История 3
Практика экстренного потрошения. Погорелое королевство

Когда мы наконец подъехали к нашей конечной цели, аэропорту Монтуар, уже стало вечереть и плохо различимое за серой дымкой солнце медленно садилось за горизонт.

Аэропорт Сен-Назера был обычным для тех времён длинным, двухэтажным зданием с огромными, витринообразными окнами, построенным явно уже после Второй мировой войны, и не без элементов модерна. Во всяком случае, всё это обилие стекла и железа точно было отражением строительной моды, самое раннее середины пятидесятых.

В остальном абсолютно ничего вокруг нас не указывало на военное или послевоенное время.

Конечно, по периметру обширной территории аэропорта ожидаемо стоял забор (каркас из металлических уголков, обваренный мелкой сеткой) с колючей проволокой поверху и запретительными надписями, а у входа, в числе трёх десятков разноцветных и разнотипных легковушек было припарковано два зелёных «Виллиса» с маркировкой жандармерии.

Да и самих жандармов вокруг паслось довольно много. Я успел насчитать человек шесть, причём двое из них были вооружены короткими автоматами МАТ-49.

Прочее было вполне привычно. Где-то вдалеке гудели авиационные моторы, а в стеклянные двери аэровокзала двумя встречными потоками входили и выходили люди с сумками и чемоданами. Похоже, прибыл какой-то рейсовый самолёт.

Словно подтверждая это, мимо нас прошли четыре симпатичные стюардессы в тёмно-синей униформе и с фирменными сумками «Air France». Девушки над чем-то смеялись.

Перед входом в аэропорт стояли два автобуса. В один, по-видимому, отправляющийся до города, грузились пассажиры. Другой автобус был маленький, в красно-синих тонах той же «Air France». В его салоне уже сидело несколько мужиков в синих кителях и форменных фуражках, туда же, как я успел заметить, забрались и четверо давешних весёлых стюардесс.

На взлётной полосе и стоянках за зданием аэропорта можно было рассмотреть здоровенный четырёхмоторный Локхид «Констеллейшн» в опять-таки цветной «ливрее» «Air France» (похоже, большинство только что встреченных мной пассажиров и членов экипажа сошли главным образом с него), пару DС-3 и несколько двухмоторных самолётов поменьше, один из которых как раз выруливал на старт.

Едва мы вылезли из «Астон-Мартина» (что в нём, кстати, нашёл хорошего Джеймс Бонд – сидишь низко, да ещё и практически упираясь коленками в торпедо – автомобиль для водителей ну очень среднего роста?), как Клаудия побежала звонить к телефонам-автоматам у входа. Наверное, тому самому Джорджу…

Через несколько минут она вернулась.

– Ну и чего звонила? – спросил я её.

– Сказала, где мы, и распорядилась, чтобы мальчики забрали и отогнали мою машину.

– Ну-ну, смотри. Вообще-то ты можешь со мной вовсе не лететь. А я, если благополучно вернусь, потом с тобой свяжусь, конечно, если объяснишь, как и через кого…

– С чего это? – страшно удивилась Клава. – За сегодняшний провал я ответственна куда больше, чем ты. И ты не забывай, что мне ещё предстоит объяснять родным погибших сегодня моих людей, почему это случилось… Наше дело ещё не закончено, и я должна знать про все его детали, ведь нам с тобой потом предстоит искать оставшихся двоих. К тому же с начала войны я в Англии не была ни разу, а про те места порой такое рассказывают…

Конечно, приятно, что она столь ответственный человек, но в то же время она, как и все женщины, похоже, считала, что никакая информация не бывает лишней. Философия типичной сплетницы. Ну и, конечно, фига с два я ей расскажу про абсолютно все детали, а то точно офигеет…

– Что, любопытно? – спросил я не без ехидства.

– Конечно!

Всё-таки бабы – азартные существа. Интересно, играет ли наша дорогая Клава в картишки или, скажем, в рулетку?

– Ну, тогда гляди, красавица, чтобы твоё любопытство тебя не сгубило, как ту кошку в известной поговорке… Да, оружие с собой не берём, пистолетики оставляем в машине…

– Это почему?

– Да потому что нас при входе на лётное поле наверняка обыщут. А ни у тебя, ни у меня каких-то явных разрешений на ношение оружия, с печатями и подписями, нет. Тем более мы торопимся. Тебе эти проблемы нужны?

– Конечно, нет.

В общем, свои волыны мы с ней, воровато озираясь, спрятали на дне багажника, где у Клавы нашлась какая-то подходящая жестяная коробка. Я взял с собой только бинокль и бронежилет, который свернул и затолкал в рюкзак. Всё-таки полезная вещь, как ни крути.

Далее я отдал пропуск Клаве (я счёл, что будет лучше, если разговаривать с персоналом аэропорта или охраной сначала будет она), и мы (я в клетчатой рубашке и кожаной куртке и с рюкзаком на плече, Клаудия – предельно модная, с сумочкой через плечо и чемоданом в руке) наконец вошли в здание аэровокзала.

Подозреваю, что со стороны мы сильно напоминали типичную картинку из позабытых советских фильмов 1960-х – отлетающий куда-то в дальние края то ли геолог, то ли вообще непонятно кто, в комплекте с провожающей его супругой или любимой. Что-то в стиле «Подводит к ёлке Дед Мороз Снегурочку Каплан. Он в белом венчике из роз, она прошла Афган»… Хорошо, что здешние французские обыватели подобных фильмов не видели, если такое кино, конечно, вообще существовало в этой странноватой реальности…

Внутри аэропорта продолжалась обычная, рутинная суета прилетающих, улетающих и провожающих. Небольшая очередь стояла у стойки регистрации. По соседству, в зале ожидания, носились кругами вокруг пустых кресел трое детей дошкольного возраста.

Однако нельзя сказать, чтобы здесь было слишком уж многолюдно.

Клава предъявила пропуск дежурному в форменном тёмно-синем пиджаке у справочной стойки, в глубине здания, рядом с выходом на лётное поле.

Между дежурным и Клавой произошёл краткий диалог на языке Луи Пастера и Жюля Верна, из которого я сумел понять, что мы обратились не по адресу. Дескать, нам с этим пропуском надо выйти из главного входа и затем пройти немного влево. И там, у шлагбаума, предъявить часовому на посту этот самый пропуск.

Во время данного разговора дежурный смотрел на нас как-то подозрительно.

Я было хотел уйти, но далее Клаудия заговорила с дежурным насчёт машины. Он, вежливо кивая, записал, кто именно заберёт «Астон-Мартин», потом принял у Клавы ключи от автомобиля и (с явной благодарностью во взгляде) какую-то сложенную пополам купюру. Да кто бы сомневался, что услуги такого рода всегда были и будут платными…

Уладив этот вопрос, мы вышли из здания аэровокзала.

Оба автобуса уже уехали, людей и машин перед входом в аэропорт стало заметно меньше. Клаудия вернула мне пропуск, и мы двинулись в указанном дежурным направлении, вдоль всё того же сетчатого забора, где справа, на довольно приличном расстоянии от здания аэропорта, в медленно сгущающихся сумерках просматривалось штук шесть ангаров, расположенных углом.

Три ближних к нам ангара располагались задом к аэровокзалу, и на поле позади них из земли торчал некий грибовидный холм – ну явный дзот или пулемётный капонир.

Дойдя до нужного места, мы обнаружили широко отрытые ворота зелёного цвета (если их и запирали, то, видимо, на ночь), за которыми упёрлись в опущенный полосатый чёрно-белый шлагбаум с табличкой на русском и французском языках:

«Стой! Предъяви пропуск!»

Слева за шлагбаумом просматривалась обширная караульная будка белого цвета.

А у шлагбаума скучал часовой. Рядовой, в обычной советской полевой форме и пилотке с пятиконечной звездой. На его плече висел стволом вниз АК-47, на поясе – штык-нож в ножнах и подсумки.

Лицо у автоматчика было молодое и картинно-суровое.

Хотя, когда мы приблизились, солдат нисколько не насторожился.

– Здравствуйте! – сказал я по-русски и предъявил пропуск в развёрнутом виде.

Подойдя к нам вплотную, часовой внимательно изучил бумажку.

– К кому? – уточнил он.

– Нам нужен капитан Ядренцев!

– Товарищ старшина! – крикнул часовой, обернувшись в сторону караулки. – Тут какие-то капитана Ядренцева спрашивают!

Появившийся через пару минут старшина с красной повязкой на рукаве оказался ненамного старше часового. Похоже, охрану здесь несли армейцы, а не какие-нибудь профессиональные вологодские конвоиры из Внутренних войск.

Старшина был в полевой фуражке офицерского фасона и с Т-образными лычками на полевых погонах. Его лицо украшали жидкие юношеские усики (отращенные, видимо, исключительно для солидности), а поясной ремень оттягивала пистолетная кобура.

Посветив извлечённым из кармана галифе фонариком, старшина просмотрел пропуск. Потом свернул бумажку и убрал её в украшенный комсомольским значком нагрудный карман своей гимнастёрки.

– Документы! – потребовал он, как-то оценивающе уставившись на Клаудию. Впрочем, это раздевание взглядом было весьма непродолжительным. Далее повторилась сцена с изучением моего удостоверения и Клавиного паспорта.

– Это насчёт вас недавно звонили из миссии? – спросил он, возвращая нам документы.

– Видимо, да.

– Пройдёмте, – указал старшина на караулку. Обогнув часового, мы прошли за шлагбаум. Потом вошли в караулку, где старшина с помощью ещё одного бойца с погонами младшего сержанта бегло и без особого энтузиазма обшмонал нас с Клавой и осмотрел наши вещи. Было видно, что старшине доставляет явное удовольствие хлопать Клаудию по бёдрам и под мышками. Она при этом мило улыбалась.

– Проходите, – милостиво разрешил старшина, закончив личный досмотр, и добавил: – Подождите на улице. Я сейчас узнаю, где капитан Ядренцев.

Мы вышли из караульного помещения и остановились. Старшина куда-то убежал.

Справа были видны четыре новых ангара.

Ворота двух из них были закрыты. В глубине одного из открытых ангаров, в электрическом свете, был виден зелёный Ан-2 с красными звёздами, возле раскапотированного мотора которого возились двое в тёмно-синих комбезах техников.

Из раздвинутых ворот второго ангара торчал отливающий полированным дюралем длинный, веретенообразный нос бомбардировщика Ил-28 с носовой стойкой шасси и крупным красным бортовым номером «15» за остеклением кабины штурмана. Похоже, из-за краткости остановки бомбардировщик не стали загонять в ангар полностью. Хотя, с другой стороны, могли оставить аппарат на открытой стоянке, а если не оставили, то почему? Не хотят афишировать присутствие советских военных самолётов на французских аэродромах или что-то типа того?

Словно в подтверждение этой моей догадки чуть дальше, за ангарами, был виден частично зачехлённый Ил-14 в старой, серебристо-голубой окраске «Аэрофлота».

Тянувшаяся от этих ангаров к основной ВПП рулёжка забором огорожена не была, но зато там просматривался дополнительный пост в виде ещё одного автоматчика под дощатым зелёным «грибком».

Не успели мы как следует осмотреться, как вернулся старшина.

– Капитан Ядренцев должен быть вон там, – указал он на ангар с Ил-28 и предложил: – Можете подождать.

Мы не стали спорить и вошли в ангар. Проходя под широким крылом Ила, мне пришлось пригнуться, дабы не приложиться об него лбом. Да, бомбер, чьё разведывательное происхождение выдавали только цилиндрические баки на концах крыльев, предстал перед нами во всей брутальной красе: с откинутой в сторону крышкой фонаря кабины лётчика и ведущей к пилотской кабине когда-то покрашенной красной краской облезлой металлической стремянкой.

Вообще-то похожий в полёте при виде с земли на трезубец Ил-28 выглядел довольно примитивно – этакая очень толстая, заострённая на конце труба, поперёк которой положена «доска» прямого крыла, к которой справа и слева приделаны двигатели – две трубы, чуть поменьше фюзеляжа. Но при этом чувствовалось, что самолёт скроен прочно и так просто его не поломаешь, даже ядрёной бомбой.

В мои времена на Ил-28 уже перестали летать даже китайцы, и у нас такие бомберы в разной степени комплектации и запущенности можно увидеть разве что в некоторых авиационных музеях. А тут передо мной стоял вполне себе рабочий экземпляр – прямо-таки «заплати и лети»…

В Клавиных глазах при виде Ила появилось выражение восхищения. Ну да, женщины любят всё большое и продолговатое. Как, впрочем, и блестящее…

Мы молча разглядывали Ил, стоя среди громоздившихся за его хвостовой турелью стремянок, бочек, канистр и заваленных железками столов и верстаков уже минут пять, когда у ворот ангара наконец послышались шаги. Я повернулся на звук. В ангар, пройдя, как и мы, под его левым крылом, вошли двое – молодой лейтенант в защитной фуражке и пехотной форме с полевыми погонами (в руках он держал наш пропуск на две персоны, который буквально только что забрал старшина) и невысокий, коренастый, коротко стриженный молодец в сдвинутой на затылок фуражке с голубым, авиационным околышем, сапогах с картинно собранными в гармошку голенищами, синих галифе, свитере и потёртой кожанке, с планшетом через плечо.

– Лейтенант Волков, – представился тот, что был в армейской форме. Его коллега только молча кивнул.

– Здравствуйте, это вы Ядренцев? – спросил я у орла в кожанке, чьё офицерское звание определялось только наличием фуражки.

– Кому Ядренцев, кому товарищ капитан, а кому и Алексей Иваныч, – ответил он с несколько агрессивной интонацией сельского хулигана. – Это вы, что ли, такие красивые, напросились ко мне до Дорчестера?

– Так точно.

– Документы!

Я предъявил товарищам офицерам записку, своё удостоверение и Клавин паспорт. Записку капитан прочитал, хмыкнул и, аккуратно свернув, убрал в планшет, а удостоверение и паспорт после недолгого изучения лейтенант вернул нам. После чего во все глаза уставился на державшуюся позади меня Клаудию.

– Немрава, ты чех, что ли? – спросил грубый авиационный капитан.

– Словак, – ответил я. Почти в деталях повторялся недавний разговор в военной миссии Сен-Назера…

– Это один хрен, дорогой товарищ. Ладно. Всё это, конечно, здорово, и я ничего против вас не имею. Вот только полетим мы, похоже, ближе к утру. Сейчас погоду на маршруте не дают. Над проливом гроза…

– Да мы не торопимся. То есть, конечно, торопимся, но не до такой степени.

– Ну, тогда обождите здесь, в ангаре. Только, ради бога, в самолёт не лезьте и ничего не трогайте. Я приду сразу же, как бабай погоду даст. Можете покемарить вон там, на брезенте, или, если хотите, товарищ лейтенант может организовать вам чего-нибудь поужинать.

Волков на это утвердительно кивнул.

– От ужина не откажемся, – согласился я.

Когда в следующий раз удалось бы пожрать, неизвестно, так почему бы и нет?

Вслед за этим лейтенант убрал пропуск в карман гимнастёрки и удалился. А Ядренцев указал нам на широкий металлический, застеленный старыми газетами, относительно чистый стол и три табуретки у дальней стены ангара и тоже ушёл. Наверное, к тому самому «бабаю» ждать у моря погоды…

Минут через пятнадцать появилось двое деловитых бойцов: один в длинной белой куртке поверх гимнастёрки, второй в синей «техничке». Видимо, дежурные по местной кухне.

Один тащил два нетяжёлых зелёных термоса и чайник, второй – стопку посуды. Они быстро расставили на столе четыре эмалированные миски – две порции тёплого борща и пару котлет с картофельным пюре. Плюс разлили из чайника в два гранёных стакана компот из кураги и положили перед нами несколько ломтей серого хлеба, ложки, вилки и короткое вафельное полотенце – видимо, руки вытирать.

