Глава 13
Трудно быть верблюдом
– Витя! Ты стал воровать?
Блин. Вот откуда берется этот кошмарный мусор юношеского максимализма в мозгах взрослой тридцатилетней женщины?
Ну да, не буду спорить, симпатичный блокнотик, миниатюрный, с твердой лакированной обложкой и малюсенькой шариковой ручкой, вставляющейся в особые петельки у переплета. Ирина подарила. Точнее… вынуждена была подарить, когда кое-что проспорила.
Только почему же сразу «воровать»?
– У кого ты украл ЭТУ ВЕЩЬ?
Может быть, психануть и обидеться?
А что, имею право. Разве я давал когда-нибудь повод для этаких подозрений? Меня за руку ловили? Не слабо так, «украл»! Не хватает только одиозного «highly likely» в стиле лживых британцев – «весьма вероятно» и… в принципе, доказательств уже и не нужно особо…
Сейчас вот как закачу благородную истерику, засучу ножками да замашу ручками. Будете знать! Только ведь напрасными будут усилия – маму не переделать. У нее железный и проверенный жизнью принцип «всегда быть готовой к самому что ни на есть худшему». Все предположения, прогнозы и догадки от максимального минуса.
А что может быть хуже сына-вора?
– Почему это сразу же «украл»? Подарили…
«Не верблюд я, поверьте!» – примерно так это звучит.
Где, черт побери, набившая оскомину презумпция невиновности? Где мои права на честное и непредвзятое судилище? Как же тошно, когда ты реально прав, а в силу независящих от тебя обстоятельств приходится тухло и позорно оправдываться. Заведомо проигрышная позиция. Игра в одни ворота. При отсутствии вторых…
– Кто это у тебя такие подарки кому попало раздаривает?
«Кому попало»! Складывается у меня такое впечатление, джентльмены, что нас тут реально обидеть хотят.
Я вздохнул и взял себя в руки.
– Мама! Ну чего особенного в этом блокнотике? Обыкновенная канцелярщина. Тупая причем. В нем вообще писать неудобно, смотри, бумага глянцевая и шарик в ручке проскальзывает вечно…
Прибью эту Ирину! Джульетта хренова.
«Спорим, что Саныч меня в жизни никогда в кино не пригласит». И этот, Ромео недоделанный! Пока я ему не соорудил… банальную подставу, так храбрости и не набрался. И это – боевой опер!
– Что ты мне голову морочишь? Быстро говори, где ты эту дрянь заграничную взял?
А! Вон оно что!
Так это же происки проклятого буржуинства!
Мама хоть и не член партии, но комсомолкой в свое время была более чем активной. Комсомолка, отличница, спортсменка – с нее писали. Но пасаран! Не пройдут никуда эти мерзавцы! И пускай даже не думают протягивать свои вражьи щупальца к беззащитному ребенку! На лету поотгрызаем.
– Этот блокнотик, мама, не заграничный, – стал терпеливо я лепить собственное алиби. – Этот блокнотик белорусского производства: гляди, на последней страничке напечатано «Гомельдрев». Гомель – это где? Правильно! В СССР. А подарила мне его Ирина, в смысле Ирина Александровна. Та, которая из Дворца пионеров. Тренер по художественной гимнастике. Помнишь?
– За какие такие заслуги подарила? – Мамин напор постепенно слабел, но… «отсутствие у вас судимости – не ваша заслуга, а наша недоработка». – И что-то я таких сувениров в «Союзпечати» не видала. Откуда он у Ирины Александровны?
А и действительно, откуда он у нее? А не шпионка ли она часом? Белорусская…
– А это ей в КГБ вручили, – как ни в чем не бывало заявил я с серьезным выражением лица. – В качестве поощрения. За своевременный и добросовестный «стук» на всех неблагонадежных юных спортсменок из ее секции. Художественная гимнастика, знаешь ли, дело такое. Гибкое. А враг не дремлет…
– Хватит! Хватит языком своим дурным ляпать… куда ни попадя, – грозным полушепотом зачастила мама. – Ты не вздумай это… шуточки свои где-нибудь еще… пошутить. Не дай бог! Совсем голова, что ли, не варит? Это все «Фантомасы» ваши! Да Фанфаны эти… с тюльпанами. Кто вообще такие фильмы у нас в стране разрешает? Черт знает что. С цепи посрывались с этим вашим кино заграничным!
