Кот Бойко: осторожно, двери закрываются
Пронырнув из камеры мусоросборника в лифт крайнего подъезда, я поехал наверх, на чердак, к чертям на кулички, злобно раздумывая о том, что мы как-то слишком буквально разыграли с Хитрым Псом старый анекдот — он везде, а я нигде.
Вообще жизнь городского партизана меня маленько утомила. Борьба с Сашкиной охраной и гоночными псами «Бетимпекса», этими ледащими наемниками капитала, загнала меня на чердаки и в подвалы, на крыши и заборы, превратив мой вызов в трудовые будни техника-смотрителя ЖЭКа. Страшная участь, позорная карьера — из блатного Смотрящего территории стать загнанным пыльным Смотрителем!
Плюс сегодняшний ужасный прокол с этим омерзительным псом. Я даже испугаться не успел, когда услышал ватный топот и хриплый рык этой милой собачки. Извините великодушно, сэр Александр Баскервиль, не корысти ради, а одного лишь спасения для — пришлось отвалдохать вашего людоеда по всем правилам! Чтобы впредь гаду этакому неповадно было бросаться на скромных неформальных гостей, заглянувших вечерком на огонек в ваше фамильное семейно-родовое гнездо.
Он же ведь, сучара гнусный, бросился на меня, как дикий зверь — с клыками наголо, будто взбесившийся мамонт!
Дурак-пес, весь праздник испортил — себе, мне, Марине. Геройски глупо погиб, спасая репутацию и жизнь хозяина. В натуре — глупо. Вся эта служебно-караульная фауна — псы, охранники, телохранители — совершенно не готова к отпору, они давно не знают равного ручного боя или свалки «кость в кость». Они развращены запуганной покорностью своих беззащитных жертв.
Молодец, гребущий овец, а против бойца — сам козел вонючий. Такие в лагере от параши не отходили.
Да черт с ними! Чего мне о них печалиться! Надо придумать, что Лоре сказать. А что я могу сказать? Вот жуть — врать не хочу, а правды не скажу. Зачем ей эта правда? Ну, нарежу ей эту правду-матку, как мясник говядину. Нужна ей эта правда! Не откровение, не утешение, не надежда — так, кровяная колбаса! Хорошо бы спросить ее — может, возьмет меня братом? Или другом?
Я ведь не могу сказать ей главного — я все равно на ней не женюсь. Не могу, не имею права. Пока есть Марина. Не знаю, не понимаю, что сказать Лоре.
Спускался к себе на этаж пешком, бормоча под нос:
Жил на свете Буридан,
У него осел был Жан.
Между двух охапок сена
Он от голода страдал…
Приник к двери, прислушался. В квартире было привычно тихо. Отпер замок, шагнул в прихожую. И холодная сталь пистолетного ствола тычком уткнулась мне в шею.
— Прежде чем дергаться, шустряк, подумай о подружке, — сказал тихо кто-то за спиной.
Через распахнутую дверь в комнату я увидел Лору, сидевшую в кресле. А за креслом, приставив ей пистолет к затылку, стоял здоровенный худой парень, который во время беготни в метро показался мне похожим на мускулистый скелет.
Нашли все-таки, суки рваные! Надыбали, паскуды!
Голос за спиной предупредил:
— Одно резкое движение, и девочке сделаем лишнюю дырку в рыжей голове… Цепляешь?
— Уцепил! — дисциплинированно ответил я и попросил: — Але, ствол отодвинь чуток — я щекотки боюсь…
— Ишь, какой ты нежный, оказывается… Ручки-то подними! Вот так, за голову, — засмеялся шелестяще и ударил изо всех сил в почку.
Уф, ой-ей-ей! Е-к-л-м-н! Фу-фу-фу! Дурак ты, едритская сила! Меня болью не нагнешь. Я мог бы их на выставке показывать, свои боли, у меня их коллекция. Пока чувствуешь боль — все в порядке, все поправимо. Нормальная реакция живого организма.
Скелет сказал — надо мной — своему партнеру, пока тот сноровисто обшаривал меня:
— Проверь у него нож за шиворотом. Пощекоти между ног…
Обыскивал профессионально — одной рукой, ствол по-прежнему жестко уперт в шею. Щелкнул на запястьях наручниками, добыл у меня из-за пояса пистолет, резким тычком в спину толкнул в комнату.
Я покосился через плечо — ну конечно, старый мой знакомец с вдавленными висками, несчастный младенец, изуродованный родовыми щипцами, пульсирующий мой преследователь — Гнойный Мозг.
— Не оборачиваться! — сдавленно, негромко крикнул он и снова врезал мне по почке.
