Глава 6
Принцесса Диана
Не прогадал я с библиотекой.
А школьное идеологическое сито в наших анналах действительно оказалось с прорехой. Недоглядели ответственные лица старую подшивку газет «Красный Крым». Точнее, ее вообще, кажется, никто не смотрел. По крайней мере, последние лет десять точно, вот и проскользнула неоднозначная статейка…
Добрая пожилая библиотекарша Вера Семеновна, услышав мою просьбу «полистать старинные газеты», глянула на меня как на подрастающего марсианина, но тем не менее беспрекословно почапала куда-то в глубины книжного хранилища, откуда через какие-то полчаса (подумаешь, нетрудно и подождать) выволокла на свет божий пыльные пласты пожелтевшей послевоенной прессы.
И еще минут через тридцать я обнаружил то, чего, как правило, в советских газетах не печатают. А если случайно редактор и пропустит что-либо подобное, то ему кое-кто завсегда укажет своевременно на «нарушательство безобразий». Если сам, конечно, не закрутится в дикой карусели невидимого фронта в борьбе за чистоту священной идеи.
В данном случае, видимо, так и получилось. А потом еще и осело в школьной библиотеке. О, пардон! В элитной школьной библиотеке. Что, к счастью, ее не сильно-то и испортило…
В одной из майских газет 1944 года среди бравурных победных статей и репортажей с фронта на самой последней странице затерялась коротенькая заметка под названием «С фашистской жестокостью». Всего пара абзацев. И там, с характерным для того времени наивным пафосом, черным по желтому: «…Зверски зарублена семья из пяти человек… нелюди в человеческом обличье… с фашисткой жестокостью…» – и так далее. Но самое главное: «…В исступлении кровавого пароксизма преступник, уходя со двора, зарубил даже собаку, которая от собственной старости, а может, и от грохота прокатившейся по городу войны давно уже стала глухой, слепой и совершенно безобидной…» Во как! И «грохот войны» здесь. Куда же без него? Можно даже восхититься и даже умилиться высокопарным слогом неизвестного собкора, если бы не ужас описываемых событий.
А ведь это уже почерком попахивает.
Надо срочно озадачить начальника, чтобы взрыл землю в этом направлении. Точнее, поставил соответствующую задачу тем, кто рыть умеет, – не чета мне, вахлаку!
А ведь я что-то подобное и хотел найти, как чувствовал.
Откуда?
Опять мистика?
Еще ничего толком не сдвинулось с мертвой точки, а мне как будто кто-то сзади по ляжкам нахлестывает – да, да, оно! Давай, не тормози, двигай в этом направлении!
Тьфу-тьфу-тьфу. Чур меня!
Хорошо, что я не верующий. А то надумал бы уже себе какой-нибудь чертовщины.
Просто интуиция. Да привычка чуть что лезть в библиотеку – детская, между прочим, привычка. Мамой вбитая, еще до школы, вот за что ей спасибо так спасибо!
Значит, так. Я вновь зашуршал газетами.
Издание от четырнадцатого мая. Что еще? Есть улица! Корреспондент совсем нюх потерял, да и понятно – эйфория, месяц как город освободили. Запамятовал про тайну следствия. Или не знал. Улица Эстонская. Что-то не помню, где это…
А, блин! Так это же не здесь. Это Симферополь, столица Крыма! От нас километров семьдесят на север. Я даже там учился когда-то… в будущем. Да, что-то там такое эстонское есть среди улиц. В центре, кажется. Найдем. Вытянем все, что можно…
– Караваев!
Я аж подпрыгнул от неожиданности.
Калмыков Димка, одноклассник. Подкрался сзади и гаркнул мне прямо в ухо.
И лыбится!
– Ты чего орешь, – зашипел я возмущенно, – на стадионе горланить будешь! Не учили, как в библиотеке себя вести нужно?
А сам покосился на милейшую Веру Семеновну, которая, как ни в чем не бывало, снисходительно улыбалась нам, близоруко поглядывая на безоблачный для нее мир поверх старинных очков, круглых, как у черепахи Тортилы. Или все же как у Базилио? Да, блин, какая разница? Опять ребенок в мозгах зашевелился? Эй, Тортила! Почему замечание не делаем этому крикуну?
– Тебя Гриппови́на ищет, – все же убавил громкость одноклассник, – меня послала, чтоб позвал.
Я вздохнул. Чего ей еще от меня надо?
С трудом удержавшись от желания тут же выдрать из подшивки нужную газету, я нехотя встал из-за стола.
– Идем. Вера Семеновна! Можно пока все это полежит здесь? Я вернусь скоро.
Та добродушно замахала в ответ. Иди, мол, не беспокойся, «ах, была как Буратино я когда-то молода…».
