9

Они прибывают в Аллию через неделю, под голубым полуденным небом, абсолютно чистым, если не считать мерцающего где-то вдалеке от берега пурпурного обелиска.

Аллия – крупная для Побережья община. Конечно, до Юменеса ей далеко, но вполне солидная. Это настоящий город. Бо́льшая часть ее жилых районов, магазинов и индустриальных кварталов втиснуты в чашу природной гавани с отвесными стенами, образовавшуюся из древней кальдеры, рухнувшей с одной стороны. С каждой стороны на расстоянии нескольких дней пути рассыпаны другие поселения. По дороге сюда Сиенит и Алебастр останавливаются у первого же скопления домов и фермерских построек, расспрашивают и, игнорируя злые взгляды, которые вызывают их черные мундиры, выясняют, что поблизости есть несколько гостевых домов. Они минуют первый, в котором могли бы остановиться, поскольку какой-то молодой человек с фермы решил следовать за ними несколько миль, придерживая лошадь, чтобы держаться вне, как он полагал, их радиуса поражения. Он один, и он ничего не говорит, но один человек может легко обрасти целой бандой, потому они решают ехать дальше, надеясь, что усталость одолеет его ненависть – и, в конце концов, он действительно разворачивает лошадь и возвращается туда, откуда приехал.

Следующий гостевой дом отнюдь не такой приличный, как первый, но и не такой плохой – это старый приземистый оштукатуренный дом, повидавший несколько Зим, но крепкий и хорошо ухоженный. Кто-то посадил на каждом его углу розовые кусты и позволил плющу оплести стены. Вероятно, это означает, что при наступлении следующей Зимы этот дом рухнет, но это не проблема Сиенит. За одну комнату на двоих и стойло для двух лошадей им приходится заплатить два имперских перламутра. Это такая откровенная обдираловка, что Сиенит смеется в лицо хозяйке, не успев взять себя в руки. (Женщина злобно смотрит на них.) К счастью, Эпицентр понимает, что орогенам в поле приходится порой давать на лапу местным, чтобы те вели себя пристойно. Сиенит и Алебастру щедро отсыпали средств и выдали письмо-аккредитив, чтобы получить еще наличных, если понадобится. Так что они платят хозяйке, сколько она просит, и вид этих милых беленьких монеток делает их черные мундиры для нее сносными, хотя бы на время.

Лошадь Алебастра хромает после скачки к узловой станции, так что, прежде чем разместиться, они ищут скототорговца и меняют хромое животное. Взамен они получают резвую молодую кобылку, которая так скептически смотрит на Алебастра, что Сиенит снова невольно смеется. Хороший день. После хорошего отдыха в настоящих кроватях они продолжают путь.

Ворота Аллии массивны и даже более демонстративно громоздки и изукрашены, чем ворота самого Юменеса. Но они металлические, а не из настоящего камня, отчего смотрятся как безвкусная подделка, каковой они и являются. Сиен не понимает, как эта хреновина может вообще что-нибудь защищать, невзирая на факт, что они имеют пятьдесят футов в высоту и сделаны из цельных пластин хромированной стали с легкой чеканкой для украшения. Во время Зимы первый же кислотный дождь разъест болты, а хорошее шестибалльное землетрясение приведет к перекосу пластин, и громадина перестанет закрываться. Ворота явно говорят, что у общины много денег и мало камнелористов, чтобы наставлять касту Лидеров.

Ворота охраняет горстка Опор, все в красивых зеленых униформах местного ополчения. Большинство сидят вокруг, читая книги, играя в карты или другим способом отвлекаясь от отслеживания движения сквозь ворота. Сиен старается не кривиться при виде такой жалкой дисциплины. В Юменесе они были бы вооружены, откровенно стояли бы начеку и по крайней мере замечали бы всякого входящего. Один из Опор действительно меряет их оценивающим взглядом, заметив их мундиры, затем жестом пропускает их, задержав взгляд на кольцах Алебастра. На руки Сиен он даже не смотрит, что приводит ее в крайне мерзкое настроение, когда они наконец выбираются из мощеного лабиринта городских улиц и подъезжают к особняку губернатора.

