— Катастрофа! Я всерьез опасаюсь, Александр Игнатьич, что ситуация на рынке становится неуправляемой, — тараща от возбуждения наливные глаза, говорил Палей. — По-моему, биржу, как перегретый реактор, несет вразнос…

— Ничего страшного, — ровно сказал я. — Нам к Чернобылям не привыкать.

Я не хотел, чтобы от волнения его быстрые шарящие зыркала выскочили из черепа и шлепнулись на мой стол парой черных скользких головастиков. Он был мне неприятен.

И сам я был себе противен — уходя, рассасываясь помаленьку, пережитый животный ужас выпадал во мне ядовитым шлаком злобы и презрения ко всему этому недостоверному марионеточному миру.

Молодец, Кот! Сволочь! Он смог наконец напугать по-настоящему. Не тревогой, не боязливым опасением, не тоскливым ощущением подступающей беды, а реальным грохотом наезжающей смерти.

Как безвольно, как неподконтрольно и бессильно волокло по асфальту нашу здоровенную бронированную колымагу! Вот тебе и безопасность! Вот тебе и весь хрен до копейки!

А если бы в движении на прямой? В разгоне? С ветерком — за сотню?

Был бы нам полный шандец.

— Я боюсь, что финансовая катастрофа может привести к государственному банкротству, — блекотал перепуганный Палей. — Это международный дефолт. А для нас в этом случае — крах!..

— Не бойтесь, дефолта не будет. Я договорился…

— С кем? — вперился в меня Палей.

— С апостолом Петром. Он там, наверху, выполняет те же функции, что и вы у нас в фирме. Уже спущено указание в Международный валютный фонд и в Мировой банк.

— У вас есть силы шутить сейчас? — спросил с тяжелым вздохом Палей. — Я понимаю, вы игрок атакующий, рисковый. И заработали мы за эти дни фантастически. Но положение очень тяжелое, нам эти успехи могут выйти боком…

Я смотрел на него с заинтересованным отвращением. Все-таки старость — жуткая вещь! Мозги высыхают, медленно, подслеповато думают, а мгновенные подсознательные реакции глохнут. Хваленая мудрая осторожность опыта — просто трусливая неуверенность поглупевшего человека. Мозговая близорукость.

Кажется, мой мудрый друг Вениамин Яковлевич, у которого я столькому научился когда-то, на сегодня все свои ресурсы исчерпал. Прискорбно.

— Успокойтесь, Вениамин Яковлевич. Сегодня выступит по телевизору президент и заверит мир, что все в порядке. Как говорится, холера протекает нормально. Это даст нам на несколько дней передышку…

— И все? На несколько дней? — в ужасе переспросил Палей.

— Достаточно. И оставьте, пожалуйста, глобальные проблемы мне. Сообщите лучше, что с «Вест-Дойче банк»…

— Я говорил с утра с Кирхгофом и Фогелем. Они подтвердили переводы на антильские и ирландские оффшоры. Они прекрасные партнеры! Самые профессиональные, каких мне довелось встречать.

— Замечательно! — Я вылез из-за стола, подошел к Палею и сказал ему негромко и внятно: — Выведите от немцев все наши авуары, обнулите счета — до мелочи. Наши взаимоотношения с ними закончены. Навсегда…

Видимо, Палей тоже испугался забрызгать своими глазами мой костюм и полированный стол — закрыл очи, смежил веки от страха, судорожно вздохнул несколько раз и убедительно молвил:

— Как?! Как?!

Я вернулся на свое место и эпически сообщил ему:

— В детстве на этот вопрос мы отвечали — сядь да покак! Как-как! Обычно! Произведите рутинные транзакции и очистите наши счета в «Вест-Дойче банк». На их испуганные и возмущенные крики объясняйте про сложность финансовой обстановки в стране. Попытки связаться со мной пресеките на корню. Меня для них нет никогда…

— Но!.. Но!.. — стал возникать Палей, и мне пришлось его остановить:

— Замолчите! И делайте, что я сказал! Я не могу тратить время и объяснять вам тонкости предстоящих событий. Только помните — вы играете в домино, а я в шахматы…

— Хорошо, я все сделаю, — сказал Палей, и глаза его погасли, перестали быстро и жадно шарить, и что-то в нем неуловимо сломалось.

— И последний на сегодня вопрос… — Я протянул ему белую картонку, маленькую, в четвертушку листа. — Здесь список из девяти фамилий. Вы их всех знаете.

