Они ехали почти всю ночь. Вообще, если бы его везли в забитом ящике, Хэнк впечатлений получил бы не больше. Конечно, не так комфортно, но информации — тот же замкнутый ноль.

Единственное твердое убеждение, вынесенное Хэнком за эту долгую дорогу, — такая большая страна не может быть такой бедной. Не выдержит жесткость конструкции.

В Киев он прилетел поздно вечером, легко и быстро прошел паспортный контроль. Единственное, что спросил у него таможенник: «У вас баксы или марчелки?»

Хэнк пожал плечами:

— Простите, что такое «марчелки»?

Таможенник смотрел на него как на придурка:

— «Марчелки» — марки ФРГ!

Хэнк облегченно вздохнул:

— У меня наличными шестьсот долларов США и две тысячи австрийских шиллингов…

— Внесите в декларацию… И проходите…

В зале ожидания его сразу же остановил сухопарый белесый человек, похожий на скандинава:

— Вы господин Сеймур Харрис?

— Да, — кивнул Хэнк. — Я — Харрис…

Блондин кивнул:

— Здравствуйте, я — Лембит…

Хэнк не понял, фамилия это или имя. Да и не имело это никакого значения.

Монька перед отъездом напутствовал его:

— Тебя встретят надежные парни. Внимания на них не обращай, это так — промежуточные люди…

Хэнк спросил промежуточного человека Лембита:

— Вы скорее всего финн?

— Я эстонец! — сказал Лембит так, будто представился лордом-пэром.

— Прекрасно! — восхитился Хэнк.

Лорд-пэр Эстонии взял у Хэнка его маленький дорожный чемоданчик и повел на паркинг. В новенькой «БМВ»-пятерке засквозили в объезд Киева.

Лембит хорошо говорил по-английски, почти без акцента.

— Вам надо покушать перед дорогой…

Хэнк покачал головой:

— Нет, в самолете кормили… Я не проголодался…

— Тогда заедем, возьмем с собой еду. Пятьсот километров впереди — гастрономическая пустыня.

Лембит куда-то заехал по дороге, взял пакеты с сандвичами, жареной курицей и бутылку «Джима Бима».

— В Москву? — спросил он как таксист.

— С Богом!..

Пару раз Хэнк задавал какие-то ничего не значащие вопросы своему гордому эстонством водителю. Лембит отвечал подробно: «Да», «Нет». И сразу же нырял в молчание, как родные его сердцу таллинские кильки в море. Хэнк ему был за это очень признателен.

Дорога была жуткая. Очень узкое шоссе, в обоих направлениях загруженное до предела грузовиками. На полотне, выщербленном, выбитом, в ухабах, ямах-ловушках «БМВ» подкидывало и трясло, как тачку. Из-за плотного потока встречных грузовиков Лембит не мог сделать рывок на обгоне и объехать тяжело, медленно пыхтящую попутную колонну. Ехал гордый эстонец расчетливо, быстро — под упор, на трассе не ерзал, не вилял, не дергал машину тормозами. Обычно Хэнк сильно нервничал, сидя на пассажирском сиденье, — он не доверял шоферам. Через час, приглядевшись к рулежке Лембита, полностью успокоился, сделал несколько глубоких реанимационных глотков «Джима Бима» и тихо отключился от происходящей за стеклом мерзости. Конечно, досадно ехать на такой мощной машине так уныло — встречные грузовики слепили, попутки забрасывали лобовое стекло жирной грязью.

Хэнк подумал, что последний раз он ездил по таким дорогам во Вьетнаме.

Только было не промозгло-холодно, а душно-мокро. Но так же противно.

В середине ночи Лембит разговорился. Открыл рот и сообщил:

— Приехали. Сейчас будет погранконтроль…

Долго стояли в очереди. Лембит взял у Хэнка паспорт, достал свои документы, в права вложил двадцатку — протянул в окно таможеннику, купюра испарилась, документы вернулись назад, и они въехали в Россию.

«Знал бы этот самый Харрис, где путешествует живущий теперь отдельно от него паспорт», — подумал Хэнк. Харрис и не догадывается, что в одно прекрасное утро может проснуться самым знаменитым человеком на земле. Мистер Герострат Сеймур Харрис.

Никаких перемен по сравнению с Независимой Украиной на земле России Хэнк не обнаружил. Редкие тусклые желтые огоньки по сторонам, безвидность, индустриальные трущобы. Хэнк ориентировался только по иероглифическому языку дорожных знаков — этому замечательному эсперанто водителей во всем мире.

