4
Бересклет Флир, их покойный командир, уже бывал в «Малой Америке» с Ричардом Бэрдом в 33-м и еще раз в 40-м году. Просмотрев его бумаги, Джо с Шэнненхаусом обнаружили там подробные планы и инструкции для внутриантарктических перелетов. В 1940 году сам командир Флир пролетел непосредственно над той территорией, которую им предстояло преодолеть, чтобы убить Геолога, — над горами Рокфеллера, над Эдзел-Фордс, к изломанно-величественной пустоте Земли Королевы Мод. И оставил аккуратно отпечатанные перечни вещей, которые требовалось захватить с собой человеку, отважившемуся на такой рейс.
1 ледоруб
1 пара снегоступов
рулон туалетной бумаги
носовых платка
Великой опасностью подобного перелета была возможность вынужденной посадки. Если Джо с Шэнненхаусом разобьются, то останутся одни в магнитном центре неизвестности без всякой надежды на спасение. Тогда им придется пешим порядком пробиваться назад к станции «Кельвинатор» или жать вперед до самого «Йотунхайма». Командир Флир предусмотрительно заготовил перечень того, что им в таком случае потребуется: палатки, примусы, ножи, пилы, топор, веревка, альпинистские кошки. Сани, которые им придется тянуть самим. Все снаряжение следовало рассмотреть на предмет веса, который оно добавит к полезному грузу.
Муфта мотора и паяльная лампа 4 фунта
2 спальных мешка из оленьего меха 18 фунтов
Ракетница с восемью патронами 5 фунтов
Точность и строгий порядок инструкций командира Флира оказали благотворное влияние на умы Джо и Шэнненхауса — как, впрочем, возвращение солнца и перспектива прикончить хотя бы одного врага. Оки снова стали друг с другом общаться. Шэнненхаус выбрался из ангара, а Джо переместил свою скатку в кают-компанию. О своем сползании в какое-то первобытное отчаяние в течение последних трех месяцев они даже не заикались. Вместе Джо с Шэнненхаусом обшарили стол Бересклета Флира. Там они нашли весьма интересное раскодированное сообщение командования, пришедшее прошлой осенью вместе с неподтвержденным рапортом о том, что на Льду предположительно может находиться немецкая станция под кодовым названием «Йотунхайм». Еще они нашли там экземпляр «Книги Мормона», а также письмо с пометкой «вскрыть в случае моей смерти». Оба чувствовали себя обязанными его вскрыть, но так и не сумели себя заставить.
Шэнненхаус принял душ. Для этого эпохального события потребовалось расплавить сорок пять двухфунтовых снежных блоков, которые Джо, кряхтя и матерясь сразу на трех языках, вырезал и один за другим перенес на лопате в плавильню на крыше кают-компании, чья цинковая пасть, точно раструб граммофона, транслировала пронзительно-гнусавый голос пилота, вовсю распевавшего: «Ну а девушки? А девушки потом!» Разговаривали они мало, однако все беседы были дружелюбными, и за какую-то неделю Джо с Шэнненхаусом восстановили атмосферу товарищеской дурашливости, которая была универсальной среди обитателей «Кельвинатора» до катастрофы Уэйна. Оба словно бы забыли о том, что намерение на пару, без всякой поддержки, пролететь тысячу миль паковых льдов и глетчеров, чтобы пристрелить одинокого немецкого ученого, было их собственной идеей.
— Что бы ты сказал, если бы тебе предложили часиков так десять-двенадцать… э-э, снег лопатой покидать? — кричали они утром друг другу со своих коек, приведя предыдущие пять суток исключительно за этим занятием. Все выглядело так, как будто некий бестелесный начальник дал им наряд вне очереди заодно с парой лопат, а Джо с Шэнненхаусом были всего лишь парой несчастных козлов отпущения, которым предстояло отрыть из-под снега ангар и тракторное депо. По вечерам, возвращаясь обратно в тоннели с ноющими мышцами, опаленными холодом лицами и пальцами, они наполняли кают-компанию воплями «А ну по стакану виски!» и «Бифштексы настоящим мужчинам!».
