Глава 15

Книга: Сборник "Чарли Паркер. Компиляция. кн. 1-10

Луис и Эйнджел добросили меня до «мустанга», а затем последовали за мной в заведение «Яванский Джо». Я чувствовал себя абсолютно опустошенным, даже больным. Вспоминал полный ненависти взгляд, что бросил на меня Абель перед смертью. Думал о молодом бандите, над которым надругались в момент смерти, и о старике, нагруженном медной проволокой да парой ботинок и ушедшем с ношей в сырую, холодную ночь.

У кафетерия Луис и Эйнджел договорились между собой остаться снаружи: выпить мокко прямо в машине. Ли Коул давно ждала у окна — джинсы заправлены в высокие сапоги с меховой опушкой, белый шерстяной жакет застегнут на все пуговицы, до самого горла. Когда Ли встала поздороваться со мной, свет выхватил несколько серебристых прядей в ее волосах. Она мягко поцеловала меня и крепко обняла. Ее тело задрожало, и я почувствовал, что она рыдает у меня на плече. Не снимая руки с ее плеча, я осторожно отстранил Ли, не сводя с нее глаз, пока она, смущенно отвернувшись, искала по карманам платок. Ли по-прежнему была красива. Уолтеру повезло с женой.

— Она пропала, Верди, — сказала Ли, усаживаясь на стул. — Мы не можем ее найти. Помоги мне.

— Ведь она была у меня всего несколько дней назад. Она останавливалась в городе на несколько часов со своим приятелем.

— Я знаю, — кивнула Ли. — Она звонила нам из Портленда. Сказала, что вместе с Рики едет дальше. Потом еще раз звонила из какого-то места намного севернее. И больше от нее мы известий не имели. Ей был дан строжайший наказ звонить нам каждый день — просто чтобы мы знали, что с ней все в порядке. Но когда мы перестали получать от нее известия...

— Вы в полицию обращались?

— Уолтер звонил. Они сказали, что она запросто могла убежать с Рики. Месяц назад Уолтер поругался с ней из-за того, что внушал ей: надо, дескать, больше думать об учебе и поменьше бегать за парнями. Ты же знаешь, какой он. А став пенсионером, он ничуть не стал деликатнее.

Я кивнул. Да, этот разговор я себе хорошо представлял.

— Когда вернешься домой, позвони специальному агенту Россу в Манхэттенский офис ФБР. Он проверит, есть ли имя Эллен в сводной базе НЦУД. Национальный центр по уголовным делам ведет учет всех пропавших лиц, взрослых и детей, заявления об исчезновении которых поступали в полицию. Если ее имени в базе нет, значит, полиция не занимается вашим делом как следует. Росс поможет вам разобраться с этим.

Ли слегка приободрилась:

— Я попрошу Уолтера.

— Он знает, что ты встречаешься здесь со мной?

— Нет. Когда я попросила его связаться с тобой, он отказался. Он уже был в городе и пытался нажать на местных полицейских. Они ему сказали, что самое лучшее в этом деле — подождать. Но это, как ты понимаешь, не для Уолтера. Он поездил по округе, расспрашивал людей в других городках, но нигде не нашел никакой зацепки. Вернулся он только вчера, однако не думаю, что он останется дома. Я предупредила его, что мне надо выбраться из дома, а сестра подежурит на телефоне. Билет я заказала заранее. Пыталась дозвониться тебе на мобильный, но мне ни разу не удалось. Вот я и приехала сюда, а в полиции Скарборо мне сказали, где ты живешь. Я не знаю... — Она замялась. Потом продолжила:

— Я не совсем в курсе, что произошло между тобой и Уолтером. Так, какие-то обрывки разговоров слышала. Ну и, в общем, смогла догадаться, но это не имеет ничего общего с поведением моей дочери. Я оставила ему записку на холодильнике. К настоящему времени он ее уже нашел...

Ли уставилась в окно, словно мысленно прокручивала перед собой эту сцену и воображала реакцию Уолтера на содержание записки.

— Есть хотя бы ничтожная вероятность того, что полиция права и она просто сбежала? — спросил я. — В общем-то она никогда не относилась к подобному типу детей. И, когда мы встретились, по ее виду нельзя было сказать, что у нее какие-то проблемы. Но, если в дело вмешивается любовь, люди становятся порой весьма странными.

В первый раз за все это время Ли улыбнулась:

— Я еще помню, как это бывает. Может, я и постарше тебя, но, как видишь, пока жива.

Улыбка постепенно сползла с лица Ли, когда до нее дошел смысл собственных слов. И я понимал, что теперь она пытается прогнать страшные догадки по поводу того, что могло случиться с Эллен.

— Нет, она не сбежала. Я знаю ее. Эллен никогда так с нами не поступала, как бы сильно мы с ней ни ссорились.

— А как насчет этого парня — Рики? У меня создалось впечатление, что они очень разные.

Ли немного знала о семье юноши. Лишь то, что их мать оставила семью, когда ему было три года, а его и трех сестер растил отец, который вкалывал на двух работах. Рики учился в колледже на деньги, полученные по гранту. Человек довольно вспыльчивый, он бывал грубоват, но Ли не считала, что в действиях парня мог быть некий злой умысел или что он стал бы устраивать подобный побег с девушкой.

— Ты будешь ее искать, Берд? Я все время думаю о том, что она в беде. Может, они поехали автостопом и что-то случилось? Или кто-то... — Она резко умолкла, потянулась ко мне, взяла мою за руку и снова повторила:

— Ты найдешь ее для меня?

Я подумал о Билли Перде и о людях, охотящихся за ним, о Рите и о Дональде, о детской руке, торчавшей из массы сырых, гниющих листьев. Я чувствовал свой долг перед умершей молодой женщиной, которая хотела как-то устроить свою жизнь и жизнь своего ребенка, но погибла от рук убийцы. А сейчас и Билли двигался навстречу какой-то беде, может быть, к расплате, и я не в силах был спасти его. Возможно, сейчас мой долг как раз и состоял в том, чтобы помогать живым. В том числе и Эллен, которая иногда присматривала за моей дочкой, пока та была жива.

— Я буду искать ее, — твердо ответил я. — Ты мне не скажешь, откуда она тебе в последний раз звонила и куда направлялась?

Пока Ли мне отвечала, казалось, мир как-то странно разворачивался на своих осях, отбрасывая странные тени на знакомые места, превращая все в причудливую версию себя самого в прошлом. И я проклял Билли Перде. Потому что каким-то образом — хотя я и не мог еще понять, каким именно, — он сделался ответственным за происходящее, был причастен ко всему. После слов Ли миры, прежде отдаленные друг от друга, совместились в некие странные новообразования: будто огромные плиты, двигающиеся под землей, сошлись вместе, чтобы образовать новый, темный континент.

— ...Она сказала, что они едут в Темную Лощину.

Я подбросил ее в аэропорт Портленда, прямо к самолету до Нью-Йорка, потом поехал домой. Эйнджел и Луис сидели в гостиной и смотрели какое-то бестолковое ток-шоу по кабельному телевидению.

— Это шоу «Я не могу жениться на тебе, ты не девственница», — проронил Эйнджел. — По крайней мере, они не притворяются девственницами. Иначе название звучало бы по-другому: «Я не могу жениться на тебе, потому что ты врунья».

— Или «Я не могу жениться на тебе, потому что ты уродина», — предложил Луис, потягивавший эль из бутылки, вытянув ноги на стул перед собой. — Боже, где они набирают всех этих придурков для своих шоу? Отлавливают на стоянках грузовиков? — он в сердцах выключил звук и отшвырнул пульт.

— Как поживает Ли? — спросил Эйнджел неожиданно серьезно.

— Она держится. Но с трудом.

— Так в чем дело?

— Мне придется снова отправиться на север, и, похоже, вы оба мне там понадобитесь. В последний раз Эллен Коул звонила с дороги, находясь на пути к Темной Лощине. То самое место, где вырос Билли Перде и куда он, судя по всему, сейчас намылился.

Луис пожал плечами:

— Ну, и мы туда же.

Я присел рядом с ним на подлокотник кресла:

— Могут быть проблемы.

— Господи, Берд, невозможно жить без них!

— Как зовут нашу проблему? — поинтересовался Луис.

— Рэнд Дженнингс.

— И кто он?

— Шеф полиции в Темной Лощине.

— И он не любит тебя, потому что... — подхватил Эйнджел в тон Луису.

— ...у меня была интрижка с его женой.

— Ну-у, ты, мужик, даешь, — протянул Луис, — ты можешь споткнуться на ровном месте, упасть и, падая, все усложнить и запутать.

— Это случилось давно.

— Достаточно давно, чтобы Дженнингс забыл и простил?

— Скорее всего, нет.

— Написать ему или послать цветов, что ли?

— Мог бы что-то получше посоветовать. Помощи, я смотрю, от тебя...

— Не я спал с его женой. Мои шансы наладить контакт получше твоих. Ты виделся с ним, когда был там в последний раз?

— Нет.

— А с женщиной?

— Да.

Теперь Эйнджел рассмеялся:

— Ну, ты, Берди, молодец! Есть хоть какой-то шанс, что ты будешь вести себя тихо, когда мы там появимся? Или ты собираешься возобновить старое знакомство?

— Мы случайно встретились. Это не специально.

— Угу. Ты это Рэнду Дженнингсу скажи — типа, привет Рэнд, это все так, случайно. Я тут прогуливался и наткнулся на твою благоверную. Прямо-таки слышу его смех, в то время как он направляется к себе в спальню.

Луис прикончил пиво, убрал ноги со стула, встал и опять включился в обсуждение:

— Нас сегодня явно поимели.

— Так сложилось. Мы сделали что смогли, — ответил я.

— Тони Сэлли от нас теперь не отстанет. А уж тем более Стритч.

— Знаю.

— Не хочешь рассказать, что произошло на верхнем этаже?

— Я чувствовал, что он меня там ждет. Просто ощущал, знал наверняка: если буду за ним охотиться, мне конец. Несмотря на преследующие меня призраки из прошлого, умирать вовсе не хочется. И я не собирался подыхать у Стритча на руках — ни там, ни где бы то ни было.

Луис остановился у двери, взвешивая мои слова.

— Если ты это ощущал, значит, так оно и было, — произнес он после паузы. — Иногда между живыми и нежитью граница весьма тонкая. Тем не менее при следующей встрече я Стритча добью.

— Если я тебя не опережу. — И я не шутил, несмотря на только что изведанные страх и неудачу.

Рот Луиса изогнулся в характерной для него полуусмешке:

— Ставлю доллар, что не опередишь.

— Пятьдесят центов, — заявил я. — Половину гонорара ты уже заработал.

— Похоже, что так... — ответил он задумчиво. И повторил твердо:

— Похоже, что так.

Луис и Эйнджел уехали рано утром. Один отправился в аэропорт за билетами, а другой — на поиски следов трейлера Билли: вдруг копы что-то упустили. Я уже закрывал за ними дверь, когда на дорожке, ведущей к дому, появилась машина Эллиса Ховарда. Затем и сам Эллис с трудом выбрался из нее. Бросил взгляд на мою дорожную сумку и ткнул в нее пальцем:

— Куда-то отправляешься?

— Угу.

— И не хочешь говорить, куда именно?

— Угу.

Он стукнул ладонями по капоту моего «мустанга», как будто, выплескивая свою злость, отыгрывался на бессловесном металле.

— Где ты был вчера вечером?

— Возвращался из Гринвилла.

— И в котором часу въехал в город?

— Около семи. Может, мне стоит позвонить моему адвокату?

— Сразу поехал домой?

— Нет, оставил машину на стоянке и встретился со знакомой в заведении «Яванский Джо». Так мне звонить адвокату?

