Осень

Лето в конце концов покинуло нас, но не сдалось без боя. Хотя среди развалин старой фабрики не удалось обнаружить ничего стоящего внимания, после ее эффектного обрушения власти города приказали разровнять развалины бульдозером и немедленно занялись сносом и обследованием остальных зданий.

В конце июля один из разбиравших завалы рабочих отошел в лес помочиться и наткнулся на неглубокую могилу. В ней оказалось еще два скелета, в которых по слепкам зубов опознали женщину и ее малолетнего сына. Они жили в бедном районе в городе неподалеку, и хотя об их исчезновении стало известно еще несколько месяцев назад, из-за того что у женщины уже была судимость за какое-то незначительное преступление и проблемы с наркотиками, полиция решила, что они с сыном покинули город, чтобы не платить за аренду. Судя по информации в газетах и по телевидению, мы с Риком прошли совсем рядом с могилой. Возможно, это был еще один фокус Бернарда.

После обнаружения этих тел количество жертв достигло четырех. То, что среди них оказался ребенок, вызвало еще большее бурление в прессе, страх и гнев местных жителей и политиков. Мол, теперь никто не может чувствовать себя в безопасности. Подумать только…

Но лето перешло в осень, а полиция так и не нашла ни ответов, ни даже надежных зацепок. Они и не подозревали, что никогда не сумеют их отыскать. Пресса упоминала несколько человек как возможных подозреваемых, но все они были вскоре оправданы, и теория об убийце-бродяге оставалась самой популярной среди жителей Поттерс-Коув и журналистов. К тому времени, как в город вступил сентябрь, «нераскрытые» убийства обсудили в нескольких телевизионных программах и во множестве газет по всей стране, второпях были написаны и выпущены две книги. Но в итоге это ни к чему так и не привело.

Уже к октябрю убийства отошли в прошлое, и люди разбрелись обратно за свои заборчики, в свои опрятные дома, успокаивая себя тем, что виновный в этих ужасах преступник покинул город. Как человек просыпается от страха, но быстро понимает, что ему всего лишь привиделся кошмар, жители Поттерс-Коув закрыли глаза и снова уснули. Вокруг них жили те же тихие тайны и те же беззвучные крики, но они больше не прислушивались. Парочка самых упорных стражей порядка поклялась раскрыть эти преступления, но так и не смогла. Новости появлялись все реже и реже, из города постепенно исчезали полицейские и агенты ФБР. Интерес угас, и я присоединился к толпе прочих сомнамбул, притворявшихся, что все идет хорошо.

Разумеется, то, что мы узнали, оставило по себе невероятное чувство вины, и, обнаружив в газете портрет какого-нибудь члена семьи одной из жертв, с испуганным и потерянным выражением лица, я всякий раз отчаянно хотел рассказать им все, что знал. Но кто мне поверит? Несколько месяцев спустя я даже не знал, верю ли я самому себе. Что бы я ни сделал, им от этого будет только хуже, все только усложнится. Их близкие умерли, и мои истории про привидения не вернут их к жизни. Никто никогда не узнает правды о Бернарде, и даже я не мог бы доказать, что он убил еще кого-то, кроме себя самого. Так что я научился жить со своим знанием, перестал читать новости и разглядывать фотографии горюющих, сбитых с толку родственников, которые все еще надеялись получить ответы.

Листья пожелтели, воздух стал холоднее, особенно по вечерам. Я пытался заниматься чем-то более приятным. Пробовал даже снова писать, но стоило мне занести ручку над бумагой, как перед моими глазами возникали Тони, Рик, Дональд или Бернард, или лица из газет, и вся та горечь, крики и кровь, что скрывались за ними.

Решение уехать из города я принял на удивление легко. Хотя я никогда не выезжал далеко за пределы Поттерс-Коув, я чувствовал, что пришло время найти новое место и, хотел надеяться, начать с чистого листа. Через несколько дней я буду во Флориде, и, как однажды рассуждала вслух Тони, не уверен, что кто-то заметит мое отсутствие. Никто точно не обратит внимания и не станет меня удерживать. По правде сказать, я уже чувствовал себя так, будто уехал, и проводил время, словно некая странная переходная форма, застрявшая в загадочной точке между жизнью и смертью, исполненная теперь уже не ужаса, а бесконечного беспокойства, навечно обреченная смотреть из окна в надежде, что произойдет что-то необычное, чувствовать тошнотворный неуверенный холодок всякий раз, когда темную комнату осветят фары незнакомого автомобиля, или зазвонит телефон, или кто-то постучит в дверь. Навечно связанный знанием, что я не один, я вынужден был выживать благодаря избранным воспоминаниям и самоуговорам, которые нашептывал себе каждый вечер.

Мне все еще снились кошмары, мне, наверное, никуда уже не деться от них до конца жизни, но никогда больше – тот самый кошмар. Как и Бернард, они вернулись в тень, растворились в сумрачных коридорах моего разума. Но они оставили после себя осадок, похожий на липкий след слизняка, и все, что прилипло к этому следу, останется со мной – со всеми нами – навсегда, навечно свяжет нас всех друг с другом.

