Часть вторая
Тот, у кого есть жена и дети, является заложником судьбы.
Фрэнсис Бэкон «Эссе» (1625)
Глава 3
Вокруг нас полным ходом продолжалось празднование крестин Сэм. Слышался смех, открывались бутылки. Кто-то запел песню, судя по всему, отец Рейчел, которого тянуло петь каждый раз, когда он начинал пьянеть. Фрэнк был юристом и относился к числу тех дружелюбных типов, которые поддерживают приятельские отношения со всеми и которым нравится быть в центре внимания повсюду, где бы они ни оказались. Такие, как он, считают, что украшают жизнь окружающих своим громкоголосием и неуемной инициативностью. Я наблюдал, как он вел себя на свадьбе. Он заставлял стеснительных женщин танцевать, искренне считая, что пытается вытащить этих скромниц из их раковин. Но они лишь неуклюже дергались на танцевальной площадке, напоминая новорожденных жирафов, и бросали безнадежно тоскливые взгляды в сторону своих стульев. Я предполагаю, кто-то возразит мне и скажет о его добрых намерениях, но, к сожалению, он не умел сочувствовать другим, чтобы держать эти добрые намерения при себе. Помимо опасений за судьбу дочери, которые он испытывал, Фрэнк расценивал мое присутствие на любых празднованиях в буквальном смысле как личное оскорбление, видимо, не сомневаясь, что я могу в любой момент разрыдаться или кого-то поколотить. Иными словами, испортить погоду во время парада, так тщательно подготовленного Фрэнком. Наедине мы и вовсе старались не встречаться.
Джоан верховодила в их браке, и одного ее негромкого слова обычно хватало, чтобы заставить Фрэнка заплясать под ее дудку. Она работала воспитательницей в детском саду и принадлежала к числу допотопных либеральных демократов, которые слишком уж близко к сердцу принимали изменения, произошедшие в стране за недавние годы, как при республиканцах, так и при демократах. В отличие от Фрэнка она редко открыто заговаривала о своей тревоге за дочь, по крайней мере не со мной. Только иногда, обычно, когда мы уже прощались с ними по завершении очередного, порой неловкого, порой умеренно милого посещения, вдруг, осторожно взяв меня за руку, шептала: «Ты ведь думаешь о ней, не так ли?»
И я в ответ заверял ее, что осторожен и внимателен, что забочусь о судьбе, но, глядя в глаза Джоан, я видел, как ее желание верить мне борется с ее опасением, что не в моих силах выполнить эти обещания. Интересно, висело ли надо мной, как и над пропавшей Алисой, проклятие, и рана, нанесенная в прошлом, будет так или иначе всегда отравлять мое настоящее и будущее.
Я пытался найти средство снизить риск того, что рана откроется вновь, главным образом, тем, что отклонял любую работу, предполагавшую хоть малейшую степень риска, причем недавний вечер, проведенный с Джекки Гарнером, был явным исключением. Беда же состояла в другом: любая работа, которая стоила того, чтобы ею заниматься, предполагала определенный риск, и поэтому я тратил время на дела, которые шаг за шагом, постепенно, иссушали мое желание жить. Я уже пробовал когда-то идти по этой дорожке, но тогда я еще не жил с Рейчел. Я не слишком долго сумел продержаться, прежде чем понял, что не в моих силах противостоять манящей глубине темной непроходимой чаще леса.
А теперь вот Марта постучала в мою дверь, и эта женщина принесла с собой свою собственную боль и страдания той, другой. Может статься, есть самое простое объяснение исчезновению ее дочери. Нет никакого смысла пренебрегать фактами: жизнь Алисы в выбранном ею месте была опасна до крайности, а ее дурные привычки и характер сделали ее еще более уязвимой. Женщины, которые работали на тех улицах, пропадали регулярно. Некоторые убегали от сутенеров или иных своих притеснителей. Другие, измученные грабежом и насилием, пытались покончить с этим миром прежде, чем он иссушит в них все жизненные силы. Но мало кому из них это удавалось, большая часть возвращалась назад в те же переулки, на те же автомобильные стоянки, полностью потеряв всякую надежду на спасение. Женщины следили друг за другом, сутенеры не спускали с них глаз. Ни цента не должно было уйти на сторону, но дело не только в этом. Случись кому-нибудь напасть на кого-то из женщин, сутенер тут же настигал обидчика.
* * *
Мы отвели тетю Луиса на кухню и поручили ее заботе одного из родственников Рейчел. Вскоре она уже сидела в удобном кресле в гостиной и угощалась цыпленком и пастой, запивая все это лимонадом. Когда Луис пошел проведать ее немного позже, он нашел ее спящей. Измученный и истощенный неимоверными усилиями организм не мог больше сопротивляться сну.
Уолтер Кол присоединился к нам. Он знал кое-что о прошлом Луиса, а подозревал и того больше. О жизни Эйнджела Уолтер был осведомлен лучше, поскольку Эйнджел имел своего рода «послужной список» содеянного им, этакое увесистое досье, детали которого, правда, уже стали достоянием относительно отдаленного прошлого. Я спросил Луиса, стоит ли нам привлекать Уолтера, и он согласился, хотя и неохотно. Луис не был доверчивым малым и уж, несомненно, не любил вовлекать полицию в свои дела. Однако Уолтер, хотя и ушел в отставку, все же сохранил связи с нью-йоркским департаментом полиции, которые я давно растерял, и в отличие от меня оставался в хороших отношениях с теми офицерами, которые еще продолжали служить. По общему признанию, все объяснялось очень просто. В департаменте служили люди, подозревавшие, что у меня руки в крови. Они дорого заплатили бы, чтобы вызвать меня для дачи показаний. Полицейские с улиц были не так категоричны, но Уолтер по-прежнему пользовался уважением тех, кто занимал посты повыше, а именно оттуда могла прийти помощь, если бы в этом возникла необходимость.
— Ты поедешь в город сегодня вечером? — спросил я у Луиса.
Он кивнул.
— Хочу, чтобы мне нашли этого Джи-Мэка.
Я чуть поколебался.
— Думаю, тебе надо подождать.
Луис сидел, опустив голову, правой рукой легонько похлопывая по подлокотнику кресла. Этого человека всегда отличало полное отсутствие лишних движений, и подобное поведение в значительной степени воспринималось мной как взрыв эмоций.
— Ты так думаешь? — бесстрастно поинтересовался он.
— Надо же кому-то и подумать. Ты появляешься там, весь увешанный пушками, бряцаешь ими, и все, пусть даже из обыкновенного чувства собственного сохранения, линяют оттуда, неважно, знают они тебя или нет. Если этот тип уйдет от тебя, нам придется перевернуть весь город с ног на голову, чтобы отыскать его, и ты потратишь впустую уйму драгоценного времени. Мы ничего не знаем об этом парне. И ситуацию надо менять до того, как мы пойдем за ним. Ты думаешь только о мести. Да, он оскорбил Марту. Но это может и подождать. Наша сегодняшняя забота — ее дочь. Мне надо, чтобы ты держался поодаль.
В этом тоже был свой риск. Джи-Мэк теперь знал точно: кто-то ищет Алису. Если предположить, что Марта права и что-то плохое случилось с ее дочерью, тогда перед сутенером вставал выбор: либо он твердо говорит, что ему ничего неизвестно, и заставляет своих женщин делать то же самое, либо ему надо бежать.
Правда, я надеялся, что у него не сдадут нервы, пока мы не доберемся до него. Он был новеньким, раз Луис ничего не знал о нем. И еще молодым. Это означало главное: Джи-Мэк достаточно самонадеян, чтобы считать себя этаким плейа на улице. Он сумел достичь определенного положения и откажется покидать свои позиции до тех пор, пока не возникнет крайняя необходимость.
Луис задумался. Все молчали.
— Как долго?
Я повернулся к Уолтеру.
— Через двадцать четыре часа у меня будет то, в чем вы нуждаетесь.
— Тогда мы наедем на него завтра ночью, — сказал я.
— Мы? — переспросил Луис.
— Мы, — подтвердил я.
Он остановил на мне взгляд.
— Но это личное.
— Я знаю.
— Давай начистоту. У тебя свои методы и свои принципы, и я уважаю их, но для твоей совести в этой пьесе нет ролей. Ты начнешь сомневаться, я хочу, чтобы ты отошел в сторону. Это относится ко всем.
