«Жигули» с разгона легко влетели на взгорок, и крутизна подъема задирала капот машины вверх, будто поднимался я в гудящей кабинке аттракциона «иммельман», и когда ощущение полета к небу превратилось в уверенность, что автомобильчик сейчас оторвется от пыльной дороги, подпрыгнет и я повисну в нем вниз головой над сиренево-дымчатым Рузаевом в белесом редком воздухе и увижу весь городок сразу — стеклянно-бетонный центр, фабричную окраину с тусклым стелющимся дымом над трубой и зеленое кладбище с другого конца, — в этот момент в лобовом стекле возник деревянный маленький дом Кольяныча, гребень дороги переломился, выровнялась машина, земля стала на место, взлет не состоялся, и я резко тормознул у забора, густо заросшего бирючиной и ракитником.

А в доме царило оживление. Галя в шерстяном костюме брусничного цвета расхаживала по столовой, двигалась плавно, неспешно переставляя свои длинные, стройные ноги, обтянутые красивой мягкой юбкой, а дойдя до буфета, быстро и грациозно поворачивалась — точно как манекенщицы на показе новых мод. Она себе нравилась, на лице ее дремала спокойная гармония чувств — она любила сейчас людей и знала, что люди любят ее.

Лара слабо и невыразительно улыбалась, сидя в углу дивана. У нее был вид человека, которого покинули силы, бесследно истекли, и она подпирала рукой голову так осторожно, будто боялась, что эта уставшая, никому не нужная голова, если забыть о ней совсем, может упасть на пол и разбиться, а Владилен, наоборот, был исполнен здоровья и всесокрушающей жизненной энергии. Может быть, он переливал в себя вялые жизненные силы Ларки, хотя я понимал, что такой слабой подпитки для столь могучего генератора оптимизма и гедонизма, конечно, недостаточно. Я подумал впервые, что у Владика наверняка есть одна — больше он не может себе позволить из-за занятости — любовница, этакая здоровенная развеселая девушка, неслыханная вакханка, молодая жизнерадостная хамка.

Владик прихлопывал в ладоши и шумно восхищался.

— Заме-ча-тель-но! Первый класс! Чистая фирма! Это настоящая «ангорка»…

Галя победительно взглянула на меня:

— Как находишь?

Она знала, что костюм ей очень идет, оттеняет сливочность кожи, подчеркивает наливную пластичность, ладность ее крупной фигуры — стройной, длинной и в то же время почти ощутимо мягкой.

— Я нахожу тебя очень красивой…

Галя отбросила невозмутимую сдержанность манекенщицы и засветилась улыбкой.

— Я знала, знала, что тебе понравится! Я давно мечтала о таком костюме. Мне многие говорили раньше, что в маленьких городках под Москвой можно найти в магазинах вещи, которые в столице днем с огнем не сыщешь…

— А это что, здесь продается? — удивился я.

— Ну конечно! Естественно, не то чтобы прилавки были завалены, но мне, к счастью, Екатерина Сергеевна помогла…

— Кто-кто? — переспросил я настороженно, и предчувствие беды тоненько кольнуло в сердце. — Какая Екатерина Сергеевна?

— Да вчера она здесь была — завуч школьная, крупная такая дама, очень серьезная. Вихоть, кажется, ее фамилия. По-моему, хоть и несколько провинциальная, но очень милая… — доброжелательно-весело сообщила Галя.

Лара опустила устало глаза, ничего не сказала, а старый служивый жук Владик обостренной интуицией опытного чиновника, ощутив острый сквознячок напряжения, сразу же перестал источать свой неуемный восторг. Минуту назад этот гладкий хитрый лис так восхищался новым костюмом, будто приехал сюда не из Гамбурга, а из Тетюшеи и впервые увидел симпатичную импортную вещицу. Профессиональная привычка всем говорить только приятное, черта настоящего коммерсанта — набирать моральный капитал, не вкладывая ни одной собственной копейки.

— Я не понял тебя, Галя, — спросил я осторожно. — Каким образом тебе могла помочь Вихоть? И как ты ее нашла?

— Я ее не искала, — пожала плечами Галя. — Я пошла пройтись по городу и зашла в Дом торговли… А там встретила Екатерину Сергеевну…

— Это когда было?

— Час назад, наверное… а в чем, собственно, дело? Я что-то не понимаю.

