Часть 4. Путешествие Марка Твена в Гавану

«Ну, вот и все, решение переехать в Югороссию принято, и жизнь моя снова круто изменилась», – думал я, размышляя о том, что взять с собой в дальнюю дорогу, а что оставить здесь, возможно, навсегда.

А дело было так…

Когда я прибыл в Нью-Йорк, то прямо за таможней меня уже поджидал Джим Гордон, один из секретарей Уайтлоу Рида.

– Мистер Клеменс! – воскликнул он, взмахнув руками, словно экспрессивная дама. – Очень рад вас видеть! Некто Огастас Лаури прислал нам телеграмму о том, что вы прибудете на борту «Ошеаника». Как ваша поездка? Как прошло ваше Рождество в Ирландии?

– О Рождестве в Ирландии, – ответил я ему, доставая из саквояжа бумаги, – как раз моя последняя статья, которую я написал уже на борту корабля.

Джим кивнул, забирая у меня чистовой экземпляр статьи.

– Все остальные ваши статьи я прочитал по долгу службы, как только их принесли с телеграфа, – сказал он, – но должен вам сказать, что, несмотря на то что наши телеграфисты исковеркали каждую из них, как могли, все они мне очень понравились. А мистер Рид попросил вас навестить его прямо сейчас. Он хотел бы сводить вас в «Делмонико’с» и отпраздновать ваше возвращение. Но сначала давайте поедем к нему.

– Джим, – поинтересовался я, – а когда можно будет попасть в Хартфорд?

– Вы знаете, мистер Клеменс, – ответил он, – в семь часов утра уходит утренний поезд на Нью-Хейвен и Хартфорд, причем спальный вагон первого класса пойдет прямо до Хартфорда. С вашего позволения, я уже купил вам билет. О багаже не беспокойтесь – мы его доставим прямо в вагон!

– Спасибо, Джим, – я поблагодарил его. – А нельзя ли послать Оливии телеграмму, что я уже нахожусь в Нью-Йорке?

– Мистер Клеменс, – ответил Джим, – мы это сделали в тот момент, когда «Ошеаник» показался на горизонте.

– Спасибо, Джим, – кивнул я. – Сейчас я попрощаюсь со спутниками по путешествию, и мы поедем.

Пока носильщики загружали мой багаж в один из экипажей, я возвратился к таможне. У дверей стояли Джим Стюарт и Катриона, и я услышал конец их разговора.

– Катриона, если я вернусь… – сказал Джим.

– Когда ты вернешься, милый, – нежно произнесла Катриона.

– Когда я вернусь, – повторил за Катрионой Джим, – то попрошу тебя стать моей женой! Золотых гор я тебе не обещаю, но я неплохой инженер, и без куска хлеба мы не останемся.

– Глупенький, – ответила Катриона, – у меня умерла недавно тетя Агнес и оставила мне столько денег, что жить мы будем вполне безбедно. Конечно, я согласна.

Тут из здания послышался голос миссис Кэмпбелл.

– Катриона! – скрипучим дискантом кричала старая карга. – Катриона! Где ты?!

– Здесь я, тетя! – откликнулась Катриона. – С мистером Стюартом и мистером Клеменсом.

– Пусть они тебе помогут нанять извозчика! – крикнула миссис Кэмпбелл. – Крытого! А то холодно в наших бывших колониях…

– Катриона, давайте я об этом позабочусь, – сказал я и вернулся к Джиму Гордону.

Тот, услышав мою просьбу, произнес:

– Я думал, что у вас будет намного больше багажа, поэтому у нас один лишний экипаж. Вот, Джонни, – Джим показал на рыжего кучера одного из экипажей, – он отвезет ваших новых знакомых.

Миссис Кэмпбелл сначала не хотела идти в экипаж к явному «ирландскому паписту», но смилостивилась, узнав, что эта поездка будет бесплатной, разумеется, за исключением чаевых.

Я распрощался с Фионой и Катрионой, а потом обнял своего нового друга за плечи:

– Джим, надеюсь, еще увидимся. Двери моего дома для тебя всегда открыты. Кстати, на свадьбу не пригласишь?

– До свадьбы еще дожить надо! – ответил Джим. – Но если она будет, то тогда, конечно, приглашу!

Уайтлоу Рид, увидев меня, сразу достал бутылку дорогого шампанского, на что я сказал ему:

– Лучше попробуйте вот этого вина.

И достал из своего саквояжа бутылку крымского. Через десять минут мистер Рид уже строил планы на то, как он будет это вино импортировать, потому как «лучшего вина он ни разу не пробовал». А потом мы перешли к делу.

– Сэм, ваши статьи пользуются бешеным успехом, – с удовлетворением произнес мистер Рид. – Множество других газет, от Мэна до Калифорнии, уже купили право перепечатать их, пусть даже с месячной задержкой. Поэтому я решил выплатить вам дополнительный бонус в размере четверти от оговоренной суммы. Вот чек, а вот и все номера газет. Вы, кстати, хотели написать еще одну статью из Корка? Деньги за нее тоже уже включены в чек.

– Она уже у вашего секретаря, – сообщил я ему.

– Ну, вот и отлично, – воскликнул Уитлоу Рид. – Джим, пусти ее в набор. Сэм, саму газету я вам пришлю, как только ваша статья выйдет. А теперь давайте пойдем праздновать в «Делмонико’с»! Да, кстати, надеюсь, что это не последний заказ, который вы для нас выполнили!

Обед был замечательным, бренди тоже, и кроме того, я подарил Риду коробку гаванских сигар, купленных мною в Константинополе. После ужина мы продегустировали две из них. Потом меня отвезли в гостиницу, где вечером ко мне пришел Герман Мелвилль, с которым мы проговорили почти до полуночи, а наутро за мной заехал извозчик и отвез на вокзал, и уже вечером Оливия с девочками встречали меня в заснеженном Хартфорде.

Первый вечер дома был поистине волшебным, тем более подарки всем очень понравились. А вот наутро Оливия вдруг спросила меня:

– Милый, ты ночью во сне много кричал – такого с тобой раньше никогда не было. Что с тобой случилось?

Я не хотел ей рассказывать про Корк, но пришлось. Выслушав меня, Оливия долго сидела молча.

– Здесь писали про подавление мятежа где-то в Ирландии, – наконец сказала она, – но мне почему-то казалось, что это было далеко от тех мест, где был ты. Тем более писали про то, как английские солдаты защищали местное население от бандитов. А то, что ты рассказал, чудовищно – и правда оказалась совсем другой, чем то, что было написано в газетах.

– Милая, – ответил я, – я все это прочувствовал на своей шкуре. Но мне-то ничего, а вот как насчет убитых, избитых, покалеченных, изнасилованных?

Я давно не видел жену такой печальной – наверное, с самой смерти моего сына, Лангдона, в тот проклятый день пять с лишним лет назад…

– Милый, – произнесла она, – ты просто обязан про это всем рассказать.

Я вручил ей черновик моей «Изнасилованной Ирландии», поскольку чистовой экземпляр был у Уайтлоу. Оливия прочитала его и вдруг горько заплакала.

– Я представила себе плотника и его невесту, – прорыдала она сквозь слезы, – молодые, радостные, у них вся жизнь была впереди. И потом такое…

– Уайтлоу обещал прислать нам экземпляр газеты, когда статья выйдет, – сказал я. – И есть надежда, что ее перепечатают по всей Америке, как и другие мои статьи.

Но прошла неделя, а газета все не приходила. И тогда мы решили съездить в Нью-Йорк. Оливия собиралась за покупками, поскольку денег после моей поездки в Югороссию у нас было более чем достаточно, а я отправился к Уайтлоу. Он меня встретил радушно, но почему-то все время старался не смотреть мне в глаза.

И когда я его прямо спросил про статью, он смущаясь сказал:

– Вы знаете, Сэм, ко мне приходил человек из «Дрексел, Морган & К^о» и потребовал, чтобы статья не печаталась. У них, видите ли, деловые интересы в Англии могут пострадать в случае ухудшения наших отношений с Империей. А они у меня одни из главных инвесторов. Их человек сказал, что уже ваша статья про Лондон навлекла на себя гнев Уайтхолла. Так что вашу статью о событиях в Корке нам пришлось изъять из номера.

– А нельзя ли мне ее тогда у вас выкупить и отдать в другую газету? – спросил я.

– Нет, и не просите, – ответил Уайтлоу. – Не могу. Вот если отношения с Англией ухудшатся, то мы ее, конечно, напечатаем.

Я лишь пожал плечами и вышел вон, подумав, что господа Дрексел и Морган, очевидно, научились уже вести дела с покойниками, ибо Британия уже считай, что мертва, и только слепец может этого не заметить. Оторванная от своих колоний, она засыхает, как дерево, у которого подрубили корни.

В тот же вечер мы с Оливией сели ужинать в гостиничном ресторане. И когда она узнала, что статья опубликована не будет, то сказала мне:

– Милый, ты мне как-то говорил, что югороссы предлагали тебе работу?

– Да, милая, – кивнул я.

– Так я не против, – улыбнулась Оливия, – теперь уже не против. Ты говоришь, что нашим девочкам там будет хорошо?