Аллия – единственный крупный город в этом квартенте. Сиен не может припомнить названия еще трех общин этого квартента или как это государство называлось, прежде чем стать номинальной частью Санзе, – некоторые старинные государства вернули себе прежние названия, когда Санзе ослабила контроль, но система квартентов работала лучше, так что это не имеет значения. Она знает, что это сельскохозяйственный и рыболовецкий регион, и такая же дыра, как любая прибрежная область. Несмотря на все это, особняк губернатора впечатляюще красив: со своими изящными архитектурными юменесскими чертами вроде карнизов, стеклянных окон и да, одиночного декоративного балкона, выходящего на обширный передний двор. Другими словами, совершенно ненужная игрушка, которую, вероятно, приходится ремонтировать после каждого даже самого небольшого землетрясения. И зачем они выкрасили все здание в ярко-желтый цвет? Он похож на гигантский четырехугольный овощ.

У дверей особняка они отдают лошадей конюху и становятся на колени во дворе, чтобы служанка из касты Стойкость намылила и вымыла им руки – местная традиция, чтобы снизить риск распространения инфекции среди Лидеров общины. После этого очень высокая женщина, почти такая же темнокожая, как Алебастр, одетая в белый вариант формы ополчения, выходит во двор и коротким жестом велит им следовать за собой. Она ведет их сквозь особняк в небольшую гостиную, где закрывает дверь и садится за стол.

– Вы довольно долго сюда добирались, – говорит она вместо приветствия, глядя на что-то у себя на столе и безапелляционно приказывая им жестом садиться. Они садятся в кресла по другую сторону стола. Алебастр скрещивает ноги и складывает ладони с непроницаемым выражением лица. – Мы ожидали вашего приезда неделю назад. Вы хотите проследовать в гавань прямо сейчас или сделаете это отсюда?

Сиенит открывает было рот, чтобы ответить, что она лучше поехала бы в гавань, поскольку никогда прежде не убирала коралловый барьер, а вблизи она лучше поймет, как это сделать. Однако прежде чем она успевает раскрыть рот, вмешивается Алебастр.

– Прошу прощения, – говорит он, – кто вы?

Сиенит захлопывает рот и смотрит на него во все глаза. Он вежливо улыбается, но в его улыбке чувствуется острый край, что тут же заставляет Сиенит насторожиться. Женщина сверлит его взглядом, буквально излучая оскорбленность.

– Мое имя Азаэль Лидер Аллия, – медленно говорит она, словно разговаривает с ребенком.

– Алебастр, – отвечает он, касаясь своей груди и кивая. – Мою коллегу зовут Сиенит. Но, простите, мне нужно не ваше имя. Мне сказали, что губернатор этого квартента мужчина.

В этот момент Сиенит все понимает и решает подыграть. Она не понимает, почему он так поступает, но нормального пути понять его действия не существует. Женщина и не понимает, ее челюсть заметно твердеет.

– Я заместитель губернатора.

У большинства квартентов есть губернатор, вице-губернатор и сенешаль. Возможно, эта община старается переплюнуть необходимые требования Экваториалей, вводя дополнительные уровни бюрократии.

– И сколько у губернатора заместителей? – спрашивает Сиенит, и Алебастр укоризненно цокает.

– Мы должны соблюдать вежливость, Сиен, – говорит он. Он по-прежнему улыбается, но он в бешенстве, это она видит по тому, как много зубов он обнажает в улыбке. – В конце концов, мы всего лишь орогены. А это член самой уважаемой в Спокойствии функционал-касты. Мы здесь всего лишь чтобы проявить силу, слишком огромную для ее понимания, чтобы спасти экономику ее региона, в то время как она… – Он грозит женщине пальцем, даже не пытаясь скрыть сарказма. – Она педантичная мелкая бюрократка. Но уверена, что она очень важная мелкая бюрократка.

