Глава 23
Можете звать меня «совком»
Семью, в которой я рос, трудно назвать богатой.
Да-да, у нас были те самые пресловутые трудности «от зарплаты до зарплаты», самодельные игрушки на елку и книжки в подарок. Стоит, наверное, вспомнить еще и рисунки подкрашенной зубной пастой на оконных стеклах перед Новым годом – зайчики, снежинки и всякая другая празднично-слащавая муть. Такие инсталляции богатенькие граждане того времени не практиковали, это был удел детворы среднего и низшего достатка, ну и пусть! Зато я с младых ногтей прекрасно понимал, что, во-первых, таких вот не очень зажиточных семей, как мы, – миллионы и расту я равным среди равных. А во-вторых – что другой семьи, как и другой страны, мне и не надо! «И даром не надь, и с деньгами не надь». Потому что лично я и те самые миллионы рядом со мной были по-настоящему СЧАСТЛИВЫ.
Теплое и давно забытое ощущение.
Впрочем, а почему, собственно, забытое?
Вовсе и нет!
Помню как сейчас: май месяц, конец учебного года. Мне где-то около десяти, и я шагаю по городским пригоркам из центра города к себе домой. Кажется, из библиотеки, есть у нас такая – имени Гайдара, на площади Ушакова. Впереди – летние каникулы, за спиной остались надоевшие до оскомины эти мелкие школьные заботы и проблемы. И вот они передо мной – целых три месяца свободы, моря и солнца.
Три месяца! Невероятно.
Море, ты будешь каждый день рядом со мной! Ласковая бирюзовая прохлада с шуршащей под пенным прибоем мокрой галькой, раскаленным песком и мокрыми суровыми скалами до небес. Шипящие мидии на раскаленной жестянке и клешнявые крабы, запутавшиеся в сетке краболовки, тревожно попахивающей тухлой рыбой. И персики. И абрикосы. И виноград. И… много еще чего!
И это все будет моим!
Майское солнышко уже жарит вовсю – на небе ни облачка. Тропинка бежит вдоль буйных зарослей ромашки и куриной слепоты – запах такой, что голова кругом идет. Вокруг цветов летают пчелы, под ногами прыгают кузнечики. Я забегаю на очередной взгорок, и справа открывается великолепный вид центрального городского холма в утренней дымке.
И вдруг…
Я в оцепенении падаю на удачно подвернувшуюся лавочку.
И замираю, потому что неосознанно боюсь вспугнуть неожиданно возникшее новое ощущение.
Это целое море, это океан, это просто вселенная счастья!
Я вдруг почувствовал, как на меня буквально обрушивается, сминает меня и корежит лавина неуправляемой радости. До звона в ушах. До слез и оцепенения. До бездумной неуправляемой эйфории, в какой-то момент отключающей способность мыслить адекватно.
Сможете ли вы такое представить? Надеюсь на это.
С того мгновения память о той вспышке осознания счастья я ношу с собой всю свою жизнь. В качестве эталона. В качестве платиново-иридиевого мерила всего сущего, данного мне судьбой в ощущениях. Такой необъяснимой радости и острого чувства сопричастности с мировой гармонией я не испытывал больше никогда! Видимо, уже и не испытаю. Это чувство было просто невыносимо огромным для моих десяти лет. Неподъемным. Незаслуженно грандиозным. И оно все принадлежало лишь мне.
Унести бы только этакий воз радости!
Так и сидел я тогда на лавочке битый час, любуясь городом и просто купаясь в этом невероятном ощущении счастья. Рискуя очередной раз огрести от матери люлей за несанкционированное опоздание к обеду.
Скажете, сумасшедший мальчик? Может быть, может быть…
Да, сейчас я ассоциирую те волшебные эмоции не только с фактором своего беззаботного малолетства, но и с тем окружением, в которое был погружен для полного ощущения себя счастливым. С обществом, со страной. С развиты́м, не к ночи будет упомянут, социализмом, коим пугают сейчас детей интеллектуалы-демократы.
Можете звать меня «совком». Не обижусь…
Мне скажут: «Сам же плевался по поводу «элитной» школы для советской знати».
