Шмель
Это была моя первая попытка написать антологию, связанную единой сюжетной линией. Вообще, мне трудно писать рассказы, где нужно следовать особой сюжетной линии, обычно они получаются неестественными и довольно слабыми. Тем не менее, «Шмеля» я написал быстро, и вышел он совсем не плохим.
Кстати, Шмель существует на самом деле, это город-призрак, расположенный на Шоссе Черного Каньона, между Фениксом и Прескоттом. Когда я был маленьким, в домах еще была мебель, но со временем ее всю растащили, а город превратили в некое подобие туристического места. На шоссе даже есть указатель на него. Я решил восстановить его славу города-призрака и перенес его в юго-западную часть штата для нужд рассказа.
***
Тринидад был еще жив, когда я его нашел. Едва-едва. Хулио сказал мне, что видел пикап реднека, который ехал по пустыне на север Кейв Крика. Машина мчалась во весь опор по старой грязной дороге, ведущей в Блади Бейсин. Хулио не относился к числу самых надежных певчих птичек, но на этот раз я ему поверил и решил разобраться.
Я нашел Тринидада в дренажной канаве, он лежал ничком. Его было нетрудно заметить. Канава тянулась параллельно дороге. Красная фланелевая рубашка койота на фоне бледного песка напоминала сигнальный огонь. Я выпрыгнул из «Джипа» не заглушив мотор, и спустился вниз по стенке канавы. Реднек даже не пытался скрыть следы преступления и спрятать тело. Это навело меня на мысль, что он не собирался убивать койота, а только припугнуть, но Тринидад сильно пострадал. Его покрытое синяками лицо распухло, из носа, рта и ушей текла кровь. Судя по тому, что его руки и ноги торчали под неестественными углами, Тринидаду явно сломали много костей.
Я присел рядом с койотом. Его глаза были закрыты, он не открыл их, даже когда я назвал его по имени. Я коснулся рукой его окровавленной щеки, он застонал и попытался отстраниться.
− Ты в порядке? – спросил я.
− Шмель, − прошептал он с закрытыми глазами.
Он явно находился где-то далеко и нес бред, я проклял себя за то, что у меня не было «Си-би» рации в «Джипе». Кейв Крик находился в десяти минутах езды отсюда, а до ближайшей больницы в Скоттсдейле ехать около часа. В мемориальной больнице Феникса был вертолет, теоретически они могли бы прилететь и забрать его, но я не мог с ними связаться.
Я боялся двигать Тринидада, но оставить его так пугало даже больше. Так что я быстро взбежал по стенке канавы, открыл дверь багажника «Джипа», развернул там одеяло, и спустился обратно к телу койота. Тринидад оказался тяжелее, чем я думал, вообще в жизни люди гораздо тяжелее, чем в кино. Но адреналин придал мне сил, я смог тащить его в слегка согнутом положении. Я осторожно положил его на одеяла, у меня руки намокли от его горячей крови. Я закрыл дверь багажника.
− Не волнуйся, − сказал я. – Я тебя домой довезу.
Тринидад стонал в агонии.
− Шмель, − повторил он.
Когда мы приехали в Кейв Крик, бедняга уже умер.
Солнце взошло ровно в пять сорок пять. В шесть тридцать температура уже перевалила за девяносто. Пока я пил свой кофе, телеведущий в утренних новостях сказал, что грядет «еще один великолепный день». Но тем, у кого не было кондиционеров в машинах и тем, кому придется работать не в прохладных офисах, это звучало как еще один срок в аду.
Я допил кофе и бегло просмотрел газету, не попала ли смерть Тринидада на последнюю страницу или в некролог. Ничего. Совсем. Полный ноль. Я не удивился. Место в аризонской газете всегда было занято людьми английского происхождения. Даже латиносы, добившиеся успеха, получали лишь пару строк. А смерть такого человека, как Тринидад, известного только в иммигрантском подполье, вообще не удостаивалась внимания.
Иногда я даже стыдился своей белой кожи.
Прошлой ночью я рассказал полиции все, что знал. Они все тщательно запротоколировали, но дело против реднека будет в лучшем случае слабым, ведь свидетельства основаны только на слухах людей, пользующихся дурной славой. Я знал, расследование смерти Тринидада попадет в папку «Особое расследование Феникса», с которой копы поработают два дня, особо никуда не выезжая, и поставят на ней штамп «нераскрыто». Все было бы совсем по-другому, будь Тринидад уважаемым белым, но это не так. Жара у многих отбивала охоту работать, особенно у полицейских.
