…Денис поймал себя на том, что сидит, уставившись в одну точку. На кухне, в пальто, руки засунуты в карманы. Одна рука сжимает баночку со снотворным, в другой был телефон.

Денис ничего не рассказал Мишке, хотя надрались они в тот вечер основательно. Потом, когда литературная эпопея с Олафом закрутилась, а вместе с ней закрутились и отношения с Маргаритой, Мишка первым почувствовал что-то неладное.

– Ты чего-то, Дениска, странный стал, – сказал он вполголоса, когда они двумя семьями собрались у Вишнякова отмечать выход его первой книги. – Радоваться должен, как у тебя все вдруг пошло-поехало, как на хорошей смазке. Вон даже тесть твой доволен, хотя это вообще за гранью нормы… А ты, с одной стороны, вроде как и рад, а с другой… не пойму я. Не то чтоб подменили тебя, а… опаска какая-то в тебе появилась. Точно боишься чего-то.

Денис, как писатель, поразился чуткости своего лучшего друга. Того, который настоящий, с этой стороны. Мишка, конечно, был не лишен сочувствия и понимания, но при этом никогда не уходил в рефлексию, как Денис, зато умел искренне радоваться успеху других, особенно близких. Денис ему даже завидовал в этом, поскольку, кажется, умение радоваться успеху других – одно из самых редких и самых востребованных умений. В остальном его друг Мишка был, как говорится, совершенно адекватным человеком. «Я абсолютно от мира сего, дружище. Как говорят, от станка и от сохи», – частенько посмеивался сам над собой Мишка, хотя ни за станком, ни у сохи никогда не работал.

Во времена абитуры над ним пытался прикалываться весь будущий курс – имечко у него было прямо-таки мишенью для шуток. Михаил Юрьевич Пушкин. Нарочно не придумаешь. Но брутальный абитуриент с Урала, успевший к тому же послужить в армии, не где-нибудь, а в частях береговой обороны Северного флота, конкретнее – в Усть-Колымском, это быстро пресек, а с его кулачищами никому особо знакомиться не хотелось. Сам же он при знакомстве всегда коротко бросал: «Мишка» – и все тут, фамилию свою всуе трепать не позволял, и в жизни был так же определенен, лаконичен и прямолинеен.

Хотя в целом Мишка был очень добрым и светлым человеком – пока кто-то не начинал быковать на него или тех, кто ему близок. Сам он никого первым не задирал, даже на словах. Будучи от природы остроумным, он использовал свое остроумие для того, чтобы удивлять и радовать окружающих, а не обижать.

– Ну, так давай колись, что там у тебя за проблемы, – потребовал он, когда друзья вышли от семейств и прочих гостей покурить на лоджию.

– Так ведь опять пить придется, – усмехнулся Денис, не желая, чтобы тайна, поселившаяся в нем, начала разъедать не только его одного.

– А что, это уже таки большая проблема? – удивился Мишка. – Если надо для дела, и выпьем, и закусим. Только сейчас не очень налегай, а то раскиснешь. А нам еще разговоры разговаривать.

И Мишке снова пришлось остаться у Дениса ночевать. Мира с детьми понимающе удалилась к родителям. Конечно, часть правды пришлось открыть – самую безопасную часть. Где-то, когда-то краем уха Вишняков слышал, что самым «несмертельным» из всех семи смертных грехов Господь полагает прелюбодеяние, ибо человек крепок духом, но слаб плотью. Скорее всего, это придумали сами «прелюбодеи», чтобы не чувствовать себя смертно грешными, но эта версия Дениса устраивала, и Вишняков повинился другу по поводу Маргариты.

– Ох, ну елки-палки, – разливая по второй, горько вздохнул друг. – Ну, ты даешь, нашел, тоже мне, проблему. И ты вот из-за этого переживаешь?! Ну, поехали. И махни рукой. Сейчас буду читать тебе лекцию о войне полов…

Мишка за всю историю их дружбы прочел ему много всяких лекций по этому поводу и по другим поводам, и сейчас просветительский семинар продолжился, благо на следующий день не нужно было идти на работу…

Но это не помогло. Опаска, замеченная в Денисе бывшим однокурсником, как была, так и осталась. Да, «друг с той стороны» зацепил его крепко. И, похоже, он, и никто другой, помогал ему в исполнении его давней мечты – вскарабкаться на литературный олимп. И Маргариту ему наверняка подсунул именно он, еще тогда, в кафе. В случайности Вишняков давно не верил. Особенно когда касалось таких случайностей. Но не дьявол же толкнул Дениса к ней в постель…

Вот и выходит, что его инфернальный собеседник прав – он не делал Денису ничего плохого. Все плохое шло от самого Дениса. Слаб человек и грешен…

– Что же ты не остановил меня, Господи? – пробормотал он. – И что же ты меня не остановила?!

Сейчас он имел в виду Мирославу. Словно спихивал с себя вину и ответственность на жену. А почему она должна была его останавливать? Он что, ребенок малый, не понимал, чем все может закончиться? Или не хотел понимать?

И тут Денис внезапно обожгло, как ему тогда показалось, озарение: да ведь Мирослава… знала! Она знала все и молчала! Денис вскочил в величайшем возбуждении, торопливо прошел в прихожую, сорвал пальто, поскорее расшнуровал и сбросил зимние ботинки.

Да что же он слепой такой! Не видит в упор того, что перед носом…

Мирослава слишком хорошая жена. Она всегда была его опорой, его верным помощником, его… тенью. Она знала про него все. Напоминала о встречах, выездах. Знала, какого цвета рубашку и галстук следует выбрать для того или иного мероприятия. Первой читала любые его тексты. Вишняков никогда не задумывался о том, что может быть иначе. Жена всегда следует за мужем, она это и делала. И он принимал сей факт как должное – как многие, признаться, мужья. Значит, не могла Мира не почувствовать, как место «секретарши» при нем постепенно вытесняется другой женщиной. Мирослава обеспечивала мужу комфорт как физический, так и душевный. Поэтому… Поэтому разве она скажет ему, если даже и почувствует что-то?! Вряд ли она захочет идти на конфликт, способный разрушить сложившиеся отношения, она для этого слишком умна. И дорожит семьей…

– А я, получается, не дорожу?! – Денис понял, что прокричал это вслух, словно яростно возражая кому-то, и осекся. Крик в пустой квартире испугал его самого, и писатель загнанным зверем заходил из угла в угол.

Мишка, безусловно, прав. Денис ведет себя точно девственник. Не то чтобы он испугался, вляпавшись в обычный адюльтер. В том-то и дело, что адюльтер этот обычным не был, и за ним стояло куда большее, чем мог предположить когда-то и его друг, и любой другой человек, узнавший о нем хоть что-то. Перед Вишняковым острее, чем когда бы то ни было, встала проблема выбора. Писатель жил, занимался своими делами, ездил, писал, проводил семинары – точнее, ему казалось, что он ведет обычную жизнь, а на самом деле метался как загнанный зверь внутри самого себя, внутри самой проблемы выбора. Он пытался вырваться за эти рамки, но это было попытками зверя вырваться из ловчей петли. А петля медленно, но верно стягивалась. Потихонечку, но неотвратимо.

Он забросил писать роман «Дьявол в сердце ангела» совершенно. Прежний вариант казался Денису слишком наивным, примитивным, пресным. А новый не писался. Несмотря на все доводы нового «друга», сама мысль о том, что идею о добре нужно вывернуть наизнанку, пугала писателя. Аргументы, которые приводил дьявол в кафе на набережной Круазетт, Денис помнил, но помнил разумом. Они перестали убеждать его сердце, и в этом было все дело. Сердце Дениса не соглашалось с таким поворотом сюжета. Ведь зло – это зло, хоть позолоти его. А позолота с каждым днем стиралась, обнажая неприглядную основу. Даже не просто неприглядную – прямо скажем, пугающую.

«Все, надо к психиатру, – решил Денис. – И жене позвонить наконец. Пусть приедет с детьми. Пусть будет как всегда. Тепло, уютно, немножко шумно… Пусть».

Мобильник остался в кармане пальто, Денис решительно пошел в прихожую и засунул руку в карман. Хотел набрать знакомый номер, но телефон в его руке вдруг взорвался призывной трелью так, что писатель чуть не выронил его. Звонила Маргарита.

– Ну что, как наши дела, талантливый мой? – раздался в трубке ее бодрый голос.

– Паршиво! – вырвалось у него поневоле.

– Надеюсь, твои все живы и здоровы? – после паузы с неподдельным участием осведомилась «боевая подруга», и он обрадовался этому участию.

– Спасибо, с ними все хорошо. – Дениса стало понемногу отпускать. – А я не могу себя в кучу собрать никак. В голове чехарда… сны идиотские… какая-то ерунда с самого утра творится…

– В голове? – почему-то уточнила Маргарита.

– В реальности! – ответил он нервно и замолчал. Маргарита тоже молчала, а когда нарушила молчание, ее голос звучал как-то виновато:

– Прости меня, это моя вина. Я тебя, наверно, совсем вымотала, трудяга мой… Вот что, давай пересечемся? Выходи скоренько, я на машине.

– В смысле… – не понял Денис, – что случилось?!

