тратиться, если есть намерение там развернуться.
— Если у человека появится желание построить большой отель или центр отдыха?
— Именно. Либо он хочет убедить всех, что настроен серьезно. Однако, допустим, сейчас он смог бы получить разрешение на строительство, но кто захочет соседствовать с мерзавцами, сотворившими такое?
Как бы то ни было, но старуха не стала бы ничего продавать. Она была практичная и проницательная. Многие поколения ее семейства жили и умерли на этой земле.
Первый владелец этой земли, кто вел родословную от Бурбонов, умер в 1963 году. В своем завещании он сделал специальную оговорку, что земля за умеренную цену должна быть предложена арендаторам, использующим ее на тот момент. Агуилларды составляли основную массу арендаторов, они и купили землю на все деньги, какие имели. Все решала старуха. На этой земле жили их предки: закованные в цепи, они рыли каналы в болотной грязи.
— Следовательно, Боннано старался на нее надавить, а поскольку она не поддавалась, решил ускорить дело, — предположил я.
Морфи согласно кивнул.
— Мне кажется, Ремарра послали не только нажать на нее. Может быть, он собирался припугнуть девушку или детей, возможно, даже, в его планы входило убийство кого-то из них. Но он нашел ее уже мертвой. Похоже, Ремарр был так потрясен, что забыл об осторожности и поторопился уйти, не подумав о том, что могли остаться его отпечатки.
— А Вулрич знает обо всем этом?
— По большей части — да.
— Ты собираешься задержать Боннано?
— Вчера вечером задержал, а через час выпустил. Он удалился в компании важного адвоката Руфуса Тибодо. Джо уперся и стоит на своем. По его словам, Ремарра он не видел уже дня три или четыре. Говорит, что сам его разыскивает, поскольку Ремарр не рассчитался за сделку в Западном Батон-Руж. Все это самый настоящий треп, но он твердит одно и тоже. Думаю, Вулрич собирается прижать Боннано через отдел по борьбе с наркотиками и рэкетом. Интересно, перестанет он тогда упрямиться или нет.
— На это потребуется время.
— У тебя есть предложение лучше? Поделись.
— Может быть, — повел плечами я.
— Не надо шутки шутить с Джо Боунзом, — прищурился Морфи. — Этот парень не то что ваши типчики в Нью-Йорке, которые сидят по своим клубам в «Маленькой Италии», попивают кофеек и мечтают о днях, когда их все зауважают. У Джо нет времени на такую ерунду. И на уважение он плевать хотел. Для этого парня главное, чтобы его боялись до смерти.
Мы свернули на эспланаду. Морфи остановил машину в нескольких кварталах от моей гостиницы. Выстукивая пальцем какой-то мотив, он задумчиво смотрел в окно. Я чувствовал, что он еще не все сказал и терпеливо ждал, не торопя его.
— Ты разговаривал с тем типом, который убил твою жену и ребенка?
Я кивнул.
— Это тот же человек? Тот, кто убил Ти Джина и его мать?
— Он звонил мне вчера. Это его работа.
— Что он еще сказал?
— Федералы записывали разговор. Он обещал продолжение.
Морфи крепко потер затылок и сильно зажмурился. Я понял, что ему представилась тетушка Мария.
— Ты собираешься остаться?
— На какое-то время.
— Федералам, думаю, это не понравится.
— Знаю, — улыбнулся я.
Морфи улыбнулся в ответ. Он достал из-под сиденья длинный коричневый конверт и протянул мне.
— Я позвоню, — пообещал он.
Я спрятал конверт под пиджаком и вышел из машины. Он махнул мне рукой и уехал.
* * *
В номере я раскрыл конверт. Там оказались аккуратно скрепленные снимки с места преступления и фотокопии выдержек из полицейских отчетов. Отдельно были сколоты листики с копией отчета мед-эксперта. Один из абзацев был выделен желтым маркером.
В телах Ти Джина и тетушки Марии медэксперт обнаружил следы кетамина в пропорции один миллиграмм на килограмм веса. В отчете указывалось, что кетамин не является обычным наркотическим препаратом, а представляет собой особый вид анестезирующего средства, применяемого при несложных хирургических операциях. Ясного представления о механизме его воздействия на организм не имел никто. Было известно, однако, что он является аналогом пилюль фенциклидина и своим влиянием на участки мозга затрагивает нервную систему.
Еще во времена моей службы в полиции этот наркотик высоко котировался в клубах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Обычно он предлагался в виде капсулы или таблеток. Исходный анестезирующий препарат нагревался, и после выпаривания воды оставались кристаллы кетамина. Те, кто употреблял этот наркотик, описывали свое состояние, как «плавание в озере кетамина», так как ощущение тела терялось и создавалось впечатление плавания в мягкой, но способной поддерживать тело среде. Среди других побочных эффектов отмечались галлюцинации, нарушение восприятия пространства и времени и ощущения освобождения от телесной оболочки.
Медэксперт не указал, что кетамин может применяться в качестве химического фиксатора животных, поскольку оказывает парализующее действие и притупляет боль, причем рефлексы глотки и гортани полностью сохраняются. Именно с этой целью убийца ввел препарат тетушке Марии и Ти Джину Агуиллардам.
В медицинском заключении указывалось, что обе жертвы находились в полном сознании, когда с них снимали кожу и анатомировали их.
Глава 34
Покончив с чтением медицинского заключения, я облачился в тренировочный костюм, надел кроссовки и отправился на пробежку в парк на берегу Миссисипи. Набегал я мили четыре, а в это время выстроилась длинная очередь желающих прокатиться на колесном пароходике, чье пыхтение разносилось далеко по реке. Я взмок с головы до ног, и у меня разболелись колени. А ведь еще три года назад такая пробежка была для меня пустяком. Должно быть, старею. Скоро на дождь станут ныть суставы, а там и до инвалидной коляски недалеко.
Рейчел Вулф прислала мене в гостиницу сообщение, что вылетает вечерним рейсом. Номер рейса и время прилета значились в конце послания. Я подумал о Джо Боунзе и решил, что мисс Вулф в пути до Нового Орлеана не помешает компания. И позвонил Эйнджелу и Луису.
* * *
Во второй половине того же дня семья Агуиллард забрала тела тетушки Марии, Ти Джина и Флоренс. Похоронная контора Лафайета поместила гроб с телом тетушки Марии в отдельный катафалк. Во втором рядом стояли гробы Ти Джина и Флоренс.
За катафалками на трех грузовичках-пикапах следовало семейство Агуиллард во главе со старшим сыном Рэймондом и небольшой группой друзей. Темнокожие мужчины и женщины сидели на мешковине среди деталей и инструментов. Я стоял и смотрел, как процессия свернула с шоссе и направилась по проселочной дороге к Рэймонду Агуилларду, минуя дом покойной. Легкий ветерок колыхал вокруг него ленту ограждения.
