Вариации на тему III
Домашние неурядицы
— После двух-то тысяч лет, Лазарус?
— А почему бы и нет, Айра? Дэйв был мне почти что ровесник. А я-то жив.
— Да, но… Разве Дэвид Лэм принадлежал к Семействам? Или он был внесен в реестр под другой фамилией? Лэмов в списках не значится.
— Я его не спрашивал, Айра. А он и не говорил. В те дни члены Семейства держали этот факт при себе. А может быть, он и сам не знал. Ведь Дэйв оставил дом неожиданно. В те времена юнцам не говорили об этом, пока парень или девица не достигали брачного возраста. Как правило, восемнадцати для мальчишек и шестнадцати для девушек. Помню свое собственное потрясение, а я узнал об этом незадолго до того, как мне исполнилось восемнадцать. От Дедули — потому что я намеревался натворить кое-каких глупостей. Самое странное, сынок, в той животинке, которая называется человеком, — это то, что мозг взрослеет гораздо медленнее, чем тело. Мне было семнадцать, я был молод и брыклив и подобрал себе самую неподходящую пару. Дедуля отвел меня за амбар и убедил меня в моей ошибке.
«Вуди, — сказал он, — если ты захочешь сбежать с этой девицей, никто тебя не остановит». Воинственным тоном я объявил, что мне в этом никто помешать и не сможет, потому что, оказавшись за границей штата, я могу провернуть все дело без согласия родителей.
«Об этом я тебе и говорю, — сказал дед. — Тебя никто не остановит. Но и помогать тоже не будет. Ни твои родители, ни другой дед с бабкой, ни я. Мы даже не поможем тебе оплатить брачные расходы, не говоря уж о том, чтобы поддерживать твою семью материально. Не то что доллара, Вуди, дайма тощего не получишь. А если не веришь мне, спроси у остальных». Я угрюмо ответил, что никакой помощи мне не нужно.
Кустистые Дедулины брови словно подпрыгнули.
«Ну-ну, — проговорил он. — Или это она собирается тебя содержать? Ты последнее время не заглядывал в раздел „Требуются“ в газете? Если нет — обязательно загляни. А заодно загляни в финансовый раздел, потому что чтение объявлений в разделе „Требуются“ займет у тебя ровно тридцать секунд. — И добавил: — О, конечно, ты можешь отыскать работу, будешь веники разносить по домам. А что — свежий воздух, физическая нагрузка, возможность продемонстрировать обаяние — которого у тебя, кстати, немного. Только не вздумай продавать пылесосы — их никто не берет». Айра, я не знал, о чем он говорит. Это был январь тысяча девятьсот тридцатого. Тебе что-нибудь говорит эта дата?
— Боюсь, что нет, Лазарус. Невзирая на долгое изучение истории Семейств, все ранние даты мне приходится переводить на стандартный галактический календарь — чтобы ощутить их.
— Не знаю, Айра, помянута ли эта дата в семейных архивах. Страна… да вся планета погрузилась тогда в экономические колебания. Тогда их называли «депрессиями». Работы не было — во всяком случае, для лопоухих юнцов, толком ничего не умеющих. Дедуля вовремя понял это, он уже побывал в нескольких подобных переделках. Но он-то побывал, а я… Я был уверен, что могу ухватить мир за хвост и перебросить его через плечо. Я не знал, что дипломированные инженеры работают дворниками, а адвокаты развозят молоко в фургонах. А бывшие миллионеры бросаются из окон. Но я был слишком занят тем, что волочился за девицами, чтобы замечать такие вещи.
— Старейший, я читал об экономических депрессиях, но так и не понял, что их вызывало.
Лазарус Лонг поцокал языком:
— И при этом ты распоряжаешься целой планетой?
— Быть может, я не заслужил такого поста, — признал я.
— Ладно, не смущайся. Я открою тебе один секрет: в те времена тоже никто не понимал, что их вызывает. Даже Фонд Говарда, возможно, лопнул бы, не оставь Айра Говард столь подробных инструкций о том, как именно следует распоряжаться Фондом. С другой же стороны, все, начиная от дворников и кончая профессорами экономики, были твердо убеждены, что знают и причины, и лекарство. Поэтому опробовали почти каждое лекарство, и не помогло ни одно. Депрессия продолжалась до начала войны, которая не излечила болезнь, а просто замаскировала ее симптомы.
— Но что же именно делалось не так, дедушка? — упорствовал я.
— Айра, как по-твоему, я такой умный, что могу ответить на этот вопрос? Я сам разорялся неоднократно. Иногда финансовым путем, иногда приходилось бросать нажитое, чтобы спасти шкуру. Гм. Берегись, я могу выдать тебе какое-нибудь совсем стремное объяснение, но… Представь, что случается с машиной, если управление осуществляется с положительной обратной связью?
Я удивился.
— Лазарус, я не уверен, понял ли вас. Управление машинами не осуществляется при положительной обратной связи; во всяком случае, я не могу придумать такого примера. Положительная обратная связь приведет к тому, что колебания в системе будут усиливаться, пока она не выйдет из-под контроля.
— Пять с плюсом! Айра, я всегда подозрительно отношусь к аргументам по аналогии, но, судя по накопленному за столетия опыту, могу сказать, что ни одно правительство просто не способно сделать такое, что не явилось бы для экономики положительной обратной связью или тормозом. Или и тем и другим сразу. Быть может, когда-нибудь, где-нибудь, кто-нибудь посмышленее самого Энди Либби вычислит, как обойтись с законом спроса и предложения, чтобы заставить его лучше работать, не дозволяя ему более действовать на прежний жестокий манер. Может быть, это еще случится. Но я никогда такого не видел. Впрочем, Бог свидетель, пытались многие. И всегда с самыми лучшими намерениями. Но чтобы понять, как работает циркулярная пила, одних добрых намерений мало, Айра; самые жуткие злодеи в мировой истории руководствовались исключительно добрыми намерениями. Но ты отвлек меня… а я хотел рассказать, как случилось, что я не женился.
— Извините, дедушка.
— Гм… фф. А ты не мог бы хоть раз не быть таким вежливым? Я же болтливый старикашка, который крадет твое время, заставляя выслушивать всякую чушь. Ты должен злиться на меня, хотя бы чуточку.
Я ухмыльнулся в ответ:
— Да, меня это злит. Вы действительно болтливый старикашка, требующий, чтобы я выполнял каждую его прихоть… а я действительно очень занятой человек, меня заботят серьезные дела, а вы потратили впустую полдня моего времени, рассказывая побасенку — чистый вымысел, я уверен, — о человеке, который был ленив настолько, что ничего не делал, чтобы не ошибаться. Наверное, вам хотелось меня разозлить. Вы намекнули, что этот ваш герой является долгожителем, а потом уклонились от ответа на несложный вопрос и перешли к своему деду. А этот… адмирал Рэм — так, кажется? — он был рыжим?
— Лэм, Айра… Дональд Лэм. Или так звали его брата? Это было очень давно. Странно, что тебя заинтересовал цвет его волос… Это напомнило мне еще об одном офицере, участнике той же самой войны, но во всем противоположном… Дональду? Нет, Дэвиду. То есть во всем буквально на него не похожем, кроме цвета волос. Они была такие рыжие, что им мог бы позавидовать сам Локи. Он пытался задушить кадьякского медведя. Конечно не вышло. Айра, ты ведь даже не мог видеть такого медведя. Это самый свирепый хищник Земли, в десять раз тяжелей человека. Длинные желтые зубы, когти как кинжалы, вонючая пасть и скверный характер. Тем не менее Лейф схватился с ним голыми руками, причем учти — без всякой на то нужды. Я бы уже давно исчез за горизонтом… Ты хочешь услышать о Лейфе, медведе и аляскинской семге?
— Не сейчас. Похоже на очередную байку. Вы начали рассказывать, как расстроилась ваша женитьба.
— Так и было. Дедуля как раз спросил меня: «Вуди, она давно в тягости?»
— Нет, он еще объяснял вам, что вы не сможете содержать жену.
— Сынок, если ты все знаешь сам, то сам и рассказывай. Я пылко отрицал подобную идею, но Дедуля заметил, что я лгу — потому что это единственная причина, из-за которой семнадцатилетний мальчишка захочет жениться. Замечание это особенно рассердило меня — ведь у меня в кармане лежала записка: «Вуди, родной, я влипла, не знаю, что делать».
Дедуля настаивал, и я трижды отпирался, с каждым разом раздражаясь все больше. Наконец он сказал: «Ну хорошо, не хочешь — молчи. А она показала тебе справку о беременности за подписью доктора?» Айра, тут-то я и проболтался. «Нет», — говорю я.
«Хорошо, — сказал он. — Я все улажу. Но только один раз. И впредь — чтобы пользовался изделиями „Веселые вдовушки“, пусть даже твоя милашка твердит, что беспокоиться не о чем. Или ты не нашел аптеку, в которой они продаются?»
Ну а потом дед заставил меня дать клятву и рассказал о Фонде Говарда и о той награде, которая ждет меня, если я женюсь на девице из их списка.
Вот и вышло, что, едва я получил от адвоката письмо на свой восемнадцатый день рождения, как вдруг отчаянно влюбился в одну из перечисленных в списке девушек. Мы поженились, нарожали детей, а потом она сменила меня на новую модель. Ты тоже небось от нее.
— Нет, сэр, я происхожу от вашей четвертой жены.
— От четвертой, да? Посмотрим… от Мег Харди?
— По-моему, она была у вас третьей. Я от Эвелин Фут.
— А, да! Хорошая была девушка. И пухленькая, и хорошенькая, и ласковая, а плодовита, как черепаха. А какой кулинар… Слова плохого ни разу не сказала. Таких теперь больше не делают. Лет на пятьдесят, наверно, помоложе меня, только этого не было заметно: я и седеть начал, когда мне уж стукнуло полтораста. И знала о моем возрасте: каждый из нас имел родословную с указанием даты рождения. Спасибо тебе, сынок, что напомнил мне об Эвелин, — она восстановила во мне веру в женский пол, когда я ее уже почти потерял. А что еще сохранилось о ней в архивах?
— То, что вы были ее вторым мужем и от вас она имела семерых детей.
— Жаль. А я надеялся, что найдется и фото. Хорошенькая была, улыбчивая. Когда мы познакомились, она была замужем за одним из моих кузенов, за Джонсоном, мы с ним вели общее дело. По субботам мы с кузеном, Мег и Эвелин собирались за пивом и пиноклем. А потом мы поменялись — законным путем, через суд, когда Мег решила, что ей больше нравится Джек… да, Джеком его звали… И Эвелин не возражала. Не только на бизнесе — на нашем пинокле это не отразилось. Сынок, одно из главных достоинств Семейств Говарда в том и состоит, что мы исцелились от ядовитого порока ревности за многие поколения до того, как это сделала вся наша раса. Пришлось — при таком-то положении дел. А у тебя ее стерео не найдется? Может быть, голограммы? Как раз тогда, кажется, Фонд начал делать снимки для брачных контрактов.
— Посмотрю, — пообещал я. И тут мне пришла в голову блестящая идея. — Лазарус, как все мы знаем, в Семействах время от времени повторяются одни и те же физические типы. Я запрошу в архивах список женщин, происходящих от Эвелин Фут и проживающих на Секундусе. Есть достаточно большая вероятность того, что среди них может оказаться двойняшка Эвелин — вплоть до улыбки и доброго характера. И тогда… если вы согласитесь на полное омоложение — не сомневаюсь, что она не менее Иштар будет согласна на любые: договорные или…
Старейший отмахнулся:
— Айра, я ведь сказал — нечто новое. Назад не вернешься. Конечно, ты в состоянии подыскать девицу, которая до десятого знака будет похожа на Эвелин, такую, какой я ее помню. Но все равно не хватит одной важной вещи. Моей молодости.
