15
Перегородив дорогу между домами Кольяныча и учительницы Нади Воронцовой, стоял «Запорожец». На крышу маленькой трескучей машинки облокотился высокий красивый парень в спортивном костюме с яркими эмблемами «Адидас». Уперев руки в боки, с ним разговаривала Надина мать. Пока я ставил на обочину автомобиль и вылезал из кабины, не было слышно из-за шума мотора их голосов, но я видел, что говорит она с парнем сердито, а потом весело смеется. Я направился к ним, но парень в это время махнул рукой, распахнул дверцу, лихо нырнул в тесное гнездо за рулем, «Запорожец» пулеметно резко затрещал и помчался вниз по скату дороги.
— Чего сердитесь, Евдокия Романовна? — спросил я Дусю. Она утерла лицо кончиком платка, сказала с досадой и злостью:
— Ну и люди стали — ни стыда, ни совести! Сраму не знают. Ведь сказано было сто раз: «Не ходи ты к нам, не хочет тебя Надя видеть», а все прется, ничем его не проймешь! Слов людских не понимает, ржет как жеребец и все тут.
— А кто это, Евдокия Романовна?
— Да ну его! Говорить о нем неохота, Петька Есаков, дармоед и пустопляс! Второй год ходит за Надей. Она его на порог пускать не хочет, а он все надоедничает: «Будешь все равно моей женой».
Я заметил осторожно:
— Парень-то он красивый, видный.
— А что толку! Пустобрех, бездельник. Срамота, а не мужик — и от досады она сплюнула. — Это ведь надо: молодой парень к Клавке Салтыковой на ночную смену работать ходит! Нахлебник!
— А днем-то он что делает?
— Что делает! — от негодования Дуся всплеснула руками. — Физкультурник он. Здоровый мужик руками-ногами дрыгает. Да правда, за работу и зарплату такую получает — сорок рублей. Это же ведь надо: взрослый молодой парень сорок рублей получает!
— А где он сорок рублей получает? — спросил я.
— Тренирует при школе футбольную команду. Ему предлагали разные места, но он не хочет. Сейчас, говорит, ценность основная — свобода, а не рублишки. Ну ясно, рублишки не ценность, если ему Клавка дает сколько хочет. Вон, купила своему обормоту автомобиль. Не бог весть какой, маленький, таратаистый, а все ж таки ездит.
Я присел на лавочку у забора, закурил сигарету и спросил с интересом:
— А что — Наде он совсем не нравится?
Дуся от возмущения подалась вся ко мне:
— Да что же вы такое говорите? Как же Наде он может нравиться? Надя девушка серьезная, а этот — тунеядец, оболтус, бездельник. Я ему говорю давеча: «Как же ты можешь жить-то на сорок рублей?», а он регочет: я, говорит, бережливо живу…
Дуся печально покачала головой.
— Сбился с панталыку парень. Его несколько лет назад Николай Иванович, царствие ему небесное, выгнал из школы. Он ведь раньше учителем физкультуры там был.
— А за что выгнал?
— Парнишку он какого-то поколотил. Ну, а для Николая Ивановича такие вещи были как нож вострый. Выгнал его из школы, сказал: «Тебя к детям на версту подпускать нельзя». Ну, и подобрала его Клавка Салтыкова. Тоже баба срамная. Дочка — невеста скоро, муж — приличный человек, здесь же, в городе, живет, а она валандается с парнем на десять лет ее моложе. Ничего не стыдится, никого не боится, для нее людская молва — тьфу…
Дуся прервала на миг свое гневное повествование, посмотрела на меня и неожиданно спросила:
— А вы сегодня ели чего-нибудь?
— Сегодня? — стал вспоминать я. — Честно говоря, не помню, да и не хочу.
— Нельзя так, — уверенно заявила Дуся. — Идемте, я вас угощу диковинкой. Вы, наверное, в Москве и забыли, что это такое.
Я взглянул на часы — половина десятого. Солнце заходило в конце улицы, как запрещающий автодорожный знак — желтый диск с раскаленными алыми краями.
— А Надя дома? — спросил я. — Мне надо с ней посоветоваться.
— Дома! Она на задней терраске читает, — обрадовалась Дуся. — Идемте, мы еще не ужинали.
