Глава 9
«Ведут себя девушки исключительно скромно, дисциплинированно…»
«Прибывшими снайперами-женщинами уничтожено 8 немцев», — записано в донесении по 1138-му стрелковому полку 7 апреля. Роза Шанина и ее товарищи лишь недавно попали на фронт. Армия, в которую прислали снайперов, стояла в обороне в Белоруссии. Хотя решение о наступлении на этом участке фронта уже было принято, началось оно лишь в июне, и к этому времени о работе девушек-снайперов, особенно Розы Шаниной, знал весь фронт. Старший сержант запаса Жудин позже описал, как в полку появились девушки, как он водил их на передний край — показать, где больше скопилось немцев. Лучше других он запомнил Розу — самую активную из девчонок. Прошло меньше месяца, и 1 мая о Розе писали фронтовые газеты: «Красноармейская правда» и «Уничтожим врага». О ней писали и в боевых листках частей. Заголовки были такие: «Следуйте примеру Розы Шаниной!», «Ни один патрон без фашиста!». В конце мая сержанта Жудина вместе с Розой награждали орденом Славы: счет Розы к этому времени превысил двадцать.
Шанина рассказывала в прессе о своем первом немце: «Наконец к вечеру в траншее показался немец. Я определила расстояние до цели. Оно было не больше четырехсот метров. Дистанция подходящая. И когда фриц, пригибаясь, пошел к лесу, я выстрелила. Но по тому, как падал немец, я поняла, что не убила его. Около часа фашист лежал в грязи, не решаясь двигаться. Потом пополз. Я выпустила вторую пулю. На этот раз выстрел оказался верным».
Фотокорреспондент фронтовой газеты «Уничтожим врага» Александр Становов познакомился с этим снайперским взводом сразу, как они попали на фронт, и слышал об их первых успехах во время обороны между Витебском и Ор-шей. Он и сам вместе с солдатами сначала подсмеивался над «говорливыми, веселыми девчатами»: какие из них солдаты? Но вскоре уже снимал их для армейской газеты: Розу, Калю Петрову, Симу Анашкину, Лиду Вдовину, Дусю Красноборову и Сашу Екимову. Эту группу 19 мая упоминала даже сводка Информбюро. О Розе написали отдельно, как об «уничтожившей 15 фашистов». Когда Становов появился в расположении взвода, Роза, «высокая, стройная, с улыбчивыми глазами девушка», наотрез отказалась фотографироваться. Согласилась наконец сняться в окружении подруг.
Разговорившись с ней, Становов узнал, что Роза — северянка и до войны работала воспитательницей в архангельском детском саду «Березка». После начала наступления Становов потерял Розу и ее подруг из виду и только слышал о них от знакомых, которые «встречали этих девушек на фронтовом пути», и читал в газетах. Через сорок лет, оказавшись в Архангельске, он отыскал там детский сад «Березка». В садике висел большой портрет Розы. Становов узнал снимок, который он сам сделал столько лет назад.
Снайпера Вдовину — очень хорошенькую невысокую девушку с мелкими чертами лица — во взводе прозвали «старушкой», видимо, потому, что волосы у нее были совсем светлые, как седые. Такие волосы можно иногда встретить у тех, кто живет рядом с Белым морем, — Лида жила в Архангельске и попала на фронт вместе с Розой. Она уступала Шаниной в счете, однако тоже стреляла здорово — газеты писали и о ней, и о Саше Екимовой. «В боях за Витебск Лида Вдовина уничтожила восемь фашистов». Как и у Кали Петровой, боевая работа Лиды началась с трагедии. В траншею приполз связист и сказал ей: «Иду за вашей подругой Ниной, она убита». Лида поползла за ним. Когда подползли к тому месту, где погибла пара Лиды, Нина Посажникова из Джамбула, увидели только торчащие «сапоги и дуло винтовки, вся она была засыпана землей». Лида «взяла ее винтовку и пошла в свое расположение. Боль и горечь захлестнули и не проходили». В боях за Витебск Лида отомстила за Нину, но первый ее немец был за брата Виктора, погибшего в 1941 году. В армейской газете написали: «Лида Вдовина мстит за смерть брата».