— Ну, разве что ты собираешься мне кое в чем признаться... Я-то собирался рассказать тебе, что случилось в комплексе Портлендской железнодорожной компании вчера вечером. Но, возможно, ты уже все знаешь, судя по тому, что твой «мустанг» видели вчера вечером у залива.

Все ясно: Эллис забрасывал удочку. Ничего конкретного на меня у него не имелось, а я не собирался падать на колени и умолять о пощаде.

— Я же сказал: кое с кем встречался.

— Этот человек еще в городе?

— Нет.

— И ты понятия не имеешь о том, что случилось в комплексе вчера?

— Я стараюсь по возможности избегать новостей. Они влияют на мою карму.

— Если б у меня была малейшая надежда, что это поможет, я бы тут же засунул тебя в камеру, где всю твою карму быстренько вытрясли бы. Мы нашли четыре тела в комплексе, все — из банды Тони Сэлли. Плюс два трупа федеральных агентов в машине поблизости. И еще один. Таинственный покупатель.

— Таинственный покупатель? — переспросил я, но думал при этом о другом. По моим подсчетам, трупов в комплексе должно было остаться пять. Значит, один из помощников Тони выжил и скрылся. Это означало, практически наверняка, что Тони уже был в курсе того, что мы с Луисом присутствовали в здании.

Эллис внимательно посмотрел на меня, пытаясь определить по выражению моего лица, как много я знаю. Рассказывая мне все это, он напряженно ждал реакции, но я его, видимо, разочаровал.

— Мы нашли мертвого полицейского Элдриха, канадца из Торонто. Три пули из двух разных пистолетов. Выстрел в голову был смертельным...

— Я жду твоего «но».

— "Но" заключается в том, что это не Элдрих. По удостоверению вроде Элдрих, а по отпечаткам пальцев и по лицу — нет. И теперь у меня на шее сидит полицейское управление Торонто, завывая на все лады, чтобы я нашел их пропавшего парня, а тут еще куча федеральных агентов, которые очень интересуются Джоном Доу, застрелившим пару их сотрудников. К тому же лучшая четверка из бостонской мафии занимает места в нашем морге, которые морг не обязан им предоставлять. Люди из отдела медицинской экспертизы, похоже, всерьез задумались, а не переехать ли сюда насовсем, раз мы такие замечательные клиенты. Плюс Тони Сэлли не видно с того самого вечера в «Редженси».

— Он все еще в списке?

— Брось, Берд. Я не в том настроении. Не забывай, что Виллефорд так и не нашелся. И, пока ты не появился, он знал о Билли Перде не больше, чем о ком-либо другом.

Я оставил последнюю фразу без комментариев. Не хотелось думать, что из-за меня с Виллефордом могла случиться беда. Я лишь спросил:

— Из Бангора пришло что-нибудь на Шерри Ленсинг?

— Нет. По делу Риты Фэррис и ее сына — тоже ничего. Это и стало второй причиной, по которой я сюда заглянул. Так ты ничего не хочешь мне сообщить? Скажем, чем ты занимался в Бангоре, а потом в Гринвилле?

— Я же говорил: Билли в Бангоре пытается отыскать следы родителей. Думаю, в ходе поисков он попал в переплет, и у него теперь проблемы.

— А он нашел их след?

— Кто-то нашел.

Эллис приблизился вплотную и склонился ко мне. Глаза его, казалось, приобрели просто угрожающие размеры.

— Берд, либо ты мне — прямо сейчас — говоришь, куда направляешься, либо — клянусь Богом! — я тебя арестую на месте. И тогда пусть ребята из отдела баллистики проверяют твою «пушку».

Я понимал: Эллис не шутит. И, хотя пистолет с глушителем лежал сейчас на дне залива, рядом с Мифлином, у меня не было возможности задерживаться здесь из-за этого — следовало спешить с поисками Эллен Коул.

— Я отправляюсь на север, в местечко под названием Темная Лощина. Пропала дочь моих друзей. Попытаюсь найти ее. Это с ее матерью я встречался вчера в «Яванском Джо».

Лицо Эллиса слегка смягчилось:

— А это простое совпадение, что Билли родом из Темной Лощины?

— Я не верю в совпадения.

Он еще раз погладил капот «мустанга». И, похоже, принял решение:

— И я не верю. Ты оставайся на связи, Берд, понял меня? — он повернулся и пошел к своей машине.

— Ну так что — это все? — меня удивило, что он слишком легко отстал от меня.

— Нет, думаю, не все. Но я недостаточно хорошо представляю, что еще можно сделать, — Эллис стоял у открытой двери машины, пристально глядя на меня:

— Если говорить откровенно, Берд, я все прикидываю и взвешиваю. Допустим, зацапаю тебя сейчас и прижму как следует: может, ты и расскажешь нам кое-что? Или лучше оставить тебя шляться по округе, проверяя за тобой закоулки? Пока весы склонились в пользу второго варианта. Но это только пока. Помни об этом.

— То есть ты решил меня пока не привлекать?

Он не ответил. Лишь покачал головой, сел в машину и уехал, оставив меня в раздумьях о Тони Сэлли, о Стритче и о старике в баре, который безропотно ожидал, когда наступающий новый мир сметет его с лица земли.

Я сказал Эллису правду, но не всю. Мы действительно отправлялись в Темную Лощину и намеревались быть там к вечеру. Однако сначала я и Луис планировали нанести визит кое-кому в Бостоне. Существовала мизерная вероятность того, что Тони Сэлли захватил Эллен Коул: возможно, в надежде использовать ее как противовес — на тот случай, если я обнаружу Билли Перде раньше него. Даже если это и не соответствовало действительности, все равно имелась пара дел, по которым настоятельно требовалась доскональная проверка, прежде чем мы выступим против Сэлли снова. В отличие от своих подручных, Тони слыл человеком со статусом. Вступая в борьбу с ним, важно было представлять себе возможные последствия этого шага.

До того как встретиться с Луисом в аэропорту, я заскочил в мини-склад Крафта на Горхам-стрит. Здесь, в трех соседних отделах, хранилось все, что мне досталось из дедушкиного имущества: какая-то мебель, маленькая библиотека, несколько серебряных тарелок, латунный экран для камина, коробки со старыми папками и документами. Мне понадобилось пятнадцать минут, чтобы разыскать то, что меня интересовало, и отнести в машину: объемистую папку, туго перевязанную красной тесемкой. На ней имелась наклейка с надписью, сделанной витиеватым дедовским почерком: «Калеб Кайл».

Глава 16

Аль Зет оборудовал себе офис над магазином комиксов на Ньюбери-стрит. Это выбор мог показаться странным, но место его устраивало по определенным причинам: среди роскошных магазинов одежды бродили туристы, потягивали экзотические чаи, слонялись по галереям. Иными словами, место оживленное, кругом полно народа, да и прикрытие отличное. А кроме того, Аль Зет мог посылать за самыми разными сортами кофе и ароматизированными свечами в любое время, стоило только захотеть.

Мы с Луисом сидели напротив офиса Аль Зета в заведении «Бен и Джерри», где подавали мороженое, — ели шоколадные булочки с мороженым и пили кофе. Мы были единственными посетителями, которые расположились под открытым небом. Стояли такие холода, что мое мороженое даже не начало таять.

— Ты думаешь, он нас заметил? — поинтересовался я, оставив, наконец, в покое ложку, которую еле удерживал трясущимися от холода пальцами.

Луис невозмутимо потягивал свой кофе.

— Высокий, красивый темнокожий мужчина со своим белым мальчиком сидят на улице и едят мороженое среди треклятой зимы? Полагаю, кто-то должен был нас заметить.

— Не уверен, что мне нравится, когда меня называют мальчиком, — пробурчал я.

— Пристраивайся в очередь, блондинчик. За нами триста лет подобных обид.

В окне над магазином комиксов шевельнулась какая-то тень.

— Пошли, — скомандовал Луис. — Если бы не чертова холодина, мои сородичи давно уже правили бы миром.

В конце лестничного пролета мы остановились у деревянной двери без глазка, но с кнопкой звонка. Я нажал на него, и голос из динамика ответил:

— Да?

— Я ищу Аль Зета.

— Здесь нет Аль Зета, — раздался быстрый ответ с отчетливым акцентом, так что послышалось нечто вроде «нэталзэта». Последовал щелчок, и интерком умолк.

Луис еще раз надавил на звонок:

— Да? — раздался тот же самый голос.

— Мужик, открывай эту чертову дверь, да?

Интерком отключился, затем загудел, и мы прошли внутрь; дверь захлопнулась за нами. Мы прошли еще четыре лестничных пролета и оказались у обычной непокрашеной и к тому же открытой настежь двери. У ближайшего окна комнаты, прислонившись к стене, стоял приземистый плотный человек, его рука находилась где-то посредине между шеей и поясом, готовая выдернуть оружие при первой необходимости. Единственным украшением на стене были дешевые черно-белые часы, мягко отщелкивающие секунды. Я прикинул, что за ними, наверное, и должна располагаться скрытая камера наблюдения. Когда мы зашли в комнату, то на столе я заметил монитор: на экране виднелась пустая лестничная клетка. Я оказался прав.

В комнате находились четверо мужчин. Один из них — тот, что встретил нас у входа, приземистый и коренастый, отличался восковым оттенком кожи. Другой выглядел постарше: в белой рубашке с красным галстуком, черном костюме, с тяжелыми, отвисшими, как у бассет-хаунда, щеками; он сидел на потертом кожаном диване слева от двери, скрестив ноги. Его глаза прятались за маленькими круглыми темными очками. У стены вытянулся молодой франт, по-пижонски засунувший большие пальцы за ремень брюк; он оставил свой серебристо-серый пиджак распахнутым — так, чтобы была видна рукоятка его полуавтоматического пистолета. Серые брюки на нем казались слегка мешковатыми, сужаясь в трубочку там, где соприкасались с серебристыми ковбойскими сапогами. Видимо, стиль восьмидесятых во всю процветал в тех местах, откуда он явился.

Луис смотрел прямо перед собой, словно в комнате никого не было, кроме хозяина: четвертого мужчины, который сидел за тиковым столом, инкрустированным зеленой кожей. На поверхности стола только черный телефон, ручка с блокнотом и монитор с неизменным изображением лестницы на экране.

Аль Зет выглядел ухоженным, как владелец похоронного бюро на отдыхе. Тонкие седые волосы он зачесывал на косой пробор, они плотно прилегали к черепу и оставляли открытым огромный лоб. Морщинистое лицо с резкими чертами, глаза цвета темного опала, тонкие и сухие губы — все укладывалось в образ, лишь ноздри длинного носа были как-то странно удлинены, словно его специально предназначили для вынюхивания. В ткани его костюма-тройки смешались оттенки красного, желтого, оранжевого — цвета осени. Ворот белой рубашки был свободно распахнут, поскольку галстук отсутствовал. В правой руке Аль Зет держал сигарету, левая лежала на столе — ногти чистые и коротко подстриженные, но без следов маникюра. Аль Зет служил своего рода буфером между самыми богатыми и рядовыми членами организации. Если появлялись проблемы, он их решал. У него был талант к этому. Но ведь не имеет смысла делать маникюр, если твои руки то и дело пачкаются.

Перед столом отсутствовали стулья, мужчина на диване пребывал в неподвижности, так что нам пришлось стоять. Аль Зет кивнул Луису, затем внимательно и с явным одобрением принялся рассматривать меня.

— Ну-ну, знаменитый Чарли Паркер, — произнес он после долгой паузы. — Если бы я знал, что ты пожалуешь, я бы надел галстук.