– У меня ничего, – ответила Маргарита, – а твой голос и правда меня пугает. Какой-то он потерянный. Тебе сейчас нельзя одному быть, я же тебя знаю, – тон ее сейчас был деловит и сдержан; это успокаивало. – Сегодня я тебя и пальцем не трону, клянусь. Мешать не буду. Накормлю, напою, спать уложу. Как Баба-яга добра молодца. Считай меня сестрой… нет, лучше и вправду Бабой-ягой. Каргой. Баньки вот только нет, зато есть джакузи. Но это после работы. Я знаю, после чего ты засыпаешь особенно хорошо. После семи-восьми написанных страниц…

И это была истинная правда, с которой не поспоришь. Денис для очистки совести заглянул в себя и спросил, сможет ли он сейчас писать дома? Нет. Явно нет. Пустота, маета, одиночество. А может, позвонить жене? Да, он соскучился, конечно… но осознание собственной вины удерживало его и…

Не просто удерживало – бесило, выводило из себя, словно внезапно зачесалось где-то внутри, там, где не почешешь. Это было очень непривычное ощущение. Словно он опутан по рукам и ногам и не может сделать ни шагу без оглядки на кого-то. А этот кто-то тебе всем своим видом и даже присутствием транслирует: «Ну и негодяй же ты, Вишняков. И добро бы просто негодяй – хуже того, ты тряпка, бесхарактерная сволочь». А что может быть хуже несвободы и чувства вины?! Особенно когда они поселяются внутри тебя и постепенно разъедают. Да и перспектива посидеть в уютной тишине за ноутом, вместо того чтобы срываться в ночи в дачный поселок…

– И знаешь, – продолжал голос Маргариты, – давай-ка ты уже попробуешь начать то, что все время откладывал. Я понимаю, тема серьезная. Но ведь не заказ какой-нибудь, не Олаф ради денег и славы. Это ведь твоя идея, твой chef-d’œuvre, нечто, идущее из самих потаенных глубин души! Подумай, сколько ты уже вложил в эту книгу, сколько бессонных ночей, исписанных и исчерканных тетрадей… сколько мучений и терзаний души, в конце концов! Значит, это настоящее, всамделишное. Потому что настоящее творчество – оно только так и приходит, через муки, через боль и страдания. Не мне тебе об этом рассказывать. А теперь-то ты мучаешь себя попусту какими-то мелочами и бытовыми проблемами. Подумай, может быть, именно они не дают тебе писать о… главном? О том, о чем столько думал бессонными ночами? О тех вопросах, что не давали тебе покоя? И не дают сейчас. Именно на ту тему, что кажется тебе сейчас вывернутой наизнанку. Да ты сам себя выворачиваешь, сопротивляясь самому же себе. Просто начни. Ты же знаешь, главное – начать, вступить в бой, ввязаться в драку, потом ведь все будет писаться само собой. И придет твой долгожданный драгоценный покой. Делай то, к чему зовет твоя природа. Природа – она такая. Птица не может не петь, писатель не может не писать, вот и пиши. Как говорится, встань, возьми постель свою и ходи…

Спокойный голос Маргариты был для Дениса бальзамом на израненную душу. Просто поразительно. Ему как раз не хватало аргументов для того, чтобы убедить себя, что черноглазый собеседник, в реальности которого он больше ни грамма не сомневался и даже осуждал себя за малодушие, пытавшееся придать всему логическое объяснение в виде алкогольного бреда, был прав. Не тянул его на свою сторону, а словно приоткрыл ему то, что Вишняков сам от себя тщательно пытался скрыть.

Этот дьявол не был чудовищем. Он не угрожал, не покупал и не шантажировал, хотя, Денис чувствовал это, хоть и не мог объяснить почему, мог и то, и другое, и более того. Он лишь рассказывал то, что другие сказать опасались. Не за это ли его прокляли люди? Не за правду ли, неудобную нам? Не за правду ли его назвали лжецом, как делали это тысячу раз со своими собратьями?

Ведь, если подумать, люди часто называют ложь правдой, а правду ложью. Все, начиная от страшных сотрудниц, клеймящих появившуюся в их коллективе симпатичную девочку потаскушкой только оттого, что та привлекательнее их, до какого-нибудь CNN, рассказывающего о несуществующих зверствах сирийского президента и скромно замалчивающих то, что происходит на базе Гуантанамо.

Ложь стала вторым дыханием человека, она въелась в души, как грязь въедается в поры кожи шахтера или трубочиста. Недаром в Псалмах говорится: всяк человек ложь. Недаром проницательный (пусть и вымышленный) доктор Хаус повторяет: все лгут. Нет ни одного человека, говорящего только правду, ни одного, кто оставался бы кристально честен, – и что, дьявол в этом виноват? Или мы сами? Даже если кто-то склоняет нас ко злу, разве мы сами не можем не склоняться? Люди мы или марионетки на веревочках?

А если мы не марионетки, если мы сами выбираем ложь – в чем вина «друга с той стороны»?

Маргарита и вправду заботится о нем. И слова нашла нужные, истинные, а они ведь из Библии. «Встань, возьми постель свою и ходи». А он ее почти ведьмой считать начал. Это несправедливо по отношению к ней, ведь она действительно делает для него только хорошее. И разве ведьма сможет произнести библейские слова без того, чтобы ее не перекорежило? Только странно они сейчас прозвучали. Но Денис отбросил эти сомнения. Маргарита была права. Надо встать и идти писать. Время настало.

«Ты сволочь», – устало повторил внутренний голос.

«Я знаю», – отозвался Денис.

И вдруг перед глазами его внезапно замаячило чье-то смутно знакомое лицо. Большие синие глаза смотрели на него не то чтобы укоризненно, но с какой-то всепрощающей скорбной любовью. Это… это была та самая женщина, что выдернула его сегодня из-под колес. Опять галлюцинации, это невыносимо, наконец!

– Я сейчас, – буркнул Денис в трубку Маргарите, которая терпеливо ждала и не перебивала его внутренний монолог. – Сейчас оденусь и выйду.

И, наскоро собравшись, выскочил из подъезда.

Три дня у Маргариты пролетели незаметно, но эти три дня превратились в тридцать страниц нового романа, «Дьявол в сердце ангела». Пролились огненным дождем сильных, горячих строк, уверенных, мастерских оборотов. Денис сам не ожидал от себя ни такой скорости, ни такой мощи – казалось, слова его книги гудят, как провода высоковольтной линии. С новой идеей, где старая выворачивалась с точностью до наоборот…

Денис писал словно в бреду, его натурально лихорадило, но горячкой больного это не было, и тому свидетельствовал объем написанного. Объем – и, еще больше, подчиняющая себе сила его слов.

Маргарита не обманула. Она не докучала ему, Денис сам к ней потянулся, и секс с ней уже ощущался как нечто такое, что принимается легко, как витамин для здоровья, без примеси какой-либо дьявольщины. Этот секс был как кофе, как энергетик или алкоголь – он вливал силы, словно магический платок Добрыни Никитича. После соития Денис лишь недолго лежал обессиленным – не больше пяти минут, а потом вскакивал и бежал к ноуту, чтобы работать – и Маргариту это не сердило, не расстраивало, как какую-нибудь другую женщину. Маргарита относилась к этому как к должному, она словно именно на это и рассчитывала.

Писалось так гладко, как никогда раньше. Вишняков уже не ломал голову над вопросами «почему», не искал ускользающую мотивацию героев и почти не лазил в интернет в поисках необходимых фактов. Моральные аспекты тоже не беспокоили его, как раньше. Так вот, оказывается, как это – быть творцом! В какой-то момент Денису показалось, что он играет на одном поле с Богом – Тот творил Вселенную, но ведь и Денис создавал свой мир, мир книги, которая должна полностью перевернуть все вокруг, сделать для мира больше любой революции!

Первым его читателем была Маргарита. Он настороженно следил за выражением ее лица, пока она читала. Если бы она принялась безудержно хвалить его или ободрять, то Денис, пожалуй, засомневался бы, но на лице ее было даже не сдержанное одобрение, а… удивление и уважение. Теперь она по-новому смотрела на него, не как раньше, не как на «барашка», о, нет! Такой взгляд бывает у сильной, свободной женщины, готовой тем не менее подчиниться воле мужчины, ее превосходящего. Так смотрела на мужа Яснорада в его любимом сериале «Рассказ служанки». И под этим взглядом Денис чувствовал себя Командором, хозяином жизни.

О да! Если несколько движений пальцев порождают такие сильные, наполненные властью строки – то тот, кто на это способен… едва ли не равен Богу!

Однажды, отдыхая, Денис прикрыл глаза и увидел «друга с той стороны». Тот улыбался.

– Говорят, Он создал вас по своему образу и подобию, – сказал черноокий, – и порой мне кажется, что это какая-то насмешка над Ним. Но когда я вижу тебя за работой, я… Да, именно я, я готов поклониться Творцу, в твоем лице, понятное дело.

Слова «друга» польстили Денису, но тут в его приятные мечты ворвался задумчивый голос Маргариты:

– Знаешь, а ты бы мог писать их параллельно. Ты вполне можешь это потянуть, побыть, выражаясь в терминах публикуемых графоманов, многостаночником. Кстати, о птичках – в тебе огромный потенциал, намного больше, чем у нынешних топов. Только носик не задирай, этот бриллиант еще требует огранки, а огранка бриллианта – дело очень трудное.

– Это как? – спросил Денис.

– Как у спортсменов, – пояснила Маргарита, – сначала поднимают один вес, потом другой, чуть больше… Тут главное и не останавливаться, но и не надрываться. А гнать по накатанной, скажем, Олафа и писать chef-d’œuvre, когда есть силы, уверенность в себе и мастерство, ты уже сейчас потянешь вполне и без надрыва.

Денис задумался, но думал недолго.

– Пожалуй, ты права, – сказал он, поражаясь, как легко ему далось это решение. С ощущением выполненного долга он уснул без всякого снотворного. Снотворным был ставший уже привычным «дружеский секс». В этот раз Маргарита позволила Денису доминировать, хотя писатель понимал – она по-прежнему направляет его, но теперь, как выражаются тематики, снизу. Доминировать Вишнякову понравилось, но в итоге он был вымотан физически чуть более, чем полностью, и заснул легко, глядя через полуприкрытые веки, как уносится к потолку сизый дым ее тонкой сигареты.

Ночью он проснулся от ощущения ветерка, который трепал его волосы. Открыв глаза, он… обнаружил себя стоящим на подоконнике. В школьные годы у Дениса было пару случаев лунатизма, потом это прекратилось, и вот вернулось, вероятно, оттого, что он оказался вымотан и физически, и интеллектуально.

Удивительно, но ни малейшего страха у него не было. Только какое-то странное любопытство, в чем-то даже предвкушение.

Перед ним простиралась ночь. Не было ничего впереди – ни огней, ни смутных абрисов дремлющих городских зданий, вообще ничего – только антрацитово-черная тьма, в которой, подобно флуоресцентному океанскому планктону, зыбко переливалась звездная пыль. Внезапно от самых ног его что-то выстрелило вдаль. В бесконечное пространство протянулась… веревка. Толстый канат. Денису предстояло пройти над бездной. И этот факт тоже не вызывал у него тревоги. Канат так канат. Значит, этот путь предназначен именно для него, и, значит, нужно делать первый шаг, потому что стоять на месте глупо.

Денис сделал первый шаг, ощутив ступней шероховатость и надежность натянутого, как струна, каната. Он и не ожидал, что это будет так легко, что равновесие так просто удерживать, даже без балансира. Ему нужно было дойти… куда? Впереди засияла цель, ослепительная звезда. Вот туда ему и нужно. Он скользил над бездной уверенно и плавно, по-кошачьи мягко переступая ногами. Не оглядываясь. Он чувствовал, что может идти так бесконечно долго.

Но бездна решила иначе. Канат едва ощутимо задрожал. Так дрожит от напряжения любая туго натянутая нить. И внезапно сердце Дениса тоже слегка дрогнуло в унисон. Беспокойства по-прежнему не было, но мышцы его напряглись. Было бы смешно думать, что такой путь пройдет для него без сучка без задоринки… Он шел вперед уверенно и без колебаний.

