Заглянув на следующее утро в «Ньюс», Карл Эблинг, к своему великому разочарованию, не нашел там ни малейшего упоминания об угрозе бомбы в Эмпайр-стейт-билдинг или о демоническом (пусть даже на данный момент бутафорском) бомбисте по кличке Диверсант. Этот псевдоним глава ААЛ позаимствовал у одного тайного негодяя, который все предвоенные годы время от времени появлялся на страницах «Радиокомикса». Впрочем, упоминание о Диверсанте было в высшей степени невероятным, ибо Карл, страшно нервничая и спеша запихнуть устройство в стол объекта своего воображаемого отмщения Сэма Клея, совсем позабыл про записку, заранее им заготовленную и подписанную грозным псевдонимом. Просмотрев все субботние газеты, Эблинг опять не обнаружил ни слова о каких-либо связанных с ним пятничных городских событиях. Все дело было бессовестно замято.

Куда большее освещение в прессе получила проведенная в последнюю пятницу нью-йоркской Всемирной ярмарки вечеринка в честь Сальвадора Дали. На следующей неделе она удостоилась двадцати строчек в колонке Леонарда Лайонса, упоминания у Эда Салливана, а также целого неподписанного пасквиля Э. Дж. Кана «Поговорим о городе». Эта вечеринка также была описана в одном из писем Одена в лос-анджелесский Ишервуд и фигурировала в опубликованных мемуарах по меньшей мере двух ведущих персонажей художественной сцены Гринвич-Виллиджа.

Почетные гости, сам столп сюрреализма и его русская жена Гала, прибыли в Нью-Йорк на закрытие аттракциона «Сон Венеры», придуманного и разработанного Дали, а ныне находившегося среди прочих увеселительных чудес Всемирной ярмарки. Хозяин вечеринки, богатый житель Нью-Йорка по имени Дылда Муму, был владельцем «Лес Органес дю Фактёр», художественной галереи и книжного магазина на Бликер-стрит, вдохновленным мечтательным почтальоном из Отериве. Муму, который продал больше картин Дали, чем любой другой торговец на всем земном шаре, а также профинансировал сооружение «Сна Венеры», познакомился с Джорджем Дизи в специальной средней школе, где будущий замминистра по агитпропу бессознательного был на два класса старше будущего Бальзака бульварщины. В конце двадцатых, когда Хирст отправил Дизи в Мехико, они возобновили свое знакомство.

— Ольмекские головы, — сказал Дизи, сидя в такси по пути в центр города. Он настоял на том, чтобы они взяли такси. — Только про них он тогда и болтал. Пытался купить себе хотя бы одну. На самом деле я даже как-то раз слышал, что он и впрямь купил себе голову и спрятал ее в подвале своего дома.

— Вы использовали их в «Пирамиде черепов», — вставил Сэмми. Такие огроменные головы. С тайным отделением в левом ухе.

— Очень скверно, что вы эту муть читали, — сказал Дизи. Вообще-то, готовясь к сочинению своего первого труда в качестве Харви Слейтона, Сэмми по самые уши погрузился в шедевры своего начальника. — И уж совсем прискорбно, Клей, что вы также помните названия. — На самом деле, как показалось Джо, виду Дизи был очень даже польщенный. Вряд ли редактор когда-либо рассчитывал в этой точке своей карьеры, которую он публично оценивал как провальную, встретить искреннего почитателя своих трудов. Судя по всему, меньше всех от себя этого ожидая, Дизи вдруг обнаружил в себе определенную нежность к обоим кузенам, но в особенности к Сэмми, который по-прежнему видел трамплин к литературному обновлению в той работе, которую Дизи давным-давно окончательно и бесповоротно оценил как «длинный спиральный желоб, смазанный регулярными гонорарами, что ведет в Тартар псевдонимической поденщины». Он даже показал Сэмми часть своих старых стихотворений и пожелтевшую рукопись серьезного романа, который он так и не закончил. Джо подозревал, что Дизи намеревался сделать эти откровения предупреждениями для Сэмми, однако его кузен решил воспринять их как доказательство того, что успех в бульварных чащобах не так уж несовместен с талантом и что ему не следует забрасывать собственные романические мечты. — На чем я остановился?