Потом солдаты ушли, сказав, что через полчаса придут за посудой, а я оценил здешнее угощение. Оказалось вполне съедобно и где-то даже вкусно. Клаудия попробовала буквально чуть-чуть, но особо есть не стала. Только компот выпила. Может, не привыкла к подобным красноармейским кулинарным изыскам, а может, нервы…

Я почему-то неожиданно почувствовал сильный голод и потому умял за милую душу обе оставшиеся порции.

Примерно через полчаса в ангаре, как и было обещано, появился один из давешних бойцов, собравший и унесший грязную посуду. Я поблагодарил его за ужин, но в ответ он ничего не сказал.

Далее наступила тишина, нарушаемая только отдалённым гудением моторов на ВПП аэропорта. В ангаре, несмотря на изрядный сквозняк, пахло керосином, эмалевой краской и ещё какой-то химией.

Теперь нам оставалось только предельно ровно сидеть на заднице и ждать, причём, возможно, довольно долго. А, как известно, ждать и догонять – самое плохое, что можно придумать, особенно если тебе при этом совсем нечем себя занять. Мастурбация, плевки на дальность или отрывание мухам крыльев в данном случае не считаются…

Клава ещё раз осмотрелась и сказала, что раз такое дело, она, пожалуй, действительно пока подремлет. В углу ангара была свалена живописная куча парашютных ранцев и каких-то брезентовых чехлов. Судя по её диванообразной форме, именно здесь имел обыкновение отдыхать местный техсостав.

Клаудия застелила этот импровизированный диван какой-то чистой тряпкой, которую достала из своего чемодана (какая дальновидная!), потом скинула туфли и, поджав колени, легла боком на брезент. Прикрыла глаза, положила ладонь под щёку и сразу же засопела. Видать, действительно перенервничала: всё-таки прошедший день был не самым весёлым…

Ну а мне почему-то категорически не хотелось спать, и я в очередной раз подумал: а чем бы таким пока заняться?

И здесь мой взгляд скользнул по поверхности того самого стола. Ещё в момент, когда я доедал щедрые дары местной кухни, обратил внимание на один несильно пострадавший газетный лист с русским шрифтом, которым был застелен этот стол.

Я передвинул табуретку поближе, не без труда снял с металлической столешницы и сложил вдвое эту «эрзац-скатёрку». Под данной газетой была пара других, но замызганных до полной нечитаемости и с французскими буквами. Они меня точно не интересовали, и отлеплять их от стола я не стал.

Как оказалось при более подробном рассмотрении, мне достался для чтения не особо старый, ещё не истрепавшийся и не особо засранный масляными пятнами номер «Правды» за прошлый месяц. Кажется, у меня появился шанс утолить хотя бы малую часть информационного голода. Ведь с самого момента своего прибытия сюда я ещё ни разу не читал настоящих советских газет…

Итак, это был номер от 24 апреля 1962 года. Традиционный заголовок – «Правда». При этом слева на заглавную букву «П» слегка наезжает изображение ордена Ленина. Повыше девиз: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и подпись: «Коммунистическая партия Советского Союза». Это, вероятно, для наиболее непонятливых.

Пониже «Орган Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза», «Среда. 24 апреля 1962 года. Цена 20 копеек».

Справа на первой странице был незатейливый чёрно-белый рисунок. В звёздном небе летели снизу вверх два спутника: один в виде «шарика с усиками», другой более продвинутый, остроконечной формы, с какими-то хитрыми антеннами. В правом нижнем углу рисунка был виден кусок земного шара с надписью крупными буквами «СССР». Была даже подпись «рис. Бориса Березовского». Интересно, этот художник Березовский был часом не родственником тому самому печальной памяти «баобабу» Березовскому, который когда-то правил страной руками Ельцина и думал, что уже купил всё и всех, но кончил жизнь предельно пошло, будучи удавленным агентами британских спецслужб в собственной ванной? Хотя в этой реальности такой персонаж мог и вообще не возникнуть…

Между рисунком и названием газеты в центре листа в прямоугольнике был обведён заголовок «Славная годовщина». Текст там был такой: «Сегодня, 24 апреля 1962 г. – годовщина запуска Советским Союзом первого в мире искусственного спутника Земли. Эта дата – начало покорения человечеством космического пространства, знаменующее собой новое торжество человеческого разума над природой, и прежде всего торжество науки и техники, выросших в условиях социалистического государства. Прошёл всего один год, и даже за этот короткий промежуток времени видно, как продвинулась техника исследования космического пространства. Менее чем через год на смену первому искусственному спутнику Земли, являющемуся по существу первым разведчиком космоса, Советский Союз… (Окончание на 3-й стр.)».

Стало быть, и в этой реальности, несмотря на относительно недавние атомные бомбардировки и прочие неприятности, СССР уже запустил-таки два спутника, хотя и значительно позже, чем это было в привычном мне мире. Как говорится, мои поздравления, но я про это знал и раньше…

Что ещё было напечатано на первой странице? Слева выделялся заголовок «Советские спутники Земли». И что там писали? А вот что: «Можно не сомневаться, что грядущие поколения запуск первого искусственного спутника будут считать величайшим открытием человеческого гения». Да кто бы спорил. Что там ещё? Ага – «Советские искусственные спутники, – говорил товарищ А.И. Микоян, – шлют на Землю не только радиосигналы и отражённые лучи солнца. Они возвещают всем людям, каких вершин достиг мир социализма, освобождённый от пут капитализма. Чтобы увидеть эти достижения, не нужно мощных телескопов. Нужно просто посмотреть на небо, в тот час, когда искусственный спутник или его ракета-носитель бороздят воздушный океан над нашей планетой». И это не вызывает возражений, как говорил товарищ О. Бендер. Что писали дальше? «Советские спутники Земли являются живым воплощением многолетнего героического труда нашего народа, превратившего свою возрождённую Родину в могучую индустриальную державу… Советский народ высоко ценит плодотворный труд учёных, гордится их открытиями, умножающими славу социалистической Родины. Глубокие патриотические чувства вызывает в нём сознание того, что из гущи нашего народа вышли учёные, инженеры, техники и рабочие, сумевшие создать спутники, ракеты-носители, наземные пусковые средства, измерительную и научную аппаратуру, которые были необходимы для первого прыжка в космос. Честь и слава этим замечательным людям – верным сынам Советской Отчизны, осуществившим дерзновенную мечту человечества, претворившим в жизнь смелые замыслы своего великого соотечественника Константина Эдуардовича Циолковского!» Ну и остальное в том же духе. Выделялась разве что фразочка: «Многие американские специалисты вынуждены признать значительное превосходство Советского Союза в той технике, на которой основан запуск искусственных спутников Земли». Это тоже не вызывало возражений. Ладно.

Что там ещё, на первой странице? Заголовок: «Курганскому обкому КПСС и облисполкому». И чего пишут? Ага, «Центральный комитет КПСС и Совет Министров Союза ССР с удовлетворением отмечают крупные успехи Курганской области в увеличении производства и продажи государству зерна и других продуктов сельского хозяйства. Колхозы и совхозы области с честью выполнили обязательства, перевыполнили план прошлого года по заготовке молока, выработали в 1961 г. сахара на 1,6 миллиона пудов больше, чем было предусмотрено государственным планом». Ну да, замечательно, что хоть кто-то в СССР продолжает сеять и пахать, перевыполняя планы, несмотря на все катаклизмы предыдущего периода.

Что там ещё написано? «Центральный комитет КПСС и Совет Министров Союза ССР поздравляют колхозников и колхозниц, рабочих колхозов и РТС, специалистов сельского хозяйства, партийных, советских и комсомольских работников и всех трудящихся Курганской области с достигнутыми в прошлом году успехами и выражают уверенность в том, что труженики сельского хозяйства области и впредь будут напряжённо работать над дальнейшим увеличением производства зерна, мяса, молока, сахарной свёклы и других продуктов и тем самым внесут достойный вклад во всенародную борьбу за создание обилия продовольствия для населения и сырья для лёгкой промышленности!» Подписи: «Центральный комитет КПСС. Совет Министров СССР». Конечно, приятно, что кто-то стремится к созданию изобилия, но непонятно, как эта статья стыкуется с тем, что реально происходит сейчас на этих самых колхозных полях? Возможно, что вообще никак. Тут поневоле вспомнишь Д. Оруэлла…

Что там дальше пишут? Ага: «Торжество принципов мирного сосуществования. Пребывание К.Е. Ворошилова в Афганистане». Ну да, стало быть, Клим Ефремыч жив и даже ездит за рубеж с официальными визитами. А Афганистан, судя по всему, одно из мест, счастливо не затронутых последней войной. Что там конкретно? «Сегодня вечером Его Величество король Афганистана Мухаммет Захир Шах во дворце Делькуша дал обед в честь Председателя Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилова и сопровождающих его лиц» (Окончание на 2-й стр.)». Понятно. Пообедали и обменялись любезностями. Что ещё осталось на первой странице? Так. «Буровики нефтепромысловых объединений Башкирии добиваются новых успехов в скоростной проходке скважин». Всё то же. Сплошная «слава труду»…

О, наконец-то и стоящая международная новость!!! Статья, частично переползающая на вторую страницу. Заголовок: «К возобновлению трёхсторонних переговоров в Сан-Паулу». Ага. «Сан-Паулу. 24 апреля (Корр. ТАСС). 23 апреля во дворце Бандейрантес после краткого перерыва вновь собрались представители СССР, США и КНР для переговоров по вопросу об окончательном прекращении боевых действий и заключении трёхстороннего мирного договора». Так. Уже интересно…

«Переговоры возобновились в обстановке, когда весь мир является свидетелем нового выдающегося достижения советских учёных и техников – запуска второй искусственной планеты в космическое пространство». Ну да, ну да. Всякое лыко в строку. И здесь решили лишний раз ткнуть супостатов мордой в наши выдающиеся успехи…

«Можно было ожидать, что американские представители проявят реализм и с первых же дней по-деловому приступят к рассмотрению ещё не согласованных статей будущего мирного соглашения, и прежде всего о конкретном сроке его подписания. Однако делегация США с первых же дней работы совещания фактически уклоняется от делового обсуждения этого вопроса. Вместо этого делегация США внесла на рассмотрение совещания заявление, которое представляет собой попытку ревизии уже согласованных пунктов соглашения. Основываясь на каких-то «предварительных» данных, делегация США не желает увязывать положения будущего мирного соглашения с вопросом о взаимном сокращении ядерных арсеналов, предложенным ранее советской стороной… Разве для решения вопросов, связанных с сокращением ядерного оружия, представители трёх держав должны ещё и далее затягивать переговорный процесс и создавать для этого некую отдельную контрольную организацию, как это предлагают представители США? Соединённые Штаты используют этот вопрос для создания новых препятствий на пути к полному прекращению боевых действий и заключению прочного мира… такая тактика свидетельствует о том, что правящие круги США заинтересованы в дальнейшем затягивании работы совещания и переговорного процесса в целом». Подпись Б. Новиков. Видимо, корреспондент ТАСС.

Ну и что мне, спрашивается, даёт это знание? Что переговоры в Сан-Паулу идут уже очень долго и постоянно затягиваются или срываются, я знал и без «Правды». А в деталях тамошнего переговорного процесса явно невозможно разобраться, не зная, с чего там всё вообще началось. Опять-таки всё более чем привычно. В нашей реальности в той же Корее перемирие подписали только летом 1953 года, а переговоры шли с весны 1951-го, при этом изрядное количество времени делегации потратили на обсуждение места, где будет стоять барак для дальнейших переговоров, и даже, как тогда утверждали отдельные злые языки, вроде бы высоты флагштоков у переговорного барака…

Ладно, смотрим, что там ещё пишут. На второй странице обещанное окончание статьи о встрече К.Е. Ворошилова с королём Афганистана. Речь тов. Ворошилова: «Благоприятному развитию отношений наших стран, которые не омрачаются никакими преходящими моментами, можно только радоваться и желать, чтобы они столь же счастливо развивались в будущем».

Ага, в нашей реальности там тоже была прямо-таки сплошная «любовь до гроба», а потом Его Величество сверг племянник Дауд, племянника грохнули дорогие товарищи Тараки и Амин во время Апрельской революции, потом Амин под настроение уморил Тараки, а уже самого Амина замочили в собственном дворце наши спецназовцы, привезя с собой в обозе дорогого товарища Бабрака Кармаля… Ну а потом девять лет продолжалось это самое… Ну, все помнят, что именно – в «Чёрном тюльпане», с водкой в стакане… Хотя здесь уже произошло много такого, на фоне чего вся наша Афганская война представляется прямо-таки детской игрой в коняшки…

Что там ещё было на 2-й странице? Так. «50 миллионов пудов хлеба – в закрома родины». Статья, подписанная «С. Ниязбеков, Секретарь Западно-Казахстанского обкома КП Казахстана». В основном о планах на весенний сев и богатый урожай зерновых 1962 года в их области. В частности, о том, что «в текущем году посевы пшеницы будут увеличены в 3,7 раза и будет посеяно сверх плана 39,4 тысячи гектаров пшеницы». Там же, внизу «Плоды творческого труда». Ага, кажется, это ответка некоего А. Мельника, первого секретаря Курганского обкома КПСС, на поздравления, напечатанные на первой странице. Фразы типа «Мы не закрываем глаза на недостатки, которые имеются у нас в животноводстве. Весной из-за трудно сложившейся зимовки скота некоторые колхозы и совхозы допустили снижение надоев молока в сравнении с прошлым годом. Многие хозяйства не наверстали упущенного и до сих пор… Много ещё у нас нерешённых задач и в других отраслях сельского хозяйства». Да кто бы спорил. Создание изобилия, да ещё и в недавно пережившей атомную войну стране – задача точно не из самых лёгких.

Вся 3-я страница – окончание статьи с первой страницы. Заголовок во всю ширину листа: «Осуществлена дерзновенная мечта человечества». Чуть пониже: «Советский народ празднует годовщину со дня запуска первого искусственного спутника Земли».

Здесь же обычное для газет того времени фото плохого качества. Какой-то зал заседаний с колоннами и рядами сидящих в креслах личностей в строгих костюмах и галстуках и отдельно некий престарелый деятель на трибуне с микрофонами. Подпись: «Общегородское собрание учёных и представителей общественности Ленинграда, посвящённое годовщине запуска первого искусственного спутника Земли. На трибуне – президент Академии наук СССР академик А.И. Несмеянов». Ниже подзаголовки: «Праздник советской науки», «Ценные научные результаты» и «Биологический эксперимент в космосе». В последнем случае упомянута собака Лайка – «впервые в истории человечества высокоорганизованное живое существо проникло в космос». Ну хоть тут ничего не изменилось. Доклад академика Несмеянова был в уже привычном стиле текста на первой странице. Фразы типа «Наш народ под руководством Коммунистической партии совершит новые, ещё более замечательные подвиги». Всё то же самое. Объявлен новый год в Кремле, декретом ВЧК…

Ну а что на последней, 4-й странице? Так. Какие-то протесты прогрессивной обществености против разгона полицией некоего массового митинга трудящихся в Нампула (Португальская Восточная Африка). Ещё заголовок: «Юные гости столицы». Статейка о состоявшейся в Ленинграде конференции и бале для «более 500 бригадиров ученических бригад, работавших в минувшем году в колхозах, совхозах, на строительных площадках и предприятиях РСФСР и других союзных республик». Упоминался некий «юный механизатор Александр Кривцов» и прочие подобные же герои.

А ещё на 4-й странице был некролог с фото по поводу смерти какого-то архитектурного академика К.С. Алабяна. «Светлый облик Каро Семёновича Алабяна навсегда останется в сердцах его товарищей по работе» и прочее.

