Виктор думал, что не сможет заснуть в ночь перед выходом на планету, но, сломленный усталостью, спал так крепко, что проснулся чуть ли не последним. Ночью ему снился странный сон: он все время улетал с Земли и неизменно возвращался обратно, не долетев до цели. И это не огорчало Виктора; наоборот, ему казалось, что от Земли его отрывают против воли, а возвращается он на нее сам, силой своей любви к ней, огромной любви, которой все нипочем, которой подвластны межпланетные пространства, которая связывает, объединяет планеты, подобно Солнцу… Уже просыпаясь, но не открывая глаз, Виктор вспомнил о Светлане; не о Светлане-жене, нет, о Светлане-девушке, упрямой, своенравной, но такой любимой. Он подумал, что сегодня днем обязательно увидит ее, и от этой мысли на душе сразу стало покойно и светло…

— Рассвет, — сказал рядом с ним кто-то очень далекий, и Виктор немножко удивился: почему так громко прозвучал голос?..

— Рассвет! — радостно откликнулся второй.

«И чему они радуются?.. Как будто рассвет — невесть какая редкость на Земле…»

— Всего семь часов — и рассвет! — ликовал второй голос.

И вдруг Виктор все вспомнил — все, все! Он подскочил на койке и откинул одеяло.

— Неужели рассвет? — спросил он недоверчиво.

— Рассвет! — подтвердил Костик. — Всего семь часов — и рассвет.

Виктор посмотрел на часы. Да, семь часов — и рассвет! Значит, венерские сутки равны или почти равны земным, и фантазии о их продолжительности не оправдались!

Во время завтрака участники экспедиции услышали первую сводку погоды. В момент прилета на Венеру, в середине дня, приборы отметили температуру всего в тридцать три градуса жары. Астроплан сделал посадку на сорок седьмом градусе северной широты, то есть, будь это на Земле, немногим севернее субтропиков; следовательно, ничего необычного в такой температуре не было. Ночью температура понизилась до двадцати градусов тепла, и все признали, что это тоже совершенно нормально. Таким образом, предположение Батыгина подтвердилось — климат Венеры оказался вполне пригодным для жизни.

— Не то что на Марсе! — вспомнил Костик.

— В самом деле, совершенно не похоже на холодный умирающий Марс! — поддержали его.

— Вот бы еще жизнь тут найти!

— В пробах воздуха, по предварительному анализу, бактерий или хотя бы их спор не обнаружено, — ответил Батыгин. — И вообще воздух очень чистый, запыленность минимальная. Объясняется это, видимо, влажностью климата, близостью обширных водоемов. У нас на Земле, в приморских районах воздух тоже беспыльный, мягковатый из-за большой влажности. Вероятно, такой он и здесь.

— А ветры? — вспомнил кто-то. — Помните, в литературе высказывались предположения о бурях невероятной силы при смене дня и ночи?..

— Под облачным-то слоем? — усмехнулся Батыгин. — С чего бы вдруг?.. Нет, эти измышления можно сдать в архив…

После завтрака был объявлен состав первой партии, покидающей звездолет. Возглавлял партию Батыгин, в состав ее вошел и Виктор. И хотя все, кто не попал в первую партию, посчитали себя немножко обиженными, никто не стал надоедать Батыгину просьбами: приказ есть приказ!

Виктор — возбужденный, взволнованный, гордый тем, что одним из первых ощутит под ногами твердь Венеры, — торопливо готовился к походу, но где-то в глубине его души сохранялось утреннее чувство, навеянное думами о Светлане, — там было покойно и светло. Теперь он вспоминал о Светлане иначе, — вспоминал как о своей жене, знал, что не увидит ее сегодня, но ему все время казалось, что она здесь, что она может войти в каюту или неслышно подойти сзади и положить тонкие прохладные пальцы ему на глаза. Думы о Светлане как-то незаметно слились у Виктора с думами о Земле — он любил и даже ощущал их вместе, как нечто единое, немыслимое одно без другого. И то покойное и светлое, что хранил он в глубине души, было и Светланиным и земным, одинаково родным и близким, одинаково любимым, пронесенным сквозь космические пространства сюда, на безжизненную планету Венеру. И то, что он унес, — было не безжизненным, было живым и таило оно в себе другую, будущую жизнь…

… Первые пять человек — в кислородных звукопроницаемых масках с баллонами за спиной — вошли в темный отсек прохода. Дверь наглухо закрылась за ними. Тотчас после этого начала открываться дверь, ведущая наружу, и вскоре в темный отсек проник дневной свет. Выход был узким и невысоким, и пролезать в него приходилось согнувшись. Батыгин, самый большой и грузный, заворчал:

— Надо бы через парадную дверь выйти! Что это мы с черного хода на Венеру пролезаем?

Протискиваясь в дверь, каждый думал о том, чтобы не удариться и не застрять, совершенно забывая, что следующий шаг его будет первым шагом на Венере.

— Ну вот, прибыли, — просто сказал Батыгин. — Прибыли! — Он поднял ногу и ударил каблуком в грунт. — Твердый!

Но ему никто не ответил. Все стояли молча, и каждый не без робости и удивления смотрел на безжизненную, словно нагую планету, которую им предстояло оживить.

— И это богиня красоты! — вдруг сказал Травин, и все подхватили шутку.

— Недаром она пряталась под паранджой! Где это видано, чтобы красавица скрывала свое лицо?!..

И пятеро первых покинувших» звездолет мужчин с улыбкой разглядывали завлекшую их к себе «богиню красоты».

Она и на самом деле оказалась дурнушкой, эта ночная красавица, затмевающая все другие звезды на земном небосклоне. Плотный слой облаков закрывал небо, и солнечные лучи, процеживаясь сквозь него, теряли все краски, кроме одной — серой.

— Как перед дождем на Земле, — сказал Виктор.

— Да, пасмурный июльский день — вот вам и вся сказка, — вздохнул Травин.

— Дождь здесь в любую минуту может пойти, — подтвердил Батыгин. — Заметили, какая роса была ночью? Все камни мокрые.

Черно-бурая каменистая равнина расстилалась перед пришельцами с другой планеты. Частые и, должно быть, сильные дожди вымыли на поверхность круглобокие голыши, а весь мелкозем, весь рыхлый грунт снесли в расщелины, западинки, на дно долин…

— Где же тут пахать и сеять? — удивился Виктор.

— Пахать особенно и не придется, — ответил Батыгин. — Всю планету не перепашешь!

