Глава 26
Дэвису Тейту не удавалось избавиться от запаха табака, он даже чувствовал его привкус на языке. Ему казалось, что он окутан этой мерзостью и она уже проникла в него, несмотря на то, что тот человек в углу давно покинул бар. Они с Бекки не заметили, когда курильщик ушел, и лишь остатки бренди и газета — едва ли прочитанная — свидетельствовали о том, что там вообще кто-то сидел. Присутствие незнакомца сильно встревожило Тейта. Он даже не мог сказать, почему именно, не считая той кратковременной паузы в отбивающих ритм пальцах незнакомца в тот момент, когда Тейт пошутил насчет его смертности. Но он был уверен однако, что курильщик пристально следил за ними с Бекки. Тейт дошел до того, что направился к официантке, которая убирала тот пустой бокал из-под бренди и вытирала столик салфеткой, источавшей запах отбеливателя. Он видел, как озадаченно и неодобрительно наблюдает за ним Бекки, но в данном случае ее мнение оставило его равнодушным.
— Тот парень, — обратился Тейт к официантке, — он сидел за этим столом… Вы раньше видели его здесь?
Официантка лениво пожала плечами. Было такое ощущение, что она вот-вот уснет прямо здесь.
— Не помню, — бросила девушка. — Мы же в центре города. Половину из заходящих сюда людей я вижу в первый и последний раз.
— А он расплатился наличными или кредиткой?
— Вы что, коп?
— Нет, я веду радиопрограмму.
— Ну да! — Она оживилась. — На каком канале?
Дэвис сообщил ей название частного канала.
— Вы играете музыку?
— Нет, у нас разговорная программа.
— А-а, я не слушаю такую чепуху. Хотя Гектор слушает.
— Кто такой Гектор?
— Наш бармен.
Тейт невольно оглянулся через плечо туда, где Гектор переписывал на доске блюда дня. Несмотря на свое занятие, он улучил момент и опять подмигнул Тейту. Тот содрогнулся.
— А он знает меня?
— Понятия не имею, — ответила официантка. — А кто вы такой?
— Неважно. Просто ответьте на мой вопрос. Чем расплатился тот парень: наличными или кредиткой?
— Понятно, — задумчиво протянула официантка. — Если он заплатил по кредитке, то вы еще попросите показать чек. И тогда узнаете его имя, верно?
— Верно. У вас неплохие детективные способности.
— Нет, я не люблю копов, особенно тех, которые таскаются к нам. Вы уверены, что не связаны с копами?
— Неужели я похож на копа?
— Нет. Вы вообще ни на кого не похожи.
Тейт попытался оценить, не стоит ли ему оскорбиться, но передумал.
— Наличными, — медленно повторил он, надеясь, что в последний раз, — или кредиткой?
Официантка сморщила носик, провела карандашом по подбородку и с самым наглым и фальшивым видом притворилась, что не может вспомнить. Ему захотелось проткнуть ей щеку ее же карандашом. Но он вынул из кармана десять баксов и увидел, как ловко они исчезли в передничке девушки.
— Наличными, — наконец соизволила ответить она.
— И за что же вы взяли десять баксов? Могли бы просто сказать мне.
— Вы сделали ставку. Но проиграли.
— Благодарю за глупую игру.
— Всегда пожалуйста, — отозвалась официантка.
Она забрала поднос с бокалом из-под бренди и экземпляром «Вашингтон пост», оставленным незнакомцем. Когда женщина уже уходила, Тейт схватил ее за руку.
— Эй! — возмущенно воскликнул она.
— Еще только один вопрос, — сказал Тейт. — Гектор работает барменом?
— А при чем тут он?
— Он ведь гей, верно?
Официантка отрицательно покачала головой.
— Вы не шутите? — уточнил потрясенный Тейт.
— Вот еще, — бросила официантка. — Гектор — настоящий мачо.
Когда они с Бекки собирались уходить, Тейт продолжал думать о той девушке, Пенни Мосс. Неужели Бекки говорила на полном серьезе? Ведь получалось, что она знала о еще не совершенном преступлении, о похищении и убийстве девочки, но ради чего: ради разжигания вражды или для повышения его рейтинга? Или ради того и другого?
— Дэвис, вы участвуете в миссии, которая гораздо важнее вашей жизни, — сообщила ему Бекки.
Она заплатила за выпивку, услужливый бармен незаметно усмехнулся, взяв кредитку Фиппс, а выигравшая официантка, навалившись на барную стойку, что-то нашептывала проводившему операцию с кредиткой Гектору, причем по ее грубоватому непривлекательному лицу блуждала наглая улыбочка. Они не стали подзывать ее снова к столику, чтобы забрать карточку Бекки. Тейт не сомневался, что она пересказала бармену содержание их недавнего разговора. Оставалось надеяться, что Гектор не вообразит, будто Тейт им заинтересовался. У него и без того хватало проблем.
Официантка хихикнула в ответ на какую-то реплику Гектора и, заметив, что Тейт наблюдает за ней, ответила что-то, прикрыв рот рукой. «Настоящая стерва, — подумал Дэвис. — Только на такую работу ты и способна. Но улыбочка твоя увянет, когда ты увидишь чаевые». Он вовсе не собирался больше заходить в эту дыру с ее дурно пахнувшими посетителями и странной атмосферой, словно этот бар открывал портал в иной мир, где мужчины непристойно заигрывали друг с другом, да и женщины плутовали им под стать.
Тейт ненавидел Нью-Йорк. Ненавидел самодовольство этого мегаполиса, откровенную наглость беднейших горожан: даже получающие гроши бездельники, которым следовало стыдливо прятать глаза и опускать голову, на самом деле выглядели зараженными абсурдной городской уверенностью в своих особых привилегиях. Он как-то просил Бекки узнать, нельзя ли перенести трансляцию их передач в другое место — любое другое место. Ну, может, не совсем любое. Господи, он мог бы прекрасно обосноваться в Бостоне или Сан-Франциско. Но Бекки объяснила ему, что это невозможно, что у них заключен договор со студией в Нью-Йорке, и вдобавок если он уедет, то ей тоже придется уезжать, а она вовсе не хочет покидать такой славный город. Тейт в ответ заметил, что программа держится на его талантах, и, возможно, поэтому его желания имеют приоритет над ее удобствами. После этих слов Бекки одарила его странным взглядом, в равной степени сочетавшим жалость и едва ли не ненависть.
— Может, попробуешь поговорить об этом с Дариной? — предложила она. — Ты ведь не забыл Дарину?
Дэвис не забыл. Именно поэтому ему пришлось начать принимать снотворное.
— Конечно, — проворчал он, — я помню ее.
И он понял тогда, что ему придется оставаться именно там, где хотелось Бекки, Дарине и Спонсорам, а им хотелось, чтобы он торчал в этом дерьмовом городе, где они могли держать его под присмотром. Он заключил с ними договор, но оказался недостаточно сообразительным, чтобы изучить примечания, напечатанные мелким шрифтом. С другой стороны, какой был в этом смысл? Если бы он отказался, его карьера была бы погублена безвозвратно. Дэвис не сомневался, что они позаботились бы об этом. Он так и прозябал бы в глуши, никому неизвестный и бедный. А теперь он разжился деньгами и приобрел некоторое влияние. Снижение рейтинга казалось временным затруднением. Его можно остановить. Они, безусловно, позаботятся об этом. Они так много вложили в него, что не могут просто от него избавиться.
Или могут?
— Ты в порядке? — спросила Бекки, когда они направились к выходу. — Вид у тебя какой-то неважный.
Можно подумать, эту дрянь беспокоит его состояние.
— Мне не нравится эта мерзкая клоака, — буркнул Тейт.
— Это же самый обычный бар. Ты теряешь связь с корнями. В этом отчасти и заключаются твои проблемы.
— Нет, — возразил он с абсолютной уверенностью, — я имел в виду сам город. Мне чужды его обитатели. Они презирают меня.
Кто-то из клиентов за ближайшим к выходу столиком спешил сделать заказ.
— Эй, Гектор, я тут умираю от жажды!
И бармен охотно поспешил к нему, догнав по пути Бекки и Тейта. Последний почувствовал на себе взгляд бармена. Дэвис попытался обезоружить его равнодушием и увидел, как Гектор послал ему воздушный поцелуй.
— Признательность от всех ваших радиослушателей, — заявил он. — Заходите еще, я придумал для вас нечто особенное…
Дэвис не собирался задерживаться, чтобы услышать возможное дополнение, хотя тот жест, которым Гектор схватился за свою промежность, оставил ограниченное количество вариантов. Они уже подошли к двери, когда взгляд Тейта упал на газетную стойку. Все газеты там выглядели помятыми и грязными, многократно пролистанными, но экземпляр «Пост», оставленный незнакомцем, выгодно отличался чистотой и казался даже нечитанным. В верхней части первого листа черным фломастером была написана строчка. Она гласила:
«Привет, Дэвис».
Тейт схватил газету и сунул ее под нос бармену.
— Это вы настрочили? — возмущенно спросил он. Отбросив всякую осторожность, он перешел на крик.
— О чем вы? — Гектор выглядел искренне удивленным.
— Я спрашиваю, не вы ли написали эти слова на газете?
Опустив глаза, Гектор прочел надпись и слегка задумался.
— Нет, — ответил он. — Если бы это было мое послание, то оно гласило бы: «Привет, Дэвис, самый главный кретин среди гомофобов!» И еще я пририсовал бы ехидную рожицу.
Тейт швырнул газету на стойку бара. Он почувствовал усталость, смертельную усталость.
— Я не испытываю ненависти к геям, — тихо буркнул он.
— Правда? — спросил Гектор.
— Да, — ответил Тейт. — Он развернулся к выходу. — Я их всех ненавижу.
На углу они с Бекки распрощались. Тейт еще попытался обсудить надпись на газете, но она не захотела его слушать. На сегодня их дела закончены. Дэвис посмотрел ей вслед, оценив узкую черную юбку, обтягивающую ягодицы и бедра, высокую грудь, соблазнительно холмившуюся под синей блузкой. Привлекательная особа, надо отдать ей должное, но Тейт больше не испытывал к ней никакого влечения, она слишком пугала его.