Ну а ещё там была «Информация о движении второго искусственного спутника Земли». Текст был такой: «На шесть часов утра 24 апреля второй спутник совершил 3285 оборотов вокруг Земли. 25 апреля спутник можно наблюдать утром перед восходом солнца от 51-го до 70-го градуса северной широты и вечером после захода солнца от 45-го до 53-го градуса южной широты. (ТАСС)». Как видно, в разрушенной атомной войной стране не было других радостей, кроме как наблюдать за светящейся точкой в ночном небе…

И это, увы, было всё. Судя по выходным данным снизу четвёртого листа, отпечатана эта газета была в Ленинграде, в «филиале типографии газеты «Правда» на ул. Социалистической, 14».

И ничего более. Что сказать – будет очередная наука мне, дураку. Ты хотел что-то узнать? Рвался почитать какую-нибудь свежую информацию? Прочитал, идиот? А теперь возьми эту газетку или положи обратно на стол, или иди в туалет и используй её там по другому назначению. И фига с два я получил ответы хоть на какие-то вопросы. Кроме осознания явного факта – раз Москву и окрестности начисто снесли водородными и прочими бомбами, столица СССР теперь находилась в уцелевшем Ленинграде и столичная жизнь, включая научную и культурную, вполне себе продолжается, раз уж проводят торжественные заседания с конференциями и хоронят разных там академиков… То есть советская власть здесь не просто удержалась, но ещё и упрочилась, принимая во внимание места, где в данный момент стояли советские войска. Разве этого добивались стебанутые американцы с подачи уродов, одного из которых я сейчас пытаюсь догнать и изловить? По-моему, их вмешательство в ход истории привело к прямо противоположным результатам…

Ну а остальные граждане СССР (те, которые не члены Политбюро и не академики), судя по всему, были заняты исключительно запуском спутников, пахотой, севом и уборкой урожая.

И ни единого слова не было в этой газете о недавней войне. Хотя это и неудивительно. Мне в прежние времена попадались в архивах номера «Правды» за 1946-й и 1947-й годы, так там тоже не было ни строчки о совсем недавно завершившейся Великой Отечественной войне – сплошной созидательный труд и творческие успехи, вкупе с происками империалистов.

А в западных газетах того же периода кроме этого была еще светская жизнь и реклама, а вместо происков империалистов – происки коммунистов. В общем, как я и предполагал, из официальных СМИ тех времён нельзя было узнать ничего полезного. Пропаганда – она во все времена пропаганда, причём у обеих сторон…

Здесь я поймал себя на мысли, что сижу, тупо уставившись в несвежий газетный лист, а в голове у меня печально и пусто, словно с дичайшего похмелья. А потом рядом со мной кто-то тихо кашлянул.

Я повернул голову на звук. Оказывается, за моим правым плечом нарисовался капитан Ядренцев, который разглядывал, чем это я здесь занимаюсь.

Интересно, как это пилот бомбардировщика умудрился подойти ко мне вплотную абсолютно бесшумно, не выдав себя шагами либо скрипом сапог или кожанки? Явно долгая тренировка…

– Я гляжу, девушка спит? – сказал капитан громким шёпотом, кивнув на лежавшую задом к нам Клаву, и спросил: – Всё глаза портишь, разведка-контрразведка? Тоже нашёл время несвежие газетки читать…

– Да нет, здесь, в общем, светло, – ответил я шёпотом аналогичной тональности, отбросив газетку на стол. – А что, бабай наконец погоду дал?

– Почти. Дорогие наши и не только наши синоптики говорят, что часа через полтора-два гроза окончательно уйдёт на северо-восток. Так что ближе к рассвету, думается мне, стартуем…

– И куда нам прикажешь садиться в твоём лимузине, товарищ командир? Насколько я помню, в штурманской кабине Ил-28 как раз два места – одного человека можно посадить на рабочее место штурмана, а второго на катапульту. А вот в хвостовой стрелковой кабине место, если мне не изменяет память, всего одно…

– Ого, – заметно удивился капитан и слегка выпучил на меня глаза. – Откуда знаешь?

По его реакции я понял, что, похоже, невзначай сболтнул чего-то лишнего.

– Да я, было дело, служил в авиации, – ответил я. В конце концов, некоторые представления о чехословацких ВВС 1950-х годов я имел и полагал, что смогу соврать что-то убедительное.

– Долго? – уточнил капитан.

– Несколько лет, до последней войны…

– И на чём летал?

– Истребителем был. Сначала на S-199, потом на Як-23 и Миг-15.

– Что ещё за S-199? – удивился капитан.

– А Ме-109, только с другим мотором. У нас их после войны серийно строили. Переходная машина…

– А потом? – спросил Ядренцев.

– Суп с котом. Списали в самом начале войны. Из-за последствий вынужденной посадки в виде переломов и тяжёлой контузии…

Про переломы это я, конечно, загнул, чисто для убедительности. Сроду я себе ничего не ломал. Но, в конце концов, мы же не на медосмотре…

– Понятно, – сказал капитан Ядренцев, и в его голосе появились нотки некоторого сочувствия. – А русский откуда так хорошо знаешь? – поинтересовался он.

– Я без малого десять лет прожил в СССР. Ещё в ту войну, Великую Отечественную…

– Где?

– Да на Урале, как раз там, где пресловутого «бабая» увязывают с прогнозом погоды. Такой город Краснобельск знаешь?

– Знаю. Хороший город. До сих пор стоит… А ты, раз такой грамотный, пожалуй, действительно полезешь со своей мадамой в штурманскую кабину. Кстати, она тебе кто?

– Да, в общем-то, никто.

– То есть как?

– Да просто коллеги. Работаем вместе. Если точнее, она моя переводчица. Поскольку я французского почти не знаю, в отличие от русского…

– Ага, – прошептал капитан. – Понятно…

Что ему, интересно знать, было понятно? Воодушевился и решил между делом подбить к Клаве клинья? Ну-ну… Только она, судя по моему опыту месячного общения с ней, относилась к советским людям более чем настороженно…

– Слушай, капитан, – нарушил я повисшую паузу. – А скажи, пожалуйста, если это, конечно, не страшная военная тайна, кто сейчас министр обороны СССР?

– А с чего ты это спрашиваешь? – заметно удивился мой собеседник. – Это же всем известно. И в газетах есть, да и вообще…

– Извини, но у меня после той самой контузии в башке время от времени происходит чёрт-те что. Провалы в памяти. Бывает, что неожиданно забываю некоторые элементарные вещи. Вот сегодня, например, ехал сюда и почему-то не смог вспомнить, кто в СССР министр обороны, и ещё кое о чём…

– Ну ты даёшь, паря! Не долечили, что ли, тебя? Министр обороны СССР – Маршал Советского Союза Рокоссовский Константин Константинович…

– А начальник Генерального штаба кто?

– И эту военную тайну для проклятых буржуинов ты тоже не знаешь? Эх ты, Мальчиш-Кибальчиш… Маршал Малиновский. Запамятовал, как его там по имени-отчеству…

– А с маршалом Жуковым что случилось? – осторожно спросил я, боясь выглядеть совсем уж идиотом.

– Погиб он, – ответил Ядренцев, слегка помрачнев.

– Как?

– Как погибают… В марте 1956-го, когда 21-я и 39-я гвардейские мотострелковые дивизии 8-й гвардейской армии только-только форсировали Ла-Манш, он, как командующий Западным фронтом, перенёс свой КП на плацдарм и лично руководил высадкой первого эшелона на побережье Англии. Ну и вместе со своим штабом находился на командном пункте, где-то в районе Чатама, как раз в тот момент, когда американцы, собрав всю авиацию, какая у них ещё оставалась в Западной Европе, начали ломать плацдарм атомными, водородными и прочими бомбами. Там из первого эшелона тогда вообще мало кто уцелел…

Чувствовалось, что в недавнем прошлом мой собеседник изрядно повоевал. И, похоже, именно на западном направлении…

– Стой, а с Хрущёвым что случилось?

– Ну ты, блин, и вспомнил… Забытая фамилия. Всех не упомнишь. Это который Хрущёв?

– Естественно, Никита Сергеевич, член Политбюро, а разве были другие Хрущёвы?

– Да нет, других вроде не было… Он тоже погиб, насколько я помню… Когда всё началось всерьёз, он вместе с несколькими членами ЦК вроде бы был в Киеве. В газетах накануне про что-то такое писали. Кажется, Булганин и Берия вместе с ним там были… Ну и попали под общую раздачу…

– Понятно. Скажи, а ХХ съезд партии когда был?

– Видать, ты, паря, точно сильно раньше срока из госпиталя сбежал, раз даже такую ерунду напрочь забыл, – громкий шёпот капитана стал заметно удивлённым. – Да сразу после подписания перемирия с американцами съезд и был. В Ленинграде, в конце июня 1958-го. Кажется, числа 25-го…

– Ага, а про Сталина на этом съезде ничего не говорили?

– Да нет, там подводили итоги войны да принимали план восстановления разрушенного войной народного хозяйства. Долгосрочный, на ближайшие десять лет. Странно, что ты этого не помнишь. Нам тогда про это и на политинформациях постоянно трындели, да и во всех газетах полный текст отчётного доклада был… А Сталин-то тут при чём? Что ему сделается?

– В каком смысле?!

– А что может случиться с мумиями? Лежи себе да лежи… Ленина и Сталина из Мавзолея успели эвакуировать ещё до того, как всё началось. И сейчас они, насколько я знаю, в Ленинграде. А ты что – и про это не в курсе?

– Говорю же, забыл местами…

– Странный ты тип, товарищ дорогой, – прошептал капитан с большим сомнением в голосе.

Ничего же себе новость… Похоже, пресловутая «оттепель» в этой реальности банально накрылась медным тазом, не начавшись. В связи с безвременным и трагическим уходом главного её инициатора.

Зато мумии обоих вождей уцелели. Воистину, Ленин и теперь живее всех живых… А ведь как было бы здорово, особенно с точки зрения некоторых псевдодемократических уродов, если бы их, хотя бы здесь, кремировали разом, вкупе с ненавистным Мавзолеем…

Зато Окуджава и компания здесь, похоже, гарантированно обратились в пар, дым и золу, вместе со своим Арбатом…

– Слушай, капитан, – спросил я. – Последний вопрос. А амнистия после перемирия была?

– Какая ещё, в жопу, амнистия? Кому?

– Зэкам, естественно.

– А, вон ты про что… – и капитан посмотрел на меня как-то ещё более подозрительно. – Была вроде, но деталей я не знаю. Сначала что-то такое было ещё во время войны, тогда в армию много ранее судимых пришло. А потом, как мне друзья и родственники рассказывали, народ из зоны массово отправляли на восстановление народного хозяйства и со временем так же массово освобождали со снятием судимости, за ударный труд. Ну, примерно как в начале 1930-х на Беломорканале…

После того как капитан ответил на мой последний вопрос, повисла долгая пауза, за время которой, согласно народной поговорке, вполне мог родиться мент. Я не знал, о чём ещё спросить лётчика, одновременно поняв, что, похоже, опять ляпнул лишнее, и уточнять теперь, к примеру, насчёт того, кого во время этих амнистий больше выпускали – уголовных или политических, было бы явным перебором с моей стороны. Борзеть не стоило – этак он мог меня и здешней контрразведке (настоящей, а не липовой) сдать, с чистой совестью…

– Что, уже пора лететь? – очень вовремя раздался под сводами ангара сонный женский голос. И я, и капитан почти синхронно обернулись на этот звук.

Да, Клаудия очень удачно проснулась и теперь, сидя на импровизированной лежанке, тёрла ладошками глаза. Потом, окончательно проснувшись, начала натягивать туфли.

– Пока нет, – сказал Ядренцев, во все глаза разглядывая это проснувшееся чудо в перьях.

– Вылет будет чуть позже. Но спать дальше вам, наверное, уже не стоит…

– Здесь можно где-нибудь умыться?

– Да вон там, – кивнул капитан куда-то влево от нас и, сдвинув фуражку на глаза, быстро пошёл к выходу из ангара и исчез в темноте.

В указанном им месте обнаружился классический жестяной умывальник (давишь на торчащий снизу штырь – и тебе на руки течёт струйка воды), подвешенный на стене над полупустой металлической бочкой. Рядом стояла вторая бочка, поменьше, с чистой, но холодной водой и металлическим ковшиком. Самообслуживание. Налил ковшом воды в умывальник – и пользуйся. Ну, или прямо ковшом из бочки зачерпывай…

На краю полупустой бочки была прицеплена помятая проволочная мыльница с обмылочком хозяйственного мыла, а на стенке ангара, рядом с умывальником, висело на гвоздике относительно чистое вафельное полотенце. Здешний сервис был прямо-таки на уровне «полторы звезды»…

Обрадованная Клава немедленно вытряхнула из чемодана свои многочисленные туалетные принадлежности и пошла умываться. Умывшись, она достала из сумочки зеркальце и косметичку и, сев за стол, начала наводить красоту на физиономию.

Это заняло её очень надолго, а мне оставалось только сидеть на табуретке или слоняться по ангару, где не было ничего интересного, кроме самолёта, который нам запретили трогать. Прошло ещё около часа, прежде чем в ангаре появились с недовольным видом чрезвычайно занятых людей, которых оторвали от архиважного дела (подозреваю, что на самом деле им банально не дали поспать), трое техников в тёмно-синих спецовках и беретках.

Ругаясь вполголоса, они закрепили на носу Ил-28, на уровне кабины штурмана, вторую стремянку, после чего открыли верхний люк штурманской кабины и нижний люк хвостовой стрелковой точки. Потом технари покинули ангар, но, судя по поплывшему вокруг аромату дешёвого табака (навскидку – или «Прима» или «Беломор»), они просто вышли перекурить на свежий воздух.

Спустя некоторое время наконец пришёл и капитан Ядренцев, уже более чем суровый, деловой, застёгнутый на все пуговицы и в кожаном лётном шлеме с овальными очками на лбу.

– Ну и чего встали, товарищи пассажиры? – спросил он нас с Клаудией с иронической интонацией дежурного на железнодорожном вокзале в каком-нибудь заштатном Бижбуляке.

– Милости просим грузиться в авиалайнер. Сами извольте лезть вперёд, а багаж – в хвост!

Я закинул свой обшарпанный рюкзак и аккуратный Клавин чемодан в кабину стрелка, а потом помог своей спутнице залезть в передний отсек бомбардировщика. Глядя, как Клава карабкается туда на своих каблуках, поскальзываясь на узких ступенях стремянки (техники тут же прервали стихийный перекур и, разом вернувшись в ангар, тоже смотрели этот цирковой аттракцион и, как мне показалось, с нескрываемым удовольствием), я невольно вспомнил известное выражение «раньше у меня было гладкое лицо и мятая юбка, а теперь наоборот». Что-что, а уж юбку моя элегантная «переводчица» за последние сутки измяла качественно, а ни утюга, ни времени на глажку у нас по-прежнему не было.

Нежно, но твёрдо усадив её на жёсткое катапультное кресло и попросив, ради бога, ничего не трогать (а то, чего доброго, дёрнет не за ту ручку и со всей дури улетит в потолок ангара), я не без труда (поскольку Клава сидела в кресле прямо под люком) высунул голову из штурманского люка и увидел, как двое техников помогают Ядренцеву забраться в пилотскую кабину.

– Э-э, командир, – спросил я. – А как насчёт парашютов?

– Ишь чего захотел! Подружку свою потуже пристегни ремнями к креслу. А вот тебе, милок, уж придётся потерпеть без парашюта, – ответил Ядренцев, усаживаясь в своё пилотское кресло.

– Это почему?