Как только они отрыли трактор-снегоход, потребовался целый день возни и подогрева различных деталей упрямого мотора марки «Кайзер», чтобы снова его запустить. Еще один день они убили на то, чтобы отвести трактор на тридцать ярдов по ровному снегу от депо к ангару. И еще день, когда лебедка трактора вышла из строя, и «кондор», который они уже сумели отбуксировать на полпути вверх по специально устроенному ими снежному скату, оторвался и ускользнул обратно в ангар, оторвав себе по пути кончик левого нижнего крыла. Последовали еще три дня ремонта, а потом Шэнненхаус пришел в кают-компанию, где Джо как раз открыл руководство для королевской канадской горной полиции издания 1912 года на главе «Некоторые особенности техобслуживания саней» и силился разобраться в том, как правильно привязывать сани для перевозки людей. Фраза «УБЕДИТЕСЬ В ТОМ, ЧТО САНИ НАДЛЕЖАЩИМ ОБРАЗОМ ПРИВЯЗАНЫ» шла пунктом номер 14 в предполетном перечне командира Флира. Три известных Джо языка никак не могли удовлетворить его потребности в подходящих ругательствах.
— У меня все собаки вышли, — сообщил ему Шэнненхаус. Новый кончик, который он прирастил к крылу «кондора», требовалось покрыть аэролаком, чтобы он как следует присобачился (в прямом смысле) к остальной обшивке. Иначе самолет взлететь не мог.
Джо, недоуменно моргая и пытаясь уловить смысл, на него посмотрел. Сегодня было двенадцатое сентября. Еще несколько дней — и, очень может быть, корабль с солдатами и самолетами сумеет прорваться сквозь тающий паковый лед к «Йотунхайму». Если они к тому времени не смогут подняться в воздух, вся миссия будет сорвана. Вот что (частично) имел в виду Шэнненхаус.
— Можешь попробовать людей, — предложил Джо.
— Этого я не предлагал, — отозвался Шэнненхаус. — Хотя, Дурень, я бы солгал, сказав, что такая мысль мне в голову не приходила.
Пристально глядя на Джо, Шэнненхаус огладил пышные бакенбарды; свою медвежью рыжую бороду он так и не сбрил. Затем глаза его скосились на койку Джо, где мирно спал Моллюск.
— Есть еще Мозгляк, — сказал Шэнненхаус.
И они пристрелили Моллюска. Шэнненхаус выманил ничего не подозревающего пса на поверхность куском мороженой солонины, а потом положил пулю аккурат между его здоровым глазом и бело-голубой жемчужиной. Джо этого зрелища вынести не смог — он лежал на койке во всей своей одежде, завернувшись вдобавок в парку, и горько плакал. Вся прежняя грубость и неотесанность Шэнненхауса бесследно исчезли. Он уважил горе Джо от потери любимого пса и взял на себя всю мрачную работу по обдиранию шкуры, ее вымачиванию и дублению. На следующий день Джо отчаянно постарался забыть про Моллюска и потеряться в мстительных мыслях, а также отупляющей скуке всей их авантюры. Он проверял и перепроверял каждую шестеренку согласно перечням командира Флира. Еще Джо нашел и достал небольшой ледоруб, который невесть как провалился в коробку передач тракторной лебедки. Он смазывал лыжи и тщательно проверял крепления. Притащил сани обратно из тоннелей, отвязал их, а затем снова привязал согласно способу канадской горной полиции. Приготовил яичницу с бифштексами себе и Шэнненхаусу. Сдернув бифштексы с испачканной сковороды, поставил их париться на две большие металлические тарелки, взял бутылку виски и принялся натирать до блеска сковороду. Время от времени он поджигал на сковороде виски, затем гасил. Наконец, воняя обработанной шкурой, пришел Шэнненхаус. Он с благодарностью принял тарелку из рук Джо. На лице у пилота застыло торжественное выражение.
— В самый раз хватило, — сказал он.
Джо взял свою тарелку, сел за командирский стол и, надеясь впитать оттуда хоть малую часть командирской пунктуальности, напечатал следующее заявление:
Тем, кто придет сюда в поисках лейтенанта Джона Весли Шэнненхауса (мл. разр.) и радиста второго класса Йозефа Кавалера:
Прошу прощения, что мы здесь отсутствуем и, по всей вероятности, определенно мертвы.
Мы подтвердили данные об учреждении немецкой военной и научно-исследовательской базы, расположенной в Земле Королевы Мод, также известной как Нойшвабенланд. Данная база в настоящее время обслуживается только одним человеком. (Посмотрите, пожалуйста, приложенные стенограммы, а также радиоперехваты А-РРР, 1.1.вии.44–2.их.44.) Поскольку нас здесь двое, ситуация представляется предельно ясной.
Тут Джо перестал печатать и добрую минуту просто сидел и задумчиво пережевывал кусок бифштекса. Ситуация была далеко не ясной. Человек, которого они собирались убить, не сделал ничего, чтобы хоть как-то им повредить. Представлялось в высшей степени невероятным, что Геолог, если только не самым что ни на есть метафизическим и косвенным образом, был причастен к строительству той избушки на курьих ножках в Терезине. Он не имел ни малейшего отношения к шторму, который налетел с Азорских островов, или к торпеде, что пробила дыру в корпусе «Ковчега Мириам». Однако все вышеперечисленные события заставили Джо хотеть кого-то убить. А кого еще здесь можно было убить, он просто не знал.
