Таллинн
Лист дела 27
Не люблю я на самолетах летать. Стыдно признаться – побаиваюсь. Конечно, знаю, что жертв в авиакатастрофах меньше, чем на железных дорогах, и в поезде тебе не принесет лимонада с конфетами стройненькая стюардесса. И все-таки в тот момент, когда самолет, напряженно содрогаясь, отрывается от надежной бетонной земли, у меня всегда холодными капельками сочится мыслишка: а вдруг сейчас клюнет носом? Чушь, конечно. Паровоз тоже может свалиться с рельсов. Но вот в поезде – спокойно. А здесь – нет. Единственное, что меня утешает,– это неестественно веселые, возбужденные или нарочито сосредоточенные лица соседей. Они наверняка думают о том же, но, конечно, стараются не подавать виду. И мне легче хотя бы оттого, что не один я такой трусишка.
И когда я спустился по трапу на поле Таллиннского аэродрома, мне как-то стало веселей. Хотя впереди была тьма беспросветная – начиная от гостиницы и кончая делами, которые привели меня в этот город.
Было три часа дня, шел дождь, и дул сильный, пахнущий рыбой ветер с моря. Я поехал в гостиницу «Тооме». Мне нравится этот старый дом с полутемными лестницами и крошечными холлами, с деревянными панелями и резными филенками дверей. Здесь всегда – как в коммунальном многоквартирном доме. По части вкуса – я ретроград. Не по душе мне весь этот домашний модерн, смешные геометрические комнаты, по сантиметрам заставленные микроскопической мебелью. Мне всегда хочется в квартирах чего-нибудь старого, нелепого – часы с боем, рассохшийся буфет. А лучше всего – фикус.
Магда – администратор в «Тооме» – моя старая знакомая. Она радостно заулыбалась мне, светясь всеми своими белыми длинными зубами.
– Оставьте чемодан, приходите к вечеру – номер будет,– шепнула Магда.
Мне стало совестно перед терпеливой очередью, покорно взиравшей на типографски отпечатанный трафарет «Мест нет».
Но Магда – одна из немногих женщин, которым я нравлюсь. Было бы просто преступно не воспользоваться ее симпатиями и утвердиться в своем мужском самосознании.
– Так давайте чемодан…
– Нет уж,– сказал я. Мысль оставить чемодан с уголовным делом в вестибюле гостиницы меня рассмешила.– Чемоданчик пускай будет при мне.
Магда удивленно посмотрела на меня. Я пояснил:
– У меня здесь любовная переписка.
– А… Ну, пожалуйста,– разрешила Магда.– У вас, как всегда, много дел?
– Не слишком. Часиков до двенадцати ночи. Магда ласково посмотрела на меня:
– Я вас устрою на втором этаже.
– Спасибо.– Я вспомнил про климовскую авоську и протянул ее Магде.-Вот, погрызите пока. У вас таких нету…
– Ой, откуда такие красивые?– обрадовалась Магда.
– Это вам Климов передал.
– Климов? Какой Климов?!
– Есть такой человек,– сказал я и пошел к выходу. Один из командированных, кивнув в мою сторону, сварливо сказал соседу:
– Небось этому гусю койка найдется…
– А тут по делу приедешь – и сиди…– охотно отозвался сосед.
Я вышел на улицу и пешком отправился в бассейновую поликлинику. Ветер складывал лужи в изящные гофре, дождь накрывал серой вуалью кирпичные стены и башни, и здесь уже по-настоящему жила осень.
В порту было холодно, водяная пыль садилась на лицо. Круизный белый теплоход отваливал от стенки, и люди на борту, отсюда, с причала, казались крошечными, и эти крошечные люди все время махали провожающим платками, будто передавали на разные лады один! и тот же семафор: «Все наши дела в порядке, мы отправились немного отдохнуть, а вы уж тут постарайтесь получше, так что – большой привет»… И хоть среди отъезжающих никого знакомых у меня не было, да и быть не могло, я им тоже на всякий случай помахал.