Шмель.
Я ломал голову над этим словом всю ночь. Значило ли оно что-нибудь или умирающий мозг Тринидада просто вытащил его из своих глубин, пытаясь что-то сообщить мне. Я все же был ему должен. Кроме того, люди при смерти часто бормочут, значит оно что-нибудь или нет.
Я допил кофе и закончил возню с бумагами.
После восьми утра я позвонил Хогу Сантуччи, моему другу, который работал с документами в деловой части города и назвал ему это слово. Звон поднять не удалось, но получился хотя бы выстрел во тьме. Даже если Тринидад хотел мне чего-то сказать, я понятия не имел, «Шмель» это кликуха, кодовое слово, жаргонное наименование процесса или предмета, о котором знал только он сам.
Я решил навестить Хулио, посмотреть, знает ли он значение этого слова, или сталкивался ли Тринидад с реднеком.
Реднек.
Этот сукин сын начинал меня уже раздражать. Обычно, когда я брал новое дело или включался в расследование, то легко держал дистанцию и сохранял профессионализм. Я никогда не давал моральных оценок, а просто делал то, для чего меня наняли, брался за работу, если она укладывалась в рамки закона. Весь этот мусор Реймонда Чандлера, где много лишних сюжетных линий, или киношки Богарта и Митчема, где детектив постоянно влюбляется в юную милашку и потом сражается за ее честь, просто чушь. Чистый вымысел. Но реднеки часто бывали злодеями в кино, и я ненавидел этих сукиных сынов. Особенно теперь, когда я не мог нарыть на него улик.
Еще сильно раздражало, что реднек, казалось, стал почти народным героем для тощих дурней, которые походили на людей из офисов службы миграции, расположенных в деловой части города. В определенных кругах знали, что это он приложил руку к пожару, который уничтожил одно из больших конспиративных убежищ нелегалов в Каса Гранде. Еще он разобрался с четырнадцатью нелегалами, что поджарились на смерть в заброшенном многоквартирном доме неподалеку от Таксона. Федералы и местные устраивали здесь большое шоу, чтобы завершить борьбу за попадание этих мест под государственную юрисдикцию, обе службы предпринимали лишь формальные попытки добыть улики. С их точки зрения, реднек просто делал за них всю работу, только по-своему, грубо и жестоко. На него не накладывались такие ограничения, как на обычного преступника, в какой-то мере они скрыто и извращенно восхищались его расистской изобретательностью.
Довольно странно, чтобы разобраться в проблеме, меня нанял отец Лопез, священник, состоявший в подпольном движении. Он устал иметь дело с упертыми людьми в синей форме, серых костюмах, и с красной полосой. Отец Лопез боялся за судьбу дюжин беженцев из Сальвадора, которых он прятал в подвале церкви. Он попросил меня посмотреть, могу ли я нарыть на реднека улики, которые помогут упрятать его в тюрьму навсегда. Отцу Лопезу угрожали не один раз, и он знал, это лишь вопрос времени, до того, как угрозы приведут в исполнение.
Пока мои поиски ни к чему не привели, но я подбирался к нему, и реднек об этом знал. Именно поэтому он и забил до смерти Тринидада. Потому что дело и вышло из-под контроля. Я не думаю, что он собирался убивать койота, но убил. Он запаниковал, зашел слишком далеко, и теперь петля начала затягиваться. Это лишь вопрос времени, когда он проколется, совершит ошибку, и я затяну веревку. Законно сажать реднека может и не захотят, но они не смогут отвертеться от улик, да и не станут выгораживать его, если попадется. Главное дело в синей толстой папке будет закрыто.
Я остановился возле дома Хулио, его не было дома. Старая жена мексиканца, казалось, знала, куда он ушел. Но явно не хотела сообщать гринго в ковбойских ботинках где муж, так что я решил зайти повидать отца Лопеза.
В церкви царил ад. Отец Лопез допустил ошибку, рассказав прихожанам, что Тринидад отправился к богу. Он надеялся, что они помогут ему помолиться за койота, но в результате только посеял панику среди иммигрантов. Почти всех их привез сюда Тринидад, он был их символом силы и стабильности в этой стране, его убийство сильно их напугало. Они и правда подумали, что его убийство совершил «эскадрон смерти», который направили против них. Когда я приехал, отец Лопез пытался объяснить, что койота убил американец, который действовал сам по себе, его не нанимало правительство. Но даже мне было ясно, что многие этому не поверят. Казалось, они собирались уже уйти из церкви, идти своей дорогой, и рискнуть жить на улице.