Тем, кто вполне резонно заинтересуется нашими мотивами или полномочиями на предмет выполнения данной миссии…
Джо опять перестал печатать.
— Джонни, — спросил он, — зачем ты это делаешь?
Шэнненхаус оторвал взгляд от девятимесячной давности выпуска «Фифы». Отмытый от грязи и бородатый, он теперь сильно смахивал на одно из лиц, что были развешаны в актовом зале старой гимназии Джо, один из портретов великих ученых, суровых и высокоморальных мужчин, чьи чела никогда не бередились сомнениями.
— Я прибыл сюда, чтобы летать на самолетах.
…то пусть они не подвергают сомнению тот факт, что мы думали только о служении нашей родине (в моем случае — второй родине).
Позаботьтесь, пожалуйста, о людях в жилых помещениях, которые мертвы и заморожены.
С уважением,
ЙОЗЕФ КАВАЛЕР, радист второго класса.
12 сентября 1944 года.
Джо извлек лист из пишущей машинки, затем закатал снова и так и оставил. Шэнненхаус подошел почитать, один раз кивнул, после чего вернулся в ангар, чтобы посмотреть на самолет.
Джо лег на койку и закрыл глаза, но чувство завершенности, приведения своих дел в порядок, которого он искал, печатая последнее заявление, никак не приходило. Тогда он закурил сигарету, сделал глубокую затяжку и попытался так очистить свой разум и совесть, чтобы встретить очередной день лишенным любых забот или отвлекающих мыслей. Закончив курить, Джо перевернулся на другой бок и попытался заснуть, но воспоминание о единственном доверчивом глазе Моллюска не выходило у него из головы. Он ворочался, метался, пытался убаюкать себя до сонного состояния, как Роза однажды его учила. Согласно ее рекомендациям, следовало представить себе, что ты лежишь на черном плоту, плавающем в теплой черной лагуне, в черноте безлунной ночи. Ни внутри, ни вне Джо не было ничего, кроме мягкой и теплой черноты. Вскоре он почувствовал, что соскальзывает в яму сна, высыпается туда как песок, несущийся сквозь горловину песочных часов. В этом сумеречном гипнагогическом состоянии Джо начал воображать — нет, это было сильнее простого воображения, он словно бы припоминал тот факт, полностью в него веря, — будто Моллюск был способен разговаривать, обладал мягким, спокойным, немного жалобным голосом. И будто там звучал такой разум, любовь и участие, что Джо теперь никак не мог выбросить голос мертвого пса из своих ушей. «Мы могли столько друг другу сказать, — думал он. — Какая жалость, что я только сейчас это понял». А затем, за мгновение до того, как Джо утонул в яме сна, резкий лай прозвучал в его внутреннем ухе, и он резко сел на койке. Сердце его бешено колотилось. Джо понял, что теперь его преследует преданная любовь не Моллюска, а кого-то куда еще более родного и потерянного. Именно эта любовь теперь преследовала его и не давала найти мир и покой в возможности своей смерти.
Джо сполз к подножию койки, открыл свой рундук и достал оттуда толстую пачку писем, полученных им от Розы после его вступления в армию в конце 1941 года. Эти письма с абсурдным постоянством следовали за ним от базовой учебки в Ньюпорте, что в штате Род-Айленд, до полярной учебной станции ВМФ в Туле, что в Гренландии, и дальше до бухты Гуантанамо у берегов Кубы, где Джо провел осень 1943 года, пока готовилась партия на станцию «Кельвинатор». После этого, поскольку никаких ответов от адресата не поступало, письма приходить перестали. Корреспонденция Джо была как накачка крови в перебитую артерию, сперва бешеная и непрерывная, затем с какой-то мышечной неохотой замедляющаяся до потока, до струйки, пока последняя наконец не иссякла. Сердце остановилось.
Теперь Джо достал из кармана перочинный ножик (подарок Томаса), который однажды спас жизнь Сальвадору Дали, и вскрыл первое письмо.
Дорогой Джо!
Как бы мне хотелось, чтобы мы смогли по крайней мере попрощаться друг с другом, прежде чем ты покинул Нью-Йорк. Мне кажется, я понимаю, почему ты сбежал. Не познакомь я тебя с Германом Гофманом, твой брат не оказался бы на том корабле. Не знаю, что бы с ним в таком случае сталось. И с тобой тоже. Но я осознаю и принимаю то, что ты можешь считать меня за все это ответственной. Пожалуй, на твоем месте я тоже могла бы сбежать.