Высокому, широкому в кости Рэймонду было под пятьдесят или около того. Начинающая полнеть фигура все еще сохраняла стать. Он был в темном хлопчатобумажном костюме и белой рубашке с узким черным галстуком. Глаза его покраснели от слез. Я видел Рэймонда мельком в ту ночь, когда были найдены тела. Этот мужественный человек старался поддержать и сплотить семью перед лицом постигшей их чудовищной утраты.
Когда гробы заносили в дом, он заметил меня. Несколько человек с большим трудом несли тетушку Марию. Я стоял поодаль и был в толпе единственным белым. В сопровождении двух женщин постарше мимо прошла, вероятно, одна из дочерей покойной и бросила на меня холодный взгляд. Гробы занесли внутрь дома, обшитого тесом. Рэймонд поцеловал маленький нательный крестик и направился ко мне.
— Я знаю, кто вы такой, — сказал он.
Я подал руку, и он коротко и крепко пожал ее, помедлив всего мгновение.
— Мне очень жаль, — искренне проговорил я. — Очень жаль, что все это случилось.
— Знаю, — кивнул Рэймонд. Он медленно прошел по участку и за оградой остановился на обочине, задумчиво глядя на пустую дорогу. Над нами пролетела пара диких уток. Приближаясь к воде, они медленнее взмахивали крыльями. Рэймонд проводил их с завистью в глазах. Так человек, переживающий тяжелое горе, смотрит на тех, кого не затрагивает его трагедия.
— Кое-кто из моих сестер считает, что вы привели за собой этого человека. Они думают, что вы не имеете права здесь находиться.
— Вы тоже того же мнения?
Рэймонд не ответил.
— Она чувствовала его приближение, — помолчав, заговорил он. — Может быть, поэтому она и велела Флоренс идти на праздник. Ей хотелось держать ее подальше от него. Потому она и за вами послала. Она его чувствовала. И еще я думаю, она знала, кто он. В глубине души она это знала, — его голос звучал глухо от непролитых слез.
Он бережно гладил крестик большим пальцем. Когда-то крест украшала резьба, и даже теперь по краям виднелись фрагменты завитков, но за долгие годы рука этого человека сделала крест гладким.
— Я не виню вас за то, что случилось с моей матерью, сестрой и братом. Мама всегда поступала так, как считала правильным. Ей хотелось найти ту девушку и остановить того, кто ее убил. А Ти Джин... — Рэймонд печально улыбнулся. — Полицейские сказали, что его ударили сзади три или четыре раза и на руках остались синяки: он пытался бороться с тем человеком.
Сын тетушки Марии закашлялся, а затем некоторое время тяжело дышал открытым ртом, откинув назад голову, как будто ему пришлось долго бежать, превозмогая боль.
— Он отнял у вас жену и ребенка, — это было скорее утверждение, но я все равно на него ответил.
— Да, он отнял у них жизнь. И у той, другой девушки, как считала и тетушка Мария.
Он прижал пальцы правой руки к уголкам глаз и сморгнул выступившие слезы.
— Да, знаю. Я видел ее.
Мир вокруг замкнулся на Рэймонде Агуилларде, и для меня на время перестали существовать щебет и крики птиц, шелест листьев, плеск воды о берег. Я слышал только его голос и ничего больше.
— Вы видели ту девушку?
— Да, я же сказал. Три ночи назад рядом с топью на Хани-Айленд. Это было за ночь до смерти мамы. Видел я ее и не только тогда. Муж моей сестры ставил там капканы. Этот остров — природный заповедник, — он пожал плечами и продолжал. — Мистер Паркер, вы человек суеверный?
— К тому идет, — ответил я. — По-вашему, она там, среди болота на Хани-Айленд?
— Может быть, и там. Мама говорила, что не знает, где она точно, просто чувствует, что она там, где-то в окрестностях. Не знаю, как это у нее выходило, мистер Паркер. Я никогда не понимал этого ее дара. А потом под кипарисами я увидел фигуру, и лицо во тьме, как будто его чья-то рука закрыла. Мне сразу стало понятно, что это она и есть.
Он опустил глаза и носком ботинка принялся выковыривать из земли камешек. Когда тот отлетел в траву, крошечные черные муравьишки засуетились у открывшегося входа в свое жилище.
— Я слышал, что видели ее и другие. Рыбаки и те, кто приходил за самогоном, который они варят в своих сараях на болоте, — Рэймонд наблюдал, как муравьиный поток огибал его ногу, некоторые взбирались на рант туфли. Он медленно приподнял ногу, осторожно стряхнул муравьев и переступил на другое место.
Как объяснил мне Рэймонд, площадь Хани-Айленд составляет семьдесят тысяч акров. Это второе по величине болото в Луизиане. В длину оно тянется на сорок миль, а в ширину — на восемь. Это болото — часть поймы реки Перл и служит границей штатов Луизиана и Миссисипи. Хани-Айленд сохранилось лучше, чем болотистые равнины Флориды: здесь запрещалось производить углубление дна, не разрешались заготовка древесины, мелиоративные работы и строительство запруд. По некоторым участкам болота невозможно было проплыть на лодке. Часть территории принадлежала штату, а остальное пространство находилось в ведении природоохранной службы. Идеальное место для тех, кто в полном смысле слова хотел бы спрятать концы в воду.
Рэймонд объяснил мне, как добраться до нужного места и набросал схематичный план на обратной стороне пачки от «Мальборо».
— Мистер Паркер, я знаю, что вы хороший человек и вам жаль, что все это произошло, но я буду благодарен вам, если вы больше сюда не придете, — он говорил тихо, но в голосе его чувствовалась сила. — И не ходите, пожалуйста, на похороны. Нашей семье и так надолго хватит переживаний.
Потом он закурил оставшуюся сигарету, кивнул мне на прощание и пошел к дому, оставляя за собой легкий дымок.
Я стоял и смотрел ему вслед. Седая женщина встретила его на веранде и обняла за талию. Он обхватил ее за плечи своей большой рукой и прижал к себе. Так они и вошли в дом. Сетчатая дверь тихо закрылась за ними. А я, поднимая пыль, уезжал все дальше от дома Агуиллардов, думая о Хани-Айленд и секретах, таящихся в его глубинах.
А пока я был в дороге, болото готовилось открыть свои тайны. Не прошло и суток, как там обнаружили труп, но это не было тело женщины.
Глава 35
В аэропорт Муазан-Филд я приехал рано и успел немного побродить по книжному магазину, старательно избегая стопки сочинений Энни Райс.