Его глаза резко метнулись в сторону Уолтера и на мгновение задержались на нем. Я кожей ощутил, как Уолтер напрягся, и коснулся его руки. Он слегка расслабился. Уолтер никогда не вовлек бы себя во что-нибудь, что нарушало его собственный строжайший моральный кодекс. Даже без значка Уолтер все еще оставался полицейским, причем хорошим полицейским. Ему не было нужды оправдываться перед Луисом.
Больше никто ничего не сказал. Мы устало молчали. Я предложил Уолтеру позвонить по телефону в кабинете. Луис пошел будить Марту, чтобы взять ее с собой в Нью-Йорк. Мы с Эйнджелом направились к парадной двери.
— Она знает о вас с Луисом?
— Я с ней ни разу не встречался. И ничего не знал о его семье. Считал, кто-то растил его в тюрьме, потом бросил на произвол судьбы. Она явно неглупа. Если сейчас еще не поняла, то догадается достаточно скоро. Тогда и посмотрим.
Мы наблюдали, как Рейчел провожала друзей к машине. Красивая она. Я любил в ней все: ее походку, осанку, грациозность движений. Моя душа разрывалась. Это как трещина в стене, которая начинает медленно расширяться, угрожая прочности и целостности всей конструкции.
— Ей это не понравится, — заметил Эйнджел.
— Я в долгу перед Луисом.
Эйнджел чуть не расхохотался.
— Ты ничего не должен ни ему, ни мне. Пусть ты так чувствуешь, но мы так не считаем. У тебя теперь семья: женщина, которая любит тебя, и дочь, которая зависит от тебя. Смотри, не навреди им.
— Я и не собирался. Я знаю, за что я в ответе.
— Тогда зачем ты занимаешься всем этим?
Ну что я мог ответить ему? Мог сказать, что хочу. Мог сказать, что мне нужно. Но все это было только частичным объяснением, в этом я не сомневался. Вероятно, помимо всего где-то глубоко внутри меня, в потаенной части меня самого, я хотел заставить их уйти, ускорить, приблизить развязку, которая, как я видел, была неизбежна.
Нет, это не все. Есть еще кое-что, еще одна существенная составная для обоснования моего решения заняться этим делом. Я почувствовал это, как только увидел такси, свернувшее к нам, медленно подъезжавшее все ближе к дому. Я чувствовал это, когда наблюдал, как пожилая женщина ступила на гравий нашей дорожки. Я чувствовал это, когда она поведала нам свою историю, тщетно пытаясь сдержать слезы.
Она ушла. Алиса ушла, и, где бы она ни была теперь, она никогда больше не пройдет по этому миру, в котором однажды появилась. Я не мог бы объяснить, откуда я знаю, что Алиса ушла, так же как Марта не могла объяснить, откуда она узнала об опасности, грозившей ее дочери. Эта женщина, исполненная отваги от переполнявшей ее любви, появилась здесь не случайно — ее появление было как-то связано со мной.
Не знаю. Я знаю только одно — это должно быть сделано.
* * *
Мало-помалу почти все гости незаметно разбрелись по домам. Казалось, они забрали с собой всю ту беззаботную веселость, которую сами и принесли, не оставив ничего после себя в нашем доме.
Родители Рейчел, как и ее сестра, оставались ночевать у нас. Уолтер и Ли собирались провести пару дней с нами, но появление Марты заставило их отказаться от этого плана. Они поехали домой, чтобы Уолтер мог поговорить с полицейскими лично, если потребуется.
Я прибирался во дворе, когда Фрэнк Вулф буквально загнал меня в угол. Он был выше меня и намного крупнее. В средней школе он играл в футбол, но этому помешал Вьетнам. Фрэнк и не думал ждать, когда придет повестка. Этот человек уже тогда осознавал свой долг и ответственность. Джоан была беременна, когда он отправлялся во Вьетнам, хотя ни он, ни она об этом еще не знали. Его сын Куртис родился, пока он служил, а дочь — двумя годами позже. У Фрэнка были какие-то награды за Вьетнам, но он никогда не рассказывал, как они достались ему. Когда Куртиса, который стал к тому времени помощником шерифа в графстве, убили во время ограбления банка, Фрэнк не замкнулся в своем горе, что было бы вполне объяснимо, и не выносил жалости. Он сплотил вокруг себя всю семью, став ей несгибаемой опорой. Многими замечательными качествами обладал Фрэнк Вулф, но мы оказались слишком разными, чтобы когда-нибудь нам все же удалось выйти за рамки нескольких формально-вежливых обменов любезностями.
В руке Фрэнк держал пиво, но пьян он не был.
Я поднял несколько бумажных тарелок и бросил их в мешок для мусора. Фрэнк наблюдал за мной, но не двигался.
— Все хорошо, Фрэнк? — поинтересовался я.
— Это я у тебя собирался спросить.
У меня не было ни повода, ни необходимости отмахиваться от него. Да, Фрэнк не стал крупным адвокатом только из-за недостатка упорства. Я закончил собирать тарелки с поставленных на козлы помостов, завязал мусорный мешок и, взяв другой, принялся за пустые бутылки.
Бутылки весело позванивали, падая на дно мешка.
— Стараюсь изо всех сил, Фрэнк. — Мне не хотелось затевать с ним ссору, но она висела в воздухе, от нас уже ничего не зависело.
— По мне, так при всем моем уважении, не слишком-то ты стараешься. У тебя теперь есть долг, и ты несешь ответственность.
Я невольно улыбнулся. Опять эти два слова: «долг и ответственность». В них весь Фрэнк Вулф. Он, вероятно, надпишет их на своей могильной плите.
— Я знаю.
— И ты обязан жить согласно своему долгу и нести полную ответственность.
Он размахивал бутылкой пива передо мной, пытаясь таким образом подчеркнуть значение своих слов. До некоторой степени это ослабило эффект от его слов, делая Фрэнка похожим скорее на разбуянившегося пьянчужку, нежели на обеспокоенного отца.
— Послушай, все эти твои делишки заставляют Рейчел волноваться. Она постоянно волнуется и подвергается риску.
Нельзя рисковать теми, кого ты любишь. Мужчина так не поступает.
Фрэнк старался изо всех сил приводить разумные доводы, но он уже начинал играть у меня на нервах, возможно, как раз потому, что был прав.
— Ты только подумай, есть ведь и другие способы применить твой опыт. Я же не предлагаю тебе отказаться от всего. У меня есть связи. Я много работаю со страховыми компаниями, а они всегда ищут хороших следователей. И работа эта хорошо кормит: лучше, чем то, чем ты зарабатываешь теперь, это уж наверняка. Я могу обратиться к нужным людям.
Сам того не замечая, я со злостью швырял бутылки в мешок. Необходимо было сдержаться, я глубоко вздохнул и попытался опустить очередную бутылку как можно тише.
— Я ценю ваше предложение, Фрэнк, но не хочу работать страховым комиссаром.
Фрэнк исчерпал разумные доводы и повысил голос:
— Ну и почему это, черт возьми, тебе не подходит? Не можешь же ты, черт возьми, продолжать в том же духе! Разве ты не можешь понять, куда это все приведет? Ты хочешь, чтобы опять случилось то, что случилось...
Он резко оборвал себя, но было уже слишком поздно. Теперь «это» вышло наружу. «Это», черное и кровавое, будь оно проклято, пролегло между нами. Внезапно я почувствовал невероятную усталость. Энергия в моем теле иссякла, как источник в пустыне, и я поставил мешок с бутылками на землю.
Фрэнк покачал головой и открыл рот, но не произнес ни слова. Он не был человеком, способным извиняться. Хотя извиняться ему было не за что — все, сказанное им, было правдой.
Самое жуткое во всей этой истории заключалось в том, что Фрэнк никак не мог осознать, как легко могли бы мы понять друг друга, если бы захотели. Мы оба похоронили ребенка, и каждый из нас больше всего на свете боялся повторения случившегося. Я мог бы рассказать ему о Дженнифер, о том, как крохотный белый гробик исчезал под первыми комьями земли, о том, как аккуратно складывалась ее одежда и ботиночки, чтобы передать их другим, живым детишкам, о чувстве страшной утраты, которое нахлынуло вслед за всем этим, о зияющих пустотах в моем существе, которые уже ничем и никогда не заполнить, о том, как я не мог пройти вдоль по улице без того, чтобы любой проходивший мимо ребенок не напомнил бы мне о ней. И Фрэнк понял бы меня, потому что в каждом молодом человеке, выполняющем свой долг, он видел погибшего сына. Возможно, тогда часть напряженности между нами могла бы исчезнуть навсегда.