И для этого имелась веская причина: номинально она числилась его режиссером, но он всегда подозревал, что в ее обязанности входит нечто гораздо более важное. Поначалу она, видимо, подчинялась Барбаре Келли, но за прошедшие годы Тейт видел, как другие стали подчиняться Бекки, в том числе и сама Келли. Бекки таскала с собой три мобильника и, даже сидя в режиссерском кресле, вечно прижимала к уху один из них. Однажды из любопытства после окончания записи передачи в арендованной студии Дэвис решил проследить за ней, не привлекая внимания и пытаясь слиться с толпой. Пройдя пару кварталов от студии, он заметил, как перед Бекки у тротуара остановился черный лимузин, и она исчезла в его недрах. На заднем сиденье он больше никого не увидел, и шофер не вылез, чтобы распахнуть перед ней дверцу, предпочтя остаться невидимым за дымчатыми стеклами.
Трижды Дэвис пытался следить за ней, и всякий раз, едва только студия скрывалась из виду, Бекки встречал один и тот же автомобиль.
«Какой там, к черту, режиссер», — подумал Тейт, но в каком-то смысле эта слежка подействовала на него на редкость успокаивающе. Увиденное подтвердило тот факт, что на него обратили внимание серьезные особы, и их богатство, которое помогло ему подняться, явно не иссякнет в обозримом будущем.
Со временем, может, даже у него самого появится личный лимузин.
И вот он вернулся в свой надежный дом, хотя еще ощущал на себе мерзкий запашок того бара — вонь курева и мускусный дух непристойной сексуальности. Дэвис терзался осознанием того, что может произойти с Пенни Мосс. Может, он отыщет ее с помощью «Гугла» или найдет на «Фейсбуке». Тогда можно послать ей сообщение. Должен же быть какой-то способ связаться с ней анонимно. Он мог завести временную учетную запись под вымышленным именем, но дождется ли того, что она примет его в друзья? И вообще сколько таких Пенни Мосс могло оказаться в этом городе?
Та же проблема возникала с возможным телефонным звонком: для начала куда он мог позвонить? Можно анонимно уведомить полицию, сообщив им все, что узнал: что должны похитить и убить некую девушку, Пенни Мосс, хотя он понятия не имел, где она живет. А кто планирует похищение и убийство, он не мог бы сказать, не выдав Бекки и самого себя. Тейт мог также потерять все, ради чего так упорно работал: деньги, власть, хорошую квартиру, даже свою жизнь, памятуя о том маленьком инциденте с Дариной Флорес. Они пошлют ее к нему, и этот визит наверняка закончится плачевно.
Поднимаясь на лифте, Дэвис разглядывал в зеркале свое отражение. Ему представился нынешний вечер. Он будет сидеть в темноте и спорить сам с собой о судьбе этой девочки, осознав в итоге, что совсем ничего не сможет сделать. Потом нальет себе выпить и притворится, что на самом-то деле ничего не случится. Что не похитят и не убьют завтра никакую девочку по имени Пенни Мосс, и никакой испачканный в ее крови нож не найдут в вещах какого-то мусульманского дуролома, предателя собственной веры, решившего прикинуться американским обывателем, хотя он втайне ненавидит все, что защищает эта страна. Бекки сообщила Дэвису, что тот парень далеко не безгрешен. Значит, они выбрали опасного для всех человека, и раз уж он привлек их внимание, то будут обеспечены яркие свидетельства его причастности ко всем видам порока. Они всегда стремились обеспечить видимость справедливости. А что касается Пенни Мосс… ну, может, они добьются цели, не убивая ее? Не обязательно же проливать ее кровь.
В общем, можно обойтись малыми жертвами.
Однако Тейт прочел правду в глазах Бекки и понял, что ему просто велели сделать последний шаг на пути к его собственному проклятию. Возможно, завершающий шаг. Он постепенно продвигался по этому пути, сначала медленно, но потом почувствовав, что зашагал увереннее и быстрее, когда извергаемый им сарказм нацелили на избранные мишени, когда его перестало волновать, верны ли хоть отчасти его откровения и не служит ли он просто раздуванию вражды между американцами, исключая возможность разумных дискуссий, хотя на каждом шагу уничтожались людские жизни, семьи или карьеры.
И первым шагом стало самоубийство Джорджа Киза, ведь именно на это решился упертый кретин. Его мать умерла через неделю после того, как его выгнали из профсоюза, и эти два несчастья добили его. Он повесился в спальне матери, в окружении ее вещей. И тогда обнаружилась странная подробность: Джордж Киз оказался геем, но так мучился от собственной гомосексуальности, что побоялся открыть этот факт, дабы защититься от обвинений в совращении мексиканской шлюхи-официантки. Нашлись люди, обвинявшие Тейта в случившемся, но в основном их удалось утихомирить. Дэвис Тейт отлично продвинулся по пути обретения статуса неприкасаемого.
И проклятого.
Маленькими шажками, постепенным приращением зла.
Дэвис вставил ключ в замок и открыл дверь в свою квартиру. В то же мгновение он уловил — увы, запоздало — зловоние курева; его реакцию замедлили выпитое пиво и прилипчивый запах табака, тянувшийся за ним от самого бара. Дэвис попытался проскользнуть в коридор, но удар в висок припечатал его голову к дверному косяку, а по шее скользнула холодная сталь, чью остроту он осознал, лишь когда почувствовал, как потекла кровь. И тут же пришло осознание боли.
— Пора поговорить, — произнес ему на ухо прокуренный голос. — Возможно, даже пора и умереть.
Глава 27
Уолтер Коул домчал меня до аэропорта, чтобы я успел на бостонский рейс авиакомпании «Дельта эйрлайнс». С тех пор как мы покинули «Николя», он вел себя относительно спокойно. Уолтер получил хорошее воспитание.
— Может, тебе хочется поделиться со мной своими мыслями? — спросил я.
— Я просто подзабыл, какую интересную жизнь ты ведешь, — сказал он, когда впереди показался международный аэропорт Ла Гуардиа.
— В хорошем смысле или на китайский манер?
— В обоих, по-моему. Я порадовался, выйдя в отставку, но порой становилось тошно до судорог, понимаешь? Читал о каком-то преступлении в газете или видел репортажи в новостях — и начинал вспоминать былую жизнь, преследования, гонки, ощущение собственной… даже не знаю…
— Целеустремленности?
— Точно, целеустремленности. Но потом Ли входила в комнату, обычно принося мне пиво, а себе — бокал вина. Мы начинали болтать о том о сем, или я помогал ей с обедом…
— Ты научился готовить?
— Боже, нет. Я попытался как-то приготовить рагу, но от него стошнило даже собаку, а ведь та собака, не моргнув, поедала и оленье дерьмо. Нет, я лишь немного помогал Ли да следил, чтобы не пустел ее бокал. Иногда нас навещал кто-то из детей, и тогда вечер затягивался до ночи, это было здорово. Просто здорово. Ты представляешь, сколько ужинов я пропустил, пока служил в полиции? Очень много; чертовски много. И сейчас я наверстываю упущенное время. Чувство удовлетворения является недооцененным, но ты способен понять его только на старости лет, а с пониманием приходит и сожаление о том, что ты так долго осознавал, чего тебе на самом деле не хватает.
— То есть ты хочешь сказать, что не захотел бы оказаться на моем месте? Ты прости меня, но не скажу, что я потрясен.
— Да, кстати, о размерах потрясения. Слушал я сегодня то, что ты говорил там в «Николя», и вновь почувствовал легкую дрожь охотничьего азарта, хотя к нему примешивался страх. Я слишком стар, слаб, и реакция уже не та. Теперь мне лучше прозябать там, куда я скатился. Мне не под силу действовать на равных с тобой. Я буду бесполезным. Но я боюсь за тебя, Чарли, и с годами все больше и больше. Раньше я думал, что тебе удастся остановиться, что ты поедешь в Мэн и станешь самым обычным детективом, занимающимся прозаичными преступлениями, но сегодня понял, что звезды уготовили тебе иную судьбу. И я думаю лишь, чем же она закончится, к чему приведет? Ведь ты тоже не молодеешь, так же как те два твоих безумных помощника. А приходится противостоять преступникам, которые, по-моему, действуют все более изощренно и ожесточенно. Ты слышишь, что я говорю?
— Да-да. — Я слышал и противостоял.
Мы подъехали к терминалу «Дельта». Вокруг толпились такси, люди прощались друг с другом. Сейчас, когда настало время уходить, мне захотелось остаться. Уолтер затормозил у бордюра и положил руку мне на плечо.
— Чарли, они в итоге достанут тебя. Со временем у них найдется тот, кто будет сильнее тебя, быстрее и безжалостнее, или их просто окажется слишком много, и даже Ангел и Луис уже не помогут тебе в той схватке. Тогда ты умрешь, Чарли: ты умрешь, и у твоей дочки останутся лишь смутные воспоминания об отце. Такова твоя судьба, и ничего тут не поделаешь, так ведь? Похоже, она тебе кем-то предписана.
Я в свой черед положил руку ему на левое плечо.
— Можно теперь я скажу тебе кое-что?
— Конечно, валяй.
— Возможно, тебе не понравится услышанное.
— Давай-давай, я выдержу, что бы ты ни сказал.
— Ты превращаешься в жалкого старикана.
— Убирайся из моего города, — ответил он. — Надеюсь, они убьют тебя медленно…
Глава 28
Грейди Веттерс открыл глаза и увидел скользящие по луне рваные облака. Он хотел вздремнуть полчасика, но бездарно проспал целый день. Впрочем, неважно: ведь его не ждала срочная работа в больнице или на тушении пожаров. У него вообще не было никакой работы.
Приподнявшись на подушке, он закурил сигарету, случайно сбросив на пол книгу в мягкой обложке, которую почитывал перед сном. Сморил его старый детский роман о приключениях Тарзана, с пожелтевшими краями страниц и иллюстрацией на обложке, сулившей много, но пока не вызвавшей особого интереса. Грейди обнаружил ее на книжной полке в гостиной Тедди Гаттла наряду с множеством других книг, которые не сочетались с представлениями о Тедди тех, кто не знал его так хорошо, как Грейди. Да и сам дом Тедди выглядел гораздо чище и опрятнее, чем ожидалось при виде его захламленного двора, даже кровать в гостевой комнате оказалась вполне удобной. Узнав, что Грейди поссорился с сестрой, Тедди любезно предложил другу пожить у себя. Грейди сомневался, что поступил бы так же, выпади ему шанс вернуть прошлое.