Просидев в зале ожидания около часа, я, наконец, увидел в дверях Рейчел Вулф в темно-синих джинсах, белых кроссовках и спортивной красно-белой куртке. Рыжеватые волосы свободно падали на плечи, обрамляя лицо с едва заметным макияжем.
Из багажа при ней была только коричневая сумочка через плечо, остальные ее вещи несли Эйнджел и Луис. Чуть смущенные, они вышагивали справа и слева от Рейчел: Луис — в кремовом двубортном костюме и белоснежной рубашке с открытым воротом, а Эйнджел — в джинсах, видавших виды кроссовках «Рибок» и зеленой рубашке, не знавшей утюга с тех пор, как много лет назад покинула стены фабрики.
— Ну вот, все в сборе, — сказал я, когда они оказались передо мной.
Эйнджел поднял руку с перевязанными бечевкой тремя стопками книг, кончики пальцев от напряжения уже начали багроветь.
— Мы прихватили с собой половину нью-йоркской публичной библиотеки, — со стоном объявил он, — да еще бечевкой перевязанной. Я тысячу лет не видел, чтобы книги перевязывали бечевкой.
Луис нес розовый зонтик и сумочку с косметикой. Он был похож на человека, старающегося делать вид, что не замечает, как собака оседлала его ногу.
— Ни слова, — пригрозил он. — Ни слова.
Двое носильщиков тащили два чемодана, две кожаные дорожные сумки и дорожный саквояж.
— Машина у входа, — сообщил я, направляясь к выходу рядом с Рейчел. — Надеюсь, влезут все пожитки.
— Они повсюду сопровождали меня в аэропорту, — шепнула Рейчел, — и очень мне помогли, — она хихикнула и оглянулась. В этот момент раздался грохот, налетевший на чемодан Эйнджел громко ругнулся.
Мы сгрузили все вещи в моем отеле, хотя Луис предпочел бы «Фермонт». Там обычно останавливаются приезжающие в Новый Орлеан республиканцы, поэтому моего приятеля так туда и тянуло. Он был единственным известным мне черным геем-уголовником, который считал себя сторонником республиканцев.
— В «Фермонте» останавливался Джеральд Форд, — заметил Луис, грустным взглядом окидывая маленький номер, который ему предстояло делить с Эйнджелом.
— И что с того? — возразил я. — Пол Маккартни останавливался в отеле «Ришелье», но я же не настаиваю на том, чтобы там поселиться, — оставив дверь открытой, я отправился к себе принять душ.
— Какой еще Пол? — догнал меня голос Луиса.
* * *
Ужинали мы, вопреки желаниям Луиса, в гриль-баре ресторана «Виндзорский двор» на Гравье-стрит. После простоты и легкости ресторанчиков, где я ел до этого, мраморные полы и тяжелые австрийские драпировки действовали на меня угнетающе. Рейчел переоделась в черные брюки и надела поверх красной блузки черный пиджак. Наряд был ей к лицу, но сказывалась духота, и, пока мы ждали заказ, она поняла, что одета не по погоде.
За ужином я рассказал им о Джо Боунзе и Фонтено. Ими предстояло заняться Эйнджелу, Луису и мне. Рейчел большую часть нашего разговора слушала молча и только несколько раз захотела прояснить, те или иные высказывания Вулрича и Морфи. Четким, ровным почерком она делала пометки в маленьком блокноте. В какой-то момент разговора ее рука коснулась моей и на несколько мгновений задержалась. Я почувствовал тепло ее кожи.
Эйнджел задумчиво подергивал себя за верхнюю губу, размышляя над моими словами.
— А этот Ремарр, должно быть, дурак порядочный, а что дурнее нашего типа, так это точно, — заключил он.
— Потому что оставил отпечаток? — захотел уточнить я.
Эйнджел кивнул.
— Очень неосторожно, очень, — с досадой и обидой проговорил он с таким видом, словно его оскорбили в лучших чувствах.
— Вас это, кажется, сильно беспокоит, — отметила Рейчел, от которой не укрылось настроение Эйнджела.
Я посмотрел на нее и увидел на ее лице выражение слегка насмешливого любопытства, однако взгляд оставался немного рассеянным. Она размышляла о том, что услышала от меня, одновременно затрагивая тему, на которую Эйнджел обычно распространяться не любил. Я ждал, как ответит Эйнджел.
— К таким вещам у меня профессиональный интерес, — он улыбнулся, освободил место на столе и положил руки.
— Домушники, или, другими словами, взломщики, должны соблюдать определенные меры предосторожности, — пустился в объяснения Эйнджел. — Самое очевидное правило — не оставлять отпечатков. Об этом в первую очередь следует позаботиться ему или ей (в нашей профессии нет дискриминации). И что же, по-вашему, для этого нужно?
— Перчатки, — Рейчел по-настоящему увлеклась и отказалась от других мыслей.
— Точно! Никто не рискнет войти в дом без перчаток, даже последний дурак. Если действовать без них, останутся разные отпечатки: видимые и скрытые, а это все равно, что подпись и признание.
Видимые отпечатки оставляют на поверхности руки грязные или испачканные кровью, а скрытые, или латентные, следы образуются естественными выделениями кожи. Видимые отпечатки фотографируются или снимаются на липкую ленту. А чтобы проявились скрытые отпечатки, их предварительно обрабатывают химическими реактивами, например парами йода или специальным раствором. Эффективны также электростатический и флюоресцентный методы. Кроме того, для выявления скрытых отпечатков на коже человека может применяться рентгеновское облучение.
Значит, если прав Эйнджел, то профессионал Ремарр не стал бы рисковать и не пошел бы на дело без перчаток. Более того, он оставил не скрытый, а видимый отпечаток. Из этого следовало, что перчатки на нем были, однако что-то пошло не так.
— Что, Берд, скрипишь мозгами? — самодовольно ухмыльнулся Эйнджел.
— Давай, Шерлок Холмс, добивай нас своей проницательностью и эрудицией, — отшутился я.
Эйнджел просто расцвел в улыбке.
— Отпечаток можно получить и с внутренней стороны перчатки. Особенно четкие следы остаются на перчатках из резины и синтетики, потому что руки в них сильно потеют. Но не всем известно, что отпечатки оставляет и наружная сторона перчатки. Например, на кожаной перчатке есть морщинки, отверстия в коже, рубцы, разрывы. Проще говоря, нет двух одинаковых перчаток. Теперь вернемся к этому Ремарру. У нас именно отпечаток пальца, а не перчатки. Если предположить, что у него на плечах голова, а не тыква, тогда он был в перчатках, но умудрился оставить отпечаток. Вот вам загадка, — Эйнджел взмахнул руками, как фокусник, поражающий публику исчезновением зайца. — Я считаю, на Ремарре была одна пара перчаток, возможно, латексных. Он понадеялся, что дело будет плевое: или он собирался замочить обоих, или хотел их припугнуть, оставить в доме предупреждение. Но из твоих слов выходит, что сын старухи не позволил бы пугать мамашу, поэтому Ремарр, я думаю, настроился на убийство. Но, когда он прибыл, их уже убили или как раз убивали. Скорее всего, они были уже покойники. Если бы Ремарр нарвался на убийцу, тогда бы и ему не унести ноги.
