Человек, лишенный тщеславия

Обладая проницательностью, способностью предвидеть изменения в обществе, Жан-Поль ожидал финансового кризиса, разразившегося на всем пространстве от Нью-Йорка до Дубая. Еще до того, как Жан-Клод Трише понял, что графики КЭК-40 идут вниз, этот эксперт полностью изменил стиль. Узкий свитер с треугольным вырезом, джинсы, куртка, тотальный черный цвет. Черный стал новой тенденцией. Только одна деталь выбивалась из стиля: надетая через плечо сумочка из мягкой кожи, лямка которой напоминала пластырь. Вместо юбки у мужчин появилась сумка, так, довольно скромно, великий стилист напоминал всем о том, что он делал для равноправия полов. На руках ни кольца, ни браслета: ничего лишнего. Его кеды не от «Эрмес», хотя им было бы лестно обувать модельера дома моды.

«Туфли сделаны для того, чтобы было удобно ходить», – отвечает он, смеясь. Единственная фривольная деталь: элегантные квадратные часы с двойной линзой с известным слоганом: «Это Мартин нарисовал». Мартин – это Маржела, его предшественник на улице Фобур-Сент-Оноре, его бывший ассистент, его друг навсегда. Во всем остальном Жан-Поль – решительный противник слоганов. Он всегда сам воплощал свою марку, и он посвятил себя – рост метр восемьдесят, худощавый, мускулистый – не науке, а моде; человек-сэндвич в килте, с обесцвеченными волосами, Готье всегда использовал только собственные идеи. Его убежденность в том, что «less is more», строгость и скромность были очень привлекательны. «Мне интересно создавать модные вещи для других», – небрежно бросает он, принимаясь за первое из трех блюд, которые заказал в ресторане «Каса Олимп». Сентиментальный панк постепенно превратился в аскетичного рокера. Но эта безупречная униформа в стиле «Эммаус» печалила его клиенток. Даже баронессам и графиням второго поколения нравилась футуристичная атмосфера «Заводного апельсина», которую создавал вокруг себя этот одаренный человек. Покупательницы прет-а-порте тоже были удивлены его новому стилю бесебеже, такому аккуратному и сдержанному. «Складывалось впечатление, что он все время носит одни и те же штаны и один и тот же свитер», – объясняет одна модница.

На самом деле его огромная правильной формы гардеробная на авеню Фрошо напоминала гардеробную Бэйтмена, золотого мальчика и серийного убийцы из фильма «Американский психопат». Ее содержимого хватило бы дюжине Жан-Полей. Шерстяные брюки в количестве, которое удовлетворило бы нужды целой армии, пятьдесят аккуратно сложенных рубашек, ждущих своего часа, легион спортивной обуви «Найк» и ботинок «Сен-Лоран» располагались по соседству с отрядами пальто и плащей с монограммой «JPG». Но мало кто мог попасть в медвежью берлогу кутюрье. Этой привилегии удостаивались всего трое-четверо его близких друзей. «Ну как это так, кто вообще приходил к нему? Да совсем никого не приглашали! – восклицает Эвелин, кузина Жан-Поля. – Последний ужин он устраивал по случаю наступления 2000 года. Нас там было около двадцати человек: семья Потар, семья Менуж и семья Готье!» Да, такая вечеринка не заинтересовала бы Массимо Гарджия. Требовался суперсекретный код, чтобы проникнуть в эти мифические двери, в двух шагах от Пигаль. В этом квартале Джанго Рейнхардт устраивал цыганский костер – жег свою мебель в камине, бородатый карлик Тулуз-Лотрек приглашал ночами моделей в свою здешнюю студию, а его соседка записывала время его ухода и возвращения, на всякий случай. Дом номер 1: агонизирующий опечатанный частный особняк неоготического стиля с витражными окнами, который называли домом с привидениями. Он по очереди принадлежал композитору Виктору Массе, Сильви Вартан и Маттье Гали, критику из «Экспресс», который купил его у актрисы в конце шестидесятых годов.