Но канат снова пришел в движение. Теперь это была не дрожь от натяжения – он стал раскачиваться. Вишнякова тоже качнуло, и вот тут он впервые забеспокоился. Что-то хотело столкнуть его с намеченного пути. «Не оглядывайся», – шепнуло нечто внутри его. Но он оглянулся. Оказывается, Денис прошел не так много, но уже достаточно для того, чтобы оценить расстояние. За его спиной было открытое окно, мягкий, уютный свет лампы на кухне. Но это оказалась не кухня Маргариты, а его собственный дом, и за окном была его семья – Мирослава, Ваня и Катюшка. Писатель оторопел. Они не звали его, просто смотрели, но с такой любовью, что внезапно Денис… захотел вернуться. Впереди у него был холодный пустынный космос с ослепительно сияющей звездой, а его семья оставалась в одиночестве уютного дома…

Денис начал поворачиваться. Может быть, он хотел сказать, что не бросает их, что никогда не хотел их бросать, просто его путь такой, что… но он не сумел сформулировать свою мысль даже для себя. Канат вдруг принялся раскачиваться под ним с чудовищной амплитудой. Но Вишняков удерживался, непостижимым образом держался на ногах! Он расставил руки в стороны, и это чуть добавило ему равновесия. Но зато и канат повел себя самым издевательским образом – он ослабил натяжение и стал змеиться под ним, как… Денис бросил мимолетный взгляд под ноги и увидел, что под ним уже и не канат, а черная и лоснящаяся змеиная кожа. Да и ступни ощутили уже не надежную шероховатую опору, а нечто скользкое, упругое… Он стоял на колоссальных размеров змее, чья голова была где-то там, далеко, в беспредельной дали, где сверкала и манила ослепительная звезда… Нет, там были уже две звезды! И эти звезды вдруг сами начали стремительно приближаться к Вишнякову. Это произошло так неожиданно, что он утратил равновесие, но все еще стоял – на дрожащих полусогнутых ногах, с распахнутыми руками, тяжело дыша… Что приближается к нему? Огромное, треугольное… Змеиная голова! И это вовсе не звезды, это ее глаза, холодные, беспощадные, выжигающие. Голова чуть откинулась, раздувая капюшон кобры, и ринулась на него с молниеносной скоростью. Распахнулась огромная алая пасть с двумя длинными зубами кинжальной остроты, глотка была подобна огненному тоннелю. С каждого зуба стекала ниточка мутной вязкой жидкости…

Вишняков видел все в таких омерзительных подробностях, что его затрясло, и он окончательно потерял баланс. Единственное, на что его хватило, это откачнуться назад, чтобы свалиться не в зияющую огненную змеиную пасть, а просто в холодный космос… если уж смерть неизбежна, то лучше такая…

«Возвращайся…» – услышал он перед самым падением в никуда. Это был голос Мирославы… Денис вздрогнул и проснулся. Постель Маргариты, утро четвертого дня… Сама хозяйка на кухне варила ему кофе, и с ее стороны не было никаких неожиданностей, никаких «адских штучек»…

– Иди домой, – сказала Маргарита, когда Денис поспешно допивал кофе, с какой-то подсознательной опаской посматривая на нее. – Я теперь за тебя спокойна, уверена, что у тебя все получится.

Мысленно Денис облегченно вздохнул. Вернувшись домой, он сразу позвонил жене.

– Мира! – даже не произнес, а словно выдохнул он в трубку. – Извини, малыш, меня прорвало просто. Пишу как проклятый, представляешь?! Только сейчас из-за ноута вывалился, в ужас пришел. Ну. Прости, прости, ты же знаешь, у мужика всегда работа в голове на первом месте… Мира, мне в издательстве намекнули, что у романа есть шанс! Я сейчас не про Олафа…

– Ты молодец! – искренне обрадовалась Мирослава. – Поздравляю. Только… Мы очень соскучились. Я почему-то так и поняла, что ты пишешь, поэтому и не звонишь… Ванька буквально на голове скачет, Катюша нормально… Только…

Она сделала паузу, словно следующие слова дались ей с трудом:

– …Ты все-таки появляйся иногда на горизонте, хорошо? Хоть звоночек на пару слов. Ваньке и несколько минут разговора с тобой в радость будет. Видел бы ты его глаза. Он от каждого телефонного звонка подпрыгивает, и…

«Ма-ам, это папа, да?! – услышал Денис. – Дай трубку, ну да-а-ай!»

В мобильнике зашелестело, зашуршало и застучало.

– Па-ап! – радостно завопило в ухе. – Ты когда приедешь?! Я научился стоять на руках! Немножко падаю, но все равно немножко стою! Как ты показывал!

– Просто шквал! – с одобрением рассмеялся Денис. – Я приеду за вами завтра! С утра и выеду. Вы там не болеете?

– Нет, пап! – в голосе Вани послышалась неподдельная радость. – Мы не болеем! Только мама все время…

Денис услышал, как Мирослава поспешно отобрала у сына телефон:

– Все хорошо, Дениска. Теперь все хорошо. Мы тебя очень-очень ждем. Приезжай!

Денис понял, что не успел сказать сын – что мама все время плачет.

– Приеду завтра утром. Все будет хорошо, – твердо сказал он в трубку и сжал зубы так, что они скрипнули. В тот момент он верил в то, что говорил, потому что сам хотел этого. А что «хорошо», Денис и сам не знал, но какая разница.

…Наутро его старенькая машина не завелась. Он беспомощно копался в ее внутренностях, хватаясь то за сальник, то за свечи. Звонил Мишке, описывал проблему, чуть только не завывал, пытаясь показать, как именно барахлит нынче мотор. В конце концов Мишка сдался:

– Старик, веришь, нет, я сейчас в загоне, приехать не могу, а дистанционно ни черта не понял, что у тебя там за проблемы. Ставь на фиг в ремонт, или хочешь, меня подожди, приеду, покумекаем, но это только вечером…

Денис, вздохнув, стал вызывать такси. Казалось бы, чего проще? Но механический голос в трубке оповестил его, что все линии заняты.

– Да ладно… – недоверчиво пробормотал Денис, упорно нажимая на кнопки.

Попытавшись вызвать машину по всем имеющимся у него номерам такси, Вишняков каждый раз чертыхался – было или занято, или недоступно, как будто вся Москва разом куда-то рванула и почему-то именно на такси.

– Какого… – воскликнул писатель и, раздраженно подбежав к дороге, поднял руку. Обычно этот нехитрый прием срабатывал всегда и везде. Но сегодня машины шли мимо, игнорируя голосующего. На миг их поток напомнил Денису змею из давешнего сна, но вскоре наваждение рассеялось, оставив лишь неприятный холодок.

– Это просто не твой день, – раздалось сзади, и кто-то засмеялся. Денис вздрогнул, оборачиваясь посмотреть на того, кто в открытую насмехался над ним. Но нет – мимо, беседуя, проходили два абсолютно незнакомых человека, и фраза адресовалась совсем не Денису… «Так я до паранойи допрыгаюсь», – подумал он, и наконец рядом визгнули тормоза.

Денис открыл дверь салона. За рулем старого «Москвича» (Денис даже успел подумать, что сто лет не видел их на дороге – все сплошь иномарки) сидел пожилой мужчина, худой, словно вяленая тарань, с острым носом, напоминающим птичий клюв. Едва обрадовавшийся Вишняков сказал адрес, как старик бесстрастно назвал просто-таки астрономическую сумму.

Денис подумал, что ослышался, и переспросил. Мужчина обернулся, и Денис увидел, что его левый глаз был мертвенно-белым. В старину это, кажется, называли бельмом.

– Я вам должен два раза повторять, молодой человек? – скрипучим голосом прокаркал он. – Двести долларов, пожалуйста. И потрудитесь платить в валюте, а не в рублях.

– Но… почему? – спросил обалдевший Денис.

– Потому, что время такое, – ответил старик. – Пенсионный возраст подняли. Завтра, может, обратно на завод погонят за хлебную пайку. Зато церквей понатыкали, плюнуть некуда. Вы едете?

– Н-нет… – выдавил из себя Денис.

– Только время с вами потерял, – рыкнул старик. – Черт бы вас побрал.

И, захлопнув жалобно крякнувшую дверь ветерана отечественного автопрома, умчался восвояси, оставив Дениса в недоумении стоять у дороги.

– Да что за черт, – расстроенно пробормотал Вишняков.

Вдруг он вспомнил, как Мирослава говорила ему, что если дела с утра не задаются, лучше не пытаться штурмовать неприступную их крепость, а просто переждать. Вероятно, она была права, и сегодня как раз такой случай.

Денис набрал номер жены. «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети», – сообщил ему издевательски-приятный женский голос, обертонами напоминавший голос Маргариты. И Вишняков сдался. Запер машину и поплелся обратно домой. А куда еще было деваться? Не пешком же идти в Новую Москву? Придя к себе, Денис разделся и попытался еще раз набрать Мирославу.

– Здравствуйте, – ответил в трубке голос автоответчика. – Вы позвонили в ритуальное агентство «Геката». Ваш звонок очень важен для нас. Если вы желаете подготовить тело к погребению, нажмите один. Если вас интересует вопрос кремации…

Денис вздрогнул и быстро сбросил звонок, потом недоуменно уставился на экран мобильного. Он почти никогда не пользовался телефонной книгой, набирал все номера по памяти, благо их немного было у него на контакте. И, надо же, ввел вместо префикса мобильного оператора стандартный код Москвы. Тьфу, пропасть.

Денис еще раз, на этот раз уже внимательно, набрал номер Мирославы, только для того, чтобы узнать, что абонент по-прежнему выключен и в зону обслуживания пока не возвращался. У Дениса появилось желание выпить. Вместо этого он сел за макбук, открыл то, что наработал за несколько дней у Маргариты…

– Ого! – воскликнул он, по диагонали прочитав пару страниц. – Ничего себе косяк!

Он давно взял себе за правило наутро перечитывать то, что было написано вчера. На другой день голова обычно гораздо свежее, и «вылежавшийся» за ночь текст куда лучше поддается редактированию. Денис сам не заметил, как его затянула работа. Сами собой находились образы, один оригинальнее другого, будто его руку вел кто-то невидимый. Голова работала ясно, как никогда. Он не замечал течения времени; чувствуя голод, заскакивал на кухню, делал себе наспех бутерброд, проглатывал, не различая вкуса. Но один раз, когда особенно заурчало в животе, даже рассердился – еда Маргариты была несравненно вкуснее…

Завершая очередную страницу, он услышал в прихожей голоса и с удивлением заметил, что за окном уже почти ночь. Голоса принадлежали Мире и детишкам; в их многоголосицу врывался ворчливый басок Ивана Николаевича.