Женщина недостаточно светлокожая, чтобы румянец выдал ее, но все верно – ее жестко выпрямленная спина и вздрагивающие ноздри говорят достаточно. Она переводит взгляд с Алебастра на Сиенит, затем снова на него, что Сиенит полностью понимает. Никто так не умеет раздражать, как ее наставник. Она ощущает внезапную извращенную гордость.

– У губернатора шесть заместителей, – говорит она наконец, отвечая на вопрос Сиенит, ожигая взглядом улыбающегося Алебастра. – И то, что я заместитель, не имеет значения. Губернатор – очень занятой человек, а это не слишком важное дело. Потому для него достаточно мелкого бюрократа, не так ли?

– Это не мелкое дело. – Алебастр уже не улыбается, хотя по-прежнему сидит в расслабленной позе, сложив пальцы вместе. Он выглядит так, словно раздумывает, не разозлиться ли, хотя Сиенит знает, что он уже зол. – Я могу сэссить кораллы уже отсюда. Вашу гавань почти невозможно использовать. Скорее всего, тяжелые грузовые корабли уже лет десять заходят в другие прибрежные общины. Если не дольше. Вы согласились заплатить Эпицентру такую огромную сумму – я знаю, что она огромна, поскольку к вам прислали меня, – значит, вы надеетесь, что расчистка гавани восстановит вашу утраченную торговлю, иначе вы никогда не расплатитесь с долгами, прежде чем следующее цунами вас сметет. Значит, мы, мы двое… – Он показывает на Сиен и снова складывает пальцы. – Мы, ржавь земная, ваша единственная надежда.

Женщина не шевелится. Сиенит не может понять выражения ее лица, но она напряжена и еле заметно подобралась. Страх? Возможно. Скорее всего, реакция на словесные стрелы Алебастра, которые явно уязвили ее нежное мяско.

Он продолжает.

– Так что меньшее, что вы можете сделать, так это в первую очередь выказать нам гостеприимство, затем представить нас человеку, который заставил нас проделать путь в несколько сотен миль для решения вашей мелкой проблемы. Это ведь просто вежливость. Верно? Именно так принято встречать высокопоставленных официальных представителей. Вы не согласны?

Вопреки себе Сиен хочется захихикать.

– Хорошо, – наконец выдавливает из себя женщина с ощутимой ломкостью в голосе. – Я передам ваш… запрос… губернатору. – Затем она улыбается, опасно сверкнув белыми зубами. – Я также передам ваше неудовольствие вместе с нашим обычным протоколом касательно приема гостей.

– Если вы так принимаете гостей, – говорит Алебастр, оглядываясь по сторонам с той отточенной надменностью, которую в полной мере способен выразить лишь уроженец Юменеса, – то тогда вам следует передать наше неудовольствие. Значит, прямо к делу? Даже без чашечки сафе, чтобы нам освежиться после долгого путешествия?

– Мне сказали, что вы остановились в пригородном районе на ночь.

– Да, и это немного привело нас в порядок. Жилье также… менее чем удовлетворительно. – Это неправда, думает Сиен, поскольку в гостевом доме было тепло и постели удобные – хозяйка была подчеркнуто вежлива, как только получила деньги. Но остановить его было невозможно. – Когда вы в последний раз проделывали верхом пятнадцать сотен миль, заместитель губернатора? Будьте уверены, вам для отдыха потребовалось бы больше одного дня.

Ноздри женщины едва не раздуваются. Но все же она Лидер. Семья должна была вышколить ее, научить держать удар.

– Прошу прощения. Я не подумала.

– Не подумали. – Алебастр внезапно встает, и хотя это движение гибкое и не угрожающее, Азаэль вздрагивает, словно он вот-вот набросится на нее. Сиен тоже встает – запоздало, поскольку Алебастр застал ее врасплох, – но Азаэль даже не смотрит на нее.