Новый член этого знаменитого приюта безысходности незаметно возвращался домой около десяти часов вечера после двенадцатичасового рабочего дня. Очаровательный садовник заботливо укрывал от посторонних глаз кактус, мимозы, розы и вьюнки цвета индиго. Чудесные маленькие растения росли и цвели сами, без особенного ухода, свободно разрастаясь по всему саду. В спальне стояла огромная кровать с зеркалом. Кокто уложил бы на нее Белль. На полу мозаика. На потолке декоративные балки, на стенах «таделакт», белесая минеральная штукатурка: марокканский стиль в самом сердце Пигаль. Величественная лестница из эбенового дерева вела на два верхних этажа. Стоп. Здесь стоит полюбоваться креслами, обтянутыми кожей красного цвета, и низким изящным столиком. Они были обречены на исчезновение, их кочевая жизнь должна была окончиться в каком-нибудь подвале. Эта роскошная мебель распродавалась в антикварных лавках в разных уголках света. За короткое время она низводилась до уровня барахла. Жан-Поль увлекался и остывал очень быстро. Он никогда не останавливался на чем-то одном, он, как настоящий домосед, любил разнообразие в интерьере, погружаясь в круговорот материалов и форм: все такие вещи, к каким другие привязывались, у него менялись, как диски в плеере. «Его домашнюю обстановку описать невозможно, потому что она все время менялась», – отмечает Эвелин. Это был легкий, опьяняющий, неустойчивый мир, не для чувствительных привязчивых душ. Японская кухня четких линий? Ей на смену приходит функциональная бытовая техника. Мягкие белые диваны, такие уютные и манящие? Их уже убрали. Вместо них теперь кресла на одного человека. Ярко-красный тренажерный зал? Все разобрали, на смену ему пришел бассейн, устроенный в подвальном этаже; теперь там персональные «бани», туда можно попасть без абонемента, и там нет охранника на входе.

К этому постоянному круговороту мебели прибавьте то, что ему все время не сиделось на одном месте. Он четыре раза переезжал из квартиры в квартиру в одном и том же доме на улице Фрошо. Он поочередно прибавлял к своему жилью номера «2», «5», «8» и «10». В то время, когда он еще жил вместе с Франсисом, они меняли квартиру четыре раза, и три раза – адрес главного офиса: улица Вивьен, Фобур-Сент-Антуан и улица Сен-Мартен, великолепный и окончательный выбор, настоящий «Бутон». В этом странном, скрытом от всех интимном пространстве продолжались те же напряженные рабочие будни. Дом Жан-Поля претерпевал такие же метаморфозы, как и его творения, и примерно в том же ритме. Словно он был рекордсменом по количеству выполняемых задач: по две линии прет-а-порте для мужчин и женщин, две линии для «Эрмес», два дефиле от-кутюр и два мини-дефиле для детей, итого десять коллекций в год. Не осознавая этого, он устраивал такую же безумную карусель и у себя дома. Он в прямом смысле занимался у себя дома столоверчением, размывая границы времени, делая свою частную жизнь сценой для дефиле. Дом на улице Фрошо был его личной шоу-рум. Стулья, кровати, светильники, все эти временные квартиросъемщики, обреченные на вымирание, проживали под его крышей всего мгновение, одно биение сердца – и покидали стены дома Готье навсегда. Непостоянство? Возможно.

Все его мысли сосредотачивались на людях: верный и любящий человек, он презирал мир вещей и никогда к нему не привязывался. Он оставался сыном городка Аркёй, любимцем ведущих модных рубрик, малышом, на которого сердятся за то, что он поломал все в своей комнате. Его до глубины души трогала баллада «Сентиментальная толпа» Алена Сушона, а в ней поется именно о таких людях, как Жан-Поль: они «жаждут идеала, тянутся к звездам и волнам, к тому, что нельзя купить». Он торговал предметами роскоши и ненавидел потребительское отношение к жизни. Одевал клиентов «Эрмес» и голосовал за Сеголен Руаяль, лидера левого движения, с портфелем из блестящего шевро в руке, с револьвером в кармане. «У Жан-Поля раздвоение личности», – замечает по этому поводу Ирен Сильвани, которая знала его еще в начале пути. На первый взгляд всё на своем месте. В пятьдесят восемь лет походка как у юноши, голос звонкий, как колокольчик, настроение приподнятое. Голубые глаза искрятся, руки порхают, иллюстрируя то, что он говорит. Разговаривать с ним – значит блуждать по странному лабиринту, переходить с темы на тему, получать неординарные уроки моды от строгого и простодушного преподавателя. Вы вспоминаете о бледном оттенке великолепного испанизированного платья-клетки из последнего показа от-кутюр? Он возражает, любезно, но твердо, не становясь при этом нравоучительным: «Бледный? Нет. Это световой эффект прожекторов. На самом деле это платье телесного цвета с марказитовым, металлическим оттенком, даже скорее серебристым. Розовый немного охлаждается металлом и становится бледно-золотистым». Даже Малларме, публиковавший хроники моды под псевдонимом Маргерит де Понти, не смог бы подобрать слов точнее.