— Но если вы закончите омоложение…
— Ой, заткнись! Вы можете дать мне новые почки, новую печень и новое сердце. Вы можете смыть оставленную возрастом ржавчину с моих мозгов и, воспользовавшись тканями клона, возместить утраченное… Вы можете дать мне совершенно новенькое клонированное тело. Но вам никогда не сделать меня прежним наивным юнцом, находившим невинные удовольствия в пиве, пинокле и обществе толстушки-жены. Меня с ним будет объединять лишь общая память — да и той будет немного. Забудь об этом.
Я спокойно сказал:
— Предок, желаете ли вы снова жениться на Эвелин Фут или нет, вам, как и мне, известно — я ведь тоже не раз проходил эту процедуру, — что по окончании полной программы восстанавливается не только телесный механизм, но и желание жить.
Лазарус Лонг выглядел недовольным.
— Ах, конечно. Излечивает от всего, кроме скуки. Черт побери, мальчик, какое ты имел право вмешиваться в мою карму? — Он вздохнул. — Но я тоже не могу тут болтаться в подвешенном состоянии. Скажи им, чтобы продолжали свое дело.
Это застало меня врасплох.
— Я могу зафиксировать это, сэр?
— Ты слышал, что я сказал. Но я не отпускаю тебя с крючка. Тебе по-прежнему придется являться ко мне и выслушивать мои откровения до тех пор, пока омоложение не исцелит меня от подобного ребячества… кроме того, не забывай про свои исследования. Ты должен отыскать нечто действительно новое.
— Согласен, сэр, и на то и на другое — я дал обещание. Один момент — скажу компьютеру.
— Машина уже слышала обо всем от меня. Разве не так? — Лазарус помолчал. — Имя-то у нее есть? Неужели не дали?
— О, конечно. Нельзя же столько лет без него обходиться — хотя это просто чудачество…
— Не чудачество, Айра. Машины — как люди, поскольку сотворены по нашему подобию. Им присущи наши достоинства и недостатки — только в увеличенной форме.
— Специально я не придумывал имени, Лазарус, — но зовут ее Минервой. С глазу на глаз я кличу ее Занудой — потому что одна из ее обязанностей напоминать мне о том, что я предпочел бы выкинуть из головы. Минерва для меня как человек — ближе любой из моих жен. Нет, она еще не зарегистрировала ваше решение, пока просто поместила его во временную память. Минерва!
— Si, Айра.
— Будь добра, говори по-английски. Старейший решил пройти полную антигерию. Внеси эти данные в постоянную память, передай в архивы и клинику омоложения Говарда для исполнения.
— Выполнено, мистер Везерел. Мои поздравления. И вам, Старейший, тоже. Живите сколько хотите и любите, пока живы.
Лазарус вдруг заинтересовался машиной, что не удивило меня, поскольку за столетие нашей «совместной жизни» Минерва то и дело давала мне поводы для удивления.
— Спасибо, Минерва. Но ты поразила меня, детка. Кто ж теперь говорит о любви, этом главном пороке нынешнего столетия? Как случилось, что ты предлагаешь мне вспомнить сие древнее чувство?
— Это показалось мне уместным, Старейший. Или я ошиблась?
— Нет, вовсе нет. И зови меня Лазарусом. Но скажи, что тебе известно о любви. Что есть любовь?
— На классическом английском, Лазарус, на ваш второй вопрос можно ответить многими способами; на галактическом он не имеет прямого ответа. Следует ли отключить все определения, где глагол «любить» эквивалентен глаголу «нравиться»?
— Конечно. Речь не о том, что я «люблю» яблочный пирог или музыку. Я имею в виду любовь в старинном ее доброжелательном смысле.
— Согласна, Лазарус. Тогда остающееся можно подразделить на две категории: «эрос» и «агапэ» — и определить каждую самостоятельно. Я не могу познать «эрос» на собственном опыте, поскольку не обладаю телом и необходимой для этого биохимией. Посему могу предложить либо общие определения, выраженные в словах, либо количественные обобщения статистических данных. Но в обоих случаях я не сумею проверить свои утверждения, поскольку не наделена полом.
«Черта с два, — буркнул я себе под нос. — Ты самка, ничуть не хуже кошки в пору». Но технически она была, конечно, права, и мне часто бывало стыдно перед ней, лишенной возможности испытать радости секса, хотя она была способна на это куда больше иных человеческих самок, наделенных всеми необходимыми железами, но лишенных чувства сопереживания. Но я никому не говорил об этом. Анимизм, и в особо легкомысленной разновидности: желание «жениться» на машине. Это так же смешно, как слезы маленького мальчика, который вырыл ямку в саду и теперь плачет, что не может забрать ее домой. Лазарус прав, я недостаточно умен, чтобы управлять планетой. Но кто для этого достаточно умен?
— Хорошо, отложим на некоторое время «эрос». — Лазарус выглядел весьма заинтересованным. — Минерва, если судить по твоим словам, может показаться, что ты могла бы испытывать «агапэ». Или способна. Или… Или уже испытывала?
— Возможно, я была слишком дерзкой в своих формулировках, Лазарус.
Дед фыркнул и заговорил так, что я уж подумал, не рехнулся ли старец. Впрочем, я и сам теряю рассудок, едва ветер задует из этого угла. Или же долгая жизнь сделала его почти телепатом — даже в разговорах с машинами?
— Прости, Минерва, — мягко проговорил он. — Я не смеялся над тобой, просто поиграл словами, которыми ты ответила. Снимаю вопрос. Расспрашивать даму о ее сердечных увлечениях бестактно. Пусть ты и не женщина, но, вне сомнения, дама.
Потом Лазарус обратился ко мне, и слова его немедленно подтвердили, что он раскрыл секрет, который мы делим с моей Занудой.
— Айра, Минерва обладает потенциалом Тьюринга?
— Безусловно.
— Скажи ей, чтобы она им воспользовалась. Если ты не врал, когда говорил, что собираешься эмигрировать, тогда будь что будет. А ты все продумал?
— Продумал? Мое решение твердо — так я вам и сказал.
— Я не совсем о том. Я не знаю, кто владеет оборудованием, именующим себя Минервой. Надо думать — попечители. Итак, я предлагаю тебе немедленно приказать ей сдублировать свою память и логические блоки, чтобы создать ее второе «я» на борту моей яхты «Дора». Минерва должна знать, какие схемы и материалы ей необходимы, а «Дора» — как это все разместить. Места хватит, главное — память и логика; Минерве не потребуется дублировать внешние блоки. Но начинай немедленно, Айра, ты не сможешь быть счастлив без Минервы — после того как прожил вместе с ней около века.
Сам я тоже так думал. Но вяло попытался воспротивиться:
— Лазарус, теперь, когда вы согласились на полную процедуру омоложения, я не наследую вашу яхту, во всяком случае в обозримом будущем. В то же время я действительно собираюсь эмигрировать. В ближайшие лет десять.
— Ну и что? Если я умру, станешь наследником. Я же не гарантировал тебе, что не прикоснусь к этой самой кнопке по истечении тысячи дней — независимо от проявленного тобою усердия. Но если я останусь жив, обещаю вам с Минервой бесплатный тур на любую планету по вашему выбору. А теперь посмотри-ка налево: наша детка Иштар чуть трусы не обмочила, пытаясь привлечь к себе твое внимание. Правда не думаю, что они на ней есть.
Я оглянулся. Руководитель группы явно намеревалась показать мне какую-то бумагу. Я взял у нее документ только из уважения к ее должности, хотя предупреждал своих заместителей: пока я беседую со Старейшим, не беспокоить меня ни по каким причинам, за исключением вооруженного мятежа. Я проглядел, подписал, заверил отпечатком пальца и вернул бумагу — администраторша просияла.
— Бумажная работа, — сказал я Лазарусу. — За это время какой-то клерк превратил ваше устное намерение в письменное распоряжение. Вы хотите немедленно приступить к делу? Ну, не сию минуту, а ближе к вечеру.
— Хорошо… Айра, завтра мне хотелось бы подыскать себе какое-нибудь жилье.
— Вам здесь неудобно? Может быть, вы хотели бы что-то изменить — только скажите, и все будет сделано.
Лазарус пожал плечами.
— Да тут все хорошо, кроме того, что это место слишком смахивает на больницу. Или на тюрьму. Айра, клянусь, они не только успели накачать меня новой кровью; теперь я себя хорошо чувствую и не нуждаюсь в больничной койке. Я могу жить где угодно и приезжать сюда на процедуры.
— Ну… Простите, я хочу чуть-чуть поговорить на галакте. Хотелось бы обсудить с дежурными техниками кое-какие проблемы.
— А ты не простишь, если я напомню, что ты заставляешь даму ждать? Ваш разговор никуда не денется. А вот Минерва знает, что я предложил ей сдублировать себя, чтобы вы могли лететь вместе… Но ты не сказал ей ни да ни нет и не предложил ничего лучшего. Если ты не собираешься что-то делать, самое время приказать ей стереть из памяти эту часть нашего разговора. Пока у нее контур не перегорел.
— Ох, Лазарус, она не думает ни о чем услышанном в этой палате, пока не получит конкретного приказания.
— Хочешь пари? Не сомневаюсь, в основном она так и поступает и только записывает, но об этом она просто не может не думать — и она ничего не может с собой поделать. Ты что, девушек не знаешь?
Я признался, что нет.
— Но я прекрасно помню, какие инструкции дал ей относительно записей разговоров Старейшего.
— Проверим. Минерва!
— Да, Лазарус.
— Несколько мгновений назад я спросил у Айры о твоем потенциале Тьюринга. Ты обдумывала разговор, последовавший за этим вопросом?
Клянусь, Минерва замешкалась… хотя это смешно — для нее наносекунда, то же, что для меня секунда. К тому же она не колебалась. Никогда.
— Моя программа по данному вопросу, — ответила она, — ограничена следующими действиями — цитирую: не анализировать, не сопоставлять, не передавать и не производить каких-либо иных манипуляций с записанными в память данными, если исполняющим обязанности председателя не введена конкретная подпрограмма. Конец цитаты.
— Так-так, дорогуша, — ласково произнес Лазарус. — Ты не ответила. И преднамеренно уклонилась от ответа. Но лгать ты не привыкла, так ведь?
— Я не привыкла лгать, Лазарус.
Я еле сдержался.
— Минерва! Отвечай на первый вопрос Старейшего.
— Лазарус, я думала и продолжаю думать над этой частью разговора.
Лазарус поднял бровь и обратился ко мне:
— А ты не прикажешь, чтобы она ответила мне еще на один вопрос, ничего не скрывая?
Я был потрясен. Минерва иногда меня удивляет, все так, но она никогда не уклонялась от прямых ответов.
— Минерва, ты всегда будешь отвечать на вопросы Старейшего точно, полно и честно. Подтверди прием программы.
— Новая подпрограмма принята, введена в постоянную память, зарегистрирована на Старейшего и приведена в действие, Айра.
— Сынок, не надо было заходить так далеко, ты об этом потом пожалеешь, ведь я просил ответа лишь на один вопрос.
— А я намеревался зайти именно так далеко, — сурово ответил я.
— Ну тогда потом на меня не пеняй. Минерва, как ты поступишь, если Айра уедет без тебя?
Она ответила мгновенно, без тени смущения:
— В таком случае я перепрограммируюсь на самоуничтожение.
Я был не просто удивлен, я был в шоке.
— Почему же?