«Вот черт побери, – страдальчески сморщился Денис. – Тесть сам за ними поехал. Теперь со свету сживет…»

– Па-апка! – повис на отце Ваня. – Ты весь колючий! Ты зачем не бреешься?

– Папка ваш в лесу собрался жить, – проворчал Иван Николаевич. – И волком выть.

«Начинается», – с тоской подумал Денис. Мало того, что тесть ел зятя поедом, так еще ухитрялся при этом использовать самые банальные выражения, унылые, как пейзаж Гримпенской трясины, и устаревшие еще во времена первого покорения Крыма неистовой Екатериной Великой.

Тем временем тесть протопал на кухню, нагруженный покупками, и за его спиной Денис наконец приметил Мирославу; ее словно поглотил прочий семейный вихрь. Жена стояла у входной двери и улыбалась, и он вдруг увидел в ней ту девушку, которая заставила его сердце необъяснимо вздрогнуть при встрече на пароходике. В руках она держала букет своих любимых лилий. Катюшка, добравшись до Дениса, стала немедленно карабкаться на отца, как котенок, бросив на пол коробку зефира в шоколаде, а Денис все не мог оторвать от жены взгляда…

Вишняков даже не предполагал, что так соскучится по семье, и особенно по жене. Словно не виделись месяц, и словно не было никаких метаний и тревог. Мирослава, в соответствии со своим именем, умиротворяла в любой ситуации, излучая ауру безбрежного покоя и любви…

– Ну и что так долго носа не казал? – прогремел из кухни полковник в отставке.

– Иван Николаевич, я могу рассказать, но вы ж все равно не поверите, – вздохнул Денис. – День с утра не задался, а вы подумаете, что я оправдываюсь. Поэтому я и стал заниматься тем, за что мне деньги платят, – сел писать.

Вишняков привел действительно неоспоримый аргумент, и тесть несколько присмирел. Но глупо было бы ждать, что он сложит оружие:

– А сейчас ты подумаешь, что я придираюсь – но я, старый солдафон, и то понимаю, что женщин цветы радуют! Ну, хорошо, пусть сам не приехал – знал же, что увидишь жену!

– Папуль, но это же я тебя упросила остановиться возле цветочного и купить лилии, – засмеялась Мирослава, вновь сглаживая ситуацию. – И зефирки Катюшке тоже!

Иван Николаевич посопел.

– Хоть бы позвонил, – парфянской стрелой прозвучала его заключительная фраза в сторону зятя.

– Папа, он звонил вчера, – снова вступилась Мирослава. – А по дороге не ловит, ты же знаешь…

– Самое смешное, что я действительно звонил. – Вид у Дениса был абсолютно выпотрошенный. – И вам на дачу звонил, и в такси звонил… Хотите, мобильник покажу, у меня там все ходы записаны.

Денис сказал – и внутри у него все похолодело. Как и всякий военный, тесть только казался неотесанным чурбаном – в критических обстоятельствах хватка у него была просто запредельная. Если показать журнал мобильника со звонками Маргариты…

К счастью, судьба его хранила.

– Не разбираюсь я в вашей дурацкой машинерии, – проворчал тесть, хотя прекрасно умел обращаться не то что с мобильником – с компьютером. Возможно, просто решил, что, раз зять сам предложил посмотреть журнал звонков, значит, здесь у него все козыри в сдаче. – Я одно знаю, когда мне надо, я везде и всегда дозваниваюсь.

– Пап, ну ты и до Белого дома дозвонишься, если тебе понадобится. – Мирослава умиротворяюще обняла мужа, проведя ладонью ему по груди, мол, не нервничай, это ненадолго. – У каждого свои таланты, у тебя одни, у Дениса другие.

– У некоторых талантов кот наплакал, – ответил успевший вымыть с дороги руки тесть. – Эй, мелкота, а ну, все в ванну! Руки мой перед едой, с мылом и водой, будешь ты герой!

Денис дежурно сделал вид, что не заметил по-военному «тонкого» намека тестя. «Ничего, вот закончу свой бестселлер», – подумал он, чувствуя, как с этой мыслью приходит какой-то уверенный покой. Закончит! Не может быть по-другому, ведь на него, Дениса, сделал ставку…

…Сам дьявол. Да? Как бы то ни было, дьявол с его опытом вряд ли стал бы поручать работу какому-то второсортному графоману. Похоже, он нуждается в книге Вишнякова.

Потом последовало вечернее чаепитие, во время которого Денис в очередной раз выслушал, какая его жена молодец и как она прекрасно справляется с детишками. В том, что не было сказано вслух, Вишняков отчетливо прочел, насколько он сам не соответствует ожиданиям тестя. Денис не мог дождаться, когда тот наконец уйдет, потом ждал, когда дети угомонятся и он сможет наконец поделиться своим главным.

И вот наконец момент настал. Ваня, разметавшись, уснул прямо на кухонном диванчике, и Денис перенес мальчика в кровать; Катя тихо посапывала в обнимку с любимым плюшевым слоном.

– Слушай! – начал Вишняков, усадив жену в кресло напротив себя и открыв свой макбук. – Помнишь «Дьявола в сердце ангела»?

– Ну, как можно забыть плоды твоих бессонных ночей в студенчестве? – улыбнулась она. – Я сначала ревновала даже! Ты бродил как тень отца Гамлета…

– Ревновала? Ты?! – не поверил Денис. – А чего молчала? Устроила бы сцену…

– Ага, и ты бросил бы писать? – рассмеялась она. – Я была молодая и глупая, но даже тогда понимала, что для тебя не дышать проще, чем не творить. А сейчас я большая и умная и еще лучше понимаю, что для мужчины главное – его дело… Ты на папу только не обижайся, он всегда бурчал, и когда я ребенком была, и когда выросла, не переделаешь ведь. Пилил маму, сколько себя помню, поедом ел, нет бы наоборот… Короче говоря, не слушай меня, давай рассказывай скорее про свое детище, которое ты было забросил.

– Ну да, я забросил его, потому что сначала деньги, а потом для души, так вон и редактор говорит, – сказал Денис неуверенно. – Но вот теперь настало время, чтобы то, что «для души», наконец стало тем, чем я его задумывал, – бестселлером. Моя задумка получила высочайшую оценку от заказчика…

– Здорово! – обрадовалась Мира.

– Но только приготовься к тому, что роман стал другим, – предупредил Денис.

– В каком смысле? – насторожилась Мирослава. – Ты сменил тему?

– Нет, тема прежняя, – покачал головой Денис. – Но роман стал настоящим, без примеси розовых соплей, правдивым… Итак!

И Денис начал читать, ощущая, как его наполняет небывалая мощь и сила, делавшая его почти демиургом. Он даже почувствовал, что его голос меняется, рокочет, как у заправского артиста. Или демиурга…

Но в процессе чтения он запнулся несколько раз, обратив внимание на то, как слушала его Мирослава. На ее лице застыло недоумение и непонимание. Как у ребенка, которому протянули конфету, а внутри оказалась пустышка.

Маргарита, любовница, слушала и воспринимала совсем иначе – она вела себя как соратник, как коллега, как профессионал, наконец! И ее восприятие, чего греха таить, нравилось Денису гораздо больше…

– Тебе не нравится? Скучно? – прервался он на середине текста.

– Н-нет… не скучно, – помедлив, отозвалась жена. – Скорее как-то непонятно. Тревожно. Нет, совершенно не скучно, что ты. Но дочитай, пожалуйста, ладно?

И Денис, несколько обескураженный, дочитал готовый текст до конца. Прежний душевный подъем покинул писателя совершенно, оставив взамен почти детскую обиду. Словно он вернулся в те дни, когда совершенно утратил веру в себя и уже почти смирился с тем, что так и останется неудачником… Не самое приятное ощущение. И от кого? От того, кто и по логике, и по чувствам призван являться его поддержкой и соратником. Ведь так было всегда! Куда же это делось сейчас?

Денис не понимал, что вдруг произошло с женой. Ведь они с таким воодушевлением обсуждали его роман, Мира так жадно выспрашивала, когда будет продолжение, ее интересовали мельчайшие повороты сюжета, характер каждого героя, даже эпизодического; она всегда давала дельные советы, и ее участие было таким очевидным… как и отчуждение – сейчас, в эти минуты, когда она внимала ему.

– Прости, я… я, наверное, слишком давно не читал тебе его, и… ты забыла… и мы оба забыли… – нелепо забормотал Денис.

– Подожди, нет… все нормально, только… – Мирослава подошла к нему и легко провела по волосам. Она всегда «разговаривала» с ним не только голосом, но и прикосновением, словно устанавливая какую-то магическую связь. – Да, мы давно не обсуждали твой роман, но я совсем его не забыла, ну что ты. Это же твой роман, это же наши несколько лет, да и какие годы! Тяжелые, конечно, но ведь такие счастливые, правда? Это забыть я никогда не смогу. Но вот перед тем, как начать читать, ты сказал, что роман стал другим. Да, это так. Хотя название осталось прежним, он действительно стал другим. Словно вывернутый наизнанку чулок. Но… прости, но у меня странное ощущение, что его писал другой человек. По крайней мере, не тот, кого я знаю, кому доверяю, кого люблю. Мне тревожно. И я не понимаю, в чем дело…

«Не понимает, – тоскливо подумал Денис. – Я же саму идею сменил. Ну как это можно не заметить?!»

Он попытался все упростить, свести все к тому, что Мира просто не поняла его гениальный замысел. Увы, все было вовсе не так, и он понимал это подсознательно еще до того, как она продолжила.

– Ты сменил идею, – эхом отозвалась Мирослава, словно читая его мысли. – Поменял вектор с точностью до наоборот, это я поняла прекрасно. Только… зачем? То есть получается, что мир хаоса для тебя стал понятнее и ближе?

– Подожди, при чем тут мир хаоса? – удивился Денис.

– Ну, дьявол теперь у тебя практически в фаворитах, – робко улыбнулась Мирослава. – Нет, это, конечно, может быть, у тебя такая идея, чтобы разбудить интерес читателя? Для начала.

– Да ничего подобного! – в сердцах воскликнул Денис. – Это реальность, если хочешь знать. Я же тебе сказал, что убрал все розовые сопли, все песнопения под арфу и…

– Да не было у тебя там никогда ни розовых соплей, ни песнопений, ты о чем? – отмахнулась Мирослава. – Ты достаточно умен и даже немного чересчур талантлив для того, чтобы писать слащавый примитив. Ты всегда умеешь находить точные слова, они всегда каждое на своем месте, и штампами ты не пользуешься, ты же писатель, а не ремесленник, пусть и вынужден писать сейчас то, что читают, а не то, что рвется из души. Даже развлекательную литературу ты пишешь мастерским языком, только… что ты имеешь в виду под розовыми соплями?