Говоря о своих платьях, словно о младших сестрах, одновременно наслаждаясь душевной местной кухней, Жан-Поль воспаряет на седьмое небо. В этом ресторане на улице Сен-Жорж он с комической серьезностью заказывает минеральную воду «Сен-Жорж». Хозяйка, маленькая коренастая брюнетка, верная поклонница кутюрье, обхаживает его с материнской заботой. Эти два человека связаны особым ритуальным разговором. Миниатюрная дама лаконично объявляет, что блюдо дня сегодня – виноградные улитки. Жан-Поль нетерпеливо сглатывает. В последний раз, на его юбилей, она приготовила для него гигантский «Сент-Оноре», его любимый торт. Но рискнула полить его клубничным соусом, проявив смелую инициативу. Эту фантазию он комментировал совершенно всерьез на протяжении четверти часа. Понятно, что нежеланный красный сироп мог бы испортить ему вечер, так же как и складки, ошибочно сделанные ассистентом на бедрах, а не на талии. Ошибаться – это бесчеловечно.

Бывший канатоходец из Дворца открытий больше не рассчитывал на импровизацию. Все теперь держалось под контролем. Инстинкт творчества работал, как и прежде, но Готье постоянно следил за тем, чтобы все выполнялось очень точно: и раскройка тканей, и первая примерка, и отправка готовой одежды в Италию. Он развивался в том же ритме, что и его компания. Зрелость совпала с началом славы его марки в восьмидесятые годы. В «Будущем пролетариата», компании, где царили семейственные отношения и расслабленность, работало сто двадцать молодых сотрудников, которые были для него постоянным источником забот. Он сетует: «Я ухожу всего на полчаса. Вернувшись, обнаруживаю, что за это время ничего не сдвинулось ни на миллиметр. Никому из них даже в голову не приходит начать работать с выкройками, что-то сделать самим. Без меня они ничего не делают». Избалованные старшим братом, который берет на себя принятие всех решений, ассистенты занимали пассивную позицию восхищенного бездействия. Отголоски их ребяческих конфликтов доходили и до спартанского вида кабинета патрона. Он советовал, анализировал ситуацию, успокаивал. Но проблемы «друзей-ассистентов» выбивали его из колеи. «Раньше этим занималась Доминик Эмшвиллер, которая руководила сотрудниками: она защищала меня от плохих вибраций, от этого цирка, от сложностей взаимоотношений, – признается Жан-Поль. – Я не знаю, как это делать. Я словно губка, все тут же впитываю».

Тут и происходит путаница. Его считают Питером Пэном, храбрым предводителем потерянных мальчишек, но достаточно провести хотя бы час в его обществе, чтобы понять: он живет не в стране Нетинебудет. Жан-Поль живет в совершенно другом мире, хорошо описанном англичанином Льюисом Кэрроллом. «Ах, мои усики! Ах, мои ушки! Как я опаздываю!» Он смотрит на часы, Белый Кролик, уводящий Алису в мир чудес… И всё бегом. Готье не ходит, он передвигается рысцой, иногда галопом. Даже в конце показа он выбегает на последний поклон, а не выходит: Готье экономит драгоценное время. «Мода – это тиран», – бросает он на ходу. Тиран, с сигнальной сиреной в руках. Зрители только знакомятся с коллекцией «весна-2010», а Белый Кролик уже работает в 2011 году. Он всегда впереди, несется без тормозов, и ему не нужны ни компас, ни карта. Летом он уже думает о зиме, он говорит без умолку и все формулирует в будущем совершенном времени. Модельер постоянно находится в состоянии джетлага. Каждые два месяца – пять или шесть бессонных ночей подряд перед показами. Минеральная вода и призрачный мир. Далеко в прошлом остались те бессонные ночи, полные веселья и орошенные кайпириньей, когда ему было тридцать. Раньше все начиналось в порту Ибицы, продолжалось в местном клубе «Привилеж» и заканчивалось техно-рейвом на пляже, где маленькая компания ничего уже не соображавших друзей засыпала прямо на песке около 9 часов утра.

