XXXII
БОМБАРДИРОВКА
Эту ночь я провел в клинике в главном корпусе. Санитары и охранники много часов кряду собирали тела умерших и выкладывали их длинными рядами в одном из помещений. Точнее, то, что от них осталось. Черный луч высосал из подопытных всю энергию, а потом иссушил их тела, оставив скелеты, обтянутые кусками горелого мяса и клочкам кожи.
Я физически не мог на это смотреть. Происходящее оказалось выше моего психологического уровня устойчивости, и полностью выбило меня из колеи.
И запах горелого мяса преследовал меня повсюду.
Константина Платоновича, единственного уцелевшего в эксперименте, увели в одну из палат. Он едва переставлял ноги от усталости, отдав все свои силы неудавшейся попытке. В мою сторону он не смотрел, старательно отводя взгляд, хотя я, пожалуй, смог бы его упрекнуть только в одном: он остался жив, а остальные — нет. Но он не прятался за спины своих вассалов, а, как настоящий боевой генерал, повел их в бой, пусть на верную смерть. И то, что он сам остался в живых, говорило только о его удаче и силе духа. Так что не мне судить императора.
Я вообще не думал, что Костас, в недавнем прошлом молодой повеса, скандалист, постоянный персонаж светских хроник, обретя власть, изменится столь кардинальным образом. Все пустое ушло из его головы, и Руссо-Пруссия обрела настоящего умного правителя, радеющего о стране, не жалеющего ни себя, ни других ради общего дела.
Будучи по убеждению монархистом, я знал, что сам не раздумывая отдал бы жизнь в подобном эксперименте, причем по собственной воле. Но меня об этом не просили. Моих умений и способностей оказалось недостаточно, здесь требовался иной талант.
Мог ли я осуждать человека, принимавшего на свою совесть жизни и смерти других, бравшего на себя полную ответственность. Нет и еще раз нет.
Я разместился в палате Грэга, на стуле рядом с его кроватью. Грэгу ввели сильнодействующее средство, и теперь он спал. Мне же просто некуда было идти.
Репортерское расследование можно было считать закрытым. Я узнал все факты, все первопричины, нашел всех задействованных лиц. Преступление было раскрыто. Вот только легче от этого не стало.
Конечно, можно попытаться обнародовать произошедшее. Возможно, Костас даже не стал бы этому мешать и сегодняшние газеты вышли бы с заголовком «Император лично казнил триста преступников во имя благой цели». Общество, как обычно, разделилось бы на две части: кто-то гневно бы протестовал против подобного произвола над личностями, другие уверяли бы, что глава государства вправе казнить или миловать, и если в этот раз он казнил, то ради высшей цели... Разгорелись бы дебаты. Возможно, протест вновь выплеснулся бы на улицы городов...
Вот только не вышло сегодня газет с подобными заголовками, а завтра, боюсь, газеты не выйдут вовсе. Время шло к полудню.
В Фридрихсграде у меня не осталось ни одного родного человека, которого стоило бы предупредить о грядущем, разве что несколько приятелей. Семья же Грэга, к счастью, уже была вывезена за пределы столицы.
Все же я воспользовался местным стационарным переговорником и набрал по очереди несколько номеров. Начал я с доктора Блюмберга, но тот лишь отмахнулся от моих путаных объяснений о предстоящей бомбардировке, заявив, что никуда бежать не собирается. Профессор Зоммер также ответил весьма невнятно, вновь упомянув часы на площади, которые странно себя ведут. Я не совсем уловил его мысль, но попрощался с четким ощущением того, что и Зоммер никуда бежать не собирается, а останется в доме и будет работать до последнего.
Не знаю, поверили ли мне остальные знакомые или приняли меня за нового пациента клиники «Зонненшайн», но вскоре я ощутил полную свою бесполезность и прекратил докучать обреченным. Да, они все были обречены, а я не мог спасти даже нескольких из них.