− Отец, − сказал я. – Мне нужно поговорить с тобой минутку.
− Подожди.
Он быстро поговорил на испанском с взволнованными людьми в подвале, пытаясь развеять их страхи.
Мой испанский был далек от идеального, но я подошел к священнику, жестом приказал ему затихнуть, и выложил иммигрантам свою версию происшедшего. Поскольку я был белым американцем, мои слова имели больший вес, чем у священника. Хотя прихожане и говорили запинаясь. Думаю, я имел в их глазах немного авторитетности.
Отец Лопез посмотрел на меня с благодарностью, затем подробнее объяснил все сказанное мной. Он говорил быстро и уверенно. Вроде бы сработало. Я поднялся наверх и стал ждать.
После того, как все улеглось, отец Лопез вышел из подвала, теперь я мог поговорить со священником наедине. Мы находились у него в офисе, который располагался рядом с прихожей. Я сидел в низком удобном кресле, наклонившись вперед.
− Слово «Шмель» тебе о чем-нибудь говорит? – спросил я.
Вдруг отец Лопез резко наклонился вперед, и снова сел прямо. Его лицо побледнело.
− Кто рассказал тебе о «Шмеле»?
− Тринидад, − сказал я. – Но не прямо. Это было последнее слово, которое он сказал перед смертью.
Священник перекрестился.
− Нет, − сказал он.
− Да.
Я встал. Я сунул руки в задние карманы и начал расхаживать по комнате.
− Слушай, − сказал я. – Если есть нечто, что мне следует знать, лучше скажи. Когда я работаю на клиента, то рассчитываю на его честность, что он сразу выложит все карты на стол. Мне наплевать, священник ты или нет, расскажи все. Я на твоей стороне. И я не смогу отстаивать твои интересы, если не буду знать все факты.
Отец Лопез, казалось, успокоился. Он медленно кивнул.
− Хорошо, − сказал священник. – Хорошо.
Я снова сел.
− Так что такое «Шмель»?
− Это город. Старый город-призрак в пустыне Сонора, за Таксоном. Удивлен, что ты о нем не слышал. Там была великая битва в конце девятнадцатого века между солдатами Соединенных Штатов и маленькой группой мексиканских ренегатов. Ренегаты не присоединились к Мексиканскому правительству, но сражались против американцев в той битве. Жители Шмеля не проиграли свою битву, хотя мексиканцы, в конце концов, проиграли войну. Семнадцать не обученных бойцов успешно держали оборону, и убили свыше ста американских солдат. Американцы продолжали атаковать, а их убивали. Наконец, они сдались, решили обойти город и сражаться в другом месте. Думаю, они вычеркнули это поражение из своей истории. Но когда сражения закончились, границы передвинули, Шмель стал частью Аризоны. Политики уничтожили то, что не смогла уничтожить война.
− Интересная история, − сказал я. – Но какое отношение это имеет к Тринидаду?
− Не знаю, − сказал священник, посмотрев мне в глаза.
Он лгал. Я знал, что он врет, и он знал, что я об этом знал. Я сидел неподвижно. Отец Лопез не был ни глупцом, ни трусом. Он не стал бы разыгрывать из себя лейкопата и креститься, если бы что-то не тяготило его рассудок. «Шмель», чтобы ни было с этим связано, пугало его до святых усрачек, но я знал, если начну давить дальше, он перестанет мне доверять. Так что я решил сбавить обороты. Я чувствовал, что работы мне хватит.
Настало время прокатиться.
В пустыне, неподалеку от Тонопы, жил переплетчик Бейкер. Его жилище окружали останки машин, которые он покупал и ремонтировал уже сорок лет. Проданные «Торино», брошенные «Ауди» и разбитые «Рамблеры» лежали очищенные и проржавевшие. Они утопали в песке, окружающем его трехкомнатную лачугу. Его территория представляла собой около двадцати акров самой отвратительной местности, известной человечеству. И сам Тонопа лишь формально назывался городом: круглосуточная заправка и закусочная с гамбургерами, расположенная между Фениксом и границей Калифорнии. Там обслуживали в основном дальнобойщиков, а лачуга Бейкера располагалась в пятнадцати милях вниз по грязной дороге в другую сторону, прямо посередине заросших полынью земель. Но ему здесь нравилось. Всегда.