– Думаю, что детству в Югороссии можно только позавидовать, – я вспомнил смеющихся и играющих детей в саду неподалеку от бывшего султанского дворца, и нарядно одетых женщин. – Да и твои болезни там тоже легко вылечат. У них медицина совсем на другом уровне, чем у нас.

У бедной Оливии была легкая форма туберкулеза и целый букет других проблем. Услышав последнее, она решилась:

– Ну тогда я тем более согласна.

На вокзале было окошко, откуда можно было отправить телеграмму. Моя была послана в Константинополь, на адрес одного тамошнего издательства. В ней я написал, что хотел бы опубликовать у них свои новые произведения. И когда мы прибыли в Хартфорд, то нас уже ждала ответная телеграмма – для нас уже куплены билеты на пароход, который двадцать пятого января отправляется из Нью-Йорка на Кубу, а уже в Гаване югороссы встретят нас прямо у трапа.

Сэр Говард старательно чистил трубку. Казалось бы, все было как обычно – и щегольский, с иголочки, фрак от лучшего портного с Севиль-Роу, и портреты ее величества и сэра Роберта Пила на стенах, и полуулыбка на лице самого сэра Чарльза. Но его подчиненные хорошо знали, что трубку он чистит только тогда, когда чем-то недоволен. Очень недоволен.

Наконец сэр Говард прекратил свое занятие и поднял голову.

– Получается, что мы упустили Мак-Сорли… – подчеркнуто ровным голосом произнес он.

– Получается, что так, сэр Говард, – согласился сэр Роберт. – Я просил полицию Белфаста понаблюдать за ним, но не предпринимать никаких действий, пока я туда не прибуду лично. Но наши друзья решили проявить ненужное рвение и задержать Фергуса еще до моего приезда. Выслужиться, если говорить откровенно. И не нашли ничего лучшего, чем послать туда бобби в форме. Мак-Сорли, судя по всему, ушел за пару минут до их появления. На столе стояла полупустая кружка пива, что само по себе полный нонсенс для ирландца. А еще там была наполовину съеденная миска похлебки – еще горячая.

– А где его жена? Дети? – поинтересовался сэр Говард.

– Детей у Мак-Сорли нет, – ответил сэр Роберт, – а вот жена уехала от него сразу после Рождества. Я, конечно, узнал адрес его тещи – она живет в Баллимина, и навестил ее, где, как я и ожидал, сумел поговорить и с самой миссис Мак-Сорли. Она рассказала мне, что в то самое утро встретила Мак-Сорли в компании некой особы, «страшной, как англичанка» – сэр Говард, простите, я всего лишь передаю ее слова, – «худющей, как жердь, со слишком маленьким носом, рыжими волосами весьма непривлекательного оттенка и отвратными водянисто-зелеными глазами». Конечно, под подобного рода описание подходят несколько десятков тысяч девушек в одном только Белфасте. Миссис Мак-Сорли весьма подробно описала гардероб этой дамы – вот здесь я все записал. Но он ничем не отличается от одежды большинства местных молодых католичек из не слишком богатых семей. Единственная примета, которая могла бы помочь – родинка справа над уголком губ, но настоящая она или приклеенная, миссис Мак-Сорли не заметила. Да, и еще – царапина на левой щеке, нанесенная миссис Мак-Сорли. Кстати, именно после этого наша добродетельная супруга и уехала к маме в ожидании, что Мак-Сорли приползет к ней на коленях. Ожидает до сих пор… А незнакомую даму, схожую по приметам с той, в районе, где обитает Мак-Сорли, соседка видела всего один раз – как раз на второй день Рождества. Обычно там незнакомых людей не бывает, и любого незнакомца она бы заметила сразу, поскольку имеет привычку все время пялиться на прохожих из окна. Более того, она уверяет, что сам Мак-Сорли в последние дни оставался дома, и если куда и выходил, то ненадолго, и каждый раз возвращался с покупками.

– Интересно, – задумчиво произнес сэр Говард. – А что обнаружили у него дома?

– У него дома мы не нашли ни малейших следов пребывания какой-либо женщины, кроме самой миссис Мак-Сорли, – ответил сэр Роберт.

– Да, – задумчиво сказал сэр Говард, – похоже на то, что дама была не любовницей, а связной. И Мак-Сорли было на руку, чтобы жена уехала… И что, никто-никто ничего не заметил, когда полиция приходила по его душу?

– Нет, – развел руками сэр Роберт и объяснил: – Нас там и раньше не очень-то любили, все-таки они католики. А после Корка нас теперь там просто ненавидят. Можно, конечно, было бы арестовать весь квартал и выбить из них показания. Но, сами знаете, в тамошней полиции никто не умеет работать… Есть у меня, конечно, несколько людей, но они задействованы не по этой линии. Впрочем, и соседку мы разговорили, и про тещу узнали.

Сэр Говард кивнул.

– Да, сэр Роберт, – расстроенно произнес он, – я уже поднимал вопрос перед виконтом Кроссом о том, что нам необходимы собственные люди в городах Ирландии. Но он все время отвечает мне, дескать, и на Ирландский стол он с трудом выбил деньги, а уж на людей в Ирландии финансирования не предусмотрено, кроме той капли, которую нам выдают для оплаты осведомителей. Вас лично я ни в чем не виню – вы сделали все, что могли.

– Сэр Эндрю, может быть, вы что-то добавите?

– В Корке все обстоит намного хуже, чем я предполагал, – ответил сэр Эндрю. – Многие районы попросту превратились в сплошные обгорелые развалины. Точное число убитых до сих пор неизвестно, но их как минимум на порядок больше, чем те цифры, которые мы получили от военного министра. Число искалеченных точно так же на порядок больше, а просто избитых – даже боюсь себе представить. Женщин было изнасиловано не менее двух сотен. Потери с нашей стороны: двое получили пули по ошибке от своих, двое утонули после того, как разгромили ирландский кабак и основательно там напились дармовым виски, и еще произошло три самоубийства на почве чрезмерной впечатлительности вчерашних сельских парней из глубинки.

– То есть от рук ирландских мятежников не погиб никто? – уточнил сэр Говард.

– Вообще никто, – подтвердил сэр Эндрю. – Более того, как я вам уже докладывал, нет ни единого факта, подтверждающего то, что там планировались какие-либо вооруженные выступления.

– Да, именно так. Потому-то мы и решили побеседовать с Мак-Сорли, – кивнул сэр Говард. – А как этот, как его, О’Малли?

– Дом его сгорел вместе с голубятней, а сам он исчез, – ответил сэр Эндрю. – Вполне возможно, что он погиб – многие тела солдаты попросту сбросили в ямы и закопали. Потому-то так много местных жителей числятся пропавшими без вести. А может быть, он ушел к своим. В Дублине мы наведались к тамошнему голубятнику, Элайасу Свифту. Сам Свифт сумел бежать, но бумагу, такую, как у Мак-Сорли, мы нашли и у него. Вот она.

И сэр Эндрю протянул сэру Говарду свернутый в трубочку листочек папиросной бумаги.

Тот прочитал:

Сэр Говард задумался, после чего произнес:

– Сдается мне, что и там и там мы имеем дело с дезинформацией. Похоже, что наши враги всего лишь хотели узнать – кто именно из них был предателем. И никакого восстания в Корке не должно было быть. А в результате этого мы получили залитый кровью Корк и ненависть католиков по всей Ирландии. Среди них много тех, кто до того был лоялен по отношению к ее величеству… И самое страшное, что наша пресса поддержала армию, а армия сейчас на коне. Я предупреждал и правительство, и парламент, но там полностью одобрили действия в Корке. Разве что граф Коркский выступил с гневной речью в Палате лордов, – но добрая половина лордов тогда попросту ушла с заседания, а другие сидели и зевали – сам был тому свидетелем… Мне это напоминает императора Нерона, который играл на своей скрипочке, пока горел Рим…

– Сэр Говард, – сэр Эндрю решил поправить своего шефа, – Нерон играл не на скрипке, а на лире…

– А вот это, – строго сказал сэр Говард, – совершенно не важно. Важно лишь то, что с подобным подходом наших властей Ирландия однажды полыхнет от края до края, и, чтобы потушить этот пожар, придется потратить немало сил и пролить много крови. Виновными же во всем правительство сделает именно нас с вами. И тогда полетят головы. Вы меня понимаете?

– Да, сэр Говард, мы все поняли, – кивнул сэр Роберт, – и постараемся сделать все, чтобы этого не произошло.

Август Тиссен, который уже в тридцать шесть лет был владельцем второй по размерам стальной империи Германии и первого в мире вертикально интегрированного холдинга, хозяин шахт, заводов, железных дорог и пароходов, в жизни выглядел как обычный буржуа средней руки: поношенный и немного помятый темный костюм, видавший виды котелок и жесткое выразительное лицо, больше подходящее не миллионеру, а какому-нибудь участнику боев без правил.

– Добрый день, герр Тамбовцев, – вежливо поздоровался Август Тиссен, приподнимая котелок.

– Добрый день, герр Тиссен, – ответил Тамбовцев на неплохом немецком языке. – Очень рад, что вы приняли мое приглашение. Знакомьтесь – это герр Воронов, доктор технических наук и глава промышленного департамента нашего правительства.