– Мы остановимся в гостинице, которую проехали по дороге сюда, – говорит Алебастр, не обращая внимания на беспокойство женщины. – Где-то через две улицы. С каменной киркхушей на фасаде. Не помню названия.

– «Конец Зимы», – еле слышно говорит женщина.

– Да, похоже. Пусть счет пришлют туда.

Азаэль тяжело дышит, сжимая лежащие на столе руки в кулаки. Сиен удивлена. Поскольку гостиница – весьма разумная просьба, пусть и дороговата… а, так проблема в этом! У заместителя губернатора нет полномочий платить за их размещение. Если ее начальство это разозлит, то сумму вычтут из ее жалованья.

Но Азаэль Лидер продолжает вести вежливую игру и не орет на них, как почти ожидала Сиен.

– Конечно, – говорит она, даже изображая улыбку, и Сиен почти восхищается ею. – Прошу вас вернуться завтра утром в это же время, и я дам вам дальнейшие инструкции.

Они уходят и направляются на улицу, к той самой причудливой гостинице, которую забронировал им Алебастр.

Когда они стоят у окна своего номера – снова совместного, и они заказали не самую дорогую еду, чтобы никто не назвал их запросы чрезмерными, – она смотрит на профиль Алебастра, пытаясь понять, почему от него до сих пор разит яростью, как от печи.

– Браво, – говорит она, – но было ли это необходимо? Я бы лучше сделала работу и уехала назад как можно скорее.

Алебастр улыбается, хотя желваки на его скулах подрагивают.

– Я подумал, что тебе понравится, если с тобой в кои-то веки будут обращаться как с человеком.

– Мне нравится. Но какая разница? Даже если ты сейчас использовал свое положение, они не станут по-другому к нам относиться…

– Нет. И мне все равно, что они о нас думают. Они не обязаны нас любить. Имеет значение то, что они делают.

Он считает, что так и надо. Сиенит вздыхает и трет пальцами переносицу, чтобы сохранить спокойствие.

– Они будут жаловаться.

И Сиенит, поскольку это технически ее задание, будет за это наказана.

– Пусть. – Он отворачивается от окна и идет в ванную. – Позовешь, когда принесут еду. Я буду отмокать, пока не сморщусь.

Интересно, думает Сиенит, есть ли смысл ненавидеть чокнутого? В любом случае он не заметит.

Приходит горничная с подносом скромной, но сытной местной еды. В большинстве Прибрежных общин рыба дешева, так что Сиен доставляет себе удовольствие заказать филе темтира, который в Юменесе считается дорогим деликатесом. Его очень редко подают в столовых Эпицентра. Алебастр выходит из ванной, опоясавшись полотенцем, – и он действительно сморщенный. И именно сейчас Сиен замечает, насколько он жилист и как похудел за эти несколько недель пути. Кожа да кости. Заказал он себе только миску супа. По счастью, это огромная миска густой похлебки из морепродуктов, которую приправили сметаной и солидной порцией свекольного чатни, но ему явно надо больше есть.

Для Сиенит подали к основному блюду на отдельной тарелочке гарнир из чесночного ямса и хрустящих сильваби. Она ставит его к нему на поднос.

Алебастр смотрит на это. Потом на нее. Через мгновение выражение его лица смягчается.

– Понятно. Ты предпочитаешь мужчин, у которых больше мяса на костях.

Он шутит – они оба знают, что ей не нравился бы секс с ним, даже будь он привлекателен.

– Любая бы предпочла.

Он вздыхает. Затем послушно начинает есть ямс. Между ложками – он не кажется голодным, просто мрачно решителен – он говорит:

– Я больше этого не ощущаю.

– Чего?

Он пожимает плечами. Скорее от неспособности выразить мысль, чем от смущения, думает она.

