Часть вторая
Следующий понедельник
Сегодня у Шарапова день начался удачно. Аферист Костя Корсунский, которого долгих три месяца искала специальная опергруппа, появился в ресторане «Берлин». После роскошного обеда жулик щедро расплатился с официантом и вышел на улицу.
У дверей его ждали Савоненко и Дрыга. Корсунский хорошо знал Савоненко. Раскланялись они изысканно. Корсунский сказал:
— Как я понимаю, уважаемый гражданин Савоненко, вы намерены освободить меня от расходов на такси?
Оперативник кивнул, распахивая широким жестом дверцу милицейской «Волги»:
— Правильно понимаете, Костя…
Сейчас Корсунский сидел в соседнем кабинете и давал подробнейшие показания, расставляя точки на целой серии нераскрытых афер, гирей висевших на шее Шарапова.
Хорошая была операция! Ей-богу, хорошая. Шарапов, откинувшись на спинку кресла, отдыхал, слегка прикрыв веки, и его круглое широкое лицо расплылось больше обычного. Стасу показалось, что Шарапов дремлет, когда он приоткрыл дверь кабинета. Стас захотел повернуть обратно. Но дело надо делать. Он вошёл в кабинет, Шарапов поднял на него глаза, и улыбка пропала. Наверное, и хорошее настроение тоже. Никуда не денешься, надо подойти, сесть у стола и докладывать, чувствуя, как с каждым словом взваливаешь на Шарапова свой нелёгкий груз.
— Владимир Иваныч, беда, — тихо сказал Стас. — Оправдались мои худшие предположения. Аксёнова убита пулей, и мы всю неделю шли не в ту сторону. Пропало самое дорогое время…
Шарапов неожиданно улыбнулся, но улыбка была грустной:
— Не волнуйся, малыш. Известно, время — самый злой наш враг. И самый коварный. Да ничего — мы времени зря не тратили. Жаль, главная версия наша оказалась ошибочной. Но и узнали мы за это время многое. Да-а. Всё это нам ещё пригодится. Раскрутим мы это убийство, не вешай носа. Чаю хочешь? Нет? Ну, садись тогда, рассказывай по порядку.
Тихонов достал из бокового кармана свёрнутые в трубочку бумаги, разгладил их ладонью, полистал. Не поднимая глаз, начал рассказывать:
— Когда я понял, что эксперт-медик ошибся и мы следом за ним идём в тупик, я всех на ноги поднял. Вчера ведь было воскресенье, а надо было срочно договориться о повторной судебно-медицинской экспертизе. Ну, свет, как говорится, не без добрых людей: всех обзвонил, обошёл, всё обеспечил — сегодня в одиннадцать утра экспертиза начала работу. Минут через сорок эксперт — вы его знаете — профессор Павловский нашёл пулю.
Тихонов глубоко вздохнул. Достал из кармана пиджака картонную коробочку. В вате лежал небольшой продолговатый кусочек тёмного металла.
Шарапов потянулся к коробочке, взяв её в руки, внимательно рассмотрел пулю.
— Калибр пять и шесть, — сказал Тихонов.
— Да-а. Пять и шесть, — повторил Шарапов. — Слушай, Стас, а как же всё-таки получилась ошибка?
— Понимаете, Владимир Иваныч, произошёл редкий казус — мне это профессор разъяснил. Пуля пробила сердце, перикард, ударилась в ребро, скользнула по нему вниз, раздвинула межрёберные мышцы и, — Тихонов заглянул в лежащие перед ним бумаги, — застряла в подкожной клетчатке передней грудной стенки. Вот Павловский прямо пишет: «След от пули на ребре эксперт принял за конец раневого канала с осаднением от острия оружия».
— Ясно, — сказал Шарапов. — Окончательно сбила первого эксперта с толку картина происшествия: шла женщина, её обогнал парень, после этого она упала. Всё ясно. Редко, но бывает и такое. Ещё какие-нибудь выводы профессор сделал?
Тихонов снова заглянул в бумагу:
— Два. Во-первых, что смерть наступила мгновенно от паралича сердца. И что, следовательно, больше чем один-два шага Таня после выстрела сделать не могла. Во-вторых, стреляли, по-видимому, издалека, поскольку полностью отсутствуют характерные следы близкого выстрела. Вот, в общем, и всё.
Шарапов сидит, подперев щеку рукой, прикрыв глаза. Долго, неторопливо думает.
— Да-а. Развалилась, значит, вся наша постройка. А ведь через пару дней уголовное дело надо передавать но подследственности — в прокуратуру. Ума не приложу — что мы им передадим?
Тихонов безнадёжно машет рукой.
— Ладно, — говорит Шарапов. — Надо искать оружие…
— В первую очередь надо выяснить, откуда стреляли, — хрипло говорит Стас. — Казанцев явно отпадает: стрелять он мог только в упор, а экспертиза это отвергает напрочь. Кроме него, Евстигнеева и Лапина на пустыре никого не видели…
Тихонов задумывается надолго, потом, нащупав решение, вскакивает:
— Вот что, Владимир Иваныч. Направление выстрела, мы определим экспериментально!
Шарапов с сомнением прищуривает глаз:
— Как это?
— Очень просто. Я договорюсь с НТО — они нам сделают из парафина бюст человека — фантом называется. Профессор точно обозначит в нём раневой канал. Используем этот фантом для следственного эксперимента. Положение Аксёновой в момент выстрела нам известно. Рост тоже. В раневой канал вставим трубку и на пустыре провизируем траекторию полёта пули — получим место, откуда стреляли.
— Сомнительно что-то…
— Ничего сомнительного, всё по науке будет.
— Подвела нас крепко твоя наука, с шилом-то, — покачал головой Шарапов.
— Нечего теперь на зеркало пенять, — разозлился Стас. — Подсунул эксперт удобную для нас версию, мы в неё и вцепились. Спешим всё…
Взгляд Шарапова потеплел:
— Ладно, парень. Не в Сочи спешили… Вперёд урок будет. Так что решаем с экспериментом?
— Я считаю, надо проводить.
— Ладно, пробуй, только на месте обставь всё поаккуратней, без лишнего шума, народ не мути.
Тихонов сделал несколько шагов по комнате, упрямо сказал:
— Это ещё как сказать — насчёт народа.
— А что?
— Мне кажется, эту операцию широко надо провести, с размахом. Народ обязательно соберётся, будут спрашивать: что? да как? да зачем? Объясним. Люди другим расскажут. Глядишь, кроме Евстигнеевой да Лапиной ещё свидетели найдутся. Может, кто-то выстрел слышал. Или подозревает кого-нибудь. Да мало ли ещё что! Беспокоюсь только, как бы не спугнуть стрелка этого…
— Не-е, — улыбнулся Шарапов. — Что нет, то нет. Дело не то. Здесь нам от преступника таиться нечего. Мы розыск сейчас в открытую ведём. Если убийца даже поймёт, что мы на правильном пути, помешать нам ничем не сможет. Он сейчас затаился, на дне где-то лежит. А если попытается подняться, воду нам мутить, гляди, и наведёт на свой след.
Шарапов размял сигарету, стряхнул со стола табачинки, закурил.
— Помню, разматывали мы в Филях одно дело. Лёлик-Каин, рецидивист, человека убил. Ну, среди прочего узнали мы, что с убитого золотые часы сняты, «Омега». То ли Каин пронюхал, что мы эти часы ищем, то ли сам сообразил от улики избавиться, только решил он их сплавить. Подобрал в «Ландыше» одного пьющего компаньона-командировочного, напились оба. А когда до поцелуев у них дошло, поменялся с ним часами: у того «Полёт» был, он ему за них и отдал «Омегу». Проспался компаньон, видит обновку. Однако трезвый он принципиальным оказался. Приходит в девятое отделение, ищите, говорит, мои часы, мне, мол, чужого не надо. Дежурный уж было его наладил на выход, да тут, к счастью, Володя Дранников случился. Бросил глаз на «Омегу» и обомлел. Ну а когда командировочный обрисовал, с кем гулял да часами менялся, ясно стало — Лёлика работа. Так-то, друг, — поднялся Шарапов. — Преступник нам здесь не помеха. Ну что ж, давай, организовывай эксперимент. Посмотрим, что получится.
Следующий вторник
1.
Девяти ещё не было, когда на утоптанную площадку за гостиницей «Байкал» въехали сразу три машины: микроавтобус УАЗ с большим прожектором на крыше кабины, сверкающая лаком «Волга», поджарый пронырливый «козлик». На боковых обводах машин чётко выделялась красным по синему надпись «милиция». Из «Волги» вышли, щеголяя новыми милицейскими шинелями, Шарапов и Тихонов, к ним присоединились эксперты-криминалисты и судебный медик. Савельев, тоже в форме, открыл заднюю дверцу «козлика», помогая выйти Евстигнеевой и Лапиной. Тут же находились участковый инспектор местного отделения милиции и понятые.
Как и ожидал Тихонов, необычное зрелище за несколько минут собрало приличную толпу. Люди негромко переговаривались, наблюдая, как криминалисты вынесли из УАЗа макет человека и установили его с помощью штатива в том месте тропинки, где погибла Таня Аксёнова. Это место, посовещавшись, показали Евстигнеева и Лапина. Более любопытные из толпы расспрашивали участкового — что случилось? Участковый, проинструктированный Тихоновым, давал объяснения, ему оживлённо и доброхотно помогали окрестные мальчишки, всегда осведомлённые обо всём лучше всех…
К одиннадцати часам визирование было закончено. Выводы специалистов не оставляли никаких сомнений: выстрел произвели из гостиницы «Байкал» с высоты третьего этажа. Оставалось решить — где же находится конкретное место выстрела? Таким местом, как показали расчёты, могли быть лишь окна пятьдесят восьмого и пятьдесят девятого номеров гостиницы, либо окно примыкающей к этим номерам лестничной площадки. Более конкретного вывода сделать не удалось, потому что ни Евстигнеева, ни Лапина не смогли достаточно точно описать положение Аксёновой в момент падения — а небольшие отклонения в этом положении уже создавали различные предпосылки для определения фактической траектории полёта пули. Важно было одно: прицелиться в Таню убийца мог только из тех окон, которые установили эксперты, — ни из какого другого попасть в неё на том месте тропинки, где она была убита, оказалось невозможным.
Разъехались машины, разошлись по своим делам люди. Тихонов направился в гостиницу.
В длинном гостиничном коридоре пахло вишневым вареньем. Даже устоявшийся годами запах пыльных ковров, мокрых тряпок и вечно перекрашиваемых стен не мог перебить его нежного, слегка горчащего аромата.
Когда Тихонов отворил дверь пятьдесят девятого номера, вишнёвый пар волной метнулся в лицо. Доктор Попов пил чай с вишневым вареньем. Варенья было много — целое ведро. Эмалированный зелёный сосуд источал не меньше вишнёвого запаха, чем целый цветущий сад. На столе важно шипел блестящий электрический чайник.
— Добрый день. Я из Московского уголовного розыска, инспектор Тихонов.
Попов посмотрел на него с нескрываемым удивлением. Проволочные золотые очки были сдвинуты у него к кончику носа, и оттого, что он смотрел всё время как-то снизу, взгляд у него получался хитроватый и в то же время удивлённый, будто говорил: вон ты какой, оказывается!
Из регистрационной карточки в гостиничном журнале Тихонов знал, что Александр Павлович Попов проживает здесь вместе с супругой три недели, прибыл в Москву из Кинешмы, цель приезда — защита диссертации, место работы — городская клиническая больница, должность — заведующий отделением.
Попов, приглядевшись к Стасу, сказал:
— А я вас помню. Присаживайтесь, будем пить чай и беседовать. Постараюсь быть вам полезным, чем смогу.
— Помните? — переспросил Тихонов. — Простите, а откуда вы можете меня знать?
— Я вас видел на месте происшествия. Около тела убитой девушки.
— Да-а? — издал неопределённый звук Стас.
Попов быстро потёр ладони, будто они у него сильно озябли, и сказал немного застенчиво:
— Видите ли, у меня довольно редкая зрительная память. Если я видел человека хотя бы раз, я запоминаю его навсегда. Иногда это приводит к ужасным последствиям.
— А именно? — поинтересовался Тихонов.
Попов усмехнулся:
— Память на события и факты отстаёт. Облик человека я запоминаю, а при каких обстоятельствах и где мы встречались — не всегда. Увижу такого человека и начинаются мои мучения… Пока не припомню, откуда мы знакомы, не могу успокоиться. А длится это иногда неделями. Вот и представьте мою участь…
Тихонов засмеялся:
— Ну, я-то вас сразу избавил от этих мучений. Простите, а как вы оказались на месте происшествия?
— Да ведь в гостинице почти мгновенно стало известно о случившемся. А я здесь жилец со стажем — знают, что я врач, поэтому ко мне сразу же прибежали, сообщили о несчастье и попросили осмотреть женщину. Правда, пока я оделся и добежал, там уже была «скорая помощь». Так что мои услуги не понадобились. Кстати, судя по вашему визиту, убийца ещё не найден?
— Нет, ещё не найден, — сказал Тихонов. — А вы здесь в командировке?
— Я буду на следующей неделе защищать диссертацию. В институте усовершенствования врачей.
— А какая тема вашей диссертации? Разумеется, если это не секрет?
— Какой там секрет! — рассмеялся Попов. — Я занимаюсь исследованием воздействия ионизирующего излучения на эндокринную систему.
— Любопытно, — заметил Тихонов. — Так сказать, открытия на грани наук?
— Вообще-то да, — сказал Попов. — Здесь медицина весьма перспективно смыкается с физикой.
— И что главнее?
— Я человек заинтересованный, мне свою работу хвалить вроде неудобно, но думаю, что это одна из самых интересных и малоисследованных областей медицины…
Попов выключил электрический чайник, снял с него небольшой фарфоровый — для заварки, налил Тихонову ароматный янтарно-коричневый напиток.
— С собой возите? — с улыбкой кивнул Стас на чайники.
— Аз грешен, без чая дня прожить не могу, а в буфете разве чай?.. — немного смущённо отозвался Попов и положил в блюдечко варенье для Тихонова. — Так вот, эндокринная система руководит всем обменом веществ в организме…
— Проходили… — сказал Тихонов без особого энтузиазма.