Танел, «муза Дома», как он любит себя называть, вспоминает те счастливые ночи: «Это был праздник non stop на Корсике или на острове Миконосе. Мы ходили и в гей-клубы, и в обычные клубы, чтобы сделать приятное Айтиз, которая любит рок. Мы танцевали как сумасшедшие. В Париже мы ели в бистро около церкви Сен-Рош, мы шатались по Ле-Аль, захаживали в “Ле Бэн”, “Палас”, “Сет”». Мы? Могучая кучка, крепкие орешки, личная гвардия, круг приближенных… Прекрасные девушки, стильные и популярные Кристин Бергстром, Фредерик, Фарида, Айтиз, Лоренс Трейл, все топ-модели, и три «барби-боя»: Танел, Франсис и Жан-Поль. С 1996 года веселье пошло на убыль. Однажды у него в кабинете кузина Эвелин пыталась сымпровизировать рок-представление. Она и Жан-Поль тщетно пытались танцевать как раньше, когда они были юными. Но они всё забыли.

В «Каса Олимп» наш гурман тщательно изучает меню, написанное мелом на грифельной доске: тартинки с фуа-гра, суфле с трюфелями в горшочке, пирог с кровяными колбасками. Наступает решающее время – момент заказа. Это радостный момент, но очень серьезный. С вкусовыми рецепторами не шутят. Неожиданно Белый Кролик перевоплощается в Шрека, добродушного огра, постоянно раздумывающего о том, что он будет есть завтра. К примеру, торжественный обед Карла Лагерфельда, существа аскетичного, воздушного, не терпящего ничего лишнего, легкого, как воздух, состоит из протеинов fat free и диетической колы, легкого напитка с пузыриками… Благодаря этому бывший пончик мог теперь похвалиться силуэтом, подобным букве «I». Готье же, кажется, руководствовался системой Аткинса: он ограничивал прием углеводистой пищи, зато на протеины с жирами налегал со страшной силой. Его команда поддерживала эту булимическую схему, так же как и перенасыщенные рабочие планы.

Не в силах выбрать между фуа-гра, трюфелями и кровяной колбасой, он заказывает все три блюда. 2500 калорий по крайней мере. My tailor is rich. В качестве гарнира к печени хозяйка ресторана предлагает шпинат, потому что с трюфелями будет подан картофель. Жан-Поль пытается возражать и умильным тоном произносит: «О, нет! Чтобы не повторять сладкий картофель, не приготовите ли мне немного картофельного пюре?» Так и есть. Они оба придают большое значение продуктам, которые дает земля. После того как повариха выносит первое блюдо, любимчик хозяйки заведения позволяет себе критическое замечание. Как его охарактеризовать? Поместить в гастрономическую рубрику или в раздел искусствоведения? «Последний раз у трюфелей не было такого блеклого оттенка, – вздыхает Готье. – До этого они походили на двуцветную антрацитовую камею, которая переливалась разными оттенками».

Если бы не стал кутюрье, он был бы прекрасным шеф-поваром. «Сколько себя помню, я изо всех сил всегда стремился стать модельером, – говорит Жан-Поль. – Я не мог позволить себе экспериментировать или ошибиться». Очень долгое время это страстное желание полностью определяло его существование. Потом, посмотрев старый фильм с Фернанделем, в котором тот постоянно мечтал стать императором, Жан-Поль понял, что нужно немного расслабиться. Его раздражали приступы пустой мечтательности. Самой большой нелепостью для него было не достичь успеха в том, что запланировано, не добиться поставленной цели. «Я ненавижу, когда то, что считаешь судьбой, не воплощается во что-то реальное», – говорит этот избалованный ребенок.

Подают шампанское, которое он пьет как лимонад. Он предусмотрительно заказал заранее «пирог “Татен” с хрустящей крошкой», коронное блюдо ресторана «Каса Олимп». Было сладкое и соленое, сыр и десерт. «Он настоящий бонвиван, – говорит его подруга, журналистка Катрин Лардер. – Радостный и полный жизни человек». Бонвиван, о котором Оливье Сейяр сказал шутя: «Разговор с ним всегда получается ярким и сочным. С ним три часа пролетают, словно одна минута. Конечно же, ему нужно пополнять запасы!» Наступает священный момент. Слегка обмакнув палец в соус из трюфелей, шутник облизывает его и с невинной улыбкой протягивает официантке никелевую тарелку. Шампанское его развеселило. Кинематографические клише, превозносящие женскую элегантность, побуждают его разразиться вулканическим потоком рассуждений. Он подробно рассуждал о знаменитом черном платье с вырезом на спине, прославившем идеальные ягодицы Мирей Дарк в фильме «Высокий блондин в черном ботинке», благодаря которому ее карьера снова пошла в гору. Еще он анализировал то огромное влияние, какое оказал на пристрастие женщин к юбкам макси созданный Фэй Данауэй роковой образ Бонни в берете, вызвавшем столько разговоров.