Итак, Ремарр приезжает, на нем перчатки. Тут ему попадается на глаза убитый парень, и его, возможно, бросает в пот. Он заходит в дом и там находит женщину. Бах! Еще одно потрясение, но он подходит поближе и наклоняется, а чтобы поддержать себя, хватается за кровать, а там кровь. Сначала он собирался протереть это место, но потом решил, что так будет еще заметнее, кроме того, он надеялся на перчатки. Но фокус в том, что одной пары латексных перчаток мало. Если носить их долго, они начинают пропускать отпечатки. При сильном потрясении руки потеют, и отпечатки проявляются быстрее. Ремарр мог перед этим есть, например, фрукты или макароны с острой приправой, а от этого кожа выделяет дополнительную влагу. Так что попал Ремарр в переделку. Он оставил след, сам не зная о том. Теперь полиция, федералы и такие серьезные ребята, как мы, — все хотят с ним поболтать кое о чем. Вот так! — он театрально поклонился.
— Бесподобно! — Рейчел наградила Эйнджела аплодисментами. — Должно быть, вы прочитали много книг, — тон ее был полон иронии.
— В Фонде Бернса могут радоваться, что их украденная собственность послужит благому делу, — заметил Луис.
— Может быть, я интересовался этим в юности, — ответил Эйнджел, пропуская «шпильку» мимо ушей.
— А что еще вы уяснили для себя в юности? — улыбнулась Рейчел.
— Много всего, некоторые уроки дались очень тяжело, — с искренним чувством признался Эйнджел. — А лучше всего я запомнил главное правило: не надо себя ни к чему привязывать. Если у тебя нет того или сего, значит, никому не доказать, что ты это взял. А было искушение. Помню одну статуэтку: рыцарь на коне. Франция, семнадцатый век. Сделана из золота и украшена бриллиантами и рубинами. Вот такой высоты, — Эйнджел приподнял ладонь над столом дюймов на шесть. — Я не видел другой такой красивой штуки, — у него даже теперь глаза горели, как у ребенка.
— Но я переборол себя и оставил ее, — Эйнджел откинулся на спинку стула. — Надо уметь расставаться. Если начинаешь о чем-либо жалеть, значит, ты к этому привязан.
— Неужто, нет ничего, за что стоит держаться? — спросила Рейчел.
— Есть кое-что стоящее, — Эйнджел бросил взгляд на Луиса, — но не из золота.
— Очень романтично, — заметил я. Пивший воду Луис поперхнулся от смеха.
В чашках перед нами стыли остатки кофе.
— У вас есть что добавить? — спросил я у Рейчел, когда Эйнджел завершил свое выступление.
Она просмотрела записи, морща лоб. От бокала с вином на грудь ей лег красный отсвет, будто это была рана.
— Вы говорили о снимках с места преступления. Они у вас?
Я кивнул.
— Тогда я подожду высказываться, пока не увижу их. После вашего звонка у меня появились некоторые соображения, но сначала я хочу увидеть фотографии и еще поразмыслить. Но кое-что могу сказать и сейчас, — Рейчел пролистала второй блокнот до закладки: «...Я ждал ее, но это всегда было слабостью нашего рода, — прочитала она. — Наш грех не гордыня, а вожделение, страсть к роду людскому». — Она обернулась ко мне, но я узнал эти слова.
— Это сказал вам по телефону тот человек, Странник.
Я заметил, как придвинулись ближе Эйнджел и Луис.
— Чтобы установить источник, богослову пришлось воспользоваться библиотекой архиепископа, — она помолчала, затем спросила:
— За что был низвергнул с небес дьявол?
— За гордыню, не задумываясь, ответил Эйнджел. — Я помню, как нам рассказывала об этом сестра Агнесса.
— За гордыню, — в свою очередь подтвердил Луис. — А я помню, что так сказано у Мильтона, — он со значением посмотрел на Эйнджела.
— Как бы то ни было, вы правы лишь частично, — подытожила Рейчел. — Гордыня считается грехом дьявола, начиная с Августина. Но раньше существовала иная точки зрения. До четвертого века Книга Еноха считалась частью Библейского канона, Священного Писания. Ее происхождение является предметом дискуссий. Она могла быть написана на иврите или арамейском, но суть в том, что она послужила основой для ряда понятий, присутствующих в Библии и сейчас. Судный день, возможно, берет основу в «Притчах Еноха». Там же впервые встречается описание огненного ада, где правит сатана. Для нас представляет интерес иной взгляд Еноха на грех дьявола, — она перевернула страницу в блокноте и продолжала читать: «И когда начали люди плодиться, и родились у них дочери, то случилось так, что увидели сыновья Бога тех женщин, и что красивы они, и стали брать себе в жены тех, кого выбирали...»
— Это из Книги Бытия, — Рейчел подняла глаза от блокнота, — и заимствовано из того же источника — Книги Еноха. «Сыновья Бога» здесь — это ангелы, поддавшиеся вожделению, физическому влечению вопреки воле Господа. Дьявол, предводитель падших ангелов, был низвергнут в темный провал среди пустыни. А его сподвижников в наказание бросили в огонь. С ними отправилось и их потомство — «злые духи на земле». Мученик Юстин верил в то, что дети, рожденные от союза ангелов и земных женщин, ответственны за все зло на земле, и за убийство в том числе. Другими словами, грехом дьявола было вожделение. Жажда человеческого, земного, «слабость рода нашего», — Рейчел закрыла блокнот и улыбнулась скромно, но не без торжества.
— Значит, этот тип считает себя дьяволом, — сделал свой вывод Эйнджел.
— Либо потомком ангела, — прибавил Луис. — Все зависит от того, как на это посмотреть.
— Неважно, кем он себя мнит, важно то, что Книгу Еноха не так-то просто достать. Ее просто так не пойдешь и не купишь, — подал голос и я. — Где он мог ее взять? Какие мысли на этот счет?
Рейчел приоткрыла свой блокнот.
— Самая последняя публикация на этот счет, которую мне удалось разыскать, датируется 1983 годом, издание нью-йоркское. Это «Псевдоапокрифы Ветхого Завета: Енох». Подготовлена к печати работа была неким Исааком. Здесь информации вполне достаточно. Имеется и более ранний перевод, из Оксфорда, опубликован он был в 1913 году Р.Х. Чарльзом.
