В сентябре погода совсем сошла с ума. Окружающая среда будто белены объелась — жара бушевала пуще, чем в июле. А к ночи духота превратила город в медленно остывающую парную баню. Горизонт затянуло пухлыми багрово-синими тучами. Проседая от собственной тяжести, они опускались на город, как мокрое ватное одеяло, полное влаги и электричества. Синие сполохи куцых молний разрезали небосвод. Это в сентябре! В облачной утробе глухо рокотал несформировавшийся гром. Но долгожданная гроза так и не приходила.

Валерий Ларионов, обливаясь едким горячим потом, быстро шел из черноты и хаоса железнодорожных трущоб в направлении вокзала. Он бывал в этих гиблых местах много раз и был уверен, что хорошо разбирается в лабиринте складов, пакгаузов, полуразрушенных зданий, стальных ущельев вагонных отстойников и гниющих помоек. Но ночью все это выглядело по-другому. Он старательно повторял про себя: «Второй поворот направо, три блока, потом налево… Оттуда есть дорожка… Там в конце — телефон-автомат… Добраться бы до конца сортировки…»

Ларионов, очень хитрый, резкий малый, бывший афганский парашютист-десантник, был не из робкого десятка. Вообще-то говоря, робкий и не мог оказаться в этих местах в ночное время. Разве что спьяну.

С наступлением темноты здесь не было не только света и дорог, здесь не было закона, здесь человечество откатывалось на тысячелетия вспять, возвращаясь к естественному первобытному состоянию пещерного обеспечения своей безопасности. Здесь можно надеяться только на быстроту ног, упреждающий удар и умение выстрелить первым. И никогда еще эти умения не подводили Ларионова.

Но сейчас он боялся. Страх, как тошнота, мучил его. Черт дернул согласиться на встречу с агентом в таком проклятущем месте глубокой ночью. Но иного выхода не было. Если агент-информатор не врал, то именно отсюда начнется завтра дерзкая, наглая, опасная бандитская затея Нарика Нугзарова. Агент Гобейко согласился показать их базу, заброшенный гараж, откуда пойдет машина с бандитами-налетчиками. Ларионов не мог сказать агенту, что не пойдет смотреть ночью базу бандитов. Он вынужден был согласиться, но не успел предупредить никого у себя в отделе, потому что сегодняшняя встреча с агентом, назначенная в десять часов вечера недалеко от Курского вокзала, не предвещала подобной информации. Это был обычный рапорт сексота, который должен был информировать о ситуации. И именно во время этого разговора агент сказал, что Нарик Нугзаров захватил американца и держит его скорее всего в этом гараже. У Ларионова не было выхода, он решил пойти. Дважды набрал Ларионов телефон дежурного Пикалова, но там никто не отвечал. Это было странно — дежурный не имел права отлучаться.

Конечно, надо было попридержать агента и дозвониться. Но что это могло изменить? И Ларионов пошел. Он хотел убедиться, что в этом месте может быть украденный американец, и тогда уж по тревоге собирать ребят.

А теперь он боялся, потому что темнота вокруг него была наполнена ощущением опасности, тревоги, скрытой угрозы. Ларионов понял, что он двигается правильно, потому что здесь проходила невысокая насыпь с главными выездными путями с вокзала. Темнота рассеялась светом мощного прожектора приближающегося тепловоза. Тяжело пыхтя дизелями, с шелестом и рокотом прокатил мимо локомотив и поволок длинную, искрящуюся окнами змею крымского экспресса. На маневровых путях мерцали фиолетовые и желтые лампочки. Ларионов решил идти вдоль железнодорожного пути, ориентируясь на далекое дымящееся голубоватым светом зарево — там должен быть вокзал…

От невыносимой духоты перехватывало дух, но Ларионов не чувствовал жары.

Он хотел добраться только до света, до людей. На всякий случай вынул из кобуры под мышкой пистолет и переложил его в правый карман пиджака. Ему казалось, что за спиной мелькают тени, слышится чей-то топот, неуверенные шаги или шарканье.

Оглядывался, но никого в неверном сумраке разглядеть не мог. Но Ларионов знал, что там кто-то есть, кто-то во мгле злобно существует.

Тогда он побежал. Отравленный воздух со свистом вырывался из легких. Здесь пахло угольной гарью, окаменевшими нечистотами, ржавым металлом. Он бежал вдоль бесконечного бетонного забора, из-за которого были слышны пронзительное мяуканье и затравленный лай. Ларионов вспомнил, что там находится сборник для бродячего зверья, которое отлавливают по городу собачники-душегубы и, формальности ради, держат несколько дней перед тем, как умертвить. И в завывании, мяуканье и лае несчастных животных чувствовалась обреченность.

Когда силы кончились, Ларионов увидел справа впереди желтый, истекающий мятым светом пенал телефонной будки. Ларионов перепрыгнул через развороченный штабель бетонных труб, угодил в какую-то яму с отбросами, чуть не вывихнул ногу и побежал через дорогу. И снова сердце екнуло от испуга, когда Ларионов вспомнил — агент Гобейко дыбом стал, ни за что не соглашался возвращаться вместе с ним к вокзалу. Дундел затравленно, что если их кто-то увидит, до утра ему не дожить. Кто, интересно, мог их увидеть в такой непроглядной мгле?

