Книга: Срединная Англия
Назад: 6
Дальше: 8

7

Февраль 2011-го
На полпути между Шрусбери и Бирмингемом, недалеко от трассы М54, имеется неизменная примета местной географии, удостоенная даже своего официального указателя, одна из главных достопримечательностей округа и, конечно, выдающийся повод для гордости. Садоводческий центр «Вудлендз». Жизнь его началась в 1973-м, тогда он был всего лишь торговой лавкой — небольшим, скромным заведением, продававшим растения, глиняные горшки и мешки с компостом. Ныне, почти сорок лет спустя, он расцвел и расширился до целого королевства, могучей империи, чьи подданные могли бродить часами — да целый день, было бы желание — среди всевозможных угодий и провинций, где явлены были все стороны человеческой жизни, ни одна не обойдена вниманием, для каждой свой товар. Снаружи действительно простирались пейзажи, богатые на травы, кусты, мхи, цветы, лианы, кактусы и прочую разнообразную растительную жизнь, которая, пусть и потрясала масштабами и пестротой, была в точности тем, что ожидаешь увидеть в подобном заведении. И лишь когда покупатели входили в крытую часть «Вудлендз», истинный масштаб и всеохватность этого места делались очевидными. Первым делом перед вами оказывались акры — бескрайние пастбища — садовой мебели, простиравшиеся докуда хватало взгляда. Не просто стулья и столы, а целые комплекты по четыре предмета, какие не испортили бы собой гостиную деревенского имения, не говоря уже о скамейках, тахтах, креслах-качалках, двухместных диванчиках, оттоманках, «честерфилдах», обеденных столах, столиках для напитков, журнальных столиках, случайных столиках и всем прочем, что могло бы по некоему разумению превратить садик на заднем дворе в жилое пространство на свежем воздухе. Но, даже приняв во внимание десятки громадных барбекю, куда более затейливых и вычурных, чем что угодно из кухонного инвентаря в домах у большинства людей, и поражающий воображение набор садового освещения — прожекторов, фонарей, гирлянд, подсветки на солнечных батареях, проблесковых огней, сияющих, мерцающих, — даже тогда нельзя считать, что вы хотя бы с поверхности постигли возможности «Вудлендз». Там имелся отдел кухонной мебели; зоомагазин, продававший все — от золотых рыбок до кроликов; магазин одежды, где царили «Барбур», сапоги «Веллингтон» и вешалки с рубашками и штанами из полиэфирных тканей; громадный отдел, посвященный ремеслам и увлечениям — рисованию, вышивке, шитью, кружеву, миниатюрным железным дорогам, авиамоделям, чему угодно, что ум человеческий в силах помыслить, лишь бы заполнить часы безделья в детстве или на пенсии; обширная продуктовая лавка, торгующая всем — от чеддера до английского вина; раздел с аудиодисками (с упором на Фрэнка Синатру, Веру Линн, Джонни Кэша и других стародавних звезд) и видеодисками (с упором на британские военные фильмы, илинговские комедии, кино с Джоном Уэйном и прочее ностальгическое); магазин игрушек, а в нем — нешуточный набор пазлов с фермерскими пейзажами доиндустриальной эпохи, «спитфайрами» и «харрикейнами» в полете, сценами из традиционной английской сельской жизни, винтажными автомобилями и всяким подобным; даже книжная лавка, опять-таки с уклоном в прошлое, где помимо обязательных тысяч наименований книг, посвященных садоводству, предлагались еще и без счету книги по местной истории. Многие представляли собой подборки старых черно-белых фотографий или оттененных сепией почтовых открыток и гордо носили названия «Образы былого Дадли», «Чэддсли-Корбетт в фотографиях» или «Бриджнорт, каким он был когда-то». Немалая часть этих книг, если приглядеться к корешкам, печаталась под маркой «Чейз Хисторикл».