— …Было замечено, — с увлечением продолжал Попов, — что облучение способно вызвать резкие изменения обмена веществ и это можно использовать в лечебных целях, при раке например. — Попов расстегнул объёмистый портфель, достал из него огромную рукопись и раскрыл её на какой-то весьма сложной схеме. — Вот из этих таблиц видно, что облучением гипофизарно-гипоталамической области у молодых животных можно резко замедлить рост и созревание…
— Лихо, — сказал Стас, сообразивший, что если он хочет успеть вернуться сегодня на Петровку, надо увести Попова немного в сторону от излюбленной темы. — А ваша супруга — тоже врач?
— Да-а, — удивлённо посмотрел на Тихонова поверх очков Попов. — Она хирург, на «скорой помощи» работает… Служба у неё тяжёлая — мотается вот вроде тех, что тогда на пустырь выезжали…
Тихонов поторопился задать следующий вопрос:
— А почему в тот вечер, когда вас на пустырь пригласили, пошли вы, а не ваша жена — ведь ей это по роду деятельности ближе?
— Как же она могла пойти, когда её в тот вечер и в Москве-то не было, — сказал Попов.
— Как не было?!
— Видите ли, какая тут история — мне ведь ещё пятого февраля надо было «защищаться». Но неожиданно заболел профессор Перемогин, а он у нас не только признанный корифей этой проблемы, но и мой официальный оппонент. Решили защиту на две недели перенести — до его выздоровления. А жена сейчас в отпуске, приехала поддерживать во мне «моральный дух». Она и говорит — раз так, давай-ка я пока, до защиты, вернусь домой, чтобы надолго ребят без надзора не оставлять. Ну, и уехала — только вчера вернулась. А из гостиницы мы её и не выписывали, чтобы тут пока кого-нибудь не подселили: добивайся потом отдельного номера!
— По-о-нятно! — протянул Стас. — Так, значит, в день убийства вашей жены в Москве не было?
— Ну конечно же! — раздосадовался его несообразительностью Попов. Он налил Тихонову ещё чашку чая, в синее блюдечко с надписью «Общепит» добавил несколько ложек вишнёвого варенья. — Угощайтесь, угощайтесь, своё как-никак варенье-то…
— Спасибо. — Тихонов придвинул к себе чашку, небрежно спросил или просто подумал вслух: — От работы вас оторвало то происшествие…
— Как раз нет, — покачал головой Попов. — Я, наоборот, решил сделать передышку, попросил горничную включить в холле телевизор и смотрел «Кинопанораму». А она тем временем в номере убиралась… Так что меня прямо из холла вызвали… — Попов ненадолго замолчал, потом, по-видимому, его кольнула какая-то неприятная мысль и он с подозрением посмотрел на Тихонова. — А если бы и от работы… какое это имеет значение — там ведь человек пострадал!..
— Что вы, что вы, доктор, — поспешил успокоить его Тихонов. — Я не к тому вовсе… Конечно же надо было сразу… — И перевёл разговор на новые рельсы, кивнув на стоявший в углу футляр от ружья: — А вы, Александр Павлович, охотник?..
Попов оживился. Он встал, подошёл к футляру, щёлкнул кнопками и с нескрываемым удовольствием достал охотничье ружьё — новенькое, блестевшее воронением и свежим лаком.
— Охотник, любитель оружия и, не буду скромничать, неплохой стрелок к тому же! — сказал он гордо, и, если бы в его глазах не светилось счастье коллекционера, добывшего вожделенную вещь, его слова прозвучали бы хвастовством.
— Это «ижевка», ИЖ-58! Ах, красавица… — Он передал Тихонову ружьё. — Ложа — ореховая, посмотрите, какая великолепная резьба по дереву! А? К тому же — двустволка!
— М-да, оружие серьёзное, — сказал Тихонов, внимательно осмотрев ружьё. — Но оно ведь не нарезное, гладкоствольное?..
— Ну и что же, что гладкоствольное! — возмутился было Попов и тут же объяснил снисходительно: — Зато калибр — двадцать восемь, медведя положить можно!
— Да у вас разве в Кинешме медведи встречаются? — с сомнением спросил Тихонов.
Попов пожал плечами:
— Вообще-то про медведей я не слыхал. Но всё-таки приятно.
Тихонов встал:
— Спасибо за чай, варенье и беседу.
— Да что вы! — замахал руками Попов. — И того и другого — сколько угодно. А жена вот-вот из города вернётся — тогда разговоры наши до полуночи продлятся. — Попов весело засмеялся. — Заходите.
— Очень возможно, что я вас ещё побеспокою. Вы уж извините…
2.
Тихонов набросал карандашом схему и протянул Шарапову:
— Вот, посмотрите, Владимир Иванович. Эксперты утверждают, что выстрелить могли только из этих трёх окон — номера пятьдесят восемь, пятьдесят девять и окно лестничной клетки. В номере пятьдесят восемь проживает инженер-строитель из Львова Козак Лев Алексеевич в главный бухгалтер из Кромска Лагунов Дмитрий Михайлович. В пятьдесят девятом номере — врач из Кинешмы Александр Павлович Попов с супругой. Все они проживали в своих номерах и в прошлый понедельник. И кто-то ещё, нам не известный, мог выстрелить из третьего окна на лестнице.
— Соображения?
— Козака и Лагунова я ещё не видел — они со своими командировочными радостями возвращаются около пяти. С Поповыми разговаривал.
— Что-нибудь интересное есть?
— Есть. Варенье. Любите вишнёвое варенье?
— Чего-о?
— Варенья, говорю, вкусного целое ведро есть. Приглашали ещё заходить.
— Тебя всё на сладкое тянет, — ухмыльнулся Шарапов. — А кроме варенья что интересного?
— Он в институт усовершенствования приехал, диссертацию защищать, а докторша — болеть за него. Я специально для вас даже записал тему диссертации — запомнить не смог. — Тихонов достал записную книжку, полистал и важно объявил: — «Состояние гипоталамо-гипофизарно-тиреоидной системы при воздействии ионизирующего излучения». Во как!
— Что ж, тоже красиво. Гипоталам — был бог, кажется?
Тихонов захохотал:
— Бог был Гименей, которому пели эпиталаму.
Шарапов неожиданно разозлился:
— Что ты ржёшь, как жеребец? Некогда было мне эту ерунду древнюю изучать. Ты после учёбы с девчонками в оперы ходил да на танцы, а я учебники на дежурствах между операциями читал. Ты ещё лейтенантских звёздочек не нюхал, когда я «Почётного чекиста» получил! Ишь тоже ещё Леверье отыскался…
— Владимир Иванович, не воздвигайте искусственной проблемы отцов и детей!
— Тоже мне ребёночек! Животик не болит от вишнёвого варенья? Я ж тебя знаю — сметал, наверное, полведра?
— Ну-у, Владимир Иванович, вы не правы. Я же сластей вообще не ем!
— Ладно, ладно, давай дальше.
— Дальше — окно на лестнице. Вот окно это мне не нравится. Лестничная клетка находится в конце коридора и выход на неё из бокового прохода. Этакий аппендикс. Площадка из коридора не просматривается. Лестницей пользуется в основном обслуживающий персонал — горничные, монтёры, слесари. По существу, это чёрный ход. Выходит он во двор гостиницы. Дверь внизу обычно запирают в десять вечера. Наверху лестница переходит в чердачную площадку. Дверь на чердак заперта и была когда-то опломбирована. На петлях висят обрывки проволоки, а в углу я отыскал смятую пломбу. Пол там очень запылён, и на бетоне нечёткие следы ног. Перекопали мы чердак сверху донизу, но ничего не нашли. Отпечатки следов на всякий случай мы сняли. Надеялся я, всё-таки, стреляную гильзу найти — нет, ничего. Сейчас поеду беседовать с Козаком этим и с Лагуновым. А лестницей ещё придётся заняться…
3.
— Я вам объясню, из-за чего произошло убийство, — сказал Козак. — Не надо быть всевидящим пророком, чтобы объяснить, из-за чего могли убить молодую интересную женщину. Любовь. Да, да, любовь! Это страшная штука, должен вам заметить. Меня самого однажды чуть не убили из ревности.
Тихонов внимательно смотрел на него: Козак был чрезвычайно наряден, мал ростом и невыносимо энергичен. Он без устали катался по небольшому номеру на своих коротких ножках, ловко обходя все препятствия на пути.
— Да-да, я вам серьёзно говорю. У меня был такой острый роман в Смоленске. Неповторимая дама! Волшебный экстерьер! Я не женился на ней случайно. Когда я уехал из Могилёва в Минск…
— Вы же сказали, что в Смоленске…
— Да, но ведь мне потом пришлось перевестись в Могилёв, и она приезжала ко мне. О, эти незабываемые прощания и встречи на вокзале! Я получил тогда строгача с понижением в должности…
— За прощания на вокзале?
— Нет, к сожалению, за встречи, — ловко обогнул тумбочку Козак. — А вы смеётесь? Зря, зря, товарищ Тихонов. Ваше лицо мне симпатично, поэтому я с вами так откровенен. Скажу вам тет-а-тет, как мужчина мужчине, — сколько я горел из-за женщин! Как горел, боже мой! С дымом, с треском! Но не могу я бороться с чувством прекрасного в себе!
— И давно вам так тяжело?
— Первый выговор я схлопотал лет двадцать назад. — Козак чуть не налетел на стул.
— Просто вам надо жениться по любви, — сказал участливо Тихонов.
— Ах, милый мой, я уже четырежды был женат по любви.
— Слушайте, Козак, у вас не сердце, а дворец бракосочетаний. Вашу бы энергию, да на мирные цели…
— Интерес к женщинам — стимул любого творчества, —обиделся Козак. — Все великие люди были неравнодушны к женщинам — Леонардо да Винчи и Рафаэль, Пётр Первый и Наполеон, Пушкин и Толстой. Это же достоверный факт!
— А вы, мол, замыкаете этот славный ряд?
— Я не Рафаэль и не Наполеон…
— Заметил, — кивнул Стас.
— …Но и я имею перед человечеством заслуги, — важно сказал Козак.
— По части чего? — вежливо осведомился Стас.
Тут Козак обиделся всерьёз. Он полез в шкаф, достал чемодан, из него потёртую кожаную папку с надписью «На подпись». Папка распахнулась с треском. Почётные грамоты, благодарности, вырезки из газет свидетельствовали о трудовых успехах инженера-строителя Л.А. Козака. Среди бумаг лежала фотография ещё совсем молодой, очень красивой женщины.
— Это моя супруга, — с гордостью сказал Козак.
— Четвёртая? — съехидничал Стас.
— Практически, — замялся Козак.
— А теоретически? — как клещ привязался Стас.
— Видите ли, сложные житейские обстоятельства помешали нам с четвёртой оформить брак официально.
— Строгач или понижение? — сочувственно спросил Стас.
— Перебросили в сельское строительство на Львовщину, — вздохнул Козак.
— Там вы и познакомились со своей нынешней, пятой супругой?
— Да, её папа, мой тесть, начальник межрайонной конторы «Сельэлектро»…
Стас неожиданно вспомнил, что Львов не так уж далеко от Ровно, куда Таня ездила в командировку. «Пора начинать атаку», — подумал он.
— А её папа, ваш тесть, намного вас старше?
— На четыре года. А что?
— А то, что я хочу узнать, как вы провели вечер прошлого понедельника?
— Вечер? Прошлого понедельника? — споткнулся Козак.
— Да-да, уважаемый Лев Алексеевич, именно вечер прошлого понедельника. И подробнее.
Козак подумал.
— Часов в пять я уехал из гостиницы. Походил в городе по магазинам, потом поехал к друзьям, в гости.
Говорил он не спеша, и Стас почувствовал, что Козак думает над каждым словом.
— Когда вернулись в гостиницу?
— Было уже поздно, но время я не заметил.
— Сколько времени вы ходили по магазинам?
— Часов до восьми.
— В каких магазинах побывали, если не секрет?
— В Марьинском универмаге, в комиссионном магазине на Октябрьской улице, потом в комиссионке на Колхозной, ещё в нескольких… Вот жене сумку купил.
Тихонов взял у него из рук изящную чёрную сумку, повертел в руках, откинулся в кресле.
— Приятно поговорить с вами, Лев Алексеевич.
— Почему? — насторожился Козак.
— Потому что ваш рассказ напомнил мне один старый, но ужасно смешной анекдот. Разрешите его вам поведать?
— Сделайте одолжение, — растерянно развёл руками Козак.
— Вернулся один человек из отпуска и рассказывает друзьям: «Как только, говорит, я приехал в Кисловодск, так сразу же пошёл на море и искупался». «Позвольте, — говорят друзья, — ведь в Кисловодске же нет моря!» «Так вот, я не знал, что в Кисловодске нет моря, пошёл и искупался», — отвечает курортник. Правда, смешно?
— Смешно, — согласился Козак. — Но какое это имеет…
— Отношение? — спросил Стас, перехватив напряжённый взгляд Козака. — А такое: вы не знали, что по понедельникам промтоварные магазины в Москве закрыты, — пошли и купили сумку. Смешно?
Это был чистый гол. Козак даже бегать перестал. Он стоял посреди комнаты, нервно вытирая губы концом своего элегантного галстука. Тихонов невозмутимо крутил в руках сумку. Козак решил выкатить мяч в центр и начать игру сначала.
— Простите, я, видимо, перепутал. Да-да, я купил сумку во вторник.
— А к друзьям тоже во вторник ездили?
Козак замешкался на мгновение:
— Не-ет, в гостях я был в понедельник…
— Кто ваши друзья? Где они живут? — Стас достал записную книжку.
— Их фамилия Алёшины. Они живут на Юго-Западе.
— Телефон есть?
— Нет. Должны скоро установить.
— Когда вы приехали к ним и сколько там пробыли?
— Около шести. А уехал поздновато.
— Они, наверное, смогут подтвердить, что вы провели у них весь вечер?
Козак заёрзал. Он затянул узел галстука до отказа, потом растянул его совсем, отстегнул верхнюю пуговицу сорочки, снова подтянул узел.
— Вы сейчас помнёте свой прекрасный галстук, — спокойно сказал Тихонов. — Так как же насчёт Алёшиных?
— Я вам могу поклясться честью, что я провёл там весь вечер, но мне бы очень не хотелось, чтобы вы этот факт у них проверяли!
Тихонов удивлённо поднял брови:
— Это почему же?
— Вы же интеллигентный человек! Вы же понимаете, что всем всего не расскажешь. Вы же знаете, что ваш приход может быть неправильно истолкован. Представляете, как это звучит для простых людей, где-то немножко обывателей, — о друге дома расспрашивают из МУРа! Ведь это же не просто. Это же МУР! Это же звучит как!