Даму под маской я больше не увидел. Она исчезла сразу после эксперимента, а специально искать ее, расспрашивая окружающих, я не посчитал нужным.
Я попросил Благостаева подогнать мой мехваген к клинике. Возвращаться в деревню я не собирался.
Никто не пытался удерживать меня в клинике или арестовывать. Очевидно, император отдал четкий приказ не трогать меня, позволить действовать, как я посчитаю нужным. У меня даже императорский перстень не отобрали, видно позабыв в круговороте важных событий о подобной мелочи.
Поэтому все, что мне оставалось, это коротать ночь до утра в раздумьях и самобичевании.
А с первыми лучами солнца я принял решение.
Пусть я не оказался героем, сумевшим спасти свой дом, но я могу хотя бы умереть достойно, разделив общую судьбу.
Грэг еще не пришел в себя. Слишком многое на него свалилось за эти дни, и организм балансировал на грани между жизнью и смертью.
В палату забежала молоденькая медсестра, свежая и доброжелательная. Она явно не знала о событиях минувшей ночи. Только избранные были задействованы в неудавшемся эксперименте, остальная же часть персонала просто работала, для них сегодняшний день был обычным, ничем не примечательным.
Я все не мог перестать думать о запахе горелого мяса. Он преследовал меня, обволакивал, и я вновь и вновь вспоминал ряды обгоревших трупов.
Медсестра осмотрела Грэга, сделала два укола и попросила меня выйти из палаты.
— Ему нужен покой, пусть ваш товарищ спит. Приходите вечером. Ему станет лучше. Или завтра...
Это меня полностью устраивало. Только объясняться сейчас с репортером мне и не хватало. Правда, я боялся, что до вечера не доживу.
Галантно поцеловав руку зардевшейся от смущения девушке, я вышел на улицу. Свежий морозный воздух охладил мое лицо, вытеснив из моей души запах горелых мертвецов.
Я возвращался в Фридрихсград.
Не был я отчаянным храбрецом, не был и сумасшедшим. И умирать я тоже не хотел. Просто решил, что так будет правильно.
К тому же в глубине души у меня теплилась надежда, что Костас ошибся, что никакой угрозы городу нет, как нет и корабля в космическом эфире с той стороны Луны.
Мало ли что ему там привиделось, человек он сложный, с раздвоенным сознанием. Кажется, недавно ученые ввели в обращение термин «шизофрения». Это понятие прекрасным образом описывало императора. Две личности, живущие в нем, желали разного. Поэтому и почти все его поступки носили двойственный характер.
«Эгоист» поблескивал хромированными боками на солнце. Мехваген подогнали прямо к ступеням, как я и просил. Мотор завелся с полоборота, я медленно поехал к воротам.
Погода стояла ясная, обещая чудесный солнечный день, вот только не уточняя, что далеко не каждый его переживет.
Ворота клиники открыли без малейших вопросов.
Я не встретил по дороге никого из местных высоких чинов. Даже Благостаев не соизволил проводить меня.
Дорога была свободна, никто не перегораживал колею повозками, я ехал в полном одиночестве. Но уже на подъезде к Фридрихсграду ситуация изменилась. Сначала мне навстречу попалась одна повозка, забитая перепуганными людьми. Старой кобылой правил столь же древний дед, ежесекундно понукая замученное животное. В повозке разместилось его семейство от мала до велика. Взгляд у деда отдавал безумием.
Я предусмотрительно пропустил телегу. Еще столкновения мне не хватало. Не расстреливать же бауэров из встроенной в «Эгоист» пушки. Но за первой телегой последовали и другие.
Бауэры, живущие в деревнях вокруг столицы, бежали прочь от города, побросав все свое имущество и прихватив с собой в дорогу самое ценное — самих себя и близких. И не только бауэры, горожане покидали Фридрихсград непрекращающимся потоком. Кто-то ехал на телегах или повозках, редкие богачи — на собственных мехвагенах, большинство же шли пешком.