Да, плевался. И еще могу назвать с десяток червоточин советской действительности, которые не просто бросались в глаза, они там жили на долговременной основе в форме закостенелых бревен! А кто сказал, что все тут идеально? Что счастье изливается на наши головы ровным и безукоризненным потоком? Манной небесной?
Вовсе нет!
Не все тут хорошо. Тут вам не лубочная картинка и не молочные реки с кисельными берегами. Только одно дело – пристально и целенаправленно изыскивать вокруг себя коварные изъяны, и другое – расти и взрослеть в ощущениях спокойствия и благополучия в масштабах целого государства.
Образно говоря, нужно для себя решить, что лучше – бочка меда с каплей дегтя или, наоборот, бочка дегтя с жалкими слезами меда в виде всевозможных продвинутых гаджетов, а также личного автомобиля-иномарки в придачу? Ответ на этот вопрос только на первый взгляд кажется очевидным. На самом деле он ох как непрост!
В нашем современном «сверхпродвинутом» обществе выпестовано уже несколько поколений эгоцентристов, не представляющих себя людьми без привычного айфона в потной ладошке. Не суть, что вокруг деготь и он слегка попахивает, – это дело привычки. А те несчастные, кто помнит «бочку меда» и может отличить деготь от сладкого нектара, постепенно уходят, вымирают, так и не оценив сполна по достоинству коварных прелестей вновь приобретенного капитализма. Таким вот естественным образом мы и имеем в нашей многострадальной стране в начале двадцать первого века то самое «наоборот» из вышеуказанной дилеммы, спорь ты или не спорь по этому парадоксальному поводу.
И вот вокруг уже все белое постепенно чернеет, а темное положено считать не таким уже и темным. Пусть даже и виртуально. Спасибо вам, коварные «о́кна Овертона»!
Плохо. И грустно, девочки.
А что, если эту махину безысходности действительно можно повернуть вспять, как намекала фантастическая Диана? Что, если существует хотя бы один шанс из тысячи сохранить мою страну в целости и сохранности?
Ну что ж, я готов.
«Всегда готов!»
– Наши люди в булочную на такси не ездят! – Ирина пристально рассматривала меня в ожидании объяснений. – Кто такая?
Диану, видимо, заметила на «Жигулях». Глазастая ты наша… кагэбэшница.
– Да так, пустяки! Знакомая это моя, с… Моссада, слыхала? Подбросила меня, понимаешь, с оказией. По дороге к израильскому резиденту. Все равно ей по пути.
– Ну-ну.
– А где Сан-Саныч? Почему не на татами, как обычно? Мне аж не по себе как-то.
– А он как раз с группой на обыске, часом, не того ли самого резидента шмонает? Куда подружка твоя поехала?
– Фи, мадмуазель. Ани ло мэви́н «шмо-на-ет». Я взагали не розумию, що це таке? Га?
– А серьезно, кто это тебя подвез? Дамочка такая… цветистая.
– Я бы сказал «пафосная», только у вас сейчас пока так не говорят. Эпоха, знаете ли, неподходящая. Та, не бери в голову, Ирина. Через полчаса ты ее и не вспомнишь. Гарантирую.
Ирина скептически покачала головой.
– Вообще-то на память я пока не жалуюсь.
– Не жалуешься? – прищурился я, рассматривая эту упрямицу. – Ну, давай поиграем.
Черкнул на обрывке газеты: «Дамочка на пафосе» и протянул бумажку Ирине.
– Что это, – заинтересовалась она.
– А это маркер. Зарубка для памяти. Узелок на твоем платочке. Ты, кстати, вообще платки носишь?
– У меня соплей гораздо меньше, чем у некоторых, – огрызнулась она, но бумажку взяла и опустила в карман своего нарядно-красного спортивного костюма.
А из другого кармана достала чистенький носовой платок и потрясла им у меня перед носом.
– Да понял я, понял, – усмехнулся я. – Не сомневался даже. Да и ты… умеешь быть убедительной. Ладно, проехали. Так ты говоришь, Козет с криминалистами работает?
– Ага. Логово твоего Татарина изучают под микроскопом. Я с ними сначала была, потом Пятый по рации меня сюда вытащил, тебя встречать. И впредь велел контролировать твою личность, между прочим! Ты что, вообще неуправляемый?