Основатель, директор, редактор, координатор маркетинга, менеджер по связям с общественностью и арт-директор «Чейз Хисторикл» в лице самого Филипа Чейза попивал капучино в трепетном сердце (или же, скажем, плотно набитом желудке) «Вудлендз» — в его ресторане. Здесь, где мясной пирог с элем и пропитанная пивом рыба с картошкой оставались самыми популярными пунктами в меню вопреки неоднократным попыткам шефа придать списку блюд международный оттенок, очереди из бело- и сребровласых посетителей стояли день-деньской; посетители держались за свои деревянные подносы и предвкушали пир, вперяя взгляды в пирог под лимонной глазурью, булочки с вареньем, чайники наваристого бурого йоркширского чая. В это буднее утро — первый день весеннего семестра — дела у ресторана шли бойко, и Филип радовался, поскольку эти люди были и его клиентами, и скоро многие из них придут покопаться на полках в книжном магазине; сегодняшние продажи окажутся крепкими. Он продолжил попивать капучино и поглядывать на часы на экране телефона. Филип договорился о встрече с двумя людьми здесь, в ресторане, и первый уже опаздывал.
Этим первым человеком, так уж получилось, был Бенджамин, неверно запомнивший время встречи, — сейчас он считал, что приехал сильно заранее, и коротал время у входа в детский театр «Вудлендз». Да, эта Занаду среди садоводческих центров располагала даже собственным театром — пространством для зрелищ, во всяком случае, — который оказывался очень к месту именно в это время, когда шли школьные каникулы и родители готовы были на что угодно, лишь бы избавиться от ответственности за развлечение отпрысков хотя бы на полчасика. Благодаря этому нескольким местным увеселителям детей доставалась хлебная работа, но чаще им приходилось довольствоваться праздниками в честь дней рождения по выходным. В это утро с одиннадцати до одиннадцати тридцати небольшую, но воодушевленную толпу зрителей развлекал ужимками Барон Умник, дородная фигура, облаченная в джентльменский твид 1930-х, с золотыми карманными часами, красным пинг-понговым шариком на носу и в пошловатой разноцветной академической шапочке, шатко нацепленной на макушку. Бенджамин наблюдал за этим выступлением уже минут десять и вынужден был признать, что ему оно очень нравится. Детям, по сути, давали урок математики, сдобренный несуразными шутками, фокусами и физической комедией, — и все это подавалось в основном с энтузиазмом, а не с математической точностью. Действо было довольно сумбурным, но сам Барон, казалось, получает удовольствие — если судить по его постоянным выходам из роли, и это удовольствие передавалось зрителям. Таким он казался милым и увлекательным персонажем на самом деле, что Бенджамину и в голову не приходило, как кто-то мог бы этим человеком не проникнуться, а потому он изумился, услышав, как голос рядом с ним в дверях пробурчал:
— Терпеть не могу этого мудака.
Бенджамин обернулся. На человеке с наклеенными усами был белый медицинский халат, резиновые сапоги и кожаный шлем авиатора Второй мировой войны.
— Вечно он затягивает. Вечно выбивается из графика. Нарочно залезает на мое время, подонок мерзкий.
На грифельной доске возле двери мелом был написан распорядок сегодняшних развлечений. Следующее представление, которое начиналось в одиннадцать тридцать, называлось «Доктор Сорвиголова». Сейчас было одиннадцать тридцать три.
— Дайте-ка угадаю. — Бенджамин показал на имя на доске. — Не вы ли это?
— Еще как, блин, — сказал Доктор. — А этому гаденышу уже пять минут как пора вон со сцены.
