54. Москва. Ордынцев. Юстиция
Задержанный Арчил Мамия, по кличке Мамочка, надо отдать ему должное, вел себя очень грамотно. По существу, допустил одну тактическую ошибку — сильно нагрубил при задержании Любчику и Киту. Ну, естественно, они наколотили ему по барабану так, что сопли из ушей потекли.
Арчил Мамия, двадцати четырех лет, уроженец Сухуми, образование незаконченное высшее — два курса торгово-экономического института, в армии не служил, привлекался за воровство, разбой, хранение огнестрельного оружия, с двенадцати лет живет в Москве. Начинал с тралерства — извоза проституток. По оперативным данным, является правой рукой бандита Нарика Нугзарова в его преступной группировке.
Его привели ко мне на разговор уже не такого наглого и смелого, но держался Мамочка своей линии твердо.
— Недоразумение! Граждане командиры! Недоразумение у вас со мной! — уверял он. — Вы меня за кого-то другого держите… Я ничего не знаю… Нигде, никогда, ни на каком Курском вокзале не был… Не знаю ни про каких ваших сотрудников… Кто такой Нарик, не слышал и слышать не хочу…
Мы ему устроили мельницу — сутки кололи непрерывно, вчетвером. Почти двадцать четыре часа Любчик, Кит, Мила и я допрашивали его обо всем, что как-либо относилось к его участию в банде Нарика и обстоятельствам убийства Валерки Ларионова.
Под утро он уже валился со стула, лицо было синюшного цвета, и только жуткий рваный шрам — от угла рта до самого уха — рдел на его острой морде с крысячьими чертовыми ушками. Но не кололся и стоял жестко. Под утро меня вызвал из кабинета в коридор Куклуксклан:
— Эксперты не подтверждают идентичность голосов…
— То есть как не подтверждают? — взвился я.
Эксперты-акустики сравнивали запись голоса по телефону, оставшуюся после убийства Ларионова, и голос Мамочки, записанный сейчас.
— Нет, они не говорят, что это разные люди, — развел руками К.К.К. — Но дать категорическое заключение о том, что два образца голосов, которые мы имеем, идентичны по всему спектру звуковых характеристик, они отказываются.
Материала для сравнительного анализа очень мало…
По существу — единственная моя серьезная надежда прищемить этого гаденыша всерьез. Остальное — косвенные показания на Мамочку, которыми мы могли только закреплять полученные показания. Заставить его заговорить это не могло. Итак, здесь у нас большой облом.
А он пер свое уверенно, будто бы знал, что помощь ему будет обеспечена. И спасательная экспедиция скоро начала шевелиться, причем сразу же — резво.
Из прокуратуры позвонил к концу дня Бестужев, надзирающий прокурор, и спросил весело:
— Сергей Петрович, нам тут весть принесли, будто бы вы задержали Мамию…
— А кто принес? Весть — я имею в виду…
— Ну кто же вести разносит? Известно — сорока на хвосте…
— Сорока, думаю, воровка? Или бандитка? Из той же банд-группы? Или со стороны?
Бестужева я знал довольно давно. Мы его для точности называли Бестыжевым.
Он хмыкнул:
— Кто же их сейчас разберет… Так что — это соответствует действительности?
— Допустим, соответствует, — осторожно ответил я.
У Бестыжева потяжелел голос:
— Что это у вас за формулировки, Ордынцев? «Допустим»! Или задержали, или нет! Но я знаю, что задержали!
Тут уж и я локоть вперед выставил:
— Восхищаюсь, Бестужев, зоркостью нашей прокуратуры… Бдите! Не успели бандюгу заловить, а вы уже тут как тут — в курсе дела! Вы что, по всем задержаниям так остро реагируете?
— А вот это не ваше дело, Ордынцев! — отрезал прокурор. — Главное, что мы реагируем по всем случаям необоснованных задержаний.
— А почему вы решили, что Мамия необоснованно задержан?
— Ха-ха-ха! — Он не смеялся, а декламировал смех. — Были бы основания, вы бы с утра уже тут трындели! Вот скоро введут закон о судебном порядке задержания и ареста, тогда вы с вашими штучками запляшете…
Он мне сильно надоел, чернильный выкормыш. Спросил я его вежливо, душевно:
— Скажите, Бестужев, а чего вы так жопу за него рвете?
А он и глазом не моргнул, телефонным ухом не повел:
— Потому что лучше жопу рвать, чем закон сапогами попирать! Мы не можем допустить, чтобы вы превратились в параллельный бандитский отряд. Держава вас уполномочила держать в узде преступников, а не раздвигать их фронт дальше. И за этим будем тщательно надзирать.
— Ну и надзирайте себе на здоровье… Раз вам держава велела держать, но не задерживать…
— Ладно, давайте прекратим эту ненужную дискуссию! — отрезал Бестыжев. — Завтра к одиннадцати часам прошу вас быть у меня с материалами дела…
Я вернулся в комнату, где ребята трясли Мамочку, а он им убежденно доказывал:
— Вы же затрюмили невинного человека! Вот и доказывайте, что я преступник. А кроме как отдубасить невинного человека, у вас никаких аргументов нету… Вам главное — честного человека превратить в лагерную пыль…
Любчик устало говорил:
— Да хватит тебе быковать, Мамия… Ты не лагерная пыль, ты — нормальная городская тротуарная грязь… И будешь париться в остроге все равно…
— А вот увидите — не буду! — нагло уверял Мамочка.