А потом я услышал колокольный звон. Сначала — достаточно тихий, но по мере того, как я продвигался к городу, звон становился все громче. Звонили во все колокола одновременно. Такого не было еще никогда. Даже год назад, когда армия чужаков вторглась в Фридрихсград, колокола не звонили. Сейчас же тревожные переливы призывали всех и каждого бросать свои дела и спасаться бегством.
Поток беженцев только усиливался по мере моего приближения к столице. Я давно уже ехал по обочине, радуясь, что для особых колес «Эгоиста» снег не помеха. Поездка до города заняла на пару часов больше, чем в первый раз. На окраине стало совсем тяжело двигаться, хоть бросай мехваген, но я все же решил оставить при себе столь надежное средство передвижения. К центру города я добрался лишь незадолго до полудня.
Все же зря я думал об императоре Константине плохо. Он не бросил свой город, не предал людей, сразу после провалившегося эксперимента он выехал из клиники и прибыл в столицу. Эвакуация императорского хранилища и архивов началась еще ночью, а с первыми лучами солнца зазвонили в колокола.
Но времени было в обрез, все жители Фридрихсграда просто физически не успеют покинуть город, а назначенный час стремительно приближался.
Полдень — почему все плохое в моей жизни начинается именно в этот час? Середина дня — удобная точка отсчета, но я уже ненавидел эти сдвоенные стрелки на башне, словно руки, слившиеся в одну, поднятые для капитуляции вверх.
Дорогу мне преградил «страус». Железная махина стояло прямо посредине узкого проезда и вяло водила пулеметами влево-вправо. Дежурный офицер замахал на меня руками и побежал навстречу. Я вылез из салона и с удовольствием размял затекшие конечности.
— Назад поворачивай! Тут нет проезда! Не видишь, что ли? Запретная зона!
— Риттер, представьтесь! — Я махнул перед его очами императорским перстнем.
Фамильную печать знал каждый благородный человек империи. Офицер вытянулся во фрунт.
— Риттер второй категории виконт Гросс, дворцовая стража. Нас срочно бросили в город, мне лично приказано держать этот переулок под наблюдением. В центр не пускать никого. В городе введено особое положение. Вы же слышите колокола?
— Порученец по особым делам Бреннер. Колокола я слышу. Но мне нужно проехать. А вам я бы посоветовал покинуть Фридрихсград. Поверьте мне, виконт, скоро тут станет жарко...
Гросс зарделся, как девица, которой отвесили пошлый комплимент.
— Вы предлагаете мне оставить мой пост? Господин Бреннер, в другой момент я вызвал бы вас на дуэль. К сожалению, сейчас не могу себе этого позволить, но завтра ждите секундантов!
— Если оно будет, это ваше завтра, — мрачно проговорил я и вернулся в мехваген. — Убрать «страуса»!
Виконт махнул рукой водителю, следящему сквозь узкую щель бойницы за происходящим снаружи, и тот загромыхал рычагами, двигая чудовищного «страуса» в сторону.
Я не особо любил эти механические воплощения инженерного гения заокеанской корпорации «Механикс», которые Костас велел переоборудовать для собственного применения, да и сам пару раз чуть было не пострадал от них, но огневую мощь двух пулеметных стволов не мог не уважать.
Собственно, зачем я рвался в центр города? Грядущую бомбардировку можно будет наблюдать из любой точки, в этом я был уверен. И все же мне хотелось быть в центре событий и в этот раз. В последний раз.
Соборная площадь была почти пуста. Жители окрестных домов покидали город в спешке, в панике даже не заперев двери собственных жилищ, чем не преминули воспользоваться мародеры, для которых наступило настоящее раздолье.
Я видел, как весьма подозрительные личности покидают дорогие дома с котомками за спинами, но ни полицейские силы, ни особые армейские подразделения, экстренно вызванные в город, воров не останавливали — видно, не имели такого приказа. Да и сейчас, ближе к полудню, я видел все меньше и меньше представителей власти на улицах — думаю, Костас отдал всем четкий приказ к назначенному часу отступить к окраинам, а то и полностью покинуть столицу.