Я отметил для себя названия и имена.
— Думаю, Морфи или Вулрич смогут навести справки в Новоорлеанском университете, не интересовался ли кто-либо из местных жителей неясными моментами богословских сочинений. Вулрич мог бы проделать то же и в других университетах. Это уже неплохо для начала.
Мы расплатились и вышли из ресторана. Эйнджел с Луисом решили приобщиться к ночной жизни, а мы с Рейчел отправились в гостиницу. Некоторое время никто из нас не нарушал молчания, но мы оба сознавали, что постепенно стали друг другу ближе, чем коллеги, чем приятели.
— У меня такое ощущение, что мне лучше не спрашивать, чем эта пара зарабатывает на жизнь, — сказала Рейчел, когда мы остановились на перекрестке.
— Пожалуй, что так. Лучше всего считать их вольными стрелками и этим ограничиться.
— Я вижу, их преданность вам, — улыбнулась Рейчел. — Это не вполне обычно, и мне непонятно, в чем здесь соль.
— В прошлом я кое-что сделал для них, но долг, если он и был, давным-давно оплачен, и я теперь обязан им гораздо большим.
— Но они здесь и помогают, когда их просят об этом.
— Думаю, что дело здесь не во мне. Они просто занимаются тем, что им нравится. Их влечет ощущение приключения, опасности. Эти двое по-своему опасны. Мне кажется, именно поэтому они сюда и приехали: они чуют опасность и хотят стать ее частью.
— Возможно, и они видят в вас нечто подобное.
— Не знаю. Но может быть, так и есть.
Мы пересекли двор, задержавшись только, чтобы погладить собак. Ее номер находился через три двери от моего. Между нашими номерами помещались комнаты Луиса, Эйнджела и еще один пустой номер. Она открыла дверь и остановилась на пороге. Я чувствовал прохладу и слышал шум включенного на полную мощность кондиционера.
— Я не совсем уверен, почему здесь вы, — у меня вдруг в горле пересохло, и я сомневался в душе, хочется ли мне услышать ответ.
— Не сказала бы, что и я в этом уверена полностью, — с этими словами она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в губы ласково и нежно. А потом дверь за ней закрылась.
* * *
У себя в комнате я достал из сумки книгу сочинений сэра Уолтера Рэли и прошелся до бара «Наполеон Хаус», где и уселся под портретом Маленького капрала. Мне никак не хотелось ложиться спать, сознавая, как близко от меня Рейчел Вулф. Меня волновал ее поцелуй, а также мысль о том, что может за этим последовать.
Почти до самого конца наша близость с Сьюзен была необыкновенно полной. Лишь когда склонность к пьянству стала брать верх надо мной, наша интимная жизнь постепенно лишилась глубины. Мы уже не предавались любви целиком. Все происходило как-то поверхностно, мы ласкали друг друга с оглядкой, будто ожидая, что раздоры проявятся и здесь, что они заставят каждого из нас искать убежище в скорлупе своего "я".
Но я любил ее. Любил до самого конца, и теперь еще продолжал любить. Когда Странник отобрал ее у меня, он оборвал физические и эмоциональные связи между нами. Но я продолжал ощущать, как пульсируют их остатки у самых границ моих чувств.
Может быть, это характерно для всех потерявших тех, кого они любили сильно и глубоко. Новая встреча, любовная близость превращаются для них в восстановление, строительство не только новых отношений, но и самого себя. Но я чувствовал, что меня преследуют жена и дочь. Я ощущал их не только как опустошенность или утрату, нет, они присутствовали в моей жизни.
И погружаясь в сон, и на грани пробуждения я ловил их у пределов сознания. Иногда я пытался себя убедить, что их порождает мое чувство вины, что они результат потери психического равновесия.
И все же Сьюзен говорила со мной через тетушку Марию. Однажды я проснулся в темноте и почувствовал на лице ее руку, уловил в пустой постели рядом ее запах. Это было как воспоминание из бреда. Более того, я видел их след в каждой матери с ребенком. В смехе каждой молодой женщины мне слышался смех жены. А в шагах каждой маленькой девочки мне чудился отзвук шагов моей дочери.
Я испытывал к Рейчел Вулф смешанное чувство, соединяющее в себе симпатию, благодарность и желание. Мне хотелось быть с ней, но не раньше, чем моя жена с дочерью обретут покой.
Глава 36
Та ночь стала последней для Дэвида Фонтено. Его машину нашли с раскрытыми дверцами и проколотыми передними шинами на дороге, ведущей к реке Перл, и огибающей попутно Хани-Айленд. Ветровое стекло было разбито, а салон изрешечен пулями калибра девять миллиметров.
Поломанные ветви и примятые кусты привели двух полицейских из Сент-Таммани к ветхой охотничьей хижине. Пышные бороды мха почти полностью скрывали ее жестяную крышу. Хибара выходила на протоку, поросшую ивняком. Желтовато-зеленая ряска густым ковром покрывала воду. Окрестности оглашали крики крякв и древесных уток. Сарай пустовал уже давно. Мало кто теперь расставлял капканы на Хани-Айленд. Большинство охотников переселились дальше в протоку промышлять бобров, иногда аллигаторов.
В открытую дверь было слышно, как внутри что-то возили по полу, с шумом переворачивали, и все это сопровождалось тяжелым сопением и фырканьем.
— Кабан, — заключил один из помощников шерифа.
Банковский служащий рядом с ним, который и вызвал полицию, снял винтовку с предохранителя.
— Дело дрянь, кабана этим не очень-то возьмешь, — покраснел от досады второй помощник шерифа, лысоватый коренастый мужчина в рубашке с коротким рукавом и охотничьей куртке, редко бывавшей в ходу. Его ружье с оптическим прицелом годилось для отстрела мелкой дичи, а в некоторых полицейских подразделениях иногда использовалось в качестве снайперской винтовки. У нас в штате Мэн его называли «ружьем для мелочевки». Свалить дикого кабана из такого оружия можно было только очень метким выстрелом.
Кабан учуял людей в нескольких шагах от хижины. Разъяренное животное вылетело из дверей: маленькие глазки светились злобой, с рыла капала кровь. Зверь выбрал своей целью работника банка, и тот бросился в протоку, чтобы спастись от устремившегося к нему кабана. Животное закружило, прижатое к воде вооруженными людьми, затем наклонило голову и снова ринулось в атаку.
Грянул выстрел, затем второй, и кабан рухнул на землю. Пулями ему снесло верх черепа. Он дернулся, взрывая копытами грязь, и затих. Помощник шерифа картинно сдул дым с длинного ствола кольта «Анаконда». Он вытолкнул шомполом гильзы и перезарядил револьвер.