Голова раскалывалась, хотя не от последствий пьянства. В последнее время парня частенько донимала головная боль. Он отнес ее на счет стресса и слишком долгого пребывания в Фоллс-Энде. Этот городок всегда плохо действовал на него, с тех самых пор, как он впервые вернулся домой из Портленда после первого семестра в Мэнском художественном колледже. Маме тогда уже поставили диагноз болезни Альцгеймера, хотя на той стадии она проявлялась лишь в виде легкой расстыковки с окружающим миром, но Грейди понимал, что обязан вернуться домой и повидаться с ней. Тогда он еще испытывал даже слабую ностальгию по Фоллс-Энду, впервые в жизни уехав надолго. Но когда вернулся, опять начались ссоры с отцом, и он почувствовал, как городок начинает подавлять его своей изолированностью от мира и отсутствием амбиций. Да, эта полнейшая заурядность тяжким грузом давила на грудь. Точно так же, как обманчивая обложка книжонки Эдгара Райса Берроуза, зазывная радостная вывеска «Добро пожаловать в Фоллс-Энд — ворота Большого Северного леса!» при въезде в город, оставалась лишь красивой вывеской, не соответствующей реальности. В последний день перед возвращением в художественный колледж они с Тедди варварски подправили слоган, приписав слова «не стоит благодарности», подразумевая, что ее недостоин сам Фоллс-Энд. Им показалось, что такая надпись забавна, — по крайней мере, так думал Грейди. Тедди противоречиво относился к их затее, но принял в ней участие ради удовольствия друга. Позднее он сообщил, что уже через день вывеске вернули первоначальный вид, и тень подозрения за ее порчу много лет продолжала падать на Грейди и, удлиняясь, задевала и Тедди. У маленьких городов хорошая память.
Напротив кровати, где лежал Грейди, висела полка с фотографиями, медалями и призами, реликвиями времен обучения Тедди в средней школе. Тогда тот считался отличным боксером, и поговаривали даже, что пара южных колледжей предлагала ему стипендию, но Тедди не захотел покидать родной город. По правде говоря, ему не хотелось расставаться даже со средней школой. Тедди нравилось жить в коллективе, в окружении людей, которых, несмотря на разные взгляды, умственные или физические способности, объединяли общие узы любви к самому Фоллс-Энду. Школьные дни для него оставались самыми счастливыми в жизни, и ничто с тех пор не могло сравниться с ними.
Грейди пригляделся к фотографиям. Сам он присутствовал на многих из них наряду с Тедди, но улыбался в лучшем случае лишь на половине снимков. А Тедди улыбался везде.
Тедди Гаттл всегда вращался вокруг светила под названием Грейди Веттерс; или, если выразиться по-другому, Тедди представлял собой тень, отбрасываемую Грейди на землю. Он был реальностью, стоявшей на страже дерзких мечтаний Грейди.
Веттерс размышлял, не позвонить ли ему опять Мариэль. Он оставил ей на автоответчике туманное примирительное сообщение, но она не откликнулась, и он подумал, что сестра еще сердится на него. После недавней вечеринки у Дэррила Шиффа, того славного парня, который полагал, что неделя пропала зря, если в его доме прошла лишь одна пьянка, Грейди проснулся в каком-то оцепенелом похмельном состоянии. Само похмелье было весьма тяжким. Но его отягчало еще и то, что проснулся Грейди не один: рядом с ним спала какая-то девица, а Грейди не помнил, кто она такая, как она попала в его постель и вообще почему они спали вместе. Она не выглядела в полном смысле записной страхолюдиной, но в основном потому, что не так уж много места на ее коже позволяло оценить ее внешность из-за множества вытатуированных украшений. Среди них обнаружилось возмутительное множество мужских имен — насчитав двух Фрэнков, Грейди подумал, увековечила ли она дважды имя одного и того же парня, или двух разных, — а когда Грейди откинул простыню, то увидел на попке девицы татуировку дьявольского хвоста, чье начало терялось где-то между ее худосочными ягодицами. На спине под шеей зеленела гирлянда остролистого падуба с яркими красными ягодами. Тогда в памяти всплыло и имя девицы — Холли. Теперь он вспомнил, что она даже отпустила шуточку по поводу этой татуировки, упомянув о двух парнях, запомнивших ее имя по татуировке на спине.
Ему вдруг захотелось принять душ.
Он встал, собираясь отлить и надеясь, что когда вернется, девушка просто исчезнет, но, выйдя из ванной, увидел в дверях спальни Мариэль, а обнаженная, покрытая татуировками девица, сначала попросив у нее сигаретку, поинтересовалась у Грейди, не жена ли ему Мариэль, поскольку при утвердительном ответе получилось бы, что Холли чертовски опростоволосилась, переспав с женатиком. А вскоре после этого разразился такой скандал, что ему пришлось свалить, и в то же утро он оказался на крыльце Тедди с потрепанным чемоданом, мольбертом и распиханными куда попало красками и кистями. Грейди понятия не имел, куда подевалась проворно одевшаяся Холли, но ее, видимо, позабавили их семейные разборки. Может, она даже добавит его имя к списку побед: куда-нибудь на подмышку или между пальцами ног, если там еще есть местечко.
Докурив сигарету, Грейди затушил окурок в пепельнице, украденной из бара в Бангоре, давно, когда в барах еще водились свои фирменные пепельницы. Добредя до кухни, он нашел на столе свежий хлеб, а в холодильнике — ветчину и сыр. Сделав себе сэндвич и налив стакан молока, парень жевал его стоя, запивая молоком. При желании он мог бы взять холодное пиво, но в последние годы как-то отвык от этого, и от количества пива, поглощенного им со времени возвращения в Фоллс-Энд, у него уже пошаливал желудок. Он предпочитал вино, но у Тедди имелась лишь одна бутылка — правда, размером с бочонок, — и пахло его винцо так, словно его сделали из дешевого одеколона и засушенных цветов.
И вновь Грейди показалось, что он попал в ту же ловушку, что в юности, когда всеми силами стремился уехать на юг, сбежав от родителей, сестры и оставив далеко позади всю эту тупиковую ветвь отшельнической жизни Фоллс-Энда. Ему хотелось поступить в художественную школу Бостона или Нью-Йорка, но вместо этого он обосновался в Портленде, где жила одна из его тетушек. Она предоставила Грейди комнату, и он устроился на лето подработать в одном прибыльном туристском заведении, подавая клиентам лобстеров, жареных цыплят и пиво в пластиковых стаканах. Питался он в том же ресторане, и помимо нескольких баксов, отдаваемых раз в неделю тетушке в качестве символической платы за жилье, и редких трат на пивные вечеринки в подвале кого-то из приятелей сохранял все заработанные деньги. Кроме того, благодаря его ловкости и расторопности ему предложили еще работенку в другом городском баре, принадлежавшем тому же владельцу, поэтому первый год в колледже прошел вполне обеспеченно.
В конечном счете этот Мэнский художественный колледж оказался верным выбором. В колледже студентам выдавали ключи от аудиторий, поэтому Грейди мог работать там в любое удобное для себя время, даже спать там же, если того требовало выполнение каких-то проектов. С самого начала его сочли хорошим студентом, подающим реальные надежды юным дарованием. И некоторые из них ему удалось оправдать. Возможно, он оправдал бы все, и в этом-то и заключалась загвоздка. Можно быть талантливым, но не иметь желания стать гением, а Грейди Веттерс если и хотел достичь величия, то только ради того, чтобы доказать своей семье и всем скептикам из Фоллс-Энда, как они ошибались на его счет. Но несоответствие между желаниями и способностями, между достижениями и реальностью, быстро стало ему очевидно, когда он покинул обнадеживающие пределы колледжа и попытался найти свой путь в обширном, развращенном мире искусства. Вот тогда-то и начались сложности, а теперь получалось, что лучшим и единственным независимым свидетельством художественного достижения Грейди стала его картина на стене бара Лестера.
Он побрел обратно в спальню. Возникло искушение скрутить косячок, но после него явно придет желание завалиться на диван и пялиться в «ящик», без конца переключая множество кабельных каналов. Решив отвлечься, Грейди вытащил масляные краски и продолжил работу над картиной, которую начал за день до того, как Мариэль вышвырнула его из своего дома. «Мой дом» — так она заявила, и в первый момент он хотел возразить ей, но потом осознал, что она права: здесь был ее дом. Не считая своего скоротечного замужества, сестра прожила в нем всю свою жизнь. Она любила этот дом, так же как любила их отца, в отличие от него самого, так же как любила Фоллс-Энд и окрестный лес, их треклятый лес. Вечно все сводится к нему. Лес служил единственной приманкой для приезда сюда туристов, являясь единственным источником благоденствия городка.
Он ненавидел этот лес.
Поэтому Грейди сразу перестал кричать на сестру. Он осознал, что не имеет значения, из-за чего ей отказали банки или как много может стоить их дом и какой может быть его доля. Он не собирался давить на нее с получением ссуды, которая, учитывая экономическую обстановку, могла подвергнуть опасности ее право владения. Он решил сказать сестре, чтобы она не волновалась, и планировал вернуться на следующий день и положить конец всем недоразумениям. Когда — или если — деньги появятся, Мариэль сможет выслать их ему. Ведь теперь он мог жить у Тедди, заниматься живописью и пытаться решать, что будет делать дальше. Имелись еще дома, где ему могли оказать гостеприимство, диваны и подвалы, где он мог переночевать. Он мог сработать несколько рекламных флаеров, предлагающих дизайнерские работы или настенные росписи. Да мог взяться за любые заказы.
Его старик умер. Так что какая теперь разница.
Замысел картины сложился быстро. На ней уже появились дом и его родители. По стилю картина чем-то напоминала «Американскую готику» Гранта Вуда, за исключением того, что его пара выглядела счастливой, а не мрачно-суровой, и на заднем плане двое детей, мальчик и девочка, прижавшись лицом к окну их спальни, махали руками стоявшим внизу родителям. Грейди хотел подарить картину Мариэль в качестве извинения и как символ того, какие теплые чувства он на самом деле испытывал к ней, к матери и, конечно, к отцу.
— Он ходил на твою выставку! — выкрикнула Мариэль, пока татуированная девица натягивала джинсы, осознавая, что попала в эпицентр домашней бури и ей нет никакой выгоды дожидаться тут, чтобы выяснить, у кого снесет крышу.
— Какую? — Грейди уже пожалел, что так по-дурацки напился у Дэррила. Пожалел, что выкурил тот второй косяк. Пожалел, что даже не успел поговорить с этой сказочной татуированной леди. Это было важно, но голова его еще не прояснилась.