В машине было тепло и уютно. Расслабляла, убаюкивала музыка из приемника, еле слышно подсвистывал Лембит, мягко перемигивались огоньки на щите. Хэнк, прикрыв глаза, покачивался в полудреме, думал, что это похоже на прилет на чужую планету. Ничего нет позади, все, что происходит сейчас, — неповторимо, и совсем неизвестно, что будет завтра. Капсула текущего мгновения закрыта. Она отсечена от вчера и завтра. Почти неосязаемое мгновение между всем, чего уже нет, и тем, чего еще не было. «Раз мы все смертны, — раздумывал Хэнк, — любая цель бессмысленна для неверящих в загробную жизнь. Я в нее не верю, и, скорее всего, великий акт отмщения сбросит меня в пустоту. Но я проживу свою жизнь так, как я хочу. Моя воля заставит тысячи людей жить и умереть так, как я считаю правильным. Ведь, в конце-то концов, раз все мы когда-то умрем, то я просто сдвину для них календарь. Велика печаль!»

Под утро они подъезжали к Москве. Занимался тусклый безвидный рассвет.

Неожиданно для самого себя, как-то на уровне вздоха, Хэнк сказал вслух:

— Господи, какая бедность…

Эстонец равнодушно кивнул:

— Великий канцлер Отто фон Бисмарк говорил, что у славян ослаблено чувство собственности — от этого они склонны к расточительности и воровству…

— Занятно, — хмыкнул Хэнк. — Но за век народ мог измениться…

— Никогда! — отрезал чухонский лорд. — В России никогда ничего не изменится. Это невозможно.

— Почему?

— Для этого Россия должна проиграть большую войну. Не Афганистан, не Чечня! Сокрушительный разгром — как в сорок пятом было ликвидировано гитлеровское государство… — невозмутимо преподавал Лембит.

— Но без мировой ядерной войны это невозможно, а тогда погибнут все, кроме китайцев, — напомнил Хэнк.

— В том-то и дело! Исторический пат — у мира нет игры, поэтому здесь всегда будут нищета, дикость и оголтелое воровство…

— И других альтернатив нет? — из любопытства подначивал Хэнк.

— Нет, — заверил категорически Лембит. — Российский народ может спасти только оккупация чужеземцами. Русские не должны управлять своим народом — они постоянно нацелены грабить и унижать своих людей…

— Невеселую вы нарисовали картину, — сказал Хэнк.

— А я сам человек невеселый, — серьезно ответил Лембит. — В этой жизни нет поводов для веселья…

Этот ненормальный эстонец нравился Хэнку — такой парень и в его делах может сгодиться.

— Похоже, вы жили в Европе? — осторожно спросил Хэнк.

— В некотором роде… — сдержанно ответил Лембит, молчал километров пять пути, потом неожиданно добавил:

— Я три года служил во Французском иностранном легионе…

Вон оно что! Надо бы к нему внимательно присмотреться.

На въезде на большой хайвей, видимо, опоясывающий город, был установлен не то какой-то пышный памятник, не то мемориал, не то рекламный биллборд.

— Что там написано? — поинтересовался Хэнк.

— Это памятный знак — «Дорожной отрасли России 250 лет!».

Хэнк вспомнил чудовищную дорогу, которую они одолели ночью:

— Кажется, дорожная отрасль и дороги существуют в России совершенно отдельно…

— В России все отрасли власти существуют отдельно от реальной жизни… — сказал Лембит и нырнул в свой эстонский омут молчания.

Куда-то свернули, ехали по хорошему гладкому асфальту через лес, больше похожий на парк, притормозили около огромных железных ворот с электроприводом.

Лембит помигал вахтеру фарами, тот выскочил из будки, утирая руками рот, внимательно рассмотрел карточку Лембита, оглядел их самих, нажал пульт, и ворота разъехались.

Плавный полукруг подъездной дорожки упирался в подъезд огромного красного кирпичного дома. Но прежде чем машина затормозила, растворилась дорогая полированная дверь в медном наборе, и навстречу Хэнку появились Монька и маленький человечек, почти карлик, сухонький, желтоватый, с острым резким лицом. Он протянул Хэнку сухую жесткую лапку и с неожиданной силой крепко пожал руку.

— Ну что ж, я очень рад вас видеть. Дожидаемся вас давно. Я — генерал Петр Джангиров…