— Гордо! — мрачно отрезал Тихонов. — Но доводы ваши я считаю неубедительными. Тем более что честному человеку нечего бояться, если официальное лицо наводит справки во имя закона. Поэтому нам придётся вместе поехать сегодня к Алёшиным.
— Но это же невозможно! — с отчаянием сказал Козак.
— Возможно. Очень возможно. Я вам это точно говорю, — отозвался Стас.
— Но дело в том, что Алёшина сейчас нет дома.
— То есть как? А где же он?
— В командировке, — упавшим голосом сказал Козак.
— А где же вы были тогда?..
— Я же говорю — в гостях у Алёшиных.
— Так-так-так, — забарабанил Тихонов пальцами по ручке кресла. — Вы уж формулируйте тогда точно — у Алёшиной, а не у Алёшиных.
— У Алёшиной, — покорно вздохнул Козак.
Тихонов задумался. Просто смех и грусть берут, когда подумаешь, с чем только не сталкиваемся на работе. Впрочем, это тоже объяснимо. Мы же ходим всегда, как пограничники, вдоль тонкой линии, разделяющей нормальное и извращённое. Но у пограничников — полосатые столбы, распаханная полоса, на ней остаются следы. А мы эти столбы ставим сами и полосу пашем на себе. Поэтому в разговоре нельзя поставить деликатную точку, нельзя на обыске тактично отвести взгляд от чужого белья, нельзя не видеть чужих пороков и слабостей. Как это трудно — иметь большие права, которые во сто раз тяжелей наших нелёгких обязанностей. Но иначе нельзя — мы ставим столбы между людьми и убийцами. Убийство — не абстрактная картина, здесь непонятного и недосказанного быть не может. И кто-то должен копаться в чужой грязи и крови, чтобы не было вообще грязи и пролитой крови.
Тихонов провёл ладонями по лицу, будто умывался, потом встал:
— И всё-таки, Лев Алексеевич, я должен вас огорчить: к Алёшиной нам сегодня придётся поехать.
— Но вы убедитесь, что всё это ерунда, и сами же потом будете смеяться.
— Может быть. Но, как говорит мои начальник, хорошо смеётся тот, кто смеётся без последствий.
Отворилась дверь, и в комнату вошёл высокий седой человек. Он подошёл к Тихонову, сказал звучным весёлым басом:
— Здравствуйте! Лагунов. — И крепким мужицким пожатием стиснул ему руку.
4.
— …Нет, дорогой мой, у вас архаические представления о нынешней периферии! — сочно захохотал Лагунов. Его лицо красно, крупные черты подвижны, небольшие седые усы вздыблены.
— Небоскрёбы у нас, на Орловщине, не строят, как на проспекте Калинина, скоростную химчистку налаживают второй год — это всё верно. Но вот вы, столичные жители, всегда немного кокетничаете с нами, провинциалами: «Ах, у нас такая спешка всегда, такой ритм жизни бешеный!» Так ритм — что? Уже давно нужны другие категории, другие определения. Я бы сказал, что надо нынешнюю жизнь мерять её наполнением, насыщенностью… Да и ребята у нас сейчас хорошие растут, грамотнее нас, глубже жизнь знать хотят. Мне тут как-то сын — семнадцать лет парню — говорит: «Папа, а где бы взять почитать Пруста?» Я ему — снисходительно так: «Вон в шкафу пятитомник стоит. Прочитай сначала „Фараона“ — отличная вещь». Помолчал мой Алёха, потом говорит: «Папа, я Болеслава Пруса читал, я про Марселя Пруста спрашиваю». Бах! Я чуть от стыда не сгорел. А ведь мы их воспитывать должны. Вот мой сосед Брэдбери читает. Я посмотрел — сложно, конечно, но чертовски интересно…. Да, видать, чтобы кого-то воспитывать, надо самому учиться здорово!
— А вы как думали… — рассудительно сказал Тихонов.
Лагунов быстро повернулся к нему:
— Вам, молодой человек, хорошо. А вот мне где время взять? У меня вон была намечена целая программа, а я за всё время в Большой театр один раз вырвался. Как раз в тот день, когда здесь всё это случилось…
— Надо же… — равнодушно отозвался Тихонов.
— Конечно, скромничать не буду, на выставке Юона побывал, — сказал Лагунов, загибая пальцы. — Потом посмотрел музыкальное ревю… Но ведь раз в год?!
— А спектакль хороший был? — спросил Тихонов.
— Отличный. «Князя Игоря» давали. Великолепно всё это — в музыке такая мощь, что после спектакля чувствуешь себя причастившимся к великой силе духа. Я бы детей-школьников в обязательном порядке водил на эту оперу, — засмеялся Лагунов.
— Исполнители пожиже стали, — сказал Стас. — Кто Кончака-то поёт сейчас?
— М-м-м… этот… о, чёрт!.. ну… — Лагунов замялся, выжидательно посмотрел на Тихонова, но тот не сделал никаких попыток ему помочь.
Лагунов беспомощно развёл руками, и Тихонов наконец смилостивился:
— Огнивцев?
— Огнивцев? — повторил Лагунов. — Н-нет, фамилию забыл… Как же его?.. — И вдруг обрадованно закричал: — А-а! Сейчас я вам точно скажу — у меня же программка была!
Лагунов вынул из тумбочки добротный, уже потемневший бумажник из свиной кожи, вывалил из него на стол ворох бумажек и стал перебирать их толстыми сильными пальцами.
— Сувениры как-никак, — смущённо улыбнувшись, сказал он доверительно. — Ага, так. Это программа музыкального ревю… билет на выставку… так-так… билет в Большой… так, телеграмма — не то… ага, вот она, программка! Ведерников! Ведерников! — Он аккуратно сложил бумажки, бережно спрятал их в тумбочку и сообщил Стасу: — Конечно, хороший он певец, Ведерников, но кто Максима Дормидонтовича Михайлова слышал, тот может сказать, что был знаком с половецким ханом лично. — Лагунов провёл ладонью по усам. — И всё-таки здорово — получил большое удовольствие!
— Дмитрий Михайлович, а когда вы узнали про убийство? — спросил Тихонов.
— Да сразу же! Как пришёл я за ключом — времени уже около одиннадцати было, — мне горничная Ханя и рассказала. Минут за десять до этого тело увезли, а они все — горничные — в окна глазели.
— А в город вы уехали задолго до убийства?
— Так я ведь и не знаю, когда её убили-то. Мне потом рассказали, что в гостинице шум поднялся, когда её нашли — около девяти, что ли. А мы со Львом Алексеевичем в пять уехали.
— Лев Алексеевич-то куда направился?
— Видите ли, мы договорились ехать в половине шестого, но в пять ему позвонили, и он куда-то заторопился. А мне надо было жене письмо дописать, он не стал меня ждать и уехал. Минут через десять–пятнадцать поехал и я.
— Значит, вы запирали номер?
— Да, конечно.
— А кому из дежурных сдали ключ?
— Ну, дорогой, я этого уж не помню. Сами посудите — сколько их там. А вечером я взял ключ у Хани. Это я точно запомнил, потому что именно она рассказала мне про убийство.
— А когда приехал Козак?
— Затрудняюсь сказать. Но, наверняка, поздно. Я ещё, помню, дослушал последние известия по радио, потом почитал с часок и заснул.
Тихонов спросил:
— Вы не слышали, когда Козак вошёл?
— Слышал. Я проснулся на мгновение, он мне ещё сказал: «Тише, тише. Всё в порядке, свои». И я снова уснул.
— Он вам не показался взволнованным? — спросил Стас.
Лагунов захохотал:
— Знаете ли, спросонья да ещё в темноте определять нюансы душевного состояния я не берусь.
На журнальном столике у кровати Козака лежала книга — томик Брэдбери. Тихонов лениво перелистал книжку. На титульном листе — штамп: «В дар Народной библиотеке им. А.П. Чехова на добрую память о читательнице Суламифь Яковлевне Панкиной». Тихонов улыбнулся, хлопнул переплётом, встал:
— Ну, простите, Дмитрий Михайлович, за отнятое у вас время.
— Да что вы говорите! У меня и дела-то все закончены, билет домой заказан. Хочу успеть у себя ещё и на лося сходить — через две недели отстрел заканчивается.
— До свиданья.
— Всего хорошего. Если будете в наших местах, на Орловщине, — заезжайте. Я вас такой лосятинкой жареной угощу, пальчики оближете.
— Если будет возможность — с удовольствием. Спасибо. До встречи.
5.
В холле Савельев вёл душеспасительную беседу с томящимся Козаком. Увидев Тихонова, Козак привстал.
— Мы едем или вы, может быть, передумали?
— Одну минуту. — Стас подошёл к столу дежурной по этажу. — Скажите, пожалуйста, кто работал на вашем этаже в тот понедельник?
— Наша же смена. Мы дежурим сутки, а потом трое свободны. В понедельник как раз мы и работали.
— Кто из жильцов пятьдесят восьмого номера сдавал вечером ключи?
— Ей-богу, не помню. У меня же сорок номеров на этаже, да и прошло больше недели. Разве упомнишь?
— А когда они вернулись в гостиницу?
Дежурная подумала, помялась, покраснела:
— Знаете, я в тот день бельё сдавала, намаялась. Поэтому часов в десять прилегла вздремнуть немного — мне же всю ночь сидеть. А здесь Ханя осталась. Давайте её спросим.
— А кто это — Ханя?
— Горничная наша — Ханифя Гафурова.
— Давайте сюда вашу Ханифю.
Гафурова, быстроглазая моложавая женщина, сказала, что ключ забрал Лагунов. Он пришёл вскоре после того, как с пустыря уехали милицейские машины и «скорая помощь».
— Очень весёлая был, всё песню напевал, из театра пришёл.
— Кто весёлая?
— Лагунов. Всё пела, тихо, правда: «О дай-ка, дай-ка мне свободу».
— А Козак когда пришёл?
Ханифя задумалась, потом весело сказала:
— Задремал я, не слышал. Но шибко поздно было, я в три часа задремал.
— Не боитесь, что гостиницу из-под носа украдут?
— Не. У нас кража никогда не был.
— Удивительно, что не было, — хмуро сказал Тихонов. — А никто не приходил в этот день к жильцам в пятьдесят восьмой номер?
— Может быть, приходил. Не видел я, — сказала Ханифя. — У нас учёт сейчас — шибко дел много. Мы только в полночь смотрим, чтоб чужие в номерах не бывали.
— Спасибо, вы свободны, — сказал Стас и снял телефонную трубку. Набрал две цифры. — Абонированный «голубая звезда». Дайте телефон репертуарной части Большого театра. Есть, записываю. Отбой.
Набрал помер.
— Большой? Добрый день. Из милиции говорят. Сообщите, пожалуйста, какой спектакль шёл четырнадцатого числа на основной сцене. «Игорь»? Прекрасно. Заодно уж подскажите, кто пел партию Кончака? Ведерников? Хорошо. А замен не было? Нет? Когда оканчивается спектакль? Отлично. Всего доброго.
Повернулся к Савельеву:
— И к Лагунову больше вопросов не имеем. Ты, Савельев, поезжай домой, выспись как следует, завтра будешь нужен. А со Львом Алексеевичем мы сейчас предпримем одну прогулку…
В автобусе Стас позорно заснул. Он долго клевал носом, потихоньку наклонялся вперёд, вдруг резко встряхивался и откидывался назад. Потом голова его съехала набок и уютно легла на мягкий ондатровый воротник сидевшего рядом Козака. Козак сидел, не шелохнувшись, хотя ему было неудобно и тяжело. В автобусе было холодно и тихо, лишь завывал мотор, когда машина с разгона въезжала на обледенелую гору, да голос водителя, охрипленный динамиком, называл остановки. На Херсонской улице Козак осторожно постучал ладонью по колену Тихонова:
— Мы приехали, нам пора сходить.
— Да-да, войдите, — сказал Стас и проснулся. Он протёр глаза, чертыхнулся, спросил:
— Давно я уснул?
— От самого метро, почти сразу, — сказал Козак. — Ничего страшного, я вас понимаю, сам устаю на работе.
На Херсонской было темно, с близких деревьев ветер доносил запах хвои и сухого холода, гребешки сугробов вспурживало белым дымом. Тихонов зябко поёжился, взглянул на огоньки микрорайона, стоявшего в стороне от остановки, невольно рассердился:
— Давайте, ведите, — и пропустил Козака вперёд.
На заснеженной пустынной улице холодный ветерок с крупой, как в аэродинамической трубе, продувал насквозь, заныли щёки и пальцы. Тихонов засунул руки в подмышки и, сгорбившись, медленно шёл за бойко вышагивающим Козаком, лениво думал: «А я ведь даже не пощупал его слегка в автобусе — прекрасный будет номер, если он сейчас вынет „пушку“ и вложит в меня пару полноценных свинцовых пломб. Ну и чёрт с ним. Можно было бы полежать хоть немного до „скорой помощи“».
Однако эта мысль добавила Стасу силёнок. Он выпрямился и быстрым шагом догнал Козака, взял его под руку и стал с интересом расспрашивать о перспективах сельского строительства на Львовщине. Лёгкими незаметными движениями ощупал карманы Козака. Потом улыбнулся и сказал:
— Лев Алексеевич, в какой-то степени я склонен верить в вашу непричастность к трагическому происшествию на пустыре…
Козак остановился, прижал руки к груди и сказал:
— Дорогой товарищ Тихонов! Я же говорил вам об этом с самого начала. Так зачем нам идти сейчас в этот дом — смущать покой и моральное состояние замечательной женщины. Давайте лучше вернёмся и выпьем по случаю благополучного разрешения всех вопросов бутылку коньяка!
Тихонов покачал головой:
— Нет. К Алёшиной мы пойдём всё равно. Но я заинтересован в вашей предельной искренности…
— Можете на неё рассчитывать, — снова приложил руку к сердцу Козак. Для этого он даже сдёрнул перчатку.
— Вот и расскажите мне подробно о том, как вы в понедельник уезжали из гостиницы.
— Мы договорились с Лагуновым часов в пять вместе выехать в город. Он сел писать письмо жене и писал очень долго, так что мне стало жарко, и я уехал. — Пар изо рта Козака вырывался чёткими круглыми клубочками.
— И всё? — спросил Тихонов.
— Вроде бы всё.