Я знаю, что ты по-прежнему меня любишь. То, что ты меня любишь и всегда будешь любить, для меня — предмет веры. И мое сердце едва не разбивается при мысли о том, что мы можем никогда больше не увидеться, никогда друг к другу не прикоснуться. Но еще более мучительна для меня мысль — нет, уверенность в том, что прямо сейчас ты желаешь никогда больше со мной не видеться. Если это правда, а я знаю, что это так, то я желаю того же. Потому что знание о том, что ты можешь такое ко мне испытывать, заставляет все прежнее казаться ничем. Все обернулось даром потраченным временем. Но даже если это правда, я никогда с этим не смирюсь.
Не знаю, что случится с тобой, со мной, со страной, со всем миром. И я не жду, что ты ответишь на это письмо, потому что чувствую, как дверь к тебе захлопывается прямо у меня перед носом, и знаю, что это ты ее захлопываешь. Но я люблю тебя, Джо, и твоего согласия мне на это не требуется. Именно так я и собираюсь тебе писать — без твоего согласия. Если ты ничего не хочешь от меня слышать, просто выбрось это письмо и все последующие. Может статься, даже эти слова уже лежат на дне моря.
Теперь я должна идти. Я люблю тебя.
Роза
После этого Джо в строго хронологическом порядке прочел все остальные письма. Во втором письме Роза упомянула о том, что Сэмми уволился из «Эмпайр» и пошел работать в компанию «Бернс, Баггот и де Винтер», рекламное агентство, которое занималось счетами «Онеонта Вуленс». По вечерам, рассказала она, Сэмми приходил домой и работал над своим романом. Затем, в пятом письме, Джо с изумлением прочел о том, что Роза вышла замуж за Сэмми. Гражданская церемония состоялась как раз в годовщину города Нью-Йорка 1942 года. После этого последовал трехмесячный перерыв, а затем в очередном письме Роза сообщила о том, что они с Сэмми купили дом в Мидвуде. Дальше опять последовал перерыв в несколько месяцев, после чего в сентябре 1942 года Роза выдала новости о том, что она родила сына весом в семь фунтов и две унции. В честь пропавшего брата Джо ребенка назвали Томасом. Роза звала его Томми. Последующие письма содержали в себе новости о жизни малыша Томаса — подробности о его первых словах, первых шагах, болезнях и талантах. Так, в возрасте тринадцати месяцев Томми уже нарисовал авторучкой вполне узнаваемый круг. Клочок бумажной салфетки из ресторана Джека Демпси, на котором этот круг был нарисован, Роза вложила в конверт. Круг был довольно неровный и не вполне замкнутый, зато, как Роза упомянула в письме, он очень напоминал бейсбольный мяч. Еще там оказалась единственная фотография ребенка в распашонке и подгузнике, крепко ухватившегося за край столика, на котором валялись какие-то комиксы. Голова у мальчика была большая, светящаяся и бледная как Луна, а на лице у него застыло удивленно-враждебное выражение, словно камера его напугала.
Читай Джо письма Розы по мере их прибытия, с промежутками в месяцы и недели, фальсификация даты рождения малыша Томаса могла бы ввести его в заблуждение. Однако, прочтенные сразу, внезапно — как некое непрерывное повествование, — эти письма выдавали как раз нужный объем нестыковок в оценке месяцев и вех, чтобы Джо кое-что заподозрил, после чего первоначальные уколы ревности и глубокая озадаченность поспешным браком Розы и Сэмми уступили место грустному пониманию. Письма были совсем как фрагменты старомодного романа — там нашлось место не только загадочному рождению и сомнительному браку, но также и паре смертей. Весной 1942 года старая миссис Кавалер умерла во сне в возрасте девяноста шести лет. А затем письмо, датированное концом лета 1943 года, вскоре после прибытия Джо на Кубу, сообщило ему о судьбе Трейси Бэкона. Вскоре после завершения второго сериала про Эскаписта («Эскапист и Ось Смерти») актер вступил в ряды ВВС и был направлен на Соломоновы острова. В начале июня бомбардировщик «либератор», в котором Бэкон исполнял обязанности второго пилота, был сбит во время воздушного налета на Рабаул. В самом низу письма, последнего в пачке, имелся краткий постскриптум от Сэмми. «Привет, братишка» — вот и все, что там было сказано.
