Козыри были бубны.

– В простого, переводного? – хмуро спросил Устин Вавилосов. Компания все больше ему не нравилась.

– В простого, – сказал Брон.

– Мы люди простые, – объяснил Выморков, извлекая чиненые-перечиненные очки.

– У кого двойка?

– Дальше, дальше, – Ши в очередной раз закашлялась и схватилась за грудь.

– Тройка? Четверка? Пятерка?..

– У меня шесть, – сообщил Горобиц.

– Ходи… – Ши, продолжая кашлять, прикрылась карточным веером и замахала рукой. За окном зашуршал дождь.

Перед Холомьевым шлепнулся лукавый гриф, означавший валета.

– Ого! – тот шмыгнул носом и выбросил русалку с гребнем.

– Еще тебе, – Выморков выпустил нового грифа.

– Медведь.

– Ведмедь.

– Туз.

Туз был глазастый: одинокое око на фоне сердечка. Брон заглянул в свои карты и полюбовался таким же одноглазым крестом. Глаз подмигнул, и Брон помотал головой.

– Бито.

Карты Выморкова отражались в очках, можно было подглядеть, но заглядывать в глаза Брата Ужаса никто не спешил.

– Получите, – Холомьев изящным жестом бросил двойку.

– Так на что же мы играем? – не унимался Вавилосов.

Ши уже отдышалась.

– Я же сказала. Играем на игру. На сценарий. Когда все будут сидеть голые, играется последняя партия, двенадцатая. И выигравший объявляет тему…

Она выпила водки.

– Голые? Почему – голые?

– Ну, надо же сперва подготовиться. Первый десяток партий – на раздевание каждая.

– Потом облачимся сообразно мыслям, – кивнул Брат Ужас.

Сердце Вавилосова забилось, атакованное грифом. Думая о Ши, он издал для порядка сомневающийся всхрюк и уткнулся в карты.

Спикировала черная десятка. Устин пустил ей кровь, бросив бубну. Ему хотелось проиграть первым.

– Да возьми! – азарт уже начал куриться. Со всех сторон к Вавилосову полетели разномастные птицы. Выморков попытался сжульничать: снова сунул медведя, но обман был тут же замечен.

Ему погрозили пальцем.

– Принимаю, – вздохнул Брон. Дела его были неважные, и он раздумывал, что снимет с себя в первую очередь.

Но проиграл не он, первым в дураках оказался Выморков.

– Ведмедь! Ведмедь! Ведмедь!.. – он начал лупить карту за картой, но глазастым крестом подавился. – Добре, заголюсь… – пробасил он, оставшись с носом, и через голову стянул чавкающую рубаху. Розовая грудь, начисто лишенная волос, была испещрена красными точками.

– То клещ, – повинился Выморков и поскреб в животе ногтем.

Вавилосов смотрел на него с ужасом. Через секунду-другую он нагнулся к Брону:

– Знаешь, что?.. уведи их всех, как только будет можно. И сам уйди. У меня простыни еще бабушкины…

Но Ши не дремала.

– Лапа, раздай пока, – попросила она молчаливого Горобца. – Мне надо отлучиться. Хозяин, где тут у тебя…

Устин повел ее на двор. Горобиц раскидал карты и, хмурясь, воззрился на густеющие тени. Полуголый Выморков сладко потянулся, зевнул и выдохнул. Холомьев расширил ноздри и тоже нахмурился, вспомнив о чем-то былом.

Брон наполнил стопку и выпил, ни с кем не чокаясь и никого не приглашая.

Карты Ши лежали без дела.

Пятью минутами позже Горобец удивленно взглянул на часы.

– Обожди, – Выморков заметил его взгляд. – Пускай полюбятся. А то хозяин брезговать начал.

– А-а, привораживает, – кивнул тот и надкусил сухарь.

Познобшин сжал кулаки. Он с самого начала знал, что будет дальше, но думать об этом не хотел и тайно мечтал опоить сотрапезников. Этим, правда, все равно было не выкинуть из песни непьющего Выморкова. Брону оставалось надеяться на вкус Ши; он догадывался, что клещи ее не тревожат.

– Десять сетов, – прикинул Холомьев, чтобы разогнать мучительную тишину. – Нас шестеро. Полное обнажение группы состоится лишь при условии, что каждый дважды останется в дураках и будет всякий раз раздеваться наполовину. Ничего не получится.

– Получится, мил человек, – возразил Выморков. – Картишки непростые: лягут, как положено.

– Причем тут картишки, – нервно вмешался Горобиц. – Вот только мистики мне не надо. Я сюда не за мистикой пришел.

– Неужели? – удивился Холомьев. – А за чем же?

– Отвлечься, – буркнул седой, барабаня пальцами по картам. Дождь ему вторил. – Побуду сперва тем, потом этим… Только б не таким, как теперь.

Брон встал из-за стола и начал прохаживаться. Вновь навалилась тоска скорее бы уж вышли дурацкие сеты. Все те же люди, как ни крути, тот же чай, сухари, варенье, все прежний взгляд на небо и землю. Несмотря на выпитое, он был совершенно трезв и старался ни о чем не думать, но, желанию вопреки, в незамутненном сознании возникла ясная картина всего возможного человеческого опыта. Вот так я буду мыслить, так буду видеть, узнаю то, узнаю се – и привет? Нет, невыносимо. Не нужно глубже, не нужно дальше, дайте иные критерии оценки, разрешите отступить и посмотреть, как в Эрмитаже, на чужое свое, измените мне восприятие… поднимите мне веки…

Послышались шаги, дверь отворилась, и Ши, как ни в чем не бывало, заняла свое место. Следом возник Вавилосов; у него был вид человека, навсегда потерявшего детство.

– Козыри червы, – Ши откашлялась в кулак и взяла сигарету. – У кого двойка?

– У меня. – отозвался Устин, глядя в карты и не смея поднять глаза.

Холомьев подтолкнул к нему водку.

– Медведь, – объявил Вавилосов.