– Да почти все. Голод. Боль. Когда я в земле… – он кривится. Это настоящая проблема – не невозможность высказаться, а несоответствие слов. Она кивает, показывая, что понимает его. Возможно, когда-нибудь кто-нибудь придумает язык для орогенов. Может быть, такой язык существовал в прошлом, но был забыт. – Когда я в земле, я могу сэссить только землю. Я не ощущаю – этого. – Он показывает на комнату, на свое тело, на нее. – А я столько времени провожу в земле. Ничего не могу поделать. А когда я возвращаюсь, это похоже… словно часть земли возвращается со мной, и… – Он замолкает. Но ей кажется, что она понимает. – Похоже, такое происходит после седьмого или восьмого кольца. Эпицентр держит меня на строгом режиме питания, но я не очень-то его соблюдаю.

Сиен кивает, поскольку это очевидно. Она кладет ему на тарелку еще и свой солодковый кекс, и он снова вздыхает. Затем съедает все со своего блюда.

Они идут в постель. Позже, среди ночи Сиен снится, что она падает вверх, в колодец дрожащего света, который идет рябью и блестит вокруг нее, как грязная вода. А наверху что-то мерцает, исчезает и снова возвращается, словно оно не совсем реально в этом месте.

Она резко просыпается, не понимая, почему у нее такое ощущение, что что-то неправильно, но уверенная, что должна с этим что-то сделать. Она садится, сонно трет лицо, и только когда исчезают остатки сна, она осознает нависающее, давящее ощущение неизбежного рока.

Она в смятении смотрит на Алебастра – он тоже не спит, странно оцепенелый, глаза и рот его раскрыты. Он издает булькающие звуки или пытается захрапеть, но проваливает жалкие попытки. Что за ржавь? Он не смотрит на нее, не шевелится, просто продолжает издавать эти нелепые звуки.

И в то же время его орогения нарастает, нарастает и нарастает, пока ее череп не начинает раскалываться. Она касается его руки. Она липкая и застывшая, и только тогда она понимает, что он не может пошевелиться.

– Бастер? – Она наклоняется над ним, заглядывает ему в глаза. Он не отвечает ей взглядом. Но все же она отчетливо сессит там что-то, пробудившееся и реагирующее внутри него. Его сила изгибается, хотя его мускулы неспособны расслабиться, и с каждым хрипом она ощущает, как спираль накручивается, стягивается все туже, готовая лопнуть в любой момент. Горит, осыпается ржавыми хлопьями. Он не может пошевелиться, и он в панике.

– Алебастр!

Орогены никогда не должны паниковать. Особенно десятиколечники. Конечно, он не может ответить ей, она просто показывает ему, что она здесь, что она поможет ему, надеясь успокоить его. Похоже, какой-то приступ. Сиенит сбрасывает покрывала, становится на колени и засовывает пальцы ему в рот, стараясь прижать язык. Рот его полон слюны, он просто захлебывается ею. Это заставляет ее грубо перевернуть его на бок, повернув его голову так, чтобы слюна вытекала, и наградой им обоим становится его первый нормальный вдох. Но он неглубокий, этот вдох, и он слишком долго втягивает воздух. Он борется. Что бы там ни было, оно парализовало его легкие и все остальное.

Комната покачивается, и по всей гостинице Сиен слышит тревожные голоса. Однако крики скоро замолкают, поскольку никто особо не беспокоится на самом-то деле. Сэссы неизбежного землетрясения нет. Вероятно, они списали это на сильный порыв ветра… пока.

– Черт, черт, черт…

Сиенит садится на корточки, чтобы оказаться на линии его взгляда.

– Бастер, тупая людоедская ржавь, сдерживай! Я хочу тебе помочь, но мне этого не сделать, если ты убьешь нас обоих!

Лицо его не реагирует. Дыхание не меняется, но ощущение беды сразу ослабевает. Это лучше. Хорошо. Теперь…

– Я пойду найду врача…

На сей раз дом сотрясает куда более сильный толчок. Она слышит звон посуды на их пустом подносе. Это означает «нет».