По серой вспененной воде гавани медленно двигался, постепенно сбрасывая с себя паруса, шведский барк. И я остро пожалел, что совсем не умею рисовать. А ведь как здорово было бы нарисовать этот серый задымленный порт, и свинцовую, в радужных нефтяных разводах воду, и четырехмачтовый краснобрюхий парусник. И повесить у себя дома на стене – это же ведь ужасно здорово, знать, что на свете еще – ты это точно знаешь, ты это сам видел, сам рисовал – бегают по морям парусники, а коли существуют парусники, значит, и мечтать еще можно, и любить, и надеяться.
Сердитые влажные порывы ветра раскачивали на стропах огромные контейнеры, их несли по воздуху плавно горбатые желтые краны, протяжно гудели, требуя дороги, маневровые мотовозы, и сухо щелкали колесами на стрелках железнодорожные вагоны, от рыбного причала мчались серебристые коробки авторефрижераторов.
Я бы охотно проболтался весь день на причалах – смотрел бы на тяжелые сухогрузы под разноцветными флагами, охотно помог бы такелажникам подтягивать крючьями к кузовам ящики с пугающей надписью «не кантовать», а потом напросился бы в гости на парусник. Но в кармане у меня лежали снимки убитого молодого парня и обрывок рецепта. Надо идти в поликлинику. Там сразу исчезнет запах соли, водорослей и рыбы, весь утот добрый гул и суета, там будет чистота, тишина, запах йода, коллодия и хлороформа, запах беды и боли.
В регистратуре поликлиники я показал фотоснимок подписи на рецепте, и мне сразу сказали:
– Это хирург Аар…
Хирург Тийт Аар, старый, элегантный, невыразимо чистый, с опущенной на подбородок маской, курил, держа сигарету никелированным пинцетом. Я показал ему свое удостоверение. Аар иронически глянул на меня светлыми умными глазами из-под золотых дужек очков, сказал:
– К вашим услугам…
Я попросил его осмотреть рецепт и попытаться определить: кому он был выдан. Аар сказал что-то медсестре, и та, раскрыв застекленный шкафчик, достала толстый канцелярский журнал. Быстро полистала страницы и положила журнал перед хирургом. Я заглянул в журнал через его плечо. Аар, вежливо отодвинувшись от меня, стал перечислять:
– Двадцатого августа такой рецепт получили…
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
Тийта Аара
…Осмотрев предъявленный мне обрывок рецепта, заявляю: он написан и выдан мною, подпись на нем – моя. Поскольку рецепт выписан на лекарство, являющееся сильнодействующим средством, он должен быть зарегистрирован в специальном журнале. Из записей в этом журнале за 20 августа видно, что рецепты с аналогичной прописью были выданы мною трем больным: Пяртсу А. А., Корецкому Е. К. и Пименову А. Б…
– А как мне разыскать этих больных?
Аар поправил указательным пальцем дужку очков пожал плечами:
– Их адреса можно получить в регистратуре.– подумал и нерешительно спросил: -А почему вас заинтересовал этот рецепт?
Я достал из кармана несколько фотографий убитого, панорамный обзорный снимок места происшествии и протянул врачу.
– Мы обнаружили ваш рецепт здесь.
Нервным движением Аар пригладил серебристые белые волосы, скрипуче проговорил:
– Господи, несправедливость какая! Сколько иногда мы затрачиваем сил и нервов, чтобы вытянуть больного. А потом появляется какой-то мерзавец -раз-раз – и нет человека…
Я негромко сказал:
– По отношению к убитому это еще большая несправедливость.
Аар непонимающе посмотрел на меня своими яркими голубыми глазами и досадливо сказал:
– Да я разве о себе говорю. Родить человека, питать его, научить, вылечить – это же все такой громадный труд, сколько лет! А убить – одно мгновение. И в этом есть какая-то ужасная несправедливость, человек – такая хрупкая тонкая штука. Обидно!
– Да,– согласился я.– Но природа не могла предвидеть, что со временем люди придумают для себя пистолеты и будут из них стрелять в затылок венцу творения.
– Разве в пистолетах дело?– как-то устало спросил Аар.– Злая рука и камнем может сделать то же самое.