— Спасибо, Евдокия Романовна, мне вообще-то рассиживаться некогда. У меня еще дел много.
— А мы и не станем рассиживаться, мы на бегу чего-нибудь перекусим…
Я открыл калитку, по кирпичной дорожке обошел дом и увидел Надю, сидящую с книжкой в шезлонге. На столике перед ней лежала стопка тетрадей. Она приветливо замахала мне рукой и встала навстречу.
— Устраивайтесь, вам здесь будет удобно, — показала она мне на шезлонг. — Новостей у вас нет?
— Да кое-какие соображения появились, хочу с вами обсудить…
Из боковой пристройки вышла Дуся и на протянутых ко мне ладонях показала два огромных овально-круглых, белоснежных, тяжелых даже на вид яйца — каждое размером с хороший кулак.
— Вы такое давно пробовали? — спросила Дуся.
— Я такого никогда даже не видел, что это?
Она засмеялась:
— И неудивительно! Это гусиные яйца. Сейчас гусей-то почти не стало, а уж яиц их никто и не видит в городах. У нас-то здесь редкость…
— Я действительно не видел таких, — честно признался я.
Дуся с сожалением покачала головой:
— Я, наверное, последняя, кто гусей держит. Помру — забудут, как гусыня выглядела. Птица, ей-богу, замечательная, а благодарной памяти ей нет. Людям, конечно, сказка нужна. Правда, она ведь так не тешит. Гусь-то ведь любит свою гусыню и заботливей и вернее, чем лебедь, а все песни про любовь только о лебедях сложены…
Надя засмеялась:
— Гусю для легенды длины шеи не хватило…
Справедливости ради я заметил:
— Гусь все-таки почаще встречается, чем лебедь. А в легенду попадает то, что реже видим…
— Ну да, — согласилась Надя. — Поэтому легенды о лебедях написаны гусиными перьями…
Помолчала и усмехнулась грустно:
— Боюсь, что скоро гуси тоже станут редкими, как лебеди. Когда-то Россия занимала первое место по вывозу гусей. Из наших мест гуси на экспорт пешком отправлялись. Знаете, как это делали?
— Нет, никогда не слышал…
Надя засмеялась.
— Гуся осеннего, откормленного брали под крылья и опускали ногами в бочку с расплавленным варом. Окунут и пустят по песку, по пыли бегать. На вар пыль налипнет, засохнет, тут ему снова ноги окунают в бочку. И так несколько раз, пока не нарастут у него толстые черные сапоги. После этого собирают тысячное стадо и пешим ходом — в Германию. Пока дойдут до Пруссии, обколотят смоляные сапоги, их фермеры по мешкам на откорм рассадят и к рождеству на всю Европу продают неслыханного вкуса и жирности гусей. Так и хвастались ими — мол, «прусские гуси».
— А вы это откуда знаете? — удивился я.
— А мне Николай Иванович рассказывал. Ему ведь до всего было дело, он написал статью в «Известия» о том, что гусями надо заниматься — скоро попадут в Красную книгу. Собрал массу литературы, выступал с лекциями, местным жителям объяснял, какое это дело выгодное, всем полезное и приятное.
Да, удивительно жил Кольяныч. Странный, непонятный человек. Ну, что может быть общего у преподавания литературы с разведением гусей в Рузаеве? Какое ему дело до гусей? Как просто и незаметно он перемешал в своей жизни обыденность и мечту, а может быть, он целую жизнь писал лебедиными перьями легенду о красоте гусей? Да нет — это и звучит как-то смешно.
Надя задумчиво смотрела на меня, будто хотела угадать, о чем я думаю, потом спросила:
— Вы мечтать умеете?
Я засмеялся:
— Да вообще-то говоря, времени для этого не остается, но иногда пытаюсь…
— А о чем вы мечтаете? — спросила она.
Мне не хотелось говорить об этом, и я усмехнулся.
— У меня всегда одна мечта — ложиться спать не позднее десяти…
— Боюсь, что сегодня вашей мечте не суждено осуществиться, — сказала Надя.
— Я в этом просто уверен, — подтвердил я. — Я хочу с вами поделиться своими соображениями, а вы, как сторонний слушатель, будете оценивать, в чем я прав, а, что от лукавого.