«Как части целого», – говорил когда-то мудрый и терпеливый Томми, лучший друг Бернарда. Только через много лет после его смерти я понял, насколько точным было это описание. Но именно с его смерти все и началось. Когда перед тогда еще его глазами погиб единственный друг, Бернард был опустошен, уничтожен. Его юный разум разлетелся на куски, и после этого он стал как бы разными гранями одного человека, целое раскололось на несколько отдельных, самостоятельных частей. Рик, наш бесстрашный и неразрушимый защитник, Дональд, остроумный и утонченный интеллигент, Тони, наша мать, сестра, жена и возлюбленная, наша вечная женская половинка, наш голос разума. И Бернард, наша темная и обозленная изнанка. И я – всего понемножку от каждого, плюс чего уж там еще осталось.

Расколотый на части, Бернард был введен во мрак своей матерью, и через него мы все оказались под влиянием зла. С того момента мы превратились в напуганных и запутавшихся детей, стали соревноваться за место под солнцем и в то же время, как умели, пытались защитить друг друга; искали дорогу в мире, которого ни один из нас не понимал, в котором ни один из нас не чувствовал себя вполне комфортно.

Как и в собственных шкурах.

И всякий раз, представляя нас всех вместе, я видел не измученных и опустошенных взрослых мужчин, которыми мы стали, но мальчишек, которыми, как я все еще хотел верить, мы когда-то были. Когда мы катались на велосипедах в солнечные дни, гонялись за облаками и жившими за ними фантазиями и наполнялись жизнью с каждым вздохом, с каждым новым днем. Я предпочитал воображать нас такими: счастливыми, здоровыми, неразлучными, как и должно было быть.

По дороге из штата я нашел в себе силы завернуть к дому Клаудии. Вечер было особенно холодным, что оказалось очень кстати. Я выбрался из машины и встал у дороги, глядя на дом. С приближением зимы он казался еще более заброшенным, чем обычно, отделенным от остального мира. И, может быть, это было не так уж плохо.

В тот день я несколько минут смотрел на облака. Они проносились мимо, темные, набухшие; даже неся в себе бурю – а может быть, благодаря этому – они скользили по небу изящно. Тогда, при взгляде на эти вершины мира, я осознал, какими незначительными мы были в действительности.

Но когда я буду думать о Клаудии, чувствуя, что мне ее недостает, я буду вспоминать этот дом.

Дешевый вентилятор под потолком, который медленно вращался над нами как лопасти вертолета, рассекал тьму и свет, отбрасывая черные и белые полосы на ее обнаженное тело. Ее голову на подушке рядом со мной, и то, как она распахивает глаза и шепчет: «Ты не можешь от этого сбежать».

Я вспомню, как сказал ей: «Я хочу проснуться. Я всего лишь хочу проснуться».

А она ответила: «Ты не спишь».

И я вспомню ее труп в заполненной кровью ванной, со срезанными веками и вспоротыми запястьями, раскрытую опасную бритву на полу под безвольно повисшими пальцами, смятый рекламный плакат в углу – Флорида, недостаточно далеко отсюда – свечи повсюду и следящие за нами Ад, Рай и все, что между ними.

Я вспомню, как коснулся хвоста Люцифера, когда он промелькнул рядом со мной в ночи. И только тогда, в тот момент, когда Дьявол поднял голову, я начал понимать, что чувствовал Бернард, что он делал, пока меня не было. Только тогда я начал понимать его обряды и того, кем он был.

Кем были все мы.

Он оставил после себя не только зло и разрушение. Он оставил то, что стало реальностью благодаря его обрядам: плоды его трудов, нас всех, живших одолженным временем, ложными воспоминаниями и выдуманными им историями, – но все равно живых. Безвозвратно разбитый юноша, который оставался в живых лишь благодаря другим личностям, которые он сам же и создал, чтобы они защищали его, стали его друзьями, позволили ему стать тем, чем он не был, сделали бы его целым.

Мы – темные фигуры, которые он принимал за демонов, которые должны были выполнять его желания, – сбросили его в Ад, где ему было самое место, не осознавая, что никогда теперь не сможем быть вполне свободными. Обряды преобразили нас, но в конце концов Бернард был всего лишь человеком, и я ненавидел его за это. Я ненавидел за это всех нас. Потому что без Бернарда не было нас. Не было меня. И все же, без зла не может быть и спасения.

Осенний ветер унес пугающие призраки, как пыльцу, и вместо них принес прощение, а еще мрачный образ Джулии Хендерсон, наблюдавшей за мной через украшенное распятьями окно. «Я знаю, кто ты».

Я кивнул ей, потому что теперь тоже знал.

Тени, собравшиеся среди мертвых деревьев за домом Клаудии, звали меня через голое пространство, протягивали ко мне изуродованные проказой руки, глядели мертвыми глазами.

– Мы здесь, – прошептала Тони, и ее голос эхом отдался у меня в ушах.

– Спи, – сказал ей я. Так же, как сказал Дональду и Рику, как Бернард когда-то сказал всем нам. Но мы больше не были одним целым, мы выпорхнули из его гнезда, и он перестал существовать. – Он больше не может нам навредить. Теперь можно спать.

Я почувствовал, как они покинули меня и ушли на заслуженный покой. Я повернулся спиной к тем, кто дразнил меня, ко всем заключенным и извивавшимся в бесконечной тьме проклятым и взглянул в будущее.

Мои раны никуда не делись. Они никогда не заживут.

Но они, по крайней мере, перестали кровоточить.

Я закрыл глаза и улыбнулся, радуясь, что все еще способен улыбаться. Как сказала Клаудия, мне, да и всем нам, теперь и навсегда, здесь, в мире теней остается только забывать.