Вытирая руки носовым платком, в зал вошел следователь Скуратов и сказал:

– Станислав, вас ждут в приемной какие-то провинциалы.

Тихонов удивился:

– А почему вы думаете, что провинциалы?

– Они оба в сапогах и в нейлоновых рубашках, – оъяснил следователь.

Тихонов засмеялся, взял меня за руку и предложил:

– Хочешь познакомиться с провинциалами?

– Хочу, мне все интересно. – Я поднялась, и мы пошли вниз, в приемную.

По дороге, все еще улыбаясь, Стас сказал:

– Он мне напомнил одну давнюю историю. Ко мне пришел как-то в гости мой приятель, однокурсник. Вечером мать спросила: «Он что, провинциал, твой новый друг?» «…Мамочка, – спрашиваю, – ты с чего это взяла?» А она хохочет: «У него бакенбарды и трагическое выражение лица!»

В приемной сидели и тихо переговаривались с молоденьким дежурным лейтенантом «провинциалы» – здоровенные парни с обветренными простодушными лицами.

Лейтенант встал:

– «Сквознячок», Станислав Палыч.

Тихонов мельком оглядел парней и спросил:

– Мотоцикл?

Парни в один голос ответили:

– Мотоциклы! – и только потом удивленно переглянулись.

– Ясно, – кивнул Стас. – Рассказывайте, только покороче.

Один из парней, беспокойно жестикулируя огромными ручищами – на пальце правой поблескивало золотое обручальное кольцо, – забубнил:

– Приехали мы вчера, да, вчера, выходит, «Явы» нам нужны. Из города Ново-Экономическое, знаете небось, нет? В Донбассе, одним словом, да… Шахтеры мы… Наших мотоциклов, конечно, навалом, но охота «Яву», у нас шоссейки такие нынче залили, будь спок!..

– Короче, гражданин… – сказал Тихонов, и фраза прозвучала у него совсем по-милицейски. Он, наверное, это почувствовал и добавил: – Я же вас просил… К делу переходите.

– Я и говорю к делу, – отозвался парень. – У нас тут в Москве делишки кой-какие, ну и мотоциклы решили взять. Приезжаем к магазину, на витрине «Явы» красуются, а в наличии нема. Директор говорит: «Дефицита нету, да вашего брата фанатов полно, с базы завозить не успеваем…»

– И что, очередь? – спросил Стас.

– Ну! Месяца, говорит, на полтора. Так мы ж не можем полтора месяца тут ошиваться – работа ждет! Ладно, толкемся около магазина, подходят двое парнишек; слышь, говорят, орлы, «Яву» хотите? Ну, говорим, «Яву». Тут, говорят, такое дело – мы сами на заводе работаем, нам министерство на два мотора наряд выделило. И, как на грех, денег нет, выкупить не можем… Ну, говорю, друга, помогите – так «Яву» хочется! А набросить нам по полтинничку – не обидно, говорят, будет, на пропой души, вашу покупку спрыснуть, значит? Да что вы, кричим, мы хоть сейчас! Не, говорят, сейчас не надо – сделаем дело, тогда ужо…Договорились, поехали. Приезжаем в министерство – наряд оформлять. Один парень на улице остался, другой, который разговор с нами вел, пошел по кабинетам, мы за ним ходим. Все его там знают – вась-вась да за ручку и все такое прочее. Приходим к главному начальнику, парень к секретарше: «Борис Иваныч на месте?» Она говорит – вышел. Подождали с полчаса, опять туда же. Пришел? Пришел. Он к нему в кабинет, минуты через две вертается – пишите, мол, заявления. Ну, мы пошли в коридор, написали. Он их забрал, ушел в приемную, скоро обратно является – на заявлениях наших красным карандашом: «Бухгалтерия. К оплате». Пошли, говорит, братцы, в кассу. У дверей бухгалтерии взял деньги, пришпилил к заявлению. Мы ему снова – возьми свою сотню. Не, говорит, ни за что – выкатите моторы из магазина, тогда, как говорится, чокнемся. Ладно. Ушел он, и с концами. Часа полтора ждали…

– Когда дело было? – спросил Тихонов.