Его рассуждения околдовывали, как стрекот швейной машинки. Переходя от «Фабрики» Уорхола к Испании Бунюэля и Италии Пазолини, Готье обрамлял, словно вышивка крестиком, собственные умозаключения о женской красоте. Ричард Аведон, фотограф, которым он восхищался, автор множества портретов звезд шестидесятых, любил только те лица, которые несли на себе печать прожитых лет и опыта. «То, что он ценил в людях, – пишет Трумен Капоте, – часто называли резкостью и суровостью». Юные лица вызывали у него смертельную скуку. Жан-Поль тоже пренебрежительно относился к округлости щек, свежему румянцу и ясному взору. «Бардо вначале раздражала меня именно этим, – рассказывает он. – А потом, в период “Харлей – Дэвидсон”, я считал, что она восхитительна!» Округлым формам и лоску он предпочитал угловатость, нервные умные лица со следами пережитого. Не Мэрилин Монро, а Ава Гарднер. Его очаровывали славянские скулы и резкие черты Кэтрин Хепберн. Он считал, что без ума и энергии не может быть красоты.

В образе Марлен Дитрих его не привлекала ни хрипотца, ни утомленный взор роковой женщины. Он ценил только смокинг. Джеймс Дин? Немного жуликоват. Монтгомери Клифт? Слишком красив. Кумиром его юности был Марлон Брандо, мачо с противоречивым характером и беспокойным взглядом. Изучая его биографию, Жан-Поль обнаружил почти спортивное достижение. На вопрос «Вы бисексуальны?» священное чудовище ответило: «Нет, три…» Готье нравились маргиналы, матросские бары, харизматичные проходимцы, но в театре своих фантазий он был не актером, а только зрителем. Пьер Клементи, хромой и с золотым зубом, одетый в кожаный плащ и опирающийся на трость, – помните его персонажа в фильме «Дневная красавица», гангстера, который преследовал героиню Катрин Денёв? Такие люди вызывали у него восторженное уважение, но он от них держался на расстоянии. Разрушительное отношение к жизни – это не для него. Если бы встретился лицом к лицу с устрашающими фаланстерами вроде Жан-Пьера Кальфона, Бюлля Ожье и Клементи в Париже семидесятых, он бы скорее всего бежал. «Такие люди меня очаровывают, но, находясь рядом с ними, я все время боюсь своих возможных реакций, – признается Готье. – Я сразу чувствую страсть к саморазрушению и держусь настороже. Думаю, у меня очень развит инстинкт самосохранения».

Если ему предлагали наркотики, то он отказывался порой даже слишком демонстративно, как персонаж Вуди Аллена в «Энни Холл», который чихнул на горку предложенного ему кокаина перед ошеломленными калифорнийскими нуворишами. «Однажды на Филиппинах меня пригласили на вечеринку золотой молодежи, – рассказывает Жан-Поль. – Я заметил, что из рук в руки переходит джоинт. Когда очередь дошла до меня, я, не зная, что делать, просто затушил отвратительный влажный окурок». Слишком ясная голова… Более того, стиль искусственного рая семидесятых его сильно утомлял. Обычно все опыты border line оказывались ему неинтересны. Он был эпикурейцем и чистюлей, не курил, почти не употреблял алкоголя. Не Сен-Лоран, не Гальяно, не фрик и не джанки. И все же… Многие возводили Готье в сан короля скандала, его, полуребенка, который имел одну лишь зависимость: ромовая баба. Но он служил, и служит до сих пор, иконой для гламурных геев, разбитных бисексуалов и гетеро андеграунда, всех доходящих до крайности бунтарей. Изящный пируэт, пикантный парадокс.