– Я не могу тебе помочь! Я не знаю, что с тобой! Ты подохнешь, если…

Все его тело содрогается. Она не понимает, нарочно ли он или это просто конвульсия. Но осознает, что это предостережение в следующий момент, когда это случается снова: его сила вцепляется в нее, как когти. Она стискивает зубы и ждет, когда он использует ее, чтобы сделать то, что ему нужно… но ничего не происходит. Он овладел ею, она чувствует, что он что-то делает. Мечется, что ли. Ищет, но ничего не находит.

– Что? – Сиенит вглядывается в его вялое лицо. – Что ты ищешь?

Ответа нет. Но это явно то, чего он не может найти без движения со своей стороны.

Это бессмысленно. Орогенам не нужны глаза, чтобы делать свое дело. Дети в колыбели способны на такое. Но, но… Она пытается думать. Прежде, когда это случилось в дороге, он сначала двинулся к источнику боли. Она прокручивает эту сцену перед мысленным взором, пытаясь понять, что он сделал и как он это сделал. Нет, не так. Узловая станция была немного к северо-западу, а он смотрел прямо на запад, на горизонт. Тряхнув головой от собственной глупости, Сиенит вскакивает и бросается к окну, открывает его и выглядывает наружу. Ничего не видно, кроме наклонных улиц и оштукатуренных зданий, в этот поздний час все тихо. Активность только дальше по дороге, там, где она видит гавань и океан за ней. Там грузят судно. Небо покрыто облаками, до рассвета далеко. Она чувствует себя идиоткой. Но тут…

Что-то вонзается в ее мозг. За спиной в постели Алебастр издает хриплый звук, она ощущает дрожь его силы. Что-то привлекло его внимание. Когда? Когда она посмотрела на небо. Озадаченная, она снова туда смотрит.

Вот. Там. Она почти ощущает его радость. Затем его сила окутывает ее, и она перестает видеть глазами.

Это похоже на ее сон. Она падает вверх, и почему-то это имеет смысл. Все вокруг нее – то, сквозь что она падает, – полно света и сверкания граней, как вода, только цвет ее бледно-пурпурный, а не голубой или прозрачный, как у второсортного аметиста с примесью дымчатого кварца. Она мечется, на какое-то мгновение подумав, что тонет, но есть нечто, что она чувствует сэссапинами, а не кожей или легкими. Она не может выгребать из воды, поскольку это не вода, и она на самом деле не там. И она не может утонуть, поскольку Алебастр каким-то образом держит ее.

Там, где она панически мечется, он действует целенаправленно. Он тащит ее наверх, падая все быстрее, что-то ища, и она почти слышит вой этого нечто, чувствует момент таких сил, как давление и температура, которые то холодят ее кожу, то щекочут.

Вмешивается что-то новое. Что-то еще подключается. Это вне ее понимания, слишком сложное, чтобы осознать это полностью. Что-то просачивается откуда-то, согревается от трения. Что-то внутри нее разглаживается, усиливается. Горит.

Затем она вдруг уже повсюду, плавает среди огромных ледяных предметов, и на них что-то есть, среди них…

Загрязнение.

Это не ее мысль.

И тут все исчезает. Она резко возвращается в тело, в реальный мир зрения, звуков, вкуса, запахов и сэссы – настоящего, того, с которым они предназначены работать, а не та ржавь, которую только что сделал Алебастр, – а Алебастр блюет на постели.

Сиен с отвращением отпрыгивает, затем вспоминает, что он парализован, он вообще двигаться не должен, не то что блевать. Тем не менее он блюет, чуть приподнявшись на постели, чтобы было легче. Паралич явно прошел.

Он выблевал немного, где-то одну-две чайные ложки скользкого ярко-белого вещества. Они ели много часов назад, в его верхней части пищеварительного тракта ничего не должно было остаться. Но она вспоминает:

Загрязнение.

И запоздало понимает, что из него вышло. И более того, она понимает, как он это сделал.

Когда он наконец извергает все и сплевывает несколько раз, чтобы отплеваться, он падает на спину, тяжело дыша, или просто наслаждается тем, что вообще может дышать.