— Боже правый! — ахнул его напарник, стоявший на пороге сарая. — Кабан здорово постарался, но это точно Дэвид Фонтено.
Кабан успел сильно испортить лицо и отгрыз часть руки, но и старания зверя не скрыли тот факт, что Фонтено вынудили покинуть машину, затем загнали в хижину, где ему сначала выстрелили в пах, потом прострелили колени, локти, и закончилась экзекуция выстрелом в голову.
— Ну и ну, — выдохнул истребитель кабанов. — Узнает об этом Лайонел — будет море крови.
Мне позвонил Морфи и торопливо ввел в курс дела. Кое-что я узнал из сообщений местного филиала «Эн-би-си». Позднее Эйнджел, Луис и я зашли позавтракать в одно из заведений на Пойдрас-стрит. У Рейчел хватило сил только чтобы снять трубку. Она решила подождать с завтраком и вздремнуть еще немного.
Как всегда одетый с иголочки Луис на этот раз щеголял в льняном костюме цвета слоновой кости и белой рубашке с короткими рукавами. Он вместе со мной остановился на беконе, домашнем печенье и крепком кофе. Эйнджел выбрал ветчину, яйца и кукурузную кашу.
— Эйнджел, кукурузную кашу едят старики, — раскритиковал его выбор Луис. — Старики и душевнобольные.
Эйнджел молча вытер с подбородка кашу и показал Луису палец.
— По утрам он не так уж красноречив, — пояснил Луис. — Но днем наверстывает с лихвой.
Эйнджел снова показал ему палец и аккуратно добрал остатки каши.
— Ты думаешь, Джо Боунз решил нанести Фонтено упреждающий удар? — спросил он, отодвигая тарелку.
— Похоже на то, — ответил я. — Морфи полагает, что он использовал для этой работы Ремарра: вытащил его из норы, а потом снова отправил в укрытие. Он бы никому не доверил такое дело. Но мне совершенно не понятно, что делал Фонтено на Хани-Айленд, да еще без охраны. Не может быть, чтобы он не предполагал, что Джо Боунз не упустит случая его прикончить.
— А не могло так случиться, что тут постарался кто-то из людей Фонтено? Его под каким-то серьезным предлогом заманили на болото, а потом об этом дали знать Джо Боунзу, — предположил Эйнджел.
Такая вероятность определенно существовала. Завлечь Фонтено на Хани-Айленд мог человек, которому Дэвид доверял настолько, чтобы решиться на такую поездку. Более того, этот кто-то предлагал Дэвиду нечто очень важное и нужное последнему, иначе бы тот не рискнул бы отправиться в заповедник среди ночи.
Я ничего не сказал приятелям, но меня сильно тревожило, что в течение суток мое внимание к Хани-Айленд привлек сначала Рэймонд Агуиллард, а затем история с Дэвидом Фонтено. Я решил, что навещу сначала Джо Боунза, а затем, возможно, скорбящего Лайонела Фонтено.
Зазвонил мой мобильный. Портье из гостиницы сообщил о доставке груза на имя некоего мистера Луиса, и курьер ждет нас, чтобы мы расписались в получении. Мы вернулись в гостиницу на такси и увидели у входа черный грузовой фургон.
— Вот и курьер, — удовлетворенно заметил Луис. Однако я не увидел на машине никаких отметок, указывающих на службу доставки.
В холле портье нервно поглядывал на огромного темнокожего мужчину, с трудом уместившегося в кресле. На черной футболке бритоголового гиганта зигзагом шла белая надпись: «Борец с кланом». Черные брюки военного покроя были заправлены в армейские ботинки. У ног могучего курьера стоял запертый на замок длинный металлический контейнер.
— Брат Луис, — проговорил он, поднимаясь.
Луис достал из бумажника три стодолларовые купюры и протянул курьеру. Мужчина сунул деньги в карман брюк, достал оттуда же солнцезащитные очки и, надев их, вышел на улицу, не проронив больше ни слова.
— Джентльмены, — обратился к нам Луис, — не могли бы вы отнести это наверх.
Мы с Эйнджелом взялись за контейнер с обоих концов и последовали за Луисом в номер. Ящик оказался тяжеленным, и в нем, когда мы его тащили, что-то громыхало.
— Эти курьеры из службы доставки прямо на глазах матереют, — поделился я своим наблюдением с Луисом, дожидаясь, пока тот отопрет дверь.
— Это специализированная служба доставки, — пояснил Луис. — На авиалиниях никогда не встречаешь понимания.
Он запер дверь изнутри и только после этого достал из кармана связку ключей и открыл замок.
Ящик имел три отделения и раскладывался наподобие сумки для инструментов. В первом отсеке лежала в разобранном виде трехзарядная снайперская винтовка SP 66 системы Маузера, все части которой были упакованы в переносной футляр. Рядом помещался пистолет «ЗИГ Р-226» и кобура с креплением на поясе.
Во втором отделении находились два армейских миниавтомата «Calico M-960 А». Каждый из них был оснащен коротким стволом, который выходил за передний конец оружия менее чем на полтора дюйма. При отведенном стволе длина автомата составляла чуть более двух футов, а вес без патронов равнялся приблизительно пяти фунтам. Это оружие отличалось повышенной убойной силой и имело скорострельность семьсот пятьдесят выстрелов в минуту. Третий отдел заполняли боеприпасы, в том числе четыре стозарядных магазина девятимиллиметровых патронов «парабеллум» для автоматов.
— Рождественский подарок? — пошутил я.
— Точно, — подтвердил Луис, вставляя в «ЗИГ» пятнадцатизарядный магазин. — А на день рождения я рассчитываю получить ракетную установку.
Луис вручил Эйнджелу футляр с винтовкой, а сам надел кобуру и вложил в нее «ЗИГ». Он снова запер контейнер и отправился с ним в ванную комнату. Там он отвинтил панель под раковиной, запихнул в проем ящик и вернул панель на место; убедился, что все в порядке, и мы покинули номер.
— А вы думаете, Джо Боунз обрадуется, когда к нему заявятся чужаки? — спросил Эйнджел, когда мы направлялись к моей машине, взятой напрокат.
— А мы совсем не чужаки, — изрек Луис. — Мы друзья, с которыми он пока не познакомился.
* * *
У Джона Боунза в Луизиане имелось три дома, в том числе загородный особняк у Кипреморт-Пойнт, к немалому огорчению более почтенной публики, чьи дорогие виллы располагались по-соседству.