– Да аккурат после обеда мы с ними встретились, часа три, значит, начало четвертого. Пока договаривались, да ехали, да бумажки подписывали, ну, часа четыре, полпятого стало, а, Сергей?

Товарищ по несчастью сумрачно кивнул патлатой головой. А потерпевший продолжал:

– Около шести, смотрим, народ служивый уже расходится, засомневались мы. Заглянули в бухгалтерию, туда-сюда: нет его нигде. Я гляжу, уборщица там в коридоре за дверью копошится. Не видала, говорю, мамаша, такого да такого, он сюда вошел? Она смеется: раз, говорит, вошел, значит, тут должен быть. Да нет, говорю, нет его тут нигде и обратно не выходил. Она и говорит: а может, он на вторую парадную вышел – и показывает дверцу в конце коридорчика. Мы – туда, а там лестница и выход на улицу. Спустились мы, смотрим, и дружка его, который на машине нас вез, нету, и машины его нигде не видно…

– Какая машина? – перебил Стас.

– «Москвич», четыреста второй. Кофейный.

– А номер, случайно, не запомнили?

Парни переглянулись, пожали плечами, второй сказал:

– Кабы знали… тогда, конечно, запомнили б…

– Кабы знали, вам и запоминать не надо было бы, – едко сказал Стас. – Вы бы с ними не вязались просто… Эх, вы… Ну, и дальше что – в милицию?

– Не-а… – длинно сказал первый парень. – Мы его еще на улице ждали… никак поверить не могли: свой вроде мужик, а такая сволочь… – И парень вдруг судорожно всхлипнул, будто собираясь заплакать – такой огромный лохматый ребенок с обручальным кольцом, которого несправедливо и жестоко обидели.

– Денег жалко, – простодушно сказал второй парень. – Две тыщи сто отдали, за них наломаешься…

– Да брось ты, Серега, – зло перебил первый. – Деньги… хрен с ними… Главное – дураки мы… Эх, дурачье какое…

В комнате повисла тяжелая тишина. Стас, сумрачно уставившись в потолок, вычислял что-то, лейтенант сочувственно смотрел на парней, сидевших понуро.

– Так, ладно, – прервал молчание Стас. – Дальше что происходило?

– С утра потолкались мы в министерстве в этом, потом в магазин поехали, к открытию, – думали, может, все-таки недоразумение какое вышло, и он туда приедет. Ну, потом поняли – околпачил он нас, гнида. Посоветовались с людьми. Езжайте, говорят, на Петровку, тридцать восемь. Мы и поехали…

Молча поднялись мы вместе с потерпевшими на четвертый этаж основного здания – в 6-й отдел МУРа, который занимается всякого рода мошенниками. Стас познакомил меня с инспектором – вихрастым пареньком на вид лет девятнадцати – Колей Спиркиным и коротко рассказал ему немудрую историю наших новоэкономистов.

– Попробуем вам помочь, граждане, – серьезно сказал Коля, обращаясь к парням. – Только сначала ознакомьтесь с этим вот правилом. – И он указал на картонный рукописный плакатик, висевший на стене: «ОПОЗНАНИЕ ПРЕСТУПНИКА – ДЕЛО ЧЕСТИ ПОТЕРПЕВШЕГО!» При этом он хитро подмигнул Стасу, и я поняла, что лозунг – дело рук и предмет гордости Коли.

Вместе со Стасом он притащил и разложил перед потерпевшими несколько альбомов в синих ледериновых переплетах.

– Ну, начнем, благословясь, – сказал Коля, открывая первый альбом. – Смотрите, ребятки, внимательно на эти карточки, ищите знакомые вам лица…

Потеснившись, парни уселись за столом и, вполголоса переговариваясь, начали листать альбом. Еще не дойдя до середины, они загомонили:

– Вот он! Он самый, паразит!

Коля внимательно посмотрел на фотографию. Потом, помычав себе что-то под нос, раскрыл перед потерпевшими другой альбом, весьма потрепанный:

– Теперь здесь ищите…

– А зачем? – недоуменно спросил первый парень. – Вот он, мы его точно указали, не сомневайтесь!

