Сэмми позволил себе зайти в дом. Уже перевалило га полночь, но он был трезв как стеклышко, а в кармане у него лежал билет на «Бродвей Лимитед» до Лос-Анджелеса. В гостиной горел свет, и Сэмми увидел, что Джо заснул с одной из своих пыльных книжек по Каббале или по чему-то в таком роде. На самом деле это был четвертый том «Еврейских легенд» Гинсберга — расставленный как палатка у него на коленях. На деловом столике рядом с горшечной равией под рукой у Джо стояла полупустая бутылка «пильса». Когда Сэмми вошел в гостиную, Джо немного приподнялся и сдвинулся в кресле, поднимая руку, чтобы прикрыть глаза от яркого света лампочки. От него шел затхлый, сонный запах пива и сигаретного пепла.

— Привет.

— Привет, — сказал Сэмми. Подойдя к Джо, он положил ладонь ему на плечо. Затем размял там все мышцы: они казались узловатыми и твердыми на ощупь.

— Угу. — Джо кивнул и снова закрыл глаза. Сэмми выключил свет. Затем он подошел к дивану, подобрал персиково-горчичный шерстяной плед — одну из немногих вещей в доме, связанных с его матушкой, — принес его к креслу и набросил на Джо. Он аккуратно накрыл все его долговязое тело вплоть до носков с оранжевыми пальцами.

Пройдя дальше по коридору, Сэмми вошел в спальню Томми. В кривом свете из коридора он разглядел, что Томми во сне перекатился к дальнему краю кровати и лежит там, расплющив об стену физиономию. Мальчик сбросил с себя все постельное белье; на нем была зеленовато-голубая пижама с белой обстрочкой на лацканах и манжетах (у Сэмми, ясное дело, имелась идентичная). Томми спал очень глубоко и энергично, и даже после того, как Сэмми оттянул его голову от стены, мальчик продолжал храпеть и подергиваться. Его стремительное дыхание напоминало пыхтенье собаки. Сэмми принялся натягивать на него покрывала. А потом остановился и просто встал там, глядя на Томми, любя его до смерти. Еще Сэмми испытывал обычный спазм стыда за то, что смотрит за тем, как мальчик спит, за то, что он должен был бы чувствовать себя его отцом и даже счастливейшим из таковых.

Тот безусловный факт, что Сэмми был достаточно безразличным отцом (хотя и менее безразличным, чем Могучая Молекула), мало о чем говорил. Еще когда Томми был неведомым зародышем внутри Розы. Сэмми твердо решил никогда не дать ему почувствовать себя брошенным, никогда от него не уходить. И до сих пор, до этой самой ночи, он умудрялся держать обещание, хотя бывали моменты — к примеру, та ночь, когда он решил принять должность редактора в «Голд Стар Комикс», — когда это становилось очень тяжело. Однако чистая правда заключалась в том, что, несмотря на все свои благие намерения (не считая часов, когда мальчик спал), Сэмми пропустил большую часть его детства. Томми повзрослел за то время, пока мужчины, которого он звал своим отцом, не было рядом, в интервалах между их не слишком счастливыми часами вместе. Тут Сэмми не на шутку задумался, не было ли то безразличие, которое он приписал своему отцу, особенной чертой одного мужчины или вселенской чертой всех отцов. Возможно, те «юные подопечные», которых он рутинным образом приставлял к своим героям — та самая предрасположенность, что в дальнейшем войдет во все представление Сэмми о комиксах и будет преследовать его всю оставшуюся жизнь, — являли собой не выражение некого изъяна его натуры, а более глубокое и универсальное желание.

Доктор Фредрик Вертхам был попросту идиотом. Ничто не могло быть очевиднее того, что Бэтмен не задумывался, сознательно или бессознательно, не сыграть ли ему роль совратителя Робина. Нет, ему было предназначено заменить Робину отца — а по аналогии и расширению, отсутствующих, безразличных, без конца сбегающих отцов всех запойно читающих комиксы мальчуганов Америки. Сэмми пожалел, что ему не хватило присутствия духа рассказать подкомитету о том, что введение закадычного дружка в комикс с костюмированным героем гарантированно увеличивало его тираж на 22 процента.