– Потому что вас у меня на борту сейчас вообще как бы и нет. Поскольку был отдельный устный приказ соблюдать строгую секретность… Да не ссы ты в компот раньше времени, – успокоил он, по-видимому, увидев на моём лице растерянность. – Доставлю вас в лучшем виде…

Выдав эту реплику, возившийся в своей кабине с пряжками подвесной системы кресла Ядренцев что-то сказал одному из помогавших ему техников.

Тот резво соскочил со стремянки и быстренько сбегал в стрелковую кабину, принеся оттуда ещё один кожаный лётный шлем с тянущимся от него длинным, тонким проводом. Шлем технарь вручил мне.

– Это зачем? – не понял я.

– Чтобы лучше слышать меня, – пояснил капитан из своей кабины и сказал: – Да залезай ты уже в машину и шлем надень…

Я подчинился и, застегнув на Клаве великоватые лямки подвесной системы, уселся на рабочее сиденье штурмана, не особо мягкое и лишённое спинки. Собственно, кроме сиденья, металлического мини-столика для карт и прочих штурманских причиндалов да ещё каких-то зачехлённых в данный момент агрегатов (бомбардировочный прицел или что-то вроде того?), здесь не было ничего интересного.

Затем я натянул шлем, который был мне несколько маловат.

Спустя минуту в верхний люк позади меня всунулся, дыша чесноком и куревом, рыжий техник, который, не забывая между делом коситься на Клаву, сноровисто воткнул штекер от провода моего шлема в какое-то гнездо и щёлкнул нужным тумблером.

– Раз-два-три, – сказал сквозь шорохи в наушниках моего шлема глухой голос, отдалённо напоминавший капитана Ядренцева.

– Чего? – не понял я.

– Проверка связи, – уточнил тот же голос. – Ты до конца полёта говорящую шапку не снимай. И ничего на радиощитке не трогай!

– Принято, – ответил я.

– Как слышно? – спросил капитан.

– Да нормально слышно.

– Вот и ладушки…

Вслед за этими словами техник с лязгом закрыл обитый изнутри простроченным ромбиками серо-зелёным дермантином люк над Клавиной головой. Я на всякий случай осмотрел запор люка, прикинув, как его можно открыть в случае чего. В кабине сразу стало темновато и сильно запахло Клавиным парфюмом. Какая-никакая, а герметичность тут явно присутствовала…

Потом я услышал, как Ядренцев говорит по радио какому-то «Первому» о том, что можно начать буксировку.

Впереди нас загудел мотор, и скоро за стёклами кабины появилась обширная корма большого грузовика (то ли КраЗ то ли ЯАЗ, то ли ещё что-то подобное) с длинным водилом.

Техники сноровисто подцепили водило к носовой стойке Ил-28, и тягач, слегка газанув, потащил нас вон из ангара, сквозь ночную тьму прямо по рулёжке.

Хотя нельзя сказать, что тьма была такой уж непроницаемой – взлётную полосу освещала цепочка неярких, как мне показалось, огней. Время от времени по бетонке аэродрома шарил голубоватый луч прожектора.

Оставшееся в стороне от нас здание аэропорта было ярко освещено, но на стоянках гражданских самолётов не наблюдалось никакой явной движухи.

Через несколько минут мы встали, и техники отсоединили тягач от самолёта. Грузовик с погрузившимся в него техперсоналом уехал.

В моих наушниках стало слышно, как Ядренцев просит разрешения у «Первого» на запуск.

– Ты там как? – спросил я у сидевшей позади меня Клавы.

– В пределах нормы, – ответила она, озираясь, и добавила: – На таких я раньше никогда не летала…

Интересно знать, а на каких других она раньше летала? Ладно, спрошу как-нибудь потом…

В наушниках «Первый», судя по всему, разрешил нашему пилоту сначала запуск, а затем и взлёт. По обеим сторонам от нас оглушительно застучало, заревело, залязгало, а потом рёв стал ровным и перешёл в свист, после чего наш Ил-28 медленно покатился по взлётке, постепенно набирая скорость.

Ядренцев продолжал говорить по радио о том, что он что-то там выполняет.

Лампы по сторонам полосы бежали назад всё быстрее, а затем разом ушли куда-то вниз. Возникло минутное ощущение пустоты под ногами и лёгкий клевок – это убрались шасси.

– Передняя кабина, как там у вас? – спросил капитан. – В штаны не наложили?

– Нормально, – ответил я. – Не наложили, вашими молитвами…

– Вот и хорошо, – сказал Ядренцев и уточнил: – И постарайтесь помалкивать, вплоть до самой посадки. Как поняли?

– Поняли, – ответил я.

Капитан говорил «Первому» о том, что набрал 2500 метров и ложится на курс. Действительно, Ил-28 набирал высоту, и вокруг было темно. Однако тьма внизу уже была чуть темнее, чем тьма сверху, если вообще можно так выразиться – верный признак рассвета. Я посмотрел на часы – по местному времени было без малого пять утра, а весной и летом светает рано, даже в этих туманно-альбионских широтах.

В одном месте внизу и слева мелькнула и мгновенно уплыла назад россыпь каких-то огней. Похоже, город или что-то типа того. Какой-нибудь Рен, Авранш или Кан? Предполагать было бессмысленно – карты у меня всё равно не было, а нашего маршрута я тем более не знал…

Через какое-то время небо начало светлеть, а потом всё разом стало серым.

Серое предрассветное небо и серое море под ним.

Похоже, капитан не стремился набирать высоту, и не менее получаса мы летели на высоте пары километров, и внизу не было ничего, кроме моря.

Потом Ядренцев взял резко влево, и в стороне замелькало что-то, похожее на берег. Я заметил, что наш Ил немного снижается.

– Смотри, – услышал я голос в наушниках. – А то когда ещё такое увидишь…

Я прильнул к стеклу, слыша, как Клава пытается отстегнуться от кресла – ей тоже хотелось посмотреть.

Действительно, капитан повёл машину вдоль береговой линии, о которую шлёпали ленивые, отливающие свинцом волны. И кругом, насколько хватало глаз, из воды там и сям торчали коричневые (то ли ржавые, то и обгорелые) мачты и надстройки затонувших судов.

В одном месте, почти у самого берега мелькнуло нечто крупное, очень похожее на остов советского крейсера проекта «68-бис», он же тип «Свердлов». Стволы орудийных башен главного калибра заметно накренившегося влево и осевшего в воду по самую верхнюю палубу корабля смотрели в сторону берега, а сам он был какой-то ржаво-чёрно-серый. Чувствуется, что хорошо горел. Очередной гордый «Варяг» не сдался врагу?

Весело у них тут было, чёрт побери…

В кабине зашуршало. Клаудия, наконец отстегнувшись от подвесной системы кресла, проползла на четвереньках мимо меня и, кое-как устроившись между зачехлённым прицелом и стенкой кабины, буквально припала лицом к лобовому стеклу. Чувствовалось, что ей тоже очень хотелось посмотреть на здешнюю Англию с высоты птичьего полёта. Как говорится, было бы на что смотреть…

В этот момент наш капитан заложил левый вираж, и море исчезло за хвостовым оперением. Зато теперь внизу замелькала суша.

В книгах было принято писать о пресловутых «меловых утёсах Дувра», но почему же всё внизу было таким чёрно-серым? Конечно, зелёная трава и деревья временами мелькали внизу, но в основном везде были какие-то серо-чёрные проплешины, среди которых местами просматривалось нечто угловатое, при некотором напряжении зрения способное сойти за подбитые танки и остовы сгоревших автомобилей. Рассмотреть пейзаж получше мешала большая скорость Ил-28.

А потом стороной, за широким серебристым правым крылом Ила, в неярком свете появившегося в дымке над горизонтом солнца проплыло огромное, казавшееся бесконечным поле каких-то неровных столбиков, кубов, коробок и ещё непонятно чего. И всё это в чёрно-серо-коричневатых тонах. Словно долго тлевшая гигантская пепельница, набитая сгоревшими спичками, бумажками и ещё бог знает чем, которую догадались загасить, когда её содержимое уже сгорело. Город был, остался дым, город просто погас…

Зрелище очень напоминало архивные съёмки разнесённого вдребезги Сталинграда после боёв, когда-то давно сделанные кинооператором из задней кабины По-2. Только здесь всё сгорело куда качественнее, так что теперь казалось, что нарисованные карандашом контуры городских зданий специально потёрли ластиком для создания эффекта «размытости».

Руины тянулись до самого горизонта, и конца им не было видно. Посередине гигантское пепелище пересекало мутное зеркало широкого речного русла с какими-то мелкими то ли озёрами, то ли остатками весеннего разлива по сторонам. И решительно никакого намёка на мосты…

– Товарищ капитан, справа это что такое? – спросил я на всякий случай, хотя сам уже прекрасно понимал, что именно мы только что видели. Нерезиновск, он же Олигарховск на Темзе.

– Это и есть Лондон, балда, – ответил Ядренцев и тут же одёрнул и меня, и сам себя: – Вот, блин, я же просил не болтать по пустякам!

– Да ладно тебе, – сказал я, глядя, как обгоревшие руины Лондона постепенно уплывают из поля нашего зрения, и уточнил: – Что же, выходит, и Москва сейчас так же выглядит?

– Не совсем. Там одно очень большое озеро и рядом несколько поменьше. А руин осталось мало. Били-то термоядерными, всё даже не сгорело, а испарилось… Всё, отставить трёп…

– Внимание, «Первый», захожу на посадку! – услышал я в своих наушниках через минуту.

Ил-28 снизился, капитан выпустил шасси.

Колёса шаркнули по бетону, бомбардировщик коснулся полосы и побежал по ней.

Слава богу, кажется, сели.

Ядренцев убавил обороты и порулил к дальним стоянкам. Да, здесь действительно был аэродром в нашем стиле. Мимо нас проскочили стоянки с бензозаправщиками, АПА и вертолётами. Кажется, это были два Ми-1 и пара Ка-15, прикрытых брезентовыми чехлами. Частично расчехлён был только один Ми-1.

Дальше Ил прокатился мимо четырёх бетонированных укрытий арочного типа. Добротно построенных, явно в расчёте на выдерживание как минимум попадания бетонобойной бомбы, а максимум – ядерного удара.

Перед открытыми толстыми створками одного из них стоял истребитель, похожий на длинную трубу с треугольными крыльями. «Двадцать первый», серебристый, с красными звёздами и синим номером «39» на носу.

Судя по откинутому вперёд, одним куском, фонарю пилотской кабины, это был аппарат первой серийной модификации, Миг-21Ф-13. Возле истребителя возилось несколько фигур в уже ставших привычными моему глазу синих «техничках».

Миновав стоянку Мигов, капитан лихо развернул Ил-28 носом поперёк рулёжки и наконец заглушил двигатели.

К нам подъехал ГАЗ-63, из кузова которого появились технари со стремянками. Потом подъехал и встал чуть в стороне зелёный ГАЗ-67Б с тентом. Из «газика» вышел офицер в полевой пехотной форме и фуражке, который встал, с интересом разглядывая наш Ил.

– Пока не вылезайте, – услышал я в наушниках.

Затем верхний люк нашей кабины открыли. Я снял с головы шлем и, высунувшись наружу, увидел, как капитан Ядренцев, откинув среднюю часть своего фонаря, быстро выбирается из кабины по второй стремянке, а затем идёт к офицеру.

Они козырнули друг другу и перебросились парой слов. Потом офицер вернулся к машине и достал из своего «газика» нечто непонятное, мягкое и длинное серо-зелёное. Ядренцев взял у офицера это «нечто», сказал что-то техникам и быстро пошёл в нашу сторону. Было видно, как техники отошли куда-то в сторону, возможно, за ГАЗ-63.

– Вылезайте, – сказал капитан, взобравшись по стремянке к нашему люку и протягивая мне «нечто».

– Только сразу же наденьте вот это. И капюшоны поднимите.

В том «нечто», что он сунул мне, я без труда узнал две плащ-накидки.

Маскировка, стало быть…

Я вылез из кабины, нацепил накидку сразу после того, как мои подошвы коснулись бетона ВВП, потом помог вылезти и накинуть «маскировку» Клаве. Её великоватая плащ-палатка оказалась длиной практически до земли.

Затем капитан залез в штурманскую кабину, отсоединил мой шлем от «переговорки» и спустился обратно на бетонку, закрыв за собой люк. Всё правильно, поскольку дальше ему предстояло следовать уже без пассажиров. По команде Ядренцева разом вернувшиеся к бомбардировщику техники достали наши шмотки из кабины стрелка и отнесли их к «газику».

– Ну, вам туда, – сказал капитан, пожимая мне руку и кивнув в сторону пехотного офицера, а потом добавил: – Удачи. А я через час, или даже раньше, стартую дальше. Так что прощевай, союзник.

– Спасибо. И тебе удачи, авиация.

Попрощавшись, Ядренцев потопал куда-то в сторону местного КП, а стоявший возле ГАЗ-67Б офицер медленно подошёл к нам. Был это молодой и симпатичный блондин, с майорскими погонами и несколькими орденскими планками (на которых я, помимо прочего, рассмотрел орден Красной Звезды) на груди.

– Это вы, товарищи, прибыли из Сен-Назера по согласованию с тамошней военной миссией? – уточнил офицер.

– Так точно, – ответил я, передавая ему вторую записку, из числа тех, которыми меня давеча снабдил майор Стрепетилов, и документы – своё служебное удостоверение и Клавин паспорт. Записку офицер, прочитав, убрал в планшет, а документы после краткого просмотра вернул.

– Майор Дорофеев, командир 708-го отдельного мотострелкового батальона и по совместительству комендант города Дорчестера, – представился он и тут же предложил: – Прошу в мою машину, товарищ Немрава. На заднее сиденье и постарайтесь не высовываться. Чем меньше народу вас здесь будет видеть, тем лучше.

Мы с Клаудией вместе со своим нехитрым багажом протиснулись на заднее сиденье «газика». Майор уселся рядом с водителем, и мы наконец поехали.

На выезде нас не проверяли. По периметру аэродрома был серьёзный забор из колючки, а КПП на выезде прикрывалось парой пулемётных капониров и многочисленным караулом, в касках и с АК-47 на изготовку. Чувствовалось, что родная армия обустроилась здесь всерьёз и надолго.

До расположения этого самого 708-го отдельного мотострелкового батальона от аэродрома было всего километра три-четыре, и на место мы прибыли практически мгновенно по ровной и хорошо расчищенной дороге, в кустах по обочинам которой маячила пара-тройка помятых кузовов брошенных там очень давно легковушек. Категорически не интересовавший нас город Дорчестер (а если точнее, какие-то старомодного вида крыши) просматривался за деревьями, в нескольких километрах левее нас.

По периметру расположения батальона была всё та же добротная колючая изгородь с въездом через украшенные рельефными красными звёздами зелёные ворота с кирпичной будкой КПП, которую мы проскочили, практически не снижая скорости.

За периметром всё было привычно: плац с соответствующей разметкой, полоса препятствий, десятка два длинных одноэтажных строений щитосборного типа, несколько двухэтажных кирпичных зданий, и парк техники с боксами, гаражами и складом ГСМ. У одного из зданий (видимо, штаба) стоял на невысоком постаменте танк ПТ-76.

Пока «газик» петлял среди местной застройки, я сумел рассмотреть аккуратно побеленные бордюры, слегка подросшие молодые деревца, похоже, посаженные не ранее чем в прошлом году, белый на красном фоне лозунг «Решения ХХ съезда КПСС – в жизнь!» и стоявшую в отдалении, перед одним из открытых парковых боксов зелёную длинноствольную самоходку Су-100.

В одном месте мимо нас бодро промаршировало стрелковое отделение во главе с сержантом. Судя по тому, что бойцы были без оружия, топали они, скорее всего, или на хозработы, или на какие-нибудь политзанятия.