— Ходил на твою выставку, твою паршивую нью-йоркскую выставку, он ходил на нее, — повторила Мариэль, начиная плакать, и Грейди понял, что впервые после похорон видит ее слезы. — Он доехал на автобусе до Бангора, а оттуда полетел в Бостон и Нью-Йорк. Он сходил туда на первой же неделе. Не хотел появляться на открытии выставки, считая, что не впишется в антураж. Он думал, что ты будешь стыдиться его, ведь он жил в глуши на краю леса и не умел вести умных разговоров об искусстве и музыке, да и костюм у него был один-единственный. А позже он сходил на твою выставку, посмотрел на твои работы, увидел все твои достижения и испытал чувство гордости. Да, он гордился тобой, но не мог выразить этого, а ты не смог понять, потому что витал в облаках, а когда ты что-то не понимал, то просто злился. И все это вылилось в чудовищную неразбериху, все ваши отношения. Вы могли бы прекрасно понимать друг друга, но все потеряли из-за какой-то глупой гордости, из-за пьянства, наркотиков и… О господи, лучше просто уйди! Уходи, Грейди!
«Я не знал, — хотелось ему сказать, — я не знал». Но он не смог, поскольку незнание его не оправдывало. Тем более что такое оправдание было бы ложью. Он знал, что старик гордился им, или хотя бы догадывался, ведь множество раз отец пытался по-своему достучаться до него, но вечно получал отказ! А сейчас уже слишком поздно, извечные сожаления, когда уже ничего не исправить. Некоторые откровения посещают нас только в тот момент, когда мы слышим стук земли, падающей на крышку гроба: и в те мгновения мы осознаем то, что важно, в те мгновения нас переполняет раскаяние.
И тогда Грейди задумал написать картину для своей сестры и, возможно, для самого себя. Это будет первый такой подарок со времен их детства, и самый важный подарок. Он хотел написать красивую картину.
Грейди услышал, как возле дома затормозила машина, и лучи фар полоснули по дому, когда пикап Тедди заехал на подъездную дорожку. Грейди тихо выругался. Тедди имел золотое сердце и ради Грейди мог сделать все, что угодно, но с его появлением дом становился шумным: включалось радио или телевизор, стереоустановка обычно начинала извергать какие-то песни, исполнявшиеся в 60-х и 70-х годах прошлого века бородатыми парнями. Грейди полагал, что это связано с затянувшимся одиночеством его друга и с тем, что в этом одиночестве он чувствовал себя некомфортно. Сейчас с ним жил Грейди, и Тедди, радуясь его присутствию, старался проводить дома как можно больше времени. Порой он настаивал, чтобы Грейди смотрел с ним старые научно-фантастические фильмы, или предлагал покурить травку, слушая старые альбомы типа «Эбби-роуд», «Темная сторона луны» или «Живой Фрэмптон».
Урчание мотора затихло. До Грейди донеслись звуки открывшихся и закрывшихся дверей пикапа и приближавшихся к дому шагов. Входную дверь они не запирали. Так уж привык Тедди. Ведь они находились в Фоллс-Энде, а в Фоллс-Энде никогда ничего плохого не случалось.
«Хлопали двери», — вдруг осознал Грейди: видимо, Тедди привез компанию. Вот черт, это означает, что все его скромные надежды поработать часок-другой мгновенно улетучатся. Он отложил кисть и вышел в гостиную.
Тедди стоял на полу на коленях, с опущенной головой и связанными за спиной руками. Он выглядел так, словно собрался играть в детскую игру «достань яблоко».
— Ты в порядке, Тедди? — спросил Грейди, и друг, подняв голову, глянул на него.
Нос у парня был разбит, кровь заливала рот. Грейди толком не понял, но ему показалось, что в окровавленном рту Тедди явно недостает имевшихся еще недавно зубов.
— Прости меня, — еле слышно произнес Тедди. — Мне так жаль.
Из-за дивана выскочил странный мальчишка, словно в доме началась какая-то дурацкая затейливая игра, целью которой было напугать Грейди Веттерса, вернув ему нелепые страхи детства, что и сделал с большим успехом вид этого мальчишки. Опухший, с нездоровой бледностью онкологических больных и уже поредевшими тусклыми волосенками. Вокруг глаз темнели синяки, нос распух, а на шее вздулся уродливый багровый вырост. В других обстоятельствах Грейди мог бы пожалеть беднягу, если бы на лице мальчика не отражалось выражение пустоты и злорадства; именно такими Грейди всегда представлял лица палачей в концлагере, уничтоживших бесчисленное множество заключенных. В правой руке мальчик держал окровавленные щипцы. Левой рукой он бросил что-то в сторону Грейди, и у ног упали четыре выдернутых с корнями зуба.
Грейди уже подумал, не видит ли он кошмарный сон. Может, он еще спит и если заставит себя проснуться, то все это исчезнет? Он всегда видел очень яркие сны: такова уж участь художников. Однако вечерний воздух холодил его щеки, и он понял, что не спит.
В дверях за спиной Тедди появилась женщина. Ее лицо портило то, что на первый взгляд могло показаться розовым родимым пятном, но на самом деле уже через мгновение стало понятно, что оно обезображено ужасным пузырящимся ожогом. Левый глаз закрывала марлевая повязка. Все эти детали, однако, не шли ни в какое сравнение с тем, что в правой руке она держала пистолет, а в левой покачивались какие-то шнуры.
Она нацелила пистолет в затылок Тедди и нажала на курок. В ушах Грейди громыхнул выстрел, и друг замертво рухнул на пол.
Грейди развернулся и, влетев в спальню, захлопнул за собой дверь. Никакого замка там не было, поэтому он придвинул к двери кровать и бросился открывать окно. До него донесся звук поворачивающейся дверной ручки и проехавшейся по полу кровати, но он даже не оглянулся. Оконная рама залипла, но Веттерсу удалось открыть ее ударом кулака. Он уже поставил одну ногу на подоконник, когда что-то навалилось ему на спину и детская рука змеей обвилась вокруг его шеи. Грейди попытался забраться на окно и выпрыгнуть, но потерял равновесие из-за повисшего на нем мальчишки. Закачавшись на подоконнике, Грейди вцепился руками в раму, но тут в него впились более сильные руки, вынудив выпустить раму из рук. Почувствовав, что окончательно потерял равновесие, парень тяжело грохнулся на пол; мальчик ловко скатился с него, не желая быть придавленным телом Грейди. Перед ним появилась фигура женщины. Одним коленом она придавила грудь Грейди и, прижав его руки к полу, направила дуло пистолета ему в лицо.
— Не двигайся, — скомандовала она, и парень подчинился.
Он почувствовал острую боль в левом предплечье и увидел, что мальчик сделал ему укол каким-то старым металлическим шприцем.
Грейди попытался возразить, но женщина накрыла рукой его рот:
— Нет. Пока ничего не говори.
На Грейди вдруг навалилась огромная усталость, но он не уснул, а когда женщина начала задавать вопросы, он отвечал на них, и отвечал все, что знал.
Глава 29
В гостиной Дэвиса Тейта насильно пристегнули к массивному радиатору. Незваный гость еще до прихода хозяина повесил на трубу батареи наручники, поэтому сейчас свободной оставалась только левая рука Тейта. Удачно, что из-за теплой погоды отопление выключено, и температура в квартире приятно освежала. То, что Дэвис мог шутить в данной ситуации, удивило даже его самого, заставив предположить, что либо он смелее, чем думал, что казалось маловероятным, либо — что более вероятно — от страха у него поехала крыша.
Незнакомец из бара сидел на стуле рядом с Тейтом, поигрывая перед его носом своим китайским боевым ножом-бабочкой, и каждый промельк лезвия вызывал у Дэвиса невольное содрогание, предчувствие угрожающей ему в ближайшем будущем боли. Порез на шее перестал кровоточить, но вид покрасневшей рубашки вызывал тошнотворные позывы, как и бьющий в нос сильный запах курева, от которого начало щипать язык.
Да и незваный гость ужасал его. И не только из-за ножа в мускулистой руке, хотя оружие выглядело весьма впечатляюще. Весь облик незнакомца передавал ощущение неумолимого злоумышления, какого-то непостижимого садистского желания. Тейту вспомнился вечерок в клубе приграничного города Эль-Пасо, когда общий знакомый представил его компании парней, утверждавших, что они обожают его программу. Неописуемые персонажи с обгоревшей кожей и стеклянными глазами мертвых животных, которые то ли вернулись после конфликта в Афганистане, то ли им вскоре предстояло туда отправиться. К концу вечера все изрядно накачались выпивкой, и Тейт достаточно осмелел, чтобы задать вопрос о роде их занятий. Ему сообщили, что они специализируются на допросе пленных: они вызывали у людей ощущение, будто те тонут или захлебываются, морили их голодом, мучили холодом и всячески изводили, хотя — как ему особо пояснили — их действия были исключительно целенаправленны. Пытки проводились не ради удовольствия, и как только с их помощью добывались нужные сведения, пленных оставляли в покое.
Чаще всего.
— Хотя бывают другие парни, кровожадные отморозки, — заметил один из членов компании, Эван, как он представился Тейту. — Нам дают определенную задачу, и она заключается в извлечении информации. И наша работа заканчивается, едва мы убеждаемся, что цель достигнута. А хотите узнать, что реально ужасно? Когда пытками занимается садист, не заинтересованный в ваших откровениях. Для него пытка является самоцелью, поэтому неважно, что вы скажете и кого предадите, — мучения все равно не прекратятся, если только он не решит прикончить вас. А он этого не захочет, и не только из-за садистских наклонностей, а из-за своеобразной профессиональной гордости; так жонглер старается как можно дольше удерживать в воздухе свои шары. Проверка мастерства: чем громче и дольше вы кричите, тем вернее доказательство его таланта.
И Тейт вдруг подумал, не видит ли он сейчас перед собой в собственной квартире такого мастера. Помятый, грязноватый костюм незнакомца дополняла рубашка с пожелтевшим, как и его пальцы, воротничком. Волосы лоснились от жирного блеска. Военной выправкой там и не пахло; ничто не указывало на то, что его обучали методам пыток.
Но фанатизм проглядывал в этом типе со всей очевидностью. Тейту часто доводилось встречать фанатиков на своем жизненном пути, чтобы он научился безошибочно узнавать их. Суровые глаза полыхали огнем, праведным огнем. Все, что делал или мог еще сделать этот человек, согласно его собственному пониманию не будет безнравственным перед лицом Господа или преступлением против человечества. Он будет мучить, пытать или убивать, веруя, что имеет на это полное право.
Последняя надежда Тейта заключалась в произнесении этим человеком одного слова — «возможно».
«А возможно, даже пора и умереть».
То есть у него есть шанс остаться в живых…
— Что вам нужно? — спросил Дэвис, должно быть, уже в третий или в четвертый раз. — Пожалуйста, просто скажите мне, чего вы хотите.