Когда я приехал, Бейкера нигде не было. Он не ответил, ни когда я просигналил, ни когда позвал его, но я знал, рано или поздно, он вернется. Я зашел в его лачугу, как к себе домой. Парадная дверь была, как всегда, открыта, а сетчатая не заперта. Я просто вошел в гостиную и сел на продавленный диван. За время с нашей последней встречи, Бейкер положил еще несколько дисков от колес на стену. Я внимательно осмотрел их, пока ждал его. Было время, когда Бейкер был своего рода учителем, историком. Он по-прежнему знал об истории юго-запада больше, чем все, кого я когда-либо встречал. Одна стена его спальни была заставлена книгами и журналами на различные исторические темы. Его работа стала хобби. Вместо того чтобы работать учителем, который копается в автомобиле по выходным, он завладел целым автопарком и в свободное время изучал историю. Я так и не смог выяснить, где он находил клиентов для своих утилизированных автомобилей.
Я услышал фырчанье мотора Бейкера спустя пять минут. Я вышел встретить его. К входу в хижину подъехал пустой эвакуатор.
− Эй! – крикнул он. – Давненько не виделись!
Я показал Бейкеру средний палец, он засмеялся. Мы обменялись любезностями, он открыл пиво, и мы, наконец, заговорили о деле. Я спросил, слышал ли он когда-нибудь о городке Шмель. И рассказал ему историю отца Лопеза.
Бейкер хихикнул.
− Черт, да, помню, Шмель. Но это не настоящее название. Это мы, американцы его так назвали, нас там здорово ужалили. Испанское название длиннее. Оно переводится «волшебные пески», или что-то вроде того.
Он глотнул пива.
− Да, бывал там много раз, фотографировал, исследовал. Он похож на наш Аламо, знаешь? Только никогда не был столь известным, потому как там никто из знаменитостей не умирал. Что ж, я думаю, техасцы лучше нас умеют хвастаться.
− Но почему тогда священник так испугался?
− Что ж, Шмель, это что-то вроде, я не знаю, священной земли, не совсем так, но что-то вроде того. Хотел бы я иметь какое-то документальное подтверждение, я бы поискал, но никто ничего такого не писал. Я просто знаю, что эта территория важна для мексиканцев, там обитают какие-то магические силы. Как ты знаешь, по первоначальному договору границы штата были другими. Мексика хотела сохранить Шмеля и отдать нам Ногалес. Но мы хотели получить миловидную квадратную границу и конечно, спорить с нами они не могли.
Бейкер хихикнул.
− Согласно легенде, сдерживать американских солдат мексиканцам помогла магия, даже когда в них стреляли, они не умирали.
Я посмотрел на него, у меня вдруг все похолодело внутри.
Они не умирали?
− Как я уже говорил, я бывал там, − сказал Бейкер. – И я не верю во всякие фокусы-покусы. Но, черт возьми, и не могу полностью исключить зловещие слухи.
Когда я вернулся в Феникс, уже почти стемнело, я решил направиться прямиком домой
Меня поджидала полиция.
Лейтенант Армстронг стоял, склонившись над капотом автомобиля. Когда я подъехал, он выпрямился. Лейтенант что-то жевал, я пошел к нему, он плюнул на землю у моих ног.
− И сколько ты уже здесь? – спросил я.
− Не долго. Пять-десять минут.
Армстронг улыбнулся во весь рот, но его поросячьи глазки остались напряженными.
− Чего тебе от меня надо?
− Хочу, чтобы ты прокатился со мной.
Лейтенант кивнул головой, офицер в штатском открыл дверь машины. Армстронг снова сплюнул.
Я перешагнул коричневое пятно на тротуаре и забрался на заднее сидение.
Вскоре я стоял у края местного кладбища и смотрел, куда указывает Армстронг. Десять или пятнадцать могил были раскопаны, гробы и все прочая утварь исчезли, остались только залитые грязью дыры в земле. В одной из могил, как сказали мне в машине, похоронили Тринидада.
В Аризоне не тратили время, когда хоронили «нищих».
− Ты что-нибудь об этом знаешь? – спросил лейтенант.
Я покачал головой.
− Да ну, это же твои люди.
− Мои люди?
Он сплюнул.
− Ты ведь понимаешь, о чем я. Пожиратели чили. Месикенс. Гонзалес. Все эти парни. Я же знаю, ты в курсе, что происходит.
− Не в курсе, − сказал я. – Правда, не в курсе.
Армстронг посмотрел на меня. Я видел в его глазах ненависть.
− Знаешь кто ты? Ты предатель. Ты…
Он замолчал, посмотрел на меня, не мог подобрать слово.
− Снаружи белый, а внутри смуглый? Внешняя сторона кокосового ореха?