К лету 1944-го фронтовые газеты и даже центральные часто писали о многих других девушках из второго выпуска. Публиковали письма командиров, благодаривших ЦЖШСП за кадры. Командир отделения снайперов Спивак из 125-й Красносельской стрелковой дивизии писал в школу: «Я получил 10 снайперов-девушек, мне их поручили как старому воину Отечественной войны, снайперу, и я им передаю свой боевой опыт. Они за дело взялись хорошо. У них ежедневно растет счет мести: у Богомоловой на боевом счету 14 гитлеровцев, у Адоратских — 11, у Швецовой — 14, у Морозовой — 12, у Булатовой — 10, у Тупековой — 5, у Неволиной — 5, у Карамышевой — 6, у Киселевой — 4, у Веревкиной — 9. Девушки-снайперы заставили противника ползать по земле. Ведут себя девушки исключительно скромно, дисциплинированно…»
Чего нельзя было сказать о некоторых их командирах.
Вскоре после того, как взвод Таисии Киселевой попал на фронт, их комбат стал проявлять большой интерес к снайперу Зине Карамышевой. Зина не соглашалась на близость, не реагировала на угрозы. Улучив момент, комбат заперся с ней на втором этаже дома и изнасиловал. Этим все не закончилось: насильник не выпускал Зину, держал два дня взаперти. В конце концов она позвала на помощь подруг, и те помогли ей спуститься по связанным вместе простыням. Искать управы на командира-насильника? Это было слишком опасно, не многие отваживались: застрелит тебя на передовой — и поминай как звали. Да и лучше было, чтоб никто о твоем позоре не узнал.
Сама Тая Киселева отвергла домогательства капитана, начальника штаба. Тот обещал ей, что всю грудь увешает орденами, а иначе… Пробовал даже замахнуться плеткой. Когда Тая наотрез отказалась с ним спать, капитан при ней порвал документы на представление к награде. Было очень обидно, но она подумала, что, отомстив ей таким образом, начштаба оставит ее в покое. На более серьезную месть он был не способен.
Политические донесения по 31-й армии зафиксировали прибытие 129 девушек-снайперов, призванных ЦК ВЛКСМ. Их разбили на пять групп и распределили по дивизиям.
Со снайперами была проведена «соответствующая работа работниками комсомольского отделения ПОАРМа», а также была «утверждена специальная тематика бесед и докладов в работе с девушками»: например, в дополнение к обычной программе они слушали доклады на тему «Девушки — Герои Советского Союза». Для них организовали встречи со знатными снайперами дивизий, «ввели их в боевую жизнь» и регулярно отчитывались о снайперских успехах. Быт тоже наладили: донесение упоминает, что взводы девушек размещены каждый в одном блиндаже на двухъярусных нарах, в блиндаже есть стол, «за которым можно писать, читать газеты, книги, играть в домино, шашки». Недалеко от блиндажа имеется сушилка.
Отметив «исключительно хорошее состояние винтовок», автор донесения переходит к «недостаткам в работе с девушками-снайперами». Главный, часто единственный недостаток состоял в домогательствах командиров. «В 331 сд были случаи, когда ряд ответственных командиров штаба в ночное время пытались вызвать в свои землянки девушек. Командованием дивизии капитаны Моисеенко и Боровский были арестованы на пять суток домашнего ареста с вычетом из заработной платы за подобное поведение».
На командира полка в 31-й армии, который покалечил жизни, скорее всего, не одной девчонке, жалоб в политдонесениях не содержится. Не дали ход? Или никто не посмел жаловаться? Ане Мулатовой даже в голову такое не пришло бы: куда пойдет ефрейтор жаловаться на подполковника?
Как-то вечером в землянку к снайперам (у землянки стоял часовой, и мужчин к ним не пускали — дисциплина!) пришел адъютант командира полка подполковника Голубева. «Снайпер Мулатова кто? Тебя вызывают». Все это высокое начальство было для ефрейтора Мулатовой каким-то другим миром, с которым она никак не соприкасалась. До сих пор Аней начальники не интересовались, и теперь первой ее реакцией был испуг: «Что я сделала?» Но оказалось, что комполка настроен весьма дружелюбно.