Но что все это значило? Теперь лучше было не затевать никакой драки. Все было кончено. После драки кулаками не машут. У Сэмми не оставалось иного выхода, кроме как отпустить себя на свободу.

И все же ему было никак не выбраться из спальни Томми. Он добрых минут пять стоял у кровати, мысленно обозревая всю историю сна в этой комнате, начиная с тех дней, когда ребенок лежал на животике в самом центре детской кроватки из эмалированного металла, подобрав под себя ножки и выставив вверх большую попку. Сэмми вспомнил фрагменты того, что Роза назвала «ночными бестсерками», когда Томми было два-три года. Тогда мальчик ночь за ночь просыпался с такими дикими воплями, как будто с него живьем сдирали кожу, слепой от только что увиденного в своих снах. Они пробовали ночной свет, бутылочку молока, утешную песню, пока не выяснили, что единственное, что его утешало, это когда Сэмми забирался к нему в постель. Сэмми гладил мальчику волосы, пока кисть не начинала болеть, прислушиваясь к его дыханию, а потом оба разом отчаливали. Это была высшая точка его карьеры в качестве отца. И она также наступала в самую глухую ночь, когда мальчик спал.

Сэмми снял ботинки и забрался в постель. Затем перекатился на спину и сложил руки за головой, устраивая себе подушку. Может, он просто мог полежать тут немного, прежде чем выйти из дома и найти в гараже свой чемодан. Сэмми сознавал об определенной опасности заснуть — день вышел длинный, и он до смерти устал. Тогда его план убраться еще ночью, прежде чем кто-то узнает о его отъезде, рухнул бы в самом зародыше. Кроме того, Сэмми вовсе не был убежден в своем желании дать шанс Розе, Джо или еще кому-то попытаться его разубедить. Но так славно было лежать рядом с Томми и, после немалого времени, всем телом ощущать, как он спит.

— Привет, папа, — сказал вдруг Томми, сонно и немного смущенно.

— Ой. — Сэмми аж подскочил. — Привет, сынок.

— Ты поймал мартышку?

— Какую мартышку, сынок? — спросил Сэмми.

Томми взмахнул ладонью, описывая круг. Ему явно недосуг было снова все объяснять.

— Мартышку с такой штуковиной. Со шпателем.

— Нет, — сказал Сэмми. — Она все еще на свободе.

Томми кивнул.

— Видел тебя по телеку, — сказал он уже куда не так сонно.

— Правда?

— Ты славно смотрелся.

— Спасибо.

— Хотя малость потел.

— Я потел как свинья, Том.

— Папа?

— Что, Том?

— Ты вроде как меня поддавливаешь.

— Извини, — сказал Сэмми и чуть отодвинулся от Томми. Какое-то время они просто полежали, а потом Томми перевернулся, крякнув не то от раздражения, не то от недовольства.

— Знаешь, папа, ты слишком большой для этой кровати.

— Да, хорошо, — сказал Сэмми, садясь. — Доброй ночи, Том.

— Доброй ночи.

Сэмми прошел по коридору к спальне. Роза любила спать в предельно темной комнате с опущенными жалюзи и сдвинутыми портьерами, так что Сэмми без немалого спотыкания и нашаривания нашел путь к гардеробу. Закрыв за собой дверь, он потянул за цепочку, включая свет. Затем он быстро обнаружил белый кожаный чемодан и заполнил его одеждой с плечиков и из целого ряда выдвижных ящиков. Сэмми упаковался для теплой погоды: поплиновыми рубашками и тропического манера костюмами, жилетом, нижним бельем, носками и подвязками, купальным костюмом, ремнями, коричневым и черным. Все это он в неразборчивой и беспечной спешке запихнул в чемодан. Закончив со сборами, Сэмми снова дернул цепочку, выключил свет и вышел в спальню, ослепленный смутными геометриями персидского ковра, что тут же бросились ему в глаза. Затем Сэмми пробрался назад в коридор, поздравляя себя с тем, что не разбудил Розу, и прокрался на кухню. «Я просто сделаю себе сандвич», — подумал Сэмми. Его разум уже почти целиком занялся запиской, которую ему следовало оставить.