− Я не знаю, − сказал я ему. – Но я знаю, что ты снаружи круглый, и говно внутри.
− Что?
− Ты ублюдок.
Он ударил меня, я свалился с ног. Удар был не слишком сильным, но я оказался не готов. Он попал мне прямо в живот. Я постарался вдохнуть, судорожно глотал воздух, но у меня словно легкие атрофировались.
Армстронг пристально смотрел на меня, смотрел, как я лежу на земле, схватившись за живот. Его лицо было бесстрастным, но я знал, что внутри он улыбался.
− Можешь идти домой, − сказал он, и отвернулся.
Потом я встал, восстановил дыхание, назвал его горбатым мешком протухшего расистского дерьма, и пошел домой.
Лейтенант плюнул в мою сторону еще раз. Когда я прошел уже полквартала, он промчался мимо меня на машине.
На следующее утро я проснулся вспотевшим. Почему-то ночью иногда барахлил вентилятор, тем самым лишая мою спальню и слабого дуновения воздуха. Тогда оделяло, которым я накрывался, прилипало к моей липкой коже. Я чувствовал себя уставшим, но не настолько, чтобы оставаться в постели и терпеть жару. Я встал и пошел в ванную принять прохладный душ.
Заглавной утренней новостью было убийство отца Лопеза.
Я стоял на кухне, все еще мокрый после душа, с пустой чашкой кофе в руке. И тупо смотрел телевизор, стоявший в гостиной. Съемка велась прямо с места происшествия. Блондинка-репортер стояла посреди группы людей перед церковью, оператор хорошо подчеркнул фон. На парадной лестнице лежало лицом вниз тело отца Лопеза. Даже по телевизору я разглядел темную кровь, что текла по лестнице маленькими водопадами.
Я слышал имя Лопез, слова «убит» и «подпольное движение», но я не слушал журналистку. Я уже оделся, бросил металлическую чашку в раковину, на ходу схватил ключи, и побежал к двери.
Когда я приехал, санитары коронера грузили тело, закутанное в мешок священника, в автомобиль скорой помощи. Армстронг и еще один офицер тихо беседовали с полицейским фотографом. Команда из теленовостей упаковывала вещи и готовилась к отъезду.
Я не настолько близко знал отца Лопеза, чтобы сильно горевать о его смерти. Обычно такие сильные чувства, мы оставляем для людей, потеря которых отразится на всей нашей жизни. Но я испытывал боль, отвращение и сильную злобу. Я подошел к Армстронгу.
− Что случилось? – спросил я.
Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. Лейтенант отвернулся и продолжил беседовать с фотографом.
− Кто это сделал? – спросил я.
Лейтенант даже не посмотрел в мою сторону.
− Пристрелили из проезжавшей мимо машины, − сказал он.
Я пошел по церковной лестнице. Я знал, что иммигранты давно ушли, наверняка убежали как только послышались выстрелы, но мне хотелось осмотреть место преступления самому.
− Убирайся отсюда! – сказал Армстронг.
Теперь он смотрел на меня. Громкость его голоса не уступала злобности, написанной на лице. Он тыкал в меня пальцем, произнося каждое слово:
− Это место преступления и тебе не положено тут находиться. Не хочу, чтобы ты испортил улики.
Я мог бы с ним сцепиться, имел на то право – я детектив, у меня есть лицензия, моего клиента только что убили – но у меня не было настроения. Кроме того, я знал, что наверняка не найду, чего не запротоколировала бы полиция. Я осматривал толпу, искал знакомые лица. Увидел Хулио и пошел к нему.
Певчая пташка выглядел нездорово, но когда я подошел ближе, то увидел, что у него просто лицо перекосило от злости. Злости с легким налетом страха. Я подошел к Хулио.
− Что случилось? – спросил я.
Он на секунду уставился на меня, словно не понял, кто я, но потом сосредоточился и узнал.
− Это был реднек, − сказал Хулио.
Я кивнул. Тоже подумал на него.
Хулио огляделся, желая убедиться, что никто в толпе нас не подслушивает.
− Мы его схватили, − сказал он.
− Что?
Хулио подошел ко мне, и начал шептать на ухо. Я чувствовал жуткий запах у него изо рта.
− Он в потаенном месте.
− О чем ты говоришь? Реднек?
Хулио кивнул.
− Они вооружились и поймали его у светофора, окликнули и окружили.
− И ты не…
− Никаких копов, − ответил он, не дав договорить вопрос.
− Знаешь, я не могу…
− Мы отвезем его в Шмель.