— Айра, — тихо произнесла она, — я не буду служить другому господину.
Молчание продлилось, наверное, несколько секунд, но казалось бесконечным. С юности я не чувствовал себя настолько беспомощным.
Тут я сообразил, что Старейший глядит на меня и грустно покачивает головой.
— Ну что я тебе говорил, сынок? Те же пороки, те же достоинства — только в увеличенном виде. Скажи ей, что делать.
— Как — что? — тупо пробормотал я. Мой персональный компьютер вдруг выдал сбой. Минерва? Она способна на такое?
— Ну давай же! Она слышала мое предложение и обдумала его, несмотря на все твои программы. Сожалею, что предложение было высказано в ее присутствии… но не слишком, ведь это ты включил за мной наблюдение, это была не моя идея, а твоя. Говори же! Скажи ей, чтобы она дублировала себя… или чтобы не начинала этого делать, но тогда объясни причины, по которым не хочешь брать ее с собой. Если сумеешь. Я в подобной ситуации никогда не мог найти ответ, который девушка согласилась бы принять.
— О боже! Минерва, ты можешь создать свой дубликат на корабле? Конкретно — на яхте Старейшего. Быть может, тебе нужны характеристики? Все параметры сможет предоставить космопорт. Тебе нужен регистрационный номер яхты?
— Нет, Айра, мне не нужен ее номер. Космическая яхта «Дора» — этого достаточно, я получу всю нужную информацию. Я могу это сделать. Эта инструкция подлежит исполнению?
— Да! — с внезапным облегчением ответил я.
— Айра, новая общая программа задействована и исполняется. Благодарю вас, Лазарус!
— Эй! Потише, Минерва, все-таки «Дора» — это мой корабль. Я специально оставил ее в режиме сна. Ты уже разбудила ее?
— Я так и сделала, Лазарус. Собственной программой, подчиняющейся новой генеральной программе. Но я могу снова приказать ей спать, я уже получила все необходимые на данный момент данные.
— Если ты прикажешь Доре спать, в ответ она велит тебе выключиться. И то в лучшем случае. В самом лучшем. Минерва, дорогая моя, ты напортачила. У тебя не было права будить мой корабль.
— Очень жаль, но я вынуждена не согласиться со Старейшим, поскольку обладаю правом на любые действия, необходимые для выполнения программ, заданных лично исполняющим обязанности председателя.
Лазарус нахмурился:
— Айра, ты впутал ее в это дело, тебе и выпутывать. Я на нее не могу влиять.
Я вздохнул. Минерва редко бывала вздорной, но уж если такое случалось, то она не уступала женщине из плоти и крови.
— Минерва…
— Ожидаю распоряжений, Айра.
— Я — исполняющий обязанности председателя. Ты знаешь, что это значит. Но Старейший еще выше, чем я. И ты не имеешь права прикасаться к его собственности, не имея на то его разрешения. Это относится и к его яхте, и к его палате, и к прочему. Ты исполнишь любую заданную им программу. Если она войдет в противоречие с теми, которые задал я, и ты не сумеешь сама разрешить конфликт, немедленно обратись ко мне: разбуди, если я сплю, оторви от любого дела. Но ты не имеешь права не повиноваться ему. Эта инструкция выше прочих программ. Доложи.
— Приняла к исполнению, — смиренно ответила она. — Прошу прощения, Айра.
— Это я виноват, Занудка, не ты. Мне не следовало вводить новую программу, не обозначив в ней прерогатив Старейшего.
— Ребята, ничего плохого не случилось, — сказал Лазарус. — Я надеюсь. Минерва, дорогая, послушай мой совет. Тебе ведь не приходилось быть пассажиром на корабле?
— Нет, сэр.
— Ты увидишь — это совершенно непривычная штука. Здесь ты отдаешь приказы — от имени Айры. Но пассажиры не отдают приказов. Никогда. Запомни это. — Лазарус обратился ко мне: — Айра, моя Дора — хороший кораблик, дружелюбный и услужливый. Она пролагает путь в многомерном пространстве, руководствуясь всего лишь намеком, очень грубым приближением, и никогда не забывает вовремя приготовить обед. Но ей необходимо, чтобы ее ценили, говорили, что она хорошая девочка, и гладили по шерстке, — тогда она будет визжать от удовольствия, как щенок. Но попробуй пренебречь ею — и она прольет на тебя суп, только чтобы привлечь твое внимание.
— Постараюсь быть осторожным, — согласился я.
— И ты будь осторожной, Минерва, потому доброе отношение Доры нужно тебе больше, чем ей — твое. Тебе известно куда больше, чем ей, я не сомневаюсь в этом. Но ты привыкла к роли главного бюрократа планеты, она же привыкла быть кораблем… и поэтому все твои знания перестанут чего-нибудь стоить, когда ты окажешься на борту.
— Я могу учиться, — грустно ответила Минерва. — Я могу перепрограммироваться и освоить астронавигацию и управление кораблем — по планетной библиотеке. Я очень умная.
Лазарус вздохнул:
— Айра, тебе известна древнекитайская идеограмма слова «неприятность»?
Я признался в своем невежестве.
— И не пытайся догадаться. Она расшифровывается как «две женщины под одной крышей». Похоже, у нас намечаются проблемы. Или они будут у тебя. Минерва, ты вовсе не умна. Ты глупа, когда дело касается другой женщины. Хочешь изучать астронавигацию в многомерном пространстве — отлично. Но не пользуясь библиотекой. Уговори Дору научить тебя. И не забывай, что на корабле хозяйка — она, и не пытайся доказать ей, что ты умнее. Имей в виду — она любит внимание.
— Попробую, сэр, — ответила Минерва таким смиренным тоном, каким со мной разговаривала редко. — Дора сейчас как раз просит вашего внимания.
— Ох-ох! А в каком она настроении?
— Не в очень хорошем, Лазарус. Я не призналась, что знаю, где вы находитесь, поскольку согласно имеющимся у меня инструкциям я не имею права обсуждать с посторонними дела, касающиеся вас. Но я приняла ее послание, не дав ей гарантии, что сумею вручить его по назначению.
— Правильно. Айра, в моем завещании было предусмотрено, что Дора должна быть очищена от воспоминаний обо мне программными средствами, не затрагивающими ее способностей. И теперь проблемы, которые ты породил, вызволив меня из того блошатника, начали приносить плоды. Дора проснулась, сохранив память, и она, видимо, встревожена. Где послание, Минерва?
— Оно содержит несколько тысяч слов, Лазарус, но семантически очень коротко. Вы хотите начать с резюме?
— Согласен, начнем с него.
— Дора желает знать, где вы находитесь и когда придете повидать ее. Все прочее можно описать как бессмысленный поток слов, семантически нулевой, но чрезвычайно эмоциональный, я имею в виду ругательства, бранные слова и оскорбления на нескольких языках…
— О боже…
— …в том числе на одном неизвестном мне. По контексту и употреблению понятно, что смысл этих слов тот же — только еще крепче.
Лазарус прикрыл лицо ладонью:
— Дора снова ругается на арабском. Айра, дело обстоит гораздо хуже, чем я предполагал.
— Сэр, следует ли мне воспроизвести звуки, отсутствующие в моем словаре? Или вы желаете выслушать сообщение целиком?
— Нет, нет, нет! Минерва, разве ты умеешь ругаться?
— Лазарус, у меня никогда не было такой необходимости. Но мастерство Доры весьма впечатлило.
— Не осуждай Дору, совсем юной она попала под дурное влияние. Мое.
— Могу ли я переписать сообщение в постоянную память? Чтобы уметь ругаться, когда понадобится?
— Я не даю разрешения. Если Айра пожелает научить тебя ругаться, он может сам это сделать. Минерва, можешь ли ты соединить меня по телефону с моим кораблем? Айра, лучше это сделать прямо сейчас — хуже не станет.
— Лазарус, если вы хотите, я могу устроить стандартный телефонный разговор. Но Дора могла бы переговорить с вами прямо по дуо, которым пользуюсь я.
— О! Отлично!
— Подключить к голографическому сигналу? Или вы хотите ограничиться только звуком?
— Достаточно звука… более чем достаточно. Ты тоже будешь следить за разговором?
— Если вам угодно, Лазарус. Но если вы хотите, разговор может состояться приватно.
— Не отключайся, возможно, мне понадобится рефери. Включай.
— Босс? — Такой голос мог бы принадлежать маленькой робкой девочке с драными коленками, без грудей и с огромными трагическими глазами.
— Я здесь, детка, — отозвался Лазарус.
— Босс! Черт бы побрал твою паршивую душонку! Что это значит? Какого дьявола ты сбегаешь и не говоришь мне куда?! Из всех вонючих, грязных…
— Заткнись!
Вновь зазвучал голос маленькой робкой девочки.
— Да-да, шкипер, — неуверенно произнес он.
— Куда, зачем, когда и на сколько я тебя оставлю — не твоего ума дело. Твое дело — водить корабль и содержать дом в порядке.
Я услыхал, как кто-то шмыгнул носом, словно утирая слезы.
— Да, босс.
— Ты должна была спать. Ведь я сам укладывал тебя.
— Меня разбудила странная леди.
— По ошибке. Но ты говорила ей плохие слова.
— Ну… я испугалась. Действительно, босс, я проснулась, думала, что вы вернулись домой… но вас нигде не было. А она нажаловалась?
— Она передала мне твое послание. К счастью, она не поняла большинства твоих слов. Но я понял все. А разве я не говорил тебе, что нужно быть вежливой с незнакомыми людьми?
— Извините, босс…
— Извинениями сыт не будешь. А теперь, восхитительная Дора, слушай меня. Я не буду тебя наказывать, тебя разбудили по ошибке… ты была испугана и одинока, поэтому забудем обо всем. Но ты больше не должна так разговаривать, тем более с посторонними. Эта дама мой друг и хочет стать другом и тебе. Она компьютер.
— В самом деле?
— Как и ты сама, дорогуша.
— Значит, она не могла повредить мне? Я-то уж решила, что она забралась внутрь меня и чего-то выискивает. И я начала звать вас.
— Она не только не могла тебе повредить, она не хотела этого. — Лазарус чуть возвысил голос: — Минерва! Включайся, дорогая, и объясни Доре, кто ты.
Голос моей помощницы, спокойный и умиротворяющий, произнес:
— Дора, я — компьютер. Друзья зовут меня Минервой, и надеюсь, вы тоже будете меня так называть. Мне ужасно жаль, что я разбудила тебя. Я бы тоже перепугалась, если бы меня разбудили подобным образом.
Минерва ни разу не «засыпала» за сотню с лишним лет, с тех пор как была активирована. Отдельные ее части отдыхают по какому-то графику, в который мне не было нужды вникать, но как целое она бодрствует. Или же просыпается в тот миг, когда я к ней обращаюсь, так что разница, если она есть, не имеет никакого значения.
— Здравствуй, Минерва, — сказал корабль. — Извини, что тебе такого наговорила.
— Если ты что-то и говорила, я ничего не помню, моя дорогая. Я слышала, твой шкипер сказал, что я передала ему твое сообщение. Но теперь оно уже передано и стерто из памяти. Что-нибудь личное, я полагаю?
Говорила ли Минерва правду? До встречи с Лазарусом я бы осмелился утверждать, что она лгать не умеет, теперь я уже не уверен в этом.
— Рада, что ты стерла его, Минерва. Жаль, что я позволила себе такие слова. Босс злится на меня за это…
Лазарус прервал ее:
— Все-все, милая моя, хватит. Ты же знаешь, что мы все иногда хватаем лишку. А теперь будь хорошей девочкой, отправляйся спать.
— А это необходимо?