Услыхав их голоса, Барон Умник обернулся, приметил своего соперника, и лицо у него потемнело до гримасы. Бенджамин учуял, что положение может стать неприятным, и решил, что участвовать в этом не хочет. Уже собравшись уходить, глянул напоследок на харизматичного потешника и зачарованный круг ребятишек, и тут случилось нечто странное. На этот раз, когда Барон перехватил взгляд Бенджамина, на лице у клоуна что-то проявилось — что-то подобное узнаванию. Он едва не сделал шаг вперед, прочь из круга, прочь из роли, и не поприветствовал Бенджамина как старого друга. Но, прежде чем что-нибудь подобное смогло случиться, вмешался Доктор — ринулся к сцене, попутно костеря своего соперника во всю глотку за то, что тот не завершил представление в согласованное время. Между клоунами разразилась злая ссора — дети наблюдали за ней со смесью веселья и оторопи, и никто не понимал, это все еще спектакль или уже нет. Бенджамин решил, что ему совершенно точно пора убраться, и, не задумываясь более ни на миг о странной перемене в лице Барона, зашагал к ресторану.
— Где ты был? — спросил Филип.
— Я же не опоздал, верно?
— Мы договорились в одиннадцать.
— Правда?
Они встречались здесь ежемесячно уже год или около того — с тех пор как Бенджамин перебрался на мельницу. Это место они выбрали просто потому, что оно располагалось на полпути между их домами, но было в этом и приятное совпадение (которое заметил Филип): «Вудлендз» исполнилось почти точно столько лет, сколько их с Бенджамином дружбе. Они познакомились в школе «Кинг-Уильямс», элитном учебном заведении, располагавшемся почти в центре Бирмингема; у школы имелась традиция взращивать в своих стенах выпускников, которые, по словам школьного гимна, «славят ее на весь белый свет». Ни Бенджамин, ни Филип, следует отметить, пока этот наказ не выполнили. Тогда как некоторые их современники сделались промышленными магнатами (в том числе ненавистный спортивный чемпион Роналд Калпеппер, ныне, судя по всему, владелец алмазных копей в Южной Африке, по слухам, стоящий более ста миллионов фунтов) или — в случае Дуга — выдающимися лидерами лондонского общественного мнения, Бенджамин с Филипом, похоже, довольствовались тихими радостями недотеп. Когда в середине нулевых зарубили давнишнюю газетную колонку Филипа под названием «По городу с Филипом Чейзом», он расстроился, но не удивился; уже приметив нишу на рынке — книги по местной истории качеством выше среднего, — он взялся обустраивать свою издательскую марку, первые три книги написал сам, а теперь, через пять лет, уже неплохо кормился с этого дела. После того как первый брак завершился дружелюбным разводом, Филип уютно обжился со своей второй женой Кэрол. Бенджамина же, удачно перекрутившегося на лондонском рынке недвижимости, в его пятьдесят точнее всего было бы считать удалившимся на покой. Если и имелись у него планы на будущее, он их держал при себе, и ничто не возмущало покоя его ума — даже знание, что он высадил тридцать лет своей жизни на бестолковую романтическую одержимость или вложил несколько десятков тысяч часов в работу над исполинским литературным и музыкальным проектом столь непомерным, несуразным и непродуманным, что даже сам осознавал: этому проекту никогда не достичь завершенности, не говоря уже о публике. Бремя всего этого профуканного эмоционального вложения и интеллектуальной энергии кого-то, может, и раздавило бы, но не Бенджамина. Он пробрался по туннелю травмы и вылез, помаргивая, на добродушные равнины невозмутимости, по которым теперь, довольный, брел без всякой отчетливой цели на уме — ни дать ни взять типичный посетитель «Вудлендз», у которого есть лишние два-три часа, чтобы потратить их в отделе садовой мебели, не имея намерения что-либо купить.
— Короче, у нас всего несколько минут, — сказал Филип, еще раз глянув на телефон. — Без четверти у меня встреча с потенциальным автором.
— Кто-то интересный?
Перед Филипом на столе лежало письмо. Он развернул его и подал Бенджамину.
— Открытки старого Дройтуича и Фекенэма, судя по всему. «Непревзойденная коллекция», говорит.