Я стоял и смотрел на Хулио, следующая фраза застряла у меня в горле. Шмель. Я не знал, почему певчая птица говорил мне это, как он вообще узнал о том, что мне известно о Шмеле. Мне вдруг стало холодно, очень холодно, хотя утреннее солнце палило нещадно.
− Я подберу тебя, − сказал Хулио. – Ночью.
Я не был уверен, что хотел с ним поехать. Я не был уверен, что хочу скрывать это от полиции. Я вообще ни в чем не был уверен.
Но затем я подумал о Тринидаде, об отце Лопезе, о нелегалах в той лачуге, о других иммигрантах.
− Хорошо, − согласился я.
Хулио кивнул и затерялся в толпе.
Я увидел, как на меня смотрит Армстронг и отвернулся.
Певчая птица подъехал к моему дому после восьми часов, когда уже стемнело. Он подъехал к обочине и просигналил. Я вышел к открытому пассажирскому окну.
− Выходи один, − сказал он, кивнув головой в сторону заднего сидения. – Захватили с собой багаж.
Я внимательно посмотрел в заднее окно.
На подушке на заднем сидении лежало тело отца Лопеза, завернутое в мешок.
− Время идет, − сказал Хулио, хихикнув. – Следуй за мной.
Не знаю, почему я не возразил, почему ничего не сказал, почему ничего не спросил, но я поступил именно так. Я просто тупо кивнул, отправился к навесу, где стояла машина, сел в «Джип» и поехал за автомобилем Хулио по улице, мы ехали в направлении шоссе. Я вообще не помню, что чувствовал и думал.
Ехали мы долго. Сначала на шоссе было много машин, но чем дальше от долины, тем меньше движения становилось на дороге. Вскоре на дороге остались только задние огни «Шевроле» Хулио.
Уже близилась полночь, мы уже проехали Таксон, я увидел, как Хулио свернул с шоссе на неотмеченную на карте грязную дорогу. В первый раз за всю поездку, я подумал о теле отца Лопеза, лежавшем на заднем сидении. Подумал о реднеке.
Мы его поймали.
Эти слова казались мне мрачнее темной залитой лунным светом пустыни. Я понял, что понятия не имею, что происходит, что задумали Хулио и его дружки, кто они вообще такие. Тогда я еще мог повернуть назад. Я думал об том, но не сделал. Я уже зашел слишком далеко. Я должен увидеть все.
Дорога извивалась и кружилась, она заползала в невидимые овраги, пересекала высохшие русла рек и ущелья, у меня окончательно сбилось чувство ориентировки.
И вот мы приехали.
Шмель оказался не таким большим, как я думал, он даже близко не был похож на крепость. После рассказа Бейкера я представлял себе нечто вроде Аламо, но вид, что открылся мне, был совсем другим. Два одинаковых ряда домов тянулись с обеих сторон грязной дороги, которая заканчивалась в дальнем конце города, там стояло нечто похожее на церковь. Здания были старые, заброшенные, как и в любом городе-призраке, но почти все они были сделаны из самана. Однако среди них мне попались: парочка разваливающихся деревянных домов, однокомнатная парикмахерская, перед которой стоял разукрашенный столб, салун с длинной верандой и разрушенной крышей. Большинство зданий выцвели, и истерлись под смертоносными песчаными бурями.
Тут я заметил, что город вовсе не безлюдный. В дальнем конце дороги, перед церковью собралась большая толпа людей, около шестидесяти или семидесяти человек. Осмотревшись, я увидел тени их автомобилей, смешивающихся с тенью сагуаро и тополя.
Хулио вышел из машины.
Открылась задняя дверь, и вышел отец Лопез.
Не могу сказать, что удивился. Я представил себе подобное еще тогда, когда Хулио сказал мне этим утром, что они отвезут реднека в Шмель. Но я испугался. И куда сильнее, чем ожидал. Мне доводилось сталкиваться со смертью, я видел много трупов. Ни реки крови, ни расчлененка меня не пугали. Я видел, как тело священника, сгорбившись, слезло с заднего сидения машины, выбралось из пластикового мешка, все это напугало меня. Мне казалось это неправильным, нечестивым.
Я вышел из машины. Городок окутала тьма, нигде не горел свет, но луна светила достаточно ярко. Отец Лопез шел медленно и неуклюже, как Франкенштейн, но постепенно его шаги становились все быстрее, сильнее, увереннее. Он шел следом за Хулио по пустой грязной дороге. Певчая птица казалось, забыл обо мне, или у него на уме были более важные дела, чем гостеприимство. Поэтому я сам последовал за ними, интуиция поборола страх.