«Явилась?» — переспросил он «с улыбочкой», когда Аня вошла в землянку и доложила. «Ну проходи, раз явилась». Немолодой плешивый подполковник пригласил ее сесть. Пришел адъютант и поставил чайник, принес печенье — «соблазн великий», большой деликатес на фронте. Конфет у Голубева не было, но был сахар кусочками, с которым так хорошо вприкуску пить чай. И вот они пили чай, командир расспрашивал о том и о другом: насколько хорошо они изучили немецкую линию обороны, о «Боевом листке», который Аня выпускала вместе с Лидой Андерман, о стрелковых книжках.
Внезапно дела приняли нехороший оборот. Присев на широкие нары, рядом с которыми на чурбаке сидела Аня, командир полка вдруг, без предисловий, схватил ее и завалил на нары. Не теряя времени, начал расстегивать ей штаны — брюки женского покроя застегивались с двух сторон по бокам. Боясь закричать — наверху стоял часовой, немолодой солдат, и Ане было перед ним стыдно, — девушка какое-то время боролась. К счастью, была очень здоровая и сильная, кровь с молоком. Только Голубев расстегнет штаны с одной стороны, как она, оттолкнув его, застегивала другую. Наконец ей удалось вырваться и как следует пнуть насильника ногой. Командир полка свалился с нар на пол, и Аня кинулась к выходу, на ходу застегивая штаны. Из землянки вели наверх три или четыре ступеньки, она споткнулась, упала, но успела толчком открыть дверь.
«Иди, миленькая, иди», — сказал «старикашка»-часовой. Догонять комполка не стал бы, и Аня уже не бегом, а пешком, всхлипывая, пошла к своей землянке. Она никогда еще даже не целовалась с парнем, а тут такая история.
В землянке она девчонкам ничего рассказывать не стала — стыд какой! Сняла с гвоздя шинель, легла на свою постель из еловых лап и, положив голову на вещмешок, укрылась шинелью с головой. Она тихо всхлипывала.
Ее поразило то, что никто к ней не подошел, и девчонки шептались: «Анюта-то там побыла!» Получалось, что кто-то уже бывал в блиндаже командира до нее, только никто не говорил об этом громко. И Ане казалось, что, если рассказать, что там на самом деле произошло, еще и не поверят.
На следующий день Аня беспокоилась, ждала последствий, неприятностей с начальством, но обошлось. А вскоре началось наступление, в которое взвод пошел с другим полком — 123-м стрелковым, которым командовал Василий Славнов, очень хороший человек и отличный командир.
Советское чудо-оружие, которое, возможно, в честь героини очень популярной песни прозвали нежным уменьшительным женским именем, наводило ужас на немцев. «Сзади вдруг раздался скрежет, гул, и через нас на высоту полетели огненные стрелы… На высоте все покрылось огнем, дымом и пылью. Среди этого хаоса вспыхивали огненные свечи от отдельных взрывов. До нас донесся страшный грохот. Когда все это улеглось и раздалась команда „Вперед“, мы заняли высоту, почти не встретив сопротивления, так чисто сыграли „катюши“… На высоте, когда мы туда поднялись, увидели, что все перепахано. Следов от окопов, в которых находились немцы, почти не осталось. Было много трупов вражеских солдат… На лицах немцев был испуг. Они еще не поняли, что с ними произошло, и не оправились после залпа „катюш“». В июне 1944-го и Клава Пантелеева впервые услышала «катюши». Вот это мощь! «Аж гимнастерка сзади колыхалась на спине», — вспоминала она.
В тот день рано утром взвод снайперов повели на передовую. Началась артподготовка. Наконец дивизия идет в наступление. Клаве казалось, что под Оршей они стоят уже чуть ли не все лето. Вокруг «все фронты наступали», а у них была «такая крепкая оборона».