Надя охотно включилась в игру.
— Я запросил через Москву Мамоново, откуда пришла телеграмма Коростылеву. Никто из опрошенных местных отправителя телеграммы не знает. Он наверняка чужак. У меня есть два предположения, или он проезжал мимо, направляясь на юг, или он где-то живет не очень далеко, а в Мамоново приехал, чтобы отправить телеграмму. Где он может жить?
Надя растерянно развела руками:
— Ну как это можно определить?
— Я думаю, что отправитель телеграммы имел связь с заказчиком этой депеши в Рузаеве. И уверен, что договаривались они по междугородному телефону. Письмами такое дело не организуешь — долго, да и заказчик телеграммы наверняка не рискнул бы оставлять такое вещественное доказательство…
— И что? Что вам дает это предположение?
— Надо попробовать вычислить, где может жить отправитель телеграммы. Откуда он говорил по телефону с рузаевским заказчиком…
Надя растерянно посмотрела на меня:
— Я, кажется, догадываюсь… Вы хотите сказать, что в Рузаеве, кроме московского, нет междугородного автомата?
— Вот именно! Телефонные переговоры осуществлялись по предварительному заказу…
— Да, но если мамоновский отправитель телеграммы звонил сюда, в Рузаево, вы не сможете это проверить, — сказала Надя.
— Конечно! Входящие звонки на местной междугородке не регистрируются, но я уверен, что звонили из Рузаева…
— Почему?
— Ну, это же ясно! Отправитель телеграммы ждал сигнала, команды из Рузаева — «можно!», «телеграфируй!». Я в этом просто уверен!
— А отчего вы так уверены в этом? — настойчиво допрашивала меня Надя.
Я усмехнулся:
— Потому что иначе вся придуманная мной логическая конструкция рассыпается…
— А вы уже придумали конструкцию?
— Да так — набросок, эскиз, предположение… — И деловито спросил: — А вы географию не забыли еще?
— Более-менее помню. И представляю, что Мамоново находится в Воронежской области.
— А какие области граничат с Воронежской?
Надя напряглась, стала по памяти перечислять:
— Липецкая, Курская, Белгородская, Тамбовская и, кажется, Волгоградская, но лучше по карте посмотреть.
— Вот этим мы сейчас займемся, — пообещал я.
— Принести карту? — готовно спросила Надя.
— Да. Если найдется — карту Европейской части СССР. И у меня будет к вам просьба.
Надя сказала:
— Охотно.
— Если хотите, давайте вместе сходим на междугородную. Попробуем разузнать, кто звонил в населенные пункты одной из этих областей.
Людей, дожидающихся в Доме связи телефонных переговоров, в это время было совсем мало, и телефонистка Рая Гаврилова, оказавшаяся бывшей Надиной одноклассницей, охотно помогала нам разобраться с бланками заказов. Я объяснил ей, что нам нужны вызовы, сделанные из Рузаева в середине мая в пять сопредельных с Воронежем областей. И четверти часа не прошло, — просматривая пачку талонов, Рая сказала:
— Надь, глянь — вызов в Волгоградскую область, город Урюпино. Звонили четырнадцатого мая.
От почтения ко мне она разговаривала только с Надей, адресуясь ко мне через нее.
— А можно узнать, с какого звонили телефона? — спросил я.
— Конечно! — сказала Рая. — У нас здесь в книге обратных заказов обязательно указывается.
Она полистала журнал, снова взяла в руки отобранный талон, что-то сверила и твердо сообщила:
— Урюпино вызывали в двадцать один час пятнадцать минут с номера 22–18.
Надя стала быстро перебирать своими гибкими тонкими пальцами оставшуюся пачку отрывных талонов, я видел, что она сильно нервничает и через минуту Надя вытащила листок.
— Вот еще один вызов в Урюпино. От девятнадцатого мая двадцать часов десять минут.
— А номер? — быстро спросил я.
— Тот же абонент — 22–18.
— Вы не можете узнать, кому принадлежит номер 22–18? — попросил я телефонистку.
— Минуточку, — она стала набирать справочную, но Надя махнула ей рукой.
— Не надо узнавать. Я и так знаю. Телефон 22–18 установлен у нас в школе. В канцелярии…