Мы шли по грязной улице. Боковым зрением я видел дома слева и справа, они напоминали огромных диковинных зверей. Но я сосредоточился на звере, идущем передо мной, ожившем трупе отца Лопеза. Магия.
Бейкер сказал, что он испытывал здесь странные чувства, присутствие чего-то сверхъестевенного. Может, все это было игрой моего воображения, но я, казалось, тоже ощущал эту силу. Нечто похожее на гул в воздухе, вибрацию. Она шла вверх через подошвы моих туфлей. По мере того, как я приближался к толпе у церкви, гул нарастал. Я подошел ближе и теперь увидел, что большинство собравшихся были женщины. Мексиканки, одетые в традиционные похоронные крестьянские одежды: черные платья и кружевные мантильи.
С ними были мертвецы, каждого из которых держали две или три женщины. Эти люди, явно умерли насильственной смертью. Их глаза моргали, конечности двигались, рты открывались и закрывались. Я разглядел обескровленные дыры от пуль, чистые ножевые раны на их бледной плоти.
Мы подошли, вся толпа повернулась к нам. Я увидел, что у мертвых и живых были схожие черты лица. Они были родственниками.
Теперь Хулио обратил на меня внимание. Отец Лопез шел дальше, две старых женщины вышли вперед и взяли мертвого священника за руки. Певчая птица обернулся и сказал мне: − Не говори ничего, − предупредил он. – Чтобы ни случилось, просто смотри.
− Но…
− Это все женщины, − сказал он. – Это их вера. Они устанавливают правила.
Я может и не самый смышленый парень на свете, но знаю, когда надо заткнуться и просто плыть по течению. И когда стоишь в полночь посреди пустыни в городе-призраке, в окружении мертвецов, а также их жен и матерей, думаю, это как раз тот самый момент.
Возглавляемая женщинами толпа пошла в церковь без дверей.
Я последовал за ними.
Внутри здание освещалось двумя рядами свечей, что стояли на зубчатых полках обеих стен. Католическая атрибутика, которую я ожидал увидеть, отсутствовала. Напротив, кроме свечей, в церкви не было никаких украшений или религиозных декораций. Грязные крошащиеся стены были совершенно голыми. Никаких церковных скамей. Я посмотрел на фасад помещения. На высоком пьедестале, где обычно расположена кафедра, стоял голый реднек, привязанный к столбу.
Хотел бы я сказать, что испытал чувство свершившейся справедливости. Пусть это произойдет мистическим первобытным способом, но все получат по заслугам. Но боже помоги мне, я пожалел реднека. Он рыдал, слезы ужаса катились по его распухшему лицу, на ляжках высыхала моча. Я понимал, что оплакивал он только себя, извинялся за свои действия только потому, что обстоятельства сложились таким образом. Его схватили. Но мне вдруг захотелось, чтобы все получилось так, как я сказал жирному ублюдку Армстронгу, а реднек сидел в безопасности в камере в Южном Фениксе. Он заслужил наказание, но не заслужил такого.
Никто такого не заслужил.
Но сколько ни кричи «халва» во рту слаще не станет. Реднек был не в тюрьме Южного Феникса. Он был привязан к столбу в пустой церкви.
И мертвецы с женщинами приближались к нему.
Реднек кричал, жалкий женоподобный крик, который должен был бы доставлять удовольствие, но почему-то не доставлял. Перед входом в комнату живые и мертвые разделились, женщины отошли влево, мертвые мужчины вправо. Я смотрел, как женщины опустились на колени и начали молиться. Их бормотание наполнило комнату. У меня мороз бежал по коже, но при этом я еще и потел. Я неподвижно стоял рядом с Хулио.
Женщины пели церковный гимн, в минорной тональности, я не понял этот диалект испанского, он был мне не знаком.
Они вышли из церкви через боковую дверь, расположенную за пьедесталом. Они снова выстроились в одну колонну, словно это было частью какого-то ритуала. Остался только один мертвец.
Церковь затихла, осталось только жалкое хныканье привязанного убийцы и гулкий стук моего перепуганного сердца. Один из мертвецов отделился от толпы, он вышел из строя и пошел вперед. Я узнал знакомый профиль Тринидада. Кровь с головы койота смыли, но его кожа осталась серой, тело стало худым, как у больного анорексией. Он двигался легко, абсолютно нормально, как живой. Тринидад подошел к реднеку.
Он развязал веревки, привязывающие руки и ступни убийцы к столбу.