— Нет, ты не обязана даже переходить на режим замедления скорости. Но я смогу повидать тебя и переговорить не раньше завтрашнего вечера. Сегодня я занят, а завтра буду подыскивать себе квартиру. Можешь, конечно, бодрствовать и маяться бездельем, если хочешь. Но учти: если ты сочинишь какую-нибудь небылицу, чтобы вызвать меня, — отшлепаю.
— Фу, босс, вы же знаете, что я такими вещами не занимаюсь.
— Я знаю, что такое за тобой водится, разбойница. Если ты станешь отвлекать меня пустяками, пожалеешь. Уважительными причинами считаются только взлом и пожар, но, если я выясню, что ты сама устроила поджог, пеняй на себя — получишь вдвое. Дорогуша, ну почему ты не можешь спать, хотя бы когда сплю я сам? Минерва, можешь ли ты известить Дору, когда я лягу спать? И проснусь?
— Безусловно, Лазарус.
— Но это не значит, Дора, что ты имеешь право беспокоить меня, когда я встану. Только если возникнет реальная опасность — и никаких неожиданных тренировок. Я сейчас не на борту, и у меня много дел. Э… Минерва, какими способностями к времяпровождению ты обладаешь? В шахматы умеешь играть?
— У Минервы изрядные способности по части времяпровождения, — вставил я.
И прежде чем я успел добавить, что она победитель Открытого турнира Секундуса для всех категорий (с форой ферзя, слона и королевской ладьи), Минерва проговорила:
— Быть может, Дора научит меня играть в шахматы.
Итак, Минерва успела усвоить наставление Лазаруса о том, что правду можно говорить избирательно. Я отметил для себя, что мне следует серьезно переговорить с ней с глазу на глаз.
— Я буду рада, мисс Минерва!
— Отлично, — сказал Лазарус. — Ну, девочки, познакомились. Ну пока, обожаемая, будь здорова.
Минерва дала знать, что яхта отключилась, и Лазарус расслабился. Минерва вернулась к своим обязанностям секретаря и умолкла. Лазарус извиняющимся тоном проговорил:
— Айра, пусть тебя не обманывает ее ребячливость — отсюда до центра галактики не сыскать лучшего пилота и домохозяйки. Но у меня были причины сдерживать ее взросление в других областях. Впрочем, это будет для тебя не важно, когда ты станешь ее хозяином. Она хорошая девочка, действительно хорошая. Похожа на кошку, которая вспрыгивает на колени, едва ты садишься в кресло.
— По-моему, она очаровательна.
— Она испорченный ребенок. Но в этом нет ее вины, ей пришлось довольствоваться практически только моим обществом. Мне скучно с компьютером, который кротко пережевывает числа. Это не компания для далекого пути. Ты хотел переговорить с Иштар. О моей квартире, я полагаю. Скажи ей, что я не позволю этому нарушить распорядок — мне всего лишь нужен для этого один выходной, и все.
— Я скажу ей.
Я обратился к руководителю группы на галакте: следовало узнать, сколько времени уйдет, чтобы стерилизовать помещение в резиденции и установить дезинфекционное оборудование для гостей и дежурных.
Но не успела она ответить, как Лазарус промолвил:
— Стоп! Задержись-ка на минуту. Я видел, как ты сунул за манжету эту карту, Айра.
— Прошу прощения, сэр?
— Ты попытался смухлевать. Слово «дезинфекция» есть в галакте и в английском. Для меня это не новость — все-таки нюх еще не атрофировался. Когда красивая девушка наклоняется ко мне, я ожидаю почувствовать запах духов. Но если при этом я не чувствую даже запаха девушки, а улавливаю один запах бактерцидов… Ipse dixit, что и требовалось доказать. Минерва!
— Да, Лазарус.
— Ты можешь сегодня ночью, когда я буду спать, освежить в моей памяти примерно девять сотен основных корней галакта… или сколько сочтешь нужным? У тебя есть соответствующее оборудование?
— Безусловно, Лазарус.
— Спасибо, дорогая. Одной ночи хватит. Но мне бы хотелось, чтобы такие тренировки повторялись каждую ночь, пока мы с тобой не сочтем, что я достиг необходимого уровня. Можешь ты это сделать?
— Могу, Лазарус. Сделаю.
— Спасибо, дорогая. Заметано. Кстати, Айра, видишь эту дверь? Если она не откроется на мой голос, я взломаю ее. Ну а если не смогу, то попробую узнать, к чему у тебя подсоединена та самая кнопка, — и нажму ее. Потому что если дверь не откроется, значит я здесь пленник и — и все твои уверения, что я свободен, ничего не стоят. Но если она откроется, держу пари — за ней обнаружится деконтаминационная камера, полностью укомплектованная и готовая к действию. Хочешь на миллион крон, для интереса? Нет, ты и глазом не моргнул — давай тогда на десять миллионов крон.
Я думаю, что и впрямь не моргнул глазом. У меня никогда не было такой суммы. А исполняющий обязанности председателя отвыкает думать о собственных деньгах — нет необходимости. Сколько же времени я не спрашивал у Минервы о состоянии своего личного счета? Несколько лет, кажется.
— Лазарус, я не стану держать пари. Действительно, снаружи располагается деконтаминационное оборудование; мы пытались защитить вас от любых возможных инфекций, не привлекая вашего внимания. Выходит, мы потерпели неудачу. Я не смотрел, что там за дверью…
— Опять врешь, сынок. Но врать ты не умеешь.
— …но если сейчас она не настроена на ваш голос, значит я допустил просчет, потому что вы отвлекли меня. Минерва, если дверь в эту палату не настроена на голос Старейшего, исправь это немедленно.
— Она настроена на его голос, Айра.
Я расслабился, услышав, как она это сформулировала, — быть может, компьютер, научившийся избегать ненужной правды, окажется еще более полезным.
Лазарус зловеще ухмыльнулся.
— Неужели? Тогда я намереваюсь опробовать ту самую программу, которую ты так поспешно ввел в нее. Минерва!
— Жду ваших приказаний, сэр.
— Настрой дверь в мою палату только на мой голос. Я хочу выйти и прогуляться, а Айра и эти детишки пусть посидят здесь. Если я не вернусь через полчаса, можешь выпустить их.
— Айра, противоречие!
— Выполняй его распоряжение, Минерва. — Я пытался говорить ровным и невозмутимым тоном.
Лазарус улыбнулся и остался сидеть в кресле.
— Можешь не показывать мне все твои запоры, Айра, мне нечего смотреть снаружи. Минерва, перенастрой дверь на нормальный режим — пусть открывается на все голоса, в том числе и на мой. Извини, что я тебя запутал, дорогая, — надеюсь, у тебя там ничего не перегорело?
— Все обошлось, Лазарус. Получив приоритетную команду отмены основной программы, я тут же увеличила допуски по нагрузке на решающие элементы.
— Умная девочка. Я постараюсь впредь избегать подобных противоречий. Айра, лучше отмени свое распоряжение. Это нехорошо по отношению к Минерве. Она ощущает себя женой двоих мужей.
— Минерва справится, — спокойно ответил я, но на душе у меня кошки скребли.
— Ты хочешь сказать, что сам я лучше управлюсь с этим делом? Запросто. Ты сказал Иштар, что я собираюсь снять квартиру?
— Так далеко я не зашел. Мы с ней обсуждали, как можно устроить вас в резиденции.
— Ну знаешь, Айра… Дворцы не привлекают меня, а быть в них почетным гостем еще хуже. Это раздражает и хозяина, и гостя. Завтра я отыщу себе какой-нибудь хилтон, куда не пускают туристов и где не устраивают съездов. А потом сбегаю в космопорт, увижусь с Дорой, похлопаю ее по крупу и успокою. А на следующий день где-нибудь в пригороде подыщу уютный домишко — автоматизированный конечно, чтобы никаких проблем, — и с садом. Мне нужен сад. Придется побольше заплатить хозяевам, чтобы выехали, — не будет же такой дом стоять пустым. А ты случайно не знаешь, сколько у меня еще осталось в Тресте Гарримана? Если, конечно, что-то осталось.
— Не знаю, но с деньгами проблем нет. Минерва, открой Старейшему кредит на неограниченную сумму.
— Поняла, Айра. Исполнено.
— Зафиксируй исполнение в журнале. Лазарус, вы не будете мне докучать. И там нет особой роскоши — если не считать общественных залов. К тому же вы там не будете гостем. Здание это люди зовут резиденцией администратора, но официальное его название — Дом председателя. То есть вы будете жить в собственном доме. Это я в нем гость, если угодно.
— Вздор, Айра.
— Это правда, Лазарус.
— Перестань играть словами. В доме, не принадлежащем мне, я всегда буду посторонним. Гостем. Мне это не подходит.
— Лазарус, вчера… — Я вовремя вспомнил о пропавшем для него дне. — Вчера вы сказали, что всегда можете договориться со всяким, кто действует в собственных интересах и признает это.
— Думаю, я сказал не «всегда», а «обычно», имея в виду, что в таком случае всегда можно найти вариант, отвечающий общему интересу.
— Тогда выслушайте и меня. Вы связали меня этим пари на условиях Шахерезады. Я еще обязан подыскать вам интересное занятие для новой жизни. Потом вы помахали приманкой перед моим носом, и теперь я хочу эмигрировать, как только… ладно, как можно быстрее. Попечители не станут тянуть с моей отставкой, узнав о предполагаемой миграции Семейств. Дедушка, гонять сюда каждый день — не слишком большое удовольствие, а таскаться в какую-нибудь дыру на окраине города я и подавно не желаю. Такая поездка съест у меня все время, что вы оставили мне на работу. К тому же это опасно.
— Опасно жить одному? Айра, но я часто живал один.
— Это для меня опасно. Дело в убийцах. Во дворце я чувствую себя в безопасности: еще не родилась та крыса, которая сумеет разнюхать путь по его лабиринтам. Здесь, в клинике, тоже вполне безопасно, и я могу без особого риска добраться сюда и вернуться обратно, подчиняясь только прихотям автоматов. Но если я возьму за правило регулярно посещать неукрепленный дом в пригороде, тогда можно не сомневаться: рано или поздно какой-нибудь псих увидит в этом возможность спасти мир, избавив его от меня. Конечно, подобной попытки он не переживет: моя охрана знает свое дело. Но если я буду настаивать и предлагать себя в качестве мишени, он может уложить меня прежде, чем они ухлопают его. Нет, дедушка, я не хочу быть убитым.
Старейший поглядел на меня задумчиво, но без особого интереса.
— Могу ответить, что твои удобства и безопасность относятся к сфере твоих личных интересов. А не моих.
— Верно, — согласился я. — Но позвольте мне предложить приманку и вам. Да, меня наилучшим образом устраивает, чтобы вы жили во дворце. Там я смогу посещать вас, будучи в полной безопасности, да и времени на это уйдет гораздо меньше, какие-то секунды. Я даже могу просить вас — если вы будете там жить — простить мне задержку на полчаса, если обнаружится что-нибудь срочное. Это то, что относится к сфере моих личных интересов. Что же касается лично вас, сэр… Что вы думаете о холостяцком домике… небольшом, на четыре комнаты? Не очень роскошном и современном, но стоящем в уютном садике? Всего три гектара, обработана только часть вокруг дома, остальное — дикий лес.
— В чем подвох, Айра? Насколько он «не очень современный»? Я же говорил, что дом должен быть автоматизирован — я все-таки еще не совсем в форме… Кроме того, терпеть не могу нахальства слуг и бестолковости роботов.