– Очень приятно, герр Воронов, – Тиссен сделал полупоклон в сторону представленного ему члена правительства Югороссии. – Но, герр Тамбовцев, не могли бы вы перейти к тому делу, ради которого вы меня сюда пригласили.

– Хорошо, герр Тиссен, – кивнул Тамбовцев, – дело, ради которого мы вас пригласили, заключается в том, что нашим правительством принято решение организовать ряд совместных предприятий с участием немецкого капитала. Нашим вкладом в это дело будут новые технологии, с вашей – квалифицированные рабочие и инженеры.

Выслушав Тамбовцева, Август Тиссен задумался.

– Ну что ж, герр Тамбовцев, – сказал он, – в принципе, ваше предложение вызывает у меня интерес. Всему миру известно, что Югороссия – настоящий кладезь разных промышленных секретов. Но почему бы вам самим не заняться их внедрением? Неужели дело только в недостатке финансов?

– Совсем нет, герр Тиссен, – ответил Тамбовцев, – средства для запуска производства мы найти можем. Не так много, как нам бы хотелось, но деньги у нас есть. Однако, как вы знаете, финансы в производстве – это далеко не самое главное. Инженеров и конструкторов, которые и являются носителями новых технологий, имеется в Югороссии в достаточном количестве. Но, кроме них, для развития производства требуется наличие опытных техников и квалифицированных рабочих, которых у нас пока еще мало. Кое-кого из них мы пригласим из разоренной блокадой Англии. Но этого явно недостаточно. Такие рабочие и инженеры с нужной для нас квалификацией и отношением к порученному им делу имеются в настоящий момент только в Германии, и в частности, на предприятиях вашего концерна. Вы удовлетворены моим ответом на ваш вопрос, герр Тиссен?

– О, да, герр Тамбовцев, – кивнул Тиссен, – я вполне удовлетворен. В принципе, если предложенные вами технологии будут того стоить, то я могу пойти на подписание предложенного вами соглашения.

– Думаю, что вы не прогадаете, герр Тиссен, – улыбнулся Тамбовцев, – впрочем, все технические детали можно обсудить с господином Вороновым.

– Начнем с того, что касается металлургии, – сказал Воронов. – Мы выкупили патент господина Бессемера в той его части, где говорилось о производстве стали из чугуна путем его продувки чистым кислородом. Без установки по промышленному производству кислорода этот патент ничего не стоит.

– Да, – задумчиво произнес Тиссен, – мои инженеры пытались решить эту проблему, но построенная ими установка все время забивалась льдом. В конце концов я просто разогнал этих бездельников по другим работам.

Воронов усмехнулся и развернул на столе большой эскиз.

– Мы знаем об этом, герр Тиссен. Все дело в том, что ваши люди пытались приспособить для сжижения воздуха поршневой детандер, а тут нужно использовать совсем другой принцип. Вот, посмотрите – уже запатентованный нами турбодетандер. Осевой многоступенчатый компрессор сжимает воздух до давления примерно в пять-шесть атмосфер, при этом образовавшееся при сжатии воздуха тепло между ступенями отнимается у него в водяных холодильниках, где воздух попутно освобождается от влаги в конденсаторах. Потом следует декарбонизационная колонна, освобождающая воздух от углекислоты, после чего он проходит через противоточный теплообменник-регенератор, охлаждаемый обратным потоком холодного азота. Далее следует расширительная турбина, или иначе – турбодетандер, в котором воздух расширяется и охлаждается ниже температуры сжижения. Кроме всего прочего турбодетандер производит полезную работу, которую можно дополнительно употребить для выработки электричества или привода компрессоров. После турбодетандера охлажденный воздух разделяется на две фракции – чистый газообразный азот, охлаждающий противоточный теплообменник, и жидкую флегму, содержащую тридцать пять процентов кислорода, два процента аргона и азот. Последний этап разделения фракций на жидкий кислород и газообразный азот происходит в ректификационной колонне, возвратный азот из которой также поступает для охлаждения теплообменника. Установка работает постоянно и непрерывно, как того и требует металлургическое производство.

Тиссен внимательно посмотрел на эскиз.

– Хорошо, герр Воронов, – произнес он задумчиво, – до такого у нас пока никто не додумался. Но есть два вопроса. Первый – насколько производительна эта ваша установка?

– В зависимости от масштаба, – ответил Воронов, – производительность одной установки может быть от тысячи до двадцати тысяч кубометров чистого кислорода в час.

– Двадцать тысяч кубометров чистого кислорода – это очень хорошо, – одобрительно закивал Тиссен. – А какая машина должна приводить в движение вашу сжижительную установку? Расширительная турбина одна не сможет вращать все эти ваши многоступенчатые компрессоры, ибо перпетуум-мобиле в принципе невозможен, а мощности существующих на данный момент паровых машин, как мне кажется, будет недостаточно.

– Вы правильно так считаете, герр Тиссен, – ответил Воронов, – турбодетандер всего лишь помогает утилизировать часть энергии, затраченной на сжатие воздуха. Основным приводом турбодетандера является высокооборотная многоступенчатая активно-реактивная паровая турбина с КПД около тридцати-сорока процентов, против восьми-десяти процентов у существующих паровых машин. Это еще один патент, который мы собираемся вложить в общее дело. Такие турбины можно использовать не только для привода установки по сжижению воздуха, но и для доменного дутья, производства электроэнергии, а также в качестве мощных и компактных судовых машин. Тем более что у нас имеются рабочие образцы как самих турбин, так и безопасных, высокопроизводительных и экономичных паровых котлов к ним.

На лице Тиссена появилось хищное выражение типа: «беру, заверните два, а лучше – сразу три».

– Герр Воронов, – сказал он, – о ваших паровых турбинных машинах давайте поговорим попозже, тем более, как вы говорите, у вас есть уже рабочие образцы. Я сегодня же телеграммой вызову из Мюльхайма своих инженеров. Пусть они перед принятием окончательного решения дадут мне свое заключение. Но в любом случае этот вопрос уже сейчас кажется мне довольно многообещающим. Кстати, насколько я понимаю, у вас там паровые турбины давно и полностью вытеснили из оборота паровые машины?

– Да, герр Тиссен, – ответил Воронов, – у турбин перед поршневыми машинами есть два преимущества. Их мощность не теряется при переводе кривошипно-шатунным механизмом возвратно-поступательного движения поршней во вращение коленвала. И их предельная мощность лимитируется не сечением перепускных клапанов, а общим рабочим сечением турбины.

– Понятно, герр Воронов, – задумчиво произнес Тиссен, – скажите, вы можете предложить мне еще что-нибудь, кроме этих ваших паровых турбин и установки по разделению воздуха?

– Герр Тиссен, – сказал Воронов, – что касается металлургии, то мы можем предложить вам конструкцию установки по предварительному производству агломерационных окатышей для доменного процесса. При этом руда размалывается в шаровых мельницах, отделяется на сепараторах от пустой породы, перемешивается с молотым известняком и обжигается в специальной печи при температуре около тысячи градусов. При этом обжиге используется низкосортное топливо, а расход дорогостоящего металлургического кокса в доменной печи снижается примерно на пятнадцать процентов.

Кроме того, окатыш механически значительно прочнее сырой руды, что позволит строить более крупные и производительные доменные печи с оптимальным профилем, что позволит вашим предприятиям производить в несколько раз больше чугуна, причем почти без увеличения производственного штата. Помимо этого, у нас имеется конструкция усовершенствованного конвертера именно под кислородное дутье, и конструкция установки по непрерывному розливу и прокату стали. Кроме того, скажите, герр Тиссен, а что вы делаете с доменными шлаками?

– Вываливаю в отвалы, герр Воронов, – недоуменно ответил Тиссен, – только при чем тут, собственно, доменные шлаки?

– Герр Тиссен, – сказал Воронов, – если сразу после выпуска из домны их очень быстро охладить, с тысячи семисот до ста градусов, то они становятся сырьем для производства пусть плохонького, но цемента.

– Что ж, – покачал головой Тиссен, – получается, что все у вас находит применение. Но давайте поговорим о другом. Допустим, что используя все ваши секреты, мы в несколько раз увеличим производство высококачественной стали, при этом значительно снизив ее себестоимость. Конечно, это очень хорошо. Но куда девать такое количество продукции, особенно если учесть, что обстановка для деловой активности в Европе сейчас не совсем подходящая.

– А вот это, герр Тиссен, – усмехнулся Воронов, – и будет второй частью нашего предложения. Большое количество качественной и дешевой стали позволит строить из нее крупные океанские корабли, мосты и даже дома. Да-да, я не оговорился, именно дома. Земля в центре городов стоит очень дорого, а этажность построек из кирпича ограничена его большой массой, и уже восьмиэтажный дом больше по форме похож на пирамиду Хеопса, чем на нормальное строение. Высотные дома на каркасе из стальных балок не имеют таких ограничений и могут подниматься на пятнадцать, двадцать, тридцать этажей.