Я придвинул к нему фото и попросил:
– …Доктор, посмотрите, пожалуйста, еще раз. Не был ли этот молодой человек среди ваших больных?
Хирург взял фото, внимательно всмотрелся, покачал головой:
– Не помню. Быть может.– И, будто оправдываясь, добавил:– У меня ведь на приеме до двадцати человек бывает. Ежедневно…
Лист дела 28
Я не верю в случайные совпадения. И не зря. Обычно они играют против меня. Так было и сейчас. Из истории болезни я узнал, что Пименову -двадцать семь лет, Корецкому – двадцать девять, Пяртсу – тридцать два. И если убитый на шоссе парень – один из этих двоих, то по возрасту они подходят все. Ну, что стоило бы случайности свести в тот день пациентов так, чтобы Пименову было девятнадцать лет, а Корецкому – пятьдесят шесть? Искать пришлось бы только Пяртса.
Но случай всегда играет в другой команде. Поэтому мне надо было объехать всех их по очереди, потом – побывать в аптеках.
Пименов жил в центре, в переулке рядом с улицей Пикк. Я поднялся по железной гремящей лестнице на третий этаж и долго звонил в дребезжащий медный звонок на тяжелой крепостной двери. Наконец мне отворили, и толстая старуха объяснила, что ее сына нет дома – он на работе. Говорить старухе, кто я такой, не имело смысла – она бы попросту испугалась за сына, и ничего толкового я бы у нее не узнал. Вечером пришлось бы приходить снова. Поэтому я сказал, что проверяю работу аптек и хочу узнать, помогло ли Пименову лекарство, которое ему выписали в прошлом месяце. В этом вопросе старуха проявила полную осведомленность, пожаловалась на массу собственных болезней и неэффективность современных лекарств. Уходил я, держа в руке аптечную сигнатуру с той же прописью, которая сохранилась на моем рецепте.
Пяртса я застал дома, и он мне сразу же предъявил лекарство и аптечную сигнатуру, объяснив, что сам рецепт оставил в аптеке. На обеих сигнатурах было написано: «Аптека No 1». Я решил зайти в эту аптеку, благо она была рядом, неподалеку от церкви Пюхаваиму, проверить сигнатуры, а уж потом искать Корецкого.
В аптеке было малолюдно, тихо. Желтые бронзовые лампы отодвигали к стенам сумрак. Провизор, белокурая красивая девушка, искала в толстой пачке нужные мне рецепты и весело болтала со мной.
– У нас, наверное, самая старая аптека в мире, – говорила она.
– И лекарства, наверное, самые лучшие?
– Не знаю, были ли они самыми лучшими, но самыми необычными -наверняка.
– Излечивали, например, от рака?
– Тогда еще не было таких грустных болезней, – улыбалась девушка.– А лекарства от трусости были – настойка из желчи дикого козла и крови черной кошки.
– Б-р-р – помотал я головой.– А от неразделенной любви?
– Пожалуйста – экстракт лунного света и цветов черемухи.
– А что-нибудь для укрепления сообразительности и развития мудрости?
– И это можно – толченые кости жабы.
– Дайте, пожалуйста, двенадцать порций.
– Боюсь, что от старости эти лекарства утратил свое действие. А вот и ваши рецепты…
Итак, рецепт получил Корецкий. Но сейчас его, как я узнал в пароходстве, и в городе-то не было…
СПРАВКА
Больной, получивший интересующий следствие рецепт, – Корецкий Е. К. – по данным регистратуре проживает не в Таллинне, а в Ленинграде и служит Таллиннском морском пароходстве.
Зам. начальника пароходства Линнамяги Ф. К. в разговоре по телефону No 47-45 сообщил, что Корецкий является штурманом рыболовецкого сейнера РС-4. Вчера, т. е. 11 сентября, в 19 час. 10 мин. сейнер РС-4 с полным составом команды вышел в море после ремонта двигателя.
12 сентября. г. Таллинн.