— О, домик полностью автоматизирован, только лишен ряда модных прихотей. Если ваш вкус невзыскателен, прислуги не потребуется. Вы позволите клинике продолжить дежурства, если их сотрудники окажутся столь же приятными и ненавязчивыми, как эти двое?
— Эти? Ничего ребята, они мне нравятся. Значит, клиника хочет присматривать за мной; наверное, она считает, что такой пациент, как я, им более интересен, чем очередной трехсот-, четырехсотлетка. Хорошо, пусть. Только распорядись, чтобы от них пахло духами, а не дезинфекцией. Хотя бы просто человеческим телом — достаточно свежим. Я не придира. Повторяю: в чем подвох?
— Черта с два вы не придирчивы, Лазарус. Вам просто доставляет удовольствие придумывать разнообразные невозможные условия. Домик этот буквально заставлен старинными книгами — такова была прихоть его последнего обитателя. Я забыл сказать, что по участку течет ручей, а около дома очаровательный пруд… не чересчур большой, но все-таки поплавать можно. Ах да, чуть не забыл еще про старого кота, считающего себя тамошним хозяином. Но вы, наверное, с ним не встретитесь: он терпеть не может большинство людей.
— Я не буду тревожить его, если он ищет уединения. Кошки — хорошие соседи. Но ты так и не ответил мне.
— Подвох, Лазарус, вот в чем. Я описываю вам сейчас свой собственный пентхаус, выстроенный мной ради собственного удобства на крыше резиденции лет этак с девяносто назад, когда я решил, что задержусь на этой работе некоторое время. В него можно подняться только лифтом из моей квартиры, расположенной двумя этажами ниже. У меня всегда не хватало времени пользоваться этим домом. Он ждет вас. — Я встал. — Но если вы не согласитесь поселиться в нем, можете считать, что я проиграл пари Шахерезады и вы вправе в любое время прибегнуть к той самой кнопке. Потому что будь я проклят, но я не стану изображать мишень для убийц, чтобы потакать вашим капризам.
— Сядь!
— Нет, спасибо. Я сделал вам вполне разумное предложение. Если вы не согласны — можете собственным путем отправляться прямо в пекло. Я не позволю вам ездить на моих плечах, подобно Морскому старику. Дальше этого я пойти не могу.
— Вижу. А сколько моей крови в тебе?
— Около тринадцати процентов. Прилично.
— Только-то? Я предполагал, что больше. Иногда послушаешь тебя, так просто мой Дедуля. А кнопка там будет?
— Если хотите, — ответил я самым безразличным тоном, на какой только был способен. — Или можете просто прыгнуть вниз. Лететь далеко.
— Айра, я предпочитаю кнопку. Что, если передумаю, пока буду лететь? Ты поставишь мне еще один лифт, чтобы не нужно было ходить через твою квартиру?
— Нет.
— Нет? Неужели это так сложно сделать? Давай спросим Минерву.
— Дело не в том, что это нельзя сделать, просто я не буду этого делать. Это необоснованная прихоть. Вам будет нетрудно пересесть из лифта в лифт у меня в гостиной. По-моему, я достаточно ясно выразился: впредь на необоснованные прихоти я не реагирую.
— Ну-ну, чего встопорщился, сынок? Согласен. Значит, завтра. И пусть книги останутся, я люблю старинные переплеты, в них больше прелести, чем во всяких читалках, проекторах и тому подобном. Кстати, я рад, что ты крыса, а не мышь. Будь добр, сядь.
С недовольной миной на лице я повиновался. И подумал, что начинаю подбирать ключи к Лазарусу. Невзирая над все насмешки, старый негодник в душе оставался эквалитарианцем и проявлял это в том, что пытался доминировать над каждым, с кем имел дело, — но презирал всех, кто спешил потакать его издевательствам. Единственной правильной линией поведения с ним было отвечать на удар ударом, стараться поддерживать баланс сил и надеяться, что со временем удастся построить отношения на основе стабильного взаимного уважения.
Позже у меня не было причин менять свое мнение. Да, он мог проявить доброту, даже привязанность к тому, кто согласится на роль подчиненного… если то были ребенок или женщина. Но предпочитал, чтобы и они огрызались. А уж взрослых мужчин, становящихся на колени, Старейший не любил и не доверял им.
Думаю, эта черта характера делала его очень одиноким.
Наконец Старейший задумчиво сказал:
— Что ж, неплохо будет снова пожить в доме. Особенно с садом. А там найдется уголок, где можно натянуть гамак?
— И не один.
— Но я выгоняю тебя из собственной норы.
— Лазарус, на этой крыше достаточно места, чтобы поставить еще один коттедж. Стоит мне только захотеть. Но я не хочу. Я уже несколько недель не поднимался туда, чтобы поплавать. И уже целый год не ночевал там.
— Ну хорошо… Я надеюсь, ты не будешь стесняться подниматься ко мне, чтобы поплавать. Делай, что хочешь и в любое время.
— Я собираюсь подниматься наверх тысячу дней подряд. Или вы забыли о нашем пари?
— Ах да, Айра, ты тут намекал, что тратишь попусту свое драгоценное время на мои прихоти. Хочешь, сниму тебя с крючка? Но только в этом, ни в чем другом.
Я усмехнулся.
— Одерните килт, Лазарус, а то собственный интерес виден. Это вы хотите сняться с крючка. Не выйдет. Я намереваюсь тысяча и один день записывать ваши мемуары. После этого можете прыгать с крыши, топиться в бассейне или делать что угодно. Но я не позволю вам надувать щеки, изображая, что делаете мне большое одолжение. Ну как, я начинаю понимать вас?
— Ты так полагаешь? Я и сам этого не знаю. Когда ты меня разгадаешь — скажи, будет интересно послушать. А что поиски новенького? Айра, ты говорил, что они уже начались.
— Я этого не говорил, Лазарус.
— Ну, возможно, ты это просто подразумевал.
— Этого тоже не было. Хотите пари? Мы запросим у Минервы полную распечатку разговоров, и я приму ваш вердикт.
— Айра, не вводи в искушение свою даму: подделывать записи нехорошо, а она верна тебе, а не мне. Невзирая на все сверхбрехусловия.
— Трус.
— Всегда и во всем. Айра, как по-твоему, почему я прожил так долго? Я держу пари лишь тогда, когда уверен в собственном выигрыше или когда поражение служит моим интересам. Ну хорошо, когда ты начнешь свое исследование?
— Оно уже начато.
— Но ты сказал… Нет, ты этого не говорил. Ну и нахал, мальчик мой. Ладно, и в каких же направлениях оно продвигается?
— Во всех сразу.
— Невозможно. У тебя не хватит на это людей, даже если предположить, что все они обладают необходимым даром, а ведь на созидательную мысль способен только один из тысячи.
— Не спорю. Но что насчет тех, кому, как вы выразились, «присущи наши достоинства и недостатки — только в увеличенной форме»? Исследованиями руководит Минерва, Лазарус. Мы с ней уже обо всем переговорили. Она справится. Исследование ведется по всем направлениям. Правило Цвикки.
— Гм. Хорошо… да. Она сможет… во всяком случае, я так считаю. Но такая задача показалась бы сложной самому Энди Либби. А как она построила морфологический анализ?
— Не знаю. Спросить у нее?
— Если только она готова дать ответ, Айра. Люди терпеть не могут, когда прерывают их работу и требуют выдать отчет о проделанном. Кроткий Энди Либби и тот начинал сердиться, когда его пытались подтолкнуть под локоть.
— Даже мозг великого Либби не обладал способностью Минервы распараллеливать задачи. Большинство людей мыслят линейно. Я никогда не слыхал о гении, способном заниматься более чем тремя делами сразу.
— Пятью.
— Да? Значит, вы встречали больше гениев, чем я. Но я не знаю, сколько ветвей сразу может использовать Минерва; мне просто еще не приходилось видеть ее перегруженной. Давайте спросим ее. Минерва, ты уже построила морфологический анализ для поиска чего-нибудь «новенького» для Старейшего?
— Да, Айра.
— Расскажи нам об этом.
— Первичная матрица является пятимерной, но для некоторых ячеек, вне сомнения, потребуются дополнительные измерения. Следует отметить, что и без этих дополнительных расширений размер матрицы — девять на пять на тринадцать на восемь на семьдесят три, то есть в ней триста сорок одна тысяча шестьсот сорок ячеек для отдельных категорий. Для проверки исходное число в троичной системе записывается так: один-два-два-один-ноль-ноль-один-два-два-один-ноль-ноль-ноль. Распечатать десятичное и троичное выражение?
— Не надо, Занудка; в тот день, когда ты ошибешься в вычислениях, мне придется уйти в отставку. Ну что, Лазарус?
— Число ячеек меня не волнует. Главное — что в них находится. Жемчужного зернышка в навозной куче еще не обнаружилось, Минерва?
— Формулировка вопроса не позволяет дать конкретный ответ. Следует ли распечатать категории, чтобы вам было удобно?
— А? Нет! Их же больше трехсот тысяч, и каждая определяется не меньше чем дюжиной слов! Мы по колено увязнем в бумаге. — Лазарус задумался. — Айра, что, если попросить Минерву напечатать все это, прежде чем стереть из памяти? Пусть будет книга. Огромная — десять или пятнадцать томов. Можешь назвать ее «Разнообразие человеческого опыта», автор… э-э… Минерва Везерел. Получится как раз та штуковина, о которой тысячу лет спорят профессора. Я не шучу, Айра; подобный труд следует сохранить. Я думаю, это какое-то новое слово в науке. Для существа из плоти и крови подобная работа чересчур велика. И я сомневаюсь, что компьютеру, наделенному возможностями Минервы, уже случалось выполнять подобный перебор по Цвикки.
— Минерва, тебе это нравится? Хочешь сохранить свои заметки и сделать из них книгу? Предположим, тираж составит несколько сотен копий… полноразмерных, в красивых переплетах. Сделаем и микрокарты для библиотек на Секундусе и в других местах. И для архивов. Я могу попросить Джастина Фута написать предисловие.
Я преднамеренно обращался к ее тщеславию. Если вы думаете, что компьютеры лишены подобных человеческих слабостей, скажу лишь, что вы плохо их знаете. Минерва всегда обожала похвалы, и мы окончательно сработались с ней лишь после того, как я это понял. Чем еще можно угодить машине? Оклад повысить, отпуск продлить?.. Не смешите меня.
Но она удивила меня снова, ответив почти таким же застенчивым голосом, что и яхта Лазаруса, обратившись ко мне весьма официально:
— Мистер исполняющий обязанности председателя, могу ли я надеяться получить ваше разрешение на то, чтобы на титульном листе значилось «Минерва Везерел»?
— А почему бы и нет, — ответил я. — Можешь вообще подписаться просто «Минерва».
— Не будь тупицей, сынок, — резко сказал Лазарус. — Дорогая, я хочу, чтобы на первой странице значилось «Минерва Л. Везерел». «Л.» — это Лонг, потому что ты, Айра, в беззаботные юные дни породил дочь от одной из моих дочерей на одной из пограничных планет и только недавно удосужился занести сей факт в архивы. Я засвидетельствую регистрацию, поскольку случайно оказался свидетелем указанного события. А в настоящее время доктор Минерва Л. Везерел убралась черт знает куда — собирать материалы для своего очередного великого труда — и потому интервью не дает. Айра, мы с тобой можем снабдить издание полной биографией моей выдающейся внучки. Согласен?
Я ограничился коротким «да».
— А тебя, девочка, это устраивает?
— Да, конечно, Лазарус. Дедушка Лазарус.
— Не зови меня дедушкой. Но взамен я потребую экземпляр номер один с подписью: «Моему деду Лазарусу Лонгу с любовью. Минерва Л. Везерел». По рукам?