Потом наш ГАЗ-67Б остановился вдалеке от постамента с ПТ-76, у двухэтажного кирпичного дома с крыльцом, но без вывески. Окна первого этажа здания были забраны толстыми решётками, что несколько насторожило Клаву.

Выйдя из машины, мы вслед за майором проследовали на второй этаж. Внутри здания всё выглядело вполне казённо, только стены здесь были покрашены голубенькой краской.

Перед лишённой номера или какой-либо таблички коричневой дверью одного из кабинетов Дорофеев приостановился, пропуская нас вперёд. За дверью оказался «предбанник», в котором за отягощённым пишущей машинкой столом сидел рослый сержант, вскочивший по стойке «смирно» при нашем появлении, доложивший майору, что «вас уже ждут».

Майор разрешил нам снять плащ-накидки, а потом, после краткой паузы, сказал Клаудии:

– Вы, товарищ, пожалуйста, подождите нас здесь. Всё-таки у нас режимный объект, и уже самим фактом пропуска вас на него я взял на себя слишком много. А вот допускать гражданских к оперативному планированию я уже просто не имею права, вы уж извините.

– Ничего, ничего, – очаровательно улыбнулась Клава, присаживаясь на один из стоявших у стены «предбанника» стульев. Сержант за пишущей машинкой при этом заметно стушевался.

– Мы недолго, – постарался успокоить я её, входя следом за майором во вторую дверь, справа за спиной сержанта.

За этой дверью был обширный кабинет, с портретами Ленина и Сталина на стене и длинным столом, за которым сидели два офицера в полевой форме. Один был немолодым усатым брюнетом с сильной проседью в волосах и капитанскими погонами, второй – коротко остриженный голубоглазый крепыш с незапоминающейся физиономией – был в звании старшего лейтенанта.

– Ярослав Немрава, – представился я. – 9-й оперативный отдел 3-го управления Объединённой контрразведки Организации Варшавского договора.

– Командир разведвзвода, старший лейтенант Павлов, – представился крепыш.

– Начальник особого отдела дорчестерского гарнизона капитан Голубев, – отрекомендовался немолодой.

Стало быть, весь местный «ареопаг» был в наличии. Спасибо, что товарищ майор сюда, по крайней мере, до кучи ещё и замполита с комсоргом не притащил. А то разучился я уже каждый раз подводить марксистско-ленинскую базу под что попало…

На столе перед ними лежала уже развёрнутая крупномасштабная карта здешнего района с какими-то сделанными от руки пометками.

– Итак, что от нас конкретно требуется? – спросил майор Дорофеев, усаживаясь за стол и жестом приглашая присесть и меня.

Я сел и перевёл дух, после чего кратко изложил свою историю про самолёт-нарушитель и военного преступника, которого я собирался поймать. Разумеется, опуская некоторые подробности, знать о которых этим товарищам офицерам категорически не следовало.

– А эта женщина с вами – она кто? – неожиданно спросил Голубев, когда я закончил.

– Переводчица. Хорошо знает и французский, и английский. Вполне проверенный товарищ.

– И стоило таскать её сюда ради этого? – засомневался особист.

– Стоило. Я, товарищи, даже не предполагал, что придётся срочно лететь за моим «объектом» аж сюда. А я английский знаю чуть лучше французского. Куда же мне было без переводчика? Тем более она сама вызвалась…

– Ладно, – отмахнулся, не дав сказать раскрывшему было рот особисту (по-моему, он хотел спросить у меня что-то ещё), майор Дорофеев. – Это всё мелочь. И к тому же не в нашей компетенции. Контрразведка имеет право поступать со своими людьми так, как посчитает нужным. Ну а что нам теперь скажет разведка, так сказать, по сути дела?

Это он спрашивал уже конкретно у старлея Павлова.

– Что тут сказать? Верная у вас информация, товарищ Немрава, – сказал крепыш.

– Интересующий вас самолёт лежит вот тут…

И он ткнул коротким пальцем в карту, у самого края нарисованной на ней карандашом от руки красной окружности.

– Аппарат сильно повреждён, – продолжал старший лейтенант. – Носовая часть и передняя стойка шасси смяты, одно крыло сильно обгорело…

– А вы откуда это знаете, товарищ старший лейтенант?

– Вчера поздно вечером, когда была получена первая информация о неизвестном самолёте, мы, на всякий случай, посылали туда вертолёт Ми-1 с пилотом, лейтенантом Пановым. Он из наших вертолётчиков самый опытный и имеет большой опыт полётов в ночное время. На подлёте к месту приземления неизвестного самолёта его вертолёт был обстрелян из автоматического стрелкового оружия, и мы приказали пилоту срочно вернуться. Уже почти стемнело, но кое-что пилот всё-таки успел рассмотреть…

– Это он молодец. А раз стреляли, значит, они там, на месте. И я очень надеюсь, что до сих пор не ушли и нужный мне тип ещё жив.

– Да не ушли они. Точно. Хотя уже вполне могли двинуть на юг, к берегу залива Лайм. Местность там после войны, конечно, не приведи господь, но за несколько часов они могли уйти довольно далеко. Но, судя по всему, их на побережье никто не ждёт, во всяком случае пока. Так что, похоже, они продолжают сидеть возле самолёта, и, судя по всему, кто-то из них действительно жив. Этой ночью из их района было аж четыре радиопередачи, – сказал Павлов.

– Кодированные? – уточнил я.

– Да, – ответил Дорофеев. – Кодированные. Расшифровать их будет непросто. Но у наших радистов уже возникла по этому поводу одна дельная мысль.

– Какая?

– Во всех предыдущих радиограммах несколько раз повторялась одна и та же комбинация цифр. И очень похоже на то, что эти цифры – это их координаты в настоящее время…

– И что из этого следует?

– Если это действительно координаты в виде цифр, то путём простого сопоставления получается, что у них что-то запланировано на завтра на 10.00. Если, конечно, эта два раза повторенная ответная комбинация цифр тоже была именно временем и числом…

– То есть, если ваши радисты правы, у нас в запасе менее суток?

– Да. Менее суток. Так чем мы вам можем помочь? Конкретно?

– Даже не знаю. Разумеется, проще всего, конечно, было бы просто уничтожить самолёт и тех, кто возле него, на месте. Но мне-то мой «объект» нужен по возможности живым…

– Уничтожить самолёт с артиллерией или с воздуха можно, – сказал на это Дорофеев, не дав мне договорить. – Но мне запретили это делать. Наше командование считает, что за экипажем аварийного самолёта может прибыть спасательная команда, а значит, будет шанс взять ценных пленных. Правда, кто именно прибудет и каким путём – до сих пор неизвестно. Ну а для прочёсывания местности у меня нет людей, да и опасно это. Поскольку там вокруг заражённая радиацией зона. Да ещё и предельно засорённая. В том числе, возможно, и не разорвавшимися боеприпасами…

– Вы что, товарищ майор, этот район совсем не контролируете?

– Почему не контролируем? – удивился Дорофеев, и в его голосе появились обиженные нотки.

– Вот тут, километрах в десяти от места их падения, – ткнул он пальцем в карту, – автодорога, по которой наши патрули объезжают район. Согласно уставу периодически патрулируем мотоциклистами, а два раза в сутки – на бронетранспортёрах. Ну а у береговой линии и на окраине Дорчестера у нас постоянные посты. Находившиеся в зоне поражения город Йовил, морская авиабаза и тамошние коммуникации разрушены полностью. Там уже давно никто не живёт, и патрулирование производим больше для порядка, чтобы никто из местных не совался в зону радиационного заражения…

– А они что – суются?

– Периодически ловим. Тащат всё, что может пригодиться в хозяйстве. От разных железяк до консервов. Уж как там консервы могли уцелеть и как их вообще можно жрать, если они по идее заражены – даже не представляю. Ну не понимают, идиоты, что всё, что они оттуда тащат, очень сильно фонит…

– И что?

– Если найденное радиоактивно – отбираем, составляем акты и сообщаем местным властям. Только им всё до лампочки, они до сих пор ни с разрухой, ни с преступностью справиться не могут. А в остальном я вам так скажу – на колёсной технике до места их вынужденной посадки, через все рассыпанные там железки точно не доберёшься, поэтому я и не представляю, как их вообще собираются спасать. Но мы можем посадить вас, в сопровождении взвода автоматчиков на броню пары «тридцатьчетвёрок» или самоходок и без проблем въехать туда. Гусеничный-то транспорт там пройдёт без проблем. Но тут тоже есть минус – танки они сразу же услышат издали и, чего доброго, разбегутся в разные стороны. И лови их потом среди этой заражённой пустоши, тем более что нет у меня людей для подобной операции…

– Н-да. Это вы верно подметили, товарищ майор. Шуметь нам раньше времени не стоит. Хотя про танки или САУ мысль хорошая. Но как основной вариант это не годится. В общем, я мыслю так. В какое время ваши бронетранспортёры объезжают этот район?

– В 8.00 и в 20.00.

– Это хорошо. Тогда так. Меня и мою напарницу надо вооружить и экипировать. Плюс дайте мне на усиление пару толковых ребят с рацией из числа ваших разведчиков, знающих этот район, и особенно все подходы и кратчайший путь до нужного нам места. Вечером мы с ними сядем в вечерний, восьмичасовой патрульный бронетранспортёр и слезем с него где-нибудь поближе к месту вынужденной посадки самолёта. Если они даже наблюдают за округой, обычный патруль у них подозрений не вызовет. В общем, сойдём и дальше, до наступления полной темноты, часа за три доберёмся пешком. Там я сориентируюсь на месте, и к завтрашнему утру будем либо валить их всех на месте, либо я попробую взять живым интересующий меня «объект». А танки или самоходки с десантом подготовьте и держите в расположении, в полной боевой готовности, до моей команды. Связь по радио. Если меня там вдруг сильно прижмут, их помощь будет очень кстати…

– Думаете, справитесь в одиночку? – заметно удивился разведчик Павлов. – Смотрите, наши химики регулярно осматривают район, там местами действительно очень сильно фонит. До сих пор. Видимо, часть пути вам, возможно, придётся идти в ОЗК…

– Так ОЗК от радиации не спасают!

– Стопроцентно действительно не спасают. Но, как свидетельствует опыт, в противогазе вы, по крайней мере, не надышитесь этой дрянью, да и на кожу вам активная пыль при надетом ОЗК не попадёт. Так вы уверены, что вчетвером справитесь?

– Думаю, справимся. Мне главное, чтобы в самый нужный момент как можно меньше своих вокруг мелькало. Тогда можно будет бить там всех подряд, просто на звук…

– Ну, вам виднее, – сказал Павлов с нотками сомнения в голосе.

– Тогда будем считать, что совещание окончено. Идём готовиться, а вечером выдвигаемся, если у вас нет возражений…

Возражений не возникло. Товарищи офицеры согласились с моим планом, и, как я понял, у них сразу же, что называется, отлегло от сердца, поскольку мои запросы действительно были минимальными. Похоже, они ждали чего-то большего. Например, полномасштабной фронтальной атаки с молодецким «ура» всеми наличными силами их батальона…

Далее нам с Клаудией предложили спуститься на первый этаж.

– Ты точно хочешь идти со мной и дальше? – спросил я Клаву, когда мы шли по лестнице. – Имей в виду, там будет очень опасно, это заражённый радиацией район. И я собираюсь сунуться туда практически в одиночку. И может быть очень серьёзный бой. Ближний…

– Мы же договорились – куда ты, туда и я. Тем более, раз уж я всё равно здесь…

– Любопытство?

– Отчасти…

Ох, ведь оторвут тебе, дорогуша, когда-нибудь башку, через это самое любопытство…

На первом этаже мы с Клавой оказались в большой комнате с решётками на окнах. Там стояли четыре накрытые казёнными серыми одеялами панцирные койки с таким же количеством тумбочек и пустая вешалка в углу. По-моему, это больше всего напоминало местную, весьма редко используемую офицерскую гауптвахту или что-то типа того.

Спустившемуся следом за нами через пару минут майору Дорофееву я сказал, что полного комплекта обмундирования нам не надо. Нужны только маскхалаты, головные уборы, обувь и, раз они на этом так настаивают, ОЗК и противогазы.

Комбат не задавал лишних вопросов. Просто спросил про наши размеры (лично я сильно удивился, когда Клава назвала ему свой размер противогаза, хотя здесь это, похоже, было актуально) и уехал.

Примерно через полчаса незнакомый немолодой старшина в сопровождении одного бойца и уже знакомого нам сержанта со второго этажа принесли в наше временное пристанище всё необходимое и чинно удалились за дверь.

Маскхалаты были новые, зелёные с серо-жёлтым «лиственным» рисунком типа «берёзка». Я быстро натянул маскхалат на трусы и тёмную майку, Клава разделась и поддела под маскхалат короткие мягкие брючки в облипку типа треников и серый то ли свитерок, то ли водолазку под горло. К маскхалатам ещё прилагались пилотки и сапоги. Обувка, похоже, была ношеной, но оказалась впору. Разумеется, портянки я наматывать не стал, да их мне и не дали. Надел на носки. Так же поступила и Клава, у которой никакого понятия насчёт портянок вообще не было. Что значит не наш человек…

Принесённые противогазы мы проверили, они тоже были вполне впору. Исправны они были или нет – другой вопрос. А вот ОЗК мы не стали разворачивать и проверять, поскольку они были хитро сложены и слегка присыпаны тальком. Снимай эти резиновые гондоны, а потом опять надевай. Такая канитель получится, притом что неизвестно, пригодятся ли они нам вообще…

Подпоясавшись солдатским ремнём, я вышел в коридор и спросил у курившего там старшины, к кому я могу обратиться по поводу необходимого нам оружия.

Старшина сказал, что можно и к нему, и достал из полевой сумки блокнот.

Я попросил АК-47 и побольше патронов к нему – не три положенных штатных рожка, а минимум десять. И патроны желательно бронебойные. Ракетницу. Плюс какой-нибудь не сильно габаритный автомат для моей напарницы, пистолеты, ножи и ручные гранаты.

Также я сказал, что желательно, чтобы разведчики, которые пойдут со мной, имели с собой ручной пулемёт.

Старшина всё это записал, а потом удалился в сопровождении всё того же бойца.

Примерно через час к нашим окнам подъехал дорофеевский ГАЗ-67Б, из которого выгрузили запрошенное. С машиной приехал тот же старшина.

В автомате мне не отказали и действительно принесли новый АК-47 в десантном исполнении со складным прикладом. Шикарная вещь из ранних выпусков, практически классика, никакой штамповки и сварки, как на последующих типах «калашей» – сплошная фрезеровка и ручная сборка. Я уже давно считал, что если вдруг прижмёт и жизнь заставит завести в «хозяйстве» автомат, то желательно, чтобы это был именно АК-47 или ранний АКМ. Они как-то солиднее и надёжнее. Правда, я никогда глубоко не вникал в суть данной проблемы, всегда других дел хватало…

Выдавая мне автомат и боезапас к нему (патроны действительно оказались бронебойными), старшина велел расписаться в какой-то принесённой им амбарной книге. А вот за два пистолета ТТ и ППС, который привезли для Клавы, расписываться не велели. К АК-47 прилагалось шесть снаряжённых рожков (седьмой был в автомате) в двух подсумках, к ППС, соответственно, четыре магазина (считая тот, что в автомате), к каждому ТТ – по две запасные обоймы. А ещё нам выдали ракетницу с десятком разноцветных ракет, четыре ручные гранаты Ф-1 (запалы, как и положено, были отдельно) и электрические фонарики. Хорошие фонарики, компактные и с возможностью установки на лампу красного светофильтра для подачи сигналов. Как разведчикам и положено.

Из ножей мне дали только штык к АК-47 в штатных ножнах. Больше чем ничего, но не более того. Хотя я не рукопашник и не цирковой метатель ножей и томагавков…

Закончив с нашим вооружением, старшина спросил, не хотим ли мы кушать.