Но я не заговорил — старое чувство обиды и негодования выдвинулось вперед. Виновный человек, как и грешник, столкнувшись с неистовой праведностью и благочестием других, станет ожесточенно доказывать свою невиновность или найдет способ переложить свою вину на своих же обвинителей.
— Присоединяйтесь к своему семейству, Фрэнк, — сказал я ему. — Здесь нам уже нечего делать.
Я собрал мусор и оставил своего тестя в вечерней темноте.
Рейчел хлопотала на кухне, готовя кофе для родителей и одновременно пытаясь хоть немного разобраться в беспорядке на столе.
Я присоединился к ней. После возвращения из церкви мы в первый раз остались наедине друг с другом. Мать Рейчел пришла предложить нам помощь, но Рейчел сказала ей, что мы и сами справимся. Джоан посмотрела на меня взглядом, в котором в равной степени смешались сочувствие и упрек.
Рейчел лезвием ножа счищала остатки еды с тарелки в мусорный контейнер. Не глядя на меня, она спросила:
— Ну и что, собственно, происходит?
— Я мог бы спросить тебя то же самое.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты сегодня была слишком сурова и холодна с Эйнджелом и Луисом. Ты едва словом с ними обмолвилась, пока они были здесь. По правде говоря, ты и со мной почти не разговаривала.
— Может, если бы ты не проторчал весь остаток дня, запершись в своем кабинете, мы могли бы улучить минутку для разговора.
Это был справедливый упрек, хотя мы провели в кабинете меньше часа.
— Тут ты права. Но нам пришлось кое-что обсудить.
Рейчел хлопнула тарелкой по краю раковины, и осколки посыпались на пол.
— Что ты хочешь этим сказать?! Как это обсудить? Это же крестины твоей дочери!
Голоса в гостевой комнате затихли, затем зазвучали вновь, но уже приглушенно и напряженно.
Я потянулся к ней.
— Рейчел...
Она подняла руки и попятилась.
— Не надо. Не смей.
Я застыл не в силах двинуться. Я не хотел воевать с Рейчел. Все и так оказалось слишком хрупким. Один неверный шаг, самая малая оплошность, и мы были бы засыпаны осколками и черепками наших отношений.
— Что хотела та женщина? — спросила Рейчел, не поднимая головы. Растрепавшиеся пряди волос спадали на лицо, прикрывая глаза и щеки. Со сбившимися волосами, прикрывающими лицо, она слишком напоминала мне ту, другую.
— Это была тетя Луиса. Ее дочь пропала в Нью-Йорке. Думаю, Луис — ее последняя надежда.
— Он попросил тебя о помощи?
— Нет, это я вызвался помочь.
— Чем она занимается, ее дочь?
— Она была уличной проституткой и наркоманкой к тому же. Для полицейских ничего серьезного, значит, искать ее надо самим.
Рейчел расстроенно провела рукой по волосам. На сей раз она не пыталась остановить меня, когда я подошел обнять ее. Наоборот, даже позволила мне осторожно прижать ее голову к груди.
— Уолтер сделал несколько звонков. У нас есть выход на ее сутенера. Может, она скрывается где-нибудь. Иногда такие женщины выбывают на время из той жизни. Ты же знаешь.
Она осторожно обняла меня и крепко прижалась.
— Была, — прошептала она.
— Что?
— Ты сказал «была». «Она была проституткой».
— Я неправильно выразился.
Рейчел отрицательно покачала головой, не отрываясь от меня.
— Вот и нет. — Она уличила меня во лжи. — Ты ведь уже знаешь? Я не понимаю, как это у тебя получается. Думаю, ты просто ощущаешь, когда нет никакой надежды. Как ты выносишь это? Как у тебя хватает сил выдерживать такое напряжение?
Что я мог ей ответить?
— Меня все пугает. Я потому и не разговаривала с Эйнджелом и Луисом после крестин. Меня пугает их мир. Тогда, до рождения Сэм, мы обсуждали, как они станут крестными отцами. И это было... ну, в общем... это было нечто вроде шутки. Нельзя сказать, что я не хотела, чтобы они стали крестными, или соглашалась только для вида, а сама была против. Нет, тогда еще я не видела никакой беды в этом. Но сегодня, когда я увидела их там... Мне не хочется, чтобы у нас было что-то общее. Им нельзя быть рядом, ну хотя бы не так рядом. И в то же время я знаю, что каждый из них, ни секунды не сомневаясь, отдаст жизнь за Сэм. И за тебя, и за меня. Но вот только... Я чувствую, они приносят...
— Беду?
— Да, — прошептала Рейчел. — Они не хотят, но так получается. Беда следует за ними по пятам.
И тогда я задал вопрос, которого страшился сам:
— А за мной, ты думаешь, она тоже идет по пятам?
— Да. Мне кажется, те, кто в беде, находят путь к тебе, но за ними приходят и те, кто причиняет страдание и боль.
Она обняла меня еще крепче, неловко царапнув ногтями спину.
— И я люблю тебя уже за одно то, что тебе невыносимо больно отвернуться от чужого страдания. Я люблю тебя за твое желание помочь им, и я видела, как последнее время ты ходишь сам не свой. Я видела тебя, когда ты уходил от того человека, ты считал, что мог бы ему помочь.
Она говорила об Эллисе Чамберсе из Камдена, который обратился ко мне неделю назад. Его сын Нейл Чамберс попал в историю в Канзас-Сити. Какие-то типы крепко зацепили его на свой крючок. Эллис не сумел выкупить Нейла, нужно было вмешаться. Силовые методы, ничего больше, но, возьмись я за дело, пришлось бы оставить Сэм и Рейчел. И без риска не обошлось бы. Кредиторы Нейла Чамберса не отличались щепетильностью в выборе методов запугивания и наказания. Кроме того, Канзас-Сити не входил в сферу моего влияния, и я сказал Эллису, что ему следует поискать кого-нибудь из тех мест, поскольку чужой человек тут только помешал бы. Я навел справки и передал ему кое-какие имена, однако он тогда сильно расстроился. Он ожидал большего. И я знал, что он заслужил большего.
— Ты поступил так из-за меня и Сэм, — продолжала Рейчел, — но я-то видела, чего это тебе стоило. Видишь, как получается: любой твой выбор обернется для тебя болью. Я только не знала, сколько еще ты сможешь отворачиваться от тех, кто идет к тебе за помощью. Наверное, теперь знаю. Сегодня ты уже не сумел.
— Рейчел, она — семья Луиса. Что еще я мог сделать? Губы ее тронула едва заметная улыбка.
— Не она, так кто-нибудь еще. Ты же знаешь это.
Я поцеловал Рейчел в макушку. Она пахла нашим ребенком.
— Твой папа попытался поговорить со мной во дворе.
— Держу пари, вы оба в восторге.
— Это было классно. Мы обсуждали возможность поехать в отпуск вместе.
Я поцеловал ее снова.
— Ну а мы с тобой? Все хорошо?
— Не знаю. Я люблю тебя, но не знаю, — призналась она, выпустила меня из своих объятий и ушла, оставив меня одного на кухне. Я слышал, как она поднялась по лестнице, как наверху заскрипела дверь нашей спальни, где спала Сэм. Я знал: Рейчел склонилась над дочкой, прислушиваясь к ее дыханию.
Той ночью я слышал голос другой, доносившийся откуда-то снизу, но не стал подходить к окну. Ее голос сливался с целым хором других голосов, каким-то шепотом и плачем. Я закрыл уши и крепко зажмурил глаза. Сон все же сморил меня, и мне снилось серое безлистное дерево, его колючие, покрытые шипами листья загибались внутрь, и в них, словно в клетке, бились коричневые траурные голуби. Они колотились о ветви и кричали, трепещущие крылья издавали глухой свист, кровь налипла на их перья там, где шипы пронзали их плоть.
Я спал, и новое имя было вырезано на моем сердце.