Палей посмотрел на картонку и как-то отчужденно, будто декламировал про себя, сказал:

— Министры… Лидеры партий…

— Да, это хорошие люди, они делали нам много доброго. И, даст Бог, еще сделают. Значит, вы их обзвоните по закрытой линии и от моего имени попросите забрать вклады из нашего банка. Незамедлительно. Через день-другой может быть постановление об остановке платежей… Вы поняли меня, Вениамин Яковлевич?

— Да, понял, — кивнул он устало.

— Приступайте. Список верните мне к вечеру. Естественно, я вас даже не предупреждаю — никому его не показывать, копий ни в коем случае не делать. Ясно?

— Ясно, — еще раз тяжело вздохнул Палей и спросил: — Будет ли с моей стороны лояльно — снять мои деньги со счетов?

— Снимите. Но сделайте это как-нибудь по-тихому, не надо сеять панику. У нас тут не «Титаник».

— Ну да, — усмехнулся Палей, — у нас крейсер «Варяг»!

— Не говорите мне об этом геройском утопленнике. Если на то пошло, у нас крейсер «Аврора»… За сто лет один хороший холостой залп — и ты в легенде. Так победим!

— Вашими устами — Богу в уши…

— Не проблема. Билл Хейнс уже тянет туда линию. Идите. И позовите ко мне Окунева.

— Он ждет в приемной.

И пока я доставал из сейфа дискету Кота, в кабинет, струясь и извиваясь, как морской змей, хромая и переваливаясь с боку на бок, втек Илья Оконефэфэ.

Конечно, безусловно и неоспоримо — это один из самых ценных моих кадров. Я гордился им всегда, как селекционер-полевод снопом кустистой пшеницы. Как тренер гордится выращенным чемпионом. Как наша Родина хвасталась балетом и спутником.

Это я его нашел. Собственно, не то чтобы он валялся где-то на помойке, в забросе и безвестности, — нет, конечно! О нем знали многие, но только я сумел его таланты правильно приспособить.

Когда-то давно колченогий мальчик-гений-урод Илюша Окунев вместе с родителями отбыл в эмиграцию на свою историческую родину. Но по пути его папаня сбился немного с дороги, что-то там перепутал в маршрутах, и они оказались не в пустынных отрогах Иудейских гор, а на довольно многолюдных равнинах южного Бруклина, именуемого в просторечии Брайтон-Бич.

В том кошмарном Крыжополе, где они жили до эмиграции, папа Окунев занимал ответственную должность заведующего мастерской по ремонту обуви. Поэтому он был спокоен за будущее их семьи — скоро мальчик подрастет, они вдвоем сядут в палаточку на углу Кони-Айленд авеню и будут на ходу подметки рвать и прибивать. Бизнес, конечно, не миллионный, а все равно на мацу со шпиком хватит.

Но Илюша не оправдал радужных надежд родителя. Он даже не доучился в школе. Там ведь для американских детей — здоровенных веселых ленивых придурков — двенадцатилетняя программа обучения. Наверное, чтобы не сильно напрягали мозги, не вредили самочувствию и не мешали развитию священного американского «прайвеси».

В девятом классе, непонятно каким образом, Илюша пришел в выпускной класс и написал со всеми вместе итоговую экзаменационную работу. Сто шестьдесят вопросов с оценкой по десятибалльной системе каждый.

Работу и Илюшу показывали по телевизору. По зачетным коэффициентам он получил 1600 очков. Из 1600 возможных. Такого никогда не было. Мол, это возможно только теоретически, а практически — еще никто не пробовал.

Илюшу мгновенно пригласили в Гарвардский университет. Папа Окунев мгновенно послал их подальше. Папа, нормальный местечковый поц, был человек ответственный вообще, а за судьбу сына в особенности, — он не мог легкомысленно променять гарантированный бизнес холодного сапожника на углу Кони-Айленда, прямо напротив «Дайм-банка», на довольно неопределенное и сомнительное будущее гарвардского ученого.

Илюша в этих разборках не участвовал. Примостив удобнее больную ногу, он думал. О цифрах и уравнениях второго порядка.

Доброхоты-знакомые совестили отца и объясняли, что обучение в Гарварде, куда Илюшу пригласили забесплатно, обходится нормальным родителям в сто двадцать тысяч долларов. Папаня усмехался, гордый своей вековой местечковой мудростью:

— Кто их видел, эти тысячи? Пусть они мне дадут хотя бы половину сюда, на кешеню! — и хлопал себя по обвислым карманам на тощих ляжках.

Потом Илюша сел на метро и поехал в Манхэттен, а вечером позвонил отцу по телефону и сказал, что остается жить в кампусе Купер-Юнион, в котором он завтра начинает учиться.