Я сказал, что это можно, Клаудия тоже особо не возражала против того, чтобы «русские накормили её до отвала йогуртом и чёрным хлебом».

В течение часа нам принесли по тарелке наваристого горохового супа из концентратов и по шницелю с макаронами. На десерт – хлеб с маслом и по стакану довольно крепкого и в меру сладкого чая.

Когда мы поели, старшина на пару со всё тем же бойцом собрал посуду (вообще-то это было явно не его дело, но чувствовалось, что Дорофеев очень не хотел, чтобы о нашем присутствии здесь знало слишком много людей) и сказал, что мы можем пока отдыхать. А если насчёт нас будут какие-то срочные распоряжения – сержант Хотьков (наконец-то я узнал его фамилию) сразу же спустится со второго этажа.

Старшина с бойцом удалились, а мы с Клавой, не раздеваясь, прилегли на койки. И я сам не заметил, как и когда уснул. Во сне меня никто не тревожил, и проснулся я сам. Глянув на часы, увидел, что был пятый час вечера. Ни фига себе поспал, до выхода оставалось три часа…

Клаудия уже проснулась и просто лежала на своей койке, разглядывая свои вытянутые на спинку кровати ступни. По её словам, никто за нами пока что не приходил.

– Скучно, – добавила она с капризной интонацией. – Ни книжек, ни газет, ни радио…

Ответив ей, что здесь вроде бы всё-таки не библиотека, я отправился в расположенный в конце коридора туалет, умылся, а затем двинул на второй этаж с мыслью о том, как бы нам действительно скоротать часок-другой? Ожидание смерти хуже самой смерти – это даже дети школьного возраста знают. А раз так – пойду да и спрошу, как мне пройти в библиотеку…

Когда я поднялся наверх, сержант Хотьков всё так же торчал на своём «боевом посту» за письменным столом и доложил, что никаких команд и приказов от комбата пока не поступало. Нам всё так же было велено ждать.

Подозреваю, что на фоне нашего полного бездействия в 708-м отдельном мотострелковом батальоне в тот момент шла нехилая движуха, но мы тут были совершенно не при делах.

– А что у вас тут в это время обычно бывает из культурной программы, товарищ сержант? – спросил я его. Хотьков сказал, что ничего особенного, вообще-то сегодня суббота, банный день и большинство личного состава занято помывкой (то есть мы своим появлением обломали кое-кому в этом гарнизоне кайф, хотя армейская баня – это, конечно, не какая-нибудь VIP-сауна из наших времён, она доступных девок, пива и воблы как-то не предусматривает). Но для желающих в клубе в пять часов крутят кино. Только старое.

– Какое? – уточнил я.

– «Свадьба с приданым», плюс киножурнал, – ответил сержант. – Уже второй месяц его смотрим. А какое-нибудь новое кино обещали на следующей неделе привезти, когда будет почтовый самолёт с континента.

«Континент» в его устах прозвучал прямо-таки совершенно по-британски. Как говорится, география обязывает…

– А если мы сходим посмотреть кино – у вас проблем не будет? – честно спросил я. Формального запрета на перемещение по расположению части у нас не было, но мало ли…

– Не будет, – ответил сержант.

– А где у вас клуб? – спросил я.

– Сразу за постаментом, где танк стоит.

– Вход свободный?

– Да. Только вы идите ближе к началу, чтобы на вас там особо не пялились. И никуда дальше клуба не ходите, чтобы я вас, если что, смог там быстро найти. Это лично товарищ майор приказал…

– Хорошо, сержант.

Ближе к пяти часам мы с Клавой нацепили пилотки и пошли в сторону клуба. Конечно, с нашей стороны было опрометчиво лишний раз светить свои физиономии, но вряд ли этот факт что-то изменил бы в ходе того, что нам предстояло. Да и вообще, это не то, что было в прошлый раз, а чистая «альтернативка». Я отсюда уйду так же незаметно, как пришёл, и искать упоминания об эпизодах моего пребывания здесь в местных архивах будет бесполезно – у тех, кто меня сюда послал, всё равно нет к ним доступа. Да и, чувствуется, не надо это им, раз уж они не стремятся изучать эту реальность. Так что не думаю, что я мог сильно навредить себе этим «культпоходом». Всё равно в этом мире моя физиономия никому и ни о чём не скажет. А Клаудии, похоже, было вообще всё равно…

Вообще-то сам памятный ещё по раннему, ещё советскому детству фильм меня интересовал мало, а вот киножурнал, пожалуй, смог бы ответить на кое-какие вопросы…

Мы обошли свежеокрашенный в защитно-зелёный цвет ПТ-76, застывший на постаменте.

Плавающий танк был лишён надгусеничных полок и многих других внешних мелких деталей и вообще выглядел каким-то обгорело-оплавленным.

На это, в частности, указывала резина на бандажах его опорных катков, от которой осталось меньше половины. Небось достали со дна, где-нибудь у здешнего побережья. Может, этот танк ещё и фонил? Хотя это как раз вряд ли, тут за этим вроде бы следили…

На лицевой части постамента была укреплена металлическая доска с надписью:

Стало быть, это ещё одно живое напоминание о тех, кто высаживался в Англии первыми и, по-видимому, здесь же и полёг…

На удивление ни на крыльце, ни в холле клуба не было ни единой живой души. Не встретить нигде курящих вояк для меня лично было удивительно. Хотя, если на дворе действительно была суббота, абсолютное большинство рядового и сержантского состава явно торчало не в клубе, а в гарнизонной бане…

В холле клуба были всё тот же покрашенный коричневой масляной краской пол, казённые голубенькие стены и живописно расставленные и развешанные там и сям разнообразные цветы в горшках и кактусы-фикусы в кадках.

При этом на стенах висели два каких-то немаленьких, откровенно маринистических пейзажа с морскими далями и большими, многопалубными, парусными кораблями. Приглядевшись внимательнее, я понял, что, похоже, это всё-таки не копии с Айвазовского, а что-то местное, из прошлого Royal Navy и, очень может быть, даже старинной работы. Явные трофеи – чудом сохранившийся кусочек прошлой жизни.

На доске объявлений, справа от входа в зрительный зал, висел лист ватмана с написанной плакатными перьями рукописной афишей о том, что «5 июня в 19.00 в клубе в рамках отборочного этапа на армейский конкурс «Алло, мы ищем таланты» состоится концерт гарнизонной художественной самодеятельности». Ну-ну. Как говорится, война войной, а про художественный свист или чечётку под баян здесь, похоже, не забывали…

Здешний зрительный зал с рядами разномастных стульев (тоже явные трофеи, похоже, снесённые сюда откуда попало) здесь был небольшой, на сотню мест, но сейчас он не был заполнен и на треть.

В момент, когда мы с Клаудией вошли, свет в зале уже погасили, и никто не обратил особого внимания на двух подозрительных личностей в маскхалатах и пилотках. Ну, или сделали вид, что не обратили. Тем более что мы сели у самого выхода.

Как нами пообещал сержант, началось всё с кинохроники. Пошла стандартная заставка киножурнала «Новости дня» с Кремлём и № 44.

Вообще-то от реального Кремля здесь точно мало что осталось, но кинодокументалисты явно предпочитали сохранять некую преемственность, намекая на то, что ничего страшного в стране за последние годы не произошло.

Начали киножурнал действительно с напоминания о недавней войне, в виде кадров хроники, которые сопровождались обычным закадровым текстом о том, что совсем недавно советский народ пережил страшную войну, в которой понёс немалые жертвы, но сумел сплотиться и победить. Как-то так.

Правда, стандартные, канцелярские словесные обороты произносившего текст диктора я почти не слушал. Меня больше интересовало то, что в этот момент происходило на экране. А это была нарезка снятых в разных местах и в разное время кадров, смонтированных в одно целое. Общей продолжительностью не более десяти минут.

Кадры менялись, словно в калейдоскопе, и я смотрел на экран, затаив дыхание, стараясь зафиксировать в памяти как можно больше деталей.

Начали, как водится, с поднимающихся над горизонтом атомных грибов. Очень может быть, что это было снято и где-нибудь на довоенных испытаниях в Семипалатинске, а не в реальных обстоятельствах. Во всяком случае, мне показалось, что я нечто подобное раньше уже видел.

Потом показали горящие городские дома и снятые с самолёта или вертолёта, уходящие за горизонт кварталы руин. Опять-таки не скажу, что это очень сильно отличалось от хроники времён Великой Отечественной…

Потом были кадры, где посреди сильных пожаров люди в противогазах и ОЗК тащили носилки с ранеными, а пожарные (тоже в противогазах и ОЗК) тушили какие-то горящие здания, что очень напоминало учебный фильм по гражданской обороне. Опять-таки, на то, что это было относительно недавно, указывали только слишком современные для Великой Отечественной противогазы да мелькавшие в кадре грузовики ЗИС-150 и ЗИС-151, а также пожарные машины на той же базе…

Потом мельком показали многочисленных забинтованных раненых и обожжённых людей с вспузырившейся или почерневшей кожей. Ожоги им обрабатывали люди в белых халатах и марлевых масках. Это уже больше напоминало военную хронику 1945 года из Хиросимы или Нагасаки.

Далее были кадры какого-то сильно разрушенного двухэтажного здания. На земле, среди обломков дерева, шифера, осколков стекла и ещё бог знает чего, густо лежали убитые дети. Совсем маленькие. Камера скользнула по разбитой вывеске «Ясли-сад № 4 г…ска».

Потом были лица рыдающих женщин разного возраста.

Затем сразу кадр с широким инверсионным следом высоко в небе. Вслед за этим старт ракеты ЗРК С-75 или даже С-25. Инверсионный след перечёркивается вторым, более тонким. Далее происходит мощный взрыв, и по небосводу разлетается облако обломков.

Потом кадры, явно снятые фотокинопулемётом. Истребитель заходит в хвост бомберу (по-моему, это был В-47 «Стратоджет») и долбит его из пушек и НАРами. Трассеры снарядов и туманные, идущие с большими интервалами шары НАР гасли в крыльях и центроплане бомбардировщика, затем, наконец, произошёл взрыв. Половина консоли правого крыла «Стратоджета» оторвалась и улетела неведомо куда, а самолёт повалился резко вниз, дымя и вращаясь…

Дальше опять были съёмки с земли. Относительно невысоко, явно теряя скорость и высоту, летел огромный, шестимоторный В-36 «Писмейкер», тянущий за собой полосу всё более густеющего дыма. Вокруг самолёта вспухали вспышки разрывов, видимо, это бьют зенитки крупного калибра. В какой-то момент последовало одно или даже несколько прямых попаданий, и В-36 очень красиво взорвался, распадаясь на части.

Потом шли кадры с вбитым в землю по самый хвост остовом палубного истребителя F4D «Скайрей», на киле которого сохранились буквенные коды эскадрильи и надпись «NAVY». Дальше показали очень крупный кусок фюзеляжа то ли В-47, то ли В-52 с пробоинами и эмблемой стратегического авиационного командования США – кольчужная перчатка, сжимающая пучок молний, вписанная в щит. Потом в кадре мелькнули многочисленные остовы сгоревших F-86, F-84 и А-4 «Скайхок» и рваные в клочья металлические обломки самолётов, на которых просматривались круги английских Королевских ВВС и чёрно-белые кресты бундеслюфтваффе ФРГ. Снято было явно в разных местах, но, судя по обилию разбитых однотипных самолётов в одном кадре, на каких-то аэродромах, по которым прошлись ракетно-бомбовыми ударами.

Затем были кадры с берегом моря в солнечный день, и камера, скользнув по песку, кипарисам и поверхности воды, показала сквозь радужную тонкую плёнку разлитого топлива видимое под водой, на небольшой глубине, крыло с надписью «USAF». По-моему, на дне лежал истребитель-бомбардировщик «Супер Сейбр», он же F-100.

За кадром в это время, кажется, шёл текст о «сокрушительном отпоре империалистическим воздушным пиратам».

Потом были кадры, сделанные то ли с вертолёта, то ли с не шибко скоростного самолёта, летевшего по кругу на небольшой высоте. Лётчики облетали здоровенный, горящий американский авианосец типа «Орискани». Пылал он здорово, словно нефтеналивная баржа. Толстый столб густого дыма тянулся, как казалось, непосредственно в верхние слои атмосферы. Интересно, чем это в него так вмазали?

Новый шикарный кадр: по сельской улице, среди бревенчатых изб с наличниками на окнах, сараев и характерных заборов толпа плохо одетых поселян буквально тащила нескольких, явно только что пойманных американских лётчиков – янки были в полётных комбинезонах, а двое даже в гермошлемах. У одного на тёмной поверхности шлема были нарисованы мелкие светлые звёздочки. При этом колхозницы разного возраста и старики били американских лётчиков чем попало – руками, ногами, палками, поленьями. Особенно усердствовал бородатый дед с медалькой «Партизану Великой Отечественной» на лацкане обтруханного пиджака и фундаментальная женщина с длинным дрыном в руках, чем-то похожая на Родину-мать с известного плаката.

Двое солдат-конвоиров с автоматами ППШ наперевес в процесс особо не встревали, при этом всем своим видом давая понять поселянам, что зашибить пилотов до смерти они всё-таки не позволят.

Камера наехала на лица пленных крупнее, и было видно, как один из лётчиков, молодой и белобрысый, плакал навзрыд, а в следующую секунду он получил в табло сразу с нескольких сторон…

Далее показали (снято было явно из задней, стрелковой кабины бомбардировщика в момент отхода от цели) быстро удаляющиеся небоскрёбы где-то у линии горизонта. Через пару секунд там вспух огромный, пульсирующий белый шар, в свете которого здания, как мне показалось, исчезли, а камера заколыхалась. Должно быть, оператор наложил в штаны…

Потом шёл кадр с запуском тактической ракеты «Луна» и залпами многочисленной тяжёлой артиллерии и реактивных установок БМ-24. Потом показали идущие в атаку, покачивающиеся на неровностях танки Т-54.

Дальше гусеничные БТР-50 и танки ИС-3М проезжали мимо дорожного указателя с надписью «Bonn». Рядом с указателем стоял очень довольный регулировщик в форме Национальной Народной армии ГДР. Потом показали нескончаемые колонны наших танков на узких улицах каких-то европейских городов. В одном кадре на заднем плане за идущими по булыжной мостовой Т-44 мелькнул Кёльнский собор…

Дальше были кадры с многочисленной разбитой натовской техникой – горящие, продырявленные и лежащие на боку или вообще кверху гусеницами танки М-47, М-48, М-41, М-24, «Центурион», разнообразные БТРы и колёсные броневики.

Потом были кадры, снова очень похожие на Великую Отечественную. Колонна тяжёлых танков Т-10 шла по дороге, буквально раздвигая длинными стволами 122-мм орудий бредущую им навстречу неряшливую толпу американских пленных, конца которой, казалось, не было видно. И вид у этих американцев был какой-то обалдело-испуганный.

Дальше показали нескольких негров в американской военной форме, которые с явным аппетитом хлебали суп из эмалированных мисок, а потом советские солдаты угощали их куревом. При этом негры радостно улыбались и обнимались с нашими бойцами…

Дикторский голос за кадром при этом, кажется, вещал что-то о «полном крахе политики угнетателей и человеконенавистников»…

Затем были кадры, где советские, восточногерманские, польские, чешские и, кажется, даже болгарские солдаты с радостным видом стояли на фоне танков, бронемашин и какого-то моря. На указателе за их спинами было написано «Dunkirk»…

Ну да, всё прямо как в той частушке – «в Париже танки, королева на Лубянке, а рядом в Темзе тонут янки, и в стратосферу валит дым»…

Дальше киношники словно прочли мои мысли. Поскольку в кадре возник собственной персоной генерал де Голль, который, доброжелательно улыбаясь, пожимал руку какому-то советскому генералу (по-моему, это был молодой Гречко), генерал при этом тоже улыбался.

