Собравшись разбудить Томми в школу, Сэмми обнаружил, что мальчик уже встал и примеряет перед зеркалом черную наглазную повязку. Вся мебель спальни, гарнитур от Левица — кровать, туалетный столик, зеркало и комод с ящиками, — имела морскую тематику. Задняя стенка комода была оклеена навигационной картой Дальних Берегов, латунные ручки ящиков имели форму штурвалов, а зеркало украшал крепкий канат. Наглазная повязка выглядела здесь не так уж неуместно. К тому же Томми пробовал корчить в зеркале зверские пиратские рожи.

— Уже встал? — спросил Сэмми.

Томми чуть было не выпрыгнул из пижамных штанишек — его всегда легко было испугать. Затем мальчик сдернул повязку с взъерошенной головы и, густо краснея, отвернулся от зеркала. Оба глаза были у него на месте — ярко-голубые, со слегка припухшими кромками век. Да и со зрением у Томми никаких проблем не имелось. Вот мозг мальчика представлял для Сэмми определенную загадку, однако зрение у него было в полном порядке.

— Не знаю, как все получилось, — сказал Томми. — Я просто взял и проснулся.

Он сунул наглазную повязку в карман пижамной курточки. Всю пижаму украшали тонкие красные полоски и крошечные синие орнаментальные щиты. Сэмми носил такую же, только с красными щитами и синими полосками. Идея принадлежала Розе. Она считала, что ношение таких парных пижам должно взлелеять ощущение связи между отцом и сыном. Как подтвердят любые два человека, когда-либо одевавшиеся в подобные пижамы, идея Розы работала с поразительной эффективностью.

— Весьма необычно, — заметил Сэмми.

— Я знаю.

— Обычно мне приходится взрывать динамитную шашку, чтобы тебя поднять.

— Да, правда.

— Как же ты в этом на свою маму похож. — Роза все еще нежилась в постели, погребенная под лавиной подушек. Страдая от бессонницы, она редко засыпала раньше трех-четырех. Зато когда она все-таки засыпала, поднять ее было практически невозможно. Так что задача провожать Томми по утрам в школу ложилась на Сэмми. — Если вдуматься, ты только в свои дни рождения рано встаешь, — продолжил Сэмми, позволяя прокурорской нотке закрасться в свой голос. — Или когда мы в поездку отправляемся.

— Или когда мне должны сделать укол, — с готовностью добавил Томми. — У врача.

— Ну да. — Сэмми обтирал плечом дверной косяк, стоя наполовину в комнате, наполовину в коридоре, но теперь он подошел, чтобы встать рядом с Томми. Испытав побуждение положить ладонь на плечо мальчику и оставить там ее увещевающую отцовскую тяжесть, он в конце концов просто сложил руки на груди и взглянул на отражение серьезной мордочки Томми в зеркале. Как ни мучительно было Сэмми это признавать, но он уже не чувствовал себя комфортно рядом с мальчиком, которого все прошедшие двенадцать лет был обязан звать своим сыном и с радостью это делал. Раньше Томми всегда был просто луноликим малышом, внимательным и послушным, но в последнее время, когда его мягкие каштановые кудри стали превращаться в черные проволочные петельки, а нос по собственной инициативе принялся отважно высовываться вперед, в чертах его лица начало скапливаться нечто, вскоре обещавшее развиться в откровенную привлекательность. Томми уже перерос свою мать и был почти одного роста с Сэмми. Он занимал в доме все больше объема, давил все большей массой, передвигался непривычными способами и отдавал незнакомыми ароматами. Сэмми вдруг стал обнаруживать, что когда Томми проходит мимо, он невольно слегка отступает, освобождая ему дорогу. — Послушай, у тебя на сегодня… ничего такого не запланировано?

— Нет, папа.

Томми явно пребывал в шутливом настроении.

— Значит, никаких походов к «глазному доктору»?

— Ха-ха, — отозвался мальчик, морща нос в не слишком удачной имитации веселья. — Брось, папа.

— Что брось?

— Вообще-то мне пора одеваться. Я в школу опоздаю.

— А по-моему, ты как раз что-то такое замышляешь.

— Нет, не замышляю.

— Если бы ты что-то такое замышлял, мне бы пришлось тебя цепью к ножке кровати приковать. Ведь ты это понимаешь.