— Такому едва ли откажешь. — Бенджамин просмотрел содержимое письма и резко вдохнул на одной-двух фразах. — Ой-й, вроде немножко чокнутый.
— Они все немножко чокнутые. Чокнутые — это ничего. В меру, как в чем угодно другом. Некоторые сказали бы, что мы — целый народ безобидных чокнутых.
— Ну наверное, — произнес Бенджамин и задумался над сценой в детском театре, которой только что стал свидетелем. Что подвигало кого-то наряжаться Бароном Умником и зарабатывать на жизнь, валяя дурака перед толпой детворы? Не жили бы они в стране скучнее этой, кабы не такие вот люди?
Так или иначе, в потенциальном авторе Филипа, когда через несколько минут он явился и представился, ничего особенно чудаческого не отмечалось. Худшее, что о нем можно было бы сказать, — он, казалось, довольно рассеян и ему неловко. Потрепанный субъект с нечесаными седыми волосами, в зимнем анораке с подкладкой, покрытом пятнами, с водянистыми глазами, глядевшими сквозь крупные старомодные очки в проволочной оправе. Он потряс Филипу руку, представился Питером Стоупсом и вопросительно глянул на Бенджамина.
— Это мой друг Бенджамин Тракаллей, — пояснил Филип. — Все, что вы скажете при мне, можно сказать и при нем. — Он осознал, что похож на Шерлока Холмса, представляющего доктора Ватсона новому клиенту в гостиной дома 221В.
— Я самую малость удивился, когда вы предложили встретиться здесь, — промолвил Питер, усаживаясь напротив Филипа. — Считал, что подобные беседы обычно происходят в стенах вашего кабинета.
Кабинет Филипа размещался в спальне у него дома на Кингз-Хит, но признаваться в этом он не собирался.
— Итак, Питер, — сказал он, — давайте посмотрим, что вы для меня припасли. Открытки старого Дройтуича, верно? Принесли что-то с собой?
— Открытки, да, — и сопроводительный текст, — произнес Питер с немалым нажимом. — И да, они у меня с собой, где-то…
Он принялся рыться в карманах анорака, коих оказалось поразительно много. Наконец, с третьей или четвертой попытки, он обнаружил искомое и вытащил потрепанный манильский конверт, сложенный пополам, из которого извлек с полдюжины древних, мятых открыток в заломах. Бережно выложил их на стол перед Филипом, в два ряда по три штуки.
— Ах да, «Лидо» в Дройтуиче, — проговорил Филип, беря в руки первую. — Очень мило. На глаз — сороковые, я бы сказал.
— 1947-й, да, — подтвердил Питер.
— А вот эта хорошая, «Шато Имни». Странное здание для этой части света. Выстроил Джон Корбетт, промышленник, для своей жены в 1870-х. Она была наполовину француженкой.
— Верно.
— Что ж, эти очень хороши, должен признать, Питер. Сколько у вас их еще?
— Еще? Нет, это все. Все, что есть.
Филип потрясенно умолк.
— Но… для такой книги нам обычно нужна по крайней мере сотня.
— Обычно — да. Но эта будет не обычная книга. Текст, Филип. В данном случае текст — это все.
Филип неохотно произнес:
— Тогда, наверное, рассказали бы вы об этом побольше.
Петер нервно глянул влево и вправо.
— Думаю, нам стоит уйти куда-нибудь, где менее людно.
— Это непросто, — заявил Филип, — в садоводческом-то центре.
— Необходимость — мать изобретательности, — возразил Питер. — Думаю, решение есть. Идемте.
Он встал и направился прочь из ресторана, продираясь сквозь удлинявшиеся очереди обеденных посетителей. (Казалось, для сосиски с пюре или для «обеда пахаря» час никогда не бывал слишком ранним.) Филип двинулся за Питером, растерянно глянув на Бенджамина и проговорив:
— Тебе с нами необязательно.