— Чтобы вызвать вас на полную откровенность, предложу небольшой психологический тест. Хотите, например, чтобы я подробно рассказал, что и в каком кармане у вас находится?
— Хочу, — нетвёрдым голосом сказал Козак.
— В левом боковом кармане пальто у вас лежит связка из семи или шести ключей. И спичечная коробка, в которой мало спичек. В правом кармане — папиросы «Три богатыря». В левом боковом кармане пиджака — дамская расчёска. В правом — перочинный нож с двенадцатью разными приспособлениями, изготовленный заводом «Красная заря», ценой пять сорок. Да, и ещё там лежит носовой платок. В левом внутреннем кармане пиджака у вас деньги, а в правом — портмоне. В портмоне — билет в купейный вагон скорого поезда Львов — Москва, счёт за десять дней проживания в гостинице, сильно почёрканный список разных вещей, командировочное удостоверение. Да, забыл совсем, квитанция на отправленную телеграмму. Там, где бумажник перегибается, отпорота подкладка и под ней — фотография Алёшиной. В отдельном карманчике — десять рублей целой купюрой.
— Пятнадцать: десять и пять, — совсем плохим голосом сказал Козак.
— Может быть, — кивнул Стас. — Ну, и, заканчивая наш опыт, могу сообщить, что в верхнем карманчике у вас лежит коричневая кожаная книжечка с тиснением: «Министерство сельского строительства УССР». Как, всё правильно?
— В бумажнике есть ещё записка в Госплан, — тихо сказал Козак. — Но откуда вам всё это известно?
Стас многозначительно ответил:
— Профессиональная тайна. За её разглашение я могу угодить под суд. Но если я вас убедил, что знаю о гражданине Козаке гораздо больше, чем он думал, и вы станете искреннее, то обещаю на обратном пути рассказать, как я это узнал. Так почему вы не дождались Лагунова? Какая вам звонила женщина? — сделал «накидку» Стас.
— Пуся. Пуся Алёшина.
— Ну-ну. И ещё: говорил ли вам Лагунов, что собирается в театр?
— Да, кажется, говорил. Да-да, говорил, что хочет попасть в какой-нибудь театр, если повезёт с билетами…
Дверь открыла высокая полная брюнетка в скромном голубом халатике.
— Ой, ты не один! — Она смутилась и убежала в глубь квартиры. Из-за двери спальни доносился её приглушённый грудной голос, чуть в нос: — Ну, Львёнок, как тебе не стыдно приглашать друзей, не предупреждая меня заранее. Мне же вас и угостить нечем!
Козак нервно ходил под дверью:
— Пусенька, это не мой друг… То есть нет, я не так сказал — друг, конечно, конечно. Но, видишь ли, у нас такое щекотливое дело…
Пуся вышла из спальни в нарядном чёрном платье, разрисованном павлиньими хвостами. И Тихонов вспомнил, как жутко орали павлины в ту ночь.
— Что ты лопочешь, Львёнок? — спросила она снисходительно, направляясь к Стасу с протянутой рукой.
— Тихонов, — представился он.
— Полина Владимировна, — кивнула Алёшина. Она возвышалась над маленьким Козаком, как океанский фрегат.
— Ты помнишь, Пусенька, в прошлый понедельник, когда… — торопливо забормотал Козак.
— Минуточку, — остановил, его Стас. — Я работник уголовного розыска.
Глаза Алёшиной стали квадратными.
— Мне нужно знать, где провёл вечер и ночь четырнадцатого февраля — в прошлый понедельник — ваш приятель Лев Алексеевич Козак.
У Алёшиной челюсть отвисла аккуратным балконом. Она несколько раз глотнула воздуха и раскатистым голосом, постепенно набиравшим силу, дала залп:
— Да вы что?! Да как вам не стыдно задавать мне такие вопросы? Этот человек, — она ткнула рукой в сторону Козака, — действительно бывает у меня в гостях. Но очень редко и всегда в благопристойное время! Я замужняя женщина, и ваши вопросы оскорбляют меня! Я инженер-экономист! И последний раз я его видела не меньше года назад!
— Как год назад, Пусенька? Ведь позавчера… — заверещал Козак.
— Замолчите, грязный человек, и не втягивайте меня в ваши плутни!
— Одну минуточку, — постучал Стас ключом о графин, как будто утихомиривая страсти на собрании. — Полина Владимировна, я прошу вас серьёзно отнестись к моему вопросу, потому что речь идёт об убийстве.
— Пусенька, родная моя, пойми, речь идёт об убийстве, — застонал Козак, пытаясь обнять Алёшину за талию.
Алёшина одним движением отшвырнула его от себя:
— Позвольте, позвольте, гражданин! Я вас знать не желаю и видела последний раз в прошлом году в присутствии своего отсутствующего супруга. И попрошу вас не марать моего доброго имени! Не смейте больше за версту подходить к нашему дому. Я ещё к вам на работу сообщу о вашем недостойном поведении!
— Пусенька, о чём ты говоришь! Пойми, что всё это очень серьёзно, а товарищ Тихонов вовсе не имеет в виду чего-то другого…
— Прекратите эти неприличные разговоры. Я официально заявляю, что вас здесь не было, и я вас вообще… плохо знаю…
— Как плохо знаешь? — взвизгнул Козак. — Как не был? Как не был?..
Алёшина зловеще сказала:
— Вон отсюда, негодяй! Карлик!
Тихонов почувствовал, как его затопила волна омерзения и злости. «Хорошо бы ванну принять», — подумал он механически. Встал.
Алёшина подошла к нему:
— Вы убедились, что его здесь не было?
— Нет, не убедился. А всё, что я видел здесь, — гнусно. Гнусно! — И быстрыми шагами вышел из квартиры.
Козак понуро шагал сзади и негромко бормотал: «Я такой любвеобильный и добрый человек… Кто мог знать?..» Тихонов остановился и подождал его:
— Слушайте, Козак, я не любитель заниматься доносами, по если я хоть раз ещё услышу от вас слово «любовь», я напишу любимой пятой жене письмо с описанием ваших похождений…
— Не буду, — покорно согласился Козак.
На остановке долго ждали автобуса. Тихонов совсем замёрз и проклинал себя, свою работу, блудливость Козака, подлость Алёшиной, зиму, автобусное расписание.
В автобусе было совершенно пусто. Козак побежал к кассе с возгласом:
— Я возьму билеты…
— Мне не надо. Мне полагается бесплатный проезд.
— Неужели? — пришёл в восторг Козак.
— А что же вы думали, что я к вашим дамам ещё на собственные деньги должен ездить?
— Нет, конечно. Это только справедливо.
Минут десять молчали. Тихонов немного отогрелся, вспомнил испуганно-возмущённый вид Козака, и ему стало смешно. Козак, видимо, тоже успокоился и робко сказал:
— Если вы только не передумали, товарищ Тихонов, и у вас не будет, упаси бог, неприятностей на службе, расскажите, пожалуйста, как вы узнали, что лежит у меня в карманах.
Тихонов засмеялся:
— Меньше о шашнях думать надо, тогда будете наблюдательней. В левом кармане ключи — вы продавили мне ими бок, сидя рядом в автобусе. Там у вас лежало ещё что-то твёрдое, я всё не мог понять. Но когда вы спрыгнули с подножки, загромыхали спички. Ясно? Когда мы шли по тротуару, в узких заснеженных местах вы прижимались ко мне правым боком и я ощущал какую-то гладкую плоскую поверхность. В пепельнице на столе я видел окурок папиросы с изображением трёх былинных молодцов. Что же ещё вам держать в кармане, как не «Три богатыря»? Перочинный нож? Ну, это совсем просто. Под столом валялась картонная коробочка из-под него с описанием всех его достоинств. Когда я пришёл в номер, вы, как воспитанный человек, сразу надели пиджак. При этом я заметил, что левый внутренний карман у вас застёгнут булавкой. Для надёжности. Ясно, деньги.
— Да, но откуда вы узнали, что лежит в бумажнике?
— Проще простого. Железнодорожный билет и счёт за гостиницу вы сохраняете для отчёта. В гостинице надо оплачивать каждые десять дней, а живёте уже тринадцать. Судя по куче свёртков и пакетов на вашей кровати, вы покупали для дома разные разности. Чтобы не забыть чего-нибудь, жена дала вам списочек — из него вы вычёркивали уже купленное…
— А пятнадцать рублей?
— Заначка. На прощальный бал с Пусенькой. Всё просто.
— Незабываемо… — восхищённо сказал Козак.
Тихонов сонно глядел в окно, задумчиво отбивая пальцем на замёрзшем стекле только ему известный ритм. Потом спросил:
— Послушайте, Козак, вы читать любите?
Козак подозрительно покосился:
— Вообще-то… как любой интеллигентный человек… то есть конечно… если есть время.
— Понятно. А какой жанр вас больше привлекает?
— Это даже трудно сказать, — замялся Козак, но сразу же воспрянул: — Мне близка интеллектуальная фантастика! Особенно английская.
— Вы полагаете, что Брэдбери — англичанин?
— Ха-ха! — сказал нервно Козак. — А что — нет? Впрочем, я всегда предисловие читаю потом, чтобы не создавалось предвзятое мнение.
— Так какое же у вас сложилось непредвзятое мнение?
— Великолепно, великолепно. Правда, я её не дочитал ещё до конца, потому что совсем недавно достал с большим трудом. Вы же знаете, как трудно достать Брэдбери!
— Угу, — кивнул Стас…
В центре Тихонов сошёл. Он постоял на остановке, и со стороны могло показаться, что он забыл, куда ему надо идти. Стас достал из кармана какую-то схему из квадратиков, соединённых стрелками. Снежинки падали на листок и слабо искрились под неживым светом уличного фонаря. Стас стряхнул ручку и, прислонив книжку к столбу, стал аккуратно заштриховывать квадратик, где была вписана фамилия Козак. Зачеркнув половину, Стас остановился, подумал. Закрыл книжку, засунул её глубоко в карман и медленно пошёл домой.
Была ночь, была уже среда, пятнадцать минут третьего.
Следующая среда
1.
Винтовку, из которой убили Таню Аксёнову, нашёл в среду Савельев. Он позвонил Тихонову утром и сказал своим немного сонным голосом:
— Алё, Тихонов, это Савельев говорит. Я вроде бы винтовку ту самую нашёл. Приезжай сюда, в отделение, с пацанами поговорить надо.
Тихонов от такого сообщения немного обалдел:
— С какими пацанами?
— Приезжай, здесь потолкуем…
— Я тебе всё по порядку, — сказал Савельев. — Эксперимент, значит, наш вчерашний, шуму наделал много. Вес только об этом и толкуют. Пошёл я «в люди»: народ-то взбудоражен — собираются все, обсуждают, каждый свою версию строит. Человек двадцать до вечера в отделение явилось — свою помощь предлагают, подозрения высказывают, ну и тэ дэ и тэ пэ. Захожу я в булочную, тут о том же разговор. Слышу — одна тётка другой подробно всё происшествие излагает, а потом резолюцию накладывает: ничего, мол, удивительного, хулиганьё распустилось… Вон Гафурова — дворника — сын Муртаза сегодня в обед притащил ружьё и давай вместе с приятелем по птицам палить! Я, само собой, уточнил у тётки адрес, фамилию и — к Гафуровым. Вызвал тихо Муртазу, шепнул ему: «Ну-ка давай, мол, ружьишко своё!» Муртаза постеснялся немного, поотнекивался, слезу, конечно, пустил. Потом, само собой, объясняет: «Винтовка-то у приятеля, Серёжки Баранова, лежит». Пошли к Серёжке. Там без лишнего шума эту винтовочку и изъяли. Калибр — пять и шесть десятых. Тот, что мы ищем. Оба пацана здесь, в разных кабинетах сидят. Разговаривать прямо сейчас будем?
— Конечно, — рассеянно отозвался Тихонов, рассматривая винтовку. Обыкновенная пятизарядная винтовка калибра пять и шесть десятых миллиметра. Необычной была только деревянная ложа — короткая, грязно-белого цвета, выструганная, похоже, из доски.
— Побеседуй с Серёжкой, — сказал Тихонов. — А мне давай Муртазу…
Через порог ступил маленький плотный мальчишка лет четырнадцати. Он молча прошёл к указанному Тихоновым стулу, сел, закрыл глаза и неожиданно громко заревел на одной низкой нудной ноте. Стас с интересом смотрел на него, ждал. Муртаза ныл довольно долго. Тихонов терпеливо дожидался. Муртаза осторожно приоткрыл один глаз, остро зыркнул из-под чёрной чёлочки.
— Ну хватит, что ли? — сказал Тихонов. — Где ты это таким фокусам научился?
— Нигде, — спокойно сказал Муртаза и открыл второй глаз. — Только не бейте, дяденька!
— Что-о? — спросил удивлённо Тихонов.
— Не бейте, говорю.
— Ладно, не буду, — усмехнулся Тихонов. — Ты запомни только — советских граждан никто бить не смеет. А ты — советский гражданин.
Муртаза сразу приосанился, важно сказал:
— А как же! Конечно. Я сам всё расскажу.
Тихонов поддержал:
— Я в этом и не сомневаюсь — ведь тебе скрывать нечего?
— Ага… — Муртаза собрал под чёлочкой мелкие морщинки, задумался. Чёрные хитрые глазки смотрели сосредоточенно. — Значит, было так. Иду я утром в школу, а по дороге машина снегоочистительная едет. Знаете, такая, снег передом загребает, а сбоку он, как из пушки, вылетает. Я, конечно, постоял, посмотрел. Ну, проехала эта машина, а снег по краю, как ножом обрезала. Гляжу, из сугроба срезанного, около дороги, какая-то гладкая палка торчит. Подошёл поближе, стал её из сугроба тащить, гляжу — винтовка! Жалко только — одно дуло было. Я обрадовался, хотя она и без приклада была. Побежал к Серёжке Баранову — он хвастался, что у него патроны есть. Взяли мы с ним доску, обстрогали, приладили к дулу…
— К стволу, — поправил Тихонов.
— К стволу, — повторил Муртаза. — Всё хорошо получилось. Ну, решили попробовать, как она стреляет…
— Так-так…
— Взяли патроны, зарядили винтовку и пошли во двор.
— Когда? — спросил Тихонов. Муртаза подумал немного, быстро взглянул на Стаса.
— Вчера. Ну, бабахнул я разик. По вороне…
— Попал?