Вопрос повис в воздухе.

А и в самом деле, что он имел в виду? Любовь, доверие, душевную чистоту? Если называть вещи своими именами, получится именно это – все перечисленное практически исчезло из круга интересов самого Дениса и перестало восприниматься им всерьез. Или, подождите-ка… да нет, не может такого быть…

– Да нет же, нет! – жалко пролепетал он. – Читатель просто должен понять, что жизнь на самом деле жестче и нельзя смотреть на нее сквозь призму детского восприятия! Дескать, черное – это черное, а белое – это белое! Что дьявол – это непременно плохо, а добрый Боженька возьмет за ручку и, как барана, поведет тебя к светлому будущему… есть же полутона, есть нюансы, и… не дьявол же нас, в конце концов, заставляет делать все то, что мы привыкли порицать, и… он есть в сердце каждого ангела, а ангелов во плоти не бывает, как ты понять не можешь!

– Милый мой, бедный мой. – Мирослава взяла его лицо в ладони и взглянула на мужа, на секунду напомнив Денису странный светлый лик, обращенный к нему со скорбной любовью. Но напомнила не внешностью, а именно внутренним светом, так поразившим его в той незнакомке и, как он внезапно осознал, всегда поражавшим его в жене. – Так что же, выходит теперь, что черное – это белое и наоборот? Ну, и куда нас, по-твоему, приведет добрый дьявол, если мы именно ему позволим взять себя за ручку? К рассуждению о том, что любовь и доверие – не больше чем розовые сопли?

Денис был совершенно выбит из колеи. То, что совсем недавно казалось ему откровением, чему он находил объяснения, оправдания, аргументы в защиту, теперь рассыпалось, как песок, расползлось, как грязная ветошь. Да что с ним такое, почему он не находит слов?! Он же писатель, как он может не найти слов!

– Понимаешь, для современного читателя это слишком пресно, – отводя взгляд, пробормотал Денис, чувствуя, что запутался, и все его стройные доводы, и все его пламенные образы, все доказательства того, что дьявола зря обидели, совершенно померкли.

– Ну, так мы дойдем до того, что обычные наши, нормальные человеческие чувства ничего не стоят. А простые человеческие отношения пресны, и их надо оживить каким-нибудь перчиком, без которого никак, – покачала головой Мирослава, а Денис опять невольно вздрогнул и исподтишка глянул на жену – она била просто не в бровь, а в глаз.

– И вообще получается, что чувства нужно не то чтобы высмеивать, а… мягенько так над ними подтрунивать, – продолжала она, и Денис увидел, что жена ни о чем не догадывается, просто не на шутку рассержена тем, что он сделал с сюжетом книги. – Как не очень умный родитель подсмеивается над своими же детьми вместо того, чтобы их воспитать. Как ты думаешь, писатель – это кто? Он же, извини, слегка и воспитатель! Мне даже дико, что я тебе говорю такие прописные истины, прости меня, ради бога.

Денис почувствовал, что окончательно запутался, а горячность Мирославы вернула его в те самые дни, когда они так же вот спорили и над чужими произведениями, и над рассказами самого Дениса. С одной стороны, его это порадовало, ведь в их спорах всегда рождалась истина, так всегда бывает у тех, кто спорит с любовью, а не с желанием во что бы то ни стало отстоять свою точку зрения. А с другой…

Ну как же ему убедить жену, что смена направления не столь опасна, как это ей представляется?

– Понимаешь, для издательства и для читателя сейчас нужны более сложные образы, – попытался он хоть как-то объяснить свою новую идею.

– Да я с тобой абсолютно согласна, но свежий образ не обязательно должен быть вынут с самого дна! – всплеснула руками Мирослава. – Да если даже и так! Но он же у тебя, герой этот твой «обновленный и сложный», не просто со дна, он на это самое дно и тянет! «Ничего себе, – подумал Денис. – Если Мирославу это так задевает… может быть, и вправду в таком видении есть что-то противоестественное? Почему же раньше мне казалось, что естественней такого поворота ничего и быть не могло?..»

– Почему-то мне кажется, что это совсем не ты, и не твои мысли даже, – все никак не могла успокоиться Мирослава. – Это издательство от тебя такой идеи потребовало? Все перевернуть с ног на голову? Но ведь это противоречит самой человеческой природе, понимаешь? Под видом сладкой конфеты в красивой обертке так называемых «сложных образов» тебе в твоей «Аэгне» предложили угостить читателя ядом. У тебя там кто работает? Люди черного круга, какие-нибудь последователи Кроули?

Она рассмеялась с некоторой ноткой грусти, и Денис снова был обескуражен. Так она догадывается или нет? Почему жена смеется? Он почувствовал, что лицо его заливает жар. Так, вероятно, чувствовал себя вор из поговорки, тот самый, на котором горит шапка.

– Что-то я устал, – сдался писатель. – Пойдем спать, а? Такие дни сумасшедшие были…

Мирослава осеклась на полуслове и вдруг рассмеялась – уже не грустно, а легко и совершенно искренне:

– Да уж, я распетушилась, как студентка… А я уже солидная дама, между прочим. Жена известного писателя!

– Да, кстати! – спохватился Вишняков, радуясь перемене неприятной темы, – Приходила Малькова, оставила тебе записку… Сейчас найду, принесу. Они нас в гости ждут, как мы выберем время.

– Так давай выберем, – улыбнулась Мира. – А что случилось, у них праздник?

Денис метнулся в прихожую, вытащил из вазочки для мелочей мальковское послание.

– «Мира, дорогая, мы с Павликом в полном восторге от обеих книг про Олафа. Он все говорит, что с удовольствием посмотрел бы фильмы по этим книгам! Ждем в гости очень-очень! Приходите, как время будет!» – прочла жена вслух и снова засмеялась: – Смотри-ка, Светланка еще года два назад говорила, что читать вообще не любит! Ты приобщаешь людей к культуре!

– Ну… если оставить в стороне нескромность, они, скорее всего, хотят совсем к другому приобщиться… – начал Денис.

– К тому, что знают лично известного писателя? – понимающе улыбнулась Мира. – И всем об этом рассказать? Ну, а почему нет? Твой Олаф мне тоже очень симпатичен. Такие чудесные, немного подростковые, простые приключения. Но ты так лихо всегда поворачиваешь события, что заставляешь увлечься и поверить в любой, даже на первый взгляд неправдоподобный поворот. Но поворот к тому, что дьявол – это хорошо…

Она покачала головой:

– Ведь первоначальный вариант просто был куда человечнее, не находишь?.. – Мира вдруг внимательно взглянула на мужа. – Пойдем уже правда спать, а то у тебя глаза красные…

Это привычное воркование немного успокоило писательскую душу. И хотя уютный «домашний» секс показался ему действительно немного пресным, в этом не было ничего страшного. Он был таким, что Денисовы подозрения, что жена знает о его похождениях (некоторые ее фразы, казалось, били в самое яблочко, но, видимо, являлись просто совпадением), рассеялись в дым. А потом ее нежность увлекла его, и он сам не заметил, как Мирослава, раскрывшись, словно любимая ею лилия, обратилась страстью, ведущей к закономерному финалу в виде наслаждения не менее сильного, чем в «остром» сексе с Маргаритой.

На воре шапка горит… Денис знал, откуда пошло это выражение. Однажды некто, обнаружив в людном месте пропажу, громко закричал:

– На воре шапка горит!

Один из его соседей машинально схватил шапку и, бросив на пол, стал топтать ногами… чем и выдал себя.

Преступник знает свою вину лучше судей и прокурора, потому по поведению подсудимого можно много узнать о его виновности, и опытный судья всегда или почти всегда может сказать, кто виновен, а кто нет. Потому что одновременно со светским судом каждый преступник стоит перед другим судом, перед тем, что недаром зовется Страшным.

И на этом суде, где совесть выступает обвинителем, ни скрыть, ни солгать не получится, потому что себе не солжешь и от себя ничего не скроешь…

Утром, по горячим следам, пока остался запал, Денис помчался в «Аэгну», чудом застал главного редактора и попытался «достучаться до его сердца», робко подсунув ему синопсис под самый нос.

Валентин Валентиныч прочел и долго смотрел на посетителя поверх очков.

– Ну… я, конечно, могу понять, – наконец сняв их и потерев переносицу, сказал он. – Как говорится, для души… можно и для души писать. Но ты пойми. Вот это, – он ткнул очками в сторону свежих пачек и с «Олафом» и с фэнтези других авторов, – я гарантированно продам, потому что покупают. А вот это, – последовал тычок теми же очками в листочек с синопсисом, – это, конечно, ты напишешь так же гладко, язык у тебя подвешен хорошо… но покупать этого никто не будет. Ты же не Достоевский, чтобы философствовать, и не Лев Толстой, чтобы с попами спорить. Даже такого резонанса, как антипиар с «Матильдой», не будет. Не занимайся-ка ты ерундой. Пиши «Олафа», тема-то хорошая…

– Подождите, Валентин Валентинович, – буквально взмолился Денис. – Я буду писать «Олафа», это вообще не вопрос, он очень быстро пишется и сейчас в работе уже. Но почему вы думаете, что, как вы говорите, философствования людям не нужны?! Нельзя же в них только развлекательное чтиво впихивать, как фастфуд! Прочел в электричке и забыл книгу на сиденье – это ведь тоже черт знает что…

– Чертыхаешься много в последнее время, – заметил главред. – Наши книги, знаешь ли, не забывают. Все же оформление не как у этих там… не дешевые покеты. Слушай, давай этот разговор отложим, времени у меня в обрез! Ну, иди уже, иди, дорогой мой…

Обескураженный и расстроенный Денис вышел из дверей «Аэгны».

«Просто напасть какая-то с этим романом», – подумал он и поплелся домой. Было муторно, и обратиться за поддержкой не к кому. Перебрал уже всех. Жена, начальник… Мишке, что ли, прочесть?! Опять ведь пить придется! Хотя надо этот вариант обдумать. С Мишкой можно обсуждать любые проблемы. Только вот этот новый вариант почему-то именно Мишке не хотелось показывать. Да и потом, скорее всего, лучше никому его не показывать, пока текст не дописан. Только издергается весь. А вот когда он его допишет? Да и надо ли его дописывать в таком-то ключе…

…Вишняков проснулся среди ночи от пристального взгляда. Протер глаза и почувствовал, как волосы на всем теле встают дыбом.