Глава 4
Для путешественников, которые уже почти совсем отчаялись найти место для отдыха и приготовились двигаться без передышки до самой мексиканской границы, мотель «Спайхоул» возник на пути как неожиданный оазис. Возможно, они избегали Юму, пресытившиеся огнями и уставшие от толпы, страстно желая увидеть звезды, во всем своем блеске застывшие над пустыней. Вместо этого перед ними миля за милей простирались камни, песок и кактусы, и все это обрамляли высоченные горы, названия которых они не знали.
Указатель на шоссе направлял на юг, уведомляя утомленных путников о близости мягкой кровати, холодных напитков и кондиционированного воздуха. Мотель был прост и невзрачен, без всяких изысков, если не считать выполненной в винтажном стиле сверкающей вывески, которая ночью гудела, как огромный неоновый жук. Пятнадцать номеров «Спайхоула» размещались в постройке в виде буквы П, офис приютился на первом этаже в левом крыле.
Клиентура мотеля состояла столько же из традиционных постояльцев, сколько из тех, кого привлекал его рекламный щит на шоссе. В десяти милях к западу была стоянка для грузовиков «Лучший отдых у Гарри» с круглосуточным пищеблоком, магазином, торгующим всякой всячиной, душем, ванными комнатами и местом для стоянки для пятидесяти фур. Была там еще шумная «кантина», часто посещаемая теми людьми, кто всего на один шаг отличался от хищных существ из пустыни, начинавшейся за порогом. Стоянка для грузовиков иногда привлекала тех, кому там явно было не место, утомленных путешественников, которые жаждали только перевести дух после дороги. «Лучший отдых у Гарри» принадлежал человеку по имени Гарри Дин, который здесь, на границе, взял на себя дело, знакомое его предшественникам еще столетие назад. Гарри ходил по лезвию ножа, в достаточной мере уважая закон, и это обычно позволяло ему не ссориться с теми, кто был не в ладах с законом, но частенько посещал укромные уголки его заведения. Гарри сам платил кое-кому, и ему кое-кто в свою очередь платил. Он закрывал глаза на шлюх, которые обслуживали водителей грузовиков прямо в их фурах или в небольших кабинках на заднем дворе, и дельцов, которые снабжали водителей всякой дурью, когда у тех возникала потребность, до тех пор, пока вся эта шушера держалась со своим товаром подальше от основного заведения и благополучно хранила его среди груды барахла в багажниках своих пикапов.
Был понедельник, два часа ночи. «Лучший отдых» немного поутих и угомонился, Гарри помогал Мигелю, своему бармену, убираться за прилавком и пополнять запасы пива и ликера. Формально «кантина» уже закрылась, хотя любого, кто захотел бы выпить в это время ночи, могли обслужить в пищеблоке рядом.
Однако многие продолжали сидеть в темноте, переговариваясь с соседом по столику или молча. Эти парни не относились к числу тех, кого можно было заставить уйти. Гарри и не пытался. Они исчезали в ночи тогда, когда сами считали нужным.
Пищеблок и бар разделяла только дверь. Объявление на двери со стороны пищеблока гласило, что бар уже закрыт, но саму дверь в «кантину» пока никто не запирал. Тут Гарри услышал, как дверь открылась, поднял голову и увидел, что в бар входят двое мужчин. Оба белые. Один высокий, лет немного за сорок, с седеющими волосами и рубцом под правым глазом. На нем была синяя рубашка, синяя куртка и джинсы, немного длинноватые. В остальном ничем не примечательный тип.
Другой мужчина был почти столь же высок, как его спутник, но неприлично тучен, его огромный живот свисал и раскачивался на ходу. Его тело было непропорционально длине ног, коротких и слегка кривоватых. Лицо его было совершенно круглым и очень бледным, но черты изысканными. Зеленые глаза, обрамленные длинными темными ресницами; тонкий, прямой нос; большой рот с чувственными темными губами, больше напоминавшими женские. Но это легкое подобие традиционным понятиям красоты в один миг уничтожалось его подбородком и опухшей, раздувшейся шеей. Шея заворачивалась на воротник его рубашки, фиолетовая и багрово-красная, как напоминание о кишках, запрятанных в брюхе. Гарри вспомнился старый морж, которого он однажды видел в зверинце, огромное животное выворачивалось и надувалось в агонии. Этот мужчина, напротив, был далек от могилы. Он передвигался со странной для таких габаритов легкостью, словно скользил по усыпанному ореховой шелухой полу «кантины». Хотя кондиционер и работал на пределе возможности, рубашка Гарри вся вымокла от пота, у этого же человека лицо оставалось совершенно сухим, а его белая рубашка и серый жакет, казалось, вообще не знали, что такое пот. Мужчина уже начинал лысеть, но коротко подстриженные остатки волос отливали черным блеском. Гарри как загипнотизированный смотрел на этого мужчину — сочетание своеобразной красоты и вопиющего уродства, непотребной толщины и противоречащего ей изящества.
* * *
— Эй, мы закрыты, — окликнул их Гарри, когда наваждение прошло.
Толстый мужчина замер, его правая нога зависла над полом. Гарри внезапно оказался лицом к лицу с ним. Но прежде чем Гарри сумел разглядеть его, толстяк оказался уже слева, потом справа, опять слева и опять справа, все время шепча на языке, которого Гарри не понимал: какой-то набор шипящих и случайных резких согласных. Их точного значения Гарри не знал, но смысл ему был ясен.
— Прочь с моей дороги. Прочь с дороги, не то пожалеешь.
Лицо незнакомца расплывалось белым пятном, тело металось из стороны в сторону, а голос настойчиво пульсировал в голове Гарри, который ощутил подкатывающую к горлу тошноту. Он хотел, чтобы все это кончилось. Почему никто не вмешивался? Где Мигель?
Гарри с усилием протянул руку, чтобы ухватиться за стойку бара.
И движение вокруг него внезапно прекратилось.
Толстый стоял уже там, где его впервые увидел Гарри, у бара, его спутник — сзади. И оба смотрели на Гарри и слегка улыбались заговорщицки, как посвященные в тайну, которую только они и Гарри теперь разделяли.
— Прочь с дороги.
В дальнем углу Гарри увидел поднятую руку: это был Октавио, мексиканец, опекавший шлюх и прикарманивавший часть их дохода в обмен на свою опеку. В свою очередь Октавио делился с Гарри. Но его проблемы не касались Гарри. Он кивнул и вернулся к работе. Закончил отмывать следы пролитого пива, затем осторожно проскользнул в небольшую ванную комнату за баром и, закрыв стульчак, успел посидеть какое-то время, пытаясь унять дрожь в руках, прежде чем его неудержимо вырвало в раковину.
Когда он вернулся в «кантину», толстяк и его спутник уже ушли. Только Октавио поджидал его. Выглядел он ненамного лучше, чем Гарри.
— Ты в порядке?
Гарри сглотнул. Он все еще ощущал во рту желчь.
— Лучше мы это забудем.
— Думаю, ты прав.
Октавио жестом показал на бутылку бренди на верхней полке за стойкой. Гарри взял бутылку и вылил содержимое в стакан. Мексиканец положил двадцатку на стойку.
— И тебе не помешает.
Гарри налил и себе стакан, стараясь держать руку твердо.
— Тут была девка, — начал Октавио. — Не местная. Черная мексиканка.
— Помню, — сказал Гарри. — Она была здесь сегодня вечером. Новенькая. Я решил, что твоя.
— Она не вернется, — сказал Октавио.
Гарри поднес стакан к губам, но обнаружил, что ему не выпить содержимое. Вкус желчи возвращался. Девчонка сказала, что ее зовут Вера. Мало кто из этих женщин пользовался настоящим именем для работы. Гарри разговаривал с нею раз или два. Да и видел ее, возможно, раза три, не больше. Она казалась довольно приятной для шлюхи.
— О'кей, — сказал Гарри.
— О'кей, — повторил Октавио.
Так она и исчезла, эта девчонка.
* * *
В мотеле «Спайхоул» постояльцы занимали только три номера. В первом о чем-то спорила молодая пара, направлявшаяся в Мексику. В соседнем номере мужчина, не снимая куртки, сидел на кровати, наблюдая мексиканское игровое шоу. Он оплатил за комнату наличными и теперь отдыхал в этом затерянном в пустыне мотеле, наблюдая, как пары обнимают друг друга, когда выигрывают призы.