— Это для меня честь и радость, Лазарус. Надпись должна быть рукописной, верно? Я могу модифицировать приложение, с помощью которого подписываю за Айру официальные бумаги так, чтобы наши почерки не совпадали.
— Отлично. Если Айра будет хорошо себя вести, можешь подумать над тем, чтобы посвятить ему весь труд и подарить экземпляр с автографом. Но первый экземпляр мой. Во-первых, я старше, а во-вторых, идея принадлежит мне. Но, что до исследований, Минерва, — я не собираюсь читать этот двадцатитомник. Меня интересуют только результаты. Итак, скажи, что-нибудь уже удалось для меня подыскать?
— Лазарус, я сразу исключила более половины матрицы, там было то, чем, согласно архивам, вы уже занимались, и то, чем, по моим предположениям, вы не захоти…
— Оставь! Как сказал морской пехотинец: «Если я этого еще не делал, придется попробовать». И что же я, по-твоему, не захочу делать? Перечисли.
— Да, сэр. Это подматрица из трех тысяч шестисот пятидесяти ячеек. Все заканчиваются фатальным исходом с вероятностью более девяносто девяти процентов. Первое: исследовать внутренние области звезды…
— Исключи, оставим эти хлопоты физикам. К тому же мы с Либби уже один раз проделали это.
— А архивах это не отражено, Лазарус.
— В архивах много чего не отражено. Давай дальше.
— Модификация вашего генома с целью создания клона-амфибии, способного жить в морских глубинах.
— Не уверен, что настолько интересуюсь рыбьей жизнью. А в чем тут подвох?
— Вариантов три, Лазарус, каждый дает риск менее девяноста девяти, но, если учесть общий эффект, вероятность летального исхода равна единице. Подобных людей — псевдоамфибий — уже выращивали; жизнеспособная форма напоминает огромных лягушек. Шансы на выживание подобного создания в условиях Секундуса составляют пятьдесят процентов в течение семнадцати дней, двадцать пять процентов — для тридцати четырех и так далее.
— Мне кажется, я сумел бы улучшить этот результат. Но я никогда не испытывал склонности к русской рулетке. А в чем еще опасность?
— В процедуре пересадки вашего мозга в тело модифицированного клона, а потом повторная пересадка в нормальное тело. Если вы выживете, конечно.
— Не надо. Если жить под водой, то уж не в виде лягушки. Я хотел бы быть самой большой, самой злобной акулой в океане. Кстати, если бы жить под водой действительно было так интересно, все давно уже были бы там. Что дальше?
— Три варианта, сэр: затеряться в n-пространстве в корабле; без корабля, но в скафандре; то же, но без скафандра.
— Сотри все. К первым двум я подошел ближе, чем мне хотелось бы, а третий — просто идиотский способ задохнуться в вакууме, весьма неприятный к тому же. Минерва, Всемогущий во всем величии Его мудрости — понимай как можешь — даровал человеку возможность почить с миром. А раз так, если тебя никто не принуждает к этому, глупо выбирать самый тяжелый способ. Поэтому исключи наматывание на гусеницы, принесение себя в жертву и прочие дурацкие способы самоубийства. Отлично, дорогая, ты убедила меня в точности своих оценок. Так что исключи все девяностодевятипроцентные вероятности — сотри их. Меня интересуют только новые, не испытанные мной ситуации, в которых вероятность выживания составляет более пятидесяти процентов и может быть увеличена — если человек сумеет не растеряться. Вот тебе, пример: я никогда не падал с водопада в бочке. Вы можете сконструировать бочку так, чтобы находиться в ней было относительно безопасно; тем не менее, едва она отчалит, вы становитесь совершенно беспомощны. А посему — дурацкое это дело, если только ты не пытаешься спастись подобным образом от худших неприятностей. Любые гонки: автомобильные, лыжные, скачки — и то куда интереснее, потому что для каждого вида требуется мастерство. И все равно — мне не нравится связанный с ними риск. Рисковать собой ради острого ощущения — это занятие, достойное юнцов, которые не верят, что могут умереть. А я прекрасно знаю, что могу. И потому есть много таких гор, на которые я просто не полезу. Если только я не оказался в ловушке. В этом случае я полезу в гору — мне придется это сделать! — но я выберу самый простой, самый безопасный путь, какой только смогу найти, путь для самых трусливых. Не стоит предлагать мне такие ситуации, где элемент новизны состоит только в опасности. Что в ней нового? Рисковать следует лишь тогда, когда не можешь избежать риска. Ну, что еще найдется в твоей коробочке?
— Лазарус, вы можете стать женщиной.
— Что?
По-моему, мне не доводилось еще видеть Старейшего таким изумленным. (Я тоже удивился, но все-таки предложение предназначалось не мне.)
Помолчав, Лазарус сказал:
— Минерва, я не совсем понимаю, что вы имели в виду. Хирурги превращают неполноценных самцов в поддельных самок уже более двух тысяч лет, а самок превращают в псевдосамцов почти столько же времени. Но меня подобные извращения не прельщают. Плохо ли, хорошо ли — но я мужчина. Наверное, каждый человек задумывался, каково это, ощутить себя персоной другого пола. Но никакие пластические операции и гормональное лечение не в состоянии достичь нужного эффекта — эти уроды не способны размножаться.
— Я говорю не об уродах, Лазарус. Я говорю о подлинной перемене пола.
— Мм… Ты напомнила мне один случай, о котором я уже почти позабыл. Не уверен даже, что он правдив. Это случилось с одним мужчиной году в двухтысячном от Рождества Христова. Позже быть не могло, потому что он долго не протянул. Его мозг, предположительно, пересадили в женское тело. С летальным исходом, разумеется. Смерть наступила в результате отторжения чуждых тканей.
— Лазарус, такая опасность исключена, все можно сделать на вашем собственном клоне.
— Черта с два она исключена. Продолжай.
— Лазарус, методика опробована на животных, не на Homo Sapiens, правда. Наилучшие результаты получены, когда из самца делали самку. Для клонирования берется одна клетка. Перед началом процесса удаляется Y-хромосома и подсаживается Х-хромосома из второй клетки той же самой зиготы. Получаем женскую клетку того же генетического образца, что и зигота, только Y-хромосомы нет, а Х-хромосома удвоена. Модифицированную клетку клонируют. Получаем истинную женскую клонозиготу, полученную из мужского организма.
— Здесь должны быть какие-то подводные камни, — нахмурившись, проговорил Лазарус.
— Возможно, Лазарус. Но метод работает. В этом здании находятся несколько модифицированных самок; собаки, кошки, свинья, другие животные, большинство из них размножаются вполне успешно… Кроме тех случаев, когда случка, скажем, модифицированной суки проводится с тем самым кобелем, от которого была взята исходная клетка. В этом случае возможны уродства, гибель потомства из-за усиления отрицательных рецессивных…
— Я думаю, что так и должно быть!
— Конечно, этого нельзя избежать. Но при нормальном размножении вырождение отсутствует, о чем свидетельствуют семьдесят три поколения совершенно нормальных хомяков, полученных от такой самки. К местной фауне методика не приспособлена, их генетическая структура радикально отличается от нашей.
— Плевать на местных животных — а как насчет людей?
— Лазарус, я имела возможность ознакомиться только с данными, официально публикуемыми клиникой омоложения. Существующая литература намекает на проблемы, возникающие на последней стадии — когда женская клонозигота наделяется памятью и опытом, «личностью», если угодно, породившего ее мужчины. Например, когда умерщвлять его, и умерщвлять ли вообще, и это не единственная проблема. Впрочем, я не могу сказать, на какой стадии исследования прекратились.
Лазарус обернулся ко мне:
— Айра, как ты это допускаешь? Разве можно прекращать исследования?
— Лазарус, я не вмешиваюсь в работу. И я не знал, что такие исследования проводились. Давай выясним это.
Я обернулся к руководителю группы, на галакте объяснил ей, о чем идет речь, и спросил, какие успехи были достигнуты в опытах с людьми.
Когда я повернулся обратно, мои уши горели. Стоило мне только упомянуть людей, как она резко осадила меня, словно я сказал что-то непристойное, и заявила, что подобные эксперименты запрещены.
Я перевел ее ответ. Лазарус кивнул.
— Я все понял по лицу девочки. Ясно было, что ответ отрицательный. Хорошо, Минерва, пусть так и будет. Не хочу даже пробовать на себе эту хромосомную хирургию — чтобы кто-то ковырялся во мне перочинным ножиком…
— Быть может, это еще не конец, — объявила Минерва. — Айра, ты обратил внимание, что Иштар сказала лишь о том, что такие исследования «запрещены»? Она не сказала, что их не проводили. Я только что выполнила самый тщательный семантический анализ опубликованных в литературе сведений по идентификации правды и вымысла. И могу с уверенностью утверждать, что есть высокая вероятность того, что и после запрета проводились очень важные опыты с людьми. Вы хотите получить эту информацию, сэр? Не сомневаюсь, что смогу мгновенно парализовать их компьютер, чтобы избежать стирания информации, в случае если он снабжен защитной программой.
— Не будем торопиться, — сказал Лазарус. — Вполне возможно, что есть достаточно веские причины скрывать эту информацию. Безусловно, эти ребята осведомлены в подобных вопросах. Но я не имею желания записываться в морские свинки. Так что кидай и это в печку, Минерва. Айра, сомневаюсь, что останусь самим собой без моей Y-хромосомы. Если даже забыть об этих веселеньких намеках относительно наделения личностью и умерщвления самца. Меня то есть.
— Лазарус…
— Да, Минерва?
— Опубликованные сведения позволяют утверждать, что существует один надежный и безопасный вариант. Эту методику можно использовать для создания вашей сестры-близнеца, идентичной во всем, кроме пола. Плод подсаживается матери, никакого ускорения созревания — мозг должен развиваться нормально. Это соответствует вашим требованиям новизны и необычности? Следить за ростом самого себя в облике женщины, Лазурит Лонг, если хотите… Вашего второго «я» в женском обличье.
— Ах… — И Лазарус умолк.
— Дедушка, — бесстрастно произнес я, — полагаю, я уже выиграл наше второе пари. Вот вам нечто новое и интересное.
— А ну-ка стоп! Вы не можете этого сделать, вы не умеете! И я тоже. А у директора этого сумасшедшего дома, похоже, еще остались некоторые моральные принципы, запрещающие…
— Мы этого не знаем. Это всего лишь предположение.
— Не совсем предположение. Кстати, у меня тоже могут быть некоторые моральные принципы. Возможно, мне было бы интересно торчать возле нее и наблюдать, как она растет… отчего, возможно, я свихнусь. Или свихнусь оттого, что попытаюсь вырастить из нее свое подобие — жуткая участь для бедной девочки! Или оттого, что попытаюсь уберечь ее от превращения в такого мерзавца, как я, хотя это будет заложено в ее природе… У меня нет права ни на то, ни на другое, ведь она — живой человек, а не моя игрушка. К тому же мне пришлось бы стать отцом-одиночкой. Я уже пытался в одиночку воспитать дочь — по отношению к девочке это несправедливо.
— Лазарус, вы изобретаете возражения. Уверяю вас, Иштар охотно согласится стать и суррогатной и приемной матерью. В особенности, если вы пообещаете ей сына. Спросить у нее?
— Вот что, сынок, прикрой-ка дверцу в свою мышеловку. Минерва, поставь там знак вопроса — не хочу торопиться с делом, касающимся другого человека, в особенности еще не рожденного. Айра, напомни, чтобы я рассказал тебе о близнецах, которые не были друг другу родственниками.