Из вертикального зеркала шкафа выдвинулся некто. Сначала аккуратно высунулась одна нога, потом плечо, а затем и вся фигура плавно и бесшумно скользнула в комнату. Окаменевший Денис сдавленно замычал, не сдержавшись, но ночной гость, непостижимо быстро оказавшись рядом, быстро приложил к его губам сухую теплую ладонь.

– Не ори, жену напугаешь, – почти одними губами сказал «друг с той стороны». – Прогуляемся?

Денис не успел и глазом моргнуть, как они вдвоем оказались на ночной набережной.

– Ты что, я же голый! – запоздало всполошился писатель.

– Да где ж ты голый, – усмехнулся «друг». – Одет вполне пристойно.

Денис скосил на себя взгляд. Действительно… Футболка, жилетка какая-то навороченная, джинсы, модно продранные на коленях… Футболка?! Зимой?! Но было тепло…

– А мы где? – изумился он.

Их окружали устремленные ввысь здания в готическом стиле, перемигивались огоньки рекламы, отражаясь в воде канала; мимо проходили смеющиеся беспечные люди.

– В Амстердаме мы, – как ни в чем не бывало ответствовал гость. – Тебе тут должно понравиться… Я смотрю, слаб ты по части женского пола, а?

Он хохотнул и похлопал растерявшегося Дениса по плечу.

– Не переживай, – сегодня черноокий был весел и, пожалуй, развязен, держал себя с Денисом чуть ли не панибратски. – Не думаешь же ты, что я стану осуждать сексуальность? Дорогой, единственное извращение, которое я знаю, это то, что попы называют «целомудрием». Правда, мерзкое слово? И само понятие – рефлексичное сдерживание собственных, вполне здоровых желаний в угоду невнятным требованиям «общества», а на деле – горстки лжецов, которые просто издеваются, накладывая на глупый плебс иго, которого сами не носят.

«Друг» кашлянул, потянул носом, словно принюхиваясь:

– Вы, люди, не цените то, что имеете, – огромное богатство чувственных ощущений. Попробовали бы вы пожить как я – без возможности насладиться вкусом еды, хмелем вина, гармонией звуков, симфонией оргазма… Вам все это дозволено, перед вами накрыт огромный стол с едой и питьем, но вы довольствуетесь сухой корочкой, вместо того чтобы пировать… К счастью, – продолжил черноокий, – в тебе, дружок, есть потенциал. Ты уже начал движение к обретению настоящей свободы. Но плохо то, что женщины, будем говорить откровенно, существа второсортные по отношению к мужчинам, имеют такую власть не только над тем органом, который предназначен для их удовлетворения, но и над твоим интеллектом. Посуди сам: Маргарита окрутила тебя на раз-два, Мирослава в секунду смела все твои доводы. Считай, на лоскутики порвала… Куда это годится, а?

«Друг» засмеялся, и его смех гулко понесся по каменной глотке донельзя узкой улочки, на отполированных временем стенах которой повторялась на разные лады надпись: «No fucking foto».

– А почему тут нельзя фотографировать? – озираясь, пробормотал Денис.

– По тем же причинам, что в хорошем магазине, – пожал плечами «друг с той стороны», указывая на бесчисленных дам, заполнявших тротуар. – Это тебе не зоопарк и не выставка достижений. Нечего фотографировать, выбирай и плати. Смотри, какие шикарные, ослепительные и обольстительные – просто как на подбор, на любой вкус. Фестиваль жизненных радостей, ярмарка удовольствий плоти. Но что есть дух, лишенный плоти? Как пар, лишь дунь – и он исчез…

– Но почему? – спросил Денис. – Зачем вы… то есть зачем ты приволок меня сюда?

– В целях общего развития, дружок, – пояснил его собеседник. – Чтобы ты понял, для чего вообще нужны женщины… явно не для того, чтобы они тебе указывали.

«Друг» взял Дениса под локоток и показал ему на окружающих их женщин, предлагающих себя:

– Жаль, что меня не спросили, когда называли эту улицу. Я бы назвал ее «улица Откровения». Это лицо вашего мира. Витрина. Здесь ты можешь увидеть человека таким, какой он есть на самом деле. Здесь вообще нет ни капельки лжи. Все по-честному – ты выбираешь, платишь, получаешь. Любую на выбор, одну, двух, трех, хоть целую улицу.

– Зачем? – не понял Денис.

– За шкафом, – ответил черноокий. – За тем шкафом, за который ты забился, прячась от реальной жизни, пытаясь превратить свое тело в гроб для души и ее прекрасных порывов. Идем.

Они выбрались из каменного чулка на более просторное место и прошли до следующей улицы среди беспечно гуляющих людей, таких же зевак, как они сами. Денис в изумлении уставился на окна-витрины на первом этаже. В каждой витрине и вправду находилась девушка в более чем легкомысленном одеянии. Конечно, он и читал об этом, и в интернете видел, но чтобы так?! Нет, они не были призывно-назойливыми, как, скажем, в не очень хорошем кино: «Пойди сюда, сладенький», и даже не подманивали воздушными поцелуйчиками. Просто они там жили. Словно в незабвенном «Доме-два», или сколько их там было?

Блондинка с косой и на высоченных каблуках разговаривала по мобильнику, то и дело заливаясь беззвучным благодаря витринному стеклу смехом. Рыженькая в голубом пеньюаре смотрела на проходящих мимо витрин и равнодушно улыбалась. Шатенка причесывалась, брюнетка в малиновом белье с пуховой оторочкой подкрашивала губы. Они были настоящими, и это была их работа. Вероятно, рутина. Деловой подход к вопросу был настолько очевиден, что Денис оторопел. Но… чем дольше он смотрел в витрины, тем больше понимал, что хочет если не каждую (все-таки «товар» был представлен разнообразнейший, и далеко не все во вкусе Дениса, хоть невидимые организаторы и старались сделать каждую даму универсально-привлекательной), то, во всяком случае, больше половины. Точнее, это его тело отзывалось желанием, а вот душа… Душа словно отвернулась, словно прикрыла лицо руками. Потому что это было слишком легко и обыденно, в сознании Дениса даже всплыло полузабытое слово «пошло». Но нет, не столько даже пошло, сколько действительно обыденно, как, например, выбирать в магазине гигиенические товары. Он понимал эту простоту со стороны, но не получалось вписать себя в эту картину. Любой голландец или турист запросто мог войти в любую дверь. А он, Денис, не мог. И не потому, что не было средств. Средства – вот они, рядышком стоят, только попроси…

– Что, уже не хочется? – поддел «друг». – Знаешь почему? Потому что доступно. А что доступно, то уже не так и интересно, правда? Согласен с тобой, кстати. Кроме того, ты на диво нравственный. Так ведь это и хорошо! Только нравственный человек сможет наиболее полно раскрыть тему, которую я тебе подсказал. Вот я, самый темный, самый ужасный и так ненавидимый человечеством персонаж, сейчас рядом с тобой. Я что, пускаю слюни и тащу тебя за руку в вертеп разврата?

– Но ты же предложил? – в свою очередь попытался поддеть его Денис.

– Но ты же понимал, что это шутка, – с сомнением сказал «друг». – Если бы я взялся искушать тебя по-настоящему, ты никуда бы не делся, уж можешь мне поверить.

– Не ве… – начал Денис, но черноокий, вальяжно улыбаясь, протянул ему смартфон. На его экране было то, о чем Денис не рассказал бы даже Михе, – одна из его фантазий. Конечно, это был 3D-рисунок, но качественный, не уступающий фотографии. Денис почувствовал, что краснеет.

– Думаешь, я не мог бы это устроить? – продолжал дьявол. – Легко, как пописать в канал, кстати, здесь это не запрещено, это тебе не зашоренный Питер… Так что не думай, что ты такой уж крепкий орешек – поймать тебя не так и сложно. Но я же не опереточный злодей, правда?

– А с Маргаритой? – заглянул в его глаза Денис. – Ведь самое настоящее искушение.

– А что Маргарита? – пожал плечами его визави. – Во-первых, кто тебе ее рекомендовал именно для постели? Я, что ли? Во-вторых, кто с ней спит? Опять-таки не я. И я ей, кстати, тоже не говорил, что она должна прыгнуть под тебя, как козочка в период гона. Скажем так, у Маргариты весьма передовые по нашим временам взгляды, хотя видел бы ты ее… раньше, ах, эти желтые мимозы… Прости, отвлекся. Да, Марго испытывает слабость к писателям, не отрицаю, но ведь работает она не здесь, а в «Аэгне», правильно? А что это значит? А это значит, что, как бы парадоксально это ни звучало, ты ее очаровал. И скажи, что ты этого не хотел. Давай, вали все на нее, я так хочу это послушать: «Не виноватый я, она сама пришла!»

– Не буду, – сказал Денис. – Я хотел этого. Но…

– Вечно у вас «но», – фыркнул черноокий. – Тысячи лет одно и то же: это жена меня соблазнила! Нет, это не я, это вот он – и тычет изящным пальчиком в несчастную змею, а ведь змея просто мимо ползла…

Денис потупился. По сути, его друг вновь оказался прав. Никто его в постель к Маргарите не тащил. Он сам…

– Будь честным, хотя бы сам с собой. – Дьявол поймал какого-то паренька, ни слова не говоря, сунул ему купюру и взял из ладони папиросу. Зажал зубами, и кончик ее затлел. – Это ты, это твой сознательный выбор, малыш. Но, заметь, я тебя не осуждаю, не хватаю за руку, чтобы, инфернально хохоча, утащить в предварительно разогретый котел с фритюром, правда? Я же не… этот… ваш… Ты человек, грешен и слаб по природе своей, зачем тебя еще и топтать? Вам же дай волю – вы не только себя покалечите, вы и весь мир сметете к чертям собачьим… Глянь вот на него, – дьявол ткнул перстом в проходившего мимо неформала. У этого представителя человеческого рода все лицо было в пирсинге – от подбородка к шее тянулись ряды колец, эдакая металлическая борода, серьги поблескивали в бровях, ушах, губах… у некоторых проколов кожа воспалилась, покрылась неприятной, заскорузлой коркой.

– Думаешь, я его на это надоумил? – улыбался дьявол. – Да я даже не знаю, как его зовут! Это его выбор, он может сделать этот выбор! И ты можешь сделать свой выбор.

– Тогда на кой ты меня сюда притащил? – удивился Денис.