— Не-е. Серёжке дал стрельнуть — всё-таки его патроны-то. Он попал.
— В кого? — негромко спросил Стас.
— В кого, в кого! В ворону! Она как раз в развилке на клёне сидела…
— А потом?
— Потом всё. Похоронили ворону и разошлись.
Тихонов поднялся, походил по кабинету. Повернулся к мальчишке:
— А в тот день, что винтовку нашёл, ты в школу ходил?
Муртаза горестно покачал головой и, тяжело вздохнув, сказал:
— Серёжка Баранов тоже не ходил…
— А когда же всё-таки ты нашёл винтовку?
— На той неделе.
— Точнее?
— Точнее? Так, в понедельник я был в школе, потом мы всем классом ходили в кино. А вот на другой день я школу и прогулял. Во вторник, значит, нашёл. Сразу вместо школы к Серёжке побежал…
Тихонов переспросил:
— А первый раз когда стреляли?
— Я же говорю — вчера!
— Ой ли? — покачал головой Стас.
— А как же, — заторопился Муртаза. — Пока деревяшку приделали — два дня. Потом ещё подождали…
— Чего же это вы ждали? — насторожился Тихонов.
Муртаза прищурил маленькие глазки:
— А вдруг хозяин винтовки найдётся? Увидит её у нас и сразу отнимет! Подождали, подождали, а вчера и решили её попробовать.
— Значит, сколько же раз вы всего стреляли?
— Так я же говорю — два раза, — нетерпеливо сказал Муртаза.
— А сколько у Серёжки патронов было?
— Пять.
— Остальные где?
— Вот они, — мальчишка полез в карманы, вывалил на стол кучу очень полезных вещей: механизм от старых часов, круглую батарейку, несколько значков, моток тонкой проволоки, авторучку без колпачка. Глухо звякнув, на стекло выпали, поблёскивая латунными гильзами, три патрона.
— Ладно, — сказал Тихонов. — Кто твои родители?
— Отец работает дворником в нашем доме. А мать — горничная в гостинице «Байкал».
— Подожди, подожди, — стал припоминать Тихонов. — Её как зовут — Ханифя?
— Да-а. А откуда вы знаете?
— Ты же сам сказал. А к матери на работу ты ходишь?
— Иногда хожу, — сказал Муртаза. — Денег на кино попросить или ещё чего…
— Ясно. А в прошлый понедельник ты у неё был? После кино?
Муртаза опять задумался, потом неуверенно сказал:
— Н-не помню. Я, кажется, до кино к ней заходил…
Тихонов усадил Муртазу на скамеечку в коридоре, вызвал Савельева. Из его короткого рассказа Стас понял, что приятель Муртазы, Серёжка Баранов, повторил объяснения Гафурова слово в слово.
— Вот что, Савельев, — сказал Тихонов. — Ты сейчас свяжись с трестом благоустройства и на всякий случай проверь: работала ли пятнадцатого февраля снегоочистительная машина на Владыкинском проезде. Узнай, в какое время работала. И не забудь спросить, какая машина — плужная или шнековая? А я поеду с винтовкой в Управление. Пускай эксперты с пей поколдуют.
2.
Баллистическую экспертизу проводил старый опытный эксперт НТО Шифрин. Его заключение было лаконично и недвусмысленно:
«…Установлено совпадение индивидуальных особенностей канала ствола оружия и пули: ширины и крутизны следов от полей нарезов. Отмеченные признаки дают основание сделать вывод о том, что пуля, изъятая из тела Т.С. Аксёновой, стреляна из представленной на исследование винтовки номер ВБ 806237, производства Тульского оружейного завода, обнаруженной у несовершеннолетних Гафурова и Баранова. Фототаблицы прилагаются».
— Ошибки не может быть? — недоверчиво спросил Тихонов.
— А вы посмотрите фото, — пожал плечами Шифрин. — Сопоставьте разные таблицы и вы увидите, как совпадают мельчайшие детали оболочки пули и канала ствола. Пуля стреляна из этой винтовки — это так же верно, как то, что сегодня среда и вы стоите передо мной!
— Хорошо, — сказал Тихонов. — Вы меня убедили. И я вам очень благодарен, Юрий Петрович. Вы себе даже не представляете, как нам сейчас важно получить оружие, из которого было совершено убийство!
— Почему не представляю, — добродушно сказал Шифрин. — Я шесть лет следователем работал. Потому так и старался.
Стас помолчал, потом сказал:
— Вы ведь почтовые марки собираете, да?
Эксперт оживился, влез пятернёй в густую чёрную бороду, скрывавшую изувеченный шрамами подбородок — след лабораторного эксперимента с самодельной миной, явно заинтересовался:
— Собираю, собираю! Это все знают. А вы хотели мне что-нибудь показать?
Стас засмеялся, обнял Шифрина за плечи:
— Ничего подобного. Вы заслужили большего. Когда-то, ещё студентом, я насобирал целый альбом всякого барахла. Но одна марка у меня есть по-настоящему ценная: Леваневский, 1935 год, с перевёрнутым штемпелем «Москва—Сан-Франциско». В знак искреннего уважения к науке я её вам дарю.
— Этот подарок столь же щедр, сколь и неожидан, — растроганно сказал эксперт. — Но у меня нет сил его отклонить. Я даже не уверен, что смогу с вами расквитаться за этот царский подарок. Во всяком случае, я подумаю над этим вопросом.
— Не надо думать над этим вопросом, — сказал Тихонов. — Потому что я хитрый. Я вам принёс ещё работу…
— Где, какую работу? — засуетился Шифрин.
— Вот три патрона. Их надо исследовать по вашей линии, но в основном с позиций судебного химика. Вопрос: имеют ли эти патроны что-либо общее с пулей Аксёновой?
Эксперт подумал, что-то прикинул, сказал:
— Результаты будут завтра, что-нибудь к обеду. Устраивает? Кстати, вы полагаете, что пуля Аксёновой и эти патроны — из одних рук?
Тихонов хитро прищурился:
— Срок меня устраивает. А вот свои предположения насчёт патронов я пока оставлю при себе. Вы уж не обижайтесь, но я не хочу, чтобы ваша симпатия ко мне распространилась на выводы экспертизы. Знаете, когда хочется сделать приятное человеку…
Шифрин засмеялся:
— Не морочьте мне голову. Какого чёрта вам исследовать эти боеприпасы, если бы вы не подозревали, что они из одного источника? Но не сомневайтесь, я не меняю науку на симпатии, даже под бременем такой редкой марки…
3.
В Дзержинском районном тресте благоустройства вежливая девушка-диспетчер сказала Савельеву, что у них ведётся строгий учёт уборки улиц. Посмотрев документы, она сообщила, что во вторник, пятнадцатого февраля, Владыкинский проезд очищался от снега с восьми до девяти утра шнеко-роторным снегоочистителем номер МОН семнадцать сорок шесть.
— Вопрос исчерпан, — сказал Савельев вошедшему Стасу. — Снег действительно во вторник чистили, так что Гафуров не врёт.
— Снег-то чистили, — отозвался Тихонов. — Но вовсе не факт, что он взял винтовку в снегу. Давай проверять дальше.
— А что ещё проверять?
— Смешно, но сейчас нам придётся искать погибшую от рук этих злодеев ворону. А в ней — пулю. Одевайся, поехали.
Мальчишки сразу показали место, где они закопали ворону.
— Первый раз присутствую на такой эксгумации, — покачал головой Стас.
Однако здесь их ожидало разочарование — ворона была прострелена навылет, пули не было. Тихонов уже хотел уезжать, но Савельев, у которого терпения почему-то всегда оказывалось больше, деловито спросил мальчишек:
— Ворона-то где сидела, когда вы стреляли?
— Вон, в развилке клёна, — показал Серёжка на старое ветвистое дерево. Савельев сказал:
— Вы здесь минутку погодите, — и с озабоченным видом куда-то ушёл. Вернулся он скоро, волоча за собой ветхую деревянную лестницу. Скинув своё замечательное розовое пальто на руки Стасу, Савельев приставил лестницу к дереву, ловко и быстро влез наверх и закричал:
— Здесь?
— Чуть повыше! — показал Муртаза.
— И левее, — уточнил Серёжка.
Савельев достал из кармана носовой платок, осторожно обмёл прилипший к коре снег, уткнулся носом в развилку. Глядя на его рыжую шевелюру, Тихонов улыбнулся: «Ну чистый дятел». А Савельев продолжал методично обметать снег.
— Есть! Вот входное отверстие виднеется. Выковыривать будем или как?
— Или как, — отозвался Стас. — Будем выпиливать участок, где находится пуля. Слезай, надо достать инструменты и сходить за понятыми.
Надевая пальто, Савельев досадливо морщился:
— Скажи на милость, где сейчас понятых найдёшь — на морозе-то стоять! Без них не обойдёмся?
— Нельзя, брат Савельев, — сказал Тихонов. — По закону вещественные доказательства с понятыми изымать надо. Значит, быть по сему!..
4.
В коридоре Тихонов встретил худощавую подтянутую девушку — инспектора отдела разрешений.
— Добрый вечер, Галочка, — сказал Стас. — А я как раз к вам собрался. Вы проверили тот номер, который вам Савельев днём принёс?
— Здравствуйте, товарищ Тихонов, — официально сказала девушка. — Задал же мне работки ваш Савельев! Ведь у нас винтовки числятся по фамилиям тех лиц, которым выданы разрешения на пользование оружием, поэтому всё пришлось в обратном порядке проверять. Должна вас огорчить: винтовки, интересующей вас, на нашем учёте нет и не было. Справочку пришлю завтра…
«Этого следовало ожидать, — размышлял Тихонов по дороге к себе. — Вряд ли кто бросит на улице винтовку, зарегистрированную на его имя. Но владельца теперь уже надо найти во что бы то ни стало — здесь может начаться очень интересная ниточка».
Тихонов вошёл в кабинет, включил настольную лампу — при неярком её свете комната не казалась такой унылой. Достал из ящика стола записную книжку, полистал, снял трубку.
— Алло, связь? Примите заказ на Тулу. Гормилиция, уголовный розыск, Хохлова.
Хохлов отозвался сразу, как будто ждал звонка Стаса.
— Привет, Толя, — сказал Тихонов. — Как жив? Вот и отлично. Толя, у меня к тебе срочная и очень важная просьба. Добро, ты же знаешь — за мной не пропадёт. Так вот, слушай. Поедешь на оружейный завод, в отдел сбыта. У меня есть винтовка — ТОЗ-17 за номером Вера-Борис восемьсот шесть двести тридцать семь. Запиши. По этому номеру установи дату выпуска — раз. По дате выяснишь номер партии — два. По номеру партии тебе скажут, по какой накладной эта партия была отпущена — три. Ну а по накладной уже легко установить получателя — четыре. Всё понял? Номер винтовки записал? Значит, сделаешь? Понимаю, что не сегодня. Но завтра, старик, жду звонка обязательно. А копию накладной сразу же вышли фельдсвязью. Всё, салют!
Тихонов устало вздохнул и стал собираться домой.
Следующий четверг
1.
«…Для комплексного химико-баллистического исследования представлены три объекта:
№ 1 — три патрона калибра 5,6 мм, изъятые у подростка Гафурова.
№ 2 — одна пуля калибра 5,6 мм, извлечённая из дерева по протоколу от 23 февраля 196* г.
№ 3 — одна пуля того же калибра, послужившая причиной смерти Аксёновой Т.С.
…На основании результатов химико-баллистического анализа, приведённого в исследовательской части настоящего заключения, экспертиза приходит к следующим выводам:
1. Пули, взятые из объектов 1 и 2, абсолютно одинаковы по форме, твёрдости, весу и химическому составу и являются изделиями одной производственной партии.
2. Пуля, обозначенная как объект № 3, по твёрдости и химическому составу отличается от объектов №№ 1 и 2. С учётом особенностей технологии изготовления патронов можно категорически утверждать, что объект № 3 не относится к партии изделий, которой принадлежали объекты №№ 1 и 2.
Эксперты:
Шифрин
Варламов».
Тихонов отложил в сторону заключение экспертизы. Так, ясно. Похоже, что мальчишки здесь ни при чём: у них другие патроны. Если бы ещё иметь уверенность, что Муртаза действительно стрелял по птице… Но этого патрона нет, и он безвозвратно потерян. Смешно получается: пока что все, кого мы подозревали, — невиновны: Панкова, Казанцев, Муртаза… Кто же преступник? И где он?..
2.
Тихонов сидел за столом, опершись подбородком на сцепленные ладони, смотрел бессмысленно в окно… Остаётся минимальная надежда на винтовку. Может быть, удастся найти владельца и начать разматывать от него новую версию. Все старые можно считать исчерпанными. Врач Попов, Лагунов, Козак, Муртаза. Поиски людей, которые могли попасть на лестницу гостиницы, ничего реального не дали. Дальше искать негде. Нет следов. Вернее, не видно их. Следы должны быть, не может быть, чтобы убийца не оставил никаких следов. Ах, если бы можно было поговорить с Таней! Ведь она наверняка незадолго перед смертью уже всё знала. Возможно, догадывалась, что её хотят или могут убить. Или нет? Она не ребёнок — наверняка бы заявила. Может быть, один из многих людей, с которыми я разговаривал, десять дней назад брал её на мушку. А она шла спокойно, не знала. Вот оно: чужая душа — потёмки. Не влезешь. Это тебе не Козака шерлокхолмскими фокусами удивлять. Скоро придётся поехать к матери Тани и сказать: «Следствие по делу приостановлено из-за нерозыска преступника…» Зря ты живёшь на земле. Ты ничего не созидаешь, ничто не рождается в твоих руках. Ты ешь хлеб за то, что бережёшь людей от выползней. Не уберёг. Выползней не нашёл, не раздавил каблуком. Ушли обратно, скрылись… и снова придут — убьют, разорят, опаскудят. А что делать? Ну не виноват я! Не могу я рассматривать незримое, не могу ощупать бесплотное. Ведь я человек только, и я исчерпал все свои возможности. У меня мозг болит, как будто я выжал его рукой…
Тихонов потёр ладонями лицо, встал, походил по кабинету, подошёл к окну, сел на подоконник. Из-под стекла поддувала холодная, тонкая, как лезвие, струйка. Снег, снег. Скорее бы весна, что ли! Тихонов повернул к струе воздуха разгорячённое лицо, закрыл глаза. Условимся, что преступник попал в круг моего поиска. Проскочить мимо него я мог по двум причинам: абсолютная маскировка или меня подвела проклятая заданность восприятия, аксиомы несчастные. Надо научиться в работе ничего не воспринимать заранее как неоспоримый, безусловный факт. У всякого факта может быть тьма интересных нюансов. А ведь кто-то же говорил с Таней вечером в понедельник. Во Владыкино её, совершенно ясно, заманили. Но кто? Каким способом? И, самое главное, зачем? Нет, стой, стой, снова сбился с мысли.