— Да, тебя все знают. Как ты собираешься зарабатывать деньги в качестве частного сыщика? — пробурчал Луис. — Нанимать тебя для прикрытия — то же самое, что звать Джея Лино.

Аль Зет подождал, пока Луис договорит, а потом обратил свое внимание на него:

— А если бы я знал, что ты приведешь с собой такого же достойного спутника, то и других бы заставил надеть галстуки.

— Давно не виделись, — примирительно заметил Луис.

Аль Зет кивнул:

— У меня плохие легкие, — он небрежно помахал сигаретой. — Воздух Нью-Йорка мне не подходит. Я предпочитаю здешний.

Но дело было не только в этом: сама мафия изменилась. Мир «Крестного отца» стал историей еще до того, как фильм вышел на экраны. Легендарный образ итальянцев уже запятнала героиновая эпидемия семидесятых, а с тех пор такие ходячие катастрофы, как Джон Готти-младший, еще больше все испортили. Законы против рэкета и коррупции положили конец вымогательствам в строительных организациях монополиям мусорщиков и контролю мафии над Рыбным рынком на Фултон-стрит в Нью-Йорке. Героиновый бизнес, процветавший в пиццериях, исчез, сокрушенный ударами ФБР в 1987. Кто-то из старых боссов умер, кто-то сидел в тюрьме.

Тем временем азиаты распространились за пределы Чайнатауна, перейдя Кэнэл-стрит и добравшись до Маленькой Италии; черные и латиносы контролировали бизнес в Гарлеме.

Аль Зет нюхом чуял окончательную гибель и потому отправился бы еще дальше, на север, чтобы оттуда наблюдать за событиями в Нью-Йорке и заниматься проблемами непростой ситуации в Новой Англии. Сейчас он сидел в маленьком офисе над магазином комиксов в Бостоне и старался сохранить остатки стабильности на руинах былого. Вот почему Тони Чистюля был так опасен: он верил в старые мифы и все еще видел возможность личной славы на обломках организации. В нынешние времена, когда организация столь ослабела, его действия могли навлечь опасность на всех. Само существование Сэлли несло в себе угрозу для каждого, кто группировался вокруг него.

Франт слева от нас отошел от стены:

— Аль, они с грузом. Хочешь, чтобы я их облегчил?

Краем глаза я заметил, что бровь Луиса слегка приподнялась. Аль Зет не упустил эту перемену в лице Луиса и мягко улыбнулся.

— Я бы пожелал тебе успеха, — произнес он, — но, думаю, что оба наших гостя не из тех, кто легко расстаются со своими погремушками.

Выражение самоуверенности на лице франта резко померкло. Он еще не понял и сомневался, не проверяют ли его на самом деле.

— На вид о них такого не скажешь, — проронил франт.

— Вглядись повнимательнее.

Тот вгляделся. Но проницательности ему явно не хватало. Он еще раз посмотрел на Аль Зета, а потом сделал движение в сторону Луиса.

— На твоем месте я бы не стал этого делать, — мягко и спокойно отреагировал Луис.

— Ты не на моем месте, — резко сказал франт, но в его голосе прорезались осторожные нотки.

— Это точно, — добавил Луис. — А выступал бы я в твоей роли, уж точно не стал бы наряжаться, как дешевая шлюха.

Глаза парня полыхнули злобой:

— Ты еще будешь со мной так базарить, чертов ниг..!

Слово застряло в его глотке, словно он поперхнулся, когда Луис, мгновенно изогнув гибкое тренированное тело, метнулся к нему; левая рука моего приятеля цепко ухватила парня за шею, правая скользнула к его итальянской кобуре на поясе — и пистолет полетел на пол. Парень издал еще один булькающий звук, когда ударился о стену; с его губ потекла слюна, а из тела словно выпустили воздух. Затем его ступни стали медленно отделяться от пола: сначала от его поверхности оторвались каблуки, потом — носки ковбойских сапожек, и, наконец, единственным, что удерживало франта от падения, стала твердая рука Луиса. Лицо парня порозовело, затем побагровело. Луис не ослаблял хватки до тех пор, пока на пальцах франта и около его ушей не появилась синева. Затем хватка неожиданно ослабла, и несчастный рухнул на пол. Его руки судорожно хватались за воротник, пока он, хрипя и кашляя, пытался сделать несколько болезненных рефлекторных вдохов пересохшими легкими.

За все время инцидента в комнате никто даже не шелохнулся, потому что Аль Зет не подал никому никакого знака. Он смотрел на своего бойца таким взглядом, каким, вероятно, наблюдал бы за крабом с одной клешней, умирающим на песке пляжа. Насмотревшись, он опять повернулся к Луису:

— Вам придется его извинить. Некоторые из этих ребят учатся хорошим манерам и правильной речи на своей шкуре...

Выдержав паузу, Аль Зет перевел взгляд на коренастого мужчину, остававшегося недалеко от двери, и сделал жест сигаретой в сторону обмякшей фигуры франта на полу, сидевшего у стены с отсутствующим взглядом:

— Отведи парня в ванную комнату, поплескай на него водой. А потом постарайся объяснить, в чем он был неправ и в какой момент ошибся.

Здоровяк помог франту подняться на ноги и проводил его из комнаты. Крупный мужчина на диване по-прежнему не шевелился. Аль Зет встал из-за стола, прошелся до окна, задержался там на минуту, повернулся и оперся спиной о подоконник. Мы втроем теперь оказались как бы на одном уровне, и я увидел в этом признак хорошего расположения Аля Зета, в особенности после того, что произошло.

— Итак, чем я могу быть полезен, джентльмены?

— Ко мне на днях приходила в гости девушка... — начал я.

— Везет же кое-кому. Когда ко мне последний раз приходила девушка, мне это обошлось в пятьсот баксов, — он улыбнулся собственной шутке.

— Эта девушка — дочь моего друга, бывшего полицейского.

Аль Зет пожал плечами.

— Прошу прощения, но я не понимаю: при чем тут я?

— У меня была стычка с Тони Чистюлей после встречи с этой девушкой. Мне неприятно это говорить, но вряд ли Тони получил больше удовлетворения от столкновения, чем я.

Аль Зет сделал глубокую затяжку, шумно выдохнул дым через нос.

— Продолжай, — сухо сказал он.

— Я хочу знать: Тони захватил девушку, чтобы поквитаться? Если она у него, он должен вернуть ее назад. Ему не следует устраивать проблем с полицейскими, у него и без того хватает собственных неприятностей.

Аль Зет потер уголки глаз и кивнул без слов. Он взглянул в сторону жирного мужчины на диване. Тот слегка качнул головой; выражение глаз за темными стеклышками очков оставалось недоступным для присутствующих.

— Если говорить без обиняков, то вы хотите, чтобы я спросил Чистюлю, похищал ли он дочку бывшего полицейского? А если Тони это сделал, желательно ее вернуть, так?

— А если ты этого не сделаешь, — спокойно продолжил его мысль Луис, — нам придется самим это проделать.

— Вы знаете, где он? — спросил Аль Зет.

Я почувствовал, что атмосфера в комнате стала накаляться.

— Нет, — ответил я. — Если бы знали, то, скорее всего, здесь бы не стояли. По нашим прикидкам, ты можешь знать, где он.

Но что-то в интонации, с которой Аль Зет задал свой последний вопрос, подсказало мне: он не имел понятия о том, что Тони орудовал в том же городе без его ведома. И тут же стало ясно, что старый мафиози занимался оценкой своего нынешнего положения еще до того, как мы появились. Для этого и был нужен здоровяк на диване. Вот почему его не попросили выйти из комнаты при нашем приходе. Да он и не относился к тем людям, кого можно запросто попросить выйти за дверь. Толстяк как раз принадлежал другой категории — к тем, кто сами распоряжались, кому выйти, а кому остаться. Похоже, вопрос с Тони был решен. Впечатление это закрепили последовавшие затем слова Аль Зета.

— В сложившихся обстоятельствах вам было бы неразумно вмешиваться в это дело, — без нажима произнес он.

— При каких обстоятельствах? — поинтересовался я.

Аль Зет выпустил колечко дыма:

— Пусть частные дела таковыми и останутся. Если вы будете в них соваться, нам, возможно, придется оттолкнуть вас.

— Мы можем не поддаться.

— Вы не сможете сопротивляться, если будете мертвы.

Я пожал плечами:

— Вероятно, не так просто это осуществить.

Несмотря на расплывчатость выражений Аль Зета, содержавшаяся в них угроза прозвучала вполне отчетливо. Я обратил внимание и на то, как он тушил окурок в стеклянной пепельнице на столе — с усилием явно чрезмерным.

— Так вы не собираетесь держаться подальше от наших дел? — спросил Аль Зет.

— Меня ваши дела не интересуют. У меня есть другие заботы.

— Девчонка? Или Билли Перде?

На секунду он меня ошарашил. Но не более. Стало яснее ясного: Аль Зет ни на мгновение не снимал руки с пульса и намеревался поступать так до последнего момента, пока пульс не замрет.

— ...Потому что если речь идет о Билли, то здесь могут начаться трудности.

— Пропавшая девушка — мой друг, а Рита Фэррис, бывшая жена Билли, была моей клиенткой.

— Твоя клиентка мертва.

— Дело не только в ней.

Аль Зет скривил губы. Здоровяк на диване оставался невозмутимым, как Будда.

— Значит, ты человек принципов, — проговорил Аль Зет, и слово «принципов» прозвучало в его устах так, будто кто-то наступил на скорлупу фисташкового ореха. — Ну, я тоже человек принципов.

Я так не думал. Принципы — дорогая вещь, а по Аль Зету не скажешь, что у него в наличии моральный ресурс для этого. Я даже представить себе не мог, чтобы он, скажем, бросился тушить горящий детский приют.

— Не думаю, что наши с тобой принципы схожи, — произнес я вслух.

Он улыбнулся:

— Может, и так. — И повернулся к Луису:

— Ну, а ты тут при чем?

— При нем, — ответил тот, мягко кивнув головой в мою сторону.

— В таком случае нам нужен компромисс, — заключил Аль Зет. — Я прагматик. Если вы не будете глубоко лезть в это дело, я не стану вас убивать, пока не буду вынужден это сделать.

— Мудрый подход, — одобрительно заметил я, — с учетом того, что ты был гостеприимен и все такое.

На этом разговор закончился, и мы удалились.

Снаружи было хмуро и холодно.

— И что ты обо всем этом думаешь? — поинтересовался Луис.

— Похоже, Тони действует на свой страх и риск, и, возможно, полагает, что успеет со всем этим бардаком разобраться до того, как Аль Зет потеряет терпение. Думаешь, он захватил Эллен?

Луис ответил не сразу, и взгляд у него при этом сделался очень жестким:

— У него она или нет, не имеет значения. Все каким-то образом связано с Билли Перде. А это значит, что кому-то в конечном итоге несдобровать.

Мы дошли до Бойлстона и жестом подозвали таксиста. Когда он подкатил, Луис скользнул в машину и произнес:

— Логан.

Я жестом остановил его:

— Мы можем поехать объездным путем и заскочить кое-куда?

И Луис и водитель по очереди пожали плечами. Это выглядело со стороны нелепо, словно плохая пантомима.

— Гарвард, — сказал я. И взглянул на приятеля. — Тебе не обязательно ехать. Можем встретиться в аэропорту.

Бровь Луиса характерно взметнулась:

— Ну-у, нет, я уж потащусь. Если, конечно, ты не боишься, что я испорчу впечатление.