На месте воров я бы задумался. Если уж полиция бежит прочь сломя голову, то нет ли подвоха в гостеприимно распахнутых дверях состоятельных горожан.
Впрочем, не все благонадежные жители Фридрихсграда бежали. Некоторые рестораны и маленькие кафе были все еще открыты, и люди неспешно пили кофе, глядя на вакханалию, творящуюся вокруг. В основном то были старики, которым просто некуда было бежать, да и незачем, но встречались и люди помоложе, женщины в том числе.
Значительная часть населения проигнорировала тревожные колокола и призывы представителей власти. Некоторые по извечной привычке не доверять ни в чем властям предержащим, и если те кричат «беги», то, наоборот, сидеть на месте и не двигаться, другие — в силу иных личных обстоятельств, а кто-то и попросту решил, авось обойдется.
Четверть населения Фридрихсграда — это больше миллиона человек. И они все были обречены на гибель, если верить императорскому прозрению (или, другими словами, разведданным, полученным весьма сомнительным путем).
Некоторые горожане сбивались в группы и пытались противостоять ворам и мародерам. В таких случаях преступники предпочитали отступить без боя — в городе сегодня полно было мест, где можно поживиться, не подвергая себя риску, если наплевать на все предупреждения святой церкви и светских властей.
Кстати, интересно знать, покинул ли Фридрихсград его духовный глава — кардинал. Наведаться, что ли, в собор? На самой верхней его точке открывается чудный вид на город. Где, как не там, встречать конец света!..
Идея была не лучше и не хуже других вариантов, приходящих мне на ум. Еще можно было напиться в одиночку, но, поразмыслив, я все же решил попробовать попасть в собор. Если кардинал Дунстан не полный изверг (а в этом я его никогда бы не обвинил, несмотря на сложный характер главы церкви), то он позаботился и о своих людях, приказав им покинуть территорию. А значит, круглосуточно охраняемый, практически неприступный собор сейчас столь же открыт для нежданного посетителя, как и жилище обычного горожанина.
В любом случае, у меня имелось письмо отца Климента с просьбой о визите. Я совсем в суматохе забыл об этом послании, но ведь нельзя оставлять незавершенными собственные дела, не так ли?
Порывшись в карманах, я нашел изрядно потрепанное, но еще вполне читаемое письмо. Что же, сейчас самое время для последнего светского визита.
«Эгоист» я оставил в темном переулке, кончающемся тупиком. Сюда вряд ли кто-то полезет по собственной воле, так что я надеялся найти мехваген на этом же самом месте... если вдруг до этого дойдет. Хороший механизм, я весьма привык к нему за эти дни.
К моему большому удивлению, церковная братия не разбежалась, но ворота были широко распахнуты, собор принимал всех желающих очистить душу перед смертью.
Я схватил за рукав пробегавшего мимо с деловым видом монаха.
— Послушай, хм, любезный, как бы мне увидеть отца Климента?
— По какому вопросу? — привычно полюбопытствовал монах.
— Думаю, по неотложному. — Я бросил короткий взгляд вверх, в небеса, но монах намек понял. Не знаю, как их сегодня инструктировали и чего они ожидали, но паники в его глазах я не заметил.
— Следуйте за мной.
Климента мы застали за работой. Он сидел в полном одиночестве в библиотечном зале и писал письмо. Увидев меня, он отложил перьевую ручку в сторону, махнул рукой монаху, отпуская его, и поднялся мне навстречу.
— Кирилл Бенедиктович, очень рад вас видеть! Вы откликнулись наконец на мое приглашение! Давайте-ка по-светски...
Рукопожатие вышло крепким.
— Да я бы и раньше заскочил, но все, знаете ли, дела...
— Понимаю. А сегодня, значит, дел у вас нет?
Я пожал плечами:
— До обеда я совершенно свободен.
— Вы в курсе происходящего?