– Герр Воронов, – с уважением сказал Тиссен, – вы прирожденный предприниматель. Я не удивлюсь, если в скором времени ваше имя будет среди самых известных владельцев машиностроительных и металлургических концернов. Я уже чувствую, что ржаветь нам с вами будет просто некогда.

– Все может быть, герр Тиссен, – снова улыбнулся Воронов. – Кстати, о ржавчине, а как вам нравится рецепт нержавеющей стали? Из нее можно изготовлять хирургические инструменты, столовую посуду, механизмы, работающие в агрессивных средах, и прочие тому подобные вещи.

– Я не зря сюда приехал! – в восторге воскликнул Тиссен. – Господа, можете считать, что вы меня уже убедили! Герр Тамбовцев, на каких условиях вы предлагаете свое участие в нашем совместном предприятии?

– Наша совместная деятельность, – сказал Тамбовцев, – должна осуществляться в рамках акционерного общества закрытого типа. Тридцать процентов – ваши, герр Тиссен, сорок процентов – правительства Югороссии, и тридцать процентов – императора России Александра Третьего. Вы вкладываете деньги и квалифицированные кадры, мы – свои патенты, а российский император – права на разработку железных, никелевых марганцевых руд и высококачественного коксующегося каменного угля на юге России в Донецко-Криворожском бассейне. Предприятия по новым проектам строятся во всех трех государствах: Германии, Югороссии и Российской империи. При этом вы, герр Тиссен, получаете лицензию на все включенные в уставной пакет совместного предприятия патенты, и будете иметь возможность модернизировать свои заводы в Германии. Всем остальным вашим конкурентам за эти новшества придется заплатить немалые деньги. Вас устраивают такие условия?

– В общих чертах да, герр Тамбовцев, – кивнул Тиссен, – думаю, что детали мы сможем уточнить и обсудить позднее, когда мои специалисты проведут оценку ваших технических проектов и предложенных русским императором месторождений. В любом случае ясно, что речь идет о единовременном вложении в дело не одного десятка миллионов марок, и о создании объединения металлургических и машиностроительных предприятий, которые могут стать крупнейшими и успешнейшими в мире. Герр Тамбовцев, позвольте мне откланяться. Я должен немедленно связаться со своими людьми, чтобы придать им должное ускорение. Отдыхать будет некогда. Надо работать, работать и еще раз работать. Только так можно достичь успеха.

Сегодня у меня гости – великий князь Болгарии Сергей и его супруга, великая княгиня Ирина. Как я поначалу решил, Ирочка просто ужасно соскучилась по своим старым друзьям-приятелям и уговорила мужа, чтобы вместе с ним отправиться с визитом в Югороссию. А уговаривать она умеет – сам лично в этом убедился.

Но когда они приехали, оказалось, что на самом деле не все так просто. У Сержа и Ирины опыта государственного управления – с гулькин нос. А в Болгарии с самого момента их воцарения в Софии начались такие закулисные политические игрища, что у них с непривычки голова пошла кругом. И немного подумав, они решили совершить короткий визит в Константинополь, чтобы посоветоваться со мной о скорбных балканских делах. Не зря же этот регион называют «пороховой бочкой Европы».

Разговор наш начался с внешнеполитической обстановки вокруг Болгарии. Явных врагов у юного государства сейчас вроде бы еще и не было. Да и откуда им было взяться, когда на территории Болгарии стояли русские войска, а в памяти у политиков еще были свежи события недавней войны с Турцией. В отличие от нашего прошлого, тихо, стараясь не делать лишних телодвижений, сидел в своем Шёнбруннском дворце главный баламут Европы, император Австро-Венгрии Франц-Иосиф, понимая, что любое обострение ситуации в Европе может оказаться последним и для него самого, и для его лоскутной империи. До него дошли слухи о том, что Бисмарку понравилась предложенная ему идея прирезать к Германии все земли, заселенные немцами, и завершить таким образом объединение всех лиц, говорящих по-немецки, под скипетром Гогенцоллернов.

Но при этом тайных недоброжелателей у Великого княжества Болгарского тоже хватало. Разговор начался с его ближайших соседей. У новорожденной Болгарии с самого начала как-то не сложились отношения с Сербией. Князь Милан Обренович, подстрекаемый главой своего правительства Ильей Гарашанином, был весьма недоволен тем фактом, что на развалинах Османской империи под патронажем Югороссии и Российской империи вдруг возникли новые независимые славянские государства. Князь Милан был одержим идеей создания Великой Сербии, в которой все населенные славянами земли могут существовать лишь в виде сербских провинций. В общем, этакий великосербский шовинизм, при полном отсутствии потенциала для осуществления сих грандиозных планов.

Для начала, еще осенью, мы предложили князю Милану образовать с Болгарией конфедерацию, в которой обе части имели бы равные права. Но Милан и Гарашанин, потянув для приличия время, отказались от нашего предложения. Я не был удивлен, узнав через свои источники о том, что Милан начал поглядывать на Запад, подыскивая себе покровителей. Князь начал опасную игру, которая могла попортить Болгарии немало крови. В нашей истории Сербия в 1885 году начала войну с Болгарией за доминирование на Балканах, но в этой реальности мы не собирались допустить ничего подобного. И пусть нас потом назовут «Балканским жандармом», но мы-то знаем, что жандарм – это государственный служащий, поддерживающий порядок. И мы никому не позволим нарушать этот порядок.

Хуже было то, что у Болгарии обострились отношения с Грецией. Как и в нашем прошлом, все уперлось в Македонию. Болгары считали македонцев болгарами, Греция – греками. Македонцы же держались своего особого мнения, что они македонцы, и точка. На фоне всей этой неразберихи тормозилась демаркация греко-болгарской границы. А это со временем было чревато конфликтом, который из дипломатического легко мог превратиться в военный. Надо было как-то решать и этот деликатный вопрос. Игнорировать его – значит заметать сор под половичок.

В то же время нам очень не хотелось портить отношения с Грецией, ведь значительная часть граждан Югороссии – греки. Следовательно, вопрос должен быть решен полюбовно.

– Дядя Саша, – спросила у меня Ирина, – что же нам делать-то? Подскажи. Ну, не воевать же нам с подданными короля Георга? С другой стороны, если мы будем спокойно наблюдать за тем, как соседи Болгарии будут откусывать кусок за куском от ее территории, то мы с Сержем лишимся уважения болгар.

– Я бы посоветовал договориться с самими македонцами, – ответил я. – Они по языку ближе к болгарам, а по вере и влиянию на образованные слои населения – ближе к грекам. Необходимо вести психологическую обработку населения Македонии, исподволь внушая им, что в Болгарии им будет комфортней. Мы же пригласим македонскую молодежь отправляться на учебу не в Париж и Вену, а в Константинополь. Уж тут-то мы и прочистим им мозги. Тем, у кого они, конечно, есть…

– Дядя Саша, – Ирочка решила коснуться внутренних дел Болгарии, – знаешь, у меня порой появляется ощущение, что высшие слои болгарского общества весьма недовольны тем, что их страна освободилась от турецкого ига. Как мне сказал недавно один из правительственных чиновников: «При турках нам жилось лучше. Да, приходилось давать время от времени взятку какому-нибудь паше, но этим все и заканчивалось. Если твои дела не были направлены против султана и его власти, то турки к тебе не проявляли никакого интереса». А до бед простонародья этим людям и дела не было. Пусть быдло грабят, режут и насилуют, лишь бы нас любимых не трогали. А теперь появились какие-то «общественные интересы», во власть активно полезла разная голытьба, а неизвестно откуда взявшиеся чиновники, – о, ужас! – не берут взяток… Вот с такими людьми, дядя Саша, нам и приходится работать. Они, конечно, мерзавцы первостатейные, но их новые и честные коллеги не обладают никаким опытом управления государством и могут наломать дров исключительно из самых лучших побуждений.

– Александр Васильевич, – подал голос до сих пор молчавший и внимательно слушавший нашу беседу Сергей, – я понимаю, что в правительстве Болгарии немало честных людей. Но в нем хватает взяточников и казнокрадов, откровенных негодяев. Скажите, как мне поступить? Может, будет проще разогнать правительство – благо у меня на то есть право – и сформировать новое. Только поможет ли это?

– Ну, Сергей, – ответил я, – как говорится в Святом Писании, «без семи праведников город не стоит». Я могу лишь тебе посоветовать тщательно разобраться – кто из твоего правительства придерживается пророссийской ориентации, а кто нет. И, соответственно, опираться на первых и как можно быстрее расстаться со вторыми. Ты должен объединить вокруг себя всех тех, кто положительно относится к России, пока безотносительно их прочих качеств. На первом этапе политическая лояльность будет важнее всего остального. Не должно быть так, чтобы народ в Болгарии был пророссийским, а элиты проевропейскими. На медицинском языке такая картина называется шизофренией, а на политическом – химерой. Что касается тех, кто смотрит на Запад и видит свое будущее в служении этому Западу, то я бы посоветовал тебе не допускать таких западников к управлению государством и вообще постараться от них как-нибудь избавиться. И в нашей истории, и в этой реальности подобные личности, для которых и солнце встает на западе, будут предавать не только интересы своего государства, но и свой народ, так что пусть едут в свои обетованные Парижи и Вены и оттуда учат своих неразумных соотечественников хорошим манерам.