Он знал, гадина, что и под стражей он будет в безопасности. Его поддержат извне беспрерывными заявами, «телегами», проплатами, блатными звонками, непрерывным прессингом по всему нашему загаженному правовому полю.
В девять утра я велел не останавливать допросов и поехал на Новокузнецкую в городскую прокуратуру. В кабинете Бестыжева меня уже дожидался адвокат Мамочки — вальяжный сытый господинчик в английской тройке, в надушенной пушистой бороде и при ясных голубых глазах афериста «на доверии».
Видимо, ему платили за работу, вычитая из гонорара часы, проведенные Мамочкой в наших застенках. Потому что, вручив мне свою визитку, он мгновенно ринулся в бой и стал выкручивать со мной все мыслимые финты, демонстрируя широкий ассортимент фокусов и ловких приемчиков опытного стряпчего.
Бестыжев слушал его, сочувственно кивал, неодобрительно посматривал на меня. Похоже было, что прокурор не поддерживает государственное обвинение, а надежно играет с ним в паре против меня. Честное слово, я бы не мог поклясться, что адвокат не принес ему бабки прямо в кабинет в своем прекрасном портфеле «Луи вуитон».
— Богом клянусь, я не понимаю таких методов! — восклицал патетически стряпчий. — Вы же, Сергей Петрович, интеллигентный человек! Правовой климат…
Я перебил его тихо, застенчиво:
— Вы напрасно клянетесь Божьим именем…
— А почему? — напористо поинтересовался адвокат.
— Во-первых, не следует поминать имя Божье в прокурорской всуе… А во-вторых, если вы настоящий адвокат, клянитесь убедительно: «Падлой буду!»
Ох, долгая, тяжелая душиловка происходила: они вдвоем всячески стращали меня чудовищными дисциплинарными карами, а я открыто шантажировал их тем, что прямо сейчас поеду в Генеральную прокуратуру и подам заявление об их заинтересованности в деле, выходящей за рамки служебной добросовестности. Так мы и препирались очень долго, пока прокурор Бестыжев нашел компромиссное решение:
— По закону вы имеете право его задерживать семьдесят два часа. Через… через… — он посмотрел на свой золотой хронометр, купленный, наверное, на прокурорскую зарплату за двадцать лет вперед, и уточнил — То есть вам остается сорок семь часов. Я вас жду в десять часов утра послезавтра. Или с материалами, которые позволят арестовать в надлежащем порядке Мамию… Или, уж извините, выпустить его на свободу…
Я поднялся со стула. После бессонной ночи кружилась голова, и томило жуткое желание дать им обоим по роже. Уже стоя у дверей, я поделился с ними:
— Римейк старого водевиля «Видит полицейское око, да гнилой прокурорский зуб неймет»…
Бестыжев вслед заорал:
— Отдельно проследим за тем, чтобы не применялись недозволенные методы!..
Я ехал к себе и тупо думал об одном: как же они не боятся? Ведь это же у всех на виду! Неужели никакого укорота на них нет? Или все так уже повязались между собой, что и бояться-то нечего?
Наверное, не боятся. Или риск так хорошо оплачивается, что имеет смысл попробовать.
Надо полагать, очевидные вещи не затрагивают сильно, пока кто-то не плюнет тебе в душу — лично! Или не ударит по сердцу. Или не убьет твоего товарища, безнаказанно.
И вдруг я с отчаянием подумал, что, передав Мамочку в руки охранителей нашего кривосудия, я спас бандита. Для меня он неуязвим. Они его легко и быстро выволокут из нашей страшной пыточной избы. Или на следующем этапе расследования — если мы докажем, что он убил Ларионова — Мамию сразу передадут по подследственности в прокуратуру. А там уж Бестыжев со товарищи все обеспечат.
Нет, ребята, вы рано радуетесь. Наверное, есть ситуации, где нарушение закона не грех, а добродетель. И я сам справлюсь с правосудием…
В конторе допрос не продвинулся ни на шаг. Да и нельзя решить такую проблему с налета. Она требует серьезной агентурной подготовки, подбора массы материалов, на очных ставках надо заставить испуганных свидетелей подтвердить свои показания, есть много способов нормальной реализации дела в рамках закона.
Но ничего сейчас нельзя сделать хотя бы из-за железной уверенности Мамочки, что ему надо любой ценой продержаться трое суток. А там — воля!
Неохота вспоминать, но эти двое суток были как горячечный бред. Со стыдом и сожалением на исходе третьих суток мы вынуждены будем отпустить Мамочку. Мои ребята смотрели на меня с удивлением, поражаясь моей пассивности — я как будто отключился от происходящего. Мамочка валился с ног от усталости, но был злобно оживлен и вздрючен:
— Ништяк! Еще пара часов — и скажем друг другу «пока!». И больше, надеюсь, никогда не увидимся…
— Увидимся, — заверил я его.
За два часа до душеразрывающего мига расставания я вышел на улицу, разыскал работающий телефон-автомат и набрал номер. Знакомый резкий голос с неистребимым акцентом ответил:
— Джангиров слушает…
Зажал себе ноздри — чтоб погундосее вышло — и быстро сказал:
— Сегодня в одиннадцать часов утра из городской прокуратуры выйдет киллер Мамочка, друг твоего племянника…
И дал отбой. Им всем.