Следователь
Лист дела 29
Перед вечером в клочьях сизых дымных облаков мелькнуло багровое воспаленное солнце, но дождь не угомонился, и весь Таллинн погрузился в фиолетовый мягкий сумрак. Я шел по Ратушной площади, слушая, как цокают на тяжелых, влажно мерцающих булыжниках подковки, заглядывал в теплые желтые окна, заштрихованные дождем, как на старых гравюрах, и напряженно думал.
Зашел в небольшое кафе. Всего несколько человек сидели за дубовыми столами на широких деревянных скамьях. Яростно гудел камин. Я сел поближе к огню, взял густого ароматного кофе и стал прикидывать варианты.
Надо было сосредоточиться, собраться с мыслями, как говорят акробаты -сгруппироваться. Я вдруг почувствовал себя муравьем, суматошно бегающим по столу. У детей есть такое злое развлечение: муравей уже почти добежал до края стола, сейчас нырнет вниз – и свободен! Но упрямая рука ставит перед ним спичечный коробок, который превращается в непреодолимую стену. И муравей покорно бежит в другую сторону. Но там снова препятствие, и так – без конца. В книжках эта роль всегда отводится преступнику, обложенному со всех сторон сыщиками. Но убийца, которого искал я, мог покуда не волноваться. Пока я сам бегал, как муравей, пытаясь установить хотя бы имя убитого…
Похоже, я снова зашел в тупик. Пименов и Пяртс преспокойно отдыхали дома. Корецкий вчера ушел в плавание. Рецепты, выданные Пименову и Пяртсу, лежали передо мной на столе, Оставалась последняя крошечная лазейка: Корецкий мог помнить, кому и зачем он отдал свой рецепт.
Я положил на стол блестящий новенький полтинник и вышел. Из первого же автомата позвонил в пароходство и продиктовал радиограмму…
ТАЛЛИННСКОЕ МОРСКОЕ ПАРОХОДСТВО
РАДИОГРАММА
Таллинна 7112-9.19.15.
Сейнер РС-4. Первому штурману КОРЕЦКОМУ
Связи уголовным делом срочно сообщите в адрес Таллиннского горотдела милиции кому зпт при каких обстоятельствах вы передали рецепт зпт полученный вами двадцатого августа бассейновой поликлинике хирурга Аар тчк
Следователь.
Лист дела 30
Я проснулся рано и удивился, что из горотдела милиции еще не звонили. Радиограмма с сейнера должна была прийти давным-давно. Я набрал номер дежурного.
– Нет-нет, ничего не передавали. У меня записан ваш телефон – как только что-нибудь будет, сразу извещу.
Тогда я позвонил заместителю начальника пароходства. Он был очень вежлив, но мне показалось, будто, он чего-то недоговаривает и старается поскорее от меня отделаться. А может быть, показалось. Связь, мол, ночью была плохая. Тогда я сказал железобетонным голосом:
– Попрошу вас ускорить это дело. Оно не терпит отлагательства. А если с сейнером плохая связь, можно запросить через базовое судно…
На улице по-прежнему шел холодный дождь. Делать мне было нечего. Я завалился на диван, взял забытую кем-то в номере книжку о Фламмарионе и стал читать.
«Искать звезды работа поприятней, чем искать убийц. Поспокойнее. А главное – почище»,– завистливо подумал я. И заснул. А в четверть двенадцатого меня разбудил звонок:
– Говорит дежурный горотдела милиции капитан Антсон. На ваше имя поступила телефонограмма,
– Читайте,– сказал я, и мне казалось, что сон все еще продолжается…
ТЕЛЕФОНОГРАММА
13.9 11.00 Исх. No 76-з
Сообщаю, что первоначальные сведения о выходе сейнера РС-4 в рейс с полным составом команды оказались ошибочными по вине капитана судна.
Сегодня капитан РС-4 сообщил, что первый штурман Корецкий Е. К. находился в отпуске до восьмого сентября и по неизвестной причине из отпуска не возвратился, в связи с чем судно вышло в море без него. Местонахождение Корецкого в настоящее время неизвестно.