Час назад Вихоть заглянула в учительскую, когда я разговаривал со старой географичкой. Потом я пошел к физику Сухову, а она пошла в Дом торговли…

Не отвечая на вопрос Гали, я сказал:

— Мне просто интересно, как покупают импортные костюмы из «ангорки». Может быть, там что-то подходящее есть и для меня…

Галя искренне всплеснула руками.

— Конечно! Салтыкова сказала, что к обеду они закончат отоваривание ветеранов, и просила заглянуть вместе с тобой… к вечеру…

— Замечательно, — сказал я. — И уедем мы с тобой отоваренные и всем довольные…

Владик искоса взглянул на Галю и сочувственно улыбнулся ей:

— Ох уж этот дефицит, отец-кормилец! Кабы его не было, то пришлось бы его, как бога, выдумать…

— Ты и с Салтыковой, оказывается, уже знакома, — заметил я. — Быстро ты вошла в местную жизнь…

— А что такого? — возмутилась Галя. — Я что-то не понимаю твоего тона! В чем дело?

— Да нет, ничего нового, ничего особенного. Просто я еще только собираюсь познакомиться с Салтыковой, а ты уже с ней в близких отношениях…

— Что ты несешь? — разозлилась Галя. — В каких отношениях? Человек проявил любезность, внимание приезжим, а у тебя с твоими навязчивыми идеями уже бог весть что в голове…

— Ну да, это ты правильно говоришь, — серьезно сказал я. — Обычно Салтыкова прямо с утра стоит на автовокзале, высматривает симпатичных приезжих, чтобы всучить дефицитный импорт из-под прилавка.

— Почему из-под прилавка? Почему ты изо всех сил стараешься придать этому какой-то грязный налет, нечистый привкус? Почему у тебя на все в жизни такая извращенная реакция?

— Потому что ты встретила Екатерину Сергеевну, вы побалакали маленько, обсудили вчерашние печальные события, немного пожаловались друг другу, потом она тебя привела в кабинет Салтыковой, познакомила, и вы сразу взаимно понравились, после чего из подсобки принесли на выбор тебе несколько вещей, и ты, счастливая, выбрала брусничный костюм из настоящей «ангорки», чистую фирму, первый класс. Так ведь было дело?

— Так или почти так! — с вызовом, упрямо бросилась Галя в бой. — Но почему ты говоришь об этом с таким озлоблением? Я уже давно замечаю в тебе потребность отравить мне любой ценой всякую радость! Ты так взбешен, будто я украла этот костюм.

— Лучше бы ты его украла, — сказал я.

— Я ничего не понимаю, — растерялась Галя.

— Да, я знаю, что ты мало чего понимаешь. В частности, ты не понимаешь, что Салтыкова лучше всего напялила бы этот костюм не на тебя, а на меня и по возможности всучила бы его мне бесплатно, только бы я не совался к ней. Ты можешь сообразить своей куриной головой, что мне дали — через тебя — взятку услугой?! Ты это понять способна?

— Не смей так со мной разговаривать, — тихо сказала Галя, и слезы струйками побежали по ее щекам.

Владик подошел ко мне и успокаивающе похлопал по плечу.

— Перестань, Стас, перестань, не расходись, ну не преувеличивай. Галя не подумала просто, она ведь ничего плохого и в мыслях не держала.

— Да мне и думать нечего было! — закричала Галя. — Откуда я могу знать о здешней тараканьей борьбе, обо всех этих ничтожных, гадких интригах.

Я чувствовал, как клубится, постепенно затопляя меня, черная бесплодная ярость, желание заорать звериным воплем, исчезнуть.

Но не закричал. Продышался, будто вынырнул с огромной глубины, и сдавленно-тихо сказал:

— Я тебя прошу костюм снять, упаковать и отнести обратно в магазин…

— Как? — поразилась Галя.

— Очень просто. Отнеси и скажи Салтыковой, что костюм тебе мал, что я не разрешаю брать вещей из-под прилавка, что ты терпеть не можешь фирменную «ангорку». Говори, что хочешь, но костюма чтобы я этого не видел.

— Ты из меня делаешь совершенную дуру! Тебе нужно, чтобы надо мной смеялись? — закричала Галя.

— Нет. Мне нужно, чтобы я тебя не стыдился. Иди в магазин и сдай костюм.