— Но здесь ничего не вырастет!

— Во-первых, и здесь вырастет. Во-вторых, мы опустились на плато, окруженное со всех сторон хребтами. А на Венере, безусловно, есть и равнины, сложенные рыхлыми породами.

Да, плато, на котором сделал посадку звездолет, было с трех сторон ограничено горными хребтами с пилообразными, резко очерченными гребнями. Черные острые зубья не вздымались к самому небу — это были обычные средневысотные горы, такие же, как на Земле, только с пиками, заточенными острее, — но оттого, что зубья были черными, а небо низким и серым, казалось, что горы эти очень высокие, что вершины их лишь случайно не окутаны облаками…

Виктор присел на корточки и погладил камень — прохладный после ночи, влажный. Потом он вывернул его из грунта и отбросил в сторону. Он надеялся найти что-нибудь живое, он обрадовался бы сейчас даже серой мокрице или дождевому червяку, поспешно удирающему в норку. Но Виктор ничего не нашел в овальном углублении, кроме бурого грунта. Он взял щепотку этого грунта, положил на ладонь и растер пальцем.

— Песок, — сказал он. — И глина. Вроде того грунта, который я выкидывал из магистральной канавы в Туве.

Виктор вывернул второй камень, третий, четвертый. Уже вышла из звездолета вся партия, а он упорно продолжал переворачивать камни.

— Бесполезное занятие, — сказал ему Батыгин. — Здесь, на плато, ты все равно ничего не найдешь.

— Есть у географов такой термин — «первичная пустыня», — задумчиво произнес Травин. — Это — когда жизнь еще не вышла из моря на сушу. Так вот, перед нами и есть первичная пустыня. Как на Земле два миллиарда лет назад.

— Пойдемте, товарищи, — предложил Батыгин. — Нужно решить, где мы будем строить наш городок. Мне кажется, вон там, — он показал в сторону от звездолета, — протекает река.

Отряд шел около часа, все очень устали, но продолжали идти. Солнце не припекало, но становилось жарче, и липкая испарина покрывала тело. Глухо стучали по камням каблуки ботинок. Наконец отряд вышел к берегу реки. Вернее, путники увидели реку и дно долины, подойдя к краю обрыва: склоны ущелья обрывались почти отвесно.

— Каньон, — сказал Батыгин. — Типичный каньон. Здесь нам делать нечего. Для городка нужно найти удобное во всех отношениях место, чтобы потом не искать Другое.

— А столица? — спросил Виктор. — Уж строить — так сразу столицу!

— Вот как! На меньшее он не согласен!

Все засмеялись, но Виктор даже не улыбнулся. Он чувствовал себя хозяином будущего — он должен был все предусмотреть заранее, чтобы потом не переделывать.

— Да, сразу столицу, — повторил он. — Центр будущего поселения.

— А, пожалуй, он прав, — согласился Батыгин. — Мы, старики, немножко эгоисты. Нам бы только сделать, что сейчас завещано… А что будет потом… Да, он прав: строить, так уж сразу столицу!

— И строить на берегу океана, в устье большой реки, — продолжал Виктор. — Мы в северном полушарии, значит, подмываться будет правый берег реки, а строить нужно на левом. Строить на века!

— На века! Это нам сейчас не под силу. Но сборные домики мы поставим.

— На века, — упрямо повторил Виктор. — Все города на Земле начинали строить с небольших хижин. Некоторые из городов умирали в детском возрасте, другие старились прежде времени. Но есть на Земле вечно молодые города, которые цветут тысячелетия!

— Есть, — сказал Батыгин.

— Вот такой город мы и должны заложить!

Они вернулись к звездолету. После того как Батыгин убедился, что никаких сверхъестественных опасностей на Венере людям не встретится, он разрешил всем выйти из звездолета — астронавтам нужно было освоиться на новой планете.

В первую очередь Батыгин отдал приказ собрать вертолет, чтобы уже на следующий день отправиться на разведку — искать место для строительства будущей столицы Венеры, которой все единодушно решили дать название «Землеград».

На следующее утро вертолет поднялся с плато и полетел к океану, над которым позавчера промчался астроплан. Кроме пилота Мачука и Батыгина, на разведку отправились Травин, Виктор, Денни Уилкинс, рельефовед Свирилин, астроботаник Громов и астрозоолог Шатков.

Летели над самой поверхностью Венеры, на высоте семидесяти-ста метров. Сначала путь пролегал над уже знакомым каменистым плато, а потом оно кончилось; за крутым уступом, который Травин назвал «чинк», по аналогии с такими же уступами в Средней Азии, началась равнина — плоская, лишь местами слегка всхолмленная и такая же безжизненная, как плато. Травин попросил снизиться, и вертолет повис над вершиной одного из холмов. Холм был сложен бурой глиной, и дождевые воды прорезали в его склонах бороздки и ложбины; они расходились от вершины холма к подножию, и сверху холм казался поделенным на дольки.

С вертолета сбросили трап, и Травин спустился по нему. Держась за перекладинку, он осторожно ступил на грунт: ноги слегка увязали, как в обыкновенной сырой глине. Никаких признаков жизни Травину обнаружить не удалось, но на всякий случай он взял пробу грунта.

Равнина постепенно понижалась в одном направлении, и астронавты напряженно всматривались вперед, надеясь увидеть океан.

— Прямо по курсу, вон за теми бурыми холмами… — начал Мачук.

— Море! — крикнул Виктор, но теперь уже и все остальные видели светлое ровное поле, расстилавшееся впереди.

Через несколько минут вертолет миновал последнюю гряду холмов, очень похожих на самые обыкновенные земные дюны, и полетел над морем. Ветра не было, но к берегу подходили невысокие волны и опрокидывались на песок…

— Неужели оно мертвое? — с тоской спрашивал Виктор. — Давайте спустимся и проверим!

— Нет, сначала нужно установить, не протекают ли поблизости реки, — сказал Батыгин. — Заберитесь повыше, Мачук.

Вертолет пошел вверх. Приборы показывали высоту: двести метров, пятьсот, километр, полтора километра…

— Вулкан! — крикнул Виктор. — Смотрите, вулкан!

Все прильнули к окошкам и увидели далеко на юге, среди невысоких гор, почти геометрически правильный конус с усеченной вершиной. Темный столб дыма упирался в низкое небо, и облака над вулканом казались темными, словно прокоптились на дыму.