Это хорошо! Не то, конечно, что он врубил мне по урологии, а то, что орать воздерживается. Опасается, значит, лишнего шума. Учтем на будущее.
Лора, бедная моя подружечка, синюшно-бледная, рот заклеен лейкопластырем, без очков щурится, слезы катятся из глаз, а на лице не испуг, а страдание.
Руки связаны ремешком, тонкий халатик накинут на голяка. Они явились, когда она уже спала.
— Не волнуйся, родная, — сказал я ей. — Я знаю, что ты не могла крикнуть — предупредить. Все будет в порядке, не тревожься…
Гнойный Мозг снова ударил меня — пистолетом по загривку, ухнуло тяжело, ломко в голове.
— Не разговаривать!..
Я прикрыл на миг глаза, в темноте и тишине ждал, пока рассосется, отступит боль. Потом мирно, вежливо сказал:
— Слушай, ты, скотоложец! Еще раз поднимешь руку — умрешь. Не веришь — спроси у своего покойного друга Валерки. Он меня уже сторожил…
— Ты и за Валеру еще ответишь, падлюка! — взвизгнул Скелет.
— Кому отвечу? Тебе, что ли? — спросил я и уселся на стул посреди комнаты.
Надо протянуть время, нужно сориентироваться, понять — вызвали они подмогу или повезут к себе в их вонючие застенки? Где их замечательный командир Николай Иваныч?
Комната расшарена, распотрошена обыском. Они что-то искали. Долго. Они здесь давно. А Николая Иваныча нет! Они не торопятся с победным рапортом.
А может, они, помимо сдельно-премиальной оплаты, поддерживают себя частным мародерством? Они краем уха слышали, что меня ищут из-за денег. Они ищут здесь деньги! Вот идиоты!
От дикости этой догадки я засмеялся. Они еще не дошли до антресолей, где лежит под барахлом мой чемодан. Эх, мне бы сейчас карабин…
Своим смехом я обидел Скелета. Он подпрыгнул и ударил меня ногой в грудь.
Тяжело вломил, но плохо. Раз не вырубил, значит, плохо. На пол я рухнул, вздохнул, душевно сказал:
— Не каратист ты, а говно. Нормальная срань…
Он ударил меня ногой в живот.
— Говорю же тебе — дерьмо ты, кал, экскремент поносный!
Опять врубил он мне.
— Как есть — навоз, фекалий…
Скелет долбанул меня кулаком в темя — до темени в глазах.
— Конечно, ты — какашка, меконий…
Скелет хотел ударить ногой слева, но я откатился немного, не удар получил, а толчок.
— Жалкое ты испражнение дристучее!
Тут он меня все-таки достал, а я, задыхаясь, намекнул:
— В натуре — жопный плевок, дрэк ты текучий…
Гнойный Мозг остановил спарринг-партнера:
— Погоди! Собери все дискеты компьютерные в сумку…
Я лежал на паркете и успокаивал Лору:
— Яблочко мое дорогое, не грусти… Все будет хорошо! Ничего они мне не сделают. Я такой ловкий — толкачом в ступе не отловишь… Ты только не бойся этих козлов…
Чем позже они найдут чемодан на антресолях — тем лучше. Там лежат деньжата какие-то и документы. Для этих подзаборных мародеров — огромные деньжищи! Они могут из-за них нас убить — деньги украдут, а начальству доложат, что во время захвата пришлось нас укокошить.
Упираясь мордой в теплые буковые клепки паркета, я начал группироваться. Ах, если бы я сейчас был здесь с ними один! Но при первом моем рывке они застрелят Лору. Господи Боже, как легко и сладко было всю жизнь одиноко волчарить!
Я ждал.
Тихо лежал.
Не мог он забыть обо мне.
Не мог не услышать мой крик о помощи.
Цакуга-дзен, мой боевой дух, неужели ты покинул меня?
И еле слышно шелохнулся шелест-шепот:
— Я здесь…
— Цакуга, учитель и друг мой, я унижен своим бессилием.
— Мы не ведаем, когда слабость становится силой, а унижение возвышает…
— Цакуга, я не боюсь смерти.
— Я знаю… Воин переступает страх, как путник порог перед долгой дорогой.
— Цакуга, я боюсь за девочку…
— Не думай о ней сейчас… Страх за нее гнет к земле твою силу. Победи сам — спасешь ее…
— Цакуга-дзен, я безоружен, а руки мои в металле…
Тихо-тихо засмеялся старый самурайский дух.
— Есть узы крепче металла.
А из коридора раздался счастливый крик Скелета:
— Гля, чего я тут наверху нашел!
Ну да, нашел-таки, зараза. Мой заветный чемоданчик, мой бывший меч-кладенец, мой боевой клад.