Сиенит шепчет:

– Ржавь земная, что ты только что сделал?

Он чуть смеется. Открывает глаза и направляет взгляд на нее. Она не может назвать это очередным смешком, каким он обычно выражает нечто иное, кроме юмора. На сей раз в нем физическая боль или просто усталое отступление.

– Ф… фокус, – говорит он между судорожными вздохами. – Контроль. Вопрос градуса.

Это первый урок орогении. Любой ребенок может сдвинуть гору, это инстинкт. Но лишь обученный в Эпицентре ороген может целенаправленно сдвинуть валун. И, вероятно, только десятиколечник способен двигать микроскопические части вещества целенаправленно в своей крови и нервах.

Это должно быть просто невозможно. Она не должна верить, что он такое сделал. Но она помогала ему в этом, так что ей ничего не остается, как поверить в невозможное.

Клятая Земля.

Контроль. Сиенит делает глубокий вдох, чтобы взять себя в руки. Затем она встает, приносит стакан воды. Он еще слаб, и ей приходится помочь ему сесть, чтобы отпить из стакана. Он сплевывает первый глоток на ковер у нее под ногами. Она сердито смотрит на него. Затем хватает подушку, чтобы сунуть ему под спину, помогает ему опереться на нее и прикрывает незапачканной частью одеяла его ноги и бедра. После этого она идет к креслу напротив кровати, достаточно большому и мягкому, чтобы переспать в нем ночь. Ей надоело возиться с выделениями его тела.

После того как Алебастр перевел дыхание и восстановил часть сил – она не жестока, – она очень спокойно говорит:

– Теперь расскажи мне, что ты сделал.

Вопрос, похоже, его не удивляет. Он запрокидывает голову и не шевелится.

– Выживал.

– На виадуке. Сейчас. Объясни.

– Не знаю, смогу ли… И должен ли.

Она сдерживается. Она слишком боится не сдержаться.

– Что ты хочешь сказать – «должен ли»?

Он делает долгий, глубокий вдох, явно наслаждаясь им.

– У тебя… еще не хватает контроля. Недостаточно. Без этого… если ты попытаешься сделать то же, что и я… ты погибнешь. Но если я тебе расскажу, как я сделал это… – Он снова делает глубокий вдох, выдыхает. – Ты не удержишься и попытаешься повторить.

Контроль над предметами, слишком мелкими, чтобы их разглядеть. Звучит как насмешка.

– Ни у кого нет такого контроля. Даже у десятиколечника.

Она слышала рассказы – они делают замечательные вещи. Но не невозможные.

– «Они боги в кандалах», – выдыхает Алебастр, и она понимает, что он засыпает. Его вымотала борьба за жизнь – или, может, творить чудеса сложнее, чем кажется. – «Укротители дикой земли, которых самих нужно укрощать и взнуздывать».

– Что это?

Он что-то цитирует.

– Предание камня.

– Вранье. Такого нет в Трех Табличках.

– Это Пятая табличка.

Сколько же в нем дерьма! И он засыпает. Земля, она убьет его.

– Алебастр! Ответь, ржавь тебя побери, на мой вопрос! – Молчание. Клятая Земля. – Что ты делаешь со мной?

Он испускает долгий тяжелый вдох, и она думает, что он спит. Но он говорит:

– Параллельное масштабирование. Если телегу тянет одно животное, она далеко не уедет. Поставь два по очереди, и пусть стоящее впереди тянет первым. Поставь их рядом в ярме, синхронизируй их, устрани потери от трения между ними, и ты получишь от двух животных больше, чем от каждого отдельно. – Он снова вздыхает. – Конечно, в теории.

– А ты что такое, ярмо?

Она шутит. Но он кивает.

Ярмо. Это хуже. Он обращается с ней, как с животным, заставляет ее работать для него, чтобы самому не выгореть.