– Э-э, братцы, вам кажется, что точно, а потом выясняется, что не точно. Похожих людей мало ли? Смотрите, смотрите, не ленитесь!

Пока ребята смотрели альбом, Коля Спиркин отошел с нами к окну:

– Это Рудик Вышеградский.

– Марчелло? – уточнил Стас.

– Он. Все бы в цвет – Рудик как раз по «сквознякам» мастер, его почерк, но дело в том, что он был осужден и вряд ли вернулся, я сейчас посмотрю приговор…

– А что ж ты им еще дал? – удивился Стас.

– Там его карточка есть давняя, лет десять назад снимали, еще мальчишкой, можно сказать.

Спиркин посмотрел на всякий случай приговор – срок наказания истек полгода назад…

– Он! – торжествующе заорал Сергей.

– Похож, – поддержал первый парень. – Но только он здесь молодой очень. А вообще-то он!

– Вот стервец! – сказал Спиркин с досадой. – Ведь обещал в прошлый раз, Христом Богом клялся, что, по крайней мере, Москву «бомбить» не будет.

– А что это его так разобрало? – с усмешкой спросил Стас.

– Да как тебе сказать – в порядке благодарности, что ли. Мы, понимаешь, хоть и посадили его потом, но предварительно выручили: его в «Шестиграннике» взялся наказывать один уголовник, так он его довел чуть ли не до потери пульса. Насилу отходили…

Коля дал нам адрес Вышеградского, и мы, оставив в приемной потерпевших, отправились в оперативный зал. Севергин по просьбе Стаса очень быстро связался с отделением милиции, на территории которого жил мошенник, и попросил его задержать.

У меня всегда было представление, что жулики держатся друг за друга, что у них что-то вроде союза, иначе им, при их профессии, мне казалось, не удержаться в одиночку. Я и спросила Стаса, почему с Вышеградским так строго обошелся тот уголовник, все-таки свой брат жулик!

– Ну, это все не так просто, вернее, не так линейно, – сказал Стас. – Ты напрасно думаешь, что между жуликами тишь да гладь. Они друг у друга за лишний кусок глотку вырвут, и все эти россказни о братской дружбе меж блатными – чистый фольклор. Тем более, если речь идет об аферисте.

– А почему об аферисте – тем более?

– Потому что если, ну, условно, конечно, признать у жуликов какую-то сословность, то аферист гораздо ниже вора по иерархии: его, конечно, уважают за быстроту ума, но недолюбливают за крайнюю – даже среди жуликов! – безнравственность, презирают за полное отсутствие сентиментальности и ненавидят за постоянную готовность ради денежки отступить от блатных законов.

– Стас, а как жулики понимают безнравственность?

– Само собой, когда карманник вытаскивает у тебя в троллейбусе всю получку, то о какой уж тут вроде нравственности говорить! Но некоторые представления о человечности есть и у них. Был такой жулик – Важа-седой, он из кавказцев, вот мне Важа про одного из аферистов сказал как-то: «Нэ человэк это, слушай, настоящий шакал! Он, дорогой, родного дедушку под виноградом похоронит. Зачэм, знаешь? Чтобы на удобрении сэкономить, вах!»

Севергин снял трубку, послушал, подозвал Стаса, тот записал что-то в свой блокнот и вернулся ко мне. Оказывается, Вышеградский лежал в больнице.

– Это осложняет дело, – сказал Стас. – Парни так уверенно опознали его… и все пустое. Алиби…

– Выходит, они ошиблись?

– Трудно сказать… – Стас покачал головой. – Уж больно они в него вцепились… Тут что-то не то. Пошли к нему?

– Куда – в больницу?

– Ну да. Ты мне как доктор можешь понадобиться, особенно если он «горбатого лепит».

– Горбатого лепит? – не поняла я.

– Ну да, это они так говорят.

– А что это такое?

– Ну, значит, «туфту гонят», – серьезно ответил Стас.

– Стас, не морочь голову, – рассердилась я. – Что это такое?

– Ну очень просто – это когда «фуфель заправляют»… – Здесь Стас не выдержал и расхохотался: – Чуден и непонятен язык наших клиентов. В данном случае меня интересует, не врет ли Вышеградский насчет болезни, не обманывает ли врачей и нас с тобой, не симулирует ли. Ясно?