– Дядя Саша, – задумчиво произнесла Ирина, – все это, конечно, хорошо, но для того, чтобы разобраться во всем этом, надо создать спецслужбу, по образцу вашего КГБ, которая помогла бы Сержу знать все, что происходит у нас в высших эшелонах власти. И в этом деле мы можем рассчитывать только на твою помощь.

– Конечно, я вам помогу, – вздохнул я. – Куда же мне от вас деться-то. Видно, что России, что Югороссии на роду написано помогать своим меньшим братьям. Только почему-то чаще всего случается так, что потом эти страны отвечали своей покровительнице черной неблагодарностью. Надеюсь, что в этом варианте истории с Болгарией ничего подобного не случится.

– И я надеюсь на это, дядя Саша, – Ирина положила мне на плечо свою изящную узкую ладонь. – Я помню, что в нашей истории в двух мировых войнах Болгария оказывалась на стороне противников России, а потом подалась в НАТО и стала плацдармом для подготовки нападения янки на Россию. Мы с Сержем сделаем все, чтобы такого не случилось.

– Александр Васильевич, – сказал Серж, – может быть, стоит создать на территории Болгарии постоянные военные базы Российской империи и Югороссии? Это надолго остудит некоторые горячие головы наших соседей и поближе познакомит друг с другом русских и болгар.

– Базы – это хорошо, – ответил я. – Но крепче всего привязывают друг к другу совместные экономические интересы. Тогда и болгарские толстосумы станут нашими самыми ярыми сторонниками. Как говорится – ничего личного, только бизнес. Знаменитого Берлинского конгресса в этой истории точно не будет, мы об этом уже позаботились, так что с этой стороны вы можете быть совершенно спокойными. А тем временем вам, ребята, надо потихоньку собирать кадровый резерв и сколачивать свою собственную команду, где не будет случайных людей. Здесь спешить не надо – пока не проверите человека досконально, не ставьте его на ответственную должность. Пока же вы можете вполне рассчитывать на «варягов» – я прикину, кого из наших ребят можно отправить вам на помощь. В общем, давайте, тяните свою лямку. Думаете, легко быть царями? Кстати, когда вы предполагаете превратить Великое княжество в Болгарское царство?

– Александр Васильевич, – задумчиво произнес Серж Лейхтенбергский, – мы с Ириной подумали и решили, что это произойдет не ранее рождения нашего наследника.

– А что, – поинтересовался я, – вы уже его ждете?

Ирина зарделась, как маков цвет.

– Да, дядя Саша, – смущенно сказала она, – только я еще пока не знаю, кто у нас будет – мальчик или девочка? Надо будет зайти в госпиталь и переговорить с нашими медиками.

– Молодцы, ребята, – я погладил Иришку по голове, – поздравляю вас. Обещаю, что я сделаю все, чтобы вам помочь. Но и вы тоже не плошайте. Надеюсь, что вы еще побудете в Константинополе день-два. За это время я смогу подобрать для вас подходящих специалистов, как в экономике, так и по разным тайным делам. Ну, и прикину – чем с вами можно будет поделиться из нашей специальной аппаратуры. Вы правы – надо налаживать свою спецслужбу, чтобы быть в курсе дел ваших оппонентов. А пока – до вечера! Зайдите в госпиталь, Ириша потолкует с кем надо, ведь ребенок – это дело серьезное. Потом погуляйте по городу, посмотрите на наше нынешнее житье-быть, может быть, и встретите кого-то из старых знакомых… А я пока поработаю над нашими общими делами.

В дверь постучали. Джон, как обычно, подошел к двери и проворчал недовольным старческим голосом:

– Кого в такую мерзкую погоду черти носят?

– Джон, открой, это я, Фергус! – донесся из-за двери взволнованный голос. – Фергус Мак-Сорли!

– Племянничек? – удивился Джон. – А какого хрена ты здесь, а не в Белфасте?

– Открой, – упрямо продолжал твердить Фергус, – и я все тебе расскажу!

Джон Мак-Крей был редкостью в рядах фениев – протестант шотландского происхождения, который с молодости был пламенным ирландским революционером. Родился он в хорошей протестантской семье в Белфасте, но в молодости его угораздило увидеть на улице молодую католичку по имени Мери Мак-Сорли, старшую дочь Шеймуса Мак-Сорли, недавно переехавшего в Белфаст.

Несмотря на огромную разницу между ними – и с точки зрения религии, и в социальном положении, и по материальному положению, – он влюбился в Мери с первого взгляда. И его родители, и ее были против их брака. Но, в конце концов, и те, и другие согласились, но назначить дату свадьбы они не успели – однажды обнаженный труп Мери нашли недалеко от Белфаста.

Кто это сделал, стало ясно почти сразу – это был не первый такой случай, и братьев Алана и Кристофера Пейсли уже не раз подозревали в подобного рода «художествах». Вот только дело ни разу не дошло до суда.

Джон позаботился о семье своей невесты – именно он подарил ее отцу дом и оплатил обучение остальных его детей, включая и отца Фергуса. А примерно через год полиция нашла трупы братьев Пейсли в лесу. Полиция рыла копытом землю, но никто даже не заподозрил в убийстве отпрыска уважаемой протестантской семьи, тем более выпускника университета Тринити в Дублине – лучшего во всей Ирландии.

Через знакомых Джон вышел на Томаса Френсиса Мара, одного из лидеров вновь созданного Общества молодых ирландцев. Последний попросил его не светиться – ведь его положение в обществе и его безупречные протестантские корни были намного важнее для их общего дела. Тем не менее, узнав о готовившемся восстании у Баллингарри, Джон не выдержал и поехал туда, назвавшись, впрочем, Джоном О’Коннелли. Полицейская пуля раздробила ему правую ногу еще в самом начале сражения, и его вывезли, сначала в Типперари, а потом в Лимерик, где у него была тетя, Элиза Томпсон, вдова местного протестантского священника. Никто в местной полиции не мог и подумать, что протестант Джон Мак-Крей, сломавший ногу на охоте, и есть тот Джон О’Коннелли, которого так усердно искали их коллеги по всей Ирландии.

Элиза очень любила Джона, хоть и ругала его за то, что он якшается с католиками. И она сделала все, чтобы его вылечить. Увы, он так и остался на всю жизнь хромым. А после смерти тети, получив все ее наследство в довесок к тому, что у него оставалось от отца, он продал ее дом и купил старое поместье в двух милях от Лимерика.

Крестьянских хозяйств там практически не оставалось – все разъехались, кто в Америку, кто в Англию, кто в другие части Ирландии. В деревне жили лишь его слуги, а в одном из домов время от времени появлялась какая-нибудь очередная вдовушка – Джон свято хранил память о Мери, но не был ни монахом, ни английским аристократом с противоестественными наклонностями.

Но в дом эти временные спутницы его жизни не попадали, что, в общем, соответствовало сложившимся понятиям о приличиях. Изредка он принимал у себя лимерикских знакомых. А то, что он очень редко устраивал приемы и сторонился светских мероприятий, все списывали на то, что ноги его после его «несчастного случая на охоте» были разной длины, и танцор он был никакой. Довольно было того, что протестантские службы он исправно посещал.

Им было невдомек, что большая часть дома была превращена в небольшой, но достаточно современный госпиталь для фениев. Он не хотел, чтобы других лечили так же плохо, как и его самого, и после восстания фениев в 1867 году два десятка пострадавших, которых искала полиция, преспокойно пребывали у ворот Лимерика, опекаемые двумя врачами, разделявшими взгляды хозяина дома. А теперь там же находились несколько пострадавших в Корке, причем впервые одна из палат была отдана женщинам.

Фергус был одним из немногих, кому довелось гостить у «дяди Джона». Он, кстати, потерял невинность с сестрой одной из дядиных «вдовушек» и именно там познакомился с идеями ирландской независимости, и сам стал пламенным фением.

И вот теперь Фергус, сумевший пересечь практически всю Ирландию, несмотря на то что его усиленно искала полиция, стоял на пороге дома Джона Мак-Крея.

– Ну что ж, заходи, коли пришел, – сказал Джон, и Фергус, войдя, захлопнул дверь. На него сразу же нацелились пять револьверов. Единственный, кого Фергус знал, был его старый знакомый Шон О’Малли, с которым он когда-то познакомился у своего кузена Лиама. И именно Шон, похоже, командовал парадом.

Фергус Мак-Сорли лишь склонил голову.

– Хвоста за мной нет, – покаянным голосом произнес он, – я проверял. Ребята, я вам все расскажу, а вы решайте, как со мной поступить.

Джон нахмурился и посмотрел на Шона О’Малли.

– Ребята, я с вами не пойду, – Шон вздохнул и развел руками, – все-таки он мне родственник. Жаль, конечно, что я такую змею пригрел в свое время у себя на груди. Полиция-то все про тебя знает, Фергус Мак-Сорли, а у меня до сих пор там есть кое-какие знакомства. Мне и про ориентировочку на тебя рассказали, и про то, что ты агентом их побывал. Да и наши уже знали, что ты предатель. Вот только одно радует – что-то ты такое сделал, что полиция для тебя больше не друг. Ну да ладно, ребята разберутся.