— Вулкан… А ведь их, наверное, немало на Венере. Планета молодая, и тектоническая деятельность должна протекать активно, — сказал Свирилин. — И землетрясения тут, конечно, не редки.

— В общем, первозданная картинка, — заключил Травин.

— Точнее — один из первых дней творения, — поправил Батыгин, и все улыбнулись. — А вон и река — к северу от нас.

Действительно, светлая изогнутая линия делила там надвое бурое пространство. Вертолет, не снижаясь, полетел туда.

— А море какое — без конца и без края, — вздохнул почему-то Виктор.

— Океан, наверное.

— Да, скорее всего — океан…

А Батыгин думал о другом.

— Забавно получается, — сказал он. — Мы, астрогеографы, объединяем в своей работе и далекое прошлое и сегодняшний день географии: вновь мы — описатели неведомых материков и океанов, и в то же время — преобразователи!.. Я уж не говорю о том, что как исследователи, натуралисты мы должны познать природные условия планеты!

… Река впадала в море, не разбиваясь на рукава, единым руслом, и вертолет опустился на ее левом берегу. Все вышли из него. Совсем рядом с глухим шумом накатывались на берег волны. А река была широка — никак не меньше двухсот метров!

Батыгин подошел к самой воде. Он чувствовал себя необычайно легким и свободным — словно мог оттолкнуться и полететь над волнами. На душе было так радостно и восторженно, что утрачивалось ощущение реальности, все виделось как бы сквозь дымку — прозрачную, но скрадывающую резкие линии. Батыгин пригляделся к своим товарищам и заметил, что они тоже возбуждены, взвинчены; только астроботаник Громов отчего-то помрачнел и насупился.

— Прекрасно, — сказал Батыгин, делая широкий жест. — Лучшего места для города не найдешь. Тут у вас будет и морской и речной порт. Организуете перевалку грузов с речных судов на морские…

Никто не улыбнулся. Как ни фантастично это звучало, но они прилетели на Венеру для того, чтобы стало именно так, — чтобы здесь, в устье реки, был основан город, а океанские пароходы уходили от его причалов в затянутые пасмурью дали, к причалам других портов.

— Берега придется облицевать, — решил Виктор; глаза его сияли, щеки горели. — Гранитом или даже мрамором.

— Мрамором красивее, — сказал Денни Уилкинс; он держался ровнее, спокойнее других.

— Конечно красивее, — согласился Виктор.

— Кто ж это мрамором берега облицовывает? — удивился Травин. — Вот чудаки!

— Ну ладно, гранитом, — уступил Виктор. — А пока нужно отметить это место, вогнать первый кол в землю!

Виктор оглянулся, ища какую-нибудь палку, и тут же расхохотался — нет, на Венере палку не найдешь! И все тоже стали хохотать — бурно, захлебываясь; лишь Громов по-прежнему мрачно озирался вокруг.

Взяв в вертолете два алюминиевых шеста, Виктор вогнал их в грунт и, скрестив, связал веревкой.

— Ну вот, — сказал он с облегчением, как будто все самое трудное уже сделано. — Теперь давайте купаться в море. Такая теплынь!

Предложение с радостью подхватили, и все, кроме Батыгина и хмурого Громова, бросились в волны. Батыгин, оставшись на берегу, наблюдал за купальщиками, подбадривал их возгласами, шутил. Но потом пришло иное ощущение: странно и даже неприятно было видеть, как барахтаются в мертвом море крепкие молодые тела… Батыгин подумал об этом и вдруг понял, что их восторженное состояние, чувство отрешенности — следствие тех причин, о которых предупреждал психиатр Нилин, что только этим можно объяснить безумную выходку — купание в неведомом, совершенно неисследованном море…

К счастью, купальщикам, видимо, самим стало не по себе, и они один за другим вышли на берег.

— Черт-те что, — сказал Травин. — Когда купаешься в море, все равно не видишь этих рачков и микроскопических водорослей. А тут знаешь, что их нет, — и совсем не то настроение!

— Живое оно! — вдруг закричал Виктор. — Живое море!

Сидя на корточках, он старался подцепить ладонью какую-то студенистую массу.

— Осторожнее! — не своим голосом завопил астрозоолог Шатков. — Кто так обращается с животными!

На песке перед Виктором лежал небольшой студенистый комок, похожий на мертвую, помятую медузу.

— Да, это жизнь, — подтвердил взволнованный Батыгин. — Это безусловно жизнь!

А Виктор и Денни Уилкинс уже бежали к вертолету за надувной резиновой лодкой и планктонной сеткой. Они на руках протащили лодку через полосу наката и влезли в нее.

— А меня! — Шатков развернулся на каблуке, не зная, что делать со студенистым комочком, лежащим в его ладонях. — Меня возьмите! — закричал он, но бросился в противоположную — сторону, к вертолету. На полпути он передумал, помчался обратно, отдал растерявшемуся Свирилину студенистый комочек, на ходу прокричал что-то насчет способа сохранения пойманных животных в свежем виде и пешком попытался добраться до лодки. Убедившись, что в море это не лучший способ передвижения, он пустился вплавь, призывно крича при каждом взмахе, и Виктору поневоле пришлось подождать его.

Как только мокрого астрозоолога втащили в лодку, Виктор бросил за борт сеть, сделанную из желтого мельничного газа; внизу к сетке был прикреплен небольшой металлический стакан с краном. Денни Уилкинс сел на весла, а Шатков принялся руководить, энергично размахивая руками.

Они погорячились и почти сразу же вытащили сетку. Шатков трепетной рукой открыл кран, и вода из металлического стакана вылилась в банку. Волнуясь, все трое пристально вглядывались в прозрачную воду, но ничего в ней не обнаружили.

— Давайте-ка отплывем подальше, — сказал Виктор; он неожиданно успокоился, тщательно расправил сеть и снова бросил ее за борт. — Греби сильнее!

Денни Уилкинс старался изо всех сил, Шатков помогал ему советами, и скорость движения значительно возросла: сеть надулась, пропуская воду, и начала медленно тонуть. Лодка описала большой круг и подошла к берегу; только тогда они вытащили сетку и перелили содержимое стаканчика в банку. Даже простым глазом теперь было видно, как толчками передвигаются в воде какие-то крохотные существа, как плавают, не погружаясь, неподвижные зеленые точки.

— Живые, они живые! — твердил Шатков, никому не доверив банку, он сам вынес ее на берег.