Но стоило Сэмми сделать лишь несколько шагов по кухне, как он почуял дым.

— Ты опять за свое, — сказал Сэмми.

Роза сидела в купальном халате перед своим лимонным кипятком, пепельницей и руинами целого торта. Ночная люминесценция Блумтауна, составленная из уличных фонарей, света на верандах, фар проезжающих мимо машин, отблеска государственной автострады, а еще из диффузного свечения облаков над великим городом в шестидесяти милях от Сэмми, что проходило сквозь по-швейцарски точные узоры занавесок и пристраивалось на чайнике, часах и сопливом кухонном кране.

— У тебя чемодан, — сказала Роза.

Словно подтверждая ее заявление, Сэмми опустил взгляд на свою поклажу.

— Да, — отозвался он, сам себя удивляя, — чемодан.

— По-моему, это что-то значит, — сказала Роза.

— В самом деле? — спросил Сэмми. — Подумать только.

— Хотя, если ты так хочешь… Джо собирался уговорить тебя остаться. У него там какой-то план. И, ясное дело, у нас есть Томми.

— Томми.

— Ты разобьешь ему сердце.

— А вон там что, торт? — спросил Сэмми.

— Не знаю, почему, но я испекла красный бархатный торт, — сказала Роза. — С пенным мороженым.

— Ты пьяна?

— Я выпила бутылку пива.

— Это смотря какого. Когда ты пьяна, ты любишь попечь.

— А почему? — спросила Роза и скользнула рукой через весь стол к красному бархатному торту с пенным мороженым. — Черт знает, почему, — сказала она. — Похоже, мне придется одной почти весь его съесть.

Сэмми подошел к кухонному буфету и достал оттуда вилку. Пока садился за стол, он совершенно не был голоден, но стоило ему только взять кусочек торта, как он уже не смог остановиться и весь его прикончил. Пенное мороженое хрустело и таяло у него во рту. Роза встала и налила Сэмми стакан молока, а потом встала у него за спиной, пока он пил молоко, вороша волосы у него на загривке.

— Ты не сказала, — сказал Сэмми.

— Чего я не сказала?

— Чего ты от меня хочешь.

Он отклонился, прижимая голову к ее животу. И внезапно почувствовал усталость. Вообще-то Сэмми планировал уехать прямо сейчас, чтобы все было проще, но теперь задумался, не следует ли ему дождаться утра.

— Ты отлично знаешь, что я хочу, чтобы ты остался, — сказала Роза. — Или надеюсь, что ты это прекрасно знаешь. Черт возьми, Сэмми, я бы ничего так не хотела.

— Чтобы доказать свою точку зрения, то есть.

— Да.

— Насчет того, что никто не может указывать нам, как жить, чтобы все они отвалили и занимались своим долбаным делом.

Роза перестала гладить ему волосы. Сэмми догадался, что она уловила определенную долю сарказма в его тоне. Хотя он вовсе не хотел иронизировать, а просто обожал ее и то, что она всегда для него делала.

— Дело просто в том, — сказал Сэмми, — что мне теперь придется доказывать другую точку зрения.

Тут раздался кашель. Обернувшись, они увидели, что в дверном проходе стоит Джо. Волосы у него на голове стояли торчком, а рот был разинут, как будто он пытался извлечь оттуда яйцо. Еще он моргал, словно пытаясь отморгаться от увиденного.

— Он что… ты что, уезжаешь?

— Уезжаю, — сказал Сэмми. — По крайней мере, на какое-то время.

— И куда ты намерен отправиться?

— Вообще-то я думал про Лос-Анджелес.