Я непроизвольно хмыкнул и саданул легонько Димку промеж лопаток, направляя его к выходу из библиотеки.
– Ну что, друг степей, и часа не могут без меня прожить? Чего там у вас стряслось?
– Там капец, – в два слова обрисовал диспозицию Калмык. И добавил лаконично: – Полная хана!
Хоть Димка и считается русским, но широкие скулы и раскосые глаза без вариантов обеспечивают его полное соответствие собственной фамилии. Затесался какой-то кочевник среди прадедов, ох, затесался! А то и не один…
– Слышь, Демосфен ты наш красноречивый, а поподробнее можно? Чего мычишь да телишься?
– Директриса, – выдал Калмык главное, на его взгляд, и молча запыхтел вверх по лестничному маршу.
– Димка, зараза! – взмолился я, догоняя. – Чего «директриса»? При чем тут «директриса»? Ты внятно можешь все объяснить?
– Завуч, – отмерил еще каплю истины восточный оратор и, сжалившись, добавил: – И вожатая пионерская, и тетка еще какая-то. Пойдем, сам увидишь…
Ничего себе!
И все это высокое собрание по мою душу? Странно. Агриппина постаралась? Да вряд ли. Труслива и безынициативна. Напакостить исподтишка – это милое дело, а вот чтобы так, демонстративно и монументально…
– Все, пришли. Заходи давай…
Мне аж смешно стало. А чего Калмык первым-то не идет? Струсил, что ли? Ему-то чего киксовать?
– В сторону, кочевник…
Я тихонько приоткрыл дверь класса и… замер от неожиданности на пороге.
Действительно… впечатляет.
Руководитель продленки, незабвенная наша Агриппина Васильевна, по-свойски именуемая Калмыком Грипповиной, вытянулась по стойке «смирно» перед классной доской, будто урок не выучила. Учительский стол оккупировала завуч, тучная неприятная женщина со скандальным характером и соответствующим выражением на полном лице. Директриса, пожилая перманентная блондинка, круглая и невысокая, меряла кабинет класса своими коротенькими ножками между рядами столов, заложив руки за спину. На первой парте монументально восседала великовозрастная дивчина с некрасивым лицом и громадным красным галстуком на впалой груди – председатель школьной дружины, словно первоклашка, примерно сложила ручки перед собой и как флюгер вертела головой, отслеживая хаотичные перемещения директрисы. Калмык еще не упомянул о присутствии в почтенном обществе методиста, вечно забеганной мышеобразной пожилой девы, и учителя истории, вальяжного отставника, бывшего замначальника политотдела флота.
Но вся эта беспокойная и нетерпеливая вселенная явно вращалась вокруг на первый взгляд непримечательной дамочки, стоявшей в стороне у окна спиной к присутствующим.
Я аккуратно прикрыл за собою дверь, неосторожно щелкнув при этом замком.
– Караваев!
И вся корабельная батарея моментально развернула свои башни в сторону моего утлого суденышка. Мне захотелось зажмуриться и перекреститься. К тому, что я не верующий. Или… уже стал?
Женщина возле окна стала медленно поворачиваться. Высокая, загорелая, с изящной короткой стрижкой, в тонких очках с темно-коричневыми стеклами, одетая в какое-то замысловатое черное платье с двумя рядами позолоченных пуговиц, широким белым воротником с отворотом и такими же белыми манжетами на коротких рукавах до локтя. Мне почему-то бросились в глаза массивные золотые часы на правой руке, чудесным образом гармонирующие с пуговицами и сережками-клипсами. Они все были одинаковыми! В смысле – орнамент, резьба, цвет металла, ну вы поняли. Стильно и продуманно.
Женщина молча меня рассматривала.
После озвучивания моей фамилии никто больше не произнес ни слова. Да и «каравайкнула» завуч скорее спонтанно, чем осознанно. Что называется, «что увижу, то спою». Великого ума женщина.
Дамочка у окна явно рулила ситуацией. На ментальном уровне!
И она… как бы это выразиться… чем-то выгодно отличалась от присутствующего педагогического персонала. Вот, скажем, директриса была одета в очень дорогой импортный костюм из твида, а на завуче блестело с полвитрины ювелирного магазина с Большой Морской. Историк был в шикарной «тройке» с претензией. Даже пионерка с методисткой были прикинуты в соответствии с «элитным» статусом заведения, но… все это было не то.
Почему-то на ум приходила ассоциация кавалерийских седел, легкомысленно накинутых на коровьи спины. И рядом – шикарная арабская кобылица в неброской черно-белой попоне. Ее даже красавицей трудно было назвать – так, просто симпатичная ухоженная тетка. А вот… масть, порода – явно другие. Кого она мне напоминала? Что-то смутно-знакомое. Далекое и важное. Словно… принцесса Диана?