Подписал: Зам. нач. пароходства Линнамяги
Передала: Секретарь А. Гаварс
Принял: Дежурный Антсон
Лист дела 31
– Включите сирену!– сказал я шоферу, и хриплый визг располосовал дождливую туманную тишину. Машины впереди удивленно, неуклюже отворачивали в сторону, пропуская нас.
– Если можно, то еще быстрее,– сказал я. Шофер кивнул, Энге покосился на меня.
– Не правда ли, Томас, в этом городе неуместны подобные звуки? -сказал я ему.
Он еще раз глянул на меня из-под своих белесых ресниц, потом серьезно сказал:
– Это звуки беды. А беда везде неуместна.
– Значит, и мы, Томас, везде неуместны?– усмехнулся я.
– Не-ет,– Энге снял фуражку и пригладил соломенные волосы.– Ведь мы не беда. Просто мы ее встречаем первыми.
– Вторыми,– сказал я.– Первыми ее встречают те, к кому мы не поспели…
Машина со скрежетом затормозила около пароходства. Я взбежал на второй этаж, в приемную заместителя начальника.
Секретарша – вся любопытство – сказала:
– Заходите, вас ждут…
СПРАВКА
гор. Таллинн.
Заместитель начальника Таллиннского морского пароходства Линнамяги, а также вызванные им сотрудники пароходства Баранов, Талсепп, Гурвич и Колокольникова, осмотрев предъявленную им фотографию мужчины, погибшего четвертого сентября на 38-м километре Ялтинского шоссе, категорически и безусловно опознали в убитом штурмана рыболовецкого сейнера РС-4 Корецкого Е. К.
Следователь
Лист дела 32
– Как мне допросить капитана сейнера? Линнамяги понимал, что они попали в неприятную историю. Он растерянно развел руками:
– Мы можем вызвать сейнер в Таллинн. Но сейчас? самая путина – план не выполнят. Да и люди ничего не заработают – и так месяц на ремонте простояли. Вот если бы…
– Что – если бы?
– Вас не затруднит добраться до плавбазы на вертолете? А капитан Астафьев прибудет туда катером.
– Не затруднит. Линнамяги обрадовался:
– Тогда мы это мигом организуем. А капитану я; дам!..
– Подождите давать. Надо выяснить сначала, в чем там дело…
…Энге сочувственно похлопал меня по спине:
– Ничего, ничего, дружок. Облачность низкая – качать будет не слишком.
Энге не выговаривал шипящих, и слова у него получались совсем смешные: ницего, облацность, кацать будет не слишком. Я хотел сказать, что как раз самая сильная болтанка при низких облаках, но раздумал и пошел к вертолету. Какая разница? Энге же не подымет облака выше.
Вертолетчики были молодые, смешливые ребята. Старший из них подмигнул:
– Ну, поболтает в крайнем случае маленько. Землю потом больше ценить станете.
Я усмехнулся:
– А я что? Я ничего, я ведь не то чтобы сильно по воздуху стосковался…
– Тогда полетели?
– Полетели.
Энге пожал мне руку и на прощанье сказал:
– Когда прилетите, ты с трапа не прыгай на палубу, пока не застопорят машину.
Я уже отошел на несколько шагов, но обернулся:
– А тебе доводилось?
– Всякое бывало,– сверкнул своей ласковой улыбкой Энге.– Ну, счастливо…
Где-то над головой густо заревел мотор, и по все усиливающейся вибрации я понял, что огромный винт вертолета набирает скорость. В круглое окошечко я видел Энге, который стоял, оперевшись локтем на капот «Волги». Струи ветра от винта били ему в лицо, и он придерживал фуражку. Потом я почувствовал легкий толчок – вертолет пошел на подъем, но не покидало ощущение, будто мы замерли неподвижно, а это машущий фуражкой Энге и неожиданно вытянувшийся корпус автомобиля проваливаются куда-то вниз, в тартарары. Через несколько минут их уже нельзя было различить, а весь зубчато-острый силуэт Таллинна мне видно было из окошка, и город подо мной лежал удивительно красивый, фиолетово-синий, с дымно-серым отливом. Пилот развернул вертолет, и город исчез из моля зрения. Впереди было только мутное вспененное море.