В последний номер из занятых вселилась одинокая путница. Она была молода, ей едва исполнилось двадцать. В «Лучшем отдыхе у Гарри» ее звали Верой, но те, кто искал ее, знали ее как Серету. Ни одно из имен не было настоящим, но для нее больше не имело значения, как ее называют. У нее не осталось ни семьи, ни того, кто бы мог о ней позаботиться. Когда-то она посылала деньги домой матери в Хуарес, чтобы пополнить тот скудный заработок, который мать получала за свою работу.
Когда Серета звонила домой, она врала Лилии, своей матери, будто работает официанткой в Нью-Йорке. Лилия не спорила, хотя знала, что ее дочь, еще до того как та уехала на север, часто видели у ограды жилого комплекса микрорайона Кампестре Хуарес, где жили богатые американцы, а из местных женщин в такие места допускали только прислугу или шлюх. Потом, в ноябре 2001 года, тело сестры Сереты, Жозефины, нашли среди восьми других тел на бывшем хлопковом поле около торгового центра Ситио Колозео Балле. Тела оказались страшно изуродованы. Среди бедняков начались волнения, поскольку эти восемь были не первыми молоденькими женщинами, которых находили мертвыми в этом месте, и ходили слухи о богатеях за запретными оградами, которые теперь добавляли к списку своих развлечений убийство ради забавы. Мать Сереты велела ей уезжать и больше не возвращаться. Мать так никогда и не упомянула в разговоре с дочерью ни Кампестре Хуарес, ни богатых мужчин в их черных автомобилях.
Лилия умерла годом позже, и Серета осталась совсем одна. В Нью-Йорке она нашла родственную душу в лице Алисы, но теперь даже эта дружба прервалась. Алисе следовало бы держаться вместе с Серетой, но болезнь слишком овладела ею, и она решила не уезжать далеко от большого города. Серета же направилась на юг. Она все знала про эти пустынные места и хотела, чтобы те, кто преследовал ее, решили, что она перебралась в Мексику. Сама же задумала двигаться вдоль границы в сторону западного побережья, где надеялась спрятаться на какое-то время, пока сумеет придумать следующий ход. Она знала, что владеет чем-то ценным. В конце концов, старик умер за это.
Серета тоже смотрела телевизор, приглушив звук. Она находила успокоение в поблескивании экрана, но болтовня мешала ее мыслям. Думала она о деньгах. Ей пришлось сбежать так внезапно, что у нее ни на что не хватило времени. Подруга дала ей свой автомобиль, и Серета помчалась вперед, стараясь уехать как можно дальше из города.
Когда-то она слышала о «Лучшем отдыхе». Там никто не задавал слишком много вопросов, и можно было быстро собрать кое-какие деньги. И, заплатив требуемую долю правильным людям, уехать оттуда без всяких дальнейших обязательств. Она сняла комнату в «Спайхоул» достаточно дешево, и на руках у нее оставались почти две тысячи долларов, накопленных всего за несколько дней благодаря особенно щедрому вознаграждению от водителя грузовика, чьим сексуальным вкусам, грязным, но безопасным, она потворствовала предыдущей ночью. Скоро она двинется дальше.
Далеко на севере мексиканец по имени Гарсия мог бы похотливо улыбнуться при упоминании имени Жозефина, вспоминая последние мгновения этой молодой женщины, пока он занимался останками другой...
В мотеле находился еще один человек. Худощавый молодой мужчина, тоже мексиканец, сидел за столом в конторе и читал книгу. Книга называлась «Шоссе Дьявола» и рассказывала о смерти четырнадцати мексиканцев, попытавшихся незаконно пересечь границу всего в нескольких милях от того места, где находился мотель.
Книга разозлила юношу, хотя он испытывал чувство облегчения, что его родители сумели неплохо устроиться здесь и подобная смерть не была уготована ему.
Было почти три часа ночи, и он уже собирался запереть дверь и уйти спать в заднюю комнату, когда увидел, как двое белых приблизились к офису. Он не слышал, как подъехала их машина, и предположил, что они, должно быть, специально припарковали ее где-то подальше. Он все же был настороже, хотя и не видел в этом особого смысла. Под столом лежало ружье, но у него никогда не возникало причины даже доставать его. Теперь, когда большинство постояльцев платили кредитной карточкой, мотели представляли собой скудную добычу для воров.
Один из мужчин был высок и одет во все синее. Каблуки его ковбойских ботинок защелкали по плиткам, и он вошел в офис. Его спутник являл собой образец тучности. Клерк, по имени Руис, подумал, что никогда прежде не видел такого ужаса, а он-то повидал немало жирных американцев. «Наверное, этому типу приходится приподнимать свой живот каждый раз, когда он мочится», — подумал Руис. Толстяк нес в руке коричневую соломенную шляпу с белой лентой, на нем был надет легкий жакет поверх белой рубашки и коричневые штаны. Коричневые ботинки были начищены до невероятного блеска.
— Здравствуйте, как поживаете?
— Все в полном порядке. Места есть? — ответил на приветствие худой.
— Когда у нас нет мест, мы включаем надпись «Мест нет» еще там, на дороге, чтобы избавить людей от пустой траты времени.
— Отсюда? — уточнил худой. В его вопросе прозвучал неподдельный интерес.
— Конечно. — Руис показал на ящик на стене с рядами выключателей. Каждый был тщательно подписан. — Я только щелкаю выключателем.
— Потрясающе, — сказал худой.
— Бесподобно, — оценил его спутник, заговорив впервые. В его вкрадчивом и несколько высоковатом для мужчины голосе интерес отсутствовал.
— Итак, вам комнату? — Руис очень устал за день, и ему не терпелось, чтобы эти двое побыстрее зарегистрировались и можно было бы прокатать их карты и пойти поспать. К тому же ему захотелось — он это точно осознал — выдворить их поскорее из офиса. Толстый мужчина пах как-то очень специфически. От того, что был в синем, запаха не шло, но этот коротконогий и толстый... От него пахло не то землей, не то навозом, и Руис невольно представил прозрачных червей, разрывающих влажные комья грязи, и черных жуков, удирающих под защиту камней.
— Нам может понадобиться больше, — ответил Синий.
— Два?
— Сколько тут номеров?
— Всего пятнадцать, но три уже заняты.
— Значит, трое постояльцев.
— Четверо.
Руис замолчал. Тут творилось что-то неладное. Синий больше даже не слушал. Он взял со стола книгу Руиса, стал разглядывать обложку.
— Луис Урреа, — прочитал он и повернулся к своему спутнику. — «Шоссе Дьявола». Взгляни, может, стоит купить такую.
— Я знаю маршрут, — Толстый поглядел на обложку и обрезал сухо: — Если хочешь, бери эту, сэкономишь деньги.
Руис собирался произнести какие-то слова, когда жирдяй ударил его по горлу, отшвырнув к стене. Руис ощутил боль, что-то сломалось внутри под этим ударом. Он задышал с трудом. Он попытался вымолвить слово, но у него ничего не получилось. И тут его настиг второй удар. Он медленно соскользнул на пол. Его лицо стало темнеть, он задохнулся, трахея была полностью разрушена. Руис услышал какое-то тиканье, словно часы отсчитывали его последние мгновения. Оба американца теперь даже не обращали на него внимание.
Толстый обошел вокруг стола, осторожно переступив через Руиса. Умирающий мексиканец снова поймал носом его запах, когда тот включил надпись «Мест нет» на щите на шоссе. Его спутник тем временем просматривал регистрационные карточки.
— Одна пара во втором, — сказал он жирному. — Один мужчина в третьем. Имя звучит по-мексикански. Одна женщина в двенадцатом, зарегистрирована как Вера Гудинг.
Жирный никак не реагировал. Он стоял над Руисом, наблюдая, как кровь и слюна застывают в углах рта умирающего.
— Я буду брать пару, — сказал он, приседая на корточки около Руиса. — Ты — мексиканца.
Он протянул правую руку и отодвинул волосы со лба Руиса. На нижней стороне предплечья стояла метка: как будто горячей вилкой с парными зубцами недавно прожгли тело. Жирный перевернул голову Руиса слева направо.
— Думаешь, стоит взять для нашего приятеля-мексиканца? — спросил Синий. — Он хорошо работает по кости.
