Книга: Криминальные романы и повести. Сборник. Кн.1-14
Назад: 1 Рита Ушакова
Дальше: 3 Станислав Тихонов

2
Григорий Иванович Севергин

Я стоял на лестничной клетке и покуривал, не торопясь, свою «Яву». Да и куда спешить? Подойдет черед – вызовут. Это у них здесь четко. И врач мой лечащий – шустрый такой паренек, весь из себя модненький, с бороденкой чахлой – крикнул мне на бегу: «Григорий Иваныч, скоро ваша очередь».
Зачем ему борода? Для солидности, что ли? Да только какая солидность от такой бороды – неряшество сплошное, а за волосья эти сроду еще никому дополнительного уважения не оказывали.
А вообще-то врачишко он толковый. Что жаль. В данном, так сказать, случае. Мне-то лучше было бы, кабы он не так здорово смекал в своем деле. Как он меня все-таки быстро расколол! «Дышите! Глубже! Глубже! Здесь отдает? Болит, болит, я вижу – не надо терпеть! Вот здесь – по средней линии – загрудные боли часто бывают? Колет? Ноет? Жжет? Шум в ушах? Мушки перед глазами плавают? Сколько у вас фронтовых ранений – пять?…»
И растерялся я как-то. Сидел рядом с его столом, боком, на краешке стула, как нашкодивший школьник, а он, не оборачиваясь ко мне, бойко скрипел пером в толстой папке с гнусным названием «История болезни». Эх, сынок, дорогой ты мой шустрый доктор, видно, уже давно живу я на земле, коли у моей болезни такая долгая и увесистая история. А у дружков моих, ровесников, что остались там, в очень далеких временах, на трех войнах, которые я оттопал, не было вообще никакой истории болезни – не успели они поболеть.
Доктор встал, обошел стол, простерся надо мной на длинных ногах, попросил:
– Григорий Иваныч, встаньте по стойке «смирно», закройте глаза, вытяните руки прямо перед собой…
И показал, как надо сделать. Пальцы у него были длинные, худые, сожженные йодом и дрожали. Я усмехнулся и вытянул руки. У меня-то пальцы не дрожат!
– Так?
– Да, так. Закройте глаза. Прекрасно, в позе Ромберга устойчив.
Я знаю, что в этой самой позе проверяют координацию у пьяных. Но врач не опасался, что я пришел к нему на прием выпивши. Он хорошо знал, чего доискивается. Посадил меня и снова стал тщательно ощупывать старый шрам на голове.
– Трепанация черепа?
– Нет. Ранение было касательное.
– Угу. А тут не отдает?
– Нет, нигде не отдает…
Видно, прорвалась в моем голосе досада, потому что он вернулся за стол и мягко сказал:
– Григорий Иваныч, вы зря на меня сердитесь, это же мой долг…
– Долг? Доказать, что я ни к черту не годен?
– Мой долг дать объективное квалифицированное заключение о состоянии вашего здоровья. А оно оставляет желать лучшего…
Я постарался пошутить:
– Один мой знакомый говорит, что если человек после пятидесяти просыпается и у него ничего не болит, значит, он уже умер.
Врач покачал головой и сказал:
– Вас все равно через комиссию не пропустит окулист…
– Пропустит, – сказал я твердо.
Он долго пронзительно смотрел на меня, снова покачал головой:
– Хорошо, я вас представлю на комиссию. С обязательной перекомиссацией через полгода.
Невелик срок – полгода. Ну и на том спасибо. Там еще посмотрим.
– Тринадцатого числа на комиссию. Вас устраивает? – спросил он.
– В какое время?
– В восемь утра.
– Устраивает. С десяти у меня дежурство.
Я, уже попрощавшись, открывал дверь, когда он сказал с быстрым смешком:
– Григорий Иваныч, а как же вы достали диоптрическую таблицу?
– Сумел, значит, – и помахал ему рукой.
А теперь я стоял на лестничной клетке, курил, смотрел в окно и дожидался, когда меня вызовет глазник читать по его таблице «Ш» и «Б». Из двух окон на улицу были видны Нарышкинские палаты и здание управления за Петровскими воротами. Всего полкилометра – оттуда сюда. Это если не перепутаю «Ш – Б». Иначе не прийти мне обратно. Так что никак нельзя перепутывать эти треклятые «Ш – Б».
Я давно знал, что придет вот это сегодняшнее утро и я буду стоять на пустынной лестничной клетке, всматриваться в плохо различимое отсюда здание Петровки и готовиться к полумраку кабинета глазника, где стоят на столе ящики с множеством стекол, и быстрый, услужливый доктор будет ловко менять их в оправе у меня на носу, ласково приговаривая: «Эти вам слабоваты, давайте возьмем следующие», – и показывать невидимым мне кончиком указки на расплывающиеся черточки букв диоптрической таблицы, где я еле мог вычитать верхние жирные буквищи «Ш – Б», а все остальное сливалось в штриховое рябенькое марево, точь-в-точь как пиджачная ткань букле.
А мне надо было остаться на Петровке, потому что я уже старый человек и мне поздно менять привычки, навыки, друзей и склонности.
И я выучил всю эту таблицу наизусть. До четвертого ряда букв я еще мог в мучительном напряжении высмотреть направление указки. И все эти буквы на таблице я мог назвать, даже вздернутый со сна.
ОМКНЕПШ
пвкнрич
ШРПНБПВ
– Севергин, на кардиограмму! – закричали в коридоре.