Сказать, что моя мама «совок», – это вообще ничего не сказать.
Она – «совкоэкскаватор». «Совкобульдозер» и «совкосамосвал» в одном обличье. Причем не какой-нибудь обыкновенный самосвал, а… карьерный. БелАЗ стодесятитонный.
Но я этот «суперсовок» люблю.
Люблю, несмотря на всю его «ультрасовковость». А может быть, и благодаря этому. Впрочем, это совершенно разные категории. Любят не за что-то, любят просто так. Не за достоинства, как правило, а именно за недостатки.
И, если честно, мамину «совковость» я за недостаток даже и не считаю. Если бы все мамаши Союза хоть граммулькой были похожи на мою маму, коррупции в девяностых и позже в нашей стране не было бы напрочь. Да что там, развала не произошло бы, потому что не разрешила бы очередная «совковская» мать нашему государственному лидеру плясать под дудку ненавистного и коварного Запада. Такая, как у меня, мама это дело расшифровала бы в два счета! И пару затрещин заблудшему сыночку, да по меченой лысине. О доме, мол, думать надо, в смысле о своем собственном государстве, а не как понравиться очередной раз высокомерным буржуинам из-за океана.
– Я так тебя люблю, мама! – вырвалось у меня. – Ты просто не представляешь, какая ты хорошая.
И обниматься… хотя в нашей семье это особо и не принято. Поэтому мама в шоке. И дар речи куда-то потерян – аж на долгие десять секунд, за которые основная тема разборок странным образом испаряется.
– Ну ладно, ладно. Что за телячьи нежности? – Мама просто изнемогает от неловкости. – Ну, хватит. Подарила так подарила. В школу этот блокнот не носи, пусть дома лежит.
– А как ты его заметила? – неожиданно пришло мне в голову. – Ты в ранце моем, что ли, копалась?
– А почему это мать не может заглянуть в портфель своего сына? Что там за секреты?
Резонно.
Как-то даже язык не поворачивается возразить. Ежели, скажем, загнуть сейчас про свободу индивидуальности и неприкасаемость личного пространства, так это – что марсианину про креветок втирать.
– Ладно, проехали. Слушай, мам, а тебе в детстве в школе про крымских партизан что-нибудь рассказывали? Не помнишь?
– А тебе зачем?
– Да просто… соревнование у нас в классе – кто больше про войну узнает.
– Хорошее соревнование. А ты в библиотеку…
– Да был я уже там. Там все были. И все одинаково про одно и то же лепят. Мне интересно, что у вас было, всего через семь лет после Победы.
Мама задумалась.
– Ты знаешь, а ведь много чего рассказывали. И участники войны были у нас на уроках, и партизаны бывшие, и подпольщики. Только… давно это было. Уже и не вспомнить…
– Ну, мама! Вспомни.
– Господи! Да что ты пристал? Двадцать лет уже прошло.
– А самих выступающих не помнишь? Может быть, особенное что-то…
– Ну, разве что…
– Ну-ну!
– Не «нукай» на мать!
– Угу. Без «ну». Так… «разве что»…
– Разве что запомнилось одно: приходил к нам на урок мужества один бывший подпольщик, рассказывал, как готовили и проводили диверсии против фашистов, как спасали товарищей из гестапо, как наши войска встречали.
– Ну… в смысле… и…
– И… почему я его запомнила – жил он рядом с нами, на Куликах. Я его девчонкой много раз видела около пивной. И еще – сильно пострадал он на войне, вернее, у немцев в тюрьме. Руки у него не было, протез вместо нее, лицо сильно изуродовано. Хоть и носил он бороду, все равно было видно. Губы порваны, зубы все железные, своих после фашистов и не осталось вовсе.
– А как звали его, не запомнила?
– Нет, конечно. Да таких много в то время было. После войны. Тот инвалид просто к нам на урок приходил, ты спросил, я и вспомнила.
– Слушай, а глаза у него целые? В смысле – выбитых не было?
– Глаза? Вроде на месте. Хотя если вставной – я девчонкой могла и не разглядеть. Звери эти фашисты!
– А ты не вспомнишь, внешности он какой был, не восточной случайно?
Мама снова наморщила лоб.
– А ты знаешь, действительно чернявый был дядька! Точно, его, кажется, мужики в пивной «Татарином» и звали.