Он вдруг осознал, что уже начал всхлипывать. Тейту надоело задавать этот вопрос, так же как пытаться выяснить имя незнакомца. После каждого вопроса гость просто резко взмахивал перед его носом ножом, словно отвечая: «Мое имя не имеет значения, а хочется мне зарезать тебя». На сей раз, однако, Тейт дождался другого ответа.
— Я хочу знать, сколько вы получили за свою душу.
За пожелтевшими зубами мелькнул грязно-белый простоквашный налет.
— За мою душу?
Скользящий проблеск стали. Вжик-вжик.
— Вы ведь считаете, что у вас есть душа? А есть ли у вас вера? По крайней мере, вы любите разглагольствовать о таких категориях в своей радиопрограмме. Вы много рассуждаете о Боге, а о христианах говорите так, словно вам известны душевные порывы всех и каждого. Похоже, вы превосходно понимаете разницу между праведной и грешной жизнью. Поэтому мне хочется узнать, как может продавший душу человек, не давясь словами, рассуждать о Боге. Что они предложили вам? И какие услуги от вас потребовали взамен?
Тейт попытался успокоиться, по-прежнему цепляясь за драгоценное «возможно». Какой ответ хочет услышать этот тип? Какой ответ поможет Тейту сохранить жизнь?
Внезапно гость рванулся к нему, и хотя Дэвис попытался оттолкнуть его, удержав на безопасной дистанции, нож полоснул по шее сбоку, и из-за правого уха опять потекла кровь.
— Не старайтесь угадать нужный ответ. Отвечайте не раздумывая.
Тейт закрыл глаза.
— Я достиг успеха. Достиг популярности. Получил деньги и приобрел влияние. Я был никто, а они сделали меня значимой фигурой.
— Кто? Кто сделал вас значимым?
— Я не знаю их имен.
— Ложь.
Вжик! Очередная рана, теперь пониже. Лезвие полоснуло по мочке уха. Тейт завизжал.
— Да не знаю я! Клянусь, что не знаю. Они просто говорили, что Спонсорам нравится моя работа. Они их так и называли — Спонсоры. Я никогда не встречался с ними, они не имели никаких контактов, со мной общались только их представители.
Дэвис еще пытался утаить их имена. Он боялся этого человека, боялся почти до смерти, но еще больше его ужасала Дарина Флорес и то отчаяние, которое он испытал, пока она говорила ему о том, что будет, если он прогневит тех, кто так заботился о его успехе. Но сейчас он услышал свистящий шепот незнакомца. Жилистая рука стиснула лицо Тейта, слова извергались ему в лицо вместе со зловонным дыханием курильщика.
— Мое призвание — коллекционировать, — сообщил он. — Я собираю души и отправляю обратно к их Создателю. На весы брошены ваша жизнь и ваша душа — где бы она ни пребывала. Достаточно перышка, чтобы весы склонились против жизни, а ложь тяжелее перышка! Вы поняли?
— Да, — выдавил Тейт.
Тон говорившего не оставлял места недопониманию.
— Тогда расскажите мне о Барбаре Келли.
Тейт понял, что лгать бессмысленно, нет никакого смысла что-то утаивать. Если этот человек знает о Келли, то может знать и обо всех остальных. Тейту не хотелось дождаться очередной раны, возможно смертельной, если его уличат во лжи, и поэтому он выложил Коллектору все, начав со своей первой встречи с Келли, продолжив знакомством с Бекки Фиппс и своей причастностью к разрушению карьеры и самоубийству Джорджа Киза, и закончив сегодняшней встречей в баре с целью обсуждения падения его рейтинга. Шмыгая носом, Дэвис пытался давить на жалость и в самозабвенном бесстыдстве пытался оправдаться, полагая, что ему удастся добиться снисхождения, если мучитель убедится в правдивости его истории.
Рассказывая, он ощущал, будто его призвали на исповедь, хотя таинство исповеди в основном принято у католиков, а они значили для него немногим больше, чем мусульмане, иудеи и атеисты в списке людей, к которым он испытывал особую ненависть. Тейт перечислил свои преступления. Взятые по отдельности, они казались несущественными, но, собранные воедино, приобретали неоспоримую тяжкую весомость вины; или он просто воспринимал чувства сидящего перед ним человека. Несмотря на то что выражение лица собеседника оставалось неизменным, все же Тейту казалось, что оно становится более мягким и ободряющим, по мере того как незнакомец выслушивает признания пронзенной совести, выплескивающей свою отравленную сущность, и вознаграждает за честность тем, что могло быть ошибочно принято за сострадание. Да, лицо Коллектора безусловно показывало, что душа Тейта по-прежнему тяжелее перышка на весах справедливости и не оправдала надежд, подвергшись испытанию.
Умолкнув, Дэвис привалился к стене и опустил голову. Мочка уха болела, а на языке появился солоновато-кислый вкус. В полутемной комнате воцарилась странная тишина. Казалось, затихли даже машины на улице, и у Тейта вдруг возникло ощущение необъятности вселенной с погасшими, поглощенными пустотой звездами, и он осознал себя мелким осколком хрупкой жизни, угасающей искрой, вылетевший из жизненного пламени.
— Что вы намерены сделать? — наконец спросил он, чувствуя, что осознание собственной ничтожности угрожает лишить его остатков мужества.
Вспыхнувшая спичка отдала свой огонек очередной сигарете. Тейт вдыхал отвратительный дым, тот запах, что первым предупредил его о присутствии незваного гостя, хотя такое определение теперь стало неуместным. Почему-то этот человек вдруг стал казаться ему неоспоримо призванным: сюда, в эту гостиную, в эту квартиру, на эту улицу, в этот город, в этот мир, в огромную таинственную вселенную угасающего света и далеких спиральных галактик, в то время как сам Дэвис Тейт являлся просто ошибкой природы, порочной сущностью, подобной мухе-однодневке, рожденной с одним крылом.
— Может, желаете сигарету? — спросил Коллектор.
— Нет.
— На вашем месте я не стал бы сейчас беспокоиться о здоровье и приобретении вредных привычек.
Тейт попытался не думать о том, что могли значить эти слова.
— Я спросил вас, что вы намерены со мной сделать, — мрачно произнес Дэвис.
— Я слышал. И размышляю над этим вопросом. Барбара Келли умерла, поэтому ее судьба уже решена.
— Вы убили ее?
— Нет, но я мог бы, если бы мне представилась такая возможность.
— Тогда кто убил ее?
— Те, с кем она связалась.
— За что?
— Она попыталась восстать против них. Ее измучили болезнь и страх, она испугалась за свою душу и вознамерилась расплатиться за свои грехи. Она полагала, что, выдав их тайны, сможет спастись. Но вернемся к Бекки Фиппс…
На столе рядом с гостем лежал мобильник Тейта. Зажав сигарету в зубах, Коллектор просмотрел список контактов, найдя нужное имя. Указательный палец надавил на кнопку вызова, и номер начал набираться. Тейт услышал тихие сигналы. После третьего гудка телефон вызываемого абонента ответил.
— Дэвис, — произнес голос Бекки Фиппс. «А она явно не обрадовалась, услышав мой звонок, — подумал Тейт. — Сука. Ей на все плевать». — Ты выбрал не лучшее время. Могу я перезвонить тебе позднее или завтра?
Незнакомец показал Тейту, что ему следует ответить. Пленник судорожно сглотнул. Он не понял, что именно надо сказать. Но в итоге решил быть честным.
— У меня тоже не лучшее время, Бекки. Кое-что случилось.
— Что еще?
Тейт глянул на Коллектора, тот одобрительно кивнул.
— У меня тут в квартире один гость. По-моему, он хочет поговорить с тобой.
Незнакомец глубоко затянулся сигаретой, прежде чем склонился к телефону.
— Привет, мисс Фиппс, — произнес он. — Не думаю, что мы имели удовольствие познакомиться, хотя уверен, что это произойдет в ближайшем будущем.
Фиппс помолчала пару секунд. А когда заговорила, ее тон заметно изменился. Она насторожилась, и ее голос слегка задрожал. Это заставило Тейта заподозрить, что она узнала гостя, несмотря на ее следующий вопрос.
— Кто говорит?
Гость поднес телефон поближе, так что его губы почти коснулись экранчика. Его лоб сосредоточенно нахмурился, а ноздри раздулись.
— Вы там не одна, мисс Фиппс?
— Я задала вам вопрос, — ответила Бекки, и дрожь в ее голосе стала более заметной, выдавая напускную храбрость. — Кто вы такой?
— Некий Коллектор, — раздался ответ. — Коллектор по призванию.
— И что вы коллекционируете?
— Долги. Раскаяния. Души. Вы тянете время, мисс Фиппс. Вам известно, кто я и каково мое призвание.
Бекки молчала, и Тейт понял, что Коллектор угадал: с ней там кто-то еще. И Дэвид предположил, что она ждет руководящих указаний.
— Это ведь вы сидели в баре? — наконец произнесла она. — Значит, Дэвис не зря тревожился. Мне казалось, что у него глупый мандраж, но он, похоже, был более чувствителен, чем я полагала.
Тейту не понравилось, что его режиссер говорила о нем в прошедшем времени.
— Вы даже не представляете, насколько он чувствителен, — согласился Коллектор. — Уж как он визжал, когда я пощекотал ему ухо… К счастью, в этих старых домах толстые стены. А вы будете визжать, мисс Фиппс, когда я приду за вами? Хотя это тоже неважно, так что не слишком переживайте. Я всегда ношу с собой затычки для ушей. И я действительно полагаю, что вы сейчас не одна. У меня тоже особая чувствительность. Так с кем же вы? Вероятно, с одним из ваших Спонсоров? Вручите-ка ему телефончик. Пусть подаст голос. Ведь вы общаетесь с мужчиной, не так ли? Я почти вижу фирменный ярлык его костюма. Не сомневайтесь, кто бы вы ни были, до вас я тоже доберусь, до вас и до ваших партнеров. Мне уже многое известно о ваших гнусных делишках.
Громко втянув в себя воздух, Фиппс заорала:
— Что ты рассказал ему, Дэвис?! Что ты рассказал ему о нас?! Держи язык за зубами. Лучше помалкивай, иначе клянусь, я клянусь, что мы…
Коллектор оборвал связь.
— Все это очень забавно, — заметил он.
— Вы предупредили ее, — сказал Тейт. — Теперь она знает о ваших намерениях. Зачем вам это понадобилось?