– Диана Сергеевна, – вежливо представилась дамочка, – заведующая методическим отделом гороно. Здравствуй, Витя.
– Здрасте, – буркнул я угрюмо, не понимая, что происходит и как себя нужно вести.
– Вот ты какой! – улыбнулась Диана Сергеевна. – Наслышана. Много наслышана.
Я пожал плечами. Что за ерунда? Кем-кем, а знаменитостью я пока еще не стал.
– Спасибо, товарищи, что проводили, что показали мне тут все. Я с Витей сама побеседую.
Все педагоги как по мановению волшебной палочки встали, дружно сделали озабоченные лица и гуськом потянулись к выходу.
– Может быть… ко мне в кабинет? – предложила директриса, зачем-то теребя себя за дорогой рукав твидового пиджака.
– Нет-нет, спасибо. Нам будет здесь удобно.
– Дети! Продленный день закончен, – вышла из оцепенения Грипповина. – Все встали, собрали тетради, учебники. Ручки не забываем! Ничего не забываем. Выходим-выходим, поторопитесь.
– Не нужно торопиться, Агриппина Васильевна, время есть.
– Не торопимся, дети. Не толкаемся. Калмыков! Ты чего рот раскрыл? Марш на выход. Черешня! Хохулина, что у тебя на парте осталось? Яковенко!
Я прошел вперед и не торопясь, как и завещали любимые руководители, уселся за первую парту. Там, где пламенным задом нашего пионерского светила уже было для меня нагрето соответствующее место.
Большое городское начальство с улыбкой наблюдало за моими передвижениями и терпеливо ждало, пока не освободится класс. Точнее, пока его не очистит от посторонних лиц потеющая от избытка рвения Грипповина, откровенно сдерживающая себя от жгучего желания раздать порцию-другую ускоряющих пинков особо нерасторопным организмам.
Наконец дверь за всеми закрылась.
В классе повисла звонкая тишина, особо выразительная после только что стоявшего гвалта. Диана Сергеевна вновь зачем-то улыбнулась.
– Ты меня не узнаешь, Витя?
Вообще-то… я с первой секунды почувствовал, что где-то ее раньше видел. Только… образ английской принцессы, так рано от нас ушедшей, не давал мне собрать собственные мысли в кучу.
Я пожал плечами.
– А что, должен?
– Да нет, не обязательно. Я… была у вас в четырнадцатой школе, на первом звонке. Ты стихотворение читал на линейке. «Первый класс, первый класс, есть учебники у нас». Помнишь?
– Стихотворение… помню. Вас – не очень.
В сентябре полтора года назад мое взрослое сорокадевятилетнее сознание из две тысячи пятнадцатого перелетело в тысяча девятьсот семьдесят третий год и вселилось в это детское тело. В мое собственное семилетнее тело, отодвинув в сторону детские мозги и память. Но эта фантастическая метаморфоза произошла в середине месяца! А от того, что было на школьной линейке первого сентября, меня, получается, отделяет не полтора года, а… полвека с лишним. Немудрено запамятовать…
– Не страшно, – вновь улыбнулась женщина. – Время прошло. И забыть меня… немудрено. Тоже… почти стихи…
Я вылупился на эту странную женщину, угадавшую мои мысли. Все-таки чертовски приятно смотреть на ее улыбку. Она у нее, как и одежда с бижутерией… стильная, что ли. И… так все-таки знаю я ее или не знаю? Какое-то саднящее душу беспокойство звенит внутри…
– Вам про меня чего-то там рассказывали, – напомнил я, решив перейти к конкретике. – Мол, наслышаны вы…
– Да-да. Рассказывал… кое-кто. Впрочем, давай о самом важном, – поняла меня женщина. – У меня для тебя, Витя, есть очень приятная и совершенно необычная новость. Такая, что может повернуть в лучшую сторону жизнь любого советского школьника. Думаю, и ты не исключение.
– Я заинтригован, – вырвалось у меня нечаянно.
По лицу моей необычной собеседницы мелькнуло легкое недоумение. Недоумение и… интерес.
– Это хорошо, – рассеянно произнесла она. Пару секунд еще что-то прикидывала у себя в голове и наконец выдала: – Значит, так. Дело заключается в том, что нашему отделу образования случайным образом достались два места по программе международного совместного обучения. Есть такое движение в странах Совета экономической взаимопомощи. Из вашего класса два ребенка поедут учиться… ты не поверишь… в ГДР. В Германскую Демократическую Республику! И комиссия выбрала именно тебя. Тебя и твою одноклассницу, Свету Черешню. Представляешь? Правда, здорово?