– Чтобы ты кое-чего понял, – ответил его собеседник. – Знаешь, чем все они лучше, чем счастливее тебя? Тем, что сбросили дурацкие кожаные одежды, которые напялил на них милосердный Господь, и ходят нагими. И не стыдятся. Они нашли свой рай, в котором никто не запрещает обнажить израненную душу, чтобы кое-кому там, – черноокий ткнул сухим пальцем в хмурое, низкооблачное небо, – стало стыдно. А ты кутаешься в лохмотья своей убогой нравственности, на которых уже места нет от заплат, прикрывающих прорехи греха, бежишь от своих желаний, уходишь из своего рая, не дожидаясь конвоя из милых серафимов с саблями. Ну, что страшного-то в ваших с Маргаритой невинных забавах? Она тебе кто? Друг. Товарищ, можно сказать. Разве она мешает тебе? Кажется, наоборот, помогает: накормит, напоит, создаст атмосферу, а под конец еще и отлюбит. Это тебе мешает? Тогда при чем тут Маргарита? Это твои комплексы мешают тебе, это они – колючая проволока поверх забора вокруг твоего Эдема. Разве нет? Разве Маргарита хочет разрушить твою жизнь? С женой развести? Детей тебе нарожать? Да она идеальная любовница для такого, как ты. Муза, как Лилия Брик. У Мишки спроси. Да он молился бы, если бы ему такая попалась вместо тех алчных девиц, которые на него клюют. И то человек себе голову больной не делает, не то что ты…

Кажется, дьявол вошел в раж, но Денис не чувствовал никакой угрозы, исходящей от него. Хотя тот вроде бы и обвинял его в чем-то. Тем временем черноокий выпустил в не особо чистый воздух клуб дыма, показавшийся Денису похожим на сердце, каким его изображают на валентинках.

– Вот с чего ты мучаешься, вместо того чтобы работать себе и радоваться жизни? Видишь ведь, две книжки про скандинава уже закончил, третью начал, и пошла она, как лавина со склона. Умница, трудяга, правильно Маргарита говорит. И, главное, начал уже то, что нужно. Самое главное. Долго не решался, скромную девочку строил, но начал же, молодчина! И как начал! В нужном ключе, правильно. А то, что жена не оценила…

Он выпустил в воздух еще клуб дыма. Табак (если это был табак, в чем Денис сомневался) имел остро-смолистый, дегтярный запах.

– Ведь каждый человек имеет право на свое мнение. Она же не твоя тень и не должна рукоплескать всему, что ты делаешь… Я, конечно, понимаю, что тебе обидно. Все-таки жена. Маргарита оценила, поверила в тебя, а жена, получается, не верит. Но штука в том, дорогой мой друг, что твое разочарование в Мирославе питается твоими же мифами.

– Какими? – не понял Денис.

– Теми, которые зародились в среде того, что вы называете «христианской культурой», и даже, стыдно сказать, цивилизацией, – терпеливо пояснил дьявол. – «И будут двое одной плотью» – ах, какая красивая заплатка, чтобы прикрыть срам желания присвоить человека, заставить свободную от природы женщину стать тенью своего господина – мужчины!

Черноокий задумчиво склонил голову и с тоской сказал:

– А вот сейчас ты думаешь, что я непоследователен.

Денис машинально кивнул.

– Видишь ли, – продолжил «друг», – я не считаю зазорным желание присвоить другого человека. Я лишь против, если хочешь, тех средств, которыми вы пользуетесь. Против пустых ритуалов и отживших форм отношений. Можешь очаровать, купить или взять силой женщину – я не вижу в том ничего предосудительного, но зачем обманывать ее выдумками попов о «вечной любви» и браке, заключенном на небесах? Не лучше ли быть честным?

– Ты говоришь о честности, – сказал Денис, – но ведь тебя называют «отцом лжи».

– А тебя одноклассник Женька однажды назвал педерастом, – парировал дьявол, – но от этого у тебя не развилась тяга к мужчинам, правда?

– Все равно, – упрямо склонил голову Денис, – я не понимаю, зачем…

– Затем, что на тебя давит чужое мнение, – ответил черноокий. – Ты слишком ему придаешь значение. Слишком стараешься всем угодить. Не надо так. Будь собой, за тебя это никто не сделает! Ты нужен таким, какой ты есть. Более того, когда не думаешь о том, как воспримут то, что ты делаешь, другие, твой талант раскрывается с максимальной полнотой. Ты обретаешь силу, обретаешь крылья… Подумай над этим…

– Силу, крылья… – с иронией повторил Денис. – Может быть, вот только никому не нужна эта сила. Что толку с того, что я напишу по-настоящему сильную книгу, если она не будет продаваться?

– Это тебе главный редактор сказал, – «друг» не спрашивал Дениса, он утверждал. – Но, дружище, это – не более чем его мнение. Я могу назвать тебе нескольких авторов бестселлеров, которым говорили, что их книги не будут продаваться. Энн Райс, Стефани Майерс, да хотя бы и Джоанн Роулинг. Стивен Кинг… А насчет твоего ГлавВреда, тут я сам подумаю. Так что, будешь развлекаться, или ограничимся философией в будуаре?

– Все-таки склоняешь меня к разврату, – констатировал Денис.

Черноокий прижал ладонь к лицу:

– Да где тут разврат-то? Разве это может сравниться с банальным средневековым европейским аббатством, не говоря уж об античных оргиях? Думаешь, эти девочки несчастные от хорошей жизни, что ли, сюда подались?

– Говорят, что проституцией занимаются те, у кого есть к ней склонность, – неуверенно сказал Денис.

– Чушь, – ответил дьявол. – Устаревшие данные, современные психологи эту точку зрения отвергают. А в концепцию первородного греха я не верю и тебе не советую. Знаешь, как было на самом деле? Мужчина и женщина внезапно поняли, что привлекают друг друга не только как собеседники, но и в другом качестве, и, соединяясь в порыве страсти, забыли Бога, а Ему это не понравилось. А остальное придумали позже – древа там всякие… Ну не росли в Месопотамии ни яблоки, ни ананасы, ни виноград, ни гранаты. Там даже финики не росли.

– При чем тут финики? – Денис принюхался. Рядом отчетливо запахло травкой. Его собеседник это заметил:

– Не бойся, тут это вполне легально. Вся страна травку грехом не считает, смешно даже. Между прочим, моя сигарета тоже была, кхм, с добавками, и что? И, заметь, я тебе даже не предлагаю. Зачем на такие мелочи размениваться? Ладно, насчет похоти и разврата ты, я вижу, не настроен. Не буду настаивать – больше всего я уважаю в человеке его свободную волю. Пойдем-ка еще погуляем, тут очень красиво. Может, сувенир какой найдем для жены и детишек. Скажешь, редактор подарил, он у вас частенько по загранкам мотается и, скажу по секрету, в своих командировках подобные места отнюдь не обходит, скорее, наоборот.

…Ночной Амстердам был действительно очень красив. Отблески огоньков в каналах, мостики, арки, готические здания. В темноте на фоне глубокого, усеянного звездами неба остроконечные крыши казались вырезанными из бархатной бумаги.

Улочки, мостики, остроконечные крыши, музыка, огни…

Они свернули в очередной переулок. Перед ними возник небольшой магазин сувениров. Какая-то ерунда для туристов – брелки, магнитики. Хозяйка магазина поздоровалась по-английски, устало улыбнулась, повела рукой – мол, выбирайте, что душа пожелает. Внимание писателя привлек стенд с платками. Было там что-то интересное по цвету…

И тут в магазинчик зашла странноватая фигура. Женщина средних лет, ухоженная. Даже, пожалуй, не средних лет, а много старше… Очень загорелое лицо, крупные серьги в ушах, красная помада. Черное платье до колен, черные колготки, золотые босоножки на высоких каблуках, сумочка на цепочке через плечо. Пальцы украшены массивными кольцами, красный лак на острых длинных ногтях. Посетительница подошла к хозяйке магазина, как к знакомой, заговорила с ней.

Денис не мог понять, что не так. Но что-то явно было не так…

– Это трансвестит, – вполголоса сказал ему на ухо его дьявол. – Не делай больших глаз, ты не провинциальная первокурсница. И вообще, не глазей так, неприлично. Смотри лучше, какой платок. Пожалуй, он один из немногих здесь не из числа китайского ширпотреба. Цвет какао. Вполне благородно, сдержанно. Мирославе должно понравиться… Возьми, а я отойду пока.

В руке писателя, словно сама собой, появилась купюра в сто евро. Вишняков посмотрел на нее, даже не осознавая, что это деньги. Уж очень еврокупюры походили на несерьезные фантики… Вишняков подумал, что, если бы это были доллары, его, как пить дать, покоробило бы – просто из-за того, что он как-то больше принимал их всерьез. И ему не понравилось бы, что ему суют деньги – небрежно, как папа дает первоклашке на карманные расходы… Впрочем, не сам он сюда захотел, почему бы и не воспринять это путешествие как приглашение в гости, и эти деньги – как часть приглашения?

Он присмотрел еще и сережки – перламутровые, с ручной росписью. Еще какую-то забавную игрушку Кате, Ванюшке маску монстра… Все это стоило гораздо меньше ста евро, ему даже вручили какую-то сдачу.

«Ну вот, – подумал Денис. – Теперь я турист. Что, собственно, я делал бы, купив сюда путевку? Делал бы то же самое. Бродил бы по улицам, глазел, покупал сувениры. Так что…»

Его внимание снова привлекла фигура трансвестита. На этот раз Вишняков отчетливо увидел, что именно с тем было не так. Из-под подола платья свисал черный хвост с кисточкой… Какого черта?!

Вишняков протер глаза, беспомощно оглянулся в поисках своего провожатого. Тот не преминул появиться, проследил за направлением вишняковского взгляда, крепко взял его под локоток и повлек на улицу, улыбаясь. Вокруг них хороводом кружились огни.

Вишняков несся как сквозь сон, не понимая уже, где сновидение, а где явь; его ноги, казалось ему, скользят над тротуаром. И почему-то он вновь оказался в квартале Красных Фонарей, перед витриной с полуобнаженной девушкой… поразительно похожей на Мирославу.

– А если бы она по воле случая, коими так изобилует жизнь, оказалась здесь, ты тоже клеймил бы ее позором? – сквозь клубы неизвестно откуда взявшегося дыма услышал Денис и… проснулся.

Настроение было смутным, не сказать, отвратительным. Впечатления от прогулки по красотам голландских улиц напрочь смазались последним видением. И вопрос под занавес. Вопрос, на который у Вишнякова не было и, пожалуй, никогда не будет ответа…

На столе стоял бумажный пакет с сувенирами из Амстердама.

Почему-то не хотелось встречаться с Мирославой взглядом. Он просто не представлял, что ей сказать. Но точно знал, куда он хочет пойти. И уже начал проворачивать в голове темы, которые хотел бы там обсудить.

Клиника «Душевный покой» действительно располагала к покою. Удобные мягкие диванчики в светло-голубых тонах, доброжелательный персонал.