— Стас, ты меня извини, конечно, что я вмешиваюсь, но мне кажется, ты не прав сейчас, — сочувственно-мягко сказал Владик. — Не только Галя, но и я не улавливаю смысл некоторых твоих действий, а возникновение твоих симпатий и антипатий иногда просто непостижимо для меня…

В тишине раздавались только судорожные всхлипывания Гали.

— Скажи, Владик, ты ведь опытный человек, житейско-бытовой мудрец. Может быть, действительно мне надо завязывать со всей этой суетой и нервотрепкой?

Он скорчил гримасу совершеннейшего недоумения:

— Я тебе, Стас, в таких вопросах не советчик. Это твоя профессия, тебе и карты в руки, но если сказать по-честному — не верю я, что ты чего-нибудь добьешься. И особого практического смысла не вижу…

— Понятно, — кивнул я. — Ты когда должен уезжать за границу?

— Недели через три-четыре, сейчас документы оформляют, а что?

— Да так, ничего. Мне показалось, что ты не исключаешь возможности, что эти молодцы, которые телеграмму прислали, могут и тебе анонимочку в управление кадров подкинуть. В случае если я их и дальше тормошить буду.

Владик сухо усмехнулся, медленно сказал:

— Грубовато намекаешь на мою душевную черствость. — Покачал головой и спокойно добавил: — Вообще-то я не заходил так далеко в своих размышлениях на эту тему, но готов согласиться с тобой. Те, кто послал телеграмму, могут прислать и пакостную анонимку на меня и прямой донос на тебя. Эти люди много могут чего.

— И что, ты их опасаешься? — прямо спросил я.

— Ну, не так уж они страшны, и анонимки легко проверяются, а мне бояться нечего, весь я на виду, но сейчас, перед самым отъездом, это было бы довольно неуместно — ходить оправдываться и доказывать, что мой тесть был честный человек, а они жулики и что он никого не убивал, а это его убили телеграммой. Знаешь сам, кадровики — люди дотошные, в личных делах любят точность и ясность и доказательство твоей положительности начинают от противного.

— Я тебя понял, — снова кивнул я.

Мы помолчали и Владик чуть погодя сказал:

— Я не знаю, о чем ты сейчас думаешь, но, боюсь, ты меня неправильно понимаешь.

— Я тебя совсем не понимаю, а думаю я о штуке необъяснимой — где, когда, почему размылась грань между понятиями «честь» и «бесчестье».

— Погоди, — поднял руку Владик.

— Нет, это ты погоди. Дослушай, может быть объяснишь мне, бестолковому. Почему человека, пришедшего в гости и укравшего ложку, больше никто на порог не пустит? А всем очевидного государственного вора, взяточника, лихоимца все привечают кланяются, дружат, в гости ходят, в сахарные уста целуют. До тех пор, пока мы его в тюрьму не посадим.

И тогда все выкатывают огромные голубые глаза: «Боже мой, кто бы мог подумать!»

— Мне странно объяснять тебе, служителю закона, презумпцию невиновности. Тысячелетняя мудрость: не пойман — не вор.

— Я не про ловлю говорю. Их и ловить-то нечего, не скрываются давным-давно они ни от кого. На «Жигулях», в дубленках, в «ангорках», с «сейками», с «панасониками», во всех кабаках, на всех курортах, на премьерах и вернисажах — они себя на всеобщий погляд выставляют, они настаивают на внимании к ним, им теперь сытости мало и достаток не радует — им кураж требуется.

— Ну, и что ты хочешь — сажать без суда и следствия? Революционного террора? Тебе этого хочется? — посмотрел на меня в упор Владик.

— Нет, мне не хочется никого сажать без суда и следствия, — грустно ответил я. — Мне никого сажать в тюрьму не хочется. Ты ведь понаслышке знаешь, что это такое, а я знаю это хорошо.

— И что?

— А то, что я им куражиться над памятью твоего тестя Кольяныча не дам. Они его при жизни опасались, как черт крестного знамения. Пусть и после его смерти боятся.

— Может быть, ты и прав, — пожал плечами Владик.

— Ладно, что нам с тобой об этом говорить, — махнул я рукой. — У меня к тебе есть просьба…

— Пожалуйста, — готовно согласился Владик, но весь напрягся в ожидании чего-то неприятного.

— В пять часов от автовокзала уходит на Москву автобус, проводи, пожалуйста, Галю, ей надо ехать в Москву. — Повернулся к Гале и твердо сказал: — Тебе, Галя, сегодня надо ехать домой…