Еще один мертвец пошел вперед и дал Тринидаду пистолет, койот вложил ствол в руку реднека.
И секунды не прошло.
− Сдохните мрази!
Реднек принялся стрелять, стоило его пальцам коснуться курка. Его руки с ужасом сжимали пистолет, он истерично смеялся. Пули прострелили мертвецов, и попали в стены. Но воскресшие мертвецы не упали. Пули в пистолете закончились почти сразу, и реднек спрыгнул с пьедестала. Он попытался прорваться, используя пистолет как дубинку. Реднек бил по головам людей, которых убил до этого. Теперь они не умерли, однако, и убийца понял, что не может прорваться сквозь защитный строй.
Я услышал его крик, звук ломающейся кости, напоминающий свист кнута. А потом мокрый хлюпающий звук разрываемого мяса.
Мертвецы разрывали своего убийцу пополам.
Я вышел из церкви. Для меня это было слишком. Я не мог смотреть. Хулио и двое других, кого я не знаю, стояли в дальнем углу церкви и смотрели. Они даже не дрогнули.
Выйдя наружу, я восстановил дыхание. Я все еще слышал крики, но другие более отвратительные и мерзкие звуки смерти к счастью стихли. Теплый ночной воздух обдувал плоть, так здорово после промозглой духоты церкви.
Женщины стояли перед церковью вместе со мной и ждали. Мы молчали. Сказать было нечего.
Хулио и двое других мужчин появились через десять минут. Спустя еще десять минут, из церкви единой колонной молча вышли мертвецы. Я не хотел заглядывать в церковь и смотреть, что осталось от реднека.
Хулио подошел ко мне. Певчая птица выглядел счастливее, чем раньше, менее напряженным, более уверенным.
− Все кончилось, − сказал он. – Мы можем идти.
Я посмотрел на него.
− Кончилось?
Он улыбнулся.
− А чего тебе еще надо?
Я посмотрел на мертвецов, теперь держащихся вместе со своими возлюбленными. Женщины обнимали своих покойных мужей, целовали своих потерянных возлюбленных, держали мертвецов на руках. Священник посмотрел на меня и кивнул головой. Молодая женщина, которую я не знал, крепко держала его за руку.
Я отвернулся.
Что будет теперь? Думал я. Куда они пойдут? Что будут делать? Жертвы реднека были живы после смерти своего убийцы. Им не нужно будет даже воскресать для мести. Они будут бродить по пустыне, пока, наконец, не умрут? Или будут жить здесь, вернее нет, существовать здесь, в городке с названием Шмель. Что-то вроде сообщества мертвецов. Будут притворяться, что ничего не случилось, словно они никогда не давали дуба, и до сих пор живы?
Я собирался спросить Хулио, проверить, ответит ли он мне, но вдруг понял, что не хочу ничего знать.
− Идем, − сказал певчая птица. Двое других мужчин уже направились к машинам. – Теперь время женщин.
Я не знал, что он имел в виду, но и не спрашивал. Я последовал за Хулио вниз по пустой грязной улице. Я хотел поговорить об этом с Бейкером. Представил, как мы сядем возле его лачуги, выпьем немного пива, и я расскажу ему, что произошло. Мы напьемся, он объяснит мне, что все это значит, почему женщины устроили это шоу, какие тут параллели с прошлым. Мы бы обсудили эту тему досконально, и все бы уже не выглядело бы таким пугающим, злым и чертовски ужасным, как сейчас. Дистанция смягчила бы ощущения. Время бы превратило это в историю. Я надеялся. Молил об этом бога.
Я сел в машину и завел мотор, затем выглянул в окно. Я увидел женщин, держащих за руки мужей, любимых, сыновей и вели их по улице к церкви. Они шли через прогалину между двумя домами из самана. Мне показалось, что я разглядел большую кучу высохшей толокнянки и полыни.
Я тронулся в путь. Я проехал мимо Хулио и не помахал ему рукой. Я поехал обратно той же дорогой.
Я включил радио. И не смог поймать ничего кроме мексиканских голосов. Я вдавил педаль газа в пол.
Через полчаса я выехал на шоссе. Я один раз посмотрел в зеркало заднего вида и посреди огромного моря тьмы, я примерно разглядел, где расположен Шмель. Мне показалось, я увидел тихий свет далеких огней.
Я свернул на обочину. Мне не хотелось об этом думать. Я выключил радио.
Еще один свет, который я увидел, были огни Феникса, когда подъезжал к нему. Я ехал лицом к рассвету.
Перевод Евгения Аликина.