Я сел в кресло и подумал, что с меня достаточно. Таких приключений хватит для двухсерийного вестерна. Но я ведь не Юл Бриннер. Я не герой и не искатель; приключений. Если говорить честно, то я и стрелять из пистолета толком не умею. А после того как один барбос умудрился прострелить мне правое легкое, врачи предписали мне «щадящий режим». Это же надо! Слово какое красивое – «щадящий»! Короче говоря, ко всем моим замечательным победам – чует мое сердце – я, вернувшись домой, смогу говорить знакомым: «От меня жена ушла!» И никто даже не скажет: «От всех жена ушла», потому что от нормальных мужей жены не уходят.
Я еще долго забавлял себя этими размышлениями, стараясь не думать о разговоре с капитаном. А потом мне стало по-настоящему плохо. Я сидел, вытянув ноги и закинув голову за спинку кресла, и смотрел в белый; потолок. Как только я бросал взгляд в иллюминатор на кипящие внизу буруны волн, к горлу подкатывала тошнота. Наверное, на служебных вертолетах не возят «героев» вроде меня, поэтому здесь и не предусмотрены для таких случаев пакеты. И это было ужасно. Особенно когда вертолет проваливался в воздушные ямы. Я закрыл глаза и стал считать до тысячи, потом до двух, до трех, потом в обратном порядке…
С трудом разжимая сведенные скулы, я спросил у пилота:
– Скоро?
Он не услышал за грохотом мотора, но, видимо, по выражению лица понял и ободряюще подмигнул:
– Скоро…
Плавбаза сверху казалась крошечной, как детский кораблик, свернутый из газеты. Только плавал он не в луже, а в настоящем море, свинцово-сером, с белыми барашками, от одного вида которых меня воротило души. Я себе не представлял, как вертолет сядет на эту скорлупку. Поэтому я просто закрыл глаза и снова стал считать до тысячи.
Потом вертолет подпрыгнул, и сразу смолк двигатель, только кабина еще слабо дрожала – винт медленно крутился по инерции. Я выпрыгнул на палубу и уда вился, как огромна была база. Но раскачивало ее сил! но. А может быть, это у меня ноги подгибались. На шкафуте стояли несколько моряков в клеенчатых регланах. Я направился было к ним, потом понял, что мне не продержаться. Я добрел до борта, нагнулся над леером, и меня долго мучительно рвало. В общем, пролог для беседы был замечательный…
Капитан Астафьев смотрел на меня красными запавшими глазами. Радиограмму он получил двадцать часов назад.
– Если меня собираются освободить от должности, предупредите сразу. Мне надо сделать кое-какие распоряжения на судне…
Я вытер лицо платком и сказал хмуро:
– Этот вопрос в мою компетенцию не входит… Вы мне лучше скажите, куда поехал Корецкий?
Астафьев отвернулся и неприязненно сказал:
– Вы со мной, гражданин следователь, в кошки-мышки не играйте…
– Простите?!
– Как я понимаю, штурман Корецкий – у вас. Так пот: ничего плохого о нем я вам сказать не могу…
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА капитана Астафьева
…Вопрос. Почему Вы не сообщили в Управление о том, что Корецкий не вернулся из отпуска и судно выходит в море без него?
Ответ. Когда Корецкий не явился из отпуска, я очень забеспокоился. Ведь если бы он даже заболел, то в этом случае мог бы меня известить телеграммой. Так как он этого не сделал, я предположил, что с ним что-то случилось. При этом я не исключал, что Женя по молодости попал в какую-нибудь историю, которая его и задержала. Я ждал его возвращения до самого момента отхода судна, но он не явился, а сообщать об этом было иже поздно – я должен был это сделать заранее – да мне и не хотелось. Я все надеялся, что Корецкий перехвалит нас где-нибудь в плавании. Я полностью осознаю свою вину и готов нести ответственность.
Вопрос. Куда, зачем собирался Корецкий в отпуск?