Затем показали, как колонна танков ПТ-76, БТР-40, БТР-152 и армейских грузовиков проходит явно по Парижу – позади маячила фоном Эйфелева башня.

Потом был характерный кадр, снятый где-то на парижской улице. Две молодые и симпатичные, одетые по последней моде (платья с юбками А-образного силуэта и туфли на высоких каблуках) парижанки разглядывали стоявший посреди улицы (позади маячила вывеска «Cafe Du Dome») танк Т-54 очень ранних выпусков (башня с характерным «заманом» по всей длине и ящики с курсовыми, горюновскими пулемётами на надгусеничных полках). Из башенных люков танка торчали по пояс два советских танкиста в характерных ребристых шлемах и тёмных комбезах, которые явно о чём-то разговаривали (ну или, по крайней мере, пытались разговаривать) с этими мамзелями. И те и другие улыбались. Это уже напоминало мне скорее положительный вариант Праги образца 1968 года…

Потом показали митинг на площади какого-то европейского города. На заднем плане маячило старинное, вычурное здание с шестью колоннами и скульптурами двух львов по бокам входной лестницы, и именно по нему я определил, что это дворец Кортесов (то есть испанского парламента), он же Placio de las Cortes в Мадриде. Вокруг здания радостно бесновалась огромная толпа народу, трепыхались плакаты и лозунги, на которых преобладала символика с серпом и молотом… Далеко позади толпы смутно просматривались башни нескольких танков Т-44 и Т-34-85.

Потом на импровизированной трибуне над толпой возникла крупная седая старуха, которая начала что-то говорить, размахивая рукой. Блин, да это же Долорес Ибаррури! Уж её-то точно ни с кем не перепутаешь…

Дальше показали какую-то тюрьму, тоже очень винтажного вида. Через распахнутые железные ворота валили измождённые люди в полосатых робах, их встречала толпа, в которой было немало вооружённых личностей с какими-то повязками на рукавах.

Затем были кадры, на которых вооружённые люди в штатском с плохо скрываемым удовольствием избивали каких-то вояк в старомодной форме, явных франкистов. Потом показали, как нескольких типов в такой же форме вешали на некой площади. И вокруг опять ликовала толпа.

Потом были кадры с несомненно нашей эскадрой. Два крейсера проекта «56-бис» и десяток эсминцев проекта «30-бис» входили в какую-то экзотическую гавань. По-моему, это была Мальта.

Дальше показали явно Ближний Восток. На фоне каких-то пальм взлетела четвёрка серебристых Миг-15 с красными звёздами, которые ушли с набором высоты куда-то в сторону пустыни. Потом шли кадры (похоже, опять снимали фотокинопулемётом) со штурмовкой колонны каких-то танков и автомашин в тех же пустынных декорациях.

Ну а дальше в киножурнале пошла привычная рутина. Теперь каждый сюжет показывали подробно, по несколько минут и столь же подробно комментировали. Там были стройки социализма. Самосвалы, бульдозеры, башенные краны. Люди в спецовках, которые что-то варили электросваркой, клали кирпичи, штукатурили и красили. В одном сюжете в кадре мелькнул указатель «Новая Москва».

Ого. Ничего себе… Они что, собираются полностью отстроить столицу где-нибудь на новом месте? Всю, включая Кремль?! Очень может быть, хотя, может, это только лишь название…

Потом был сюжет с перекрытием какой-то северной реки и строящейся среди явно сибирского леса огромной плотины гидроэлектростанции. Часом не Братская ли это была ГЭС?

Потом долго показывали сады, стада коров, животноводческие фермы с курями и свиньями и трактора, которые что-то пахали. Потом показали комбайны (древние, ещё несамоходные, которые надо было прицеплять к тракторам), которые что-то убирали. Диктор за кадром долго говорил о каких-то там выдающихся трудовых достижениях, сопровождая каждый кадр указаниями на конкретные республики, области и колхозы и реальные цифры надоев и урожаев. Потом показали текущее буквально рекой в закрома родины зерно, горы картошки, капусты и ещё каких-то овощей, на фоне которых некое колхозное начальство трендело о том, что всё это далеко не предел, и брало на себя повышенные трудовые обязательства. Ну-ну…

И в качестве кульминации показали короткий эпизод старта ракеты Р-7 со вторым искусственным спутником Земли. С комментариями насчёт очередной великой победы советской науки и техники. Эти кадры были один в один, как те, что я видел в своём времени. По крайней мере я никаких явных отличий не углядел…

На этом киножурнал закончился. Ну и что же я, спрашивается, узнал?

Да почти ничего из того, что я не знал бы до этого. Получилась практически та же история, что и накануне с газетой. Советская власть вела себя в своей обычной манере – ни одного лишнего слова и ничего из того, что позволило бы хоть кому-то, хоть на мгновение усомниться в правильности руководящего курса. Как и после 1945 года.

Ну да, дорогие товарищи, несколько лет назад действительно была страшная и жестокая война. Но мы снова победили в ней и, успешно преодолевая послевоенную разруху, продолжаем двигаться прямиком к каким-то там очередным сияющим вершинам. Да, эта война унесла жизни миллионов советских людей, но когда и кого у нас это обстоятельство останавливало в процессе поступательного движения Советской Родины только вперёд и вперёд? Тем более что в здешнюю последнюю войну народу полегло явно меньше, чем в Великую Отечественную.

В общем, как говорится, всё, и более ничего…

А на экране уже пошли начальные титры фильма. Как я уже сказал, мне это кино было более чем знакомо. Разве что Клаве был лишний повод подивиться на быт и нравы аборигенов далёкой, северной страны.

Лично я эту «Свадьбу с приданым» 1951 года выпуска, с Верой Васильевой, Виталием Дорониным и прочими давно и прочно забытыми в нашем времени актёрами, видел многократно.

Цветное кино, снятое, как было принято тогда, в основном в павильоне. А вот с какого перепугу его тогда полагали «музыкальной комедией» – ума не приложу.

Вообще, по-моему, человеческий разум должен прямо-таки кричать, протестуя против подобных «отношений» между мужчиной и женщиной, когда вся «любовь» сводится к каким-то пафосным полунамёкам и всё время наслаивается на понятия о долге, чести и совести коммуниста, а также колхозное социалистическое соревнование и посевную с уборочной. При этом по ходу этой пьесы происходит то плавное превращение заседания сельсовета в какой-то мазохистский балаган, то колхозное партийное собрание столь же плавно перетекает в пошловатые посиделки с игрой на тальянке и частушками «про любовь». Типа невозможно понять, когда у этих колхозников праздники, а когда будни…

И ещё до того, как актёр или актриса открывает рот, сразу же видно, где положительный герой, а где отрицательный – в облике «хороших» тогда неизменно присутствовало что-то этакое, прямо-таки плакатно-иконописное, хотя орденами, медалями или орденскими планками в кадре были обвешаны почти все…

Тут и разные песенные хиты прошлого про «на крылечке твоём» и «хвастать, милая, не стану» не особо помогали. Кстати, я в своё время долго смеялся, узнав, что эта пьеса была написана неким И. Дьяконовым и является «переводом с коми-пермяцкого на русский». Хотя и это, по-моему, не может как-то оправдать всю нелепость сюжета, убогость диалогов и картонность персонажей. Но надо помнить, что в те годы, когда главный искусствовед и ценитель сидел в Кремле или на своей ближней даче, по-другому и не могли снимать при всём желании – достаточно вспомнить каких-нибудь «Кубанских казаков» или «Сказание о земле Сибирской»…

Увы (или к счастью), посмотрел в очередной раз «Свадьбу с приданым». Ну и ладно, в конце концов я не Штирлиц, чтобы шесть раз смотреть «Девушку моей мечты»…

Колыхнулась плотная занавеска над входной дверью, и кто-то вошёл в зал. Какое-то время вошедший осматривался, привыкая к темноте, а потом решительно направился к нам – светлые пятнышки на тёмных маскхалатах можно различить и в полутьме зрительного зала.

Это, вполне ожидаемо, оказался сержант Хотьков.

– Я за вами, – прошептал он мне в ухо. – Время…

Мы, стараясь не шуметь, пошли за ним. В нашу строну никто особо не обернулся.

Ну а в пункте «временной дислокации» нас уже ждали старлей Павлов с развёрнутой на кровати (за неимением стола) крупномасштабной картой района и два молодых, но очень серьёзных разведчика в таких же, как у нас с Клавой, маскхалатах и пилотках, с биноклями на груди. К тумбочке были прислонены два АК-47 с деревянными прикладами, а на полу стоял зелёный металлический ящик с «веткой» тонкой антенны – рация.

– Сержант Игнатов! – представился тот, что был пониже ростом.

– Ефрейтор Филатов! – отрекомендовался его напарник.

– Старший лейтенант Немрава! – представился я на всякий случай, спросил: – А где пулемёт? Подсознательно понимая, что мне его уже не дадут.

– По штату не положено, – ответил Павлов и пояснил: – Вот если бы вы шли полной разведгруппой – тогда да. А раз идёте вчетвером, без пулемётчика, командира группы и прочих, – не имею права, извините…

Экий он, оказывается, уставник. Прямо-таки император Павел I…

– Нет так нет, – миролюбиво согласился я, не желая ругаться из-за такой ерунды. Помнится, товарищ Сухов с Верещагиным из-за пулемёта тоже особо не конфликтовал…

Затем я снял поясной ремень, расстегнул маскхалат и начал напяливать поверх майки американский бронежилет, извлечённый из рюкзака. Бережёного бог бережёт…

Всё время, пока я это проделывал, старлей Павлов рассматривал бронежилет, а разведчики во все глаза пялились на Клаудию. Последнее уже стало привычным.

– Это что, американский? – поинтересовался Павлов.

– Да, трофей, – ответил я, застёгивая маскхалат и цепляя на поясной ремень подсумки с автоматными магазинами и ножны со штык-ножом. – А что, раньше таких видеть не приходилось?

– Почему? Приходилось. Только у нас считается, что это всё баловство. Они же автоматные или винтовочные пули не держат…

– Это да. Но от пистолетного выстрела или на больших дистанциях такие «кольчужки» иногда вполне помогают, – пояснил я с видом знатока, затягивая ремень на поясе и надевая на шею бинокль. В поддетом под маскхалат бронежилете я сразу стал заметно толще.

Рядом со мной Клава занималась тем же самым, то есть надевала на ремень подсумки и солдатскую флягу в матерчатом чехле. Причём делала это довольно умело. Кроме оружия она прихватила с собой блокнот и карандаш.

– Вот что, товарищи Игнатов и Филатов, – сказал я, обращаясь к разведчикам. – Вы на том месте, куда мы сейчас направляемся, хоть раз были?

– Так точно. Ходили несколько раз на патрулирование и прочее, было дело, – подтвердили оба бойца чуть ли не в один голос.

– Но заражённые радиацией места обходили, – тут же добавил сержант Игнатов.

– А как вы вообще определяете, что они заражены?

– Наши счётчики Гейгера в таких местах трещат, а на трофейных начинает мигать красная лампочка…

– И что – каждый раз вы ходили туда полностью облачёнными в ОЗК? – уточнил я.

– Никак нет, – сказал сержант. – Только противогазы надевали и быстро уходили в сторону от места, где обнаруживалось радиоактивное заражение.

– Как далеко уходили?

– Пока счётчики Гейгера не переставали шуметь и мигать. Иногда достаточно было отойти всего метров на пятьдесят…

– А тогда с чего вдруг такая уверенность в том, что нам непременно потребуются ОЗК?

– Так считают спецы из радиационной и химической разведки, – встрял в разговор старший лейтенант Павлов. – Они полагают, что лучше перебздеть, чем недобздеть…

– Разумно. Я так понимаю, что сразу мы ОЗК надевать не будем?

– Не будете, – успокоил меня Павлов. – Просто возьмёте их с собой и наденете на месте, если будет такая необходимость. Благо они не тяжёлые…

Хотя бы порадовал, что с самого начала не придётся париться в этой резине… Чувствовалось, что насчёт ОЗК у них тут есть некая чёткая инструкция, не особо разумная, но, похоже, никем не отменённая…

– На карте наш сегодняшний маршрут показать сможете? – спросил я разведчиков.

– Если только очень приблизительно, – сказал на это сержант Игнатов, косясь на разложенную карту. – Лично мне на месте ориентироваться проще. Тем более что там периодически что-нибудь изменяется…

– В каком смысле «изменяется?! – не понял я.

Это что ещё за игровая вселенная чернобыльского «Сталкера», блин?

– Во-первых, там постоянно меняется радиационный фон, – охотно пояснил сержант. – Большой склад с атомными авиабомбами, который в основном и рванул, был несколько в стороне от аэродрома. Там теперь большая воронка, а если точнее, озерцо с грязной водой, к которому лучше не подходить ближе чем на сотню метров. Вокруг у англичан были разные ремонтные мастерские, гаражи, ангары, казармы, штабные помещения и прочее. И всё это сейчас превратилось в руины, где фонит больше всего. Мы туда, конечно, не пойдём, но возможно, что сейчас там местами очистилось, а где-то подальше вовсе даже наоборот…

– Что значит «очистилось»?

– Как говорят «химики», радиация и прочая дрянь постепенно уходит с весенним таянием и дождями в почву, а потом оседает в грунтовых водах или стекает в море. Я не знаю, в чём тут дело, но в некоторых сильно фонивших, к примеру, в позапрошлом году местах в этом году радиация приборами практически не фиксировалась. Может, смыло заразу, а может, ещё что… Да я сейчас не только радиацию имею в виду. Например, за руинами у англичан была их основная, широкая и длинная взлётная полоса, которую при взрыве склада прямо-таки покоробило – там некоторые толстенные плиты просто торчком встали. А вокруг этой основной полосы у англичан стояла прорва самолётов и вертолётов. От здоровенных четырёхмоторных до совсем небольших. И их всех тем взрывом поломало и расшвыряло далеко по сторонам.

Не знаю, как вы, а лично я больше нигде не видел, чтобы местность на километры вокруг была вот так плотно завалена разным ржавым и горелым авиационным железом, от авиамоторов с пропеллерами до почти что целых самолётов. Ведь и оно, что характерно, тоже на месте не стоит, как это ни покажется странным. Там полно мелких воронок, да и местность не особо ровная. Почва всё время проседает, плюс ветер и прочее – и железки, так или иначе, сдвигаются с места. Например, я туда глубоко забирался в январе этого года, и одна хорошо известная нам тропа оказалась полностью блокирована – там рядом лежал остов самолёта, так он сдвинулся и разрушился, завалив проход. Плюс неразорвавшиеся боеприпасы…

– А что боеприпасы? – прервал я длинный монолог сержанта. Чувствовалось, что на подобные темы он мог трепаться часами.

– Самолёты-то там стояли в том числе с боекомплектом. И когда рвануло, то, что сразу не сгорело и не сдетонировало, расшвыряло по сторонам. И теперь оно лежит в земле, на земле или в обломках самолётов. И время от времени это выходит всем нам боком – кто-нибудь, да подорвётся…

– Что, и ваши подрывались? – уточнил я, обращаясь как к сержанту Игнатову, так и к старлею Павлову. Однако последний предпочёл смолчать…

– Больше года назад одного нашего бойца подранило, – охотно рассказал сержант. – Но, слава богу, легко. Вроде бы он там во время поиска на снаряд от авиапушки наступил. А вот англичане рвутся периодически. На моей памяти уже человек шесть ихних подорвалось насмерть, а раненых вдвое больше. И всё исключительно по-глупому…

– То есть?