— Я просто играл с наглазной повязкой. Только и всего.

— Ладно.

— Я не собирался делать ничего скверного. — Последнее слово голос Томми сплошь обставил вопросительными знаками.

— Рад слышать, — сказал Сэмми. Томми он не поверил, однако свои сомнения постарался скрыть. Ему вообще не нравилось враждовать с мальчиком. Сэмми работал пять длинных дней в неделю, да еще приносил работу на выходные. И терпеть не мог тратить на споры те краткие часы, которые он проводил с мальчиком. Сейчас Сэмми пожелал, чтобы Роза не спала. Тогда он смог бы спросить ее, что делать с этой наглазной повязкой. Ухватив Томми за волосы, Сэмми, отдавая бессознательную дань родительским привычкам своей матушки, яростно затряс голову мальчика из стороны в сторону. — Полная комната игрушек, а ты с десятицентовой наглазной повязкой от Шпигельмана дурачишься.

Точно кривоногий капитан странного фрегата, Сэмми потопал по коридору на кухню, чтобы приготовить Томми завтрак. Их дом в Блумтауме представлял собой довольно аккуратное и симпатичное суденышко. Его покупка последовала за целым рядом опрометчивых капиталовложений в течение сороковых годов, куда входили рекламная фирма «Клей и коллеги», Школа журнальных публикаций Сэма Клея, а также квартира в Майами-Бич для матушки Сэмми, в которой она умерла от инсульта после одиннадцати суток уединенного недовольства, и который был затем со значительным убытком продан — всего через шесть месяцев после покупки. Последней мизерной суммы, оставшейся от золотых деньков в «Эмпайр Комикс», как раз хватило для предоплаты за дом здесь, в Блумтауне. И на долгое время Сэмми полюбил это строение так, как капитану полагается любить свой корабль. Дом являл собой единственное осязаемое воспоминание о его недолгом успехе, а также на данный момент абсолютно лучшее из всего, на что вообще тратились его деньги.

О закладке Блумтауна в 1948 году объявила реклама в «Лайф», «Сатердей ивнинг пост» и всех крупных нью-йоркских газетах. Полностью функционирующий дом типа «кейп-код» с тремя спальнями, полный всякой всячины вплоть до звенящих бутылок молока в холодильнике, был воздвигнут на полу демонстрационного зала бывшего агентства по продаже кадиллаков неподалеку от цирка «Коламбус». Перспективные молодые семьи северо-востока (белые, разумеется) были приглашены навестить павильон «Идея Блумтауна», обойти с экскурсией «Дом Блумтауна» и узнать о том, как на картофельных полях к западу от Айслипа разместится целый город с населением в шестьдесят тысяч человек: город скромных, доступных домов, каждый со своим двором и гаражом. Все поколение молодых отцов и матерей, выросшее на узких лестницах и в переполненных квартирах ржаво-кирпичных районов Нью-Йорка, и Сэмми Клей среди прочих, притащилось туда, чтобы пощелкать модельными выключателями, попрыгать на модельных матрасах, а также лишь на одно мгновение откинуться на спинку шезлонга из прессованного металла на целлофановом газоне. Устремляя свои подбородки вверх, молодые люди пытались поймать воображаемые лучи пригородного солнца Лонг-Айленда. Затем они глубоко вздохнули и почувствовали, что одно из глубочайших томлений их сердец может в один прекрасный день, даже очень скоро, найти отклик. Их семьи были хаотическими механизмами, шумными и порядком расстроенными, что заправлялись топливом гнева и крайностями поведения нахальных умников, а поскольку все то же самое было верно и для Нью-Йорка в целом, нетрудно было поверить, что клочку зеленой травы и разумному плану этажа не потребуется много времени, чтобы утешить ноющие сгустки обнаженных нервов, в которые, как казалось молодым людям, давно уже превратились их семьи. Многие, и Сэмми Клей опять-таки среди них, в темпе потянулись к своим чековым книжкам, резервируя за собой один из пятисот участков, которые предстояло разработать на первом этапе строительства.

Многие месяцы Сэмми носил у себя в бумажнике маленькую карточку, что прибыла вместе с пакетом документов и гласила попросту следующее:

(Все улицы у них в округе предстояло назвать в честь выдающихся ученых и изобретателей).