Готье использовал в работе все атрибуты маргинальных социальных групп, в частности пирсинг и татуировки, скинхедов и постпанков, арабские бурнусы и африканские бубу. Поклонники воображали его лидером бунтарей, агрессивным рокером. Он коварно позволял людям думать, о чем они хотят, и делать, что им захочется. Возможно, этот миф его устраивал. Он, человек, который всегда с подозрением относился к снобам, элите и знаменитостям, пользовался репутацией самого безумного из beautiful people. Это был фальшивый паспорт. Все в его прошлом указывает на то, что он был совершенно другим человеком. Меньше мескалина, больше гренадина… «Это земной человек, – замечает Фредерик Лорка. – Он прочно стоит на земле обоими ногами, а его мечтательная натура проявляется только в работе». Приемный отец ста двадцати детей, этот мечтатель меняет иногда направление и отправляется на улицы Парижа, желая повитать в облаках. Просто чтобы на время убежать от тяжкого груза обязательств, необходимости принимать решения и бумажной работы. Раньше он не подписывал сам ни одного документа. Этим за него занимались Франсис и Доминик, давая ему полную свободу для творчества. Они так в этом преуспели, что он, будучи стопроцентным представителем среднего класса, приобрел привычки олигарха, окруженного секретарями. Он не знал, в какую сумму вылились три переезда главного офиса, не мог точно сказать, во сколько ему обходится аренда собственной квартиры, довольно слабо соотносил внешние проявления богатства с реальными доходами. Купив в 2004 году частный особняк на авеню Фрошо, а потом, в 2006-м, дом в Сен-Жан-де-Люз, он наконец превратился в частного собственника. Стал ли его уровень жизни более высоким? Сумел ли он воспользоваться заработанными деньгами? Это положение скорее вызывало в нем чувство глубокой неловкости.

Тем не менее он вспоминает роскошный отпуск с Франсисом в 1987 году. Они сняли восхитительную виллу в настоящем райском уголке – на острове Мюстик. «Но мы выбрали время, когда сезон уже закончился, так было дешевле, – говорит Жан-Поль. – Правда, в результате мы вернулись искусанные комарами с головы до ног!» В 1996-м он заметил, что капитал увеличился, и вложил шесть миллионов франков в свое предприятие от-кутюр. Что же у него на банковском счету сейчас? «Достаточно для того, чтобы позволить себе отпуск на краю света, – утверждает он. – По крайней мере, я так думаю. Когда начинаю сомневаться, звоню кузине, а она мне говорит, возможно это или нет». Эвелин отвечает за все расчеты. И это, без сомнения, лучше, чем отвечать на занудные вопросы о счетах. У него в сумке лежит школьный пенал лавандового цвета на молнии. Оттуда он достает купюры в пятьдесят евро, которые выкладывает так, будто играет в «Монополию». Когда Жан-Поль решает кутить, можете быть уверены, что деньги будут потрачены не зря. Это его миф о Сизифе. В Сен-Жан-де-Люз, на стене, окружающей его огромный сад, красуется фреска: быки и попугаи в наивном стиле. Художникам пришлось переделывать работу четыре раза, чтобы выполнить заказ. И тем не менее результат ему не особо нравится.

«Мне представляется невозможным покупать полотна настоящих мастеров, – признается Готье. – С финансовой точки зрения я бы мог себе это позволить, но я воспитан по-другому». Он ограничивается художественной фотографией Мондино, Эрвина Блюменфельда и Дэвида Сайднера, одного из любимых фотографов Ива Сен-Лорана. На одном аукционе он недавно приобрел серию эротических эскизов Жана Кокто. Он обожает мягкие часы Дали, изломанные фигуры людей Фрэнсиса Бэкона и истощенных женщин Бернара Бюффе. Коллекционер-любитель, он всегда с насмешкой относился к правилам рынка искусства, к его неписаным законам. В 1981 году в Ковент-Гарден они с Франсисом набрели на заброшенный ангар, превращенный в ателье. «Там продавалось невероятное автомобильное кресло, обтянутое красной кожей и закрепленное на стальных трубах, – рассказывает Жан-Поль. – Я купил его за ничтожную цену – 99 ливров». Позже счастливец узнал, что кресло «Ауто Ровер 2000», недорогой реди-мейд, это придумка Рона Арада!

