Глава 37
– Прошу любить и жаловать, – сказал Собачкин, – перед вами Евгений Никитич Радов. Зинаида Львовна!
– Что? – процедила сквозь зубы Комарова.
– Вам нечего сказать художнику? – вкрадчиво спросил Сеня.
Зинаида шумно вздохнула:
– Рада встрече. У вас прекрасные картины.
– Мои работы тебе и впрямь нравились, – сказал художник. – А вот насчет радости от нашего свидания сегодня ты, как водится, соврала, – пробасил Евгений, – отлично умеешь прикидываться бедной козой, благородной бабушкой, безутешной вдовой.
Зинаида прищурилась:
– Ваш тон, однако…
Радов рассмеялся:
– Хватит. Они все знают. А то, о чем не догадались, я им сообщил.
– Мерзавец, – ахнула Зинаида, и ее лицо стало злым.
– Вот вам истинная Комарова, – сказал Радов, – без своей всегдашней сахарной глазури. Селедка в натуральном виде. Зина умеет держать себя в руках, ее трудно из себя вывести. Но еще сложнее понять, какова Комарова на самом деле. Признаюсь, меня она сначала вокруг пальца обвела. Но потом характер, как бутон, раскрылся, стало понятно: у Зиночки есть две страсти. Одна, вполне объяснимая, ею почти поголовно весь человеческий род страдает, называется алчность. Зинаида обожает шуршащие купюры. А вторая страсть – секс. И тут она, ребята, была вне конкуренции! Уж поверьте мне.
– Заткнись, – сквозь зубы процедила Комарова. – Господа, я понятия не имею, какие глупости сообщил вам сей господин, но все это неправда! Он болен! Мозг у него отказывает! Я с ним никогда никаких дел не имела.
– Совсем завралась, – рассмеялся Евгений. – Мы познакомились на выставке. Я, студент художественного вуза, смог добиться размещения своих картин на выставке «Москва – лучший город мира». Основная масса художников, чтобы подольститься к властям, изобразила Красную площадь с Мавзолеем Ленина, памятник вождю, ну и тому подобное. А я, наивный зеленый горошек, написал композиции из жизни арбатских переулков. Понятное дело, пролетел мимо всех наград, расстроился, но виду не подал, встал около своих работ, размышляю: «Чем они плохи? С точки зрения техники к ним не придраться, есть настроение. Что не так?» Последний вопрос я бессознательно задал вслух, его услышал наш профессор Валентин Петрович, подошел к картинам.
– М-да. В чем смысл твоих работ?
Я начал объяснять:
– Хотел, чтобы люди вспомнили о прежних временах, полюбили простые радости…
Валентин Петрович внимательно меня слушал, потом высказался:
– Радов, ты желторотый щегол. Отставь свои романтические картинки. Хотя, признаю, они хороши. Но ты с ними никогда не пробьешься. Ни похвалить, ни поругать тебя не за что. А хула, мой друг, мигом привлекает внимание. Лучше писать уродцев, чем пейзажи. Страшилищ хаять все начнут, мигом прославишься. Хочешь квартиру большую, машину, дачу?
– Кто же откажется от такого? – засмеялся я.
– Так вот, ежели у тебя есть жадность и желание по-быстрому выдвинуться, а страшилищ писать очень трудно, изображай светлые лики наших советских вождей, – менторски завел педагог. – Строительство железной дороги изобрази. Сталевара. Швею. Шофера. Рабочий класс и колхозников. Заработаешь имя, блага сами в рот упадут. Сидя в новой просторной квартире, зная о «Волге» в гараже, приезжая на свою дачу, скажешь мне мысленно за добрый совет спасибо. А потом можешь писать романтичные холсты про