— На Мехико, — подсказал Джо. — И на головах.

— Большое спасибо. — Дизи сделал глоток из своей фляжки. Он пил предельно дешевую марку ржаного виски под названием «Медная лампа». Сэмми утверждал, что никакое это на самом деле не виски, а самый настоящий керосин для примусов и ламп. В это охотно верилось, тем более что Дизи был очень близорук. — Да, загадочные ольмеки. — Волшебная лампа Дизи вернулась в его нагрудный карман. — И мистер Дылда Муму.

Муму, рассказал Дизи, был давнишним эксцентриком Вилледжа, связанным с основателями одного из шикарных универмагов на Пятой авеню. Вдовец (причем двукратный), он жил в весьма странном доме со своей дочерью от первого брака. Помимо надзора за повседневными делами своей галереи, организации диспутов со своими товарищами по Американской коммунистической партии и закатывания своих знаменитых торжеств Муму также в свободные минуты писал практически лишенный знаков препинания роман, уже свыше тысячи страниц длиной, в клеточных подробностях описывающий процесс его появления на свет. Свое невероятное имя он принял в 1924 году, деля тогда с Андре Бретоном дом в Ла-Боле, после того, как бледная, невероятно талантливая фигура, назвавшаяся Дылдой из Муму, снилась ему пять ночей подряд.

— Здесь, — проинструктировал Дизи водителя, и такси остановилось у целого ряда неразличимых многоквартирных домов современной постройки. — Заплатите за проезд, Клей, хорошо? А то я малость поиздержался.

Сэмми хмуро глянул на Джо, который счел, что его кузену следовало этого ожидать. Дизи был классическим иждивенцем определенного типа, одновременно властным и бесцеремонным. С другой стороны, как уже выяснил Джо, Сэмми был классическим жмотом. Само понятие о такси, судя по всему, поражало его как махровый выпендреж и декаданс, все равно что поедание певчих пташек. Так что Джо достал из кармана доллар и отдал его шоферу.

— Сдачу оставьте себе, — сказал он.

Дом Муму был полностью скрыт от взгляда с авеню, «подобно символу (и весьма тяжеловесному) сдерживаемых гнусных побуждений», как Оден обрисовал это в своем письме в Ишервуд. Причудливое строение лежало в самом сердце городского квартала, который впоследствии целиком был передан Нью-йоркскому университету и снесен, уступая место массивному зданию Ливайновского института прикладной метеорологии. В солидный бастион из многоквартирных домов, со всех четырех сторон окружавших жилище Муму и участок вокруг него, можно было вломиться только по узенькому проулочку, что незаметно прокрадывался меж двух зданий, превращался в тоннель из китайского ясеня и проникал в темный, лиственный двор.

Дом, когда Дизи с кузенами до него добрались, оказался восточной фантазией в жилетном кармане, миниатюрным Топкапи, едва ли больше пожарного депо, вжатого на крошечную площадку. Точно спящая кошка, строение свивалось в клубок вокруг центральной башни, увенчанной куполом, который помимо прочих интересных предметов напоминал головку чеснока. Посредством умелого использования форсированной перспективы и манипуляции с масштабом дом казался гораздо больше, чем на самом деле. Роскошное покрытие из дикого винограда, сумрак двора, а также безыскусный сумбур фронтонов и шпилей окутывали это место аурой древности, однако на самом деле строительство дома было закончено в 1930 году — примерно в то же самое время, когда Эл Смит закладывал краеугольный камень Эмпайр-стейт-билдинг. Подобно знаменитому небоскребу, здесь также было нечто вроде обиталища мечты, в стиле Дылды из Муму первоначально явившееся его хозяину во сне. Тот сон обеспечил Муму оправдание для сноса тусклого и старого деревенского дома его матушки, что стоял здесь с самого основания Гринвич-Виллиджа. Тот дом в стиле греческого возрождения, в свою очередь, сменил еще более раннее строение, датирующееся первыми годами Британского доминиона, в котором — так, по крайней мере, заявлял Муму — его голландско-еврейские предки развлекали дьявола во время предпринятого нечистым в 1682 году турне по колониям.