Через пять минут Фергус уже сидел в подвале, надежно привязанный к стулу.

– А вот теперь рассказывай всё, гнида, – глядя прямо в глаза Фергусу, произнес Шон. – Зачем ты нас предал? Что они о нас знают? Давай говори побыстрее.

– Подловили меня на бабе, – заныл Мак-Сорли, – и сказали, мол, или ты будешь нам все рассказывать, или мы все твоей благоверной выложим. Я им и рассказал про голубей. И передавал всю голубиную почту. Не знал же я, что они такое в Корке устроят…

– А ты знаешь, что из-за тебя сожгли четверть города? – прорычал Шон. – Что число убитых, покалеченных и изнасилованных до сих пор еще неизвестно, но можно понять лишь одно – их многие сотни? Что твой кузен Лиам был избит до полусмерти, искалечен так, что неизвестно, сможет ли он дальше работать, а его невеста изнасилована английскими свиньями?

– Лиам! – воскликнул Фергус. – Он же вообще не хотел ничего знать про политику! Хотел стать таким, как все англичане.

– Да, Лиам, – подтвердил Шон. – Так что рассказывай дальше, сволочь!

– Ну, – неохотно признался Фергус, – после того, как я узнал, что никакого восстания в Корке не было, я понял, что пора уходить. Попросил Рози помочь – ты ее знаешь… Увидев ее со мной, жена, как я и надеялся, сбежала к матери. А еще Рози договорилась со своим кузеном – когда бобби пришли по мою душу, тот послал мальчишку ко мне, я и успел уйти…

Шон кивнул и произнес:

– А ты не подумал о том, что мы тебя и прикончим?

– Подумал, конечно, – вздохнул Фергус. – Но после Корка мне уже все равно. А после того, что они сделали с моей родней – я и сам готов залезть головой в петлю. Только сначала хочу вам все рассказать: кто меня завербовал, какие вопросы они мне задавали, что они, как мне кажется, знают, а чего не знают…

Шон внимательно посмотрел на Фергуса и задумался.

– Нет, дорогой, – процедил он сквозь зубы, – не торопись следовать за твоим братом Иудой. Ладно, сиди пока и думай. Развяжите ему руки, поставьте столик и дайте пару листов бумаги, ручку и чернила.

– Парни, – жалобно сказал Фергус, – дайте хоть сходить отлить и хоть чего-нибудь попить…

– Вот закончишь, и если нам это понравится, тогда и позволим, – прорычал Шон О’Малли. – А пока терпи. Шеймус и Роберт останутся с тобой, так что без фокусов. Ребята, если он попробует отвязаться – стреляйте по рукам и ногам. Нам он пока полезней живой, чем дохлый.

– Не надо стрелять! – замотал головой Фергус. – Я все сделаю в лучшем виде!

– Вот и хорошо, – кивнул Шон.

– Слушай, Шон, – спросил вдруг Шеймус, – а он не рассказал своим дружкам про этот дом?

– Да не говорил я ничего! – заверещал Фергус. – Иначе они бы давно были здесь!

– Проверим, – немного поразмышляв, произнес Шон. – Хорошо еще, что дом на отшибе и чужих тут не бывает. Этого пропустили, наверное, потому, что его знали. Пойду, проверю. Вернусь через час или два. Ясно тебе, сволочь?

Часа через два Шон вернулся.

– Отведите его на задний двор, – скомандовал он. – Пусть отольет. И сразу сюда. А я пока почитаю, чего он тут накарябал.

Фергусу связали руки, отвязали ноги и вывели его. Через три минуты, когда его ввели обратно, Шон сказал:

– Значит, так. Я поговорю кое с кем. Но то, что написал Фергус, мне кажется весьма интересным. Правда, нельзя быть уверенным в том, не присочинил ли он чего-либо. Кое-какую информацию я проверю. Так что отведите-ка его в нумера – прости, дорогой, тут роскошеств не наблюдается, да и сыровато, подвал все-таки. Но соломенный тюфяк я тебе гарантирую. И дайте ему чего-нибудь поесть и попить.

В том же подвальном помещении, что и три дня назад, сидели Шон О’Малли, Лиам Мак-Сорли, Джон Мак-Крей и еще несколько человек. Фергус Мак-Сорли на этот раз сидел на табуретке в углу, в отличие от прошлого раза, не привязанный.

– Фергус, – произнес Шон О’Малли, – Лиам очень просил за тебя. Говорит, что кровь не водица. Да и то, что ты говорил, по крайней мере, то, что мы проверили, подтвердилось – только что пришла весточка из Белфаста. Сумели, знаешь ли, разговорить одного из тех, кто тебя пас все это время. И, в отличие от тебя, он уже кормит рыб где-то у Дороги Гигантов. Но, видишь ли, многие наши ребята считают, что тот, кто предал однажды, предаст еще раз… Что скажешь?

Фергус посмотрел на него потухшим взглядом.

– Если хотите, – устало сказал он, – можете отправить и меня кормить рыб. Или дайте мне веревку – повешусь, как Иуда. Но если я могу хоть чем-нибудь помочь общему делу…

Лиам поднял голову и произнес, несколько шамкая из-за выбитых зубов:

– Братья, и апостол Петр предал Спасителя, когда отрекся от него трижды, прежде чем запел петух. И Господь его простил, и послал пасти овец Своих. И Петр не только создал Римскую церковь, но и жизнь свою отдал за веру Христову. Простим же и мы Фергуса. Ведь из всех здесь присутствующих один лишь я пострадал в Корке, и я прошу – дадим же ему еще один шанс! Ребекка – она у меня там, сверху – говорит то же самое.

– Единственное, о чем я прошу, – сказал Фергус, – не о жизни, а о том, чтобы хоть как-нибудь искупить свою вину.

Шон долго думал, но несколько других присутствующих кивнули головами.

– Значит, так, – твердо произнес он, – дадим Фергусу возможность смыть свою вину кровью. Если он выживет, то мы его простим, и будет он вновь нашим братом. Если он погибнет, то кровь смоет его вину, и мы будем чтить его память. А вот если он струсит или предаст… Кто со мной согласен?

Руки подняли все присутствующие, кроме Фергуса.

– Братья, – сказал он, склонив голову, – клянусь тем, что осталось от моей чести, я вас больше не подведу. Да здравствует наша родная Эрин и наш король Виктор Первый!

Сэр Эндрю знал, что сэр Говард не терпит, когда информацию подают с опозданием, либо приукрашивают ее. Поэтому, получив новости из Ирландии, он сразу пошел с докладом.

– Ну что у вас теперь, сэр Эндрю? – нетерпеливо произнес сэр Говард.

– Единственная хорошая новость заключается в том, что Фергуса Мак-Сорли, возможно, три дня назад видели в поезде Дублин – Килкенни. По крайней мере, кондуктор, которого мы опросили, рассказал, что видел человека, который показался ему подозрительным, и лицо которого отвечало нашему описанию, вплоть до формы родинки на правой щеке. Тот привлек его внимание именно тем, что даже в хорошо натопленном вагоне не снимал шляпы. Жаль, конечно, у нас нет его фотографии…

– А что в Килкенни? – спросил сэр Говард.

– Увы, никто ничего не приметил, – вздохнул сэр Эндрю. – А теперь, увы, плохая новость. Исчез Шеймус О’Горман, наш информатор в Белфасте – тот самый, через которого Фергус передавал нам информацию. И, что еще хуже, он был единственным нашим агентом из числа католиков во всем Ольстере. У ирландской полиции, конечно, есть свои агенты… Но нам было важно иметь там своего человека.

– И что? – заинтересовался сэр Говард.

– Никто его не видел, – пожал плечами сэр Эндрю, – и никто не знает, куда он исчез. Мой агент, увы, имел неосторожность обратиться в полицию. В результате армия под эгидой Акта об ирландском спокойствии…

– Да, – раздраженно произнес сэр Говард, – наши дуболомы-парламентарии не нашли ничего лучшего, чем делегировать армии подобные полномочия…

– Так вот, – продолжил сэр Эндрю, – они арестовали всех мужчин-соседей и проводят свое «дознание».

Сэр Говард невесело усмехнулся и, выколотив трубку, с иронией произнес:

– И, я так полагаю, каждый из них уже признался в убийстве?

– Не все, но каждый второй – это точно, – ухмыльнулся сэр Эндрю. – А что показания их расходятся, наших друзей в красных мундирах не тревожит. И то, что ни в одном из указанных мест трупа Шеймуса найдено не было.

Сэр Говард ненадолго задумался.

– Значит, так, – сказал он. – Поезжай в Ливерпуль ночным поездом. Я пока приготовлю документ, наделяющий тебя чрезвычайными полномочиями, которые мне подпишет виконт Кросс. Завтра к вечеру или, в крайнем случае, послезавтра с утра ты уже будешь в Белфасте. Попробуй хоть что-нибудь узнать. Чует мое сердце – и ваше тоже, сэр Эндрю, как я полагаю, – не увидим мы больше нашего друга О’Гормана… Но нужно знать, что именно произошло. Если его похитили фении, то это будет катастрофой.