– Нормальный! – Я раздраженно плюхнулся на диванчик. – Контролеры хреновы. Пока друг друга пасти будем, злодей на дно уйдет, днем с огнем не сыщешь.
Ирина присела рядом.
– Сыщем, можешь не сомневаться. Тут еще такие дела. – Она пальцем осторожно потрогала мою шикарную шишку. – Болит?
Я в сердцах так мотнул головой, что действительно заболело. Точнее, сильнее стало болеть, да еще и задергало опять в затылке.
– Ничего у меня не болит! Украшение просто. Ботоксное.
– Какое-какое?
– Забей, – отмахнулся я. – Ты что-то там про какие-то дела говорила?
– Ну да, – переключилась Ирина. – По Кондратьеву есть информация. В городе он был за два дня до убийства. В центре.
– Так-так-так. И где конкретно?
– Конкретно – в павильоне Совета ветеранов, что на Матросском бульваре. Искал там председателя, подождал немного, не дождался и ушел. Ни с кем не разговаривал. Четверых установили, кто его там видел, их проверяют. И другие очевидцы вроде есть, ищем.
– Ага. Думаете, там он своего будущего убийцу встретил?
– Может быть.
Очень правдоподобная версия. Встретились случайно, узнали друг друга и разбежались озадаченные. Кондратьев – думать, не ошибся ли он, а злодей – готовить свою кровавую задумку.
– Послушай, Ирина, – вдруг вспомнил я, – а сумка с водкой на железнодорожной станции у Камышло́в в тот же день появилась?
– На следующее утро.
– Сходится…
Ведь мог же наш Татарин появиться в павильоне в тот момент, когда там ждал председателя Кондратьев?
Я озадаченно потрогал пульсирующий затылок.
Вообще-то не мог.
Очень маловероятно это. Ведь наш татарский недруг официально парализован. По крайней мере, для широкого круга заинтересованных и не очень лиц. С чего бы ему светить здоровыми органами в таком оживленном месте, как ветеранский клуб по интересам? Очень веская для этого должна быть причина.
Не сходится.
Или…
– А женщины там были? Ирина, эй! Возвращайся.
– Не дергай меня! – Девушка шлепнула меня по руке, которой я потряс ее за плечо. – Подумать не даешь. Какие женщины?
– Пожилые, блин! Я бы сказал «старушки», если бы мне самому, как ты знаешь, было бы лет так на тридцать поменьше.
– Да уж… знаю, Старичок. Я же сказала, наши сейчас проверяют, кто там был еще в павильоне. Установлено, что человек около пятнадцати в разное время заходили. Могли быть и женщины…
Сестра Татарина?
Которая, допустим, каким-то образом знала Кондратьева по прежним временам?
Почему нет?
Теперь вновь сходится. Со скрипом, правда…
И тут меня осенило!
– Слушай, Ирина! А кто сейчас проверяет этот павильон ветеранов? Конкретно?
Ирина прищурилась:
– Тебе зачем?
Подозрительные все такие стали! Шишка, между прочим, уже почти не болит. Если специально не прислушиваться.
– Ты слышала, как любимый политработник Сан-Саныча, лишивший его премии, что-то там рассказывал про архивы концлагеря «Красный»? Мол, списки персонала тащила в тайник спецгруппа СС, напоролись на партизан у Чертовой тропы, и документы в конечном итоге пропали. Или их специально кто-то спрятал под шумок.
– Ну, помню…
– Короче, есть идея! – торжественно произнес я, спрыгивая с дивана и направляясь к тумбочке, где хранились наши чайные принадлежности: литровая банка с самодельным бульбулятором из лезвий. – Давай, мать, покумекаем на пару. Идейка моя не на одну рюмку чая потянет.
– Заваривай!
– Бумажку, кстати, посмотри в своем правом кармане, – вспомнил я. – Чего там написано?
– Какую бумажку? Нет у меня ничего.
– Точно?
– Я что, похожа на сумасшедшую? Или на беспамятную?
– Нет-нет, что ты! Мне просто… показалось.
– Креститься надо…
Диана!
Молодец, Принцесса. Подсуетилась.
Ни одной мелочи не упустит.