Городская его резиденция находилась через дорогу от парка Одабон, почти напротив остановки, откуда автобусы возили туристов в Новоорлеанский зоопарк. Чтобы взглянуть на дом, я проехался до него на трамвае. Это было изящное строение ослепительной белизны с чугунными балконами и куполом, увенчанным золотым флюгером. Джо Боунз подходил для такой красоты, как таракан для свадебного торта. В тщательно ухоженном саду буйно цвело неизвестное мне растение. От цветов исходил густой дурманящий аромат, а огромные кроваво-красные лепестки наводили своим видом скорее на мысль о разложении, чем о цветении. Казалось, растения лопнули, и ядовитый сок течет по стеблям, отравляя тлю.
На лето Джо Боунз переехал в отреставрированную плантаторскую усадьбу в ста милях к северу от Нового Орлеана в округе Западная Фелициана. Поскольку отношения с семейством Фонтено продолжали ухудшаться и все сильнее пахло грозой, решение остаться в этом месте было вполне разумным, поскольку давало Джо возможность привлечь для защиты больше сил, чем в городе.
Белоснежный особняк с восемью колоннами располагался на участке приблизительно в сорок акров. По обеим сторонам его ограничивали просторы реки, несущей свои воды на юг к Миссисипи. Четыре больших окна выходили на широкую галерею, и в крыше имелись два слуховых окна. Через парк с цветущими камелиями и азалиями шла обсаженная дубами аллея, упиравшаяся в обширную лужайку, где отдыхала небольшая группа людей: часть собралась у барбекю, остальная публика расположилась в креслах.
Когда мы подъезжали, я заметил футах в десяти от ворот три камеры слежения. Первый раз мы проехали мимо, чтобы присмотреться, затем высадили Эйнджела в полумиле от дома, и я знал, что он уже направляется к группе кипарисов, находившихся напротив ворот. Я решил, что Луис рядом будет мне нужнее, если на встрече с Джо Боунзом возникнут осложнения.
Четвертая камера была нацелена на ворота. Переговорного устройства я не увидел, но ворота оставались закрытыми, хотя мы с Луисом прислонились к машине и помахали в камеру.
Через пару минут из-за дома появилась переоборудованная мототележка, наподобие тех, что возят игроков по полю для гольфа, и с тихим жужжанием покатила по дубовой аллее в нашу сторону. У ворот она остановилась, и из нее вышли трое мужчин в молодежных брюках и спортивных рубашках. Они даже не пытались скрыть свои автоматические пистолеты.
— Привет, — сказал я. — Мы приехали поговорить с Джо Боунзом.
— Нет здесь никакого Джо Боунза, — ответил один из троицы, загорелый коротышка. Прилизанные волосы придавали ему сходство с ящерицей.
— А как насчет мистера Джозефа Боннано? Может быть, здесь такой отыщется?
— Вы из полиции?
— Мы — сознательные граждане. Надеемся, что мистер Джо Боунз внесет свой вклад в фонд похорон Дэвида Фонтено.
— Он его уже внес, — подал голос другой парень, стоявший у мототележки. Он также смахивал на ящерицу, но пожирнее. Его товарищи у ворот закатились от смеха.
Я придвинулся к воротам. Ящероголовый коротышка вскинул пистолет.
— Передай Джо Боунзу, что здесь Чарли Паркер. И еще скажи, что я был в доме Агуиллардов в воскресенье и теперь ищу Ремарра. Думаешь, тот шутник у тебя за спиной в состоянии это запомнить?
Коротышка отступил от ворот и, не сводя с нас глаз, передал мои слова типу у мототележки. Он взял с заднего сиденья рацию и говорил в нее несколько мгновений, потом кивнул ящероголовому.
— Рики, он велит его пропустить.
— Ладно, — Рики достал из кармана пульт. — Отойдите от ворот, руки на машину. Скажите, что у вас с собой. Забудете что, я вам всажу в башку по пуле и скормлю крокодилам.
У нас на двоих были: «смит-вессон» и «ЗИГ», Луис для полноты картины присовокупил нож с лодыжки. Мы оставили машину у ворот и вслед за мототележкой двинулись к дому. Один из охранников сидел на заднем сиденье, держа нас под прицелом, а Рики замыкал шествие.
Недалеко от лужайки запахло барбекю из креветок и курицы. В контейнере со льдом охлаждалось пиво.
От дома послышался низкий, пропитанный злобой угрожающий рык. На конце цепи, прикрепленной к залитой бетоном скобе, сидел огромный зверь. В густой волчьей шерсти скользили оттенки, характерные для восточноевропейской овчарки. Глаза могучего пса светились умом, отчего этот, без сомнения, свирепый зверь, становился еще опаснее. На вид он весил никак не меньше ста восьмидесяти фунтов. Каждый его рывок грозил выдрать скобу из бетона.
Я заметил, что особый интерес собака проявляла к Луису. Она не отрывала от него глаз и раз даже поднялась на задние лапы — так ей хотелось до него добраться. Луис отвечал ей взглядом исследователя, с интересом наблюдающего за развитием в пробирке бактерий нового вида.
Джо Боунз наколол вилкой кусок курятины и положил на фарфоровую тарелку. Он был ненамного выше Рики, темные длинные волосы зачесаны назад, нос носил следы по меньшей мере одного перелома, небольшой шрам кривил верхнюю губу. Расстегнутая белая рубашка нависала над спортивными трусами из лайкры. Я отметил его подтянутый мускулистый живот и чрезмерно развитые для его относительно небольшого роста грудь и руки. В нем, как и в его псе, чувствовались ум и сила. Видимо, этим и объяснялся факт, что Джо Боунзу удавалось главенствовать в Новом Орлеане целых десять лет.
Рядом с курицей он положил томаты, листья салата и смешанный с перцами холодный рис, а затем подал тарелку сидевшей рядом блондинке. Она была старше Джо. Я дал бы ей лет сорок-сорок пять. Едва заметный макияж лишь подчеркивал персиковую свежесть кожи, а глаза не позволяли разглядеть солнцезащитные очки. Ее одежда состояла из белой кофточки с надетой поверх нее шелковой блузой с коротким рукавом и белых шорт. Как и Джо Боунз, женщина была босая. С одной стороны от них стояли двое охранников, каждый вооруженный автоматическим пистолетом. Еще двоих я заметил на балконе, и один сидел у входа в дом.
— Хотите что-либо перекусить? — в низком голосе Боунза слышался легкий оттенок южного выговора. Он смотрел на меня в ожидании ответа.
— Нет, спасибо, — отказался я и отметил про себя, что предложение относилось только ко мне. Думаю, и Луис это заметил.
Джо Боунз положил себе креветок с салатом и знаком пригласил двух своих охранников добирать остальное. Они по очереди взяли по куриной грудке и занялись едой.