— Сине-зеленые водоросли! — прошептал астроботаник Громов. — Вот эти, зелененькие!

— Похоже, — согласился Батыгин. — С сине-зеленых водорослей и на Земле все начиналось. В сущности это они расчистили дорогу другим организмам.

А Шатков ревниво предлагал всем обратить внимание на прыгающих блошек.

— Животные же! — почти стонал он от восторга! — Самые настоящие, какие-нибудь рачки, наверно! Прыгают! — глаза Шаткова излучали любовь и нежность. — Нет, вы посмотрите, как прыгают!

— Н-да, неожиданные результаты, — задумчиво сказал Батыгин. — Я думал, что тут иначе, — что жизнь только-только начинает возникать…

— Возникать! — торжествующе воскликнул Шатков и гордо вздернул голову. — Возникать! Да она тут ключом бьет! — заявил он таким тоном, как будто всегда утверждал, что в морях Венеры жизнь бьет ключом.

— Тем лучше, — все также задумчиво продолжал Батыгин. — Нам будет легче преобразовать планету. Возьмите, пожалуйста, пробу воды, — обратился Батыгин к своим помощникам. — И все. Больше никаких исследований, — сказав это, он вновь ощутил смутную тревогу и за своих спутников и за тех, кто остался у звездолета. — Пора возвращаться.

— Николай Федорович, а сеять лучше всего на приморских равнинах! — не слушая, говорил Виктор. — В почве наверняка имеется хоть немного органических веществ. Я возьму образцы вон там, за дюнами…

Громов и Шатков в это время боролись за банку с морской живностью. Маленький толстый Шатков прижимал ее обеими руками к груди, а Громов — высоченный, косая сажень в плечах — боком наступал на него и уговаривал добром отдать банку: сине-зеленых водорослей в банке было больше, чем прыгающих блошек, и поэтому, утверждал Громов, хранить ее должен ботаник, а не зоолог. Шаткову великолепно было известно, что Громов — призер XXII олимпийских игр в полутяжелом весе по боксу, но сейчас он, не задумываясь, мог выйти против него на ринг и увещеванию не внимал. Черный чуб Громова, придававший ему разбойничий вид, уже сполз на самые глаза, что обозначало высшую степень разгневанности.

Чем бы кончилась борьба за банку — можно только догадываться, но Батыгин вовремя вмешался, и хранителем банки был утвержден толстенький Шатков.

К звездолету отряд вернулся уже под вечер. Плохо скрывая тревогу, Батыгин с беспокойством вглядывался в лица встречающих, стараясь угадать, не произошло ли чего-нибудь, но его быстро успокоили — нет, ни с кем ничего не случилось.

Весть об открытии жизни на Венере взволновала весь экипаж, но Батыгин распорядился, чтобы в первую очередь был произведен анализ воды, а всех купавшихся в море отправил на медицинский осмотр.

Результат анализа показал, что вода совершенно безвредна и отличается от земной морской воды лишь соленостью и составом солей — океаны на Венере были солоноватоводными.

— Как гора с плеч, — облегченно вздохнул Батыгин. — Значит, можно купаться. А что океан не успел осолониться — это я предполагал. Не случайно же мы брали водоросли из опресненных лагун…

Помня, что психиатр Нилин ведет систематические наблюдения за всеми участниками экспедиции, Батыгин тоже отправился во врачебный кабинет. Нилин только что закончил обследование астроботаника Громова.

— Видите, какой неожиданный эффект? — сказал Нилин Батыгину, когда астроботаник удалился. — У большинства — неестественная веселость, возбужденность, а этот — в черную меланхолию ударился, смотрит на все подозрительно, недоверчиво, словно его обмануть собираются…

Батыгин, когда психиатр проделал с ним все, что посчитал необходимым, пригласил его к себе в каюту и чистосердечно покаялся в неразумных поступках на берегу моря. Врач в свою очередь поведал ему о поведении людей, оставшихся у звездолета.

— Я полагал, что отклонения от нормы будут значительнее, — заключил Нилин, и в голосе его послышалось чисто профессиональное сожаление. — Отделались пустяками…

Едва он произнес эти слова, как дверь каюты открылась, и на пороге появился астрогеолог Безликов. Лицо его было строго, почти торжественно.

— П'ошу считать меня философом, — картавя объявил он. — Подумал и 'ешил — тео'ия п'ежде всего. Буду обобщать…

Психиатр Нилин, не вставая с кресла, возбужденно потер руки, а в глазах его вспыхнули искорки неподдельного интереса.

— Превосходно, — шепотом произнес он. — Лучше и не придумаешь!

Безликов не расслышал, что сказал психиатр, но памятуя прежнюю вражду, выразительно повернулся к нему широченной спиной.

А Батыгин растерянно молчал.

— Философом? — переспросил он наконец и, спохватившись, сказал: — Садитесь, пожалуйста.

— Да, п'ошу, — подтвердил Безликов и величественно опустился в кресло. — Так 'ешил.

— То есть, вы собираетесь заняться теорией познания? — Батыгин вспомнил о их последнем разговоре.

Безликов пренебрежительно махнул рукой.

— Это для меня слишком узко. Гово'ю же — буду обобщать. Вы, конечно, знаете, что философия спасает конк'етные науки от ползучего эмпи'изма…

— Так вы нас спасти намереваетесь? — Батыгин неожиданно развеселился.

— 'азумеется. Дам общую ми'овозз'енческую ка'тину.

— Но что вы будете обобщать?

— Все. Аст'огеологии мне мало. Масштаб не тот.

— Значит, вы можете обобщить материал любой науки? — сдерживая улыбку, спросил Батыгин.

— Да, — сказал Безликов.

— И биологии?

— Да.

— И физики?

— Конечно.

— И кибернетики? — Батыгин все еще пытался быть серьезным.

— Что за воп'ос!

— И астрономии!

— Безусловно.

— И астрогеофизики?

— П'авильно!

— Ну и шутник вы!

— Ничуть!

Психиатр Нилин не выдержал — исчез из каюты и почти тотчас вернулся со своим прибором. Безликов сидел в величественной позе, преисполненный чувства собственного достоинства, и наслаждался впечатлением, произведенным на Батыгина.

Нилин подступал к новоявленному философу робко, бочком.

— Во имя науки, — заискивающим тоном сказал он. — Ради грядущих поколений…

Увидев ненавистный аппарат, Безликов подскочил, как ужаленный.