До этих самых пор Джо твердил себе, что похоронил свою любовь к Розе в той же самой глубокой дыре, где он запрятал свою скорбь по погибшему брату. Роза была права. Сразу же после смерти Томаса Джо обвинил ее не только в том, что она представила его Герману Гофману с его треклятым кораблем, но также, более смутно и вместе с тем более жестко, в том, что Роза обманом увела его в сторону от единственной достойной цели. Цель эта, упорная культивация чистого и стойкого гнева, отмечала первые годы изгнания Джо из Праги. Он практически бросил сражаться, позволил своим мыслям фатальным образом отойти от войны, предался соблазнам Нью-Йорка, Голливуда и Розы Сакс — и был за это наказан. Хотя потребность (точнее, способность) винить во всем Розу со временем прошла, обновленная решимость и жажда мести, прибавившая в интенсивности, пока Джо снова и снова разочаровывали непостижимые планы ВМФ США, так наполнили его сердце, что он посчитал свою любовь окончательно потушенной подобно тому, как больший костер может потушить меньший, лишив его кислорода и горючего. Теперь же, вернув последнее письмо в пакет, Джо почти заболел тоской по миссис Розе Клей с Ван-Пелт-стрит, что в бруклинском Мидвуде.
Сэмми как-то рассказывал Джо про капсулу, захороненную на Всемирной ярмарке. Характерные предметы того места и времени — несколько нейлоновых чулок, экземпляр «Унесенных ветром», кофейная чашка с Микки Маусом — тогда погребли под землей, чтобы люди какого-нибудь будущего сияющего Нью-Йорка нашли их и подивились. Теперь же, когда он пробился сквозь тысячи слов, написанных ему Розой, пока ее хрипловато-жалобный голос звучал у него в ушах, из какой-то глубокой шахты внутри Джо вдруг словно бы оказались извлечены погребенные там воспоминания о Розе. Пломба на капсуле была сломана, застежки отброшены, крышка раскрыта, и с призрачным ароматом ландыша и порханием мотыльков Джо вспомнил — нет, не просто вспомнил — в последний раз позволил себе насладиться тяжестью ее липкой ляжки, наброшенной ему на живот в середине жаркой августовской ночи, ее дыхание у него на макушке и нажим ее груди ему на плечо, пока Роза делала ему прическу на кухне квартиры на Пятой авеню, потрескивающие отблески квинтета «Форель», играющего на фоне, пока ее влагалище, роскошно припахивающее жженой коркой, благоухало в праздные часы в доме ее отца. Джо вспомнил сладкую иллюзию надежды, которую любовь к Розе ему принесла.
Закончив с последним письмом, он сунул его обратно в конверт. А затем вернулся к пишущей машинке Бересклета Флира, изъял оттуда оставленное им заявление и аккуратно положил его на стол. Наконец Джо закатал в машинку чистый лист и напечатал:
Для миссис Розы Клей из Бруклина, США.
Дорогая Роза!
Ты ни в чем не виновата. Я вовсе тебя не виню. Пожалуйста, прости мне мое бегство и помни меня с той же любовью, с какой я помню тебя и наш золотой век. Что же касается ребенка, который может быть только нашим сыном, то я хочу
На сей раз Джо не смог придумать продолжения. Его поразило, как все-таки может повернуться жизнь, как вещи, которые когда-то, казалось, так его заботили — по сути, вокруг него вращались, — теперь будто бы не имели к нему ровным счетом никакого отношения. Имя малыша и серьезный взгляд его широко раскрытых глаз на фотографии вонзились в какое-то место внутри Джо, такое измученное и больное, что ему вдруг показалось смертельной опасностью слишком долго размышлять об этом ребенке. Поскольку вернуться живым из вояжа в «Йотунхайм» Джо в любом случае не планировал, он сказал себе, что мальчику будет гораздо лучше без него. Сидя за столом своего покойного командира, Джо раз и навсегда принял решение о том, что в том совершенно невероятном случае, если его план пойдет наперекосяк, и он невесть как окажется все еще живым в конце войны, он никогда не будет иметь ничего общего ни с кем из них — а в особенности с этим серьезным и счастливым американским мальчиком. Вытащив незаконченное письмо из пишущей машинки, Джо вложил его в конверт, заклеил и напечатал там фразу: «Вскрыть также в случае и моей смерти». Затем он положил конверт под тот, в котором свою последнюю волю изложил командир Флир. После этого он крепко завязал конверт с письмами и фотографиями от Розы и кинул его во всепожирающую пасть Уэйна. Наконец Джо взял свой спальный мешок и пошел в радиорубку посмотреть, не удастся ли ему настроиться на «Радио-Йотунхайм».