На разгоряченное лицо Ларионова упала большая теплая капля дождя, с чмоком, как поцеловала. Затем еще одна. Он поднял лицо к небу, низкому, дымно-красному, как печной под. Капли застучали по лицу, по плечам. Ларионов пытался поймать их на язык, потом махнул рукой и побежал быстрее к телефону. Со злобой думал о том, что сейчас любая шваль, любая приблатненная босота ходит с трубочками мобильников — а для их службы денег нет, вы, мол, сами должны, как лоси, быстро бегать…

Он не вынимал руку из правого кармана, судорожно стискивая горячую влажную рукоятку «Макарова». Дверь в телефонную будку была сорвана и висела на одной петле, заклинивая проход. Ларионов нажал плечом, отодвинул дверь, протиснулся в тесный объем будки, навсегда провонявшей стоялой пылью, ссаниной, снял трубку и с радостным облегчением услышал гудок. Бросил жетон и быстро набрал номер в отдел. Что-то в аппарате металлически чавкнуло, и поплыли в ухо долгие, неспешные, тягучие гудки ожидания. С оглушительным треском грохотнул над головой ломкий гром. Господи-Исуси, все на этом шарике стало вкривь и вкось! И дождь хлынул плотнее.

Ларионов прижимал трубку к уху плечом, а левую руку выставил из раскрытых дверей наружу, и теплая струистая вода хлестала его в ладонь, и он испытывал острое радостное удовольствие. «Где же вы все? Черт бы вас всех побрал!» — повторял про себя сердито Ларионов, пытаясь понять, почему не отвечает дежурный в отделе, и клянясь, что завтра настучит ему по голове так, чтобы мало не показалось. Потом набрал номер в соседний кабинет к Любчику, там тоже вяло мычали гудки, безнадежно, тягуче, протяжно, и Ларионов с отчаянием представлял себе, как в этом огромном здании безнадежно и безответно дребезжит телефон. Он снова дернул рычаг автомата и стал набирать телефон «02» в дежурную службу городского управления. Расходящийся все сильнее дождь брызгами захлестывал ему в лицо. Ларионов немножко угомонился, умерил бой сердца и расслабился, услышав в трубке голос: «Ноль-два слушает, милиция, говорите…» И от этого голоса, как от кончика протянутого с борта лодки утопающему пловцу веревки, он настолько успокоился, что утратил контроль над ситуацией.

Ларионов совершил оплошность, одну-единственную ошибку, которая людям его профессии обходится очень дорого, — он повернулся спиной к распахнутой стеклянной двери. В телефонной будке нельзя стоять спиной к двери — подходи, подслушивай, подсматривай. Сжимая трубку так, будто решил ее раздавить в пыль, он надсадно крикнул:

— Дежурный! Это Ларионов из «Дивизиона» Ордынцева. Ты меня слышишь?!

Дежурный на том конце был неспешен, бестрепетен, спасибо большое — терпелив:

— Ларионов, я тебя слушаю, это Спиридонов… Что ты орешь?

— Але, Спиридонов, ты разыщи срочно Ордынцева, я не могу с ними связаться… Передай ему… они богатого американца захватили… Ты ему только скажи…

Ларионов не успел закончить. Он не видел, как из темного мусорного проулка неслышно, на выключенном двигателе подъехал к нему «жигуль» — «девятка».

Поравнявшись с телефонной будкой, автомобиль еле слышно скрипнул тормозами, и Ларионов услышал этот скрип обостренными нервами, дернулся назад, но было поздно.

Водитель «жигуля», симпатичный чернявый парень с острыми крысячьими, чертовыми ушками, поднял лежащий на коленях автомат «АК-47» и дал короткую очередь в упор. Будто дьявол чечетку отстучал.

Не выпуская трубки из рук, Ларионов, которому показалось, что грохнул очередной удар грома, ослепнув, оглохнув, перестав бояться навсегда, медленно сползал по стенке телефонной будки. Словно охватила его вдруг нечеловеческая усталость и решил он усесться по-узбекски на корточки в этом заплеванном стеклянном пенале, отдохнуть от долгих страхов и томящего напряжения. Жизнь какая короткая получилась, а день-то был долгий…

Из трубки рванулся голос дежурного Спиридонова:

— Ларионов! Ларионов! Отвечай, что с тобой?.. Ларионов!..

Ларионов выпустил трубку из руки, она ударилась о стенку будки и повисла на шнуре.

Убийца вылез из-за руля автомобиля, держа на изготовку автомат у живота, пошел к Ларионову. Он двигался не спеша, развинченно-гибкой походкой. И улыбался. Внимательно присмотревшись, убедился, что Ларионов мертв, довольно хмыкнул, как стрелок, разглядывающий в тире хорошо пробитую мишень. Переложил автомат в левую руку, достал из кармана носовой платок, обернул болтающуюся телефонную трубку, послушал надсадные крики дежурного и тихо, ласково сказал:

— Всех вас, сук проклятых, перебьем…

Положил трубку на рычаг, достал из пиджака Ларионова пистолет, не спеша уселся за руль, включил мотор и исчез в темноте.