– Тупые они и жадные. Я понимаю, когда они оттуда уцелевшие бортовые пайки таскают, самолётные рации или там винтовки из караулки. Это в хозяйственном плане ещё можно понять. Но ведь они же, если случайно находят авиационную бомбу или неуправляемую ракету, сразу же пытаются извлечь из неё взрывчатку. Уж не знаю зачем. Нам потом говорят – рыбу глушить…

– А если не рыбу, тогда что? Мины на дорогах ставят?

– Боже упаси. В нашем секторе за последние три года ни одного случая диверсий, вон товарищ старший лейтенант подтвердит. Так что, наверное, не врут и просто браконьерничают, – успокоил меня Игнатов. – Ну а грамотно разрядить или разобрать авиационный боеприпас у них мало кто умеет. Вот и гибнут, дурачки…

– А вы что на это?

– А что мы? – прервал своё молчание Павлов. – Взрывчатка или те же винтовки – вещи сейчас категорически запрещённые. Задерживаем, что не положено, изымаем. Раненым оказываем помощь, на погибших акты составляем. Ну и потом передаём их местным властям. А уж что местная власть с ними делает, мы толком не знаем. Может, даже пряниками кормит и отпускает…

– Так, это понятно… Так как мы пойдём, сержант?

– Я так понял, вам нужна их резервная взлётно-посадочная полоса? – уточнил Игнатов и глянул в разложенную на койке карту. – Она пострадала меньше, но тоже, мягко говоря, не сахар. Вы, дорогие товарищи, имейте в виду, что заражённая зона на этих картах отмечена довольно приблизительно, с большим запасом. Я мыслю так – сойдём с бронетранспортёра примерно вот здесь, потом немного углубимся и по краю заражённой зоны обойдём руины. Ну а потом по кратчайшему расстоянию – вот сюда…

И он два раза ткнул пальцем в карту.

Честно говоря, я не особо понял, что, куда и как. Решил, что уже на месте посмотрим и решим. А пока есть смысл довериться эмпирическому опыту этого потомка Вани Сусанина.

Между тем за окнами зафырчал автомобильный мотор. К зданию подъехал зелёный ГАЗ-63 с тентом, кажется, по нашу душу. Разведчики подхватили свои «вёсла» и рацию и двинули к транспортному средству. Мы с Клаудией направились за ними. Старлей Павлов сел в кабину рядом с шофёром, а мы, четверо, – в кузов.

Поездка длилась недолго, и буквально через несколько минут мы оказалось в местном парке с техникой. Меня несколько удивило, и что во дворе, у боксов, рядом с парой наших ЗИС-151 стояло и два небольших тупоносых грузовичка английского производства (кажется, и марки «Бедфорд»), покрашенные в наш защитно-зелёный цвет и с нашими номерами. Что, трофеи здесь тоже в ходу?

Чуть в стороне нас уже ждал стоявший «под парами» трёхосный БТР-152В, открытая сверху машина раннего выпуска (шланги системы подкачки давления в шинах на нём были внешние) с белым тактическим номером «080» на зелёной броне и торчавшим на передней турели пулемётом СГМ.

Экипаж бронетранспортёра состоял из водилы, командира машины и пулемётчика. Водитель был в тёмно-серой рабочей куртке и штанах, командир в звании старшего сержанта в дополнение к полевой униформе имел танкошлем (поскольку главной его обязанностью, судя по всему, была работа с рацией), а боец при пулемёте нацепил на голову стальную каску. Чувствовалось, что для них подобные поездки были просто занудной рутиной.

Здесь же, у БТР прохаживался и комбат Дорофеев.

Вылезший из грузовика Павлов и разведчики козырнули ему.

– Готовы? – спросил майор у меня.

– Да. Доверюсь вашим разведчикам и попробую обойтись своими силами. Но обещанный стрелковый взвод с парой танков вы, товарищ майор, держите наготове. Однако вводите их в дело, только если вот эти ребята дадут знать об этом по радио. Ну или когда всё уже закончится. Это понятно?

– Понятно. Только у меня к вам будет одна просьба.

– Всё, что в моих силах.

– С интересующей вас персоной можете делать всё, что хотите, но вот американского радиста просьба взять по возможности живым, а рацию исправной. Приказывать я вам, конечно, не могу, но это, если можно так выразиться, «категорическая просьба». Наше командование на этом настаивает…

Интересно, проверяли ли они по своим каналам мои документы и легенду? Наверное, всё-таки проверяли, раз здешнее армейское командование даже считает возможным просить меня о чём-то. Стало быть, доверяют…

– Я постараюсь, товарищ майор, – ответил я с максимально задумчивой интонацией. – Но я не могу вам ничего обещать заранее…

– Добро, – сказал на это Дорофеев, которого мой ответ, кажется, вполне удовлетворил, и добавил:

– Ну, тогда грузитесь.

Перед нами гостеприимно, словно ворота в светлое завтра, распахнули задний борт БТР. Левую створку «ворот» украшала запасная покрышка с заковыристым рисунком – «ёлочкой».

Мы залезли в кузов, разместившись на жёстких скамейках вдоль бортов. Я видел, как старлей Павлов передал сержанту Игнатову планшет с картой, – не иначе, собрались последние изменения в обстановке отмечать. Потом пулемётчик закрыл кормовые створки, и в кузове БТР стало тихо.

– До выезда за КПП старайтесь особо не высовываться, – предупредил меня товарищ майор, чья фуражка слегка торчала над бортом «сто пятьдесят второго», и, обращаясь уже к командиру БТР, сказал: – Можете выезжать. И смотри, поосторожнее там…

На всякий случай я посмотрел на часы. Было 19.23 местного. А вроде говорили, что объезд происходит в 20.00. Или они здесь время выезда чётко не соблюдали?

Хотя, рассуждая логически, пока мы доедем до места высадки, пока то, пока сё…

Вокруг был серенький (словно и не весенний) английский вечер, который спустя пару часов должен был плавно перейти в сумерки и далее в ночь…

Мощно взвыл мотор, пулемётчик, явно для проверки, поводил из стороны в сторону стволом СГМ, и угловатый БТР-152 тронулся с места. Мы с Клавой и оба разведчика предусмотрительно прилегли на лавки, с тем чтобы нас нельзя было рассмотреть со стороны – чего лишний раз возбуждать любопытство?

Понятное дело, что для глаз тех, кто в тот момент мог наблюдать за нами с крыши или второго-третьего этажа здания, эта чисто азиатская хитрость категорически не работала. Только больно мы кому были нужны…

Бронетранспортёр несколько раз повернул среди гарнизонных двухэтажек, а потом, практически не сбрасывая скорости, миновал уже знакомые ворота с автоматчиками и будкой КПП, после чего свернул направо, в сторону, противоположную аэродрому, с которого нас привезли утром.

Как только мы отъехали примерно на километр от ворот, оба разведчика сели, давая понять и нам, что спектакль окончен и уже можно подниматься.

Я сел и высунул голову над бортом. Клава тоже начала энергично осматриваться.

Наш БТР-152 шёл на довольно приличной для него скорости, и дорога прямо-таки стелилась под его широкие, рубчатые колёса. Этакий британский ленивый хай-вей…

Полотно дороги было ровным и свободным (когда-то тут явно поработали сапёры с инженерной техникой), а вот на обочинах попадались разнообразные следы непонятно чего. Бывшей жизни. Телеграфные столбы – либо искривлённые, со свисающими до земли оборванными проводами, либо превратившиеся в обрубки. Старые деревья – частично сломанные, согнутые и частично засохшие (не иначе следы разгула ударной волны и давних пожаров?), а пробивающиеся там и сям молодые стволы – уже вполне себе прямые. Местами среди травы и кустов темнели заросшие воронки и ямы, в некоторых стояла грязная, весело зеленеющая вода.

Ну и повсеместно попадались явные признаки убитой наповал технически развитой цивилизации (ну или её упадка, это уж как кому больше нравится) – ржавые рамы и кабины грузовиков, кузова сгоревших автомашин и какой-то вовсе уж невообразимый хлам, не похожий вообще ни на что.

В одном месте, в поле, чуть в стороне от дороги, скособочился и прямо-таки врос в почву облупленный, покрытый ржавыми пятнами корпус броневика «Феррет», давным-давно лишившийся покрышек, крышек всех люков и двигателя.

Потом на обочине нам навстречу попался выгоревший остов двухэтажного автобуса, типичного для этих краёв.

Наш БТР-152 в очередной раз повернул, на сей раз налево, и здесь, в поле, справа от дороги, в вечернем сумраке неожиданно открылось нечто смутно знакомое. Уходящие к горизонту длинные ряды могильных холмиков со светлыми башенками увенчанных красными пятиконечными звёздами обелисков…

Это было явно кладбище советских солдат, и не такое уж маленькое…

– Сержант, – крикнул я Игнатову, который на пару с Филатовым как раз портил глаза, разглядывая извлечённую из полевой сумки карту. – Это что такое вон там, справа?

– Ясный перец, кладбище, товарищ старший лейтенант. Где наши ребята похоронены…

– Я сам вижу, что кладбище. Сколько же их тут лежит?

– Около пяти тысяч.

– 21-я гвардейская мотострелковая?

– Не только. Здесь те из первой волны, от кого после боёв было что хоронить. Когда по оплавленной каске, пряжке ремня или противогазной коробке всё-таки можно было определить, что это наш солдат. Те, у кого сохранились посмертные медальоны или документы подписаны честь по чести, а прочие просто безымянные…

Ну да, до анализа ДНК здесь ещё явно не доросли…

– А англичане? – задал я, похоже, глупый вопрос.

– А этих-то кто хоронил? – усмехнулся Игнатов. – Нашим было не до того, а ихние власти с этим что-то не торопятся. Так что костяки джентльменов, целиком или россыпью, до сих пор по здешним полям да руинам валяются. Это в уцелевших крупных городах они процесс погребения хоть как-то систематизировали и упорядочили, а в провинции – фигушки…

Чувствовалось, что сержант хорошо знал, о чём говорил. Спрашивать у него что-то ещё по поводу кладбища мне не очень хотелось, и дальше мы довольно долго ехали молча.

По сторонам дороги продолжали мелькать заросшие сорняками и густым кустарником невысокие холмы и поля, деревья и всё те же неизбежные остовы автомашин по обочинам.

Потом, далеко в стороне, мелькнуло какое-то основательно разрушенное одноэтажное каменное здание, далее на обочине открылись выгоревшие дотла руины бензоколонки с провалившейся внутрь крышей.

И что характерно, до сих пор нам не попалось ни одной встречной автомашины. Контраст с тем, что я ранее видел во Франции, был слишком резким, но почему-то я не был удивлён. В конце концов, эта дорога огибала зону радиоактивного заражения, и вряд-ли кто-нибудь, будучи хоть немного в здравом уме, стал бы здесь раскатывать. Естественно, кроме военных, для которых подобная патрульная служба предусмотрена уставом.

Ну а дальше, под серым, стремительно темнеющим английским небом, слева от дороги, перед нами открылось похожее на не особо крупную городскую свалку, предельно замусоренное непонятно чем поле с разбросанными по нему низкими холмами, за которыми на расстоянии примерно в километр от дороги тянулись какие-то слабоконтрастные в вечернем сумраке руины.

– Веденеич! Тормози! Сходим! – неожиданно крикнул, обращаясь явно к командиру БТР, сержант Игнатов.

Кажись, приехали…

Бронетранспортёр притормозил и остановился, тарахтя мотором на малом газу.

Ефрейтор Филатов молодцевато спрыгнул на дорогу прямо через борт БТР, после чего принял у Игнатова оба автомата и ящик рации. Не дожидаясь отдельного приглашения, я тоже сиганул через борт вслед за ним, а потом помог спуститься на дорогу Клаве.

– Ни пуха! – сказал вслед десантировавшемуся последним Игнатову командир БТР-152.

– К чёрту! – ответил сержант.

Пулемётчик при СГМ помахал нам на прощание ручкой. БТР окутался сизым дымком выхлопа и уехал, медленно набирая скорость. Надо полагать, пошёл по своему обычному маршруту.

Когда шум двигателя бронетранспортёра затих, я услышал специфический звук – этакое тихое, позвякивающее шуршание. Иногда переходящее в лёгкий скрежет и лязг. Где-то я подобное в своей жизни уже слышал. Вспомнил, где именно – в нашем времени ещё бывает, что некоторые сельские жители развешивают вокруг своего огорода пустые консервные и пивные жестянки. Банки дребезжат от ветра и таким естественным образом отпугивают от урожая ворон и прочую живность. Правда, проделывают это те, кто не только пьёт стеклоочиститель, а хоть что-то сеет у себя на огороде, а таких там, откуда я сюда прибыл, становится всё меньше и меньше, буквально с каждым годом…

А здесь с недалёкого Атлантического побережья задувал довольно сильный ветер и под его воздействием густо засыпавший окрестности рваный металл резонировал и даже, возможно, перемещался с места на место.

Для меня это было некоторым поводом похвалить себя за дальновидность. При таком шуме (если ветер, конечно, совсем не утихнет) был шанс подобраться к объекту нашего интереса практически вплотную, без риска быть замеченными. Хотя, с другой стороны, был и риск по дороге свалиться с шумом и дребезгом в какую-нибудь, набитую ржавыми железками яму и тем самым выдать себя с головой, а также переломать руки-ноги. Но я всё-таки надеялся, что сопровождавшие нас разведчики знают, что делают.

Ну а первое, что бросилось мне в глаза после прибытия на это не шибко привлекательное во всех отношениях место, торчавшая из земли метрах в пяти от дороги, слегка заржавевшая табличка (жестяной прямоугольник, приваренный к длинному отрезку арматурины) с натрафареченной чёрным по жёлтому фону надписью на двух языках, русском и английском:

«Стой! Впереди зона радиоактивного заражения!» и «Danger! Hazard of Radiation!».

Насколько я понимаю в иностранных языках, английская версия здесь не была буквальным переводом русской.

Однако никаких комментариев эта надпись не требовала, тем более что пониже надписи на табличке красовался характерный красный «трилистник», интернациональная эмблема того самого радиоактивного заражения. Именно поэтому здесь и не было забора – какой идиот полезет за подобные таблички? Разве что слепой или совсем неграмотный…

– Кстати, сержант, а какие у нас возможные варианты возвращения? – спросил я у Игнатова на всякий случай. Я этот момент как-то упустил в ходе разговоров с товарищами офицерами.

– Так ведь танки с десантом придут за нами в любом случае. Если справимся сами – после всего. А если что-то пойдёт не так – рванут после нашей радиограммы, выручать. Правда, добираться они до нас в этом случае будут с час и могут не выручить, разве что отомстят… В любом случае туда, куда мы направляемся, только на гусеничном транспорте можно быстро подъехать. Кстати, а какие у нас внешние ориентиры на местности?

– Тебе, сержант, твой старший лейтенант разве не объяснил, что там, куда мы направляемся, должен лежать большой серебристо-белый четырёхмоторный самолёт? Его фюзеляж с килем точно должны уцелеть. Это будет первый ориентир. А второй явный ориентир – я очень надеюсь, что те, кто нас сейчас интересует, не ушли слишком далеко от этого самолёта и с наступлением темноты разожгут огонь или будут включать электрические фонари, хотя бы во время работы на рации. Это тоже, по идее, должно нам помочь…

– Понятно, – сказал сержант.

Я поднял бинокль и осмотрел окрестности.

Н-да. Действительно кругом была предельно замусоренная пустошь. Как говорят наши англоязычные заклятые друзья, «бэдленд», плохая земля, лучше, по-моему, и не скажешь… В пробивающейся через бурую прошлогоднюю свежей, весенней траве действительно громоздились, образуя холмики, бугры и кочки, сплошные металлические обломки. В одном месте я различил торчащее из земли поломанное крыло двухмоторного самолёта с лишённым капота и пропеллера двигателем.