Дальнейшее наступление и освобождение Белоруссии было возможно, только если будет «срезан» «Белорусский балкон» — выступ фронта на восток. Наступающие по сторонам от «балкона» фронты должны были опасаться за свои фланги. В «балкон» входили два города, объявленные немцами городами-крепостями, — Витебск и Орша. Майская попытка наступления сорвалась, как сорвалось здесь наступление зимой 1943/44 года. Операция по освобождению Белоруссии, получившая название «Багратион», стартовала лишь в конце июня.
Наступление началось с разведки боем рано утром 22 июня 1944 года. Как отмечали сводки, в ходе этой разведки удалось во многих местах вклиниться в немецкую оборону и захватить первые траншеи. Как это выглядело на самом деле? Что ощущали командиры «вклинившихся вперед» частей, фланги которых не были защищены? Дивизии Клавы Пантелеевой в тот, первый, день вообще не удалось продвинуться.
Солдаты пошли вперед, а Клава и ее товарищи занялись работой, которую им пришлось выполнять потом еще не раз. Пусть и не учили их на санитарок, но раз девушки — значит, это их работа. Так что отправили перевязывать и эвакуировать раненых. Клаве попался какой-то офицер с тяжелым чемоданчиком. Девушки с четырех утра были на ногах и ничего не ели, тут не до вежливости. Тащить на себе мужика и так не по силам, а тут еще чемодан! Клава, хоть и была всего лишь ефрейтор, велела офицеру чемодан бросить. Ну что у него там? Вокруг огонь, взрывы. «Брось чемодан, тяжело же таскать!» Но офицер упорствовал: «Не брошу! Если не хотите нести, бросайте меня!»
Через двадцать лет после войны Клава узнала, что было у офицера в чемодане. Этот человек узнал ее на встрече ветеранов, кинулся к ней и благодарил за то, что вытащила из огня. И рассказал, что в чемодане была скрипка, которую он всю войну возил с собой.
Снайперы были драгоценными кадрами, на обучение которых страна потратила большие средства. Правильно ли поступали командиры, используя этих девушек в качестве санитарок? При необходимости они и пехотинцами становились, рискуя своей жизнью наравне с простыми солдатами. Но так происходило только в тех случаях, когда обычных солдат было уже совсем мало.
На участке Клавиной дивизии людей к вечеру почти не осталось, а немцев так и не выбили из траншей. Вечером командиры собрали всех, кто мог держать винтовку: и ездовых, и поваров, и писарей. Всех поставили в траншеи, чтобы отразить возможную ночную контратаку немцев. 23-го был нанесен основной удар, и немецкая оборона была прорвана. Однако перед этим была ночь, одна из самых тревожных в жизни Клавы.
Когда девушкам-снайперам велели вечером встать в траншею, она была удивлена: темнеет, зачем они здесь нужны? Но пожилой ездовой, поставленный на пост рядом с ней, объяснил, что людей осталось «мало-мало» и им держать оборону всю ночь. На нейтралке остались раненые. Ночью, стоя в кромешной темноте, Клава слышала их крики: говорили, что раненых добили штыками немцы.
Девушки все превратились в слух. До этой ночи они знали, что их защищают от немцев не только товарищи-солдаты, но и минные поля, и проволочные заграждения, на которые «навешивали консервные банки», чтобы те гремели, если что. Теперь никакой защиты не было, и, если немцы подберутся тихо, никто не услышит. Командир взвода снайперов лейтенант-армянин всю ночь был с ними в траншее, ходил от одной девушки к другой: людей было мало и стояли они далеко друг от друга. Патронов было достаточно, и снайперы все время стреляли — в темноту, наугад, трассирующими.
Жуткая ночь наконец прошла. Утром прислали белорусов, набранных прямо здесь, в окрестных деревнях, только что из оккупации, — не ахти какое, но все же подкрепление. Опять провели артподготовку, и, когда пошли в атаку, оказалось, что немецкие траншеи пусты: немцы, тоже изрядно потрепанные, ночью отошли. Теперь их уже гнали до самого Днепра. Набирала обороты операция «Багратион».