Где-то на широте Чарльстона хмурую январскую погоду вдруг пробил яркий солнечный свет, и стало ощутимо теплее. Может, не как весной в Эйкене, когда цветут магнолии, опыляемые крохотными красногрудыми колибри под нестройный хор разноцветных птиц, но примерно как в те редкие летние дни в Глазго, когда город преображается под синим небом и даже закопченные здания центра города вдруг обретают свою, весьма своеобразную, красоту, столь напоминавшую мне мою южную родину. Ту самую, которая виднелась на горизонте по правому борту. Ту самую, за которую я готов отдать жизнь.

И чем дальше «Джозефина» шла на юг, тем ярче светило солнце, чаще в море резвились дельфины и ласковее становился ветер. К югу от архипелага Флорида-Киз, того самого, который янки захватили в самом начале войны и откуда помощью базы на Ки-Уэст заблокировали наше судоходство между Мексиканским заливом и Атлантикой, стало по-настоящему тепло. Мы, наконец, покинули воды Конфедерации (для меня эти земли Североамериканскими Соединенными Штатами не были с 1861 года) и пересекли неспокойный Флоридский пролив.

Прямо по ходу парохода, со смотровой площадки первого класса стала видна длинная полоска земли, которая постепенно превратилась в прекрасный залив, над которым царила величественная Гавана.

Для меня, как пассажира первого класса, въезд в страну оказался чистой формальностью – чиновник лишь взглянул на мой паспорт и махнул рукой, добавив со смешным акцентом:

– Добро пожаловать на Кубу, мистер Стюарт!

А таможенник лишь удивился – почему у богатого янки (так здесь, похоже, именуют всех американцев, даже нас – конфедератов) так мало багажа? И, заговорщицки наклонившись к моему уху, шепнул:

– Мистер Стюарт, если вам нужна гостиница, то у моего кузена одна из самых лучших, прямо здесь, на Малеконе!

Но гостиница была мне не нужна. Ведь, когда я спустился с трапа на берег, там меня уже поджидал человек лет тридцати, в котором я не без труда узнал Иниго Джексона, самого молодого моего подчиненного в далеком шестьдесят пятом году. Оказалось, что он, как когда-то и я, приписал себе лишний год, чтобы его взяли на фронт. Когда мы с горечью узнали о приказе генерала Ли о капитуляции, я его еще спросил:

– Иниго, а ты не жалеешь о том, что тебе еще нет и восемнадцати, а ты уже повидал столько крови, горя и смертей?

На что тот, хмуро улыбнувшись, сказал:

– Лейтенант, я вам обещаю – победа будет за нами! Пусть через год, через два, через столько, сколько надо. Но она будет…

И вот он стоит передо мной, Иниго, возмужавший, немного облысевший, зато поджарый, мускулистый и подтянутый, с лихо закрученными усами.

– Командир! – закричал он и обнял меня так, что у меня затрещали кости.

– Иниго! Какое приятное совпадение, – радостно воскликнул я, с трудом высвобождаясь из его медвежьих объятий.

– Да нет, не совпадение, – улыбнулся Иниго. – Сам подполковник Семмс попросил меня встретить вас, перед тем как отбыть туда, куда и нам велено подтянуться в ближайшее время. Вот, почитайте.

«Интересно, – подумал я, – значит, Оливер Семмс уже подполковник…» Я спросил у своего старого фронтового друга:

– А ты сейчас в каком чине, Иниго?

– Меня недавно во вторые лейтенанты произвели, – гордо произнес Иниго, подкручивая ус.

– Значит, мы с тобой практически в одном чине… – сказал я и вскрыл конверт.

В нем лежала записка следующего содержания:

Я внимательно посмотрел на Иниго и покачал головой:

– А вот теперь, друг мой, давай рассказывай мне всё и поподробнее.

– Хорошо, – ответил Иниго. – Только вот здесь, прямо на причале, разговаривать как-то не совсем удобно. Поскольку у вас мало багажа, то давайте зайдем куда-нибудь и перекусим. Тут поблизости есть довольно неплохой ресторанчик, и я заказал там отдельный кабинет. Обещаю, что все расскажу вам за ужином.

И вот передо мной стоит неплохой бифштекс из хорошей для Кубы говядины, а также стакан холодного пива, которое кубинцы, похоже, варить так и не научились. Официант, который все это принес, поинтересовался – не надо ли чего еще сеньорам. Узнав, что сеньорам пока ничего не надо, он вежливо поклонился и ушел, прикрыв за собой дверь в кабинет, после чего Иниго заговорщицки подмигнул мне.

– Командир… – произнес он.

– Зови меня просто Джимми, Иниго, – перебил я его.

– Джимми… – Иниго нервно облизал губы и невольно понизил голос: – На востоке Кубы у города Гуантанамо сформирована новая армия Конфедерации и уже создано ее временное правительство.

Услышав это, я обалдело уставился на него и произнес:

– Интересно, Иниго… Если бы не первое и не второе письмо майора Семмса, я бы подумал, что это глупый розыгрыш.

– Нет, это не розыгрыш, Джимми, это все так и есть, – уверенным голосом сказал мне Иниго. – Конфедерация действительно возрождается. Президент Дэвис и правительство уже находятся на ее временной территории, у города Гуантанамо на востоке Кубы. Наша армия воссоздана, обучена и оснащена нашими друзьями-югороссами. Большая ее часть уже отбыла на остров Корву – есть такой остров на португальских Азорах, – где ее готовят к ее первому боевому применению.

– Против янки? – с надеждой спросил я.

– Нет, – покачал головой Иниго, – связываться с янки нам пока еще рановато. Первым делом мы поможем ирландским патриотам освободить Ирландию от англичан. Поэтому мы официально и именуемся Добровольческим корпусом.

Я задумался, но, вспомнив рассказ Сэма Клеменса, сказал:

– Слышал я недавно про то, что англичане учинили недавно в Корке. До боли напомнило художества янки у нас на родине. Кроме того, это позволит нашей новой армии получить боевой опыт.

– Именно так и сказал нам президент Дэвис, – кивнул Иниго. – А в свою очередь наши ирландские друзья потом поддержат нас при освобождении Дикси. ыИ, конечно, не только они, но и югороссы тоже. Джимми, они не любят янки больше, чем мы с тобой. Приговор всей этой федералистской сволочи уже вынесен и обжалованию не подлежит. «Мене, текел, фарес» – и все тому подобное.

Выслушав то, что сказал мне Иниго, я задумался. О югороссах я раньше довольно много читал в британской прессе, которая представила их исчадиями ада, поскольку, увы, пресса в Глазго мало чем отличалась от Флит-стрит. Но даже через газетное вранье мне было понятно, что эти самые югороссы сначала с налета захватили Константинополь, а потом так же, в коротком, но жарком бою уничтожили британскую эскадру в Пирее, после чего солнце Британской империи стремительно стало закатываться. А потом и Сэм кое-что рассказал мне о том, что он повидал в Югороссии во время своей поездки в Константинополь. И если эта неодолимая сила сейчас на нашей стороне, то…

Я не колебался ни секунды.

– Отлично, Иниго, – произнес я, – я согласен.

– Ну, вот и хорошо, Джимми, – воскликнул мой старый друг. – Тогда мы с тобой завтра утром выезжаем в Гуантанамо. Там нам, из числа таких же опоздавших, как и ты, предстоит сформировать четвертую батарею артиллерийского дивизиона Добровольческого корпуса. Тех, кто уже успел приехать, сейчас тренируют югоросские инструкторы. А вскоре после того, как ты прибудешь в Гуантанамо, мы все вместе отправимся на Корву, где получим пушки и все необходимое для войны.

– Все это, конечно, замечательно, только при чем здесь я? – недоуменно поинтересовался я.

Иниго ничего не сказал мне, лишь улыбнулся и протянул еще один конверт.

«У него что, – подумал я, – все карманы набиты подобными посланиями?»

В конверте, на котором было написано мое имя, находилась комиссия капитана армии Конфедерации, подписанная лично президентом Дэвисом, и письмо от генерала Форреста, с приказом о назначении меня командиром этой самой четвертой батареи. «Чудны дела твои, Господи!»

Никогда бы не подумал, что свадьба моя состоится в далеком прошлом и невестой моей станет шотландка британского разлива. Но что случилось, то случилось.

Если честно, то Энн – Аня – понравилась мне сразу. Рыжеватая, конопатая, в меру рослая и стройная. Характер, конечно, у нее далеко не подарок, но и мне тоже порой вожжа попадает под хвост. Может быть, и это тоже нас сблизило – ведь недаром говорят в народе: муж да жена – одна сатана.

Неделю назад было устранено последнее препятствие для нашей свадьбы – Энн перешла в православие. Как известно, для христиан других конфессий не требуется обряд крещения в купели – вполне достаточно и миропомазания.

Обряд бракосочетания решено было совершить в Казанском соборе, причем посаженым отцом у Ани вызвался быть сам канцлер граф Игнатьев, а посаженой матерью – ее бывшая хозяйка, великая княгиня Мария Александровна, по этому случаю прикатившая из Константинополя. А император Александр Александрович шепнул мне, что в соборе его не будет – не по чину, а вот на мою свадьбу в Аничков дворец он обязательно заглянет. К сожалению, один – его неразлучная Минни сейчас находилась в Югороссии со своими сыновьями.