— Ее страх вытащит из подполья других, и тогда я доберусь и до них. А если они предпочтут затаиться… Что ж, тогда она выдаст мне их имена, когда я приду за ней.
— Но как вы ее найдете? Не спрячется ли она от вас? Не обеспечит ли себе защиту?
— Я нахожу вашу заботу божественно трогательной, — ухмыльнулся Коллектор. — Можно подумать, что вы скорее симпатизируете этой крикунье, а не только чувствуете себя обязанным ей за благополучие. Знаете ли, вам действительно следовало более внимательно изучить тот контракт. Тогда вы смогли бы выяснить, каковы ваши обязательства перед ними, и не позволили бы им одурачить вас. В сущности их сделки рассчитаны как раз на дураков.
— Я не умею читать по-латыни, — мрачно проворчал Тейт.
— Весьма прискорбно для вас. Ведь латынь подобна лингва франка в законных сделках. И каким же надо быть идиотом, чтобы подписать контракт, написанный на непонятном языке?
— Они прекрасно умеют убеждать. Они заявили, что это разовая сделка. И если я откажусь, то найдутся другие, более понятливые кандидаты.
— Ну естественно, нам всегда хочется обскакать других.
— Они обещали, что у меня будет своя телепрограмма, что я смогу издавать книги. Не обязательно даже будет писать их, просто издаваться они будут под моим именем.
— Сбылись ли их обещания? — спросил Коллектор. Он выглядел почти благожелательным.
— Ничего подобного, — признался Тейт. — Они заявили, что у меня не киногеничная внешность, зато тембр голоса прекрасно подходит для радио. В общем, вы понимаете, мне сулили славу Раша Лимбо.
Коллектор похлопал его по плечу. Это легкое проявление человечности увеличило надежду Тейта на то, что слово «возможно» уже не выглядит соломинкой, за которую хватается утопающий, а уподобилось натуральной лодке, способной спасти его из той ледяной бездны, что плескалось под самым подбородком.
— Ваша подружка Бекки обзавелась убежищем в Нью-Джерси. Туда она и отправится, и там я найду ее.
— Никакая она мне не подружка. Она мой режиссер.
— Любопытное различие. А у вас вообще есть друзья?
Тейт задумался.
— Немного, — признался он.
— Полагаю, трудно сохранить дружбу при вашем стиле работы.
— Почему? Из-за того, что я слишком занят?
— Нет, из-за того, что вы слишком отвратительны.
Тейту пришлось согласиться с его правотой.
— Итак, — произнес Коллектор, — что же мне теперь делать с вами?
— Вы можете отпустить меня, — предложил Тейт. — Я рассказал вам все, что знал.
— И вы позвоните в полицию?
— Нет, — возразил Тейт. — Ничего подобного.
— Почему я должен вам верить?
— Потому что я знаю, что вы вернетесь за мной, если я так поступлю.
Коллектора вроде бы впечатлило такое умозаключение.
— Возможно, вы умнее, чем я думал, — заметил он.
— Поумнеешь тут, — буркнул Дэвис. — Я могу еще кое-что рассказать, чтобы убедить вас отпустить меня.
— И что же?
— Они собираются похитить девушку, — сообщил Тейт. — Ее зовут Пенни Мосс. А обвинят во всем, что случится, одного тюрбаноголового неофита.
— Это я и сам знаю. Слышал вашу болтовню.
— Но вы же сидели в другом конце бара.
— У меня острый слух. Ну, и вдобавок, проходя мимо вашей кабинки, я прицепил на спинку скамьи дешевенький «жучок».
— Они причинят боль этой девушке? — вздохнув, спросил Тейт.
— Нет никакой девушки.
— Как это?
— Вас проверяли. Они заволновались после того, что случилось с Барбарой Келли. Раскаяние заразно. В ближайшее время они проведут еще много подобных проверок. Хотя, по-моему, вас сочли надежным кадром. Ведь до сих пор вы не проявляли признаков особой принципиальности. Едва ли вам могло вдруг теперь взбрести в голову начать обличать их. Но остается нерешенным срочный вопрос, мистер Тейт: какова же ваша судьба? Вы погрязли в скверне: развратный коррупционер, порождающий невежество и нетерпимость прозелит. Вы благоденствуете, сея страх, и с легкостью поставляете объекты для ненависти слабых и ожесточенных людей. Вы раздуваете пламя вражды, но оправдываетесь неведением, когда становится очевидным уродство последствий. Из-за вашего присутствия наш мир стал беднее и безнравственнее.
Коллектор встал. Он вытащил из недр пальто револьвер, старенький заслуженный «смит-вессон» 38-го калибра с потертой рукояткой и потускневшим металлическим стволом, однако неизменно крутой в плане смертоносности. Тейт открыл было рот, собираясь завизжать, даже заорать, но почему-то не издал ни звука. Он заполз в самый угол и закрыл лицо руками, словно это могло защитить его от будущего.
— Вы паникуете, мистер Тейт, — заметил Коллектор. — Не даете мне закончить. Слушайте дальше.
Дэвис попытался овладеть собой, но его сердце колотилось, уши ломило от бросившейся в голову крови; и тем не менее боль принесла ему радость, ведь он чувствовал ее, а значит, еще жил. Не отводя ладоней от лица, он взглянул в щелку между пальцами на судью, державшего его жизнь в суровой хватке.
— Несмотря на все ваши очевидные слабости и пороки, — продолжил Коллектор, — мне не хочется выносить вам последний приговор. Вы почти осуждены, но есть еще легкое сомнение: малая толика, крупица… Вы же верите в Бога, мистер Тейт? То, что вы говорили вашим слушателям, пусть лицемерно и ханжески, уходило корнями в своеобразную окаянную веру?
Тейт резко кивнул и сознательно или машинально сложил руки в молитвенном жесте.
— Да. Да, я верую. Верую в воскресшего Господа нашего Иисуса Христа. Я крестился, в двадцать шесть лет вновь родился во Христе.
— Гм-м-м-м. — Коллектор даже не попытался скрыть недоверие. — Я послушал ваши передачи и не думаю, что Христос, проведя часок в вашем обществе, узнал бы в вас одного из своих проповедников. Однако предоставим выбор ему, раз вы считаете себя верующим.
Коллектор извлек барабан и, высыпав на ладонь шесть пуль, аккуратно вставил обратно только половину.
— О господи, вы, должно быть, шутите, — сказал Тейт.
— Упоминаете имя Господа всуе? — жестко бросил Коллектор. — Вы уверены, что с этого следует начинать высочайшую проверку перед лицом Создателя?
— Нет, — промямлил Тейт. — Прости меня, Господи.
— Уверен, что в столь тяжелой и стрессовой ситуации божественное милосердие может коснуться вас.
— Умоляю, — сказал Тейт, — не надо… Это несправедливо.
— Неужели такой шанс слишком великодушен? — осведомился Коллектор. — Или слишком мелочен? — На лице его отразилось смятение. — Не многого ли вы просите? Но если настаиваете…
Он вытащил еще одну пулю, оставив в барабане только две, крутанул его и нацелил пистолет на Тейта.
— Если будет на то воля вашего бога, — сказал он. — Именно вашего, поскольку мне такой бог неведом.
Коллектор спустил курок.
Щелчок барабана, провернувшего пустую ячейку, прозвучал так громко, что какое-то мгновение Тейт был убежден, что услышал звук летящей в него пули. Он так сильно зажмурился, что ему с трудом удалось разлепить веки. И тогда он увидел, что Коллектор взирает на свой револьвер с озадаченным выражением.
— Странно, — произнес он.
Тейт вновь закрыл глаза, на сей раз приступая к некоей благодарственной молитве.
— Благодарю тебя, — забормотал он. — Благодарю тебя, Господи…
Закончив, он обнаружил, что ему в лоб опять нацелено дуло револьвера.
— Нет, — прошептал он. — Вы же сказали. Вы обещали…
— Всегда следует убедиться в твердости произволения, — заметил Коллектор, нажимая на спусковой крючок. — Порой я замечаю, что внимание Господа рассеивается.
На сей раз Дэвис Тейт ничего не услышал, даже божественного вздоха, окутавшего вылетевшую пулю.
Глава 30
Приземлившись в Бостоне, я не сразу отправился в Портленд, а остановился в дешевом мотеле вблизи городка Согуса на шоссе 1 и плотно подкрепился отличным мясным стейком у Фрэнка Джуфрида в ресторане «Хиллтоп». В детстве, когда каждый год мы отправлялись в Мэн навестить дедушку, наше летнее путешествие всегда начиналось с того, что отец вел нас с мамой обедать в «Хиллтоп». Обычно мы садились за один и тот же столик или как можно ближе к нему. Оттуда открывался отличный вид на шоссе, и отец заказывал стейк размером с целую голову, со всеми возможными гарнирами, а мама добродушно ворчала, беспокоясь за его сердце.
Фрэнк умер в две тысячи четвертом году, и теперь «Хиллтопом» владела какая-то управляющая компания, но ресторан по-прежнему оставался популярным среди завсегдатаев, способных позволить себе приличный обед с мясом, не срывая банк. Я не заглядывал туда лет тридцать, с тех пор как мой отец свел счеты с жизнью. Слишком многое в ресторане напоминало мне о нем, но в последние годы я больше узнал об отце и о причинах его последнего поступка и сумел смириться с прошлым. Это означало, что прошлое потеряло привкус терзающей печали, и теперь я лишь радовался тому, что здесь у меня осталось так много приятных воспоминаний: и подсвеченный шестидесятифутовый гигантский кактус сагуаро, и стадо коров, сооруженных из стекловолокна. Я незаметно сунул старшей официантке десять баксов, чтобы в мое личное пользование предоставили наш старый семейный столик, и в память об отце заказал стейк из толстого края. Порция салата оказалась лишь немногим меньше, чем во времена моего детства, но поскольку тогда его поедала целая семья, то приходилось меньше выбрасывать. Выпив бокал вина, я рассеянно смотрел на проезжающие мимо машины и думал об Эпстайне, Лиат и о сокрытом в лесу самолете.
А еще думал о Коллекторе, поскольку мы с Эпстайном не обсудили один важный вопрос, хотя Луис затронул его, перед тем как Уолтер повез меня в аэропорт. Луис предположил, что если Коллектор располагал полным или частичным списком имен, то почти наверняка уже начал выбирать свои мишени. Из этого следовал нежелательный вывод: если он увидел в списке мое имя, то одной из его мишеней мог стать я! И только по этой причине необходимо было встретиться в Линне с законоведом Элдричем, с которым Коллектор связан не вполне понятными мне узами.