Операция предполагала нанесение двух сходящихся ударов — от Витебска и от Бобруйска, в направлении Минска. Далее за 40–50 суток предполагалось занять всю территорию Белоруссии и Литвы, выйти на побережье Балтийского моря, к границе Восточной Пруссии и на территорию Польши. С советской стороны в операции участвовали четыре фронта: 1, 2 и 3-й Белорусские и 1-й Прибалтийский, всего 2,33 миллиона бойцов — около трети всех войск на советско-германском фронте. По численности и вооружению советские силы значительно превосходили немецкие. Хотя командование группы «Центр» знало о готовящемся против группы советском наступлении, немецкий штаб сухопутных сил, считая вслед за Гитлером, что наступления следует ждать в районе Западной Украины, отказался дать им какие-либо значительные резервы.
25 июня был окружен Витебск, и попытавшийся прорваться из окружения 53-й немецкий корпус был на следующий день полностью разгромлен. 28 июня войска 2-го Белорусского фронта форсировали Днепр и заняли город Могилев, продвинувшись на 50–80 километров.
Стрелковый полк Клавы Пантелеевой догнал немцев лишь у Днепра. Великая река, берущая исток в Новгородской области, в районе Орши еще не так широка: меньше ста пятидесяти метров. На другой стороне Клава, пока они перебежками поднимались на засеянный рожью бугор, видела какой-то сарай. У подножия холма рожь была высокая и густая, хорошо укрывавшая наступающих солдат, но наверху она стала совсем редкой. Когда залегли на бугре, кто-то крикнул, что с другой стороны бьет пулемет — стреляет снайпер-пулеметчик. Тут же Клава увидела, как рядом с ней упал молодой начальник штаба полка Алексей Китаев. К нему кто-то пополз, Пантелеева тоже было поднялась, но сразу увидела, что лицо начштаба посинело и ему уже не поможешь. «Фуражка с ярким околышем!» — промелькнуло у нее в голове. Немецкий снайпер на той стороне, конечно, в первую очередь стрелял по офицерам.
Командир полка, с которым наступал Клавин взвод, усатый одессит лет тридцати Ердюков, приказал девушкам — снайперам убрать немецкого пулеметчика. Понаблюдав, они засекли его, и, после того как несколько девушек — всего их было там 12 — одновременно выстрелили, на другом берегу стихло. Можно было переправляться.
Снайперы переправлялись после солдат на надувной лодке. Перегруженная лодчонка таки перевернулась, но уже около другого берега — к счастью для Клавы, не умевшей плавать. «Девчата, давайте мы винтовки вытащим!» — кричали им солдаты, но девушки успели поднять вверх драгоценные винтовки и не намочить их, — ничего, что сами промокли.
На другом берегу шел бой, переправившиеся до них солдаты помогли девушкам вылезти на берег. Снайперам приказали помочь эвакуировать раненых. Тут они натерпелись. Клава подползла к одному из них и увидела, что ранение в живот, «кишки как на квасе, сразу вылезло все». Что тут делать, Клава не имела понятия. «Сейчас я санитара позову», — сказала она раненому. Было очень жарко, и он прямо на глазах у Клавы чернел. Она поползла к другому раненому, а через много лет слышала на встрече ветеранов от Зины Гавриловой: «Я подползла к одному раненому, а у него кишки все наружу. Он меня схватил за руку и костенеет. Я думаю — руки не вытащу». Другой раненый, которому пыталась помочь Клава, тоже умер.
На берегу они видели командира своего полка, избивавшего какого-то солдата в немецкой форме. Тот почему-то по-русски просил пощады. Девушки поняли — власовец. Командир полка убил его.
Полк после того боя страшно поредел, отделение Клавы тоже понесло потери: ранило Таню Федорову и Ирину Грачеву, во второй раз ранило пару Клавы Марусю Гулякину. Саму Клаву контузило, она почти не слышала. И вся ее гимнастерка была в дырочках, как горохом побило, вся в кровоточащих ссадинах. К санитарам она не пошла — подумала: «Чего они мне сделают? Тут кругом раненые, без рук, без ног, а чего я пойду?» Пошла дальше со своим полком и приходила в себя в походе.