– Вот теперь ясно. А куда надо идти?

– К счастью, рядом. Вернее, напротив – участковый сообщил, что он лежит в Екатерининской больнице. Так что машина нам не понадобится…

Отпустив дотерпевших пообедать и строго-настрого предписав им явиться минут через сорок в вестибюль больницы, Стас галантно взял меня под руку и вывел в Каретный переулок.

– Странный все-таки народ эти жулики, – сказал он, после того как мы прошагали минуты две молча. – Даже ученые сколько лет над ними бьются, а понять не могут…

– Чего не могут понять ученые? – спросила я. – Психологии или…

– Ну, всех этих проблем. Одни ученые формулируют так: «Преступление не вознаграждается».

– То есть не стоит овчинка выделки?

– Примерно. По всей, так сказать, сумме результатов. И не только тогда, когда вместо вожделенного кошелька карманник получает пять лет. Затраты нервов, постоянный страх и тому подобное…

Об этом стоило расспросить подробнее, но пока что я поинтересовалась:

– А что говорят другие ученые?

– Другие смотрят на это дело с меньшим оптимизмом. Англичанин один, Эйсенк, прямо заявил: для добывания денег преступление открывает куда более широкие перспективы, чем труд. Правда, мне кажется, что их английские жулики – ребята куда более основательные, чем наши, и «добывание денег» понимают как хороший счет в банке. А наши охломоны накопительством обычно не занимаются: все идет на пропой души… Вот и рассуди…

Нас остановила женщина, которая вела за руку мальчугана лет восьми в круглых очках:

– Не скажете, где здесь детский шахматный клуб?

– Н-не знаю, – сказал Стас.

Не слушая ответа, женщина спросила:

– А как туда пройти?

Стас ухмыльнулся, показал в сторону Страстного бульвара:

– Вот пройдете сквериком, потом налево, а там спросите…

Я возмущенно дернула его за рукав:

– Как тебе не стыдно, ты же культурный человек!

Стас с сомнением покачал головой, сказал со своей обычной мальчишеской усмешкой:

– На мне культурный слой – два сантиметра…

Доспорить не пришлось, потому что мы вошли в вестибюль Екатерининской больницы, где Стас очень быстро получил для нас белые халаты и пропуска. По светлой широкой лестнице поднялись на второй этаж, прошли в хирургическое отделение: как мне объяснил Стас, у Вышеградского была язва желудка.

– Рад вас видеть, старший лейтенант, – непринужденно сказал Стасу худощавый паренек с живыми черными глазами, лежавший на ближайшей к двери кровати.

Стас придвинул мне стул, а сам уселся на краешке постели и сказал:

– Во-первых, я уже давно капитан; во-вторых, не обманывай, пожалуйста: вовсе ты не так уж обрадовался.

– А я думал, вы меня навестить пришли вместе со своей любимой девушкой, – разочарованно сказал Вышеградский. – Варенья принесли домашнего, конфет «Огни Москвы» – вы ведь знаете, как я люблю сладкое!

И в словах его прозвучал очевидный намек на какие-то обстоятельства, только им одним известные. Впрочем, потом Стас мне рассказал, что года четыре назад он встретил Вышеградского в кафе «Шоколадница» и тот широким жестом послал ему на стол бутылку дорогого коньяка и букет роз для его девушки; и как Стасу было неловко и неудобно объяснять девушке, не знавшей о его профессии, почему он не может принять столь любезный и красивый подарок.

А сейчас Стас только улыбнулся, залез в карман и протянул Рудику ириску:

– На тебе сладкого, а за это расскажи мне, как ты вчера «постирал лохов» в магазине «Ява».

– Капитан, как не стыдно: за какую-то ириску вы хотите получить рассказ товарища Шейнина, а может, еще и получше!

Стас сказал укоризненно:

– Марчелло, когда это меня интересовали рассказы? Мой любимый жанр – чистосердечные признания!

– А когда это вы от меня получали чистосердечные признания? – в тон ему быстро ответил Рудик.

– В прошлый раз, например, – равнодушно сказал Стас, а Рудик засмеялся:.