— Слишком много проблем, — ответил Толстый с каким-то умиротворением. Он взял Руиса за волосы, слегка повернул голову, затем близко-близко наклонился к нему. Его рот слегка открылся, и Руис увидел розовый язык и зубы, почему-то заостренные по краям. Глаза Руиса выпучились от удушья, лицо побагровело. Руис выплюнул красную жидкость, и тут жирный впился в него поцелуем. Рука этого типа сжимала лицо и подбородок Руиса, не давая ему сомкнуть челюсти. Мексиканец попытался сопротивляться, но не мог бороться одновременно и с убийцей, и с подступавшей смертью. Какое-то слово сверлило его мозг, и он подумал: «Брайтуэлл. Что такое Брайтуэлл?»
Его рука на плече мужчины ослабела, ноги обмякли, жирный оторвался от него и поднялся на ноги.
— У тебя кровь на рубашке, — сказал Синий Брайтуэллу. В его голосе слышалась скука.
* * *
Дэнни Квинн наблюдал, как его подруга тщательно покрывала ногти маленькой кисточкой. Лак был смесью фиолетового и красного цветов. Такие ногти напоминали кровоподтеки, но Дэнни решил держать это мнение при себе. Ему нравилось наслаждаться покоем и счастьем, после того как они отдавались друг другу. В такие моменты Дэнни искренне любил Ме-лани. Он обманывал ее и, вероятно, обманет снова, хотя каждую ночь честно убеждал себя в своей преданности. Иногда он задавался вопросом, что случится, если она узнает о другой стороне его жизни. Дэнни любил женщин, но делал различие между обычным сексом и любовью. Секс означал для него немного, можно сказать, ничего, кроме насыщения порыва. Это было как почесаться и успокоить зуд.
Но Мелани он все-таки любил. Если бы он только мог повернуть обратно часы своей жизни и сделать выбор снова (его первая проститутка и позор, который он ощутил позже; первый раз, когда обманул, и чувство вины, последовавшее за этим), тогда он бы прожил жизнь по-другому, был бы лучше и в итоге счастливее.
«Я все начну сначала», — лгал он себе. Почти алкоголик или наркоман. В один прекрасный день алкоголик разом завязывает со своей пагубной страстью, но, стоит ему выпить хоть каплю, все начинается сначала, он уходит в запой.
Дэнни протянул руку погладить Мелани по спине и услышал стук в дверь.
Мелани Гарднер боялась, что Дэнни обманывал ее. Она не знала, почему она так думает, ведь никто из ее друзей никогда не видел его с другими женщинами, и она никогда не находила никаких признаков его измен ни на одежде, ни в карманах. Однажды, когда он спал, она попыталась прочесть его электронную почту, но он всегда тщательно удалял и полученные послания, и свои ответы на них, все, кроме тех, которые имели отношение к его бизнесу. В записной книжке мелькало множество женских имен, но она не знала, кто они такие. Как ни крути, Дэнни считался одним из лучших электриков в городе, и она знала, что именно женщины, как правило, обращались к Дэнни по делу: вероятно, их мужья слишком стыдились признать, что в их домашнем хозяйстве есть то, что они не в силах исправить самостоятельно.
Теперь, сидя на кровати, постепенно остывая, она почувствовала жгучее желание выяснить у него правду. Она хотела спросить его, встречается ли он с кем-нибудь еще, бывал ли он с другой женщиной с тех пор, как они вместе. Она хотела смотреть ему в глаза, когда он будет отвечать. Она полагала, что тогда сумеет понять, обманывает ли он ее. Она любила его. Любила слишком сильно и боялась спрашивать. Если бы он солгал, а она поняла, это разбило бы ее сердце. Если он признается и ее опасения окажутся оправданными, ее сердце не выдержит.
Напряженность, которую она чувствовала, прорвалась наконец этим вечером в бессмысленном споре о музыке, потом они занялись любовью, хотя Мелани не слишком и хотела. Это позволило ей отсрочить выяснение отношений, и ничего больше, и она занялась маникюром.
Мелани старательно нанесла последний мазок на мизинец ноги, затем опустила кисточку назад в лак, как всегда, тщательно закрутила пузырек. Она видела, как Дэнни потянулся к ней.
Она открыла было рот, чтобы заговорить, и услышала стук в дверь.
* * *
Эдгар Сертаз машинально нажимал кнопки на дистанционном пульте, мельком проглядывая каналы. Их оказалось так много, что, когда он закончил с просмотром, уже забыл, нашел ли где-нибудь раньше что-то, заслуживавшее внимание. Наконец он остановился на вестерне. И счел действие крайне затянутым. Трое мужчин ожидали поезд. Поезд прибыл. Мужчина с губной гармошкой вышел из вагона. Он убил всех троих. Испанец играл ирландца, а американский актер с очень знакомым лицом оказался злодеем, и это немного озадачило Сертаза, поскольку этот америкос всегда играл хороших парней в тех фильмах, которые Сертазу довелось видеть. Мексиканцев в фильме было немного, и это было хорошо. Сертазу надоедало смотреть на крестьян в белом, теребящих в руках свои сомбреро, когда они просят помощи против бандитов от бандитов же в черном, как если бы все мексиканцы были жертвами или каннибалами, питавшимися себе подобными.
Сертаз был комиссионером, посредником. Как и женщина в соседней комнате, он имел некоторое отношение к Хуаресу, и он и его товарищи, занимавшиеся контрабандой наркотиков, имели отношение ко многим смертям в городе. Его бизнес был опасен, но ему хорошо платили за все его треволнения. Завтра ему предстояла встреча. Надо продумать, как организовать поставку кокаина на два миллиона долларов, за которую он со своими партнерами получит сорок процентов комиссионных. Если поставка пройдет без помех, следующий груз окажется значительно больше и его доля станет соразмерно выше. Сертаз обеспечивал всю поставку, но ни наркотики, ни деньги не попадали в его руки. Эдгар Сертаз научился отстраняться от этого риска.
Колумбийцы все еще заправляли производством кокаина, но мексиканцы давно заняли место крупнейших торговцев наркотиками. Колумбийцы сами способствовали выдвижению мексиканцев на эти роли, хотя и невольно, оплачивая работу мексиканских контрабандистов кокаином вместо наличных денег. Иногда до половины каждой отгрузки в Соединенные Штаты отходило мексиканцам.
Сертаз оказался среди первых «мулов», но стремительно прошел путь до высокого положения в картеле Хуареса, управляемом Амада Каррильо Фуэнтесом, по прозвищу Господин Неба, после того как первым использовал гигантские реактивные самолеты для транспортировки колоссальных грузов с одной территории на другую.
В кино тем временем женщина прибыла на поезде. Она ожидала, что ее встретят, но на перроне никого не оказалось. Она поехала на ферму, где ирландец, сыгранный испанцем, лежал мертвый на столе для пикника рядом со своими детьми.
Сертазу все это надоело. Он нажал на пульт, чтобы выключить эту ерунду, и тут услышал стук в дверь.
* * *
Дэнни Квинн обернул полотенце вокруг талии и пошел к двери.
— Кто там?
— Полиция.
Это было ошибкой, но Брайтуэлл сказал так по рассеянности. Длинная дорога утомила его. Жара изнуряла весь день, а теперь сравнительная прохлада ночной пустыни застала врасплох.
Дэнни посмотрел на Мелани. Она взяла кошелек и направилась в ванную, закрывая за собой дверь. Они брали с собой немного травки, но Мелани может смыть ее в сортире. Досадно, конечно, но Дэнни всегда сумеет достать еще.
— Покажите удостоверение. — Дэнни все еще не открывал дверь. Он посмотрел в глазок и увидел за дверью очень толстого мужчину с круглым лицом и мощной шеей, держащего значок и заламинированное удостоверение личности.
— Ну давай же, открывай. Всего-то обычная проверка. Ищем нелегалов. Осмотрю номер, задам несколько вопросов и уйду.
Дэнни выругался, но немного успокоился. Подумал, успела ли Мелани смыть в унитаз их тайные запасы. Хорошо бы нет. Он открыл дверь и учуял какой-то неприятный запах. И тут же понял, что совершил ошибку. Никакой это не полицейский.
— Один? — спросил толстяк.
— Моя подруга в ванной.
— Скажи, пусть выйдет.
«Все не то, — подумал Дэнни, — все не то».
— Хей, позвольте мне еще раз взглянуть на ваш значок.
Толстый мужчина полез в карман куртки. Когда его рука заново появилась, в ней не было бумажника. Дэнни Квинн успел увидеть сверкание серебра и затем почувствовал, как лезвие ножа вошло в его грудь. Мужчина схватил Дэнни за волосы и провернул нож в теле жертвы: вниз и налево. Он услышал голос девчонки, звавшей из ванной.