– Ап… А почему меня? – проблеял я, огорошенный действительно невообразимой новостью. И перспективами…
– Педагоги определили, – безапелляционно заявила Диана Сергеевна. – Тебя – как успевающего по всем школьным дисциплинам, Светлану – как кандидата в мастера спорта по акробатике. В девять лет!
– Я ведь… хорошист всего-навсего.
– Это не так важно, – вновь улыбнулась красавица педагогического фронта, – ты слышал такое слово – «потенциал»?
– Угу.
– Судя по отзывам твоих учителей, потенциал у тебя огромный.
– А… каких именно учителей?
Опять легкое недоумение во взгляде.
– Витя, почему-то у меня складывается впечатление, что ты и не рад вовсе. Ты вообще понимаешь, что тебе предлагают?
– Понимаю. Какие учителя меня хвалят? – уперся я.
Что-то здесь не так.
Легкая тень пробежала по лицу нашей местной принцессы.
– Да все, – заявила она с легким оттенком раздражения. – В чем дело, Витя?
– И Агриппина Васильевна хвалит?
– И Агриппина Васильевна.
А вот тут ты врешь, матушка. Элементарной проверки не выдержала!
Вот чего-то подобного я и ожидал в этой неординарной ситуации. Вроде бы все ровно, гладко – и на тебе, первая явная ложь. Чтобы Грипповина обо мне, о кухаркином сыне, что-нибудь хорошее сказала – ни в жисть. Совравши однажды…
Я внимательно рассматривал эту действительно, без дураков, стильную женщину. Такую же стильную, как и… лживую. И молчал. Если паузу перетянуть, то оппонент по-всякому начнет дергаться. Реагировать.
Как бы не так!
Диана смотрела на меня доброжелательно и… по-матерински снисходительно.
Сколько ей лет? На вид – около тридцати, с поправкой на макияж, дорогой, надо сказать, макияж, – ближе к сорока. И явно огромный, не по годам опыт вести трудную беседу. Да она меня переигрывает!
Я заерзал на стуле.
И слегка разозлился. Неизвестно на что.
– Я не поеду! – неожиданно даже для самого себя в лоб заявил я ей. – Не интересно, знаете ли, мне… с немцами. Язык у них… слух мне режет. Климат опять же прохладный, пища жирная. Да и вообще… дела у меня здесь. Дела!
Тонко подведенные брови изумленно взметнулись вверх.
И нервическое постукивание маникюром по автобусной стекляшке, которой Грипповина замостила свой рабочий стол с целью запихивания под стекло руководящих циркуляров и фотографий котят с бантиками.
– Не поедешь… – повторила она задумчиво. – Дела у тебя… Понимаю.
Легко встала со стула, поправила золотой браслет на руке циферблатом вверх… Не все у нее оказалось идеальным – великоваты часики. Еще раз глянула на меня с непонятным выражением лица. Блин, да я ее точно знаю! Когда не улыбается – вообще где-то рядом. И это платье…
– Мне очень жаль, – сухо произнесла она. – До свидания, Витя.
Она повернулась ко мне спиной и двинулась на выход. Я бы сказал, порхнула. Движения скупые, отточенные, как у балерины.
Эй! А что, уже все? Постойте, а почему это меня никто здесь не уговаривает? Что за дела? Так серьезные вопросы не решают. Может быть, я передумаю?
Странно.
Как будто все остальное в порядке вещей…
– До свидания, – злобно буркнул я ей в спину.
Не больно-то и хотелось.
Уже в дверях она кивнула в ответ, чуть повернув голову в мою сторону.
Задержалась, будто вспомнив что-то важное, и медленно произнесла, четко артикулируя каждое слово:
– Только об одном тебя попрошу, Витя, и это очень важно…
Диана вдруг замолчала, будто не решаясь произнести эту свою «очень важную» просьбу. А может быть, просто накачивала значимости по всем правилам театральной драматургии.
– Я слушаю, – подбодрил я ее. – Очень внимательно слушаю.
Как достало это вездесущее лицедейство!
– Да-да, вот что… – проговорила она рассеянно, будто запамятовала, о чем мы говорили. – Оставь бога ради эти свои… ДЕЛА. Вообще все прекрати. Поверь, от этого лучше будет не только тебе – всем… нам.
И исчезла за дверью, не успев, наверное, заметить, как у меня от изумления шары выкатываются из орбит, медленно и неумолимо. Мне показалось, что на бесконечно долгую секунду все вокруг погружается в сумрачную хмарь. В зыбкую и тревожную полутемноту.
Потом эти самые шары дисциплинированно вернулись на свои места, и вновь стало светло. Что, надо сказать, понимания не прибавило.
Оставить дела?
Что это вообще было-то?