Джо заметил, что Сэмми немного отстает, оглядывая миниатюрную башенку и рассеянно массируя левую ягодицу. В свете расположенных по бокам от двери факелов лицо его кузена выражало нервную серьезность. В своем сияющем сером костюме в тонкую полоску Сэмми напоминал Джо их персонажа по прозванию Монитор, облаченного в доспехи для битвы с вероломным врагом. Внезапно Джо тоже почувствовал опасение. Из-за всей болтовни про бомбу, трикотаж и радиопередачи до него только сейчас по-настоящему дошло, что они вместе с Дизи приехали в центр города на вечеринку.

Ни один из кузенов к вечеринкам особой склонности не испытывал. Хотя Сэмми с ума сходил по свингу, танцевать на своих ногах-трубочках он, разумеется, не мог; нервозность убивала его аппетит, да и в любом случае он слишком стыдился своих манер, чтобы что-нибудь есть; а спиртного и пива он просто не любил. Введенный в порочный круг джаза и болтовни, Сэмми, как правило, беспомощно болтался за каким-нибудь большим горшечным растением. Его дерзкий и беспечный дар к разговору, посредством которого он сварганил «Удивительный миниатюрный радиокомикс», а с вместе ним и всю идею «Эмпайр», на вечеринках мгновенно его покидал. Помести Сэмми в комнату, полную работающих людей, — и его будет невозможно заткнуть. Работа была ему только в радость. А вечеринки были тяжелой работой. Женщины — очень тяжелой работой. Всякий раз, когда в Мазила-студии выпадала возможность приятного совмещения девушек с бутылкой, Сэмми, подобно состоянию Майка Кэмпбелла, попросту исчезал — сперва мало-помалу, а потом — сразу и совсем.

Джо, с другой стороны, всегда был сущей находкой для вечеринок и очень их любил — но в Праге. Он мог показывать карточные фокусы и переносить спиртное; кроме того, он прекрасно танцевал. В Нью-Йорке, однако, все изменилось. Джо приходилось проделывать уйму работы, и вечеринки казались ему пустой тратой драгоценного времени. Разговоры на местных вечеринках были слишком быстры и изобиловали жаргоном — Джо сложно было следить за шуточной болтовней мужчин и лукавыми, уклончивыми высказываниями женщин. Он был слишком самолюбив, чтобы не радоваться ситуации, когда сказанная им фраза невесть по какой причине вызывала в комнате взрыв смеха. Однако самое главное препятствие, с которым столкнулся Джо в связи с нью-йоркскими вечеринками, заключалось в другом. Просто Джо казалось, что ему теперь вообще негоже развлекаться в обществе. Даже когда Джо ходил в кино, он оправдывался перед собой тем, что делает это чисто из профессионального интереса, изучая фильмы ради идей об освещении, образности или мизансцены, которые он мог позаимствовать и применить в своей работе над комиксами. Так что теперь он осадил назад и встал рядом с кузеном, глядя на хмурящийся в свете факелов фасад дома, готовый рвануть оттуда по первому же сигналу от Сэмми.

— Послушайте, мистер Дизи, — сказал Сэмми. — Мне кажется, я должен вам признаться… честно говоря, я еще даже не начинал «Странный фрегат». Вы не считаете, что мне сейчас лучше…

— Да, верно, — сказал Джо. — А у меня обложка для «Монитора» горит…

— Все, что вам нужно, мальчики, это выпить. — Дизи явно не на шутку развеселили приступы угрызений совести у кузенов и внезапное проявление ими трудового энтузиазма. — Тогда вы с куда большей легкостью пойдете бросаться в жерло вулкана. Я так понимаю, вы и впрямь девственники? — Сэмми и Джо дружно заскребли носками ботинок по грубым ступенькам передней лестницы из клинкерного кирпича. Дизи повернулся, и внезапно лицо его сделалось серьезным и наставительным. — Только не позволяйте ему вас обнимать, — сказал он.