— Да я такое ни за что не пропущу, — отозвался Бенджамин. — Это даже лучше, чем детский театр.
Вскоре они поняли, куда Питер Стоупс их ведет. Позади здания «Вудлендз», не видимый ни с парковки, ни с основной дороги, размещался самый потайной — но для многих самый ценный — анклав. Ибо здесь стояли садовые постройки. Сперва неброские садовые сараи, как раз такие по размерам, чтобы хранить в них газонокосилку, воздуходувку и немножко инструментов, а вот далее появлялись летние домики, беседки, павильоны и замысловатые, похожие на лабиринты конструкции, объединявшие в себе все перечисленное, — конструкции, призванные обеспечить женатого англичанина тем, чего он желает, вероятно, сильнее чего бы то ни было: местом, куда можно удрать от семьи, не покидая при этом дома.
Таких построек там было двадцать пять — тридцать, из них составили своего рода деревню с улицами, переулками и объездами, пересекавшимися между зданиями. Во всей империи «Вудлендз» сюда заглядывали реже всего, и сегодня, казалось, это место было в полном распоряжении Бенджамина, Филипа и загадочного автора. Питер знал, что делает.
Оглядевшись по сторонам, чтобы удостовериться, что их не выследили, он повел их ко второму сараю. Тот сарай относился к категории построек пониже: простенький кубик с одним маленьким окном и крышей, под коньком которой было недостаточно высоко, чтобы кто-то из них троих смог выпрямиться в полный рост. Более того, все втроем разом они там едва помещались. Несколько неуютных секунд они постояли внутри, согбенные и притиснутые друг к другу, после чего Бенджамин сказал:
— По-моему, надо поискать сарай побольше.
— Верно, — отозвался Питер.
Развернуться внутри этого сарая им не удалось, но все же с некоторым трудом они смогли сдать назад и по очереди выбраться на свежий воздух. Двинулись дальше. Следующий выбранный Питером сарай оказался лишь самую малость просторнее.
— Уверен, нам удастся найти что-нибудь побольше, — сказал Филип, когда они вновь забились внутрь.
— Разумеется, — согласился Питер. — Но я вообще-то собираюсь в ближайшем будущем купить себе сарай. И этот вроде бы как раз то, что надо. Мне, видите ли, требуется место для работы над моими книгами.
Филип с Бенджамином осмотрелись, уж как сумели в тесноте, и попытались оценить, насколько сарай годится как рабочий кабинет.
— Несколько тесноват, — постановил Филип.
— У нас садик маленький.
— Думаю, стол сюда втиснуть можно, — сказал Бенджамин. — Небольшой. По-моему, получилось бы.
— Мне еще нужно место, где хранить инструменты. Жене не нравится, что они захламляют дом.
— Инструменты?
— Музыкальные инструменты. Я руковожу небольшим местным музыкальным коллективом. Мы играем традиционные английские мелодии на исконных инструментах.
— А на чем вы играете? — спросил Бенджамин, почти опасаясь услышать ответ.
— На крумгорне и сакбуте.
— Давайте поищем сарай побольше, — предложил Филип.
Наконец они выбрали самую просторную постройку. В ней было три комнаты, центральное отопление, горячая и холодная проточная вода, а также обширный стол в главной комнате, вокруг которого располагались скамейки с изящно вышитыми подушками. На них-то все трое с некоторым облегчением и уселись.
Воцарилось долгое молчание. Когда Питер наконец вроде бы собрался заговорить, остальные подались вперед, ожидая — и в этом не ошибаясь, — что говорить Питер будет вполголоса.
— Итак, Филип… Как я уже сообщил, в случае с этой книгой самое важное — текст. И слово «важное» я употребляю не попусту. Этот текст излагает историю, которую я обнаружил лично и которая, когда станет широко известна, изменит то, как люди мыслят себе одну из важнейших тем нашего времени.