– Мам, а ты, я гляжу, частенько в пивной зависала, девчонкой-то…
– Я тебе сейчас дам «зависала»! Шуточки твои все. Та пивная – одно название только. Бочка на перекрестке Супруна и Кошевого, там сейчас квас продают, а рядом заборчик из камня, низкий, до пояса. Там мужики и заседали всем скопом. Расстелют газетенки свои, рыбу разложат и точат лясы допоздна. Вот там этот Татарин и крутился все время – кто нальет, а кто и накормит. Много тогда нищих было, даром что воевали…
Ого. Это я от мамы своей слышу? Сильна!
– А он очень старый был? Татарин этот?
– А кто его знает? В то время все старыми выглядели. Понаделала война стариков из мальчишек. А инвалид тот… вроде и не старый особо. Побитый только жизнью…
– А комплекции какой? Здоровый? Хилый?
– Да никакой! Обыкновенной комплекции. Кожа да кости, как и у всех. Не до жиру тогда было.
Разобрало что-то мою родительницу. Режет правду-матку без оглядки на линию официально-причесанной истории Страны Советов, сыплет информацию, не бьющуюся с идеологическим мейнстримом.
– А рост? Роста какого этот дядя был?
– Да что ты пристал? Какая разница тебе? Среднего роста он был. А может быть, и низкого… мне, девчонке, тогда все мужики высокими казались.
– Ну да, ну да.
– Ты вообще уроки сделал уже?
– Мама, я вообще-то с продленки пришел. А она, знаешь ли, для того и придумана, чтобы прилежные дети там домашнюю работу делали.
– А, точно.
– Проверять будешь?
Риск. На продленке я сегодня не был и уроков, разумеется, не сделал.
– Не буду. У вас же проверяют там.
Пронесло.
Впрочем, это было несложно. Как конфетку у ребенка отобрать.
– Тогда еще на один вопрос ответь, пожалуйста, на последний.
– Хорошо, давай.
– А бабушка наша, мама твоя, в то время тоже почтальоном работала?
– Конечно. Как я родилась, она со стройки ушла и пошла почтальоном.
– То есть Татарина этого она, по идее, должна помнить?
– Ну… не знаю. Хотя она на своем участке практически всех знает. А тот наверняка пенсию получал по инвалидности. Стало быть, бабушка и к нему приходила.
– А когда мы к бабушке пойдем?
– По бабушке соскучился? Это хорошо. Еще бы папе твоему… Кхм… соскучиться хоть чуть-чуть. На выходные вроде собирались.
Мне очень нравится замечательный и поучительный роман Тургенева «Отцы и дети». А почему, к примеру, никто не догадался написать «Зятья и тещи»? Поверьте, было бы гораздо интересней! По крайне мере, динамичнее…
– А пошли к бабуле завтра.
– Завтра мне некогда. Сходи сам, ты уже не маленький. Вот уроки закончатся, и иди, я разрешаю.
– А продленка?
– Можешь завтра не ходить. Вообще толку от этой продленки…
– Золотые слова.
– Ладно, не воображай. Посмотрим на следующей неделе, ходить тебе туда или не ходить.
А это, мамочка моя, я сам сманипулирую. Тобой, дорогая, и сманипулирую, благо человек ты убеждаемый и ведомый, хотя и считаешь себя лидером в семье. Просто сам не решил еще насчет продленного дня, не все плюсы и минусы расставил по своим местам.
– А у нас есть что-нибудь про партизан почитать? Хочу что-нибудь выписать себе для… спора нашего школьного.
Как будто я не знаю, что в нашей домашней библиотеке есть, а чего нет.
– Почитать? Мм… А ты давай-ка сам посмотри, не маленький. Стул возьми и глянь там, на верхних полках.
У нас, к слову, военных мемуаров – книжек десять. Целенаправленно закупалось для идеологического воспитания сыновей. Будущих защитников Отечества. На эти книжки сейчас и намек. Мне же нужно сейчас взять любую книжку, засесть с умным видом за письменный стол и под предлогом «выписывания тезисов» героических участников боевых действий… сделать все-таки домашку по русскому.
А по математике заданные упражнения и задачки я пощелкаю завтра на перемене, как делаю это обычно.
Наблатыкался уже.
Блин, пятьдесят два года мужику!