Таксист высадил нас возле монолита «Уильям Джеймс Холл», что неподалеку от Куинси и Киркленда. Я оставил Луиса в вестибюле и поднялся на лифте. Офис факультета психологии располагался в комнате 232. На ладонях у меня выступил пот, живот сводило. В офисе вежливая дама-секретарь сообщила мне, где находится кабинет Рейчел Вулф. Но добавила, что ее самой сегодня не будет: она в командировке до завтрашнего утра, поехала на семинар.

— Ей что-нибудь передать? — поинтересовалась секретарь.

На секунду мне захотелось развернуться и немедленно уйти. Но вместо этого я достал из бумажника одну из моих визиток. На оборотной стороне написал свой номер телефона в Скарборо и отдал визитку секретарю.

Она улыбнулась. Поблагодарив ее, я вышел из офиса.

Вместе с Луисом мы направились на Гарвард-сквер опять ловить такси. Всю дорогу до Логана мы не разговаривали.

— А раньше ты так поступал? — с едва заметным намеком на улыбку поинтересовался он.

— Однажды. Но в последнее время так далеко я еще не заходил.

— То есть ты ее как бы преследуешь?

— Какое там преследуешь, мы же знакомы.

— О-о! — он многозначительно кивнул. — Ну, спасибо, что просветил. Я раньше так отчетливо не понимал всех различий...

Некоторое время он молчал, а потом снова задал вопрос:

— Ну и что ты пытаешься этим самым добиться?

— Пытаюсь дать понять, что готов извиниться.

— Хочешь к ней вернуться?

Я забарабанил пальцами по стеклу.

— Просто не хотелось бы, чтобы все было между нами так, как сейчас. Вот и все. Откровенно говоря, я не совсем уверен в правильности того, что сейчас делаю. И, как уже говорил, даже не уверен в своей готовности к переменам.

— Но ты любишь ее?

— Да.

— Ну, тогда сама жизнь покажет, когда ты будешь готов.

После этого Луис до самого аэропорта молчал.

Глава 17

Эйнджел встретил нас в аэропорту. Перед тем как отправиться на север, мы поехали перекусить в торгово-развлекательный центр, где было множество продуктовых лавочек.

— Черт, — выругался Эйнджел, пока мы катили по Мэйн Молл-роуд. — Вы только посмотрите! Тут тебе и «Бургер Кинг», и «Международный дом блинчиков», и твой «Данкин Донатс», и всевозможные пиццерии. Да у тебя под боком все четыре основные группы еды! Поживешь тут подольше, так они вообще будут тебя перекатывать с рук на руки.

Подкрепляясь в китайском ресторанчике, мы рассказали ему о нашей стычке с Аль Зетом. В свою очередь он передал нам помятое письмо на имя Билли Перде, адресованное Рональду Стрейдиру.

— Копы и федералы хорошо поработали, но к старине Рональду они не нашли правильного подхода.

— Ты поговорил с ним о его собаке? — поинтересовался я.

— И о собаке говорил, и даже попробован жаркое... — На его лице появилось отвращение.

Я знал, что Рональд не брезговал добычей на дорогах, несмотря на законы штата, запрещающие использовать сбитых на магистралях животных. Сам я не видел никакого преступления в том, чтобы употребить в пищу тушу оленя или тушку белки. Не стоило оставлять их пропадать и разлагаться на обочине. Рональд делал отличные стейки из дичи и подавал с картофелем и морковью, которые сохранял в песке всю зиму.

— Он сказал мне, что это была белка, — заявил Эйнджел, — но пахло оно скунсом. Было не очень-то вежливо уточнять... Похоже, это письмо пришло около недели назад, но Рональд не смог его передать, так как не видел Билли.

На письме имелась марка со штампом Гринвилла. Оно оказалось коротким: в основном содержало приветы, пожелания, что-то насчет ремонта дома, какую-то ерунду о старой собаке, которая все еще жила в доме автора письма, а адресат якобы мог помнить ее еще щенком. Все это было подписано стариковскими каракулями: «Мид Пайн».

— Значит, они поддерживали связь все эти годы, — прокомментировал я.

Судя по всему, подтверждались мои предположения: если Билли и стал бы искать у кого-нибудь помощи, то этим человеком мог быть в первую очередь Мид Пайн.

Мы ехали до Темной Лощины без остановок, Эйнджел и Луис вовсю гнали свой «меркурий». Чем дальше мы продвигались на север, тем гуще становился туман, так что вся поездка из Портленда в Темную Лощину представляла собой передвижение в странном, призрачном мире, где огни домов не светились ярко, а тускло мерцали и свет от фар проезжающих автомобилей разрезал лишь пространство перед ними, где придорожные указатели называли имена городов, которые представали перед нами в виде вытянутых вдоль дороги построек, без ярко выраженного центра. В метеопрогнозах обещали снегопады, и это означало, что скоро прибудут снегоуборочные машины — зарычат, заработают вдоль федеральной трассы. Но пока Гринвилл оставался спокойным, тихим, на обочинах лежал снег вперемежку с песком. За все время пути до Темной Лощины я обогнал только две машины на неровной, ухабистой дороге Лили-Бэй.

Когда мы заехали в знакомый мне мотель, та же самая, что и в прошлый раз, женщина с тщательно уложенной прической внимательно рассматривала заполненные бланки; рядом, свернувшись почти в клубок, спал на стойке коричневый кот. Переговоры с ней вел Эйнджел, а Луис сосредоточился на разглядывании туристических буклетов на стойке. Когда я вошел, он бросил на меня быстрый взгляд — вот и вся реакция на мое присутствие.

— Джентльмены будут проживать в одном номере? — поинтересовалась дама с ухоженной прической.

— Да, мадам, — ответил Эйнджел с выражением вековой мудрости на лице, — сэкономленный доллар — все равно, что найденный.

Дама перевела взгляд на Луиса, одетого в черный костюм, белую рубашку и черное пальто.

— Ваш друг — священник?

— Почти. Он строго придерживается Ветхого Завета. Око за око, и все такое.

— Как мило. У нас нечасто останавливаются религиозные служители.

На лице у Луиса появилось тоскливое выражение мученика, который вдруг узнал, что пытка будет более суровой, чем он ожидал.

— Возможно, вас заинтересует эта информация: у нас сегодня служба в баптистской церкви. Добро пожаловать! Ведь вы тоже можете присоединиться.

— Благодарю, мэм, — ответил Эйнджел, — но мы готовимся к собственной церемонии.

— Только если она не потревожит других постояльцев, — с понимающим видом сказала дама.

— Мы сделаем все возможное для этого, — проронил Луис, забирая ключи от комнаты.

Когда я подошел к стойке, женщина узнала меня:

— Опять к нам? Вам, должно быть, понравилось в Темной Лощине.

— Надеюсь узнать о ней побольше. Возможно, вы мне поможете немного?

— Конечно, если смогу, — улыбнулась она в ответ.

Я протянул ей увеличенную на цветном ксероксе фотографию Эллен Коул, для чего заранее снял копию с маленького фото, какие делают для удостоверения личности:

— Вы узнаете эту девушку?

Дама взглянула, прищурив глаза за толстыми стеклами очков:

— Да. С ней что-то случилось?

— Надеюсь, нет. Она вроде как потерялась, и ее родители попросили меня помочь отыскать ее.

Женщина снова посмотрела на фото, часто кивая головой:

— Да, я припоминаю ее. Шериф Дженнингс спрашивал о ней. Она останавливалась здесь на одну ночь, причем с молодым человеком. Могу назвать вам точную дату.

— Будьте так добры.

Из зеленого металлического ящика она достала регистрационный формуляр и проверила записи:

— Пятого декабря. Счет оплачен по кредитной карте на имя Эллен Коул.

— Не припоминаете ли чего-нибудь необычного?

— Да ничего особенного. Им кто-то посоветовал сюда поехать. Кто-то подбросил их из Портленда. Вот практически и все. Я запомнила, что она очень красивая. Он немного угрюмый, но в этом возрасте они все такие. Уж мне ли не знать: одна четверых парней вырастила, и до двадцати пяти они были не жизнерадостней портовых крыс.

— Эта пара не говорила вам, куда они собирались направиться дальше?

— На север, я так понимаю. Может быть, на Каталин. Откровенно говоря, я им посоветовала, если у них есть свободное время, заглянуть на озеро и полюбоваться закатом. Им пришлась по душе эта мысль. Действительно прекрасный вид. И очень романтично, особенно для такой молодой пары. Я им позволила выписаться днем, чтобы не пришлось собираться в спешке.

— А они не говорили, кто посоветовал им заехать в Темную Лощину?

По-моему, несколько странный совет. Ничего особенно интересного я здесь не видел. По крайней мере, такого, ради чего стоило ехать в подобную глушь.

— Естественно, говорили. Какой-то пожилой мужчина, которого они встретили по дороге. Они подбросили его до нужного ему места. И, может быть, он встретился с ними здесь до того, как они уехали.

— А они не упоминали его имени? — я почувствовал, как у меня похолодело в животе.

— Нет. Хотя... Им показалось, что, судя по разговору, он не похож на местного, — заметила она. Ее брови слегка нахмурились. — Больше про него они и не говорили ничего. Да и потом, что им мог сделать старик? — Видимо, она хотела, чтобы вопрос прозвучал риторически, но впечатление к концу фразы сложилось совсем другое.

Женщина извинилась, сказав, что больше ничего не может добавить. Потом показала по туристической карте, как мне добраться до площадки, откуда видно озеро. Я ее поблагодарил, оставил дорожную сумку в номере и постучал в дверь соседнего, который занимали мои приятели. Эйнджел впустил меня. Луис развешивал свои костюмы в тесном коричневом шкафу. Я отбросил на время мысли о старике: не хотелось спешить с выводами.

— Интересно, как люди здесь развлекаются? — спросил Эйнджел, тяжело опускаясь на одну из кроватей. — Здесь все как в монастыре.

— Переживают зиму, — отвечал я, — ждут лета.

— Это свойственно больше деревьям. Они так выполняют свое предназначение.

Луис закончил разбираться со своей одеждой и повернулся к нам:

— Что-нибудь узнал?

— Хозяйка гостиницы узнала на фото Эллен и припомнила ее приятеля. Она посоветовала им полюбоваться закатом на озере. Уверена, что они поехали на север.

— Может, они и в самом деле поехали на север? — предположил Луис.

— По словам Ли Коул, рейнджеры из Национального Бакстеровского парка ничего не могли сказать о них. А ведь в этой местности существует не так уж много маршрутов. Кроме того, хозяйка гостиницы упоминала, что они подвозили какого-то старика, и это, дескать, он посоветовал им посетить Темную Лощину.

— Это плохо?

— Не знаю. Зависит от того, кто он. Может, и ничего особенного...

Но я тут же подумал о старике, что пригласил к себе Риту Фэррис, а затем угрожал ей в гостинице. И о старческой фигуре, замеченной Билли поблизости от дома Риты в тот вечер, когда погибла его семья. А еще я припомнил, что обронил Рональд Стрейдир, не расслышавший как следует моих слов, когда мы беседовали с ним перед трейлером Билли Перде: «Да, он мог быть и стариком».

— И что теперь?

Я сделал мрачное лицо и пожал плечами:

— Собираюсь поговорить с Рэндом Дженнингсом.

— Хочешь, чтобы мы пошли с тобой?

— Нет, на вас у меня другие виды. Поезжайте и посмотрите, что происходит вокруг дома Мида Пайна.

— То есть проверить, не объявился ли там Билли? — уточнил Эйнджел.

— Типа того.

— А если так?

— Тогда поедем и заберем его.

— А если его там нет?

— Подождем, пока я не буду уверен, что здесь с Эллен Коул все в порядке. Потом... — тут я снова пожал плечами.

— ...еще подождем, — закончил Эйнджел.