Я бросил окурок в урну и пошел, повторяя про себя на всякий случай – как детскую считалку, как заклятье, как обет вернуться: омкнепш, омкнепш.
Скрученный проводами, облепленный датчиками, лежал я на жестком медицинском диванчике и смотрел на еле слышно гудящий прибор, на прыгающее деловитое перо самописца и знал, что тонкая эта проволочка сильнее меня – ее не обхитришь, ее легкие прыжки на ленте не закажешь и не заучишь, как омкнепш. Мой доктор улыбался подбадривающе, неожиданно погладил по плечу – руки у него были шершавые и теплые – и сказал негромко:
– Держись, отец…
А я своего отца плохо помню. Каждую зиму он отправлялся в Енисейск растирать бревна на строительный тес. Когда мне исполнилось семь лет, он утонул в реке во время ледохода. Осталось нас у матери шестеро; напекла она мне узел шанег с черемухой, отправила в бесконечно далекую Москву к отцову брату, дядьке Емельяну, а попросту – Мельянычу…
– Севергин, к фтизиатру!..
Спирометрия, объем легких, дышите глубже, не дышите, раневой след – травматический пневмоторакс…
У дядьки Мельяныча было три георгиевских креста и не было обеих ног. Он сам сделал для себя протезы – похожие на печные горшки черные ступари, в которых помещались культя и полбедра, и когда он стоял на Сухаревке у своей сапожной палаточки, то походил на сказочного богатыря, наполовину закопанного в землю. Шесть дней в неделю Мельяныч ставил набойки, союзки, пришивал подметки, тянул головки, «принимал» на рант, и через его заскорузлые ладони бессчетно катились ботинки, сапоги, тапочки, опорки, валенки, чувяки, бурки, дамские туфельки и «азиатки». А в воскресенье он выпивал литр «Московской» и, раздувая мокрые толстые рыжие усы, пел строевые кавалерийские песни, до хруста сжимал мое тощее плечо и заверял:
– Будешь у меня первый по Москве сапожник!..
ПВКНРИЧ
– Севергин, к хирургу!
– Раздевайтесь до пояса… так-с, так-с, о-очень хорошо, на что жалуетесь, Григорий Иваныч, у вас тут написано, что осколки не были резецированы из мышечных тканей, в плохую погоду не ноют? Да-а, Григорий Иваныч…
ШРПНБПВ
Ах, как я не люблю, когда незнакомые врачи называют меня по имени-отчеству! В этой вежливости, когда они величают меня, заглядывая в историю болезни, есть грозное предупреждение, обязательная снисходительность к слабому…
ОМКНЕПШ
Тридцать семь лет назад, когда я на призывном стоял перед столом медицинской комиссии, голый, кирпично-здоровенный и веселый, как вино, никто из врачей меня по имени-отчеству не называл, а все коротко кивали: годен, годен, годен! В лыжно-десантные части!
К тому времени я уже разочаровал Мельяныча, не став первым по Москве сапожником, а работал заготовщиком на новой обувной фабрике «Парижская Коммуна» – это мне было и веселей, и интересней, и позволяло на рабфаке учиться.
В лыжно-десантные части! И на финскую войну!..
ПВКНРИЧ
– Севергин, к окулисту!..
ОМКНЕПШ
ПВКНРИЧ
ШРПНБПВ
– Садитесь, Григорий Иваныч, вот сюда, следите глазами за пинцетом… так-так, все правильно, поднимите голову, сейчас посмотрим глазное донышко… так-так, чуть левее, так, теперь наденьте эти очки – смотрите на таблицу, хорошо различаете верхний ряд?
– Да.
– Какая это буковка?
– Ш.
– Эта?
– Н.
– Эта?
– И.
– Неправильно, это К. Где прорезан кружок?
– Вверху.
– А этот?
– Справа.
Господи, ОМКНЕПШ!!!
– Конечно, Григорий Иваныч, с глазками у вас не Бог весть как прекрасно. Вы на отдых еще не собираетесь?
– Начальство не пускает. Говорит – возраст еще детский. Всего пятьдесят пять.
Глазник подошел вплотную, и вынырнуло передо мной, как из дымного сумрачного марева, его лицо:
– Со мной говорил ваш лечащий врач. Я подпишу вам перекомиссовку на полгода.
Я молчал. Глазник писал что-то в истории болезни, потом захлопнул с треском папку:
– Все. Вам обязательно нужны бифокальные очки.
Вышел я на лестничную клетку, закурил и только тут почувствовал, что вся форменка под мундиром мокрая. Н-да, историйка.
Спустился в гардероб, надел шинель и медленно направился по улице. С Колобовского переулка вошел во двор, пересек плац – и все еще был как спросонья от дурного ночного видения. Протопал на второй этаж и вошел в оперативный зал.
ШРПНБПВ!..

 

Дата прохождения ВВЭК. _ ноября 197… года.
СЕВЕРГИН ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ
пол – муж.
возраст – 55 лет.
место работы – Главное управление внутренних дел Исполкома Моссовета
должность – ответственный дежурный по городу
звание – подполковник милиции
КАБИНЕТЫ
хирург – откл. от нормы в предел, допустимого
кардиогр. – норма
фтизиатр – норма
уролог – норма
отоларинголог – норма
анализы крови, мочи, рентген – в пред, нормы
окулист – прогрессир. глаукома, ограниченно годен
терапевт – ограниченно годен к несению службы по указ. должности.
Срок сл. переосвидетельствования – 6 месяцев.
Подписи
Заключение военно-врачебной экспертной комиссии – ВВЭК
Назад: 1 Рита Ушакова
Дальше: 3 Станислав Тихонов

DenisViemo
chăm sóc con đúng cách