Гордое ощущение давным-давно рассосалось. Сэмми больше не уделял особенного внимания собственному «кейп-коду», «второму номеру» или модели Пенобскотта с эркером и площадкой с перильцами на крыше здания. В отношении своего дома он теперь применял ту же политику, что и в отношении своей жены, работы и половой жизни. Все это было делом привычки. Ритмы пригородной электрички, учебного года, графиков публикаций, летних отпусков и устойчивый календарь настроений его жены приучили Сэмми к мучительному очарованию его жизни. И лишь его отношения с Томми, несмотря на появившийся в последнее время легкий морозец иронии и дистанции, оставались живыми и непредсказуемыми. Они были полны смеси сожаления с удовольствием. Когда у Сэмми все-таки получалось провести часок с Томми, планируя вселенную на отрывном листке из блокнота или играя в настольный бейсбол «Все звезды Этана Аллена», это неизменно бывал самый счастливый часок всей его недели.

Войдя на кухню, Сэмми с удивлением обнаружил там Розу, сидящую за столом с кружкой крутого кипятку. На поверхности обжигающе-горячей воды плавало каноэ из ломтика лимона.

— Что происходит? — поинтересовался Сэмми, набирая воду в эмалированный кофейник. — Все уже встали.

— А я всю ночь была на ногах, — радостно отозвалась Роза.

— Даже не прикорнула?

— Насколько я помню. Мой мозг просто с ума сходил.

— Что-нибудь подвалило?

Через два дня Розе надо было сдавать ведущую историю для комикса «Поцелуй». Она была второй по рейтингу женщиной-иллюстратором (Сэмми приходилось отдавать дань Боб Пауэлл), но жуткой копушей. Сэмми давно забросил попытки читать Розе лекции на предмет ее рабочих привычек. В конце концов, ее начальником он был лишь номинально — этот вопрос они уладили много лет тому назад, еще когда Роза только-только начинала на него работать (правда, после годичной серии перепалок). Теперь Роза и Сэмми более-менее составляли единую команду. Всякий, кто нанимал Сэмми редактировать свой ассортимент комиксов, знал, что в его распоряжении также окажутся весьма ценные услуги Роуз Саксон (таков был ее профессиональный псевдоним).

— Есть кое-какие идеи, — осторожным тоном отозвалась Роза. Все ее идеи поначалу звучали скверно. Роза адаптировала их из беспорядочного сплетения ее снов, сенсационных газетных статей, какой-то ерунды из дамских журналов, после чего просто кошмарно их излагала. Зато всегда завораживало смотреть, как они появляются из-под ее карандаша и кисточки в виде дразняще-фигурных форм.

— Что-то про атомную бомбу? — спросил Сэмми.

— Откуда ты знаешь?

— Прошлой ночью, когда ты громко разговаривала, мне просто случилось быть с тобой в одной спальне, — ответил он. — Я там как последний дурак пытался заснуть.

— Извини.

Сэмми раскокал полдюжины яиц в чашу, взбил их с молоком, натряс перца и соли. Сполоснув одну из скорлупок, он швырнул ее в кофейник на плите. Затем вылил яйца прямиком в пенящееся на сковородке масло. Омлет был единственным блюдом из кулинарного репертуара Сэмми, зато он по-настоящему славно его готовил. Главным секретом здесь было то, что омлет просто следовало оставить в покое. Большинство людей стояли у плиты, упорно его помешивая, но метод Сэмми заключался в том, чтобы оставить омлет в покое на минуту-другую на слабом огне и больше, чем пару-другую раз, его не тревожить. Порой, разнообразия ради, Сэмми бросал туда несколько кружочков жареной салями. Так Томми больше нравилось.

— Он там опять с этой наглазной повязкой, — сказал Сэмми, пытаясь говорить без лишней озабоченности. — Я видел, как он ее примеряет.

— Вот черт.

— Он поклялся мне, что ничего такого не замышляет.

— И ты ему поверил?

— Пожалуй. Скажем так, решил поверить. А где салями?

— Я внесла ее в список. Сегодня пойду в магазин.

— Но ты должна закончить ту историю с «Поцелуем».