— Относительно, — не стал лукавить я. — По данным императора, сегодня Фридрихсград сотрут с лица земли. И случится это с минуты на минуту.
— Об этом я и хотел с вами поговорить, посоветовать по старой дружбе покинуть столицу вместе с близкими... Все случится в полдень, если быть точным.
Я лишь кивнул, ничего нового он мне не сообщил.
— Вы все знали, и все же вы здесь?
— И вы тоже.
— Тут мой дом. Я тут родился, тут и умру, — просто ответил Климент. — Между прочим, кардинал тоже в своих покоях. Молится за всех нас!
— Не очень-то это помогает, — съязвил я. Климент нахмурился, и я поспешил сменить тему. — Ему давно сообщили?
— Девять месяцев назад. Тогда Константин Платонович поделился информацией в первый раз. Мы помогали, чем могли. Искали и свои пути решения проблемы. К сожалению, не нашли.
— Значит, город обречен?
— Боюсь, что так.
— Если у вас было столько времени, почему же никто не удосужился подготовить нормальную эвакуацию? Почему ни кардинал, ни император и пальцем о палец не ударили заранее? Почему колокола забили только сегодня?
— Император своим словом гарантировал, что все будет хорошо, что он знает метод. А сегодня император прислал с фельдъегерем записку: «Эксперимент провалился. Город не спасти».
Очередная самонадеянность Костаса вылилась в новые человеческие жертвы. Не таким уж и мудрым правителем он пока стал.
— Вижу, вы заняты, отец Климент. Не буду задерживать. Рад был повидаться напоследок. У меня одна просьба — могу я пройти на крышу? Там открывается прекрасный вид на город. Понаблюдаю за зрелищем оттуда.
Как ни странно, Климент нашел мое странное пожелание вполне естественным и не счел его бредом сумасшедшего. Он прошел к одному из дальних стеллажей, ловко отодвинул его в сторону, открыв проем тайного хода.
— Удачи вам, Кирилл Бенедиктович! Рад был нашему знакомству!
Мы обнялись, расставаясь, вероятно, навсегда.
Зачем же он звал меня, только лишь чтобы предупредить?
Витая лестница вела наверх, время от времени делая остановки на площадках перед закрытыми дверьми. Но секреты собора меня не интересовали, я стремился на крышу. Я уже один раз был на самом верху собора, в тот день, когда я убил подселенца, но этот ход вывел меня на другую сторону крыши.
В любом случае, отсюда вид был не хуже.
Я выбрался на открытую площадку как раз вовремя.
Зимнее солнце висело прямо над головой, крыши домов внизу блестели на свету и переливались, играя бликами. Над домами почти нигде не клубился дым. Сегодня почти не топили, сегодня люди бежали прочь в панике, стараясь спасти свои жизни.
Неподалеку городские часы пробили полдень.
И ровно с двенадцатым ударом высоко в небе появились кометы. Их было много — несколько десятков, может, сотня. Казалось, все они несутся прямо на меня, оставляя за собой в небе светящиеся шлейфы.
Поднимался гул, нарастающий с каждой секундой. Воздух завибрировал от напряжения, кометы слепили глаза. Я прикрыл лицо рукой, но все же продолжал смотреть сквозь пальцы на приближающуюся смерть.
Это было страшно. Безысходность и безнадежность. Полное понимание собственной ограниченности, никчемности и бесполезности. Я ничем не мог помочь ни себе, ни окружающим. Я никого не мог спасти. Я и сам не мог спастись.
Человек вовсе не царь природы. Человек не царь даже себе самому. Мы всего лишь частицы мироздания, и что мы есть, что нас нет, само мироздание от этого никак не страдает.
Мне кажется, большинство из тех, кто успел покинуть город, но не выбрался достаточно далеко за его пределы, погибнут тоже. Слишком много комет, слишком они крупные. Радиус поражения будет выше предполагаемого.