— А-а! — вскричал он. — Я за себя не 'учаюсь! Я т'ебую, чтоб ко мне не п'иставали!

С завидной легкостью увернувшись от психиатра, Безликов выскочил из каюты.

— Какой экспонат! — всплеснул руками Нилин. — Но от меня он не уйдет! Нет, не уйдет!

Батыгин расхохотался — весело, неудержимо, и Нилин тотчас повернулся к нему.

— Я ничего, — Батыгин поперхнулся. — Я по-настоящему смеюсь…

— Конечно, конечно, — Нилин подозрительно приглядывался к начальнику экспедиции. — Я понимаю…

— Пойдемте-ка отсюда, — не выдержал Батыгин. — Посмотрим, чем народ занимается.

Астрозоолог Шатков и астроботаник Громов взялись наконец за микроскопы, и получалось у них так, что каждому для работы требовалась в обязательном порядке вся банка целиком. Воинственных биологов едва уговорили заключить короткое перемирие; устроившись за одним столиком и поставив банку посередине, они принялись за определение.

Сине-зеленые водоросли так и были признаны сине-зелеными, а прыгающие блошки оказались рачками, но отнести их к какому-нибудь земному роду Шаткову не удалось.

Анализ почв, произведенный к тому времени, дал любопытные результаты. В первом образце химики обнаружили лишь очень слабые признаки органического вещества. Есть ли там бактерии — сразу установить не удалось, и бактериологи поместили крохотную частичку образца в особую питательную среду, а банку поставили в термостат: если в образце грунта бактерии все-таки имеются, то через неделю они должны расплодиться и образовать хорошо заметную под микроскопом колонию. Во втором образце, взятом на приморской низменности, содержание органических веществ оказалось значительно выше, а под микроскопом были замечены бактерии, питавшиеся органическими остатками.

— Вот так жизнь сама себе подготавливает условия для выхода из моря на сушу: мертвые животные и растения оседают на дно, сгнивают там, образуя органические илы, а когда илы после тектонических подвижек оказываются на суше, следом за ними устремляются бактерии, и возникают первичные почвы, — говорил Батыгин. — Повторяется земная история. Впрочем, этого следовало ожидать, потому что развитие биогеносфер, несомненно, протекает однотипно. А насчет темпов развития — вот, судите сами. Принцип неравномерности помог нам правильно предсказать, что биогеносферы в пределах солнечной системы находятся на разных ступенях развития.

— Да, теперь теория превратилась в доказанную научную истину! — подтвердил Травин.

— Но как было смело там, на Земле, построить на этой теории весь грандиозный замысел! — вдруг спохватился и испугался астроботаник Громов. — Невероятно смело и рискованно!

Утром и рельефовед Свирилин и Шатков с Громовым дружно подступили к Батыгину с требованием отправить их на берег моря, чтобы они могли развернуть там исследования. Но Батыгин остался неумолим.

— Сейчас — никаких исследований ради исследований, — ответил он. — У нас две задачи. Первая — перебазировать все необходимые грузы с плато Звездолета (так его стали называть участники экспедиции) к Землеграду. Вас, Свирилин, я назначаю начальником поисковой группы. Вы сегодня же отправитесь на вездеходе к устью реки и проложите туда дорогу. По пути маркируйте трассу вехами и картируйте местность. Как только вы проложите дорогу, мы бросим всю нашу технику на перевозку грузов. Вторая наша задача — найти грузовой звездолет. Место, где он опустился, мы примерно знаем, но все-таки судьба его меня волнует. Почему-то радиосигналов он не посылает. А представьте себе, что он упал на Землю… Разве легко было бы найти его?

— Вдруг он попал в океан?

— Потонуть он не потонет, но куда его унесет течениями — бог весть!.. Вы, Шатков и Громов, можете либо остаться здесь, либо улететь в Землеград: вертолет совершит туда несколько рейсов, перебросит часть грузов, а потом полетит на поиски астроплана. Но и в том и в другом случае вам придется временно стать чернорабочими, дорогие мои астробиологи.

— Мы полетим в Землеград, — единодушно решили Громов и Шатков. — Там все-таки море и жизнь!

— Пожалуйста, а пока отправляйтесь грузить сборные домики в вертолет — их нужно в первую очередь перебросить на строительные площадки Землеграда.

В каюту заглянул Виктор.

— А ты что намерен делать?

— Я хотел бы полететь на поиски второго звездолета.

— Нет, — сказал Батыгин. — Полетят Травин и океанолог Кривцов… Ты будешь строить город. Будут еще вопросы?

— Нет.

— Иди грузить вертолет.

Батыгин нажал клавиш внутреннего телефона.

— Попросите ко мне капитана Вершинина.

Через три минуты Вершинин стоял перед Батыгиным. Даже в рабочем комбинезоне он ухитрялся сохранять щегольской и в то же время подтянутый вид.

Батыгин не без удовольствия оглядел ладную фигуру бравого капитана.

— Вертолет сегодня же начнет перебрасывать к Землеграду вашу шхуну, Вершинин. Проследите за погрузкой и наметьте людей, которые вам понадобятся. Через три дня атомоход должен стоять на якоре у Землеграда, готовый в любую минуту выйти в море по сигналу с вертолета и, если потребуется, отбуксировать к Землеграду грузовой астроплан. Успеете за три дня?

— Да.

— Вопросы есть?

— Нет.

— Приступайте к выполнению задания.

Прошли всего сутки со дня основания Землеграда. Еще пропадал где-то на холмистой равнине отряд Свирилина, и ни одна дорога не соединяла плато Звездолета с новым городом, а работа уже шла полным ходом: монтировались домики с герметически закрывающимися дверями и окнами, выравнивались для них площадки, устанавливалась радиомачта. Виктор трудился с лопатой в руках. Несмотря на прежний опыт, ему, как и всем, приходилось тяжко: мускулы еще не обрели прежнюю упругость и эластичность, за спиной мешали баллоны с кислородом, соленый едкий пот слепил глаза, вздувались мозоли на отвыкших от лопаты ладонях. Строители начали работу еще затемно, к вечеру смонтировали первый домик, закрылись в нем и вповалку проспали всю ночь. Но семь часов сна никого не освежили, было тесно, душно, жарко. Виктор выбрался из домика до рассвета — вялый, равнодушный ко всему на свете, кроме ноющих ладоней, и отправился к морю. Он вошел в воду и лег на песок у берега; волны перекатывались через его плечи; сразу стало прохладнее, дышалось легче, и баллоны больше не давили спину. Вскоре примеру Виктора последовали остальные, и все строители Землеграда забрались в воду.