— Закончу, не беспокойся. — Роза громко отхлебнула своего лимонного кипятку. — Он точно что-то такое замышляет.

— Думаешь? — Сэмми поставил на стол арахисовое масло и достал из «фригидара» виноградное желе.

— Не знаю. Я просто думаю, что он последнее время малость порывистый.

— Он всегда порывистый.

— Лучше уж я провожу его в школу, раз я все равно уже встала. — Розе было куда легче управлять своим сыном, чем Сэмми. Похоже, она просто не уделяла этому вопросу лишних раздумий. Да, Роза считала, что важно доверять детям, время от времени передавать им вожжи правления, позволять им решать за себя. Но когда, как это частенько случалось, Томми растрачивал кредит доверия, Роза, ни секунды не колеблясь, тут же закручивала гайки. А Томми, похоже, никогда не возмущался ее суровой дисциплиной так, как он негодовал от малейшего неодобрения Сэмми. — Знаешь, хочу позаботиться, чтобы он точно туда добрался.

— До самой школы ты меня не поведешь, — заявил Томми. Войдя на кухню, он тут же уселся перед своей тарелкой, ожидая, когда Сэмми нагрузит туда омлет. — Честное слово, мама, ты просто не можешь этого сделать. Я умру на месте. Я правда умру.

— Он правда умрет, — подтвердил Сэмми.

— И как я тогда буду выглядеть? — поинтересовалась Роза. — Как я буду стоять рядом с мертвым телом прямо у средней школы Уильяма Флойда?

— А как насчет того, чтобы я его туда проводил? Для меня это всего десять минут. — Сэмми и Томми обычно прощались у ворот на школьную территорию, прежде чем пуститься в противоположных направлениях к станции и средней школе соответственно. Со второго по шестой класс они на прощание обменивались рукопожатием, но теперь этот обычай, одна из любимейших ежедневных вех для Сэмми в течение пяти лет, был, судя по всему, навсегда заброшен. И Сэмми не был уверен, кто и почему решил его забросить. — Тогда ты сможешь остаться здесь и, знаешь ли, все-таки нарисовать мой рассказ.

— Неплохая мысль.

Сэмми аккуратно вывалил дымящуюся груду омлета с маслом Томми на тарелку.

— Извини, — сказал он, — сегодня без салями.

— Очень жаль, — посетовал Томми.

— Я внесла ее в список, — сказала Роза.

Все ненадолго погрузились в молчание — Роза на своем стуле за кружкой кипятку, Сэмми у кухонного стола с ломтиком хлеба в руке, внимательно наблюдая за тем, как Томми загружает в себя омлет. Ох, и едоком же был этот Том. Тощая палочка в обличье мальчугана теперь исчезла под покровом жира и мышц; по сути, Томми даже выглядел малость тучным. Ровно через тридцать семь секунд омлет бесследно исчез, и только тогда Томми оторвал глаза от тарелки.

— А почему все на меня смотрят? — спросил он. — Я ничего такого не сделал.

Роза и Сэмми дружно разразились смехом. Затем Роза перестала смеяться и уперлась взглядом в сына, немного кося, как всегда, когда она собиралась сказать что-то важное.

— Послушай, Том, — начала Роза. — Ты ведь не собирался сегодня отправиться в город.

Томми помотал головой.

— И тем не менее, — вмешался Сэмми, — я тебя провожу.

— Отвези меня туда, — предложил Томми. — Если ты мне не веришь.

— Почему бы и нет? — сказал Сэмми. Если он возьмет машину до станции, Роза не сможет поехать в бакалею, на пляж или в библиотеку «за вдохновением». Тогда она гораздо скорее останется дома и станет рисовать. — Я мог бы на машине до самого города доехать. Как раз за углом от конторы новую стоянку открыли.

Роза подняла тревожный взгляд.

— До самого города? — Даже оставлять их машину, «студебеккер-чемпион» 1951 года, на железнодорожной станции казалось ей довольно рискованным. Роза частенько ходила пешком до станции, чтобы забрать машину, а потом раскатывать по Лонг-Айленду, занимаясь чем угодно, только не рисованием любовных комиксов.

— Дай мне только одеться. — Сэмми вручил Розе ломтик хлеба. — Вот, держи, — сказал он, — ты ему ленч приготовишь.