Чуждый разум направил их сюда. Направил, чтобы отомстить за прошлое поражение, чтобы стереть непокорных с лица земли, уничтожить, вырезав под корень.
Стоила ли жизнь Адди гибели города? Сейчас, в последние минуты своей жизни, стоя на крыше собора, я размышлял, правильно ли сделал, когда оставил мальчику жизнь. Поступил бы я так же, зная, чем все закончится? Я не был уверен в ответе.
Грэг чувствовал нечто схожее, и под действием укола его разум принял решение убить ребенка. Он и сам этого еще не осознал, но Грэг реально пытался задушить Адди. Теперь я был в этом полностью уверен.
На войне я несколько раз попадал под бомбардировки. Зажигательные снаряды сбрасывали на позиции с дирижаблей, нанося этим огромный ущерб. Я помнил, как это — лежать в окопах и ждать, упадет ли снаряд на твою голову или на голову твоего товарища, ловить свистящие звуки падающих бомб, стараясь определить, по твою ли душу она летит...
Поэтому я мог представить, какой урон нанесут метеориты чужаков. Запущенные из глубин эфира, разогнавшиеся до неимоверной скорости, каждый их удар о землю будет сопровождаться мощнейшим взрывом.
Никогда прежде не было в нашем мире такой силы. История пишется сегодня. Десяток метеоритов сотрут город с лица земли, сотня — уничтожит все вокруг на десяток километров, оставив после себя лишь выжженные земли, пустоши, в которых никто и никогда более не поселится.
Через четверть часа, когда первый управляемый снаряд-метеорит достигнет цели, начнется ад на земле. Дома будут складываться как картонные коробки, после чего их снесет ударной волной, они посыплются, как костяшки домино, выстроенные одна за другой.
И жар чистой, высвобожденной от удара и взрыва энергии уничтожит все живое вокруг.
От города останутся только кратеры в несколько километров диаметром и руины.
Я присутствовал при начинающемся конце света. Жаль, что я никогда не верил в сверхъестественные силы. Сейчас помощь всевышнего не помешала бы нам всем...
С моей площадки я прекрасно видел посольство фогелей. Лишь только кометы появились в небе, как над посольством закрылся энергокупол. Валер заперся дома.
Эти-то наверняка спасутся, как и другие, укроются под куполом, выживут. Вот куда надо было направлять беженцев, но вряд ли фогели приняли бы их. Каждый сам за себя!..
Внезапно из-под купола посольства в небо вылетело нечто, будто огромный камень, выпущенный из катапульты. Я бы принял это существо за гигантскую птицу, но это был фогель — летающий фогель! Но ведь они не могут летать, у них нет крыльев, они атрофировались в процессе эволюции.
Но у этого фогеля крылья были, причем какие — широченные, мощные, он расправил их, ловко выравнивая полет, и через мгновение стремительно спланировал к моей площадке.
Я даже не успел ничего сделать, как фогель подхватил меня своими тоненькими, но неожиданно сильными руками-ветками и поднял в воздух.
Я затрепыхался в его хватке, как невинная девушка, попавшая в объятия опытного обольстителя.
— Бреннер, не дергайтесь, могу уронить!
Это был Валер, мой наниматель, об интересах которого я должен был печься, но который в итоге сам спасал меня. Если, конечно, он не хотел поднять меня повыше в небо и бросить оземь...
Дергаться я перестал. Валер вздохнул с явным облегчением и спикировал к посольству. Непреодолимый энергобарьер на мгновение пропал, пропуская нас под свой покров.
Мы приземлились на крыше. Валер выпустил меня из рук, и я, едва удержав равновесие, по инерции пробежал еще несколько шагов вперед.
Валер быстрым движением скинул крылья — они оказались искусственными, механическими, и шагнул ко мне, нависнув надо мной всем своим длинным, нескладным телом.
Респиратор закрывал его лицо, затрудняя речь, но я все же разобрал его слова:
— Бреннер! Еще есть шанс! Ты можешь все остановить. Я знаю способ!