Он испытывает почти личную симпатию к вызывающим эмоции произведениям искусства. Одним октябрьским вечером в галерее современного искусства в квартале Марэ Клаудиа Хьюидобро открывала свою выставку «Близко к телу». На мощеной улице перед галереей показалась импозантная «ауди» черного цвета. Из машины вышел всем известный отшельник в пуховике. Сразу же узнанный, Жан-Поль принимал знаки внимания с подлинной сердечностью. Он вызывал всеобщее доброжелательное любопытство. Его тут же окружили люди, но никакой суеты не возникало. Когда Карл Лагерфельд нагрянул к Колетт, его охрана вынуждена была вмешаться, чтобы сдержать натиск толпы. Но с Готье ничего подобного не происходило. Он звезда, не вызывающая агрессивного отношения. Он приветствовал неизвестных любителей искусства, заговаривал то с одним, то с другим посетителем, потом надел очки и принялся тщательно изучать выставку. На стене была развешана серия вымпелов с обнаженными одалисками в стиле Прекрасной эпохи, без лиц и с микроскопическими головками. Этот авангардистский гарем назывался «Слаще сладко». Грамматическая ошибка была намеренной. Его все восхищает. Он тайком идет в офис, выписывает чек и уносит с собой одиннадцать «сладких». Клаудиа краснеет от удовольствия. «Это очень нежный человек, по-настоящему нежный», – бормочет она.

Нужно еще прибавить несколько эпитетов: наивный, непосредственный, застенчивый, скрытный, внимательный, скромный, воспитанный… Готье, исключая любовь к хорошей еде, знал, как обуздывать свое эго. Жан-Шарль де Кастельбажак называет его «совсем не самовлюбленным». Мартин Маржела продолжает: «Он не боится невозможного, не боится того, что скажут другие. Он оригинален, чувствителен, он трогательный, и он оптимист». «Мода – сфера весьма претенциозная. Поло умеет твердо стоять на земле и не страдает от синдрома гения», – заключает Танел. Готье – человек, который не принимает себя всерьез, а эта добродетель невероятно редко встречается у людей из мира моды. Он умеет противостоять любой лести. На невиннейший комплимент он тут же отвечает тем же, переводит похвалу в знак вопроса, превращает ее в риторическую фигуру. «Он хитренький», – говорит Айтиз и многозначительно подмигивает. А вот Фредерик удивляется «его простодушию, наивности и открытости». В час ночи, уходя из «Каса Олимп», Жан-Поль нежно журит свою нянюшку-матушку-хозяйку-кормилицу, которая вышла проводить его, несмотря на то что на улице ноль градусов: «Сейчас же возвращайтесь внутрь. Вы не одеты, еще простудитесь!»

«Я не один, нас тысяча», – писал Пиранделло. Снова и снова появляются тысячи неявных противников Готье, если хорошенько вспомнить. Школьник слишком рано ворвался в закрытый мир. В середине восьмидесятых годов этот наглец совершенно не вписывался в систему общепринятых взглядов. В новогодний вечер, например, он отправлял живую индюшку в подарок главным редакторам известных модных журналов. В редакцию «Вог», располагавшуюся на площади Пале-Бурбон, от солидных модных домов приходили посылки с шелком, кашемиром и дорогой кожей. Представьте себе лица «воговцев», когда перед ними оказывалась особь с птичьего двора! В редакции «Мари Клэр» некоторые даже обиделись, посчитав такой жест Готье женоненавистническим намеком на то, что их считают гусынями. Другие же дамы, добросердечные и практичные, избавлялись от мясистого крылатого подарка, отсылая его в благотворительные католические комитеты. В «Либерасьон» с юмором было и вовсе худо, так что в ответ Жан-Поль получил оттуда резкое письмо оскорбительного характера. «По сути, проблема состояла в том, что я сам никогда в жизни не видел живых индеек, – размышляет об этом случае кутюрье. – А между тем эта птица выглядит совершенно чудовищно: это такой маленький динозавр с безобразным зобом и страшными движениями, который все время жутко кричит».

Легкомысленный школьник культивировал абсурдистское отношение к жизни. Например, он решил, наконец, брать уроки вождения. Но в день экзамена Жан-Поль вдруг вспомнил, что в аэропорту Руасси его ждет самолет! Он рассказал об этом обстоятельстве экзаменатору, уже вооружившемуся ручкой и блокнотом. Участливый преподаватель согласился немного изменить ход экзамена, потерял аванс, и гонка началась. Ученик управлял, как мог, белым автомобилем, мчавшим к аэропорту. В тот день Готье не получил права, но зато он улетел вовремя!