— Дэнни? — крикнула Мелани. — У тебя все в порядке?
Брайтуэлл отпустил волосы Дэнни и выдернул лезвие. Парень упал на пол. Его тело содрогнулось в конвульсиях, и толстяк поставил ногу ему на живот, чтобы Дэнни затих совсем.
Будь у него больше времени, Брайтуэлл мог бы поцеловать его, как целовал Руиса, но у него возникло более неотложное дело.
Из ванной раздался звук воды, спускаемой в унитазе, но девчонка пыталась заглушить шум открывающегося окна и отрывавшейся от стены сетки от насекомых. Брайтуэлл подошел к ванной, поднял правую ногу и с силой выбил дверь.
* * *
Эдгар Сертаз слышал стук в дверь соседнего номера, раздавшийся через секунду после того, как кто-то постучал в его собственную дверь. Он слышал, как мужской голос назвал себя полицейским, утверждая, будто охотится на нелегалов.
Нашли дурака! Сертаз знал: когда полицейские вылавливают нелегалов, они никогда не проявляют столько обходительности. Они действуют жестко, быстро и всегда с позиции силы. Он также знал, что этот относительно дорогой и успешный мотель никогда не значился в их дерьмовом списке. Простыни здесь всегда чистые, а полотенца в ванной меняются каждый день. Да и расположен он был в стороне от нелегальных тропок. Если уж мексиканцу и удавалось забраться так далеко, он селился в мотель «Спайхоул» не ради того, чтобы принять ванну и посмотреть порнографический фильм. Скорее уж, он забивался в угол фуры, движущейся на север или на запад, поздравляя себя и своих приятелей с тем, что они одолели пустыню.
Сертаз не ответил на стук в дверь.
— Открывайте — сказал голос. — Это полиция.
Сертаз вытащил свой облегченный «смит-вессон» с коротким четырехдюймовым стволом. Он не позаботился о лицензии на него, и в его мозгу промелькнули две мысли: если это на самом деле полицейский рейд, то он здорово влип. Если же это не полиция, то он все равно влип, но с этой неприятностью еще можно попытаться справиться.
«Хотите, чтобы я открыл, — решил Эдгар, — так я открою».
Он перехватил оружие, подошел к деревянной двери и начал стрелять.
Синий отпрянул, когда первый из выстрелов поразил его в грудь, хотя пуля слегка замедлила скорость, проходя сквозь дверь. Вторым выстрелом его ранило в правое плечо, и он громко хрюкнул, уткнувшись в песок. Соблюдать тишину теперь стало бессмысленно. Синий вытащил свой пистолет и выстрелил с земли как раз в тот момент, когда дверь в номер мотеля открылась.
Но в проеме двери никого не оказалось. Потом показался пистолет Сертаза, там, где мексиканец пригнулся под окном. Синий увидел смуглый палец на спусковом крючке и приготовился к концу.
Раздались выстрелы, но стрелял не мексиканец. Это Брайтуэлл, стоя в окне, стрелял вниз под углом. Он выстрелил прямо в макушку Эдгара Сертаза, мексиканец перевернулся через голову, и еще две пули вонзились вдогонку ему в спину.
Синий приподнялся на ноги. Кровь текла по его рубашке.
Они услышали, как кто-то бежит от противоположной стены мотеля. Дверь в последний номер мотеля оставалась закрытой, но они знали, что их добычи уже нет внутри.
— Беги, — сказал Синий.
И Брайтуэлл побежал. Он бежал не так изящно, как ходил, покачиваясь из стороны в сторону на своих коротких ногах, но все равно достаточно быстро. Он слышал, как завелся двигатель и раздались выстрелы глушителя. Секундой позже из-за угла мотеля вылетел желтый «бьюик». За рулем сидела молодая женщина. Брайтуэлл выстрелил, целясь правее головы водителя. Ветровое стекло разбилось, но автомобиль продолжал движение, заставив его отскочить, чтобы не попасть под колеса. Следующими выстрелами разорвало шины и разбило заднее стекло. Он с удовлетворением наблюдал, как «бьюик» задел грузовичок Эдгара Сертаза и остановился как вкопанный.
Брайтуэлл встал на ноги и приблизился к разбитому автомобилю. На месте водителя неподвижно лежала молодая женщина. Кровь струилась по ее лицу, но все остальное у нее оказалось цело.
«Отлично», — подумал Брайтуэлл, открыл дверь и вытащил ее из автомобиля.
— Нет, — прошептала Серета. — Прошу вас.
— Где... Серета, слышишь?
— Я не знаю, что...
Брайтуэлл ударил ее кулаком в нос. Нос от удара сломался.
— Я спросил: «Где это?»
Серета упала на колени, обхватив лицо руками.
— В сумочке. — Он едва различил звуки.
Толстяк подошел к машине и вытащил сумочку. Он начал вышвыривать ее содержимое на землю, пока не нашел маленькую серебряную коробку. Он открыл коробочку с особой осторожностью и внимательно осмотрел кусочек лежавшего внутри пожелтевшего от времени пергамента. По всей видимости, удовлетворившись осмотром, положил обратно в коробку.
— Зачем ты взяла эту коробочку? — Ему был искренне любопытен ее ответ.
Серета плакала. Она что-то ответила, но слова приглушали слезы и ладони, обхватившие разбитый нос. Брайтуэлл наклонился ниже.
— Я не слышу тебя.
— Она такая хорошенькая. У меня никогда не было таких красивых вещиц.
Брайтуэлл почти с нежностью погладил ее по волосам.
Приковылял Синий. Он немного покачивался, но держался на ногах. Серета отползла за автомобиль, пытаясь остановить кровь из носа.
Она взглянула на Синего, он, казалось, весь мерцал. На секунду ей померещилось черное изнуренное тело, изодранные крылья, бессильно опавшие на спину, и длинные когтистые пальцы.
Желтые глаза светились на лице или на том, что казалось лицом, в открытом рту виднелись маленькие острые зубы. И снова перед ней был мужчина, умирающий стоя.
— Иисус, помоги мне, — проговорила она. — Иисус, Господи мой, помоги мне.
Брайтуэлл с силой пнул ее по голове, и она затихла. Он оттащил обмякшее тело Сереты к автомобилю, открыл багажник, затем уложил ее внутрь, сходил к своему «мерседесу» и вернулся с двумя пластиковыми канистрами бензина.
Синий полулежал-полустоял, облокотясь на «бьюик». Его глаза задержались на мгновение на канистрах, затем устремились вдаль.
— Разве ты не хочешь ее? — спросил он.
— Ее слова застрянут тогда у меня в горле. Странно все-таки.
— Что? — спросил Синий.
— Почему она должна верить в Бога, а не в нас.
— Возможно, в Бога верить легче, — проговорил Синий. — Бог так много обещает...
— ...но выполняет всего ничего, — закончил за него Брайтуэлл. — Мы меньше раздаем обещаний, но держим слово.
Если бы Серета могла увидеть его, Синий снова замерцал бы перед ее глазами. Его спутник не замечал этого. Он видел Синего, поскольку он всегда видел Синего.
— Я исчезаю, — сказал Синий.
— Я знаю. Мы были неосторожны. Я был неосторожен.
— Это не имеет значения. Наверное, я буду блуждать какое-то время.
— Наверное, — согласился Брайтуэлл. — Когда-нибудь мы найдем тебя снова.
Он обрызгал бензином своего спутника, его одежду, волосы, кожу, затем облил остатками салон «бьюика». Бросил пустые канистры на заднее сиденье и встал перед Синим.
— Прощай, — сказал он.
— Прощай, — ответил Синий. Почти ослепленный бензином, он нащупал открытую дверь «бьюика» и опустился на место водителя. Брайтуэлл взглянул на него, вытащил из кармана зажигалку, дождался пока пламя вспыхнет. Он бросил зажигалку в автомобиль и ушел, не оглядываясь, даже когда взорвался бензобак и темнота позади него осветилась новым разрывом. Синий покинул этот мир и был преобразован.
Глава 5
Все мы живем двойной жизнью. У каждого из нас есть своя реальная жизнь и потаенная жизнь.