Закончив обед, я отказался от десерта, опасаясь несварения желудка, и опять направился в свой мотель. Едва успев включить свет в комнате, услышал звонок мобильного. Звонил Уолтер Коул. Умер Дэвис Тейт, тот самый ядовитый радиоведущий, чье имя значилось в списке. Согласно сведениям Уолтера, Тейт получил пулю в голову, хотя перед смертью ему нанесли несколько легких ножевых ран. В кармане его пиджака обнаружили бумажник с кредитками и парой сотен баксов, зато пропал мобильник, а рыжеватая полоса на его левом запястье, возможно, означала, что убийца позаимствовал и его часы. Кража часов, как выяснилось позднее — не самой дорогой фирмы «Тюдор», озадачила расследовавших убийство детективов. Почему оставили бумажник, но забрали часы? Я мог бы объяснить причину, так же как и Уолтер, но мы промолчали.
Человек, убивший Тейта, страстно коллекционировал подобные сувениры.
Значит, Коллектор только что добавил очередной трофей в свою кунсткамеру.
На следующий день с утра пораньше я выехал в Линн.
Если в последние годы фирма «Элдрич и Ко» загребала большие деньги, то явно не вкладывала их в свои офисы. Она по-прежнему занимала два верхних этажа унылого на вид здания, слишком невзрачного, чтобы заслужить прозвище бельма на глазу, но все-таки достаточно уродливого, чтобы соседние заведения имели весьма серьезные основания переехать подальше при первой возможности, при этом здания соседних заведений вовсе не являлись архитектурными жемчужинами. Справа от конторы Элдрича серел непривлекательный экстерьер бара «Тюлей», типичный пример крепостного стиля. А слева с ним соседствовало интернет-кафе, обслуживающее камбоджийцев и им же принадлежавшее, хотя раньше там находилось аналогичное интернет-кафе пакистанцев. Не слишком понятная вывеска приглашала это американское крыло партии «Аль-Каида» отведать местный кофе и выпечку и являлась скорее не рекламой, а предупреждением о необходимости федеративного надзора, учитывая нынешнее положение недоверия между США и Пакистаном. Помимо того, в этом районе Линна сосредоточились такие же унылые серо-зеленые кондоминиумы, сомнительной репутации салоны и этнические рестораны, запомнившиеся мне по предыдущим визитам.
Позолоченная надпись на верхних окнах конторы Элдрича, извещавшая о присутствии за ними правоведа, стала еще более облезлой и полинявшей, чем прежде, являя собой некое графическое отображение физического заката самого Элдрича. Нижний этаж здания по-прежнему пустовал, но его зарешеченные и грязные старые окна теперь сменили новые, с темными, наполовину отражающими свет стеклами. Проходя мимо, я постучал по ним пальцем. Материал оказался крепким и толстым.
Уличная дверь больше не открывалась простым поворотом ручки. Рядом с ней на стене поблескивало простенькое переговорное устройство. Признаков видеонаблюдения я не заметил, но поспорил бы на хорошие деньги, что за темными стеклами нижнего этажа прячется глазок видеокамеры, может, даже не одной. И словно подтверждая мою догадку, дверь пискнула еще до того, как я нажал кнопку домофона. Внутри здание сохранило обнадеживающую старомодность, с каждым вздохом я узнавал запахи старых ковров, слежавшейся пыли, сигаретного табака и медленно отслаивающихся бумажных обоев. Правая бледно-желтая стена взбиралась наверх вместе с узкой лестницей с истертыми за десятилетия ступенями. На первой лестничной площадке находилась дверь, отмеченная надписью «Ванная комната», и уже оттуда виднелось матовое стекло двери верхнего этажа с названием фирмы, написанным в том же стиле, что и позолоченная вывеска, украшавшая уличные окна.
Открыв дверь приемной, я почти с облегчением обнаружил на месте старую деревянную конторку, за ней — массивный деревянный письменный стол, а за ним — густые тени на веках и прочие косметические украшения секретарши Элдрича, таинственной дамы, которая если и имела фамилию, то предпочитала не сообщать ее незнакомцам, а если имела имя, то, вероятно, никому не дозволяла его использовать, даже знакомым, опасаясь, что в ином случае любой достаточно одинокий безумец попытается соблазнить старушку. Ее крашеные волосы в настоящее время покрылись некоей готической чернотой и бугрились на ее голове угольной шапкой. Рядом с ней в пепельнице лежала зажженная сигарета, чей дымок дрейфовал в скопище окурков, а вокруг на столе высились шаткие стопки бумаг. Войдя, я заметил, как она извлекла из старой зеленой электрической пишущей машинки два листа и, аккуратно удалив копирку, поместила исходные документы на вершины соответствующих ворохов. Затем секретарша подхватила сигарету, глубоко затянулась и мельком глянула на меня сквозь облачко выпущенного дыма. Если до нее и дошла служебная записка о запрете курения на рабочем месте, то подозреваю, что она сожгла ее.
— Рад видеть вас вновь, — сказал я.
— Неужели?
— Ну, видите ли, всегда приятно увидеть знакомое лицо.
— Неужели? — повторила она.
— Хотя, может, и не всегда, — уступил я.
— М-да.
Воцарилось неловкое молчание, однако все-таки менее неловкое, чем активные попытки продолжить разговор. Секретарша продолжала дымить сигаретой, взирая на меня через дымовую завесу. Она успела изрядно накурить тут, поэтому явно видела меня неотчетливо. И я подозревал, что как раз такая видимость ее устраивала больше.
— Я пришел повидать мэтра Элдрича, — сообщил я, опасаясь, что она окончательно скроется в дыму.
— Вам назначено?
— Нет.
— Он не принимает людей без назначения. Вам следовало позвонить заранее.
— Возможно, и следовало, но у вас ведь никогда не отвечают на телефонные звонки.
— У нас куча работы. Вы могли оставить сообщение.
— Вы не отвечаете на сообщения.
— Могли бы написать письмо. Вы же умеете писать?
— Так далеко вперед я не планирую, а дело срочное.
— Вечно у вас все срочное, — вздохнула она. — Имя?
— Чарли Паркер, — спокойно ответил я.
Она знала мое имя. В конце концов, именно она впустила меня еще до того, как могла бы узнать мое имя через домофон.
— У вас есть удостоверение личности?
— Надеюсь, вы шутите?
— А что, похоже, что здесь кто-то расположен шутить с вами?
— Ничуть. — Я передал ей свою лицензию.
— В последний раз была та же фотография, — заметила она.
— Потому что я остался тем же славным малым.
— М-да. — Испущенный ею громкий вздох, очевидно, выражал мнение о прискорбном недостатке амбициозного стремления с моей стороны.
Дама вернула мне лицензию. Потом лениво сняла трубку с бежевого телефона и набрала номер.
— Тот спец опять здесь, — сообщила она, хотя в последний раз я омрачил своим присутствием ее день несколько лет назад.
Выслушав ответ с другого конца местной линии, она положила трубку.
— Мэтр Элдрич сказал, что вы можете пройти.
— Благодарю.
— Я бы не впустила вас, будь на то моя воля, — прибавила она и принялась заправлять в пишущую машинку очередную пару листов, недовольно покачивая головой и стряхивая пепел на стол. — Ни за что бы не впустила.
Я поднялся на третий этаж, где находилась ничем не примечательная дверь. В ответ на мой стук надтреснутый голос предложил войти. Навстречу мне из-за стола поднялся Томас Элдрич, приветливо протянув сморщенную бледную руку. Наряд его, как обычно, состоял из черного пиджака, брюк в тонкую светлую полоску и подходящего жилета, из петлицы которого к одному из карманов тянулась золотая цепочка часов. Нижняя пуговица жилета обычно не застегивалась. В моде, как и во многих других отношениях, Элдрич строго придерживался собственных традиций.
— Мистер Паркер, — сказал он, — рад видеть вас, как всегда.
Я осторожно пожал его руку, опасаясь, как бы она не рассыпалась на части. Рукопожатие с ним напоминало прикосновение к дрожащим костям, обернутым рисовой бумагой.
Кабинет выглядел более захламленным, чем прежде, его уже начали переполнять кучи документов из нижнего секретарского логова. Номера и названия дел были написаны на замечательной медной пластине каждой папки таким же замечательным ровным почерком, несмотря на то что сами надписи потускнели от времени.
— Для конторы с ограниченной клиентурой вы накопили, похоже, множество дел, — заметил я.
Элдрич окинул взглядом свой кабинет, словно видел его впервые, или, возможно, просто попытался взглянуть на него со стороны.
— Скромные, согласующиеся с нашими принципами ручейки слились в целое юридическое озеро, — признал он. — Таково бремя законоведения. Мы не сбрасываем со счетов ничего, а некоторые из наших дел тянутся долгие годы. Зачастую даже, на мой взгляд, на протяжении всей жизни.
Мэтр печально покачал головой, очевидно рассматривая предрасположенность людей к долголетию как намеренную попытку осложнить ему существование.
— Полагаю, многие из ваших клиентов ныне уже умерли, — сказал я, стараясь как-то утешить старика.
Скрупулезно подправляя на столе стопку аккуратно сложенных папок, Элдрич постукивал по корешкам мизинцем левой руки. На этом пальце не хватало ногтя. Раньше я не замечал его отсутствия. Интересно, может, он отвалился недавно, подтверждая разрушительное одряхление Элдрича?
— О да, очень многие, — согласился он. — Действительно, очень многие мертвы, а прочие на пути в мир иной. Можно сказать, что мертвецы безымянны. Все мы вскоре вступим в их ряды, и со временем для каждого закроют именное досье. По-моему, огромное удовольствие — попасть в закрытое досье. Прошу вас, присаживайтесь.
Судя по чистому от пыли четырехугольнику на мягком кожаном сиденье, стул для посетителей перед столом только что освободили от папок. Очевидно, как раз перед тем, как мне предложили пройти в кабинет.
— Итак, — перешел к делу Элдрич, — что привело вас к нам, мистер Паркер? Уж не желаете ли, чтобы я подготовил ваше завещание? Неужели и вы почувствовали неотвратимость смерти?
Он посмеялся над собственной шуткой. Его смех напоминал скрежет углей, переворачиваемых кочергой в затухающем камине. Я не поддержал его.
— Благодарю вас, — ответил я, — но у меня свой адвокат.
— Да, разумеется, мисс Прайс из Южного Фрипорта. Должно быть, у нее хватает хлопот с вами. Вы ведь вечно пошаливаете, попадая в самые ужасные переделки.