А едва небо посветлело и сумеречный свет пролился на море, строители наспех подкрепились концентратами и пошли на свои рабочие места. А еще через час снова горячий пот слепил глаза, снова натирали спину баллоны, к которым все никак не удавалось приноровиться, но темп работы не спадал ни на минуту. Через каждые три часа объявлялся пятнадцатиминутный перерыв, и люди забирались в море отдыхать. К вечеру смонтировали еще два домика, а когда стемнело, невдалеке от поселка вспыхнули фары вездехода: это пришел отряд Свирилина, проложивший дорогу к Землеграду.

В эту ночь спалось свободнее и спокойнее, и утром строители чувствовали себя значительно бодрее. Жизнь постепенно налаживалась.

Вертолет продолжал совершать по нескольку рейсов в день, доставляя все новые и новые партии груза. Однажды с последним вечерним рейсом в Землеград прибыл Батыгин.

Вертолет опустился за дюнами, у склада, и Батыгин пошел к поселку пешком.

Темнело. Впереди, на холме, стоял, опершись обеими руками на лопату, высокий стройный человек. Перед ним лежали низкие гряды песчаных дюн, а правее расстилалось море — широкое, спокойное, но безлюдное: еще ни один киль не прочертил борозды в его водах. Предельно простая и в то же время исполненная глубокого, почти символического значения картина потрясла Батыгина. Он остановился и пристальней вгляделся в неподвижную фигуру; это был Виктор, но Батыгин тотчас забыл о нем, потому что дело было вовсе не в Викторе. Просто на берегу пустынного моря, на безжизненной необжитой земле стоял человек, опершись на лопату. Так было всегда: человек покидал насиженные родные места, приходил на пустынные побережья и преображал их, строил города, порты. А потом снова покидал родной город и снова выходил на пустынные побережья… И вот — он пришел с Земли на Венеру и, устав, отдыхает, опершись на лопату… И Батыгину подумалось, что мыслители прошлого напрасно ломали копья в спорах о сущности человека, — вот это и есть самое важное, самое человечное, самое святое в человеке — его великое трудолюбие, его великое неспокойство. А все остальное, все, что обременяет души людей, все; что портит и усложняет им жизнь, — это все печальные наслоения минувших веков, шелуха, которую нужно сбросить с души. Наверное, главное в коммунизме и есть высвобождение человека-труженика, человека-творца и преобразователя из-под шелухи стяжательства, корыстолюбия, эгоизма, чинопоклонства, властолюбия, высвобождение из-под всего этого простой и ясной сущности человека… И Батыгину стало обидно, что не придется ему дожить до той поры, когда с человеческих душ спадет последняя мертвая шелуха и по всему «поясу жизни» — из края в край — пройдет с открытой душою и высоко поднятой головой человек-труженик, великий в своей неповторимой простоте!..

Сумерки сгущались. Небо и море потемнели и почти слились, а Виктор все еще стоял, опершись на лопату. Батыгин слышал, как волны с шумом рушатся на берег, и видел, как вечерний бриз треплет одежду Виктора…

Утром пришедший своим ходом с плато Звездолета электротягач выехал на приморскую низменность. Он тащил за собой три плуга с поднятыми лемехами, сеялки, засыпанные элитным зерном многолетней пшеницы, и бороны…

Трактор остановился.

— Здесь, что ли, начнем? — спросил техник-электроник и агроном Мишукин, принявший на себя обязанности тракториста.

Человек необыкновенной силы, тяжелоатлет, преодолевший на XXIII Олимпийских играх заветный двухсотдвадцатикилограммовый рубеж в толчке, он в раздумье забавно сморщил нос, и лицо его приняло мальчишеское выражение. Он, собственно говоря, ни к кому не обращался, он просто советовался вслух с самим собой, потому что даже Батыгин не мог соперничать с ним в знании сельского хозяйства.

— Все равно где начинать, — сказал Виктор. У него, как и у всех прочих, в потном кулаке была зажата горсть зерна; как и все, он лелеял мечту первым бросить свою горсть в борозду. — Не будем же мы всю Венеру перепахивать, так посеем…

— Молчал бы! — посоветовал Мишукин. Он нагнулся, взял щепоть грунта, растер между пальцев. — Сыровата земля, — вздохнул он и взглянул на небо, словно надеясь, что сейчас ветер развеет облака, и всю округу зальют жаркие солнечные лучи. — Сыровата земля, — повторил он, и все с почтением слушали.

«Сыровата земля»… Эти слова никого не удивили. Как-то само собою слово «земля» обрело и на Венере права гражданства. Говорили: «копать землю», «разгребать землю», «теплая земля», и веяло от этих слов родным, близким, примиряющим людей с новой «чужой» планетой…

Все были настроены на торжественный лад, и каждый по-своему переживал приближение знаменательного момента — начала сева. Одним хотелось в эти минуты помолчать, другие тихо перешептывались, третьи улыбались каким-то своим мыслям. А Безликова неудержимо потянуло произнести речь, дать дополнительную справку.

— Д'узья мои! — проникновенным голосом сказал он, картавя от волнения сильнее, чем обычно. — Д'узья! Сейчас мы с вами станем свидетелями исто'ического све'шения события, о кото'ом благода'ные потомки будут с восхищением 'ассказывать д'уг д'угу. Что значит сеять, д'узья? Вы, наве'ное, помните, что все в ми'е 'азвивается. Но 'азвитие это не есть п'остое накопление тех же самых п'изнаков. Нет! Оно сове'шается по спи'али, идет от низшего к высшему, това'ищи, и в свете этого положения наш сев п'иоб'етает особое значение, он знаменует новую качественную ступень! И мне очень жаль, что кое-кто из выступавших 'анее, — тут «философ» покосился на Виктора, — недооценивает значения этого выдающегося акта.

Безликов умолк и застенчиво улыбнулся.

Мишукин отдал последние инструкции своим рьяным, но не очень надежным помощникам, из коих Безликов, хоть он и вызвался помогать добровольно, казался ему особенно ненадежным…

Трактор плавно двинулся с места, стальные лемеха врезались в мягкий грунт и вывернули первые пласты. На сеялках еще не успели открыться диски, а сторонники прадедовских приемов уже начали швырять зерно горстями. Некоторое время все бежали за трактором, смотрели, как вспарывают плуги поверхность Венеры, как аккуратно кладут зерно в борозды диски и засыпают ли его бороны…

— Все равно — птицы не склюют, — пошутил кто-то. — Пошли работать.