Отец запузырился, заорал, забился, а Илюша кротко сказал:

— Они мне дали деньги. Как ты просил. Но в рассрочку…

Купер-Юнион — единственный университет в Америке, где студентам платят стипендию. И весьма большую. Но берут в этот университет лишь молодых людей с очевидными приметами гениев.

Через пару лет студент Илюша опубликовал в журнале «Мани лайн» работу, которая потом во всем мире стала известна как «Общая теория развития денежных рынков в странах третьего мира».

Он пользовался авторитетом как теоретик и консультант. Зарабатывал неплохие деньжата. Я один знал, как превратить его скучные теории об узких финансовых рынках в увлекательную волшебную практику. Я дал ему зарплату в миллион долларов и толстый акционерный пакет.

И американец mister Ilya Okooneff вернулся в родные российские палестины за недополученной отцом контрибуцией.

Посмотрев его паспорт, Сафонов удивленно сказал:

— И что у нас будет делать этот Оконефэфэ?

У нас Оконефэфэ реализовал с блеском мою вечную идею о самом выгодном бизнесе в мире — торговле деньгами. Ибо не существует на рынке более желанного, ликвидного и прибыльного товара.

Оконефэфэ манипулировал деньгами. Как алхимик он выпаривал водянистые тугрики, возгонял тощие форинты, сплавлял донги с юанями, разогревал вялые злоты и растирал динары. Из индийских долгов Оконефэфэ замазывал наши дыры рупиями, впаривая их за бирманские кьяты, вексельные пакеты афгани менял на реалы, левы на драхмы, финские марки на израильские шекели. Азиатское мыло на латинское шило!

Он гнал по длинной цепи эти мусорные деньжата, вытравляя на каждом этапе шлак и лигатуру, превращая их постепенно в настоящие деньги, пока в самом конце не начинало сверкать золото. Россыпи, копи царя Соломона Давыдыча!

Оконефэфэ знал всемирный лабиринт денег, как старый экскурсовод любимую экспозицию. Настоящий, вдохновенный художник, творец и пониматель денег…

И сейчас он мне был нужен, как никогда.

Я уселся в кресло напротив него и спросил душевно:

— Скажи мне, хитроумный друг мой Оконефэфэ, что надо сделать, чтобы у тебя были большие деньги?

Он пожал плечами:

— Считается, что для этого нужны какие-то особые личностные свойства…

— А ты так не думаешь?

— Я думаю, что нужно не наличие, а скорее отсутствие определенных свойств.

— Например?

— Ну, например, важно отсутствие сентиментальности. Ностальгичности. Влюбчивости. Лишних, тормозящих реакции знаний. Эмоциональная туповатость должна быть — в форме отсутствия сомнений. Нет места жалости. Естественно, недопустимы расхожие представления о совести. Вообще должен вам заметить, босс, что все десять заповедей сильно отвлекают от работы…

Я засмеялся:

— Хорошенькую ты картину нарисовал!

— А вы с этим не согласны? — серьезно поинтересовался Илья.

— Да как тебе сказать? Это тот случай, когда соглашаться стыдно, а спорить — глупо. Но я тебе сообщу самое главное условие, о котором ты забыл. Чтобы были большие деньги, их надо вдумчиво, умело и надежно сохранить. Чтобы в надлежащее время приумножить. Вот этим ты и займешься сейчас…

— Готов! — собрался Оконефэфэ.

— В связи с ситуацией, которую ты наблюдаешь теперь ежедневно, я своевременно выгнал очень значительные суммы на систему дальних счетов. Схему их распределения и количество получишь у Палея. Прояви себя во всем блеске, пожалуйста, крутани их так, чтобы нигде никогда никаких ниточек, следов паутинных не осталось! Пусть отлежатся немного, я надеюсь через год их ввести сюда, как штурмовую армию…

— Будет сделано, чиф-коммендер! — шутовски отдал честь Илья. — Размещу надежно и выгодно. У меня валяется в Италии один очень респектабельный, но нищий инвестиционный фонд. В Люксембурге парочка… Пускай они поработают за мелкую денежку.

— Короче, подготовь мне справку. Я посмотрю — и в бой! Твоя доля в этом пакете — полтора процента. По завершении, естественно…

— О, спасибо большое, босс! Срок?

— Ну, не знаю, думаю, недели две у тебя есть, может быть, три. Сейчас здесь будет жарко, не до нас, — сказал я и достал из стола дискету Кота. — А вот второй вопрос — срочный…

Я прошелся по кабинету, раздумывая о том, сколько можно сдать Илье информации.