Начнём сначала. Приехала она из командировки в субботу. Отсюда снова поедем вперёд. И каждый факт надо взять на ощупь. Надо выяснить всё насчёт командировки. Отправлюсь-ка я опять в редакцию.
Беляков встретил Стаса теплее, говорил с ним вроде сочувственно. «Хороший видок у меня, наверное», — подумал Тихонов. На Танином столе было уже пусто, аккуратно вытерта пыль и только под стеклом ещё лежала фотография счастливо смеющегося космонавта с надписью «Доброму и умному товарищу, прекрасному человеку…» Беляков перехватил взгляд Стаса, извиняющимся тоном сказал, тяжело вздохнув:
— Ничего не попишешь, жизнь продолжается…
— Да, жизнь продолжается, — кивнул Тихонов. — Но в какой-то миг она остановилась. Нам надо вернуться к нему. Вы сказали мне, что Таня вышла на работу в субботу, двенадцатого, а командировка у неё была по десятое. Откуда это расхождение?
— Разве? — удивился Беляков. — Я, честно говоря, не помню уже. Может быть, мы с ней договорились раньше. Не помню.
— Постарайтесь вспомнить, это важно.
— Вообще-то у неё были отгулы за дежурства, может она использовала? Не могу вспомнить, говорила ли она мне…
— Напрягите память, свяжите с какими-то событиями! У вас же должна быть творческая ассоциативная память. Помните, как у Чапека: «О шея лебедя, о эта грудь…»?
— Не помню, — развёл руками Беляков.
— Ладно, — сказал Тихонов. — Мы с вами в прошлый раз смотрели блокнот Аксёновой. Он у вас сохранился?
— Да, я оставил его себе на память.
— Одолжите его мне на несколько дней, — попросил Стас, — я его верну потом.
С видимым сожалением Беляков достал из стола блокнот:
— Только, пожалуйста, верните, не забудьте.
— Хорошо, — сказал Тихонов, листая блокнот. Всё то же самое. И в конце эти непонятные фразы. И фамилия «А.Ф. Хижняк».
— Вы не знаете, случайно, кто такой Хижняк? — спросил Стас, показывая Белякову запись. Тот близоруко щурился, долго внимательно смотрел, полистал страницы в обратном порядке, пожал плечами:
— Тут полно разных фамилий. Она ведь со многими людьми встречалась. Вот здесь ещё какие-то: Ли, Дербаремдикер, Синёв, Громов…
«Но Хижняк — последняя фамилия. Потом её убили, — сказал себе Стас. — А может быть, здесь вообще никакой связи нет…»
В бухгалтерии Стас долго рассматривал отчёт Аксёновой по командировке, пытаясь вместе с Таней повторить маршрут. Билет на самолёт Москва—Ровно, счёт за шесть дней проживания в гостинице, железнодорожный билет в купейный вагон.
Восстановим снова. В Ровно Таня прилетела третьего февраля. Счёт в гостинице открыт тем же числом. Закрыт девятого. Минуточку, от третьего до девятого — семь дней. Значит, она поселилась в гостинице во второй половине дня и в первой половине уехала, — поэтому ей посчитали шесть дней. Поезд от Ровно до Москвы идёт около суток. Если она уехала в середине дня девятого, то в середине дня десятого она должна была быть в Москве. А Галя, её сестра, категорически утверждает, что Таня приехала в пятницу утром, — одиннадцатого. Где же ещё она была почти целые сутки? Тихонов взял железнодорожный билет и внимательно посмотрел на свет. На тёмном квадратике картона были видны еле заметные светлые точки компостерных щипцов…
— Этот билет выдан железнодорожной кассой станции Ровно на скорый поезд номер шестнадцать, который прибыл на наш вокзал десятого февраля в шестнадцать часов двадцать минут. Но в Брянске десятого числа билет был прокомпостирован на сутки. Затем его владелец сел в двадцать три сорок на московский поезд и прибыл в Москву одиннадцатого февраля в восемь часов утра. — Билетный кассир взглянул на отчуждённое лицо Тихонова и добавил: — Нет, нет, вы не сомневайтесь, у нас чёткий график и перевозки на учёте.
— Конечно, конечно, — согласился Тихонов и спросил: — А когда этот скорый прибыл в Брянск?
— Сейчас посмотрим по расписанию, — кассир пробежал карандашом по колонке цифр, — десятого февраля в девять пятнадцать утра.
— Спасибо…
Тихонов вышел на привокзальную площадь. Часы на башне громыхнули четыре раза. Холодный сырой ветер с Москвы-реки хватал разгорячённое лицо. Тихонов, задумавшись, прошёл остановку, вышел на Бородинский мост. Вода в реке не замёрзла, коричневая, грязная, подёрнутая лёгкими клочками пара, она несла изгрызанные жёлтые глыбы льда. Тихонов стоял на мосту, облокотившись на перила, на едком пронизывающем ветру, и смотрел в тёмную рябую глубину. На мутном сморщенном зеркале воды он пытался начертить какую-то схему. Потом с остервенением плюнул вниз, как будто река скрывала всё, будто она не пускала к истине… Почему Брянск? При чём здесь вообще Брянск? Брянск-то откуда здесь взялся?..
3.
ТЕЛЕФОНОГРАММА
Вх. № 83/1
Московский уголовный розыск
Капитану милиции Тихонову
…Винтовка выпущена заводом 23 января 1965 г. и по накладной № 231234 отправлена Брянскому облспортторгу.
Инспектор Тульского уголовного розыска
Хохлов
Позвонив по телефону в Брянский облспортторг, Тихонов узнал, что эта винтовка в апреле 1965 года была продана городскому клубу ДОСААФ…
СРОЧНО!
В БРЯНСКИЙ УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК
Управлением Московского уголовного розыска разыскивается владелец винтовки ТОЗ-17 № ВБ 806237, которая в апреле 1965 года была куплена Брянским городским клубом ДОСААФ. Необходимо установить, в чьём ведении находилась эта винтовка и каковы данные о её местонахождении в настоящее время. О результатах проверки прошу известить нас незамедлительно.
Начальник отдела Управления
Московского уголовного розыска
Шарапов
4.
СРОЧНО!
Начальнику отдела Московского уголовного розыска
Шарапову
Сообщаю, что винтовка ТОЗ-17 № ВБ 806237 действительно была приобретена 21 апреля 1965 года городским клубом ДОСААФ и использовалась для спортивно-стрелковых целей, находясь на ответственном хранении завскладом оружия Хомякова В.С.
29 июня 1965 года из помещения клуба были похищены различные предметы, в том числе и вышеуказанная винтовка. В ходе следствия установлен и разыскан гр-н Плечун С.Я., совершивший эту кражу.
Плечун признал себя виновным и выдал следствию часть похищенных предметов, пояснив, что остальные вещи он в разное время продал нескольким лицам. В частности, похищенную винтовку Плечун продал на городском рынке за сорок пять рублей неизвестному мужчине, внешность которого он описать затрудняется. Плечун заявил, что при встрече мог бы опознать этого мужчину. Однако принятыми мерами розыска установить покупателя винтовки не удалось. Судьба оружия неизвестна, и оно находится в нашем розыске. При наличии данных о нём просим информировать Брянский уголовный розыск. Для сведения сообщаю, что Плечун содержится в Ярцевской исправительно-трудовой колонии, почтовый ящик 344…
«Ну что ж, Стас, вот ты уже, как говорится, достиг определённых успехов: нашёл своим брянским коллегам похищенное имущество», — грустно подумал Тихонов. И «судьба» этого «имущества» — страшная судьба — стала известна. Вот так оно и нанизывается цепочкой: головотяпство в клубе, где не обеспечили сохранность оружия, потом некрупная и в мировом масштабе неважная кражонка, которую совершил мелкий жулик Плечун, потом этот неизвестный покупатель — на черта ему краденая винтовка? А потом — смерть Тани Аксёновой… Как уследить здесь, в этой цепочке случайностей, где начинается закономерное? В растяпе кладовщике? Нет. В воришке? Не похоже: сам он сидит в колонии, а винтовку ещё раньше продал… Покупатель? Здесь начинается темнота. Что за любитель оружия такой? Осталась ли винтовка в его руках или путешествовала дальше? Неясно. Но мне нужен этот покупатель и его надо искать. Как хлеба ищут. Ну что ж. Примем первые меры…
СРОЧНО!
ФОТОТЕЛЕГРАММА
Отдельное требование в порядке статьи 132
Уголовно-процессуального кодекса
Начальнику Ярцевской исправительно-трудовой колонии
Направляю нумерованные фотографии четырёх мужчин. Прошу, с соблюдением требований статьи 165 УПК РСФСР, предъявить их для опознания гр-ну Плечуну С.Я., отбывающему наказание в Ярцевской ИТК.
Материалы опознания вышлите в наш адрес: Москва, К-6, Петровка, 38, Управление МУРа.
Начальник отдела Шарапов
Тихонов открыл сейф, достал пачку фотографий, внимательно осмотрел их. Потом отобрал четыре, подколол их скрепкой к телеграмме. Подумал немного, взял из пачки ещё одну фотографию и присоединил её к первым четырём…
5.
Брянск, Брянск. Значит, всё-таки не случайно появился он в деле. Аксёнова едет в командировку в Ровно, возвращаясь назад, останавливается на день в Брянске. Никто не знал, что она туда собирается. Вернувшись, никому не сказала о том, что была там. Через шестьдесят часов её застрелили на пустынной тропинке во Владыкине из снайперской винтовки, украденной в Брянске и в Брянске же купленной неизвестным. Слишком много совпадений. Никто из прошедших по делу людей в Брянске не живёт. И всё-таки искать надо, видимо, там.
От недосыпания и напряжения остро резало глаза. Стас нажал кнопку настольной лампы — и полумрак раннего зимнего вечера, слегка подсвеченный голубыми уличными фонарями, затопил кабинет.
Выход должен быть, он где-то рядом. В Брянске? Вероятно. Но после записей в блокноте с фамилией Хижняк идёт жирная черта. И такая же черта перед ровенскими записями. Так что скорее этот Хижняк в Ровно, чем в Брянске. О чём там в блокноте?.. «Микробы проказы живут пятнадцать лет… Открылся слив для всех человеческих нечистот… Трусость — детонатор жутких поступков…» Это в предпоследнем блокноте. А в последнем, из сумки? Подожди, подожди, там есть что-то похожее. Так: «…Страх растворяет в трусах всё человеческое… Белые от злобы глаза…» Рисунок человеческой фигуры… «Корчится бес». Нет, уверен, что всё это связано какими-то глубинными каналами с Хижняком. Так где же он — Хижняк — в Ровно или в Брянске? Интересно, это у него «белые от злобы глаза…»? Искать надо начинать с Ровно. Думаю, там Аксёнова решила ехать в Брянск.
Следующая пятница
1.
— Просыпайся, молодой человек! Чай проспишь.
Тихонов открыл глаза и сразу зажмурился — так ослепительно сверкало солнце в безбрежной белизне полей. Он потёр руками глаза, привычно провёл ладонями по лицу, тряхнул головой.
Пожилая проводница добродушно улыбалась, стоя в дверях купе:
— Ну что умываешься, как киска после еды?
— Для красоты. А кстати, мамаша, вы не знаете, почему «после еды»?
— Как же. Сказка есть такая. Поймала кошка мыша и приготовилась его кушать. А мышь давай её совестить — как же ты, мол, не умывшись, есть собираешься? Послушалась кошка, отпустила мыша и стала умываться, а он — ноги в руки… Теперь кошки только после еды умываются. А ты вот можешь чай свой проумывать…
— Чай — ладно, — засмеялся Тихонов. — Мне бы мыша своего не проумывать. — Опёрся на полку и спрыгнул вниз.
В туалете под полом вагона особенно громко стучали колёса, изредка взвизгивая на крутых поворотах. Тихонов долго полоскался и фыркал под холодной водой, докрасна вытер лицо и руки, причесал жёсткий ёжик волос. Посмотрел в забрызганное зеркало и подумал: «Побриться бы сейчас — в самый раз». Но бритвы не было. Впрочем, не было у него с собой не только бритвы. Вообще ничего не было. Он не успел заскочить домой и уехал на вокзал прямо с Петровки. Проводница, проверяя у дверей вагона билет, удивлённо спросила:
— А багаж?
Тихонов ухмыльнулся:
— Иметь некрасивые чемоданы — признак дурного тона. Поэтому я обхожусь без них.
Проводница взглянула на него подозрительно и сунула билет обратно:
— Третье купе.
Стас вошёл в купе, лёг на полку, и стук колёс электровоза слился с его первым хриплым сонным вздохом…
Вместе с ним в купе ехали трое: старичок бухгалтерского вида и молодая женщина с дочкой лет восьми. Девочка читала книжку «Сказка среди бела дня», старательно водя пальцем по строкам. Мать вязала. Старичок непрерывно заглядывал в какой-то толстый справочник и всё время что-то вычислял карандашом на бумажной салфетке, удовлетворённо похмыкивая время от времени. Отрывался от этого занятия он только для того, чтобы послушать по радио последние известия.
Тихонов, усевшись в углу, с удовольствием пил крепкий сладкий чай, пахнувший немного дымом.
Проводница снова открыла дверь, с сомнением посмотрела на него:
— Печенье брать, конечно, не будешь?
Чтобы немного поддержать свою поломанную на корню репутацию, Тихонов спросил:
— А бутербродов с чёрной икрой у вас нет, случайно?
— Не бывает, — гордо сказала проводница.
— Жаль, ах, жаль. Пяточек к завтраку сейчас было бы уместно. Несите тогда печенье. Две пачки…
Девочка оторвалась от книжки, посмотрела на Тихонова строгими глазами:
— Дядя, а ямщик — это извозчик?
— Извозчик, — кивнул Стас. — Извозчик-дальнорейсовик.
Старичок, прижав палец к губам, сказал:
— Тише!