Да, необычно выглядела эта пахота: не вились грачиные стаи над свежими бороздами, не разбегались врассыпную вывернутые из своих норок полевки, не оплетал подмаренник стертые до блеска лемеха… И все-таки это была пахота, и не только пахота, но и сев, а строители Землеграда верили, что наступит и пора жатвы.

А через полчаса землеградцы проводили вертолет, который отправился на поиски астроплана № 2.

… Вечером разыгралась первая буря. Облака потемнели, снизились над океаном, и он тоже потемнел, насупился, грозно поднялись волны, пытаясь достать и смыть тучи, но, убедившись, что достать их невозможно, нестройными рядами бросились на берег, как будто хотели во что бы то ни стало затопить его… Захлебнулась первая атака, и ненадолго притихло. Низкие волны, заискивая, мягко шлепались об утесы, ластились к песчаным пляжам. А потом новый порыв ветра пронесся над океаном, и — словно мурашки по спине — темная рябь прошла по волнам.

— Держись теперь, — сказал Батыгин. — Сейчас такое начнется! — И посмотрел в ту сторону, где скрылся вертолет.

— Может быть, они уже миновали полосу бури, — Виктор тоже с тревогой глядел в ту сторону.

— Все может быть, — ответил Батыгин. — Все может быть. В этом-то и беда…

Последних слов Виктор не расслышал. Между низкими тучами жарко вспыхнула оранжево-золотистая молния, и до Виктора сначала донеслось шипение облаков, напоминающее звук рвущейся ткани, а затем небо раскололось со страшным грохотом, и почва под ногами вздрогнула. Виктор пригнулся, будто ожидая, что на голову ему сейчас обрушится небесный свод, и едва поборол желание броситься в ближайший дом и укрыться от грозы. Он взглянул на Батыгина. Тот стоял все так же неподвижно, смотрел вдаль, и Виктору вдруг показалось, что это не живой Батыгин, а отлитый из бронзы, которого никакие бури не смогут опрокинуть. Огромные океанские валы, рушившиеся на берег, распластывались у его ног и лизали сапоги.

— Пойдемте, Николай Федорович, — позвал Виктор.

— Да, пойдем, — согласился тот.

Но в это время Батыгин увидел Мишукина с помощниками — они бежали к поселку.

— Подождем наших, — сказал Батыгин.

Снова зашипели над головой облака, а дальше все произошло, как в немом замедленном кино: одновременно ударил гром, и чья-то невидимая рука подняла над землею Мишукина с товарищами и разбросала в разные стороны.

— Молния! — крикнул Батыгин, но Виктор только заметил, как открылся и закрылся его рот.

Батыгин побежал к упавшим, и Виктор бросился следом за ним. Двое из них встали, а трое, в том числе Мишукин и Безликов, продолжали лежать. Когда Батыгин и Виктор подбежали к ним, один из вставших снова сел, вид у него был испуганный, недоумевающий.

— Встать! — приказал Батыгин. — Быстро к дому!

Виктор и Батыгин не без труда подняли с земли тяжелое, беспомощно обмякшее тело силача Мишукина. Они не сделали и трех шагов, как сплошной стеной хлынул ливень — что там земные тропические ливни! — и все моментально вымокли.

Когда герметические двери домика закрылись за внесенными в помещение трактористами, буря как будто немножко отодвинулась от Землеграда — стало тише, только дождь хлестал в окна.

— Искусственное дыхание, — приказал Батыгин. — Всем троим. Немедленно.

Все, кто был в домике, бросились исполнять распоряжение.

— Что слышно о Травине?

— Связи с ним нет, — ответил Костик; он один не принимал участия в общей суматохе и продолжал настойчиво посылать позывные в эфир.

Через сорок минут у богатыря Безликова восстановилось дыхание, но двое других еще не подавали признаков жизни.

У Костика по-прежнему не налаживалась связь с вертолетом. Батыгин ходил по комнате большими тяжелыми шагами. Виктор видел, что он плохо себя чувствует, но крепится: он побледнел и, когда думал, что никто не смотрит на него, прикладывал широкую ладонь к сердцу.

— Вы легли бы, Николай Федорович…

Но Батыгин только отмахнулся.

Первое, что увидел Безликов, когда сознание вернулось к нему, были ноги — большие ноги в больших ботинках, прочно упиравшиеся в пол. «Почему? — спросил себя «философ». — Почему здесь ноги? Что им нужно?» Силы еще не вернулись к Безликову, он устало прикрыл глаза, и вопросы остались без ответа. Потом Безликов почувствовал, что кто-то бережно приподнял его голову и подложил подушку. «Почему? — снова спросил он себя. — Почему я лежу?» На этот вопрос он постарался ответить, и в его замутненном сознании воскресла самая яркая картина минувшего дня: трактор, люди и он, Безликов, произносит волнующую речь… Долго больше ничего не удавалось ему вспомнить, но вдруг он увидел совсем рядом, прямо перед собой сосредоточенное лицо тракториста Мишукина. «Славный парень! — чуть приметно улыбнулся Безликов. — Сеятель! Так сказать закон отрицания отрицания — из зерна растения, из растения — зерна…»

— Вы легли бы, — сказал кто-то совсем рядом, и Безликов удивился — он же и так лежит! — Николай Федорович, легли бы, — продолжал голос.

— Лягу. Когда нужно будет — лягу, — вот это голос Батыгина.

И вдруг Безликов вспомнил все-все: трактор, пахоту, светлую землю, льющуюся через лемех, внезапную бурю, ослепительную вспышку, тупой удар… Он приподнялся на локтях и оглянулся. Батыгин стоял, склонившись над Мишукиным. У второго пострадавшего уже порозовели щеки и начал прощупываться пульс, а Мишукин все лежал, безжизненно откинув светло-русую голову. Батыгин взял его за руку — безвольную, посиневшую. Не верилось, что еще недавно отрывала она от помоста колоссального веса штангу, а всего несколько часов назад этой руке подчинялся, трактор, проложивший первую борозду на Венере…

— Неужели умер? — с отчаянием спросил кто-то, стоявший рядом с Мишукиным на коленях.

— Продолжайте искусственное дыхание! — нахмурился Батыгин.