А недавно он нанял яхту и взял с собой в круиз вдоль побережья Греции Анну и Айтиз. Неожиданно пассажиров разбудила сирена. Мотор загорелся, были спущены на воду спасательные лодки, всех попросили сесть в них, взяв с собой только паспорта. На борту паника. В этот момент Жан-Поль выходит из своей каюты с двумя сумками, набитыми до отказа, и просит капитана помочь ему спустить их в лодки. В сумках были полсотни номеров «Harper’s Bazzar», «Vogue», «Dazed and confused» – то, с чем он обычно работал. «А паспорт он даже не взял, – со смехом рассказывает Анна. – Вот так Жан-Поль подготовился к плаванию!» Гастрономические странствия, по правде говоря, случались чаще. «Ради вкусной еды он был способен пройти километры, причем в какой угодно компании», – уверяет Айтиз, которая при первых же признаках хандры бросается готовить ему суфле. Поездка в Лондон. Они вдвоем обедают в «Хард-рок-кафе», но воспоминание о чудесном сэндвиче с беконом, который он пробовал четыре года назад, не позволяет ему насладиться едой. В результате он уходит из ресторана и тащит за собой Айтиз. Они направляются к Портобелло, где в конце концов он и находит желанный деликатес. За капризами следуют подарки. Избалованный мальчик любит, чтобы его любили. «Щедрость Жан-Поля безгранична, – подтверждает Фредерик. – В этом он простой, импульсивный, прямолинейный». Изящное платье-«галстук» из набивного джерси, мешковатый тренч, бледно-зеленая пелерина – всем своим музам он дарил созданные им самим вещи. После недолгого отпуска всем сотрудникам на улице Сен-Мартен доставались баскские сладости и мыло из Прованса. По настроению, во время пробежки по магазинам для Айтиз покупались шейный платок «Сен-Лоран», сумка «Эрмес» или серьги. «Маленькие подарки укрепляют дружбу, а большие ее компрометируют», – пишет Поль Моран в своей книге «Аллюр Коко Шанель».

Пятидесятисемилетняя Эвелин любуется великолепным бриллиантовым перстнем в виде черепа, подаренным ей недавно кузеном. «До того как в 1996 году начала работать с ним, я была замужем и жила в пригороде, работала в банке. Выглядела немного старомодно. Он меня считал рохлей, – шутливо рассказывает она. – Он совершенно меня преобразил, с головы до ног». Высокая блондинка, в черном приталенном пальто от Готье… Эвелин признанный семейный мемуарист. На семидесятипятилетие дяди Жан-Поль устроил всем сюрприз – поездку на Сицилию. Для Рене, Луизон и их дочери Эвелин. И вот они уже в Таормине. Только что завершился прекрасный обед. Неожиданно всегда энергичный Жан-Поль решает подняться на высокий холм, невзирая на сорокаградусную жару. Эвелин следует за ним, едва поспевая на высоких каблуках и задыхаясь в белом костюме. Как опытная няня, она всегда носит с собой блокнот и три цветных карандаша, чтобы в случае чего отвлечь капризного ребенка. Они уселись на мулов. Их глазам открылась неподвижная картина древней красоты: глубокая синева моря и неба, угрожающая чернота Этны и белые скалы. «Вдруг я слышу: “Стой, не двигайся!”, – рассказывает Эвелин. – И вот как был верхом, используя мою спину в качестве упора, он четверть часа зарисовывал в блокнот то, что видел вокруг». Подобная сцена повторилась, но уже не в реалиях фильма Пазолини, а типично по-парижски. Хозяин одного столичного бистро собирал бумажные салфетки, на которых Жан-Поль набрасывал красавиц, чьи силуэты напоминали песочные часы. Однажды этот человек попросил автора их подписать. Мода – странное искусство, которое хитрые рестораторы умеют использовать.

Что сложнее всего? Не сдаваться на волю своей старой возлюбленной, одиночеству, этой цепкой сирене, чьи песни влекут к себе сердца одаренных детей. Его мудрые музы, Эвелин, Фредерик, Айтиз, Анна, не позволяют ему поддаваться ее очарованию. Юноша с Кикладских островов, красивый грек, новый возлюбленный, появившийся в его жизни, тоже не позволит этому случиться. Если бы Жан-Шарль де Кастельбажак рисовал портрет этого нежного мечтателя, он изобразил бы мягкой пастелью улыбку в небесах. Этот образ очень подходит Жан-Полю Готье. «Он обладает всеми качествами людей, которые отдают себя другим и которым нечего больше доказывать, – говорит Жан-Шарль. – На самом деле именно такие люди и есть герои нашего времени».