Доктор Степанов, психотерапевт, «мозгоправ», у которого неожиданно нашлось в расписании окошко, оказался внимательным и улыбчивым, располагающим к беседе, и Денис тоже сразу повеселел и успокоился.

– Знаете, мне последнее время кажется, что у меня с головой не в порядке, – довольно бодро начал Денис.

– А что так? – дружелюбно произнес Степанов. – Вернее, почему вы так решили?

– Ну, как вам сказать, – задумавшись, с чего бы начать, произнес Денис. – Понимаете, я писатель, и последнее время не то чтобы неприятности, а просто неразбериха.

– Давайте попробуем вместе разобраться в вашей неразберихе, – предложил психотерапевт, и Денис, уже совершенно расслабившись, поведал ему для начала о том, как складывалась его писательская карьера (по вполне понятным причинам не распространяясь ни о Маргарите, ни о знакомце из кафе «Баста»). О том, как нынче мучает его роман «Дьявол в сердце ангела» и как навязчивы его, Дениса, мысли о нем – и о самом романе, и о том, как он со временем трансформировался, и об отношении к этой трансформации жены.

Разумеется, Вишняков не стал рассказывать и о своих заграничных прогулках с «другом»; его целью совершенно не было прямо из кабинета психиатра отправиться в желтый дом. Он представил их в виде вполне реалистических сновидений. Рассказал, правда, и про бессонницу, и про визит в аптеку, и о том, как чуть не угодил под машину, и даже о посещении таинственного гробовщика.

Доктор Степанов спокойно слушал, иногда задавая уточняющие вопросы.

– Ну и что мне со всем этим делать? – смущенно развел руками Денис в финале рассказа. – Я совсем безнадежен?

– Вот что я вам скажу, – после непродолжительного молчания ответил доктор. – Эти так называемые случайности, такие, как ваш странный неотесанный гробовщик, допустим, резонанс с энергетическими полями. Которые суть отражение ваших тревожных мыслей. Не делайте больших глаз, мой дорогой Денис Витальевич, – да, это не ортодоксальная наука, но специалисты совершенно не отвергают этого резонанса. Но углубляться, пожалуй, не будем, это заведет нас в дебри метафизики, а прежде чем куда-то войти, следует задуматься, как выходить будешь. А мы же с вами хотим, наоборот, вернуться в реальность, не так ли? Так вот, о чем говорит нам реальность. Не нахожу я у вас ни депрессивного расстройства, ни расстройства шизофренического спектра, ни бреда, ни каких-то аффективных проявлений.

– А как вы это определили? – наивно осведомился писатель, испытывая в душе не то чтобы облегчение (он ведь все-таки много утаил), но определенно чувствуя поддержку.

– Мы же с вами только что поговорили, – склонил к плечу голову доктор Степанов, – и это был разговор с профессионалом. Всякий специалист моего уровня легко определит наличие того или иного отклонения путем простого опроса. Заметьте, я сказал «отклонения», что вовсе не означает наличие патологии. В мире полно людей, проживших вполне нормальную, адекватную жизнь, имея то или иное отклонение психики. У вас этого нет.

– Отрадно слышать, – улыбнулся Денис, – но если я такой здоровый, чего же я такой больной?

– Понимаете… – Степанов поудобнее устроился на стуле и с видимым удовольствием продолжал консультацию. – Да, вы склонны к размышлениям, к самоуглублению и даже к философии, но к психопатологиям такая склонность не имеет никакого отношения. Состояние, подобное вашему, часто бывает у творческих личностей: кризисы, метания, бессонные ночи. Главное, не сдерживать творческий порыв, дать ему выход. Судя по тому, что вы мне рассказали, ваш роман настойчиво просится на свет, и не надо этому препятствовать. Именно то, что вы не даете ему родиться, и есть причина вашего невротического состояния. Делайте то, что должны делать. У вас, писателей, есть прекрасная возможность посчитаться с миром за все свои неврозы – просто вернуть миру все то, что он вам дал, на страницах своих книг. Выплесните же то, что копилось годами, посчитайтесь с миром.

Денис немного обескураженно потер кончик носа:

– Но… Доктор, а вам не кажется, что с точки зрения морали подобный образ дьявола… я имею в виду положительный образ, в художественном произведении недопустим?

– А почему нет? – пожал плечами специалист. – Не вижу тут никаких противоречий. И не мне вам объяснять, что настоящее творчество не терпит рамок. К тому же то, что мы привыкли называть моралью, с точки зрения психотерапии вещь совершенно не безобидная. Мораль, как утверждают мои западные коллеги, – источник неврозов, состояний аффекта и прочих травмирующих психику переживаний.

– Простите, – не понял Вишняков, – вы хотите сказать, что моральность… вредна?

– Не сама моральность, – улыбнулся доктор, – а костное, некритичное следование ей. Но вы, по сути, в своем произведении говорите именно об этом. Так что лично я с нетерпением стану ждать выхода вашего романа. И буду, так сказать, волонтером в деле его рекламы. Судя по тому, что вы мне рассказали, – архиполезнейшая вещь должна получиться!

Денис даже не знал, что на это ответить, а доктор продолжил:

– Однако я понимаю, что ваше творчество является источником хронического стресса, потому считаю нужным выписать вам… – в процессе разговора доктор достал из папки бланк рецепта и стал его заполнять, – …скажем, такое мягенькое средство. Просто для стабилизации сна и общего состояния. Попейте дней семь или десять, но не больше. Собственно, если и больше, то привыкания не возникнет, только ограничьтесь четырьмя неделями. А потом можно принимать разово, по необходимости, а не из паники, мол, без таблетки никуда, – доктор коротко глянул на Дениса, отрываясь от рецепта. – Не думаю, что вы подвержены неконтролируемым приступам паники – у вас совершенно иной тип. Художник вы, дорогой мой Денис Витальевич, просто художник… творец, может, и демиург, посмотрим по результатам…

«Ну вот, затарился на весь год, – почти довольный, подумал Вишняков, забирая бланк. – И успокоительным, и снотворным».

– Скажите, пожалуйста, а вот это снотворное? – рискнул писатель вытащить из кармана заветный пузырек; несмотря на мнение Аноры, он предпочел перестраховаться. – Не опасно?

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался психотерапевт. – Ну, что я могу сказать, повезло, у нас такого, увы, и не продают, и не производят… м-да… Как говорится, «все для людей»… Призраки зависимости не дают нашим законодателям покоя, притом что в более прогрессивных странах уже легализуют легкие наркотики. У нас же даже обсуждать это – уже табу, а любое табу – гвоздь в тот крест, на котором общество распинает личность. А вам, повторяю, повезло. Не смею задерживать. Приятно было познакомиться, и с нетерпением жду результат вашего труда! Кстати, можно уточнить, как называется ваша книга, которая про скандинава? Племяннику подарю, да и сам почитаю на досуге. Думаю, что у писателя вроде вас вряд ли могут получаться плохие книги. Ведь главное в книге – здравый рассудок ее автора, тогда и сюжет будет осмысленным и гладким.

Денис сказал, психотерапевт черкнул на листочке календаря себе пометку и дружески кивнул писателю, прощаясь.

«Подумать только, – пронеслось в голове Дениса, когда он покидал кабинет. – А ведь доктор-то говорит почти то же самое, что и «друг с той стороны»… Так, может, ну их, эти сомнения? Только вот Мирослава…

Ну а что Мирослава. Я же не ребенок, который зависит от чужого мнения, право слово».

– …Вишняков-то повесился, – внезапно уловило его ухо, и писатель вздрогнул.

В коридоре поликлиники сидели и разговаривали ожидающие своей очереди две пациентки.

– Кто, простите, повесился? – внезапно охрипнув, осведомился Денис.

– Да у нас в подъезде жилец с шестого этажа, пьющий такой, Вишняков Егор, взял да и повесился недавно, – словоохотливо пояснила одна из них. – А вот сходил бы к доктору Ивановой, так, может, и не повесился бы!

Дениса передернуло. Два Вишняковых разом – это как-то многовато. И удавленник, как вишенка на торте… Снова! Везет ему на удавленников нынче…

– Подождите! – переспросил Денис. – Какая еще Иванова? Ведь фамилия врача Степанов.

Пациентки переглянулись и уставились на писателя, точно он с луны свалился. Денису показалось, что одна из них сейчас покрутит пальцем у виска. Он опрометью бросился обратно к кабинету. На табличке было четко написано: «Иванова О.С., психотерапевт».

Денис, как безумный, рванул на себя дверную ручку и ворвался в кабинет. На него из-за докторского стола в изумлении взирала полная дама около шестидесяти, с высокой пышной прической.

– Вы Ольга Сергеевна? – рявкнул писатель. – Иванова? Мозгоправ?

– Психотерапевт, – сухо и неприязненно поправила дама, более чем неодобрительно смерив взглядом конфликтного посетителя. – А в чем дело? Я принимаю по записи, и сейчас у меня пациент.

Писатель диковато воззрился на сидящего на кушеточке тощего мужика в клетчатой рубашке. Тот подмигнул Вишнякову и… вдруг показал ему язык. Это не лезло уже ни в какие ворота. Ну, конечно же, ему показалось!

– Извините, – все так же резко гаркнул Денис, чувствуя себя буквально на грани помешательства, и поспешил покинуть поликлинику, чтобы не слышать больше рассуждений об удавленниках и не видеть галлюцинации. Дались они ему, преследуют на каждом шагу, ну их к черту…

Видения! Рецепт, который выписал ему этот лже-Степанов, – это что, тоже галлюцинация?

Он опрометью ворвался в знакомую аптеку. В окошечке виднелись обе продавщицы-фармацевта, и Анора, и Лена. Они переглянулись.

«Ну, точно подумают, что я ку-ку…» – вздохнул писатель и протянул в окошечко рецепт, уже ожидая подвоха. Однако рецепт оказался настоящим.

– А чем вам наша Ольга Сергеевна не угодила, – поинтересовалась бойкая Лена, пока Анора отошла за лекарствами, – что вы аж в Ховрино к Степанову поехали?

– Какая-то она… Сухая, – ответил Денис, вспомнив доктора Иванову. Ховрино? Интересно… – А что, что-то не так?

– Да нет, я понимаю, – ответила Лена. – Правильно сделали, что поехали. Хорошее успокоительное. Побочных эффектов нет, и спится после приема хорошо. Главное, наутро ни сонливости, ни рассеянности, просыпаешься, как огурчик. У меня брат принимал, когда вернулся из…

Дослушивать Денис не стал. Хорошее средство? Ну и замечательно…

«Пусть-ка «друг» тоже отдохнет», – с толикой злорадства подумал Денис, купил любимый Катюшкой зефир в шоколаде и решительно пошагал домой.