Несколько мгновений он давал этому впечатляющему заявлению усвоиться, а затем вознамерился продолжить, но тут заговорил Филип:
— Ну, в таком случае почему вы хотите, чтобы я это публиковал? Я всего лишь маленький издатель.
— Верно. Однако из маленьких желудей способны вырасти дубы. И кроме того, — признался он, — надо бы покаяться, что вы не первый издатель, к которому я обратился. Мое предложение рассматривали крупнейшие лондонские учреждения. Надеюсь, вас это не обижает.
— Вовсе нет. Скольким другим издателям вы уже отправляли это?
— Семидесяти шести.
Филип осмыслил это и сказал:
— Что ж, полагаю, фотографии старого Дройтуича могут показаться некоторым слишком нишевыми…
— Даже если добавить к ним Фекенэм, — услужливо встрял Бенджамин.
— Фотографии — лишь повод, — сказал Питер. — Как я уже успел сообщить, текст — вот что важно. История. Итак, то, что я собираюсь вам изложить… — голос сделался еще тише, — обязано остаться в стенах этого сарая.
Бенджамин с Филипом торжественно кивнули.
— Как я понимаю, вы заметили, что у этих фотографий общее? У всех людей на этих снимках?
Филип внезапно догадался, к чему все это.
— Продолжайте, я всему поверю, — произнес он устало.
— Общее у них вот что: все эти люди — урожденные англичане. Так вот, название моей книги — «План Калерги», и вступление у нее о том, что, захоти вы сделать такие снимки в наши дни…
И тут уж полоумная мешанина соображений посыпалась из Питера Стоупса без запинки. Кроме того, Филип, уже изучивший подобные верования несколькими годами ранее, был с мыслями Стоупса знаком. Белые народы Европы вроде как подвергаются постепенному геноциду. Их медленно изводят под корень, и весь этот процесс — дьявольское изобретение одного австрийского аристократа начала ХХ века по имени Рихард фон Куденхове-Калерги. «План Калерги», как его называют некоторые, — программа создания панъевропейского государства, в котором, по словам из его книги «Praktischer Idealismus», «человек далекого будущего будет смешанных кровей. Будущая евразийско-негроидная раса, внешне похожая на древнеегипетскую, заменит разнообразие народов разнообразием личностей». И это геноцидное панъевропейское государство, конечно, уже окрепло и вершит свое злодейство — Европейский Союз, а Калерги — ни много ни мало его духовный основатель.
Через несколько минут Бенджамин с Филипом шагали к своим машинам под февральской моросью, а Питер Стоупс и его шесть старых открыток были посланы куда подальше главным редактором «Чейз Хисторикл» в очень откровенных выражениях.
— Так что же, он все это выдумал? — спросил Бенджамин.
— Ой, нет — Калерги существовал, он, возможно, и впрямь основатель Евросоюза, если хочется докопаться до истоков, — ответил Филип. — Но просто поражает, как эти люди извращают его идеи. Вероятно, мое замечание, что чокнутые безобидны, несколько наивно.
— Нет, вряд ли. — Бенджамин добрался до машины первым и завозился с ключами. — Нам сегодня просто не повезло. Таких, как он, немного.
— Надеюсь, черт бы драл. Давай где-нибудь в другом месте в следующий раз увидимся?
— Не-а, мне здесь нравится. — Бенджамин пристегнулся, захлопнул дверцу и открыл водительское окно. — Это всегда приключение. Никогда не знаешь, что обнаружишь. Иногда хорошее, иногда гадкое, чаще всего странное донельзя. Но такая вот она, Англия. Никуда от нее не денешься.
Он помахал из окна, отъезжая, Филип стоял и махал ему вслед, а затем горестно покачал головой и задумался, не слишком ли далеко зашла у Бенджамина эта его невозмутимость.
Назад: 6
Дальше: 8