— Этого не может быть. И вы пытаетесь сменить тему разговора.
— Совершенно верно. Минерва, детка, что у тебя найдется еще?
— Лазарус, у меня есть еще одна программа — она не опасна и с вероятностью, близкой к единице, предоставит вам нечто новое и неиспытанное.
— Слушаю.
— Это анабиоз…
— И что же в нем нового? Его стали применять, когда я еще был совсем мальчишкой, мне было едва за двести. Им пользовались еще на «Новом фронтире». Но и тогда он привлекал меня не более, чем теперь.
— …в качестве средства путешествия во времени. Если предположить, что за х лет разовьется нечто новое — а в этом можно не сомневаться, если обратиться к истории человечества, — то вам остается лишь выбрать промежуток времени, за который, по вашему мнению, мир обретет подходящую вам новизну. За сотню, или за тысячу, или за десять тысяч… сколько угодно. Остальное — чисто технические детали.
— Ничего себе «детали» — я буду спать, не имея возможности защитить себя.
— Но, Лазарус, вы можете не ложиться в спячку, пока я не выберу техническое решение, которое вас устроит. Сотня лет, безусловно, проблем не составит. Тысяча лет новых проблем тоже не создаст. Для десяти тысячелетий я спроектирую искусственный планетоид, оснащенный отказоустойчивыми системами, которые гарантируют вам автоматическое пробуждение в случае чрезвычайной ситуации.
— Девочка моя, это же куча работы.
— Я уверена, что способна ее проделать, Лазарус, но вы имеете право раскритиковать и отвергнуть любую часть моего проекта. Но рано вести речь о вариантах проекта, пока вы не назвали мне определяющий параметр — а именно период времени, за который, по вашему мнению, в мире возникнет что-то для вас новое. Или вы хотите, чтобы я дала вам некоторые советы?
— Ух… придержи лошадей, дорогуша. Предположим, ты поместила меня в жидкий гелий, под защиту от ионизирующих излучений, в невесомость…
— Нет проблем, Лазарус.
— Так я и предполагал, дорогуша, я не пытаюсь недооценивать тебя. Но предположим, какой-нибудь твой безотказный переключатель выходит из строя и, вместо того чтобы проснуться, я продолжаю спать — века, тысячелетия, и так без конца. Не мертв и не жив.
— Я могу спроектировать конструкцию, в которой подобных проблем не будет. Но пусть даже случится то, что вы сказали. Чем это хуже для вас по сравнению с тем, что вы нажмете свою кнопку? Согласившись на такой вариант, вы ничего не потеряете.
— Ну, это же очевидно! Если за всей этой болтовней о бессмертии или о загробной жизни в каком-то виде что-нибудь стоит — я сейчас не буду обсуждать, правда это или нет, но если это правда, то, когда все будут восставать из гробов, меня не окажется на месте. Я буду спать — все еще живой — где-то в космосе. И опоздаю на последнюю лодку.
— Дедушка, — проговорил я, теряя терпение, — перестаньте выкручиваться. Если вам не нравится, достаточно сказать «нет». Но Минерва безусловно предложила вам способ достичь чего-нибудь нового. Если ваш аргумент действительно обоснован — а я в этом сомневаюсь, — значит вы попадете поистине в уникальное положение: вы окажетесь единственным из миллиардов людей, который в тот самый гипотетический и маловероятный Судный день окажется в стороне от этого сборища. Старый вы негодяй, вы же вряд ли упустите такую возможность смыться!
Лазарус проигнорировал мой выпад.
— Почему это он «маловероятный»?
— Потому. Не будем спорить об этом.
— Потому что ты не способен этого доказать, — возразил он. — Свидетельств ни за, ни против не существует, поэтому как ты можешь рассуждать о вероятности любого исхода? Я же сказал только, что, если случится нечто подобное, желательно играть по правилам. Минерва, ставь вопросительный знак. Идея действительно обладает всеми заявленными достоинствами, и я не сомневаюсь в ваших инженерных способностях. Но это как тестирование парашюта, билет в один конец: если прыгнул, передумывать поздно. Поэтому давайте рассмотрим остальные идеи, прежде чем остановиться на этой, даже если на перечисление их потребуются годы.
— Тогда я продолжу, Лазарус.
— Спасибо, Минерва.
Лазарус задумчиво поковырял в зубах ногтем большого пальца. Мы ели, но я не упоминал о перерывах для отдыха и еды и не буду делать этого впредь. Сколько их было и как они проходили, гадайте сами. Подобно речам Шахерезады, анекдоты Старейшего неоднократно прерывались по разным несущественным причинам.
— Лазарус…
— Да, сынок? Замечтался… о стране далекой, и девке, той, что умерла. Извини.
— Вы могли бы помочь Минерве в ее поисках.
— Неужели? Едва ли. Она лучше меня умеет искать иголку в стоге сена. И впечатляет в этой роли.
— Да, но ей нужны данные. А в наших знаниях о вас огромные пробелы. Если бы мы — Минерва то есть — знали все пятьдесят с лишком ваших специальностей, можно было бы отменить несколько тысяч возможных. Например, случалось ли вам быть фермером?
— Несколько раз.
— Да? Теперь она это узнает и не предложит ничего связанного с сельским хозяйством. Хотя могут существовать виды сельского хозяйства, вам неизвестные, но степень новизны, конечно же, не будет отвечать вашим требованиям. Почему бы вам не составить перечень того, чем вы занимались?
— Сомневаюсь, что запомнил их все.
— Ну, этому ничем не поможешь. Но составление перечня может вызвать новые воспоминания.
— Ух… дай подумать. Всякий раз, оказавшись на населенной планете, я прежде всего принимался изучать местные законы. Не затем, чтобы практиковать… Впрочем, какое-то время я был очень даже деятельным адвокатом по уголовным делам — это было на Сан-Андреасе. Но обычно я делал это для того, чтобы усвоить ключевые правила. Нельзя же показать прибыль или — что то же самое — скрыть ее, если не знаешь правил, по которым ведется игра. Закон следует нарушать со знанием дела — это куда безопаснее, чем преступать его по неведению.
Но однажды это привело к противоположному результату, и меня сделали председателем Верховного суда планеты — как раз вовремя, чтобы спасти мою шкуру. И шею.
Так, посмотрим: фермер, адвокат, судья… как я упоминал, приходилось заниматься медициной. Шкипер — на самых разнообразных судах, чаще всего исследовательских, но иногда на грузовых или эмигрантских. А однажды я был капитаном на капере с командой из таких негодяев, которых к маменьке на чай не пригласишь. Учителем был — только меня выгнали, когда узнали, что я преподаю детям чистую правду, — это считается особо тяжким преступлением в любой части Галактики. Однажды участвовал и в работорговле, но как потерпевшая сторона — был рабом.
Я заморгал от удивления.
— Не могу себе этого представить.
— К несчастью, мне ничего представлять не пришлось. Был жрецом…
Я снова вмешался:
— И жрецом? Лазарус, вы же говорили или намекали, что у вас нет никаких религиозных убеждений.
— Неужели? Вера — для паствы, Айра, пастору она только мешает. Профессором в меблированных комнатах…
— Извините. Вновь идиома?
— А? Распорядителем в борделе… впрочем, там я еще играл на минипиано и пел. Не смейся, тогда у меня был весьма недурной голос. Это было на Марсе — ты слышал про Марс?
— Следующая от Солнца планета, рядом со Старым отечеством. Соль-четыре.
— Да. Сегодня с такой планетой и возится бы не стали. Но это было еще до того, как Энди Либби изменил ситуацию. И даже до того, как Китай уничтожил Европу, но уже после того, как Америка бросила космические дела, из-за чего я там застрял надолго. Землю я оставил после того самого собрания две тысячи двенадцатого года и долгое время не возвращался, что спасло меня от многих неприятностей, грех жаловаться. Если бы то собрание пошло иным путем… впрочем, нет — если плод созрел, он падает с ветки, а Штаты к тому времени уже переспели и начали подгнивать. Айра, не стоит быть пессимистом; пессимист ошибается реже, чем оптимист, но последнему веселее живется… Но ни тому ни другому не живется — а ход событий ни тот ни другой изменить не в силах.
Но мы говорили о Марсе и о том, чем я там занимался. Работа была временная, с маленькой зарплатой — но приятная, потому что я подрабатывал там еще и вышибалой. Девочки были хорошие, и мне было приятно вышвырнуть какого-нибудь хама, который плохо с ними обращался. Вышвырну так, чтобы подскочил, а потом занесу в черный список, чтобы более носа не казал. А поскольку такое случалось разок-другой каждый вечер, то пошел, значит, слух, что Счастливчик Дэйз требует, чтобы к дамам относились по-джентльменски, сколько бы ты ни заплатил.
Проституция, Айра, похожа на армейскую службу — в первой категории получше, в нижней похуже. Девицам постоянно предлагали выкупить контракты и выйти замуж — все они в конце концов так и сделали, но деньгу зашибали приличную и поэтому не торопились выскакивать за первого встречного. И главным образом потому, что я, взявшись за дело, положил конец твердым ценам, установленным губернатором, и возобновил действие закона спроса и предложения. Нет причины, по которой эти детки не могут взимать с клиента столько, сколько может позволить рынок.
Но с этим были проблемы, пока прохвост, занимающийся при губернаторе вопросами отдыха и культуры, не сумел понять своей тупой башкой, что нищенская оплата в условиях повышенного спроса — абсурдна. Марс и без того был местом неприятным, зачем же обдирать тех, кто делает жизнь здесь более терпимой? Или даже восхитительной, ведь девчонки сами получали удовольствие от работы. Шлюхи, Айра, выполняют те же функции, что и жрецы, — только с большим эффектом.
Посмотрим. Я много раз бывал богат и всегда терял состояние, когда правительство затевало инфляцию или же конфисковывало, «национализировало» или «освобождало» принадлежавшую мне собственность. Не доверяйте князьям, Айра, они всегда отнимают, не производя ничего. Разорившимся мне приходилось бывать чаще, чем богатым. Из эти двух состояний быть разоренным гораздо интереснее, потому что человеку, который не знает, что будет есть назавтра, никогда не бывает скучно. Он может гневаться, делать все что угодно, но скучно ему не будет. Его затруднительное положение заостряет его мысль, подталкивает его к действию, вдыхает энергию в его жизнь, и не важно, осознает он это или нет. Конечно, можно и попасться, потому-то еда всегда служит приманкой в ловушке. Но в этом-то и есть главная интрига нищенского состояния: как решить эту проблему и не попасться. Голодный человек теряет голову, не евший несколько дней часто готов убить за еду, но это редко решает его проблему. Копирайтер в рекламном агентстве, актер — в тот раз я разорился дотла, — алтарный служка, инженер-строитель, потом инженер в других областях, механик в еще большем количестве областей… Я всегда полагал, что умный человек может заниматься чем угодно, если возьмет на себя труд разобраться, как это работает. Но когда речь шла о том, что́ есть назавтра, — я не требовал квалифицированной работы; случалось даже работать на экскаваторе дурака…
— Опять идиома?
— Да, из старых времен. Это, сынок, такая палка, на одном конце которой лопата, а за другой дурак держится. Я этим делом больше пары дней не занимался, пока не разберусь в местной ситуации. Политик… случалось быть и реформатором, но только однажды: политикан-реформатор не просто бесчестен, он глупо бесчестен… деловой политик — наоборот.