Сморщив нос, он раскатисто произнес последнее слово, словно пробовал его на вкус. При хорошем освещении и настроении Элдрич походил бы на снисходительного добродушного деда, если бы все его поведение не являлось отлично продуманной игрой. Во время нашего общения его взгляд неизменно оставался настороженно суровым, и при всей очевидной нынешней телесной немощи ясные глаза юриста светились острым умом и отнюдь не дружелюбием.
— Переделки, — повторил я. — Но такое же замечание в равной мере можно отнести к вашему собственному помощнику.
Я намеренно использовал единственное число. Какое бы впечатление ни производила практическая деятельность Элдрича в вопросах традиционной законности, я полагал, что она направлена только на одну цель: создание фронта работ для человека, изредка упоминаемого под именем Кушиэль, но более широко известного как Коллектор. Юридическая контора «Элдрич и Ко» поставляет потенциальных жертв для своеобразного серийного убийцы. И в свете нашего разговора в настоящее время это касается очередных осужденных.
— Боюсь, не понимаю, о чем вы говорите, мистер Паркер, — сказал Элдрич. — Надеюсь, вы не подразумеваете, что вам известны какие-то наши преступные дела?
— Вы собирались разыскать меня со временем?
— Сомневаюсь, что вы могли быть излишне грубы в своих методах. Полагаю, что вы просто развлекаетесь, по-видимому бездоказательно предъявляя нам обвинения и подозревая в действиях, на которые вам самому не хватает храбрости. Если у вас есть претензии к линии поведения этого «помощника», то вам следует предъявить их ему самому.
— К нам поступали сведения на сей счет, но редко, — ответил я. — Такого человека трудно найти. Он предпочитает прятаться среди камней, выжидая удобного момента для нападения на неосмотрительных и безоружных.
— О, господин Кушиэль обычно прячется много глубже, — возразил Элдрич, теряя всю притворную доброжелательность.
В кабинете было чертовски прохладно, гораздо холоднее, чем тем утром на улице, хотя я не заметил никаких признаков кондиционера. Окно тоже не открывали, однако когда Элдрич говорил, изо рта у него вылетали облачка пара.
И так же, как я специально упомянул о его помощнике в единственном числе, точно так же и мэтр в данный момент нашего разговора упомянул одно его личное имя. Я знал происхождение столь оригинального имени.
В Каббале Кушиэль — что означает «Суровость Бога» — числился стражником ада.
Впервые я обратиться к Элдричу из-за того, что его помощник мог начать преследовать меня самого. И мне хотелось узнать, насколько я прав в данном случае. Между нами сложилось хрупкое подобие некоторого entente, хотя оно было далеко не cordiale. Существование списка, скорее всего, осложнит наши отношения, раз Коллектор уже начал собирать по нему трофеи.
— И где же он сейчас? — поинтересовался я.
— Мир велик, — поступил ответ. — Трудится на благо человечества.
— Не большой ли он поклонник радиопередач?
— Наверняка не знаю, но сомневаюсь.
— Вы слышали о смерти Дэвиса Тейта?
— Я не знаю такого человека.
— Он слыл второстепенным шутником правого крыла. Кто-то прострелил ему голову.
— В наши дни каждый готов позлословить.
— Готовность некоторых индивидуумов излишне пылка. Обычно достаточно осуждающей рецензии в Интернете.
— Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне.
— Полагаю, что вы, а следовательно, и ваш помощник могли иметь сообщение от одной женщины, Барбары Келли. И она обеспечила вас документом, небольшим списком имен.
— Понятия не имею, о чем вы говорите.
— Ваш помощник, возможно, начал, — продолжил я, оставив без внимания его замечание, — действовать согласно полученным сведениям. Более того, по-моему, он уже кое-чего добился в отношении Дэвиса Тейта. Вам необходимо посоветовать ему, чтобы он держался подальше от людей из того списка.
— Я не буду ничего ему «советовать», — раздраженно ответил Элдрич. — И вам не следует вмешиваться. Он действует так, как считает нужным, …разумеется, в рамках закона.
— И какого же именно закона? Хотелось бы мне посмотреть, в какой статье серийные убийства трактуются как законное деяние.
— Если вы пытаетесь подловить меня, мистер Паркер, то ваша попытка неуклюжа.
— А ваш помощник более чем неуклюж: он безумен. Если он продолжит действовать против личностей в том списке, то насторожит остальных и тех, кто руководит ими, выдав факт наличия такого списка. И тогда мы потеряем их ради удовлетворения жажды крови вашего помощника.
Элдрич в гневе сжал кулаки. Обнаружив при этом особую учтивость, свойственную его юридическому воспитанию.
— Я мог бы оспорить использование выражения «жажда крови», — сказал он, медленно и выразительно произнося каждую букву последних двух слов.
— Вы правы, — согласился я. — Оно подразумевает эмоциональное проявление, до которого ему далеко. Но лучше мы в другой раз проведем семантическую дискуссию по поводу наиболее точного определения его мании. В настоящее время ему лишь надо понять, что в этом деле гораздо более серьезные ставки, в коих заинтересованы и другие стороны.
Вцепившись пальцами в стол, Элдрич так сильно подался вперед, что его жилистая шея вытянулась, как у черепахи, вылезшей из панциря.
— Вы думаете, его волнуют заботы какого-то старого еврея, обосновавшегося в Нью-Йорке и бормочущего бесконечные молитвы о потерянном сыне? Мой помощник действует. Он посредник божественной воли. В его деяниях нет греха, ибо те, кого он выбирает, утратили свои души из-за собственной порочности. Он призван для великой жатвы, и он не захочет, не сможет остановиться. Досье должны быть закрыты, мистер Паркер. Дела должны быть закрыты!
Губы мэтра увлажнились, и обычно бескровное лицо вдруг живо порозовело. Видимо, он осознал, что переступил традиционные границы приличия. Его напряженность внезапно исчезла, и Элдрич откинулся на спинку кресла, убрав со стола руки. Он вытащил из кармана чистый белый платок, приложил его ко рту и с отвращением глянул на оставленные на нем следы. Платок окрасился кровью. Он поймал мой взгляд, поэтому быстро сложил и спрятал платок.
— Простите, — сказал он. — Неуместная горячность. Я передам ваше пожелание, хотя не могу обещать, что оно принесет пользу. Он ищет и находит, ищет и находит.
— Его деятельность в данном случае может быть рискованной и в другом смысле.
— В каком же?
— Он вынудит их действовать против него, хотя его трудно изловить. Вас найти гораздо легче.
— Ваши слова можно трактовать почти как угрозу.
— Лучше как предостережение.
— Пользуясь вашим же выражением, это вопрос семантики. У вас есть ко мне что-то еще?
— Могу ли я прояснить один последний вопрос? — спросил я.
— Не тяните.
Не глядя на меня, Элдрич принялся строчить что-то на странице желтого блокнота с изящной медной пластинкой. Мысленно он уже простился со мной. Я вывел его из себя. И видел кровь на его носовом платке. Ему хотелось, чтобы я скорее убрался подальше.
— Это касается присланного вам списка.
— Список, список… — Капля крови сорвалась с его губ и шлепнулась на бумагу. Он продолжал писать, смешав кровь с чернилами. — Говорю вам, я не знаю ни о каком списке.
— И я не удивился бы, если бы в нем встретилось мое имя, — продолжил я, игнорируя его отрицание.
Кончик пера замер, и Элдрич уставился на меня, как старый злобный бесенок.
— Встревожены, мистер Паркер?
— Скорее заинтересован, мэтр Элдрич.
Юрист скривил губы.
— Что ж, раз уж вы так убеждены в существовании такого документа и моем знании о нем, тогда давайте поразмыслим. Если бы в том списке появилось мое имя, я мог бы серьезно встревожиться по поводу того, как оправдать попадание в него. — Он нацелил на меня окрашенный кровью кончик пера. — Полагаю, вы встретите моего помощника скорее, чем ожидаете. Уверен, что вам с ним предстоит многое обсудить. Будь я на вашем месте, стал бы готовить защитную речь прямо сейчас.
— И возможно, — добавил он, видя, что я встал, собираясь уходить, — вам стоит всерьез подумать о завещании.
Выйдя из кабинета Элдрича и спустившись на один пролет, я увидел секретаршу. Она встревоженно смотрела вверх на лестницу, испуганная недавно услышанным криком. Несмотря на озабоченность, в губах она сжимала неизменную сигарету.
— Что вы там делали с ним? — спросила она.
— Слегка подверг опасности его кровяное давление, хотя меня удивило, что в нем вообще еще есть кровь.
— Он стар.
— Но не отзывчив.
Она дожидалась, пока я спущусь, чтобы подняться к шефу и проверить, все ли с ним в порядке.
— Вы добились желаемого, — бросила она и, практически зашипев от злости, пригрозила: — Вы исчезнете с лица земли, и когда в вашем доме проведут обыск, то при надлежащем внимании обнаружат и кое-какую пропажу — фотографии в рамке или пары запонок, унаследованных вами от отца. Исчезнет значимая для вас вещица, дорогая фамильная ценность, овеществленная память, и никто ее больше не найдет, потому что он добавит ее в свою коллекцию, а мы закроем ваше досье и сожжем папку с вашим именем, так же как сгорите и вы сами.
— Вам это грозит первой, — заметил я. — Ваше платье уже задымилось.
Одну ногу дама уже поставила на второю ступеньку лестницы, и на ее юбке появилось удобное углубление для упавшего сигаретного пепла, который прожигал ткань. Секретарша смахнула пепел рукой, но дырка уже испортила наряд. Все относительно, впрочем: испорченное платье изначально выглядело отвратительно.
— Нам еще предстоит поболтать вскоре, — пообещал я. — А пока берегите себя.
Она прошипела что-то непристойное, но к тому времени я уже миновал ее и быстро спускался к выходной двери. Вчера вечером я предусмотрительно извлек револьвер из запертой коробки, спрятанной под запасной шиной в моей машине, и оружие придало мне больше уверенности в себе. Перед выходом из конторы Элдрича я снял куртку и, накинув ее на правую руку, замаскировал пистолет. Возвращаясь к машине, я держал его наготове и незаметно оглянулся посреди улицы, чтобы убедиться в отсутствии «хвоста». Лишь выехав из Линна, я почувствовал себя хотя бы в относительной безопасности, осознавая ее временную условность. Встреча со старым законником лишила меня спокойствия, а уверенность и злобность угроз его секретарши дали мне необходимое подтверждение.
Коллектор располагал тем же списком, что и Эпстайн.
И в нем значилось мое имя.