— Наверное, так, — ответил я ему в тон.

— Приятно видеть ближайшую перспективу. По крайней мере, я могу спланировать свой туалет.

Управление полиции Темной Лощины находилось на расстоянии полумили к северу от городка: одноэтажное кирпичное здание с собственным электрогенератором в бетонном бункере восточного крыла. Само здание недавно вновь отстроили после пожара, который случился пару лет назад и разрушил предыдущую постройку.

Внутри здания было тепло, горел яркий свет. Сержант в форме стоял, склонившись над деревянным столом, и заполнял бланки. На его бляхе виднелась фамилия «Ресслер». И я догадался, что это тот самый Ресслер, который присутствовал при смерти Эмили Уоттс. Я поздоровался и поинтересовался, на месте ли начальник.

— Разрешите спросить, по какому вы вопросу?

— Эллен Коул, — коротко ответил я.

— Набирая внутренний номер на телефоне, Ресслер слегка хмурился.

— Здесь пришел посетитель, хочет поговорить насчет Эллен Коул, шеф, — доложил он. И, прикрыв трубку рукой, повернулся ко мне. — Как, вы сказали, вас зовут?

Я еще не представлялся, но назвал себя. И он повторил в трубку:

— Так точно, шеф, Паркер. Чарли Паркер.

Он выслушал указания по телефону, после чего взглянул на меня оценивающим взглядом.

— Да, так оно и есть. Конечно-конечно, — сержант положил трубку и еще раз смерил меня взглядом, не говоря ни слова.

— Ну и что? Он меня помнит?

Ресслер не ответил, но у меня возникло такое чувство, что подчиненный достаточно хорошо знал своего шефа, чтобы расслышать в его голосе какие-то нотки, которые насторожили сержанта.

— Следуйте за мной, — сказал он, открывая промежуточную дверь слева от стола. И, придерживая ее, пропустил меня вперед.

Я подождал, пока сержант прикрыл ее за мной. Затем прошел между двумя столами и заглянул в офис начальника со стенами из прозрачного стекла. За металлическим столом с компьютером и накопителем для бумаг сидел Рэнд Дженнингс.

Он не сильно изменился. Ну, у него, конечно, появилась седина, он заметно прибавил в весе, лицо стало слегка одутловатым, и наметился второй подбородок. Но Рэнд все еще был привлекательным мужчиной с проницательными карими глазами и широкими плечами. Его, наверное, здорово уязвило, подумал я, когда жена закрутила со мной роман.

Рэнд тоже подождал, пока Ресслер вышел и закрыл дверь. Только потом он заговорил. Однако не предложил мне присесть. Его, похоже, нисколько не волновало, что я стою и смотрю на него сверху вниз.

— Никогда не думал, что доведется увидеть твою физиономию еще раз, — произнес он.

— Я так и понял. В особенности судя по тому, как мы попрощались.

Он никак не отреагировал на дерзость с моей стороны. Просто переложил часть бумаги на столе с места на место. Я не мог точно определить: этим жестом он хотел отвлечь меня или себя.

— Ты здесь из-за Эллен Коул?

— Точно, так.

— Мы ничего о ней не знаем. Она приехала, она уехала... — он развел руками в нарочито беспомощном жесте.

— Ее мать думает по-другому.

— Мне плевать, что думает ее мамаша. Я говорю то, что известно нам. То же самое я сказал ее отцу, когда он тут объявился.

Меня вдруг осенило, что я, возможно, разминулся с Уолтером. Мы могли даже быть в городе в одно и то же время. Я вдруг ощутил прилив жалости: ведь Уолтеру пришлось в одиночку здесь разбираться, искать дочку. Если бы я это знал, то мог бы ему как-то посодействовать.

— Семья подала заявление об исчезновении человека.

— Я в курсе. До меня уже докапывался федеральный агент по поводу отсутствия соответствующего документа в НЦУП... — он сделал паузу и посмотрел на меня тяжелым взглядом. — Я и ему сказал, что от Нью-Йорка до Темной Лощины долгий путь. Мы здесь работаем своими методами.

— Вы собираетесь подавать рапорт и действовать в соответствии с процедурой? — не сдавался я, никак не отреагировав на этот взрыв местного патриотизма.

Дженнингс встал. Костяшки его крупных кулаков упирались в стол. Я почти забыл, какой Рэнд огромный. В кобуре виднелся «кунан-357 магнум», произведенный в Миннесоте. Выглядел как новенький. Я прикинул и решил, что у Дженнингса не так уж часто выпадает возможность попрактиковаться в стрельбе — разве что посидеть на крыльце да погонять кроликов.

— Я что, непонятно выражаюсь? — нарочито мягко спросил он. Но за мягкостью определенно сквозила агрессивность. — Мы сделали все, что смогли. Приняли меры по заявлению. И считаем, что девушка и ее приятель, скорее всего, вместе сбежали. У нас нет причин думать по-другому.

— Менеджер отеля показала, что они могли отправиться на север.

— Не исключено.

— А ведь север — это Бакстер и Катадин. Они же там не появлялись.

— Значит, они, возможно, где-то еще. Мне точно известно то, что из города они выехали. Если бы это было не так, я бы об этом знал. — Теперь злость в его голосе слышалась совершенно отчетливо, особенно когда он произносил с нажимом:

— А теперь извините меня, у нас есть реальные преступления и реальные дела.

— В самом деле? Кто-то украл рождественскую елку? Или оттрахал лося?

Он обошел вокруг стола и прошелся по комнате и на середине пути к двери встал рядом со мной, почти вплотную. Как мне показалось, Рэнд ожидал, что я испугаюсь, сделаю шаг назад. Но я не отступил.

— Я надеюсь, ты не собираешься искать себе проблем здесь? — с деланной медлительностью произнес Дженнингс. Возможно, он подразумевал мои поиски Эллен Коул, но выражение глаз говорило мне, что шериф имеет в виду еще кое-что.

— Да мне даже не надо искать проблем, — ответил я, — я сижу себе спокойно, проблемы сами меня находят.

— Это потому, что ты тупой, — резко бросил Рэнд, все еще удерживая дверь открытой. — Ты не обращаешь внимания на то, чему тебя учит жизнь.

— Ты очень удивишься, узнав, сколь многому я научился.

Я намеревался выйти, но левая рука Рэнда перегораживала мне дорогу.

— Запомни одну вещь, Паркер: это мой город, ты здесь — в гостях. Не игнорируй чужих привилегий.

— То есть это не тот случай, когда «что мое, то твое»?

— Нет, — выдохнул он с угрозой, — не тот.

Я вышел из здания и направился к машине. Ветер завывал в деревьях и покусывал незащищенные пальцы рук, над головой темнело небо. Когда я уже подходил к «мустангу», на парковку въехал старый зеленый «ниссан»; из него выбралась Лорна Дженнингс в кожаной куртке с большим меховым воротником и синих джинсах, так же заправленных в сапоги, как и во время нашей последней встречи. Она заметила меня только тогда, когда двинулась к главному входу, а увидев, на мгновение остановилась и, прежде чем подойти, бросила тревожный взгляд в сторону освещенного прохода.

— Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась она.

— Разговаривал с твоим супругом. Он не очень-то стремится мне помогать.

— Тебя это удивляет? — она изогнула бровь.

— Нет. На самом деле — нет. Но дело не во мне. Пропали девушка и молодой парень. Я подумал, возможно, здесь известно хоть что-нибудь о том, что с ними случилось. Пока я не разберусь в этом, мне придется побыть здесь.

— А кто они?

— Дочь друга и ее приятель. Девушку зовут Эллен Коул. Ты не слыхала: Рэнд не упоминал о них?

— Он говорил: сделал, дескать, все, что мог. Думает, что они просто сбежали.

— Юная любовь, — заметил я. — Прекрасное чувство!

Лорна сделала глотательное движение, провела рукой по волосам:

— Он ненавидит тебя, Берд, за то, что ты сделал... Что мы сделали.

— Это было давно.

— Не для него, — возразила она, — и не для меня.

Я пожалел, что высказался про «юную любовь». Мне не понравилось выражение глаз Лорны, внушившее мне некоторую нервозность. И неожиданно для себя самого спросил:

— Почему ты до сих пор живешь с ним, Лорна?

— Потому что он мой муж. Потому что мне больше некуда идти.

— Это неправда. Всегда есть куда идти.

— Это предложение?

— Просто наблюдение. Береги себя, — я развернулся, чтобы уйти.

Лорна потянулась и остановила меня, положив свою руку на мою.

— Нет, это ты береги себя, Берд. Он не простил тебя. И не простит.

— А тебя он простил?

Когда она заговорила, в ее лице было что-то такое, что сразу напомнило мне о том первом полдне, который мы провели вместе, об ощущении тепла от соприкосновения с ее кожей:

— Я не хочу его прощения.

Она печально опустила голову, повернулась и ушла.

Следующий час я провел, таскаясь по магазинам и показывая фото Эллен всем, кто соглашался взглянуть на него. Ее припомнили в ресторанчике, в аптеке, но никто не видел, как она и Рики уезжали, и никто не был готов подтвердить или опровергнуть факт присутствия рядом с ними попутчика — пожилого мужчины. И уж тем более никто не знал, кто бы это мог быть. Пока я так бродил, становилось все холоднее и холоднее. Пришлось плотнее запахнуть куртку. Освещенные витрины магазинов отбрасывали желтые блики на снег.

Обойдя все намеченные для опроса улицы, я вернулся в номер. Перед встречей с Эйнджелом и Луисом, продолжением которой должен был стать совместный обед, принял душ, сменил джинсы, рубашку и свитер. Когда я выходил, Эйнджел уже ждал у двери с бумажным стаканчиком кофе в руке и выпускал клубы морозного пара, как простудившийся паровоз.

— Знаешь, здесь теплее, чем в номере. В ванной у меня ноги к кафелю примерзли от холода.

— Ты слишком чувствительный для этого мира. Кто бы мог подумать!

Он расстроено фыркнул, демонстративно потопал ногами, несколько раз переложил стаканчик с кофе из руки в руку, каждый раз засовывая по очереди свободную руку под мышку.

— Перестань, кофе прольешь. Есть хоть какие-то признаки оживления во владениях Мида Пайна?

Эйнджел ненадолго замер.

— Ничего такого, что можно было бы заметить, не постучавшись в дверь и не попросив стакан молока и немного печенья. Удалось увидеть, как Пайн ужинал вместе с молодым парнем, но они были только вдвоем, насколько мы поняли. А тебе повезло с Дженнингсом?

— Нет.

— Ты удивлен?

— И да и нет. У него, конечно, нет причин помогать лично мне, но дело же не одного меня касается. Речь идет об Эллен и ее приятеле. Однако по глазам Рэнда я понял: он не прочь использовать ситуацию, чтобы насолить мне. И вообще, я его не понимаю. Он пострадал, это понятно — жена загуляла от него с парнем на десять лет младше. Вместе с тем он по-прежнему живет с ней, и это ад для них обоих. И дело не в том, что Рэнд старый, жестокий или, скажем, импотент. Он получил по полной. Или, по крайней мере, ему так кажется. При этом Рэнд что-то утратил и никогда меня за это не простит. Но как можно оставаться равнодушным к судьбам Эллен и Рики, к положению их семей?! Не важно, насколько сильно он ненавидит меня. Важно выяснить, что произошло с ними! — я с размаху топнул ногой. — Извини, Эйнджел, я просто думаю вслух.

Эйнджел выплеснул остатки кофе в маленький сугроб. Я даже расслышал, как зашипел, соприкасаясь со снегом, темный кофе, быстро поглощавший белизну кристалликов льда.