– Как ты… – Она отбрасывает слово как, которое подразумевает вероятность там, где ее быть не должно. – Орогены не могут работать вместе. Один торус поглощает другой. Более высокая степень контроля превалирует. – Этот урок они оба усвоили, еще будучи гальками.

– Хорошо же. – Он почти засыпает, слова его смазаны. – Будем считать, что этого не было.

Она настолько взбешена, что на мгновение слепнет, мир становится белым. Орогены не могут позволить себе такой ярости, потому она выпускает ее в словах.

– Не пытайся скормить мне это дерьмо! Я не хочу, чтобы ты такое снова делал со мной… – Но как она остановит его? – Или я убью тебя, слышишь? Ты не имеешь права!

– Спасла мне жизнь. – Он почти бормочет, но она слышит, и это наносит ее гневу удар в спину. – Спасибо.

Ну правда же, разве можно винить тонущего в том, что он ради своего спасения хватается за любого, кто рядом?

Или ради спасения тысяч?

Или для спасения своего сына?

Он спит, сидя рядом с маленькой лужицей мерзости, которую он из себя изверг. Сиен в отвращении подбирает ноги, сворачиваясь калачиком в плюшевом кресле и пытаясь устроиться поудобнее.

Только после этого до нее доходит, что случилось. Самая суть, а не только то, что Алебастр совершил невозможное.

Когда она была галькой, иногда она помогала на кухне, и порой они открывали банку с консервированными фруктами или овощами, которые оказывались испорченными. Те, которые треснули или даже приоткрылись, так воняли, что поварам приходилось открывать окна и заставлять галек махать полотенцами, чтобы проветрить помещение.

Но хуже всего были банки, как узнала Сиен, которые не треснули. Содержимое выглядело нормально, не воняло после открывания. Единственным признаком опасности было небольшое вспучивание металлической крышки.

– Прикончит тебя вернее, чем укус сваптриска, – говорил старший повар, седой старый Стойкий, показывая им подозрительную банку, чтобы они знали, что высматривать. – Чистый яд. Мышцы цепенеют и перестают работать. Даже дышать не сможешь. И яд сильный. Одной такой банкой весь Эпицентр можно перетравить.

Он смеялся, будто это было забавно.

Если подмешать пару капель такой заразы в суп, то этого более чем достаточно, чтобы прикончить одного немолодого роггу.

Может, случайность? Ни один уважающий себя повар не будет ничего брать из бомбажной банки, но, возможно, «Конец Зимы» нанимает неумех. Сиенит сама заказывала еду подростку, который поднялся спросить, не надо ли им чего. Она не говорила, что кому предназначается? Она пытается вспомнить, что говорила. «Мне рыбу и ямс». Значит, они могли догадаться, что похлебка предназначается Алебастру.

Почему бы не отравить их обоих, раз кто-то в гостинице так ненавидит рогг, что готов их убить? Так просто капнуть ядовитого овощного сока во все блюда, не только в еду Алебастру. Может, они так и сделали, просто на нее еще не подействовало? Но она чувствует себя хорошо.

Ты параноик, говорит она себе.

Но ведь она не воображает, что все вокруг ее ненавидят. Она же, в конце концов, рогга.

Сиен досадливо ерзает в кресле, охватывая колени руками и пытаясь заснуть. Попытка обречена на провал. В голове ее теснятся вопросы, а тело слишком привыкло к спальнику, раскатанному на жесткой земле. В конце концов остаток ночи она сидит, глядя из окна на мир, который становится все более безумным, и думая, какую ржавь она должна со всем этим сделать.

Но утром, когда она выглядывает из окна, чтобы подышать влажным воздухом в безуспешной попытке очнуться, она случайно смотрит вверх. В сумраке рассвета там парит большой осколок аметиста. Всего лишь обелиск – она смутно припоминает, что видела его вчера, когда они въезжали в Аллию. Они всегда прекрасны, как блуждающие звезды, а она едва обращает внимание и на тех, и на этих при нормальном ходе вещей.

Однако сейчас она его замечает. Поскольку сегодня он гораздо ближе, чем вчера.