Ответ. В Ленинграде у Евгения подошла очередь на автомашину, о которой он давно мечтал. Он терпеливо копил деньги, отказывал себе во многом. Правда, у него все равно их не хватило, и я ему добавил необходимую сумму.
Вопрос. Какую?
Ответ. Тысячу шестьсот рублей. Кроме того, он, наверное, хотел повидаться и со своей девушкой, хотя я, к сожалению, о ней почти ничего не знаю. Женя не любил говорить на эту тему.
Вопрос. Координаты этой девушки?
Ответ. Я знаю только, что она студентка-географичка и ее зовут Тамара. Больше ничего…
…Я задал ему традиционный следственный вопрос:
– В каких отношениях вы находились с Корецким?
Астафьев сильно волновался и все время говорил каким-то казенным протокольным языком. Так говорят на собраниях. Так пишут производственные реляции и служебные характеристики.
– Отношения между нами очень хорошие и выходят за рамки чисто служебных. Корецкий – хороший человек и специалист. За короткий срок службы на моем судне он вырос от рядового члена команды до должности первого моего помощника. Помимо четкого служебного взаимодействия, мы связаны личной дружбой.
Еще не зная толком Астафьева, я не мог сказать ему, что Женя Корецкий погиб. А капитан, видимо, и не помышлял об этом. И мне было очень важно узнать многое о мертвом Корецком из уст человека, уверенного, что Женя жив, но попал в «какую-то историю». Люди крепко проверяются в таких ситуациях.
…Вопрос. Прошу подробно охарактеризовать Корецкого. Нас интересуют мельчайшие детали личности гения, его образа жизни, круг его интересов, связей, друзей и врагов.
Ответ: Да, я понимаю. Я постараюсь вспомнить все, что я знаю о Жене. Если я упущу что-нибудь, прошу поставить мне дополнительные вопросы. Прежде всего, Женя – очень хороший парень, добрый и доверчивый человек. Он ведь прекрасный работник. Все время что-нибудь узнает, никогда не стесняется спрашивать: у меня ли, у боцмана, у простого матроса – все равно. За свой авторитет не боится – он вообще, по-моему об этом не думает. Под любую тяжесть первый рук" свои подставляет. Характер у него легкий, на жизнь смотрит весело, быстро сходится с людьми. Врагов в команде у него нет, хотя, когда требуется, он службу спрашивает по всей строгости.
Вопрос. С кем, кроме Вас, особенно дружен Корецкий?
Ответ. На этот вопрос я затрудняюсь ответить. Корецкий тепло и ровно относится к большинству членов команды. И они его любят…
Я спросил Астафьева, как случилось, что Корецкий получил отпуск в разгар путины. Капитан сумрачно пояснил:
– В середине августа у нас вышел из строя двигатель. Ремонт планировали недели на три, не менее. Женя попросил дать ему отпуск. Он много трудился перед этим, а работ по его специальности фактически не предвиделось. Поэтому я дал ему отпуск с 21 августа по 10 сентября…
…Вопрос. Ваши соображения о том, как мог Корецкий оказаться в Крыму.
Ответ. Абсолютно не представляю себе. Корецкий, по-видимому, выехал туда неожиданно, иначе я бы знал, что он собирается в Крым. В лучшем случае об этом знает Тамара или кто-нибудь из тех, с кем он встречался в Ленинграде.
Вопрос. А с кем он мог встречаться в Ленинграде?
Ответ. Этого я не знаю. Но знакомые у него там, безусловно, были…
– Послушайте, капитан, – сказал я. – Как же это вы ничего не знаете о Тамаре? Ведь вы же сами говорите, что Женя – ваш друг?
– Друг, – твердо сказал Астафьев и добавил: – Ну, и что? Штурман Корецкий о своих личных делах болтать не любит… – Неожиданно капитану изменила выдержка и, отвернувшись от меня, он хрипло спросил: – Что произошло? Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?
Я молча положил на стол фотографию. Астафьев долго смотрел на нее, что-то шептал, потом накрыл карточку огромной ладонью и тяжело поднялся. Красное обветренное лицо его было жестко, тяжелые желваки у скул бледны, запавшие воспаленные глаза слепы…