Когда же я объявил об этом Ане, она от удивления даже на время потеряла дар речи. А потом, когда пришла в себя, то даже запрыгала от восхищения, как маленькая девочка.

– Любимый! – воскликнула она. – Как это здорово! Вот бы видели меня мои бедные родители! Жаль, что мой брат не сможет быть на нашей свадьбе…

Я знал от Александра Васильевича Тамбовцева, где и зачем сейчас находится Роберт Мак-Нейл, и потому не стал ничего рассказывать Ане о ее брате. Пусть привыкает – в конце концов, она скоро станет женой офицера специальной службы, который в любой момент может по приказу командования отправиться к черту на кулички неизвестно на какой срок. Мне вспомнились мои старшие сослуживцы, которые, узнав о предстоящей командировке в очередную «горячую точку», начинали с ходу вешать лапшу на уши своим супругам, сообщая им о том, что их, дескать, отправляют в подшефный колхоз на уборку картошки. А те, уже знающие кое-что о службе своих мужей, лишь поддакивали, тайком смахивая слезы.

Такая вот «веселая» жизнь предстоит и Ане. Только я об этом ей не скажу пока ни слова. Не буду огорчать в такой радостный момент ее жизни. Она женщина умная и все потом поймет, если уже не поняла. Я вспомнил, какими глазами она смотрела на меня, когда я как-то разоткровенничался и начал ей рассказывать об одной своей командировке. Тут же я заткнулся и стал целовать ее щеки, соленые от слез.

Но не будем о печальном. Как кошмар пролетела неделя подготовки к свадьбе. Парадный мундир у меня был уже построен, я нацепил на него все свои награды, немного пожалев о тех, из прошлого, которые остались у меня дома в двадцать первом веке.

Но и без того у меня было на что поглядеть. Некоторые гвардейские офицеры из свиты императора, которые поначалу косились на меня как на плебея, затесавшегося в их стройные ряды, увидев меня при полном параде, прикусили свои язычки и больше не говорили мне разные колкости. К тому же кое-кто из них имел возможность присутствовать в тире во время показательных стрельб из пистолета, которые я провел по просьбе императора, и настолько впечатлился от всего увиденного, что желающих дерзить мне изрядно поубавилось.

В Казанском соборе на нашем венчании пел хор певчих из Александро-Невской лавры, а службу вел сам митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский и Финляндский Исидор. Это был почтенный старец с немного дребезжащим, но еще сильным голосом и строгим взглядом. Он совершал обряд венчания строго, так что Аня, и без того впавшая от волнения в ступор, чуть было не грохнулась в обморок. Она вдруг стала путать русские слова, хотя уже неплохо говорила по-русски, и стоящая за ее спиной с венцом в руках великая княгиня Мария Александровна шепотом по-английски подсказывала Ане – что она должна произнести в тот или иной момент.

Скажу честно, несмотря на то что мне за мою, прямо скажем, довольно не скучную службу пришлось побывать во многих переплетах, чувствовал я себя тоже весьма неуютно. И когда, после того как венчание закончилось, я под руку с Аней вышел из собора на свежий морозный воздух, то почувствовал, что по моему лицу и спине течет ручьями пот. Кто-то набросил на мои плечи шинель, на Аню, тоже раскрасневшуюся от полноты чувств, мягкую соболью шубу.

На Невском нас уже ждали нарядные экипажи дворцового ведомства, на которых мы за считанные минуты домчались до Аничкова дворца.

– Видишь, Аня, – шепнул я в румяное ушко своей, теперь уже законной супруге, – даже этот прекрасный дворец и мост с замечательными скульптурами назвали в честь тебя.

Но она только со второго раза поняла мою шутку и звонко рассмеялась.

В Аничковом дворце в Большой столовой были уже накрыты столы. Мы с Аней уселись на предназначенные нам места, но наши посаженые родители сели не, как я ожидал – рядом с нами, а чуть подальше, оставив свободным стул справа от нас. Видимо, великая княгиня и граф Игнатьев уже были осведомлены о том, кто будет сидеть рядом с новобрачными.

И действительно, буквально через несколько минут после того, как все гости расселись по местам, в Большую столовую вошел сам император Александр III, что называется, собственной персоной. Гости дружно поднялись, чтобы приветствовать самодержца, но Александр Александрович жестом велел им сесть и, подойдя к нам, сел на жалобно скрипнувший под его телом стул справа от меня.

– Ну, что, Николай, – лукаво улыбнувшись, сказал он, – ты у нас, как Иван-царевич, сходил за три моря, нашел там красавицу-девицу и привез ее в свое Отечество. И, как положено во всех русских сказках, все закончилось свадебкой и честным пирком. Поздравляю тебя и Анну с радостным для вас событием. Подарок от нас вам будет чуть позже, а пока…

И император обнял меня, прижав к своей могучей груди. А потом он галантно коснулся своей заросшей густой мужицкой бородой щекой раскрасневшейся от волнения щеки Ани. В столовой раздался гул – многие из приглашенных не ожидали, что свадьбу штабс-капитана, пусть даже из окружения императора, посетит сам самодержец и окажет такое горячее благоволение новобрачным.

Далее началось веселье, тосты и обязательное русское «горько!». Аня, уже знавшая про этот наш национальный обычай, все же немного стеснялась при всех целоваться, пусть даже и с мужем. Но потом, когда напряжение у нее немного спало, ей это дело даже понравилось, и она стала с удовольствием подставлять мне свои прелестные губки.

Приглашенных на нашу свадьбу было не так уж много по здешним меркам – всего человек тридцать. В основном это были мои сослуживцы и представители питерского бомонда. Они произносили здравицы в наш адрес и оживленно судачили, обсуждая сегодняшнее торжество.

Но как далеко им было до моих земляков из Иристона. Какие бы они тосты произносили, какие пироги стояли бы на столе! Мне вдруг очень захотелось съездить с Аней в свадебное путешествие в наши края. И пусть там все совсем не так, как было в моем времени, но моя любимая земля, которую я покинул так давно и появлялся в доме у родителей, дай бог, раз в пять лет, показалась мне самой прекрасной на свете.

Я тяжело вздохнул. Этот вздох заметил сидевший рядом со мной император. Он нагнулся ко мне и поинтересовался – какие заботы меня гнетут в столь радостный для меня момент?

– Ваше величество, – шепнул я ему, – не знаю, что вы хотите мне подарить, но лучшим «царским» подарком для меня было бы разрешение совершить свадебное путешествие во Владикавказ. Птицу тянет в те края, где ее гнездо, человека – где его дом. Я родился в тех краях, и мне очень хотелось бы посетить их вновь и показать мою малую родину своей супруге.

– Хорошо, Николай, – улыбнувшись, сказал император, – пусть будет по-твоему. Но все равно – подарок за мной. А пока… – он встал со стула и басом прогремел на всю Большую столовую, заглушив звяканье столовых приборов и шум голосов: – Горько!

Мы с Аней встали и крепко-крепко поцеловались…

Вчера вечером, в Хартфорде, мы еле добрались до поезда – падал снег, завывал холодный январский ветер и было реально холодно – около нуля по Фаренгейту. Я в последний раз посмотрела на дом, который мы построили четыре года назад и который столько лет служил нам и нашим доченькам жильем. Всего пять лет назад я проектировала наш дом вместе с местным архитектором, доводя того до белого каления своей дотошностью и своей требовательностью. Но когда дом был наконец построен, архитектор шепнул мне, что именно благодаря моему вмешательству у него получился шедевр, которого ему, увы, уже никогда не удастся повторить.

Особняк мы продали необычайно легко. Когда народ узнал, что этот дом принадлежит самому Марку Твену, к нашему маклеру выстроилась очередь из покупателей, которые в течение недели взвинтили цену так, что, когда мы наконец согласились на одно из предложений, то – даже с учетом комиссионных агенту – получили за дом вдвое больше начальной цены. Причем таинственный покупатель, имени которого мы так и не узнали, согласился взять оптом всю мебель и оставить у себя всех слуг, с которыми мы передали ключи от дома. Деньги он нам отправил через агента уже вчера утром, что явилось для нас приятной неожиданностью.

После того как все вещи были упакованы, мы с Сэмом поехали попрощаться с нашим единственным и незабвенным сыном, Лангдоном. Его могила, как всегда, была расчищена от снега, поскольку кладбищенский смотритель Рональд всегда все делает на совесть. Поговорив с Рональдом и поблагодарив его за заботу, Сэм дал ему денег за следующие пять лет ухода за могилой. Я встала на колени и помолилась Господу за упокой души бедного мальчика, после чего мысленно пообещала сыну, что снова навещу его как только смогу. После чего я положила на надгробье белые гвоздики, которые Рональд выращивал в небольшой теплице. Эти цветы зимой обычно стоят огромных денег, но Рональд нам их просто подарил. Затем мы с Сэмом в последний раз поклонились могиле сына и покинули кладбище.