«Маяк» передавал последние известия. Дослушав, старик улыбнулся, и лицо его, потеряв выражение озабоченности, вдруг стало добрым, почти ласковым. Он показал на справочник и сказал торжествующе:
— Великая книга. Это сводный железнодорожный справочник за нынешний год. Придумывая неожиданные маршруты перевозок, можно с помощью этого справочника обеспечить индивидуальными арифметическими задачами каждого школьника страны. Например, сколько будет стоить и сколько потребуется вагонов, чтобы перевезти из Мурманска во Владивосток пятьсот тонн апельсинов, тысячу тонн нефти и тысячу восемьсот кубометров леса? А-а?
— Действительно, очень интересно возить апельсины из Мурманска во Владивосток, — сказал Стас. Женщина с вязаньем улыбалась. Видимо, старичок уже вдоволь побеседовал с ней на все темы и жаждал новой аудитории.
— Вот посмотрите и убедитесь сами, — протянул он Стасу справочник.
— Сейчас, доем только печенье, — покорно сказал Стас. От ознакомления со справочником, видимо, было не отвертеться. Он полистал толстую, отлично изданную книгу. С картами, графиками, подробными расписаниями. Стас остановился на крупномасштабной карте-плане Киевской железной дороги, стал внимательно всматриваться и тихо охнул.
— Что? Говорил я вам, что не оторвётесь? — ликовал старикан.
— Не оторвусь, не оторвусь, — быстро сказал Стас, лихорадочно листая справочник в поисках карты административного деления. Наконец нашёл, посмотрел, вернулся обратно и сравнил с картой-планом, потом ногтем отметил точку на административном разноцветье маленького портрета страны.
Дверь отъехала в сторону и проводница сказала Тихонову:
— Через десять минут — Ровно. Вам сходить…
За окном замелькали пакгаузы, старая водокачка, вагоны-дома путейских рабочих. На стрелках судорожно забились, затарахтели колёса…
СРОЧНО!
ТЕЛЕГРАММА
Москва, Петровка, 38, Шарапову
Незамедлительно сообщите в адрес Ровенского уголовного розыска, кому была выдана в народной библиотеке имени Чехова книга Рэя Брэдбери «Фантастические рассказы». Книга подарена библиотеке читательницей Суламифь Яковлевной Панкиной.
Тихонов
2.
Человека по фамилии Хижняк Тихонов нашёл быстро. Депутат райсовета Анна Фёдоровна Хижняк работала старшей аппаратчицей на Ровенском химическом комбинате.
— Недели две назад с ней разговаривала журналистка из Москвы, — сказал Тихонову председатель месткома. — Хотела написать о ней и не успела — трагически погибла. В газете сообщение было вместе с очерком о нашем комбинате. Хорошо, душевно написала. Как же это она погибла? Под машину попала?
— Есть много разных способов трагически погибнуть, — пожал плечами Стас. — А как увидеться с Анной Фёдоровной?
— Она сегодня должна была вернуться из Киева. К сыну ездила на зимние каникулы — он у неё студент-дипломник. Адрес в личном столе найдёте.
Хижняк жила в старой части города, в небольшом деревянном доме. Когда Тихонов вылез из такси, уже перевалило за полдень. Он постучал в дверь, обитую старым дерматином и тряпочными полосками, и кто-то тёплым мягким голосом крикнул в доме:
— Подождите, подождите, сейчас открою…
Загремела щеколда, и из-за открытой двери ударил в лицо запах молока и свежего хлеба. У женщины было молодое, еле тронутое морщинками лицо и совершенно белые волосы. Туго затянутые в косу на затылке, они сидели на голове, как серебряный шлем.
— Анна Фёдоровна?
— Да. А вы ко мне?
— Я хотел поговорить с вами…
Полы в комнате были белые, дощатые, выскобленные до стерильной чистоты. Тихонов посмотрел с сомнением на свои облепленные снегом ботинки, но женщина добродушно засмеялась:
— Заходьте, заходьте. Всё одно — убирать, во всём дому грязь. Только сегодня приехала — у сына в гостях десять дней была.
На стене висела фотография красивого смуглого парня, и Тихонову вдруг показалось, что он уже где-то видел это лицо.
— Простите, Анна Фёдоровна, а когда вы поехали к сыну?
— Во вторник прошлый. А что? — встревожилась женщина.
— Нет, я просто так спросил. — Тихонов понял, что она не знает о смерти Тани — в дороге разминулась с газетным сообщением. Он помедлил и сказал:
— Анна Фёдоровна, я из Московского уголовного розыска. Привело меня к вам печальное событие…
— Что? Случилось что? — Хижняк стала медленно бледнеть.
— Вы помните Таню Аксёнову?
Хижняк что-то хотела сказать, но горло сдавило, она сглотнула тяжёлый ком, кивнула:
— Одиннадцать дней назад она погибла…
— Убил. Убил! Убил, проклятый!..
3.
Стас огляделся. Ночная улица была пустынна, голые чёрные ветви деревьев покачивались под порывистым холодным ветром, редкие неяркие фонари с трудом рассеивали вокруг себя мрак. Стаса знобило. На вокзал, надо скорее на первый же поезд. Как назло, ни одного такси не видать. Тихонов шёл размашистым шагом, всё быстрее и быстрее, потом побежал. В груди что-то противно ёкало и свистело, остро закололо под лопаткой. «Пуля давит, — подумал Стас. — Ничего, она не опасная. Больно потому, что она на плевру давит. Нет, она уже не опасная. Как это врач сказал — она „покрылась капсулой“. Слово противное — „капсула“. Ничего, ещё метров пятьсот пробежать можно. Скоро всё уже кончится… Надо успеть на московский ночной экспресс…» Он бежал и бежал, уговаривая себя потерпеть ещё до следующего фонаря, потом до следующего, и ещё до одного. Брызгал из-под ног грязный жидкий снег, глухо цокали подковки на каблуках, и над переулком разносился сухой хрип лёгкого, разорванного пулей два года назад…
В комнате милиции на вокзале сидел мужчина в сером коверкотовом костюме.
— Из Москвы? Надо помочь — поможем. А вы пока присядьте.
Тихонов опустился на полированную, очень неудобную скамейку с резной надписью «МПС», прикрыл глаза. Он тяжело дышал, вытирая ладонью пот с лица. Мужчина снял трубку и негромко сказал:
— Зина! Майор Сударев позвонил. На семьдесят первый один билет в двухместное купе, быстренько! Как это нет? Знаю, знаю, для проводниц оставляете, чтобы их пассажиры не беспокоили… А если проверю? Что? Нашлось уже? Ну и чудненько. Сейчас к вам товарищ Тихонов подойдёт…
Повернулся к Стасу, объяснил:
— Подойдите к седьмой кассе, получите билет в отдельное купе. Я вижу — вам давно пора спокойно выспаться…
— Спасибо. Помогите мне добраться до горотдела. Мне очень срочно надо позвонить по междугородной.
— Элементарно, — сказал Сударев и вызвал дежурного сержанта: — Пахомов, заведи мотоцикл, подбрось товарища на Гончарную.
Через десять минут Стас уже разговаривал по телефону с начальником Ярцевской колонии.
— Опознание провели, — бился в мембрану далёкий окающий голос. — Плечун без всяких сомнений опознал на фотографии номер три человека, который купил у него винтовку…
Тихонов положил трубку и снова разгладил на столе телеграмму Шарапова:
«Книга Рэя Брэдбери „Фантастические рассказы“ выдана 26 января с/г. Т.С. Аксёновой».
Следующая суббота
1.
К Брянску поезд подошёл в шесть часов утра. Было ещё темно и только на востоке рассвет уже начал размывать густую синеву неба, стирая с него звёзды, как капли со стола. На перроне царили сутолока, гомон, метались фонари проводниц. Тихонов вышел на вокзальную площадь, огляделся и направился к автобусной станции. Кассирша с сожалением сказала:
— Ваш автобус ушёл двенадцать минут назад. Следующий отправляется в десять ноль пять.
Тихонов про себя чертыхнулся, спросил:
— А согласовать автобусное расписание с железнодорожным никак невозможно?
Девушка развела руками:
— Это не от меня зависит.
— Я понимаю. Просто, когда спешишь, торжествует принцип максимального невезения.
— Какой, какой принцип?
— Максимального невезения: бутерброд всегда падает маслом вниз.
Девушка улыбнулась:
— А если всё-таки вверх?
— Значит, он упал неправильно…
Тихонов шёл малолюдной улицей, негромко ругался и размышлял, где ему провести оставшиеся четыре часа. На углу ярко светилась вывеска «Баня». Пожалуй, это был хороший выход из положения. В вестибюле остро пахло земляничным мылом и берёзовыми вениками. Тихонов заплатил за ванный номер, вошёл в небольшую кафельную комнатку, щёлкнул замком, пустил горячую воду. Вода с шипением бежала по эмалевым стенкам ванны, закручивалась в булькающий, пузырчатый водоворот у стока. Стас снял пиджак, опустившись на кожаный диванчик, устало слушал бормотание и шелест воды. На живот тяжело давила рукоятка пистолета, вылезшая из открытой полукобуры.
От нервного возбуждения он всю ночь не сомкнул глаз и теперь сонная одурь тёплым паром заволакивала голову. Стас быстро разделся, влез в воду и незаметно для себя задремал…
…Учителя Коростылёва он встретил жарким июльским полднем, прогуливаясь с майором Садчиковым по улице Горького. У Стаса ещё дёргался глаз, контуженный пулей Крота-Костюка, но настроение было прекрасное, и Садчиков подсмеивался над ним:
— В п-погонах новых щегольнуть охота?
Коростылёв стал совсем старый. Он говорил тихо:
— Эдик Казарян уже ведущий конструктор. А Слава Антонов стал кандидатом паук. Атомщик.
Стасу послышалось в голосе Коростылёва осуждение. И он, словно оправдываясь, с вызовом сказал:
— А я стал капитаном!
Садчиков усмехнулся:
— Каждый к-кулик своё местожительство хвалит.
Коростылёв спросил его:
— А вы там же работаете?
Садчиков кивнул. Стас, как будто извиняясь за то, что Садчиков не кандидат атомных наук, сказал Коростылёву:
— Он уничтожил банду знаменитого Прохора…
Учитель помолчал. Ветер трепал его редкие седые волосы, и Стас боялся, как бы они все не улетели. Потом Коростылёв улыбнулся:
— Я доволен тобой. Вы делаете очень важное — караете зло. Прощать содеянное зло так же преступно, как и творить его.
— М-мы не караем. Закон карает. М-мы только ловим, — сказал Садчиков и отвернулся.
Стас почему-то разволновался тогда и, чтобы скрыть это, сказал:
— Всё замечательно. Одна беда — не можем определить своё место в споре между физиками и лириками…
Вода в ванной остыла, и Стас проснулся от холода. Он пустил на себя из душа струю горячей воды, гибкую и упругую, как резина. Потом вылез и долго сидел на диванчике, завернувшись в простыню, осторожно поглаживая багрово-синеватый шрам на груди. Не спеша оделся, взглянул на часы: стрелка подползла к девяти. Он перекинул через плечо ремешок с петлёй, достал «макарова», оттянул затвор, дослал патрон. И повесил пистолет в петлю слева под мышкой.
…Автобус, перемалывая толстыми шинами бугры наледей, въехал на площадь. Кондукторша сказала:
— Пойдёте прямо по этой улице, за третьим кварталом направо — улица Баглая.
Тихонов огляделся. Часы на здании горисполкома показывали половину второго. Прилично потрясся в автобусе.
Стас направился в горотдел милиции. За двадцать минут он договорился с начальником уголовного розыска, как расставлять людей, когда прислать машину. Вышел на улицу и вдруг с удивлением заметил, что больше нет ни азарта погони, ни возбуждения, ни страха. Сейчас он пойдёт и возьмёт этого бандита. И всё произойдёт буднично, даже если тот попробует стрелять. Он посмотрел на вялое зимнее солнце, беззащитное, на него можно смотреть, не щурясь, провёл холодной ладонью по лицу и вспомнил, что так же прикоснулась к его лбу Танина мать, повернулся и пошёл на улицу Баглая. Он даже не посмотрел, есть ли в доме двадцать девять чёрный ход, а прямо постучал в дверь и сказал вышедшей женщине:
— Здравствуйте. Хозяин дома?
— Заходите, он скоро придёт. Суббота сегодня — он в баню пораньше пошёл.
Женщина открыла из прихожей дверь в столовую, пропустила Стаса, сказала:
— Жена я. Нина Степановна зовут.
— Очень приятно. Тихонов, корреспондент из Москвы.
— Пообедать хотите или самого подождёте? — Из кухни доносился запах пирогов и жареного мяса.
— Спасибо. Мы лучше сначала побеседуем, — сказал Стас и подумал: «Диеты у нас с ним разные…»
Нина Степановна сказала:
— Сам-то важен стал. Недавно уже приезжала к нему корреспондентша. Из Москвы тоже. Не застала только — в районе был.
— Знаю, — кивнул Стас. — Из нашей газеты. С вами разговаривала?
— Да, проговорили три часа. Не дождалась, расстроенная была. А сам, то же самое, как рассказала о ней, расстроился, что не застала. Да, знамо дело, всем разговоры приятные вокруг себя охота слышать, да и работяга он большой — статья об нём авторитету бы прибавила…
— Это уж точно, — сказал Стас. — Корреспондентка книжку у вас здесь не забывала? Просила захватить, если сохранилась…
Хлопнула входная дверь. Тихонов выпрямился, сунул руку под пиджак, щёлкнул предохранителем «макарова». Женщина сделала шаг к двери.
— Стойте! — свистящим шёпотом сказал Стас. — Стойте на месте…
Женщина обомлела. Распахнулась дверь.
— Заходите, Ерыгин, я вас уже час дожидаюсь.
Вошедший автоматически сделал ещё один шаг, сказал:
— Здрасте, — и судорожно обернулся.
Стас больно ткнул его стволом пистолета под ребро и сорвавшимся на фальцет голосом крикнул:
— Ну-ка, ну-ка, без глупостей! — Вздохнув, сказал: — Я за вами две недели не для того гоняюсь, чтобы сейчас ещё кросс устраивать…
Женщина, оцепенев от ужаса, прижалась к стене. Из кухни нанесло чад подгорающего мяса.
— Вы, Нина Степановна, займитесь пока на кухне, а мы с вашим супругом побеседуем.