— Послушай, Сэмми, — сказал Джо, делая к кузену шаг, в котором проглядывало что-то угрожающее. — Проклятье, ты просто не можешь этого сделать.

Сэмми отступил на шаг и поднял руку, словно желая защититься от старого друга.

— Полегче, Джо. Я ценю твое отношение, но…

— Дело вовсе не в отношении, идиот. После того как мы сегодня утром расстались, я поехал туда и сделал предложение «Эмпайр Комикс». Чтобы их купить. И Шелли Анаполь принял мое предложение.

— Что? Предложение? Джо, ты что, спятил?

— Ты сказал, что у тебя есть кое-какие идеи. И еще сказал, что я снова их разбередил.

— Ну да, разбередил, но я имел в виду… Черт возьми, да как ты мог просто пойти и сделать такое, даже меня не спросив?

— Это мои деньги, — сказал Джо. — У тебя в этом деле голоса нет.

— Ну да, — сказал Сэмми, а потом еще раз: — Ну да. — Тут он потянулся и зевнул. — Пожалуй, я бы смог писать там истории и отправлять их тебе по почте. Не знаю. Посмотрим. Прямо сейчас я для таких разговоров слишком устал.

— Хорошо, но сегодня ночью ты не уедешь. Не психуй, Сэм. Там просто нет поезда, чтобы ты уехал.

— Пожалуй, я смог бы поспать на кушетке, — сказал Сэмми.

Джо и Роза встревоженно переглянулись.

— Пойми, Сэмми… мы с Джо не… это не потому… мы не…

— Я знаю, — сказал Сэмми. — Кушетка отлично подойдет. Тебе даже простыни менять не понадобится.

Роза тактично сказала, что, тогда как Сэмми вполне может отчалить и вести жизнь бомжа, нет никакой, едрена вошь, причины, чтобы он, мать его за ногу, начинал свою бомжовую карьеру в ее доме. Затем она подошла к шкафу с постельным бельем, доставая оттуда свежие простыни и наволочку. Аккуратно отодвинув в сторону горку использованного постельного белья Джо, Роза расстелила новое, подтыкая, разглаживая и оттягивая одеяло, чтобы обнажить превосходный диагональный узор простыни. Сэмми стоял рядом, производя небольшой шум на предмет того, как аппетитно все это выглядит, особенно после того денька, который ему достался. Когда Роза наконец позволила Сэмми сесть, он немного покачался на кушетке, сбросил ботинки, а затем лег на спину со счастливым видом тяжелобольного пациента, соскальзывающего в чудесную горячую ванну.

— По-моему, все это очень странно, — сказала Роза. В одной руке она держала наволочку, набитую старыми простынями Джо, а другой промакивала слезы.

— С самого начала все это было очень странно, — заметил Сэмми.

Роза кивнула. Затем она вручила наволочку с грязными простынями Джо и уверенной походкой направилась дальше по коридору. Джо немного постоял рядом с кушеткой, озадаченно глядя на Сэмми. Он словно пытался разгадать все ступени поразительно хитрого трюка, который Сэмми только что выкинул.

Когда весь дом наутро проснулся, в дикую рань, сорванные с кушетки одеяла лежали горкой на кофейном столике, Сэмми и его чемодана уже давно и след простыл. В качестве записки или чего-то в таком роде он лишь оставил в центре кухонного стола карточку два на три дюйма, выданную ему еще в те времена, когда он купил участок, на котором теперь стоял дом. Карточка была сморщенная, с загнутыми уголками, выцветшая за те долгие годы, что она провела у Сэмми в бумажнике. Когда Роза и Джо подобрали карточку, то сразу же заметили, что он воспользовался авторучкой и, явно преодолевая себя, вычеркнул оттуда название не более чем теоретической семьи. Вместо этого Сэмми начертал там слова КАВАЛЕР и КЛЕЙ, крепко связанные узлом значка &. А затем, просто для верности, заключил эту надпись в аккуратный черный треугольник.