— Это убийство Агуиллардов — настоящий кошмар, — заговорил Джо Боунз. Он сел сам и кивнул мне на единственный свободный стул. Я переглянулся с Луисом, пожал плечами и сел.
— Прошу извинить, что касаюсь личного, но этот человек, как я слышал, возможно, несет ответственность за смерть вашей семьи, — он улыбнулся, почти сочувственно. — Настоящий кошмар... Настоящий кошмар.
— А вы хорошо информированы о моем прошлом, — я смотрел ему прямо в глаза.
— Когда в городе появляется новый человек и начинает находить трупы на деревьях, я стараюсь побольше узнать о нем. Такие люди могут составить неплохую компанию, — он взял с тарелки креветку и осмотрел ее, прежде чем отправить в рот.
— Как я понимаю, вы заинтересованы в покупке земли семейства Агуиллардов.
Джо Боунз обсосал креветку, положил на край тарелки оставшийся хвостик и только потом ответил:
— У меня интересы очень обширные, и земля эта не Агуиллардов. Если какой-то старый маразматик старается замолить грехи и сплавляет землю черномазым, то она все равно не становится землей черномазых, — он с особым презрением выговаривал слово «черномазый». Запаса учтивости у Боунза хватило ненадолго, и теперь он явно провоцировал Луиса. Но даже при таком количестве окружающих его стволов ему не стоило слишком усердствовать.
— Один из ваших людей, Тони Ремарр мог находиться в доме Агуилларда в ночь убийства. Нам бы хотелось с ним побеседовать.
— Тони Ремарр больше не имеет отношения к моим делам, — Джо Боунз перешел от ругательств на официальный тон. — Мы расстались по обоюдному согласию, и я не виделся с ним несколько недель. О том, что он был в доме Агуиллардов, мне рассказала полиция.
Он одарил меня улыбкой, я ответил ему тем же.
— А Ремарр имеет отношение к смерти Дэвида Фонтено?
Я видел, как у него напряглись скулы, но он продолжал любезно улыбаться.
— Понятия не имею. О смерти Дэвида Фонтено я узнал из новостей только сегодня утром.
— Еще одна кошмарная история? — пустил шпильку я.
— Всегда ужасно, когда обрывается молодая жизнь, — ответил Боунз. — Послушайте, мне жаль, что погибли ваши жена и ребенок, я искренне сожалею, но помочь вам ничем не могу. И, говоря откровенно, вы переходите на грубость, а потому, забирайте своего черномазого и убирайтесь отсюда ко всем чертям.
У Луиса на шее заиграли мышцы — единственное свидетельство того, что он слышал слова Джо Боунза. Боннано бросил на Луиса злобный взгляд, а затем швырнул чудовищу на цепи кусок курицы. Пес даже ухом не повел, но стоило хозяину щелкнуть пальцами, и он сожрал кусок в мгновение ока.
— Вы знаете, что это за зверь? — Джо обращался ко мне, но говорилось все для Луиса, и презрения в тоне Боунза было предостаточно. Я промолчал, и он продолжил:
— Это бурбуль. Немец по имени Петер Гертшен вывел эту породу для армии и подразделений по борьбе с повстанцами в Южной Африке. Он скрестил русского волка с восточноевропейской овчаркой. Это сторожевой пес белого человека. Он вынюхивает и находит черномазых, — Боунз перевел взгляд на Луиса и ухмыльнулся ему в лицо.
— Будьте с ним поосторожнее, — посоветовал я. — Вдруг он перепутает и накинется на вас.
Боунз дернулся на стуле, словно его током ударило. Он прищурился и впился глазами в мое лицо, стараясь найти намек на то, что я знаю о двойном смысле своих слов. Я не отвел взгляд.
— Вам лучше уйти, — в тоне Джо Боунза звучала явная угроза. Я пожал плечами и поднялся. Луис придвинулся ко мне поближе. Мы переглянулись.
— Он берет нас на испуг, — сказал Луис.
— Может быть, но, если мы с этим уйдем, он не будет нас уважать.
— Без уважения человеку нельзя, — согласился Луис.
Он взял из стопки тарелок одну и поднял над головой. Она тут же брызнула в разные стороны дождем осколков: патрон снайперской винтовки разнес ее и вонзился в деревянную стену дома. Женщина молнией метнулась в траву, двое громил загородили собой Джо Боунза, и еще трое выбежали из-за дома на шум выстрела.
Первым рядом с нами оказался ящероголовый Рики. Он поднял пистолет, готовый выстрелить, но Джо толкнул его руку вверх.
— Нет! Дубина стоеросовая, хочешь, чтобы меня здесь уложили? — он обвел взглядом ряд деревьев за пределами своей территории, затем повернулся ко мне. — Вы явились сюда, стреляете в меня, пугаете мою женщину. Что это еще за новости, черт вас побери!
— Ты сказал нехорошее слово, — негромко объяснил Луис.
— Точно, все так и было, — с готовностью подтвердил я.
— Я слышал, у тебя есть друзья в Новом Орлеане, — с угрозой заговорил Джо Боунз. — У меня достаточно забот, и внимание федералов мне ни к чему, но если я увижу поблизости тебя или твоего... — он помолчал, проглатывая ругательство, — ...друга, я своего шанса не упущу, слышишь?
— Слышу, — ответил я. — Я намерен найти Ремарра, Джо. Но если окажется, что ты нас обманул, и это поможет ему скрыться, я вернусь.
— Ты вынудишь нас вернуться, Джо, и нам придется обидеть твоего щеночка, — с деланной грустью пообещал Луис.
— Приходите, сделайте одолжение, — прорычал Джо Боунз, — и я вас ему скормлю.
Мы отступали к дубовой аллее, не упуская из виду Боннано и его людей. Женщина в испачканной зеленью блузе ласково погладила его запястье, желая успокоить, но он грубо толкнул ее в грудь. Джо трясло от бессильного бешенства, и слюна повисла у него на подбородке.
Когда нас скрыли деревья, я услышал за спиной звук открывающихся ворот.
— А я и не знал, что Эйнджел такой меткий стрелок, — уже в машине удивился я. — Ты давал ему уроки?
— Угу, — с потрясенным видом откликнулся Луис.
— А мог он попасть в Джо Боунза?
— Угу. Я удивляюсь, как он в него не попал.
Позади нас открылась дверца, и Эйнджел нырнул внутрь с уложенной в футляр винтовкой.
— Значит, начинаем болтаться вокруг Джо Боунза. Поиграем на бильярде, на девчонок посмотрим.
— И когда же это ты на девчонок заглядывался? — поинтересовался ошеломленный Луис, когда мы отъехали от ворот и направились в сторону Сент-Франсисвилла.
— Это мужское дело, — ответил Эйнджел. — А я умею делать мужские дела.