— Дело не только в страданиях, Берд, — возразил Эйнджел мягко. — Ну, он пострадал. Подумаешь, страдание — большое дело! Давай пристраивайся к нам, к простофилям. Страдать — это еще не все, и ты это знаешь. Важно понимать, что и другие страдают и что некоторым из них приходится намного хуже, чем тебе. Суть сострадания не в соизмерении своей боли с болью других — это осознание того, что другим плохо; и независимо от происходящего с тобой, твоего везения или невезения, они, другие, все время мучаются. Если ты можешь что-то с этим поделать, ты делаешь, не ноя и не тыча всем в нос собственной болью и мучениями. И поступаешь так потому, что это правильно.

Из твоих слов можно сделать вывод: у Рэнда Дженнингса попросту отсутствует орган сострадания. Он испытывает лишь жалость к себе, а страданий прочих людей не признает. Ну, вот, хотя бы взять его брак. Ведь их двое, Берд; что бы ты к ней не испытывал, она все же очень долго с ним жила. И, если бы ты не свалился на нее как снег на голову, все могло бы так и продолжаться: он несчастен, она несчастна — они были бы несчастны вместе. Похоже, они сами наложили на себя эти оковы, и не хотят менять ситуацию... Но он эгоист, Берд. Думает только о собственной боли, о своей обиде. И обвиняет в этом и ее, и тебя, и весь мир. Рэнд не заботится ни об Эллен, ни об Уолтере, ни о Ли. Он весь полон кипящим дерьмом из-за того сюрприза, который, как ему представляется, жизнь ему преподнесла. И, главное, не собирается ничего менять.

Слушая, я внимательно разглядывал Эйнджела: небритый профиль, пряди темных волос выбивавшиеся из-под темной шерстяной шляпы, пустой стакан по-прежнему в руке, — он был воплощением противоречий. Меня вдруг поразила мысль, что моим учителем жизни сейчас выступает не кто иной, как не до конца завязавший с разбоем грабитель, чей приятель, профессиональный киллер, двадцать четыре часа назад хладнокровно расстрелял человека у кирпичной стены. Да, моя жизнь совершает странные повороты.

Эйнджел, казалось, почувствовал, о чем я думаю, потому что внезапно повернулся ко мне, прежде чем я успел заговорить.

— Мы уже долгое время друзья, ты и я, хотя, возможно, раньше даже не отдавали себе отчета в этом. Я знаю тебя. Порой ты немногим отличался от Дженнингса, бывал близок к тому, чтобы стать таким же, как он или как миллионы ему подобных. Но теперь я уверен — этого никогда не случится. Не знаю, как пойдут наши дела, да и не хотел бы слишком много знать наперед. За одно могу поручиться: ты становишься сочувствующим человеком, Верди. Это не то же самое, что жалость, либо осознание своей вины, либо попытка заплатить долги судьбе или Богу. Это способность ощущать чужую боль, как свою собственную, и способность действовать, чтобы взять ее на себя. Иногда тебе приходится из-за этого совершать мерзкие вещи, потому что так уж устроена жизнь: равновесие здесь достигается с трудом. Можно быть хорошим человеком и одновременно делать гадости, потому что такова природа вещей. Те, кто думают по-другому, просто приспособленцы, они тратят много времени, борясь с собственной совестью, сокрушаясь, что вот, мол, ничего не делается, ничего не меняется. А невинные и беззащитные — они постоянно страдают. В конце концов, каждый делает, что может и что ему приходится делать, чтобы как-то улучшить эту жизнь. Я верю: твое сердце на весах перевесит перо, прежде чем ты перейдешь следующую жизнь, Берд. Думаю, им придется подложить что-нибудь потяжелее, иначе мы все закончим в аду...

Эйнджел улыбнулся мне сдержанной, холодной улыбкой, которая свидетельствовала, что ему известна цена следования этой философии. Он знал этому цену, потому что сам твердо следовал своим принципам — иногда со мной, иногда с Луисом, но всегда последовательно и неизменно. Я же не был окончательно уверен в том, что его подход можно полностью применить в отношении меня. Имея свои моральные основания действовать так, а не иначе, я не всегда бывал уверен, что обладаю правом на это. К тому же мне не удалось до конца избавиться от чувства вины и печали, которые я продолжал испытывать. Действуя как считал нужным, я старался уменьшить собственную боль; по ходу дела мне иногда удавалось облегчить и боль других. Таково было самое близкое к состраданию состояние, которого я мог на сегодняшний день достичь.

С дальнего конца города послышались завывания приближавшихся полицейских сирен. Когда патрульная машина выскочила из-за угла и помчалась в нашу сторону, на стенах домов главной улицы замелькали блики от красно-синих вспышек мигалок. Машина, взвизгнув шинами, резко свернула на перекрестке налево и промчалась мимо. На переднем сиденье я разглядел фигуру Рэндала Дженнингса.

— Должно быть, где-то устроили распродажу пончиков, — ехидно заметил Эйнджел.

На главной улице показалась вторая машина; опять раздался визг шин на повороте, и она рванула вслед за первой.

— И раздачу бесплатного кофе, — добавил я.

Я подбросил в руке ключи от машины, подтолкнул локтем Эйнджела, который устроился на капоте «мустанга»:

— Я собираюсь поехать взглянуть. Присоединишься?

— Не-а. Я подожду Черного Нарцисса: он сейчас заканчивает прихорашиваться ради нас. Мы оба тут тебя подождем, попалим пока мебелишку, чтобы поддержать тепло.

Я проследил глазами за отсветом фар ведущей машины: лучи скользили по ветвям деревьев, которые тянулись навстречу друг другу, как руки. Проехав примерно милю, я догнал патрульные машины — они как раз свернули в лес на частную дорогу. Ее построила лесозаготовительная компания. Препятствие из сваленных деревьев в начале дороги было заранее сдвинуто в сторону, чтобы машины могли свободно проехать. Рядом с завалом из стволов на обочине стоял мужчина в куртке и вязаной шапочке. Частная дорога вела к маленькому домику на краю участка, принадлежащего компании. Я догадался, что именно мужчина в вязаной шапочке позвонил в полицию.

Я шел вплотную за ревущим полицейским автомобилем, габаритные огни которого отбрасывали мечущиеся тени на узкую, ухабистую дорогу. Вскоре машины резко остановились около грузовика, позади которого виднелся снегоход «Ski-Doo». Рядом со снегоходом стоял огромный бородатый мужчина с животом, как у беременной женщины. Из первой машины выбрался Дженнингс, из второй появились Ресслер и еще один полицейский. Замелькали пятна фонарей; все трое полицейских одновременно подошли к грузовику и стали пристально всматриваться в содержимое кузова. Я достал свой фонарь и решил присоединиться к ним. Приблизившись, я услышал, как бородатый мужчина сообщил:

— Я не хотел оставлять его. Засыплет снегом, и до оттепели не найдешь.

Все повернулись ко мне, когда я подошел вплотную, в том числе и Дженнингс:

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Ягоды собираю. Что нашли?..

Я посветил фонарем на дно кузова, хотя его содержимое не нуждалось в дополнительном освещении. Для него, скорее, требовались темнота, земля и надгробие...

На куске брезента лежало тело мужчины: рот широко открыт и заполнен листьями, глаза зажмурены, голова неестественно повернута. Скрюченное, изломанное тело валялось среди инструментов и пластиковых коробок, волосы касались пустой подставки для ружья.

— Кто это?

Какое-то мгновение мне казалось, что Дженнингс не ответит. Потом он вздохнул и произнес:

— Похоже, это Гарри Чут. Он работал инспектором в лесозаготовительной фирме. Его нашел Дэрил, когда проверял свои капканы. Он же набрел на грузовик Чута в нескольких милях от самого тела.

Дэрил выглядел смущенным, поскольку, видимо, не был согласен с Рэндом насчет капканов. Его рот открылся, но при взгляде на Дженнингса снова закрылся. Дэрил вообще показался мне каким-то заторможенным: глаза ровным счетом ничего не выражали, спрятавшись к тому же под низко посаженными бровями, рот, даже закрытый, постоянно двигался, как будто он трогал изнутри зубами нижнюю губу.

Рядом с ним Ресслер просматривал содержимое кошелька погибшего.

— Да, это точно Чут. В бумажнике нет наличных, но остались кредитные карточки. Это ты забрал деньги, Дэрил?

Тот отчаянно замотал головой.

— Я ни к чему не прикасался.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

По виду Ресслера можно было понять, что он не поверил, однако на этот счет не распространялся.

— Почему его никто не искал? — поинтересовался я, хотя из того, что рассказал мне Мартел, мог уже сам сформулировать предполагаемый ответ.

— Он внештатный консультант, — ответил Дженнингс, — от него не ждали сообщений до следующей недели, его жена забеспокоилась день или два назад, когда он не объявился, как обещал. Надеюсь, ты не собираешься в это вмешиваться, Паркер? У меня уже кончается терпение насчет тебя.

Я перестал обращать на него внимания и повернулся к Дэрилу.

— В каком виде вы его обнаружили?

— Чего?

— То есть в какой позе он лежал?

— У подножия хребта. Его почти засыпало снегом и листьями, — стал рассказывать Дэрил. — Было похоже на то, что он поскользнулся, по дороге несколько раз стукнулся о камни и деревья, а о торчавший корень сломал шею.

Он натянуто улыбнулся, словно не был уверен, правильно все излагает или нет. Выглядел рассказ действительно не слишком правдоподобным, особенно с учетом факта пропажи денег из бумажника.

— Вы сказали, что на нем были листья и снег, Дэрил, так?

— Да, сэр, — продолжил он более энергично. — И ветки тоже.

Я кивнул и еще раз осветил тело. Что-то в районе запястья привлекло мое внимание, и я задержал на нем луч света подольше:

— Это безобразие, что его сюда перенесли. Даже Дженнингсу пришлось с этим согласиться:

— Черт, Дэрил, тебе надо было оставить его на месте, а потом пойти дать знать полицейским, чтобы они его забрали.

— Я не мог его там оставить, это было бы подло.

— Может быть, Дэрил и прав. Если бы пошел снег, а он обязательно повалил бы, мы могли бы потерять его до весны, — заметил Ресслер. — Дэрил заявил, что обнаружил тело около Островного пруда, завернул его в брезент и тащил десять миль до своего грузовика на снегоходе. Отсюда до пруда порядочное расстояние. Дорога превратится в сплошные сугробы, пока мы доберемся туда.

Я взглянул на Дэрила по-новому: не так уж много найдется на свете людей, которые добровольно возьмутся тащить на себе труп незнакомого человека несколько миль.

— И никто бы туда в темноте не добрался, если даже предположить, что можно найти это место, — заключил Дженнингс. — В любом случае это дело полиции штата, а не наше. Мы организуем, чтобы его завтра утром доставили в Огасту. Пусть судмедэксперт его осмотрит. Это все, что входит в нашу компетенцию.

Я поднял взгляд повыше, где над деревьями распростерлось черное ночное небо. Была в нем какая-то тяжесть: как будто некий груз навис над нами — и готов рухнуть.

Ресслер проследил за моим взглядом.

— Как я и говорил, Дэрил правильно сделал. Сейчас снег пойдет.

Дженнингс одарил Ресслера таким выразительным взглядом, что и без слов стало ясно, что он не нуждается больше ни в каких комментариях насчет находки Дэрила и особенно — в моем присутствии. Рэнд резко хлопнул в ладоши:

— О'кей, все, поехали! — наклонился над лавкой в кузове, используя какие-то металлические штуковины, накрыл тело Гарри Чута куском брезента, прижав тот металлическим колесом и прикладом ружья. Согнутый палец он уставил на патрульного: — Стиви, поедешь в кузове. Проследишь, чтобы брезент не съезжал.