Мы настоящие только в своей тайной жизни. Мы смотрим на симпатичную женщину, новую сотрудницу в мини-юбке, и в тайной жизни не видим ни вен, готовых разорваться под ее кожей, ни родинки, своей формой напоминающей старый кровоподтек. Она безупречна в отличие от той, которую мы оставили где-то позади себя утром, мысли о новых ухищрениях в спальне уже забыты, как рождественская свеча, и о них никто не вспомнит еще многие месяцы. И мы берем за руку новую фантазию, незапятнанную действительностью, и уводим ее, и она видит нас такими, какие мы есть настоящие.
Мы храбры и сильны в своей тайной жизни и не страдаем от одиночества, поскольку место когда-то любимых (и когда-то желанных) супругов легко занимают другие. В тайной жизни мы выбираем совсем другую дорогу — ту, которая уже предлагалась нам однажды, но от которой мы ушли в сторону. Мы живем жизнью, которой могли бы жить, которую нам заменили наши мужья или жены, заботы и печали наших детей, придирки мелких тиранов в конторе. Мы становимся тем, кем могли бы стать.
В своей тайной жизни мы мечтаем об ответном ударе. Мы направляем пистолет и нажимаем на спусковой крючок, и это не стоит нам ничего.
Нет никаких сожалений о причиненной ране, о сгорбившемся, уже слабеющем теле, которое оставляет душа. А рядом ждет тот, другой, кто соблазнял нас, тот, кто обещал, что все будет так, как хотелось бы, внушал нам, что это и есть наша судьба. И этот другой просит только одну маленькую привилегию: ему надо прижаться губами к умирающему мужчине, испускающей дух женщине и почувствовать на вкус сладость того, что исходит от них к нему. Он требует только этого, и кто мы такие, чтобы отказываться?
Имя того, другого, — сладкоголосый Брайтуэлл. Он прикормил нас историей нашего прошлого, рассказал нам, как он долго-долго блуждал в поисках тех, кто был потерян. Мы не верили ему сначала, но он знает способ убедить нас. Его слова внутри нас распадаются на элементы, всасываются нашей кровеносной системой и, в свою очередь, становятся частью нас самих. Мы начинаем вспоминать. Мы глубже заглядываем в его зеленые глаза и узнаем наконец правду.
В своей тайной жизни мы когда-то были ангелами. Мы обожали и преклонялись, и нас обожали, и перед нами преклонялись. А когда мы пали, нас жестоко наказывают вечной отметиной прошлого, всего утерянного нами, мучительной памятью обо всем, что однажды было нашим.
Мы не похожи на остальных. Нам было открыто все, и в этом откровении заложена суть свободы.
Теперь мы живем своей тайной жизнью.
Я проснулся и понял, что лежу один в кровати. Колыбель Сэм была пуста, матрасик холоден на ощупь, как если бы на него никогда не клали ребенка.
Я подошел к двери и услышал какие-то звуки, раздающиеся из кухни внизу, натянул тренировочные штаны и пошел вниз.
Через полуоткрытую дверь я видел тени, двигавшиеся в кухне, услышал, как открылась дверь туалета, затем закрылась. Женщина разговаривала. «Рейчел, — подумал я, — она спустилась с Сэм вниз, чтобы покормить ее, и говорит с девочкой, как всегда говорит с нею, возясь с домашними делами, делясь с дочуркой мыслями и надеждами». Я толкнул дверь, и кухня предстала передо мной.
У кухонного стола сидела маленькая девочка, слегка наклонив голову, и ее длинные белокурые волосы касались деревянной поверхности стола и пустой тарелки на столе перед нею, синий узор по краю которой слегка потускнел. Она не двигалась. Что-то капнуло с лица девочки и упало на тарелку, расплывшись красным пятном на ее поверхности.
«Кого ты ищешь?»
Это спросила не девочка. Этот голос, казалось, долетал до меня откуда-то из далекого, темного места и одновременно слышался совсем близко, будто кто-то невидимый нашептывал мне в ухо, обдавая леденящим холодом.
Они вернулись. Я хочу, чтобы они ушли. Я хочу, чтобы они оставили меня и дали мне жить.
«Ответь мне».
Не тебя. Я любил тебя и буду всегда любить тебя, но тебя больше нет.
«Нет. Мы здесь. Везде, где есть ты, там будем и мы».
Пожалуйста, мне нужно, чтобы вы наконец обрели покой. Все обращается в прах. Вы рвете меня на части.
«Она не останется. Она оставит тебя».
Я люблю ее. Я люблю ее, как когда-то любил тебя.
«Нет! Не говори так. Скоро она уйдет, но, когда она покинет тебя, мы все еще будем здесь. Мы останемся с тобой, и мы будем лежать подле тебя в темноте».
Стена справа от меня затрещала, на полу образовался разлом. Разбилось окно, и осколки стекла рассыпались передо мной. Каждый осколок отражал лес, и звезды, и лунный свет, как если бы целый мир распадался вокруг меня на части.
Наверху расплакалась дочка, и я побежал туда, перепрыгивая через ступеньки. Рейчел стояла у колыбели с Сэм на руках.
— Где ты была? — спросил я. — Я проснулся, а вас нет.
Рейчел посмотрела на меня. Она выглядела усталой. На ночной рубашке виднелись пятна.
— Мне пришлось поменять пеленки Сэм. Я отнесла ее в ванную, чтобы не разбудить тебя.
Рейчел положила Сэм в кроватку. Убедившись, что дочери удобно и сухо, собралась лечь и сама. Я постоял над Сэм, наклонился и осторожно поцеловал ее в лоб.
Маленькая капелька крови скатилась на лицо крошки. Я вытер кровь большим пальцем, затем подошел к зеркалу в углу комнаты. Под левым глазом торчал маленький осколок стекла. Я дотронулся до него и укололся. Уже осторожнее нащупал осколок и вытащил его. Капля крови, как слеза, стекла по щеке.
— С тобой все в порядке? — спросила Рейчел.
— Я порезался.
— Сильно?
— Нет, — ответил я. — Ничего страшного.
* * *
В Нью-Йорк я уезжал на следующий день, рано утром. Рейчел сидела за столом на кухне, на том самом месте, где ночью сидела маленькая девочка, кровь которой медленно капала, образуя маленькую лужицу на тарелке. Сэм проснулась два часа назад и почему-то неудержимо плакала. Обычно, если девочка выспалась и была накормлена, ей доставляло удовольствие простодушно наблюдать за происходящим вокруг. Уолтер особенно привлекал ее внимание, появление пса всякий раз заставляло лицо Сэм светиться. И пес предпочитал держаться поближе к девочке. Я знал, что собак иногда приводит в замешательство появление новорожденного, поскольку нарушает иерархию в доме и создает путаницу в их головах, соответственно, заставляя активно выражать неприязнь к младенцам. Уолтер вел себя иначе. Хотя он был молод, он, казалось, сразу принял на себя определенные обязательства по защите маленького существа, которое появилось на его территории. Даже накануне, в суете праздника, он не сразу позволил себе отойти от Сэм. Судя по всему, он позволил себе расслабиться и занял место подле Эйнджела и Луиса, только убедившись в постоянном присутствии Джоан рядом с девочкой.
Фрэнк уже уехал на работу, избежав встречи со мной перед отъездом. Джоан еще не проснулась, но еще вечером она предложила Рейчел побыть с ней, пока я буду в отъезде. Я был благодарен ей за заботу, да и Рейчел приняла предложение матери без возражений. Наш дом был хорошо защищен. События недавнего прошлого заставили меня позаботиться об этом. Система датчиков движения предупреждала нас о всяком чужом присутствии в наших владениях (разве только лисы в силу своих малых размеров могли проскочить незамеченными), на главных воротах, во дворе и на стене дома, обращенной в сторону болота, круглосуточно работали видеокамеры, передавая изображение на мониторы в моем кабинете. Стоила вся эта система безопасности значительных средств, но она себя оправдывала.
— Всего на пару дней, — сказал я, целуя Рейчел на прощание.
— Я все знаю и понимаю.
— Буду звонить.
— Хорошо.
Она держала Сэм на руках, тщетно пытаясь ее успокоить. Я поцеловал Сэм и почувствовал тепло Рейчел, ее груди, коснувшейся моей руки. Мы не были близки с тех пор, как родилась Сэм, и это еще больше отдаляло нас друг от друга.
Я молча вышел из дома и направился в аэропорт.