– Так в прошлый раз меня лохи завалили, наглухую…

– Значит, ты все-таки думаешь, что в этот раз я пришел тебя по-семейному навестить, с гостинцами, – ухмыльнулся Стас.

Вышеградский задумчиво почесал подбородок, предположил:

– Вы явились… как это у вас называется… меня прощупать. Но я чист как ангел, на мне железное алиби по любому делу. И я лежу себе в коечке и тихо напеваю: «Ах, васильки, васильки, много мелькает их в поле…» О-очень жалостливая песня, правда, мадам? – впервые обратился он ко мне.

– Я что-то не помню, – растерявшись, сказала я. Лицо у этого парня было сухое, жесткое, но когда он открывал в улыбке ослепительные зубы, на щеках появлялись очаровательные девичьи ямочки, а глаза светились тепло и мягко – безусловно в нем было какое-то непонятное обаяние, так и тянуло в чем-нибудь ему довериться. И наверное, поэтому я спросила: – А чем вы больны, Вышеградский?

– У меня болезнь профессиональная, – горько сказал Рудик. – Язва желудка – как следствие очень нервной работы. Да и вообще…

– Поплачься, поплачься, – снова усмехнулся Стас.

– Тяжелая наследственность, раннее сиротство, три судимости…

– Сиротства, слава Богу, не было, а судимости… Эх, вспоминать неохота! А все оттого, что я неудачник с самого рождения. Представляете, мадам, уже в родильном доме у меня украли клеенчатую бирку, на которой были обозначены мои фамилия, возраст, а главное – пол! И с тех пор я мучаюсь по белу свету…

Я захохотала, и на сумрачном лице Рудика тоже промелькнула тень улыбки, но Стас недовольно покосился на меня, и я умолкла, а он сказал:

– Во сколько у вас здесь, в больнице, прогулка?

Рудик помотал головой:

– В четыре, допустим, но…

– Давай только сразу условимся, – перебил Стас. – Ложные показания допустимы только в отношении фактов, которые я не могу проверить!

– М-да-а, я только хотел сказать, что прогулкой не пользуюсь, – огорчился Рудик.

– Ну вот и не надо говорить неправду, – сказал Стас. – Я тебе сейчас коротенько расскажу насчет вчерашнего, если что не в цвет, ты меня поправишь.

– Расскажите, – согласился Рудик. – Только чего не было, не шейте.

– Марчелло, ты же меня знаешь, – развел руками Стас. – Разве хоть один блатной имеет право сказать, что я когда-нибудь липовал?

Рудик покачал головой:

– Не, это я на всякий случай, не обижайтесь, капитан.

– Ну и договорились. Только условимся: не перебивать.

– Вери вел, – сказал на чистом английском Рудик.

– Недели две назад ты возник в одном министерстве. Ты ходил туда, как на работу. Уже через неделю ты дружил со всеми секретаршами, швейцарами, лифтерами. С лифтерами ты перекуривал, швейцаров одаривал двугривенными, а секретарш покорял фигурными шоколадками. Со всеми здороваешься за руку, начальников называешь по имени-отчеству – словом, ты всех знаешь и тебя все знают. После этого ложишься в больницу. Тем более что у тебя в самом деле язва, и я совершенно согласен, что это от нервных перегрузок. Осваиваешься с больничным режимом и назначаешь операцию «Явы» на вчерашний день.

Рудик слушал внимательно, иногда кивал, иногда несогласно покачивал головой, но условие Тихонова выполнял – не перебивал.

– Вчера ровно в шестнадцати ты вышел на прогулку в парк, одетый в эту самую распрекрасную пижаму. Не торопясь и не привлекая внимания, дошел до выхода на Петровку, где тебя ждал дружок на бежевом «Москвиче». Переодеться в машине, пока она мчится к магазину «Ява», в джинсы и замшевую курточку – плевое дело. А около магазина уже маются два молодых «лоха», им до смерти хочется новеньких, исключительно привлекательных красных мотоциклов, а в карманах полно денег. Вы с дружком берете их на крючок, объясняете про наряды из министерства, везете их туда, там заставляешь их писать заявления, на столе у секретарши, пока парни ждут в коридоре, накладываешь от имени Бориса Иваныча красную резолюцию и тащишь к бухгалтерии. Там забираешь две тысячи сто и уходишь через второй коридор. Классический «сквозняк». Дружок доставляет тебя к больнице, забирает свою долю, а ты, переодевшись в пижаму, возвращаешься болеть дальше. И дело сделано, и алиби железное.