Стиви, которому на вид можно было дать лет одиннадцать, расстроенно покачал головой, осторожно залез в кузов и присел на корточки рядом с трупом. Остальные полицейские направились к машинам. Мы с Дженнингсом остались наедине.

— Спасибо. Мы ценим твою помощь, Паркер.

— Это смешно, но мне кажется, что ты так не думаешь.

— Точно. Не лезь в мои дела. Мне бы не хотелось тебе снова это разъяснять, — он постучал меня по груди пальцем в кожаной перчатке и с гордым видом удалился.

Патрульные машины рванулись с места почти одновременно и образовали своего рода конвой на пути в Темную Лощину: одна ехала перед грузовиком, другая — позади него.

По словам Дэрила, тело Гарри покрывали снег и листья. Если его смерть произошла в результате несчастного случая, а деньги из бумажника действительно забрал Дэрил, это на первый взгляд не имело большого значения. Деревья стояли обнаженные, за последнюю неделю снег шел довольно регулярно. Однако, если разобраться, снег мог покрыть естественным образом тело, но не листья и ветки. Их наличие на трупе говорило о том, что кто-то пытался спрятать тело Гарри Чута.

Я шел к своей машине и по пути думал о том, что заметил в луче света от фонаря: красные пятна на запястье. Эти следы не походили на следы зубов зверей, они возникли не от падения и не вследствие сильных морозов. Запястья были натерты веревками.

Когда я появился в мотеле, Эйнджела и Луиса на месте не оказалось. Под моей дверью они просунули записку, написанную непривычно аккуратным почерком Эйнджела: «Мы пошли обедать, встретимся в ресторанчике». Я не пошел к ним, а вместо этого направился к стойке администратора, взял два пластиковых стаканчика с кофе и вернулся к себе в номер.

Обстоятельства смерти Чута не давали мне покоя. Жаль, что именно Дэрил нашел тело, даже если он и действовал с самыми лучшими намерениями. Грузовик Чута мог быть примерным знаком на том месте, где произошло преступление. Но, к сожалению, теперь вся картина смазалась — после того, как Дэрил перетащил труп.

Возможно, это и не пригодилось бы, но на всякий случай я на карте приблизительно обозначил то место, где было найдено тело Гарри. Островной пруд находился в сорока милях на северо-восток от Темной Лощины. Существовал единственный способ туда добраться — проезд по частной дороге, а для этого требовалось разрешение. Если кто-то убил Гарри, ему пришлось воспользоваться этой дорогой, продвигаясь вслед за ним в чащу леса. Другой вариант: тот, кто убил его, уже находился в лесу, поджидая Гарри. Или...

...Или Гарри не повезло стать свидетелем того, что не предназначалось для его глаз. Возможно, убийца не шел за ним, а, наоборот, двигался ему навстречу. В таком случае первым из мест, куда попадал убийца становилась Темная Лощина.

Но все это были лишь предположения. Мне следовало привести свои мысли в порядок. На страницу блокнота я занес все события, происшедшие с той ночи, когда Билли Перде полоснул меня ножом по щеке. Там, где наметились связи, я провел пунктирные линии между именами. Большинство пунктиров сходилось к имени Билли. С ним так или иначе было связано почти все, кроме исчезновения Эллен Коул и смерти Гарри Чута.

А в центре листа осталось белое пространство — пустое, чистое, словно только что выпавший снег. Имена и названия располагались по периметру вокруг него, как планеты вокруг солнца. Во мне проснулся прежний охотничий инстинкт: возникло желание вычленить некую общую модель происшествий, которую я еще не до конца понимал, найти какое-то всеобъемлющее объяснение, которое могло привести меня к осознанию истины. Когда я еще служил полицейским в Нью-Йорке и расследовал гибель незнакомых мне людей, с коими у меня не было прямых связей, а значит, отсутствовали и другие обязательства перед ними, кроме тех, что есть у полицейского — выяснить обстоятельства происшедшего и обеспечить наказание виновных, — я двигался по основным направлениям расследования так, как они у меня выстраивались. Если версии вели в никуда или опирались на ошибочные предположения, я просто пожимал плечами и возвращался к исходной точке, чтобы приняться распутывать другую нить. И спокойно относился к ошибкам в надежде, что вскоре найду правильное решение.

Меня лишили подобной роскоши — роскоши непричастности, — когда погибли Сьюзен и Дженнифер. Сейчас для меня обрели значимость все потерявшиеся и погибшие. Но Эллен Коул значила для меня особенно много. Если беда случилась с ней, я терял право на ошибку. Не было времени совершать ошибки и отталкиваться от них, чтобы в конечном счете прийти к верному выводу. Я также не мог забыть Риту Фэррис и ее сына; при мысли о ней я инстинктивно оглядывался через плечо на черный прямоугольник окна, вспоминая тяжесть на моем плече — прикосновение знакомой руки жены.

Слишком многое с тех пор случилось, слишком многое вращалось вокруг белой пустоты в центре листа. В чистом пространстве я поставил знак вопроса, аккуратно обвел его пунктирной линией и продолжил ее до низа страницы.

И потом вписал имя: «Калеб Кайл».

Мне следовало пойти поесть с друзьями. Надо было все-таки найти Эйнджела и Луиса — отправиться в бар, где бы я смотрел, как они едят, пьют, флиртуют друг с другом понарошку. Я мог бы даже пропустить стаканчик-другой. Мимо меня проходили бы женщины, покачиваясь после выпитого. Возможно, одна из них улыбнулась бы мне, а я ответил бы тем же и почувствовал бы то воодушевление, которое накатывает, когда красивая женщина смотрит на мужчину. Если же выпить еще и еще, то потом можно все забыть, утонуть в забвении.

Приближалась годовщина. Я предчувствовал ее приход. Она была подобна огромной туче на горизонте, которая неумолимо росла, чтобы накрыть меня, окатить воспоминаниями, болью и ощущением потери. Я хотел нормальной жизни, но она никак не давалась мне.

Зачем я заходил в офис к Рейчел? Просто желал быть рядом с ней. Несмотря на то, что мои чувства к Рейчел рождали одновременно ощущение вины и тоски в душе, как будто я каким-то образом предавал память о Сьюзен.

Со всеми этими мыслями после того, что произошло за последние несколько дней, после умственного напряжения от копания в причинах убийств, включая случившиеся в отдаленном и в недавнем прошлом, мне не стоило оставаться одному.

Уставший и такой голодный, что здоровый аппетит уже обратился в ощущение тупой гнетущей тошноты, я разделся и принял душ. После чего залез в постель, натянул на голову простыню и пытался понять, долго ли мне мучиться, прежде чем удастся заснуть. Оказалось, достаточно долго, чтобы сама эта мысль исчезла.

Меня разбудил какой-то шум и слабый неприятный запах, который я не сразу распознал. Это был душок гниющих овощей, листьев, мульчи, застоявшейся воды. Я оторвал голову от подушки, потер глаза, сморщил нос, когда запах стал сильнее. Часы показывали 12:33 пополуночи, и я проверил на всякий случай, вдруг будильник каким-то образом включился ночью сам собой. Но радио молчало. Я обвел взглядом комнату и обратил внимание на полоску света из-под двери ванной какого-то странного зеленоватого цвета; света не должно было быть.

Из ванной раздавалось пение.

Два тихих, приятных голоса, переплетаясь и временами сливаясь, выводили одну и ту же фразу, повторяющуюся, как детская считалка. Через закрытую дверь слов было не разобрать.

Просачивавшийся из-под двери зеленоватый свет покрывал рябью дешевый ковер на полу. Я откинул одеяло, сел, поставил босые ступни на пол, не почувствовав ни холода, ни даже озноба, и направился к ванной. Запах усилился. Я ощущал, как он прилипает к моей коже, к волосам, как будто я купался в его источнике. Пение становилось все громче, слова звучали отчетливее. Высокие девичьи голоса повторяли и повторяли неизменные три слога:

— Ка-леб Кайл, Ка-леб Кайл...

Я подошел к двери ванной почти вплотную, и полоска света из щели под дверью вытянулась еще дальше. До меня словно доносилась негромкая капель:

— ...Калеб Кайл, Калеб Кайл...

Я немного постоял вне освещенной зоны. Затем осторожно поставил одну босую ногу на зеленоватую полоску.

Как только моя нога коснулась пола, пение мгновенно прекратилось, но свет остался и медленно, неотвязно окутывал мои голые пальцы. Я потянулся рукой к дверной ручке, осторожно повернул ее. Распахнул дверь и шагнул на кафель.

Ванная комната была пуста — только белые плиты кафеля вокруг. Аккуратная стопка полотенец, раковина с брусочком мыла, все еще в обертке, стаканчики, запечатанные бумажной полоской, цветастая занавеска над ванной почти полностью задернута...

Свет шел из-за занавески — густо-зеленое зарево, которое отсвечивало лишь остатками изначальной мощности, как будто ему пришлось преодолеть многие слои, прежде чем проявить свое сияние. В тишине комнаты, нарушаемой изредка капанием воды из крана за занавеской, казалось, кто-то или что-то с трудом сдерживает дыхание. Вдруг я услышал тихий смешок, приглушенный ладонью, ему вторил еще один. Вода за занавеской закапала чаще.

Я вытянул руку, схватился за край занавески и попытался ее отдернуть. Ощущалось некоторое сопротивление, но я продолжал тянуть, пока не распахнул до конца.

Ванная была полна листьев по самые краны: зеленых, желтых, красных, коричневых, золотистых и янтарных. Я видел осенний наряд осины и березы, кедра и вишни, клена и липы, бука и лиственницы — все перемешанное и частью превратившееся в гниющую массу.

Под листьями шевелились фигуры, на поверхность прорывались пузырьки воздуха. Внезапно характер движения изменился: что-то белое стало подниматься к поверхности — медленно, долго, как будто ванна была намного глубже, чем казалась. Перед тем, как показаться наружу, белая масса разделилась на два силуэта... Они стояли, держась за руки. Волосы ниспадали и развевались, открытые рты зияли чернотой, вместо глаз — пустые глазницы.

Потом из листьев выскочила голова куклы — и я снова увидел серую кожу детской руки и рукав запачканной блузки.

Я отпустил занавеску и отшатнулся. Но мокрый кафель заскользил под ногами. Падая, я краем глаза уловил, как тени метнулись за занавеской. Отчаянно замахал руками, растопырив пальцы, чтобы хоть за что-то зацепиться... И снова проснулся.

Все простыни сбились в кучу в конце кровати, матрас наполовину сполз на пол, и в нем образовалась окровавленная дыра — в том месте, где я рвал его ногтями.

В дверь номера ожесточенно стучали. Слышался голос Луиса:

— Берд! Берд! Ты в порядке?

Я слез с кровати. Меня тряс безудержный озноб. Попытался снять дверную цепочку с двери, но пальцы неистово дрожали. Когда наконец-то дверь открылась, передо мной оказался Луис в серых подштаниках, белой футболке и с пистолетом в руках.

— Берд? — повторил он. В его взгляде мелькнули и озабоченность и даже нечто вроде нежности. — Что происходит? В чем дело?

У меня в горле булькали кофе и желчь.

— Я видел их, — с трудом выдавил я из себя. — Видел их всех.

Глава 18

Я сидел на краю постели, обхватив ладонями опущенную голову, и ждал, пока Луис принесет пару чашек кофе снизу, из вестибюля, где всегда работала кофеварка. Когда он проходил мимо своей комнаты, до меня донеслось несколько слов, которыми Луис обменялся с Эйнджелом. Но вернулся он один. Захлопнул дверь, отгораживаясь от холодного ночного воздуха, додал мне одну чашку, и я поблагодарил его, прежде чем сделать глоток. Снаружи доносился вой пурги. Луис ничего не говорил, но я почувствовал, что он над чем-то напряженно размышляет.