«Умер!» — слово это резануло Безликова.

— Как? Мишукин?! — крикнул он, но никто не оглянулся. — Мишукин?! — еще громче закричал он, и только тогда его услышали.

— Что вы говорите? — спросил Батыгин, наклоняясь к нему. — Плохо вам? Крепитесь, дорогой, крепитесь…

Виктор помог Безликову подняться и уложил его на койку.

«Умер, умер, — эта мысль пульсировала в мозгу «философа» и острой болью отзывалась в сердце. — А может быть, жив?»

Но Мишукин умер — специалист по электронике и агрономии, штангист-рекордсмен… И когда это стало очевидным, когда минул второй, четвертый, шестой час, а никаких признаков жизни не появлялось, — Батыгин не выдержал и лег на койку. Виктор дал ему лекарство.

— Что слышно о Травине? — спросил Батыгин.

— Связи по-прежнему нет…

А буря продолжалась с новой силой, и легкие домики Землеграда вздрагивали под напором ветра.

— Дерюгин первый, — сказал Батыгин, и Денни Уилкинс вздрогнул при этих словах. — Лютовников — второй. Теперь — Мишукин. Неужели еще Травин с Мачуком и Кривцовым?.. Не слишком ли дорого нам достанется преобразование Венеры?..

— Лежите спокойно, — просил Виктор. — Не волнуйтесь.

— Я и так лежу спокойно…

Сломленные усталостью, люди заснул и, устроившись где придется. Только Батыгин по-прежнему лежал с открытыми глазами и прислушивался к буре, — она порою стихала, но затем разыгрывалась с новой силой, — да Костик сидел у передатчика и неутомимо посылал позывные. Если бы в это время кто-нибудь следил за Костиком, то заметил, бы, как хохолок его медленно, но настойчиво склоняется, а потом вдруг стремительно подскакивает кверху, вновь принимая вертикальное положение.

И Безликов тоже не спал. Он смотрел на верхнюю койку, на металлическую сетку и вдавленный в нее ромбами матрац, и ему было одиноко и страшно. Смерть! Ведь и он едва не погиб. А если бы погиб — что осталось бы после него на свете?.. Он еще не успел ничего обобщить, еще никого не направил на истинный путь, никого не спас от ползучего эмпиризма… Непрошеные мурашки прошли по телу Безликова. Да, есть, конечно, корифеи, которым просто смотреть в глаза небытию… Он так хорошо ладил всегда с их сочинениями, пополняя знания, он так привык к солидному весу портфеля, набитого справочными изданиями… Ба! А где же портфель?! Безликов пошарил вокруг себя, но ничего не нашел. Портфель — такой хороший, вместительный — куда-то пропал. Безликов почувствовал себя сиротою и заволновался. Ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы не поднять шум, — он вспомнил о Мишукине и решил, что пока может обойтись без справочных изданий…

Лишь на рассвете Костику удалось связаться с вертолетом. К тому времени геликоптер уже миновал полосу шторма и продолжал следовать к месту посадки грузового звездолета. Травин сообщил, что под ними до самого горизонта простирается океан и нет никаких признаков суши.

Утром хоронили Мишукина — первого тракториста Венеры. Его товарищи плотным кольцом стояли вокруг могилы, и головы их были скорбно опущены. Безликову, нашедшему, наконец, свой портфель, очень хотелось поделиться знаниями с этими славными людьми, рассказать им, что все в мире не только возникает, но и гибнет, что рождение и смерть с философской точки зрения едины, — Безликову очень хотелось таким способом успокоить, поддержать в грустную минуту товарищей по экспедиции, но почему-то он не смог произнести ни слова…

А когда последние горсти земли упали на свежий могильный холмик, снова заработал мотор трактора и снова посыпались в борозды семена жизни. На этот раз за рулем вместо Мишукина сидел водитель вездехода.

Капитан Вершинин с пунктуальной точностью выполнил распоряжение Батыгина: минуло трое суток, и небольшая с атомным двигателем шхуна «Витязь» — стройная и до блеска вычищенная — уже стояла на якоре у Землеграда, готовая в любую минуту выйти в океан.

От Травина пришли невеселые известия: он достиг места посадки грузового звездолета, но не обнаружил его там. Осмотр близлежащей акватории тоже не дал никаких результатов: по-видимому, звездолет опустился в океан, и течение унесло его в неизвестном направлении. Сообщение это всех взволновало и огорчило. Где теперь искать звездолет? И как найти его в необъятном океане?.. Все чувствовали, что дело, ради которого они прилетели на Венеру, находится под угрозой…

Батыгин понимал, что нельзя искать звездолет бессистемно, — так можно искать и десять, и двадцать, и тридцать лет и не найти, а их резерв времени всего десять-одиннадцать месяцев. Батыгин отдал распоряжение Травину срочно вернуться в Землеград. Через несколько часов вертолет опустился у «штаба» — домика Батыгина.

Океанолог Кривцов — маленький и худенький белобрысый человек с бесцветными бровями и бесцветными ресницами — вышел из геликоптера последним.

— Вся надежда на вас, — сказал ему Батыгин. — Океан — ваша вотчина. Что вы предлагаете?

«Вся надежда на вас!» Это прозвучало так внушительно, что Виктор подумал: сейчас худые острые плечи океанолога согнутся под тяжестью ответственности. Но ничего этого не случилось: Кривцов держался так, словно получил совершенно пустяковое задание.

— Я предлагаю произвести океанологические работы, — сказал он.

— То есть?

— В океане безусловно существует система течений. Если мы произведем океанологические исследования в районе посадки грузового звездолета и определим направление течения и его скорость, то сумеем высчитать, куда унесло звездолет, и найдем его.

— Есть другие предложения? — спросил Батыгин.

Других предложений не было.

— Капитан Вершинин, «Витязь» поступает в полное распоряжение Кривцова. Вам надлежит выполнять все его требования и создать океанологам максимально благоприятные условия для работы. Кривцов! — Батыгин повернулся к нему. — Категорически запрещаю увлекаться океанологическими исследованиями. Ваша цель — найти грузовой звездолет. Все остальное — потом. У нас впереди целая зима. Вершинин, готова шхуна к выходу в океан?

— Готова.

— Выходите немедленно. Кривцов отдохнет во время плавания. Желаю удачи. Держите с нами постоянную связь.

Через пятнадцать минут атомоход «Витязь» снялся с якоря, и вскоре силуэт его исчез в пасмурной дали…