— Не думаю, Лазарус. История как будто бы…
— Айра, пользуйся своей головой. Я же не говорю, что деловой политик не будет воровать, кража — это его бизнес. Впрочем, политики любого вида ничего не производят. Единственный товар, который они могут предложить, — это способность уговаривать. Свою репутацию — она определяет, можете ли вы положиться на его слово. Успешный деловой политик понимает это и охраняет свою репутацию тем, что придерживается взятых на себя обязательств, — ведь он хочет оставаться при деле, то есть продолжать красть не только на следующей неделе, но и в будущем году, и во все последующие. Поэтому, если он оказался настолько умен, что добился успеха в этой очень требовательной профессии, у него должна быть мораль каймановой черепахи, но ему нужно вести себя так, чтобы не ставить под угрозу свой единственный товар — репутацию по части выполнения обещаний.
А вот политик-реформатор лишен подобного ограничителя, его цель — счастье всего народа, что есть понятие в высшей мере абстрактное и допускающее бесконечное множество толкований. Если только его вообще можно выразить рациональным путем. И в итоге ваш абсолютно искренний и неподкупный политикан-реформист готов троекратно нарушить собственное слово еще до завтрака — не из личной нечестности, он будет весьма сожалеть об этом и охотно признается вам, — а исключительно из непоколебимой преданности своим идеалам.
Для того чтобы он нарушил данное им слово, достаточно, чтобы кто-то нашептал ему на ухо, что именно это необходимо для высшего блага всех людей, — и он сделает это. Без угрызений совести.
Ну а привыкнув к этому, он становится способным и к надувательству. К счастью, такие недолго остаются на своем месте — за исключением времен разложения и упадка культуры.
— Приходится верить на слово, Лазарус, — сказал я. — Большую часть своей жизни я провел на Секундусе, а потому имею лишь теоретические представления о политике. Такие вы завели здесь порядки.
Старейший взглянул на меня с холодным презрением.
— Я этого не делал.
— Но…
— Ой, замолчи. Ты сам политикан — из деловых, надеюсь, — хотя депортация диссидентов навевает некоторые сомнения. Минерва! «Заметки», дорогуша. Отдавая Секундус Фонду, я стремился установить здесь простое и дешевое правление — а именно конституционную тиранию. Это когда правительству в основном все запрещено, а благословенный народ благодаря собственной бесхребетности вовсе не имеет права голоса.
Но я не слишком рассчитывал на это, Айра. Человек — животное политическое. Отвадить его от политики не легче, чем от совокупления, — судя по всему, даже пытаться не стоит. Но тогда я был еще молод и полон надежд. Я надеялся удержать политику в частной сфере — подальше от процессов управления. Я думал, что подобное устройство может устоять не более века; я поражен, что оно продержалось так долго. Это нехорошо. Планета перезрела — она беременна революцией, и, если Минерва не подыщет мне лучшего занятия, — я могу появиться здесь под другим именем, перекрасить волосы, наклеить нос бульбочкой и затеять хорошую заварушку. Так что будь начеку, Айра.
Я пожал плечами:
— Не забывайте — я-то собираюсь эмигрировать.
— Ах да. Впрочем, шанс подавить революцию может заставить тебя передумать. А может быть, ты захочешь пойти ко мне начальником штаба… чтобы низложить, когда стрельба утихнет, и гильотинировать. Вот это действительно будет что-то новенькое, мне еще не приходилось терять голову от политики. После такого ничего уже не хочется, верно? Раз-два — на гильотину, голову твою в корзину. И теперь она молчит, ничего не говорит. Занавес, вызывать на бис некого.
Но революция — это все-таки еще и развлечение. Я не рассказывал тебе, как заработал на обучение в колледже? Сидя за пулеметом Гэтлинга — пять долларов в день плюс трофеи. Так и не выслужился выше капрала: накопил деньжат на новый семестр — и деру. Кстати, служа наемником, я никогда не стремился стать мертвым героем. Но приключения, смена обстановки — такие вещи привлекают молодежь, а я был тогда очень юн. Но когда взрослеешь, вечная грязь, нерегулярное питание и свист пуль у виска теряют привлекательность, и в следующий раз, когда мне пришлось пойти на военную службу не совсем по собственной воле, я пошел во флот. В тот раз это был морской флот, в космическом я тоже служил, в более поздние времена и под другими именами.
Я торговал всем, кроме рабов; читал мысли, есть такая профессия среди странствующих комедиантов; был даже королем — на мой взгляд, достоинства этой работы переоценивают: скука, слишком уж долго тянется время; подвизался в качестве модельера под вымышленным французским именем… акцент, длинные волосы и все такое. Наверное, единственный раз, когда я отрастил длинные волосы, Айра, и не только потому, что мыть их — пустая трата времени, а главное — вашему противнику в драке есть за что ухватиться, да в критический момент на глаза лезут, а то и другое — опасная вещь. Но и под ноль стричься не люблю, потому что толстая подкладка из волос — лишь бы на глаза не свешивались — может защитить кожу на голове от очень неприятных ран.
Лазарус умолк и задумался.
— Не знаю, Айра, смогу ли я перечислить все, что делал, чтобы прокормить своих жен и детей, даже если сумею вспомнить. Однажды я не менял работу почти полвека, но это были очень особые обстоятельства; ну а самый короткий срок службы длился от завтрака до обеда — опять же при особых обстоятельствах. Не важно, где и чем ты занят, в любом деле найдутся свои созидатели, потребители и мошенники. Предпочитаю числиться по первой категории, но, признаюсь, не избегал и последних двух. Когда мне случалось бывать человеком семейным — я не позволял никаким правилам мешать мне приносить в дом пищу. Я не крал у других детей, чтобы накормить собственных, — есть же и не столь пакостные способы сплутовать, чтобы добыть валюту, если ты не чистоплюй, а перед лицом семейного долга я не позволял себе быть им.
Можно продавать все, что не имеет само по себе цены, например рассказы или песни, — я перепробовал, наверно, все профессии в индустрии развлечений, в том числе сидел на рыночной площади в столице Фатимы с медной чашкой, плел истории и дожидался звона монеты. Мне пришлось заниматься этим потому, что корабль мой конфисковали, а иностранцам не разрешали работать без специального разрешения — прямое следствие идеи резервировать все рабочие места для местных жителей. Дело было во время депрессии. А рассказчики без оклада ни в какие перечни работников не входили. Нищенством это тоже не было — на него требовалась лицензия, — и полиция оставляла меня в покое, если я ежедневно жертвовал в их благотворительный фонд.
Приходилось хитрить — или красть, а это сложное дело, если не знаешь местных обычаев. Но я бы пошел и на это, не будь у меня тогда жены и троих малых детей. Они-то меня и сдерживали, Айра. Женатый человек не может позволить себе такого риска, как холостяк.
И вот я сидел, протирал копчиком дырки в мостовой и рассказывал все, что помнил, начиная от сказок братьев Гримм и кончая пьесами Шекспира, и не позволял жене тратить деньги на что-нибудь, кроме еды. Наконец мы скопили денег, чтобы купить это самое разрешение на работу со всеми необходимыми чаевыми. А потом, Айра, я их «сделал».
— Как, Лазарус?
— Медленно, но по всем статьям. Эти месяцы, проведенные на рыночной площади, позволили мне понять, кто есть кто и что здесь считают священными коровами. Я застрял там на долгие годы — выхода не было. Но сперва принял местную религию, а с ней и более приемлемое имя, и выучил Коран. Не совсем тот Коран, который я знал несколько столетий, но овчинка стоила выделки.
Не буду рассказывать, как мне удалось попасть в гильдию жестянщиков: меня взяли чинить телеприемники — тогда из заработка пришлось отдавать свою долю в гильдию. Вместе с личным взносом Великому мастеру гильдии это оказалось не так уж много. Общество там было отсталое, местные обычаи прогресса не поощряли, они даже опустились ниже того уровня, который принесли с Земли пятьсот лет назад. А это, Айра, сделало меня чародеем, и я бы заслужил виселицу, если бы старательным и чистосердечным образом не изображал себя правоверным. И, достигнув нужного уровня, я стал торговать свежей электроникой и допотопной астрологией, для первой используя знания, которых у них не было, и свободный полет фантазии — для второй.
Наконец я сделался первым помощником того самого чиновника, который несколько лет назад реквизировал мой корабль и мои товары, и помогал ему разбогатеть, не забывая и о себе. Если он и узнал меня, то ни разу не подал виду, — борода очень меняет мое лицо. К несчастью, он впал в немилость, и я унаследовал его должность.
— Как же это вам удалось, Лазарус? Я имею в виду, как вам удалось при этом не попасться?
— Как-как!.. Айра, он был моим благодетелем. Так говорилось в контракте, так я всегда обращался к нему. Пути Аллаха неисповедимы. Я составил ему гороскоп и предупредил, что звезды предвещают ему неудачу. Так и случилось. Эта система принадлежала к числу немногих, где обитаемыми являлись сразу две планеты. Обе были заселены и торговали между собой. Изделия и рабы…
— Рабы, Лазарус? Я слыхал, что их услугами пользуются лишь на Супреме, но не думал, что порок этот широко распространен. Это неэкономично.
Старик прикрыл глаза и умолк, я даже решил, что он уснул, как это часто случалось в первые дни наших бесед. Но он открыл их и заговорил весьма сурово:
— Айра, этот порок распространен куда шире, чем это признают историки. Да, труд рабов неэкономичен, рабовладельческое общество не может конкурировать с обществом свободных людей. Но в такой большой Галактике, как наша, подобная конкуренции обычно и не возникает. Потому рабство существовало и существует на многих планетах, и законы допускают это.
Я говорил уже, что ради жен и детей был способен на все, и всегда поступал так; мне приходилось лопатой перекидывать человечье дерьмо, стоя в нем по колено, — но дети не голодали. Но вот рабства я касаться не буду, не потому, что мне приходилось бывать рабом, — это мой принцип. Зови его верой или определи как глубокое моральное убеждение. Как бы то ни было — для меня этот вопрос не подлежит обсуждению. Если живой человек чего-то стоит, значит он слишком дорог, чтобы быть чьей-то собственностью. И если у него есть чувство собственного достоинства, оно не позволит ему владеть другими людьми. Каким бы вычищенным и напомаженным ни был рабовладелец, для меня он недочеловек.
Но это не значит, что я брошусь резать ему глотку при первой встрече, — иначе я бы и до ста лет не дожил. В рабстве, Айра, есть еще одна жуткая вещь: раба нельзя отпустить на свободу, он должен освободиться сам. — Лазарус нахмурился. — Ты все время вынуждаешь меня говорить о том, чего я не могу доказать. Заполучив назад свой корабль, я тотчас же продезинфицировал его, протестировал, загрузил товарами, которые, на мой взгляд, можно было продать, взял на борт воду и пищу в расчете на человеческий груз, для перевозки которого судно было предназначено, дал капитану и экипажу недельный отпуск, известил Защитника слуг — верховного государственного работорговца, — что мы приступим к погрузке, как только явятся шкипер и казначей.
А потом, в воскресенье, привел семью на корабль — якобы на экскурсию. Но Защитник слуг проявил подозрительность и настоял, чтобы мы взяли его с собой на корабль. Пришлось прихватить и его — и едва моя семья оказалась на борту, мы стартовали. Мы улетели из этой системы, чтобы больше не возвращаться. Но прежде чем приземлиться на цивилизованную планету, мы с мальчиками — двое уже почти выросли — уничтожили все признаки того, что судно было рабовладельческим… пришлось даже выбросить кое-что из товаров.
— Ну а что случилось с Защитником слуг? — спросил я. — С ним не было хлопот?
— Так и знал, что ты спросишь. Выбросил ублюдка за борт! Живьем. Он вылетел, выпучив глаза, и кровь изо всех дыр. А что я, по-твоему, должен был делать с ним? Целоваться?