— Я тебе когда-нибудь рассказывал о своей бабушке Люси? — начал он.

— Луис, я ведь даже твоей фамилии не знаю, — я уставился на него в изумлении.

Он как-то слабо улыбнулся в ответ, будто сам вспомнил ее с усилием, а затем продолжал уже без улыбки:

— Ладно. Когда Люси, моя бабушка по отцовской линии, была ненамного старше, чем я сейчас, она считалась красивой женщиной: высокая, с кожей оливкового цвета. Люси всегда носила волосы распущенными, сколько я ее помню, только так: рассыпанными по плечам темными локонами. Она жила с нами до дня своей смерти, а умерла она молодой. Подхватила пневмонию, тряслась в лихорадке и обливалась потом...

В нашем городе жил человек по имени Эррол Рич. Известно было, что он не из тех, кто, получив затрещину, подставляет другую щеку. Когда ты черный и живешь в таком городишке, это первая заповедь, которую следует усвоить: всегда подставляй другую щеку, потому что, если ты так не сделаешь, то никто — ни белый шериф, ни белое жюри, ни банда краснорожих придурков с веревками наготове, чтобы схватить тебя, привязать к машине и таскать по грязным дорогам на привязи, пока с тебя не слезет вся кожа, — никто не подумает, что может быть по-другому. А подумают так: этот нигер много о себе вообразил, показывает им всем дурной пример и мутит воду, так что белым парням, у которых и других дел полно, придется выбрать ночью потемнее и поучить его как следует, дать ему урок хороших манер.

Однако Эррол Рич был устроен по-другому. Он казался просто огромным, когда шел по улице; даже солнце не могло пробиться из-за его плеч. Чинил всякие механизмы: моторы, газонокосилки — все, где имелась движущаяся деталь, которую можно было исправить. Жил с матерью и сестрами в большой хижине у одной из старых дорог штата, присматривал за родными, стерег от белых парней и знал, что его боятся.

Но вот один раз, когда Эррол проезжал мимо бара на 101-й дороге, он услышал, как кто-то прокричал: «Эй, нигер!» — и переднее стекло его грузовика разлетелось от попадания в него бутылкой, то есть буквально взорвалось. Они бросили старую бутыль, наполненную собственной мочой. Эррол остановился на обочине, посидел какое-то время в машине, весь в моче, крови и битом стекле, потом выбрался из кабины, достал из кузова доску фута три длиной и направился к веранде, на которой вся эта стая обосновалась. Их было четверо вместе с хозяином, свиньей по имени Маленький Том, и Эррол заметил, что они все замерли, когда он подошел.

— Кто бросил бутылку? — спросил он. — Ты, Маленький Том? Если это ты, то лучше признайся сейчас. Или я спалю твой дерьмовый сарай.

Но никто не ответил. Эти парни просто одеревенели от страха. Даже собравшиеся скопом и пьяные, они знали, что с ним лучше не связываться. А Эррол — он просто посмотрел на них и сплюнул на землю. Размахнулся своей доской и бросил ее в окно бара. Маленький Том ничего не мог поделать, во всяком случае — тогда.

Они приехали за ним следующей ночью. На трех грузовиках. Схватили Эррола на глазах у матери и сестер и повезли в местечко под названием Поле Ады, где на большой поляне рос старый дуб. Наверное, больше ста лет ему стукнуло. Когда они туда приехали, там их уже ждала чуть ли не половина города. Там были и женщины, и даже ребятишки из тех, кто постарше. Народ закусывал цыпленком, жевал печенье, пил лимонад из бутылок, болтал о погоде, о видах на урожай, а может, и о бейсболе — так они всегда делали во время местной ярмарки перед началом представления. В общем, все спокойно беседовали, сидя в ожидании на капотах своих машин.

Привезли Эррола со связанными руками и ногами. Затащили его на крышу «линкольна», который установили под деревом. Набросили ему на шею веревочную петлю. А потом кто-то подошел и облил его бензином из канистры. Эррол посмотрел на него и произнес три слова — это было все, что он сказал с того момента, как его схватили. И это стало его последними словами на земле: «Не сжигайте меня».

Эррол Рич не просил ни отпустить его, ни избавить от повешения. Он этого не боялся. Но Эррол не хотел гореть. А потом, наверное, он посмотрел своим мучителям в глаза и увидел там то, чего было не избежать. И склонил голову. И стал молиться.

Ну, тут они перебросили веревку через толстую ветку и так резко ее натянули, что ему пришлось встать на цыпочки на крыше машины. Затем машина тронулась с места, и Эррол повис в воздухе, извиваясь и раскачиваясь. Кто-то поднес к нему зажженный факел. Они подпалили повешенного и слушали, как он вопил. Эррол кричал до тех пор, пока не сгорели его легкие. И тогда он умер.

Это случилось в девять часов десять минут, июльским вечером, на расстоянии не менее трех миль от нашего дома, как раз на противоположной стороне города. Так вот, в девять часов десять минут моя бабушка Люси вдруг встала со своего кресла около радиоприемника. В это время я сидел, примостившись у ее ног. Остальные домашние были кто у себя в спальнях, кто на кухне. Только я сидел с ней. Люси сразу направилась к двери и вышла в ночь прямо в том, в чем была — одетая в одну ночную рубашку с накинутой шалью. Она пристально вглядывалась в деревья. Я шел за ней, поминутно спрашивая: «Бабушка, что случилось?» Но она ничего не отвечала, просто продолжала идти. И шла так, пока до конца леса не осталось менее десяти футов. Тогда она внезапно остановилась.

Впереди нас темноту между деревьями пронизывал свет. Это напоминало пятно от лунных лучей, но на небе луны не было, и остальной лес стоял совершенно темный.

Я повернулся к бабушке Люси и посмотрел ей в глаза...

Луис замолчал и на мгновение зажмурился, как человек, который вспомнил о давно позабытой боли.

— ...В ее глазах отражался огонь. В зрачках, в самой глубине черноты, в самом середине я различал языки пламени. И видел горящего мужчину так же отчетливо, как будто он находился прямо перед нами. Но, когда я оглянулся, вокруг были только темнота да светящееся пятно, и больше ничего.

И Люси сказала: «Бедный мальчик, бедный мальчик». А потом заплакала. В то время, пока она плакала, ее горе и слезы как бы тушили языки пламени — силуэт пылающего мужчины в ее глазах стал постепенно таять, а затем совсем исчез. И пятно света в лесу тоже растворилось в темноте.

Люси никогда об этом случае никому не рассказывала. И мне запретила болтать лишнее. Но, как мне кажется, моя мать знала. По крайней мере, мама догадывалась, что у Люси был особенный, редкий среди людей дар: она могла находить тени умерших, причем в таких местах, где никто их не обнаруживал и даже не искал. А еще она видела призраки, двигающиеся сквозь предметы; то есть те же тени умерших...

Луис умолк, а потом мягко спросил:

— Ты это видел, Берд? Призраки?

Я почувствовал холод в кончиках пальцев рук и ног.

— Не знаю.

— Я припоминаю, что происходило с тобой в Луизиане, Берд. Ты просто прозревал случившееся, и этого, кроме тебя, никто не видел. Я точно знаю. И сейчас чувствую нечто подобное вокруг тебя. Но пусть оно тебя не пугает.

Я медленно, неуверенно покачал головой. Невозможно утверждать то, во что сам не веришь. Сам я думал — или надеялся, — что нахожусь в состоянии горя, погружен в депрессию, что потеря жены и ребенка как-то сказались на моем разуме. Рассудок мой определенно пострадал, эмоционально и психологически я был не в себе; на меня в особенности влияло чувство вины, оно накладывало такой сильный отпечаток, что меня преследовали образы погибших, порождаемые моим больным воображением. Хотя я впервые увидел призраки Дженнифер и Сьюзен после встречи р тетушкой Марией Агуиллард в Луизиане; после того, как она рассказала мне подробно, что именно с ними случилось; этого она, совершенно точно, не могла прежде знать. Остальные видения появились позже. Они приходили ко мне и разговаривали со мной во сне.

Сейчас, хотя я уже видел Риту и Дональда после их гибели, встречался с тенью моей дочери Дженни, чувствовал на своем плече руку Сьюзен, у меня все еще оставалась надежда, что это результат воздействия на сознание приближающейся годовщины смерти моих родных: неизбывное горе прокралось в тайники моего мозга и снова стало меня беспокоить. А может, это результат скрытого чувства вины, которое я мог испытывать из-за желания быть с Рейчел Вулф, попробовать начать с ней все сначала.

Есть такая форма нарколепсии, при которой пациент страдает от дневных снов: видения в быстрой стадии сна возникают в течение дня, причем они очень отчетливые, неотличимые от яви. В результате то, что происходит во сне, и то, что существует в реальном мире, как бы сталкиваются между собой и смешиваются.

Какое-то время мне казалось, что я стал жертвой подобного недуга. Но в глубине души я знал: дело не в этом. Во мне действительно сошлись два мира, однако границы их не совпадали с границей между бодрствованием и сном.

Я тихо рассказывал об этом Луису, а он пристально смотрел на меня со своего стула в углу комнаты, явно испытывая некоторое смущение и от своих неожиданных излияний, и от того, что ему приходится выслушивать мои признания.

— ...Может быть, это просто кошмары, и все. И со временем вещи встанут на свои места. Думаю, все будет нормально, Луис. Спасибо тебе.

Он еще раз внимательно посмотрел на меня, после чего встал со стула и подошел к двери.

— В любое время я в твоем распоряжении, — произнес Луис, стоя в дверях. Немного помолчал и добавил:

— Я не суеверный человек, Верди. На этот счет не сомневайся. Вместе с тем я знаю, что случилось этой ночью. Чувствую запах тления и сейчас. И чувствовал запах тлеющих листьев в ночи...

С этими словами он отправился в свой номер.

Ветер стих, но снег продолжал падать, снежинки превращались в изморозь на моем окне. Я смотрел на причудливые узоры и думал о внучках Шерри Ленсинг, о Рите Фэррис, о Гарри Чуте. Мне очень не хотелось, чтобы Эллен Коул и Билли Перде присоединились к ним. Я всей душой желал сохранить их в живых.

Чтобы как-то отвлечься, я взял в руки книгу: попытался закончить чтение биографии графа Рочестера, который неистово кутил и увивался за женщинами в эпоху Карла II и писал великолепные стихи при этом. Пока дочитывал последние страницы, лежа на постели, желтый свет бра освещал лишь книгу, и в темноте комнаты накапливалось тепло... Предположительно в 1676 году Рочестер был вовлечен в убийство коннетабля, и ему пришлось скрываться. Он выдал себя за врача, назвавшись «доктором Александром Бендо», и взялся продавать лондонским простофилям снадобья из глины, мыла, сажи и кусочков каменных стен, причем ни один из покупателей никогда не догадывался о настоящем имени человека, которому они доверяли свои самые интимные тайны и самые интимные части тела собственных жен.

«Старине Соулу Мэнну понравился бы Рочестер, — подумал я. — Он бы оценил элемент игры, загадки, те возможности, какие давало притворство и использование имени другого человека, чтобы защитить себя, а потом и надуть своих преследователей». Я заснул под шелест снегопада, и мне приснился Соул Мэнн, завернутый в мантию с узором из звезд и лун: его игральные карты были разложены перед ним на столе — он спокойно выжидал, когда начнется самая великая игра.

Назад: Книга 2

Дальше: Глава 19