На крыльце затопали тяжёлые шаги. Стас, прижав к бедру наведённый на Ерыгина пистолет, отскочил к столу, чтобы видна была входная дверь. Громыхнула щеколда, и вошли три милиционера. Стас облегчённо вздохнул и подумал: «Вообще-то глупость, конечно, была — идти за ним одному. Он же меня соплёй перебить может. Расчёт на внезапность оправдался…»
— Что, Ерыгин, здесь говорить будем или прямо в Москву поедем?
Ерыгин разлепил сразу запёкшиеся губы, хрипло сказал:
— Не о чем мне с тобой говорить…
Стас кивнул милиционерам:
— Наручники…
2.
Тихонов вышел на трап первым, за ним — Ерыгин, которого придерживали сзади два оперативника. Они шли из носового салона, и пассажиры, выходившие из двери у хвоста самолёта, удивлённо и испуганно смотрели на эту молчаливую группу. Внизу, у первой ступеньки трапа, стоял, расстегнув пальто, заложив руки в карманы, широко расставив ноги, Шарапов. И Тихонову вдруг захотелось побежать по лестнице ему навстречу, обнять и сказать что-нибудь такое, что завтра ни за что не скажешь. Не спеша спустился, усмехнулся, протянул руку:
— Здравствуйте, Владимир Иванович. — Кивнул через плечо. — Вот и нашёл я его всё-таки…
Шарапов и не взглянул на убийцу. Не отпуская руки Стаса, он смотрел на него своими чуть раскосыми монгольскими глазами. Потом сказал медленно, и слова будто падали на бетон тяжёлыми мягкими гирьками:
— Я рад, сынок, что это тебе удалось, — он сделал паузу и добавил, хотя Стас заметил, что Шарапову не хотелось этого говорить: — Если бы ты его не взял, тебе жить дальше было бы нелегко…
Аэропорт был похож на огромный светящийся кусок сахара. Прожектора высвечивали серебристые сигары самолётов, искры вспыхивали на полосках снега между бетонными плитами, тускло светились огни в чёрном лаке оперативных «Волг». Шарапов посмотрел в серое, безжизненное лицо Ерыгина и сказал оперативникам:
— Поезжайте с ним в первой.
Ерыгина посадили в машину, вырвался белый дымок из выхлопной трубы, и машина рывком ушла в ночь, на шоссе, в Москву. Шарапов открыл дверцу второй «Волги».
— Влезай, я за тобой.
Шофёр Вася сказал:
— Здравствуйте, Станислав Павлович! Мы вас заждались.
— Не говори — два дня не был, — улыбнулся Стас и почувствовал, что всё кончилось, что он — дома…
Мелькали чёрные деревья на обочинах, вдалеке горели огоньки на шпиле Университета. «Волга» со свистом и шелестом летела по пустынному ночному шоссе. Голос Тихонова звучал надтреснуто:
— В принципе мы с вами не ошиблись, Владимир Иванович, предположив, что причина смерти Тани скрыта в её личной жизни. Но мы не знали этого человека и поэтому канцелярски сузили понятие личной жизни. Вы понимаете, для Тани не было чужих болей и бед, они становились её личными бедами, частью её личной жизни. Так и получилось, когда она познакомилась с Анной Хижняк. А жизнь Хижняк — отдельная страшная трагедия, за которую надо было бы само по себе расстрелять этого бешеного пса. Вот послушайте. Анна Хижняк вышла замуж за местного счетовода Ерыгина прямо перед войной. И как только в Здолбунов — это под самым Ровно — пришли немцы, Ерыгин отправился к ним и предложил свои услуги. Парень он был здоровый, незадолго до войны стал чемпионом города по стрельбе. Ерыгина взяли в карательные войска СД, и он прославился неслыханной жестокостью. Скоро стал командовать расстрелами евреев, советских и партийных работников. Мне рассказала Хижняк, что Ерыгин выстраивал в шеренгу и с большого расстояния из карабина беглым огнём валил людей через одного. Это называлось у него «расчёт на первый-второй». В середине сорок второго года Ерыгин получил серебряную медаль «За заслуги перед рейхом» и нашивки ротенфюрера. Он каждый день приходил в дом её матери, куда Анна убежала от него с крошечным ребёнком, издевался над нею и бил. А когда понял, что она не вернётся к нему, сдал её в фельджандармерию как связную партизан. Шесть дней просидела она в камере, ожидая виселицы. На седьмую ночь в Здолбунов нагрянули партизаны, сожгли дотла комендатуру, перебили всех немцев и полицаев, а арестованных освободили. Она ушла с шестимесячным сыном к партизанам, уверенная, что этого изувера убили вместе с остальными бандюгами. Да выжил, сволочь, сменил фамилию, окопался, женился и осел на глубинке.
Прошло двадцать четыре года, и в руки Анны Фёдоровны случайно попадает газета с групповым снимком передовиков. И в одном из них она узнаёт Ерыгина. Причём подписи под снимком нет. Знаете, как дают иногда — «участники совещания обсуждают…» Это произошло за неделю до встречи с Таней. А Таня должна была о ней очерк написать. И, видимо, здорово она умела с людьми разговаривать. Поговорили, поговорили, не выдержала Хижняк, расплакалась и рассказала ей всё. А до этого — никому ни полслова. Там, понимаете, возникла страшная коллизия. Сын вырос, в этом году кончает Киевский университет. И до сего дня уверен, что отец его геройски погиб на фронте. Она специально после войны всё бросила, уехала из Здолбунова, чтобы кто-нибудь не рассказал пацану о том, кем был его отец. Я её хорошо понимаю — это для парня было бы никогда не заживающей раной. И вот рвётся Хижняк на части — надо бы пойти, заявить, проверить, не ошиблась ли она. А с другой стороны, боится — вдруг не подох он тогда, жив, арестуют его — процесс громкий, в газетах всё. Сын, счастье единственное, проклянёт её за то, что скрыла от него такое. А через месяц — распределение у парня. И всё же Таня убедила её, что молчать нельзя. Но поскольку Хижняк не была полностью уверена, что на фотографии именно Ерыгин, Таня вызвалась по дороге заехать и проверить — это же по пути, два с половиной часа на автобусе от Брянска.
Вот так появился лишний день в командировке Аксёновой. Таня сошла с поезда в Брянске, по газетному фотоснимку с помощью местной редакции легко установила Ерыгина и поехала к нему…
Машина промчалась мимо щита с надписью «Москва», зашелестела по Ленинскому проспекту. Шарапов слушал сосредоточенно, ни разу не перебил.
…— На месте его не оказалось — в районе был. Аксёнова объяснила жене, что она — корреспондент, стала беседовать с ней. И тут Таня допустила ошибку. Жена, очень простая, тихая женщина, добросовестно пересказала Ерыгину содержание их разговора. Как я понял, его насторожили три вопроса Тани: давно ли они женаты, где он был во время войны и жил ли раньше Ерыгин в Здолбунове. И этот старый волк сделал стойку.
Таня сама не была уверена в том, что она нашла подлинного Ерыгина. Очень тонкая, деликатная, она не решилась обратиться в официальные органы с предложением проверить подозрения Хижняк. Боялась оскорбить человека таким жутким предположением. Тем более жена сказала, что он через пару дней собирался поехать по делам в Москву. Таня оставила для него записку со своим телефоном и попросила срочно позвонить ей по очень важному делу.
И тогда он положил в чемодан купленную в Брянске у воришки винтовку…
Тихонов помолчал, долго смотрел в окно, потом сказал:
— Я вот всё думал — зачем он купил тогда винтовку? На всякий случай? Вряд ли. Прошли недавно большие процессы над пойманными изменниками, и он точно знал, что ни под какую амнистию не подпадёт…
«Волга» с визгом прошла поворот с бульвара и выскочила на уже безлюдную ночную Петровку, затормозила у ворот. Шарапов и Тихонов вылезли, постояли, глубоко вдыхая холодный чистый воздух. Шарапов достал пачку сигарет, спросил:
— Может, закуришь?
Тихонов пожал плечами:
— Давайте испорчу одну за компанию.
Они стояли, прислонясь к ограде, и курили, и постовой удивлённо смотрел на них. Шарапов бросил окурок в снег, взял Тихонова за руку:
— Пошли, Стас. Ещё немного.
Они поднялись в кабинет Шарапова и он, не снимая пальто, подошёл к телефону, коротко бросил:
— Ведите.
Сидели, молчали, смотрели друг на друга и думали каждый о своём, оба об одном и том же. До тех пор, пока в коридоре не раздался тяжёлый размеренный стук шагов. Так шагает конвой.
Он вошёл в дверь боком, так и стал посреди комнаты, сбычившись, с ненавистью глядя на них. Молчали долго, и Тихонов потом не мог вспомнить: как это было долго — час или минута. И всё в комнате было пронизано такой взаимной ненавистью, что Стасу показалось, будто окна не выдерживают её тяжести и тонко дрожат.
Наконец Шарапов сказал:
— Ну, Лагунов-Ерыгин, будете каяться или пойдёте в суд на одних следственных доказательствах?
Лагунов хрипло выдохнул:
— Какие ещё, к хренам, доказательства у вас есть?!
— Расскажи ему, Тихонов, про доказательства.
Стас, не поднимая глаз от пола и методически отстукивая ногой такт, монотонным голосом, будто читая обвинительное заключение, рассказывал:
— Четырнадцатого февраля, в понедельник, около половины шестого, вы позвонили Тане Аксёновой в редакцию и уговорили её приехать в гостиницу. Заодно, мол, забрать и забытую ею книжку. Это было через несколько минут после того, как Козак уехал. Таня приехала около семи часов. За это время вы достали из чемодана, собрали ствол и приклад винтовки. В это время дежурная по этажу сдавала бельё, в коридоре ходило много народу, поэтому приход Тани остался незамеченным. Вы беседовали с ней немногим более часа, и Таня окончательно поняла, что никакой вы не Лагунов, а именно скрывавшийся больше двадцати лет Ерыгин. Но она не сумела этого скрыть от вас, и вы поняли, что прямо из гостиницы она пойдёт в КГБ или к нам. Тогда вы окончательно решили, что положение безвыходное, терять вам нечего — за прошлые зверства всё равно полагался расстрел. Вы уже знали, что, выйдя из гостиницы, Таня пойдёт перед вашими окнами по пустырю. Затворив за ней дверь, вы заметили, что в коридоре по-прежнему нет дежурной. Вы заперлись, включили на полную мощность радио, погасили в комнате свет, отворили верхнюю фрамугу и встали на стул, оперев ствол винтовки на оконный переплёт. Вы хотели застрелить Таню на середине пустыря — это место просматривается лучше всего. Но прямо за нею по тропинке шёл мужчина по фамилии Казанцев, и он сразу бы увидел, как она упала. Поэтому вы дождались, когда он обогнал её метров на пятнадцать, и нажали спусковой крючок. В этот выстрел было вложено всё ваше бандитское мастерство. Впрочем, вы и не сомневались, что убьёте её наповал. Опыт большой. Выстрел услышать никто не мог — у этих винтовок негромкий бой, — а шум радио погасил и его. После этого вы разобрали винтовку, спрятали под пальто ствол и приклад, тихо открыли дверь и выглянули в коридор. Там по-прежнему никого не было. Вы захлопнули дверь, быстро подошли к столу дежурной и оставили ключ от номера. Потом вернулись назад — к чёрному ходу, спустились по лестнице вниз и вышли во двор, а оттуда — на стоянку такси около гостиницы «Заря». По дороге засунули в глубокий сугроб ствол и приклад. Из взволнованных разговоров прохожих об убийстве на пустыре вы поняли, что беспокоиться вам нечего — вы послали пулю точно.
Сев в такси, вы поехали в Большой театр. Вы приехали в начале десятого и полчаса ожидали конца спектакля, после чего спросили у кого-то из выходящих зрителей программку и билет. Снова взяли такси и вернулись в гостиницу. Здесь вы уже постарались максимально обратить на себя внимание горничной Гафуровой, вплоть до того, что пели: «О дайте, дайте мне свободу». План удался, и Гафурова впоследствии охотно подтвердила ваше алиби. После этого вы решили не дёргаться, а сидеть и ждать.
Вообще-то вам ничего другого и не оставалось, потому что, я уверен, вы не смогли узнать у Тани, как она нашла вас. Если бы вы поняли, что на след навела Хижняк, вы тотчас же поехали бы в Ровно, чтобы убрать этого опасного свидетеля.
В разговоре со мной вы осторожно и ловко намекнули на Козака, а потом успокоились окончательно. Правда, здесь вам здорово помог сам Козак. Своей дурацкой хвастливостью он чуть не сбил меня с толку, когда наврал, что книга Брэдбери принадлежит ему. К сожалению, я поздновато сообразил, что он просто хотел продемонстрировать свою интеллигентность…
И всё-таки несколько ошибок вы сделали. Вы слишком настойчиво акцентировали, что ваш Кромск — в Орловской области. Когда я поинтересовался этим, то узнал, что Кромск — хоть и в Орловской области, но расположен гораздо ближе к Брянску, чем к Орлу. И зря вы так на виду держали книгу, подаренную московской библиотеке Суламифь Яковлевной Панкиной. Но всё это — детали. О них разговор будет потом. Сейчас мы вас спрашиваем: вы хотите рассказать нам о своих преступлениях?
— Хочу, — сглотнул слюну Лагунов. — Хочу. Хочу сказать, что мало, мало вас стрелял! Сколько смогу…
— Не сможешь, гад! — сказал Шарапов. — Отстрелялся! — И кивнул конвою: — Уведите…
Затихли в коридоре шаги. Шарапов посмотрел на Тихонова. Стас сидел, закрыв глаза, шевеля неслышно губами…
— Поехали домой, Стас.
— Сейчас, — встрепенулся Тихонов. — Подождите только минутку, я хочу зайти к себе, посмотреть одну бумажку…
Стас подошёл к своей двери, вставил в скважину ключ, повернул, но замок не открывался. Он дёргал его влево-вправо, вверх-вниз, но замок не открывался. Сломался совсем. Кружилась голова. Стас решил присесть на мгновенье на скамейку в коридоре, чтобы перестала дрожать рука и спокойно открыть замок.
Он сел, привалился к стене. Камень приятно холодил затылок. «Сейчас, посижу ещё чуть-чуть и встану», — бормотал Стас, и веки пухли, тяжелели, голова клонилась на плечо, и губы расплывались в улыбку…
Так и застал его Шарапов спящим со счастливым лицом у дверей кабинета, где плохо открывался замок.