125-й гвардейский бомбардировочный полк после операции «Багратион» получил почетное звание «Борисовский» за участие в освобождении Борисова. 3-я Воздушная армия осуществляла поддержку 3-го Белорусского фронта. Началась Вильнюсская операция. Освободив Литву, фронт должен был наступать на территорию врага — Восточную Пруссию.
4 июля с аэродрома Болбасово под Оршей вылетела на бомбежку железнодорожной станции девятка двухмоторных бомбардировщиков Пе-2. Вернулись из них восемь. Пока в полку гадали, что произошло с экипажем Лены Малютиной, тяжело раненную летчицу уже доставили в полевой госпиталь далеко от Болбасова.
«Скорее, летчицу привезли с ранением в живот!» — крикнул кто-то, прибежав к операционной — простой деревенской хате, где на сколоченном из досок столе оперировал хирург Иван Петрович Федоров. Девушку привезли во второй половине дня на По-2, она была без сознания, в очень тяжелом состоянии. Летчицу пронесли через двор, устеленный соломой, где под открытым небом ждали своей очереди, сидя или лежа, десятки раненых. Хирург, увидев рану, сказал готовить к операции.
Лена Малютина, летчица, призванная в армию из гражданской авиации, имела до войны тысячи часов налета. Ленинградка, ровесница Октябрьской революции, она еще подростком решила, что пойдет в авиацию. Лена закончила Батайскую летную школу и несколько лет возила почту, медикаменты и больных в Татарстане, в таких местах, где дорог-то почти не было. Потом ее перевели на инструкторскую работу в Магнитогорск: стране требовались летчики, обучать их должны были профессионалы. Там, в Магнитогорске, и застала Лену Малютину война. В 1943 году она получила назначение в авиашколу в Йошкар-Оле, в республике Марий-Эл — это немного не доезжая до Урала, если ехать от Москвы. В этой авиашколе Малютиной предстояло переучиться на военный самолет — бомбардировщик Пе-2. В Йошкар-Оле Лена встретила много знакомых девчонок, таких же, как она, профессиональных летчиц из гражданской авиации или инструкторов из аэроклубов, чей летный опыт понадобился теперь на фронте. У всех были тысячи часов налета, а они были еще так молоды — никому не исполнилось тридцати.
Вечером, вымотавшись за день, они сидели на нарах в казарме, раздевшись до белого мужского белья, пели песни, шутили, болтали. «Как святые в этих белых рубашках», — думала Лена. Белье было летнее: теплое байковое белье, тоже мужское — рубаху и кальсоны, — все девчонки, только получив, обменяли на мед: кило меда стоило 400 рублей, ровно столько, сколько пара белья. Они не голодали, но девушкам всегда хочется сладкого — и потом, уже на фронте, они всегда съедали из своего НЗ сгущенку.
Воевать им предстояло в женском полку тяжелых бомбардировщиков, сформированном легендарной Мариной Расковой, — к тому времени полк стал 125-м гвардейским. Расковой уже не было в живых, но все равно для молодых летчиц она была главным примером для подражания. Когда новички в марте 1944 года прилетели в расположение полка, Лена снова увидела немало знакомых лиц: в основном товарищей по Батайской школе.
Летом перед началом операции «Багратион» перелетели на отличный, построенный немцами аэродром в Болбасове под Оршей. Раньше они всегда летали с травяных аэродромов, и теперь их поразили бетонные дорожки и хорошие капониры. А вокруг было страшное разорение. Здесь, в Белоруссии, на отбитой у немцев советской территории, Лена увидела, каких страшных бед натворила война. Многие деревни были сожжены дотла. Женщины весной 1944-го пахали землю на себе, по нескольку человек впрягаясь в плуг: в других местах пахали на коровах, но здесь коров не осталось.