– А что, нет? – по-птичьи склонив голову, спросил Рудик, но особой уверенности в его голосе не было.

– Нет! – жестко сказал Стас. – Пора тебе менять профессию, Марчелло. Ты ведь умный, когда же ты поймешь, что уже примелькался, тебя не то что по фотографии, тебя по одному почерку в МУРе расколют!

– Почерк можно подделать… – лениво сказал Рудик, откинул голову на подушку, устало закрыл глаза. – Есть что-нибудь еще?

– Есть. Двое потерпевших, которые опознали тебя по фотографиям – не только свежим, но и десятилетней давности. Раз. – Тихонов для верности загнул палец. – Они же опознают тебя лично. Два. Пятнадцать человек в министерстве, ты им достаточно там намозолил глаза, опознают тебя безоговорочно, а сказать, что именно ты там делал, не смогут, они же не знают! Самое смешное, что и ты – даже для приличия – не сможешь придумать нам какое-нибудь объяснение: зачем ты там неделю – и вчера также – болтался. Ну, скажи мне вот так, с ходу: какие такие были у тебя срочные дела в министерстве, что ты туда с больничной койки смотался, а?

Рудик открыл глаза:

– Я человек серьезный, капитан, и с ходу ничего говорить не люблю. Придет время, скажу, подумавши.

– Ладно, – согласился Стас. – Я тогда спущусь сейчас в вестибюль, там ребята дожидаются, которых ты облапошил. Мы поднимемся, чтобы они тебя в натуре опознали, и тогда поедем к нам…

– Нельзя! – яростным шепотом сказал Рудик. – Я больной!

– Ну, я самовольничать не буду, – ответил Тихонов. – Я с врачами здешними посоветуюсь: можно или нельзя тебя транспортировать. Да и Маргарита Борисовна – доктор…

Я укоризненно посмотрела на Стаса:

– Лечащего врача достаточно… он знает.

– А где вы собираетесь всю эту комедию устраивать, с опознанием? – спросил Рудик. – Прямо здесь, в палате?

– Зачем же людей беспокоить? – Тихонов кивнул на больных. – В конце коридора есть ординаторская, нам ее минут на десять уступят. Не беспокойся.

И вышел. А через двадцать минут процедура опознания в ординаторской была уже окончена; потерпевшие, не колеблясь, указали на Рудика как главного героя их вчерашней одиссеи. Когда официальная часть была окончена, Рудик упрекнул горе-покупателей:

– Эх, вы-ы! Ребята вроде грамотные, неужели не понимаете: разве можно первому встречному доверяться!

На что Сергей мрачно ответил:

– Кто ж вас, жуликов, знал-то? У нас так не водится, сказал человек – значит, сделал. – И, обернувшись к Стасу, пояснил: – Местечко у нас небольшое, кабы такой ловкач появился, его бы живо на запчасти разобрали… Деньги отдашь?

– Придется… – вздохнул Рудик. – Полторы тыщи под матрасом лежат, не оставлять же их няньке здешней!

– Как полторы тыщи? А остальные где? – взъелся Серега. – Две сто было!

– Остальные у компаньона моего. Найдут его – значит, ваши, – спокойно сказал Рудик, ласково мерцая своими добрыми глазами.

– А не найдут?…

– А не найдут – значит, штраф с вас, лохички, штраф, чтобы ушки свои не развешивали.

– Найдем, найдем, – успокоил Стас. – Твой компаньон, я думаю, скорее всего Валера-Трясун. Куда он денется!.. Давай, Рудик, собирайся, у нас доболеешь…

Рудик горестно вздохнул:

– Эх, мать честная, вот невезуха. А я-то думал, последний раз стрельну и смоюсь от вас – так, что меня и на льдине под Шпицбергеном не разыщут…