— Меня пробуют шантажировать. — Я помахал перед его лицом дискетой. — Здесь есть все — правда, домыслы, вымыслы, помыслы. Бытовая грязь и возвышенная гадость. Шантажист грозится скинуть информацию в Интернет. Соображения есть?

— Можно взглянуть? — протянул руку Илья.

— Нет нужды. — Я убрал дискету. — Не загружай чепухой свою мудрую голову. Как думаешь, я могу разыскать терминал, с которого она сошла?

— Можете. Наверное. Но это чудовищный объем работы. И очень долго. С непредсказуемым результатом…

— Я тоже так думаю. Поэтому мы не будем его искать. Мы уничтожим ценность информации, — сказал я твердо. Я долго, мучительно думал об этой проклятой дискете и теперь принял решение окончательно.

— Уточните, босс, — вежливо попросил Оконефэфэ.

— Если на слабый, разъеденный инфляцией денежный рынок выбросить десятикратное количество фальшивых денег, что произойдет?

— Валюта рухнет окончательно, — уверенно сказал Илья.

— Вот именно! Сегодня же создашь группу. Возьми компьютерщиков у Петра Петровича, а сыскарей и аналитиков у Сафонова. Подкрепись парой-тройкой разнузданных журналюг, которым надо будет хорошо заплатить, но играть с ними втемную… Пусть верят, что все по-настоящему, по-честному.

— Пока что я и сам играю втемную, — заметил Илья.

— Ну-ну, не прибедняйся, прозорливец, ты уже уцепил. Формулирую задачу: ты готовишь дюжину материалов размером в 10–15 страниц каждый. Это должны быть увлекательнейшие истории о коррупции в верхних эшелонах власти, о разбое и беспределе олигархов, о продажности ментов и прокуроров, о лихоимстве мэров и губернаторов. Истории должны быть основаны на правде, правдоподобных слухах, недостоверных сплетнях, заведомой лжи, и чем она чудовищней, тем лучше. Названия зарубежных банков, номера счетов от фонаря и копии денежных проводок откуда-то с Луны, фотографии их кредит-кард, загородных домов и драгоценностей…

— Кто герои историй — по персоналиям? — перебил Илья.

— Только всенародно известные лица. Олигархи, нынешний и прошлый премьеры, их заместители, министры кабинета, тузы Администрации Президента и Патриархия. И обязательно, просто непременно, что-нибудь крутое про Чубайса! Действующие в связи с ними — всякого рода полууголовная и совсем блатная публика… Все понял?

— Понял, — немного очумело кивнул Илья. — И что со всеми этими детективными ужасами надо делать?

— Ждать. Может быть, они нам и не понадобятся. Но если мы не уймем шантажиста и он сбросит свою дискету в Интернет, ты начнешь с часовым интервалом сплавлять в сеть твои кошмарные байки. В течение дня мир получит чертову дюжину историй, с которыми он не разберется до конца следующего века. В этой лавине компроматов ни один человек не поймет, кто кому доводится Николаем: Серебровский — Березовскому? Или Ходорковский — Гусинскому? Или Потанин — Быкову, а Быков — Лебедю. Задача ясна? Вопросы есть?

— Задача ясна, вопросов нет. Есть по этому случаю уместное воспоминание…

— Давай, у тебя еще пять минут…

— Уложусь быстрее. Как вы знаете, я жил раньше в городе Бельцы, который вы почему-то высокомерно называете Крыжополем. Конечно, это не Париж и не Лос-Анджелес. Даже не Рио-де-Жанейро. Маленький, плевый городишко. Однажды он был потрясен душераздирающей историей. Продавщица райпо Лида бросила своего жениха Лерика Шимко и вышла замуж за участкового Сукирко. Надо сказать, что Лерик был завидный и очень зажиточный жених, потому что работал шофером ассенизационной цистерны, а в городе без канализации это очень почетная и выгодная должность. Но любовь к красавцу менту оказалась сильнее низких интересов к водителю говновоза, и свадьба очень шумно загуляла в Лидкином доме на Заречье. В разгар веселья туда подъехал Лерик на своей вонючей цистерне, очень печальный и очень пьяный. Как принц Гамлет, обозрел чужое счастье, забросил в открытое окно спускной шланг и затопил ликующую общественность города Бельцы жидким говном под самую крышу.

— Ну и что ты хочешь сказать?

— Я хотел узнать, когда подавать цистерну к окошку Интернета…