В Болбасове Лена встретила летчика Сашу, с которым вместе работала в Магнитогорске в инструкторском отряде. Саша летал на По-2, и на следующий день Лена услышала, что он погиб. Где похоронили, даже не успела узнать. У ее полка началась боевая работа. Задания были всегда одни и те же — бомбить живую силу и технику противника. С бомбами весом в 100, 250 или 500 кг пикирующий бомбардировщик Пе-2 был не менее грозным и современным оружием той войны, чем «катюша». Штурман Людмила Попова вспоминала, как в начале операции «Багратион» она увидела сделанный фотокамерой ее самолета снимок бомбежки Орши: «Это что-то страшное. Вагоны в воздухе висят… Мы когда под Оршей стояли, то пошли посмотреть свою работу. Там все было разворочено». Но и экипажам этих мощных самолетов следовало опасаться за свою жизнь. Девятка громадных Пе-2, летящих к своей цели, была прекрасной мишенью для зениток и истребителей противника. «От линии фронта до самой цели нас зенитки обстреливали непрерывно», — вспоминала Попова.
4 июля с утра шел дождь, облака висели низко. Скорее всего, вылета не будет. Экипажи сидели под самолетами. После полудня неожиданно дали белую ракету на вылет: погода чуть улучшилась.
Вылетели двумя девятками, Лена Малютина летела во второй, которую вела майор Надежда Федутенко — очень опытный летчик, вернувшаяся в часть после ранения в голову, которое получила под Сталинградом. На цель — железнодорожную станцию — они зашли на высоте 800 метров, из-за облачности (обычно бомбили с высоты полутора-двух километров). Цель закрыли облака как раз тогда, когда на бомбежку зашла Ленина девятка. Пришлось уйти на второй круг. Это опасно: теперь по ним уже пристрелялись зенитки. Зашли на цель, и снизу им навстречу взорвался «целый фейерверк». Штурман сбросила бомбы, и самолет подпрыгнул, освободившись от тонны груза. Лене всегда казалось, что, освободившись от бомб, машина радуется, как человек. И летчики тоже радуются: задача выполнена, главное теперь — благополучно вернуться на свой аэродром. Только они отошли от цели, как Лена почувствовала, что обожгло живот. «По-моему, меня ранило», — сказала она штурману Лене Юшиной. По ним попала зенитка.
Девятка уходила, а их машина отстала, она летела медленно из-за повреждений. Штурман просила держаться: внизу сейчас лес, сесть негде. Но через три минуты должен быть аэродром истребителей, там можно сесть. До своего аэродрома им, конечно, уже не долететь. Штурман то и дело давала Лене нюхать нашатырь, чтобы та не потеряла сознание. Наконец после четырех разворотов зашли на аэродром истребителей. Спустившись до пятидесяти метров, увидели, что полоса занята: с нее взлетает истребитель. На Пе-2, огромной машине, и здоровому летчику нелегко было бы снова подняться и идти на второй круг, но Малютиной удалось. Она помнила, как аккуратно посадила самолет, закончила пробег, выключила двигатель и расстегнула карабины — и больше ничего. Из самолета ее вытащили без сознания.
Пришла в себя она только в полевом госпитале в двух километрах от линии фронта, на операционном столе. Анестезия (у нее был в одиннадцати местах поврежден тонкий кишечник и в четырех — толстый) состояла из литра спирта, который вылили в брюшную полость. Отходила она от операции в углу, который отгородили занавеской в той же избе. Опять, в который раз в своей жизни, где она выбрала мужскую профессию, она оказалась единственной женщиной среди мужчин: за занавеской не смолкал мат и стоны раненых солдат.
В полевом госпитале Лена пробыла неделю, потом еще две — в стационарном госпитале в Польше, потом месяц в авиационном госпитале в Москве. Когда оттуда отправили выздоравливать дальше в санаторий («Кровь у вас хреновая!» — ругался врач), Лена решила — хватит, пора обратно в свой полк. Не спрашивая ни у кого разрешения, поехала на Центральный аэродром и нашла гражданский экипаж, который летел в Литву. В сентябре она уже снова летала с Леной Юшиной. Радист-стрелок был новый, парень. Девушка, которая была с ними в том страшном вылете, после него не хотела летать: забеременела и уехала в тыл. Лена Малютина до конца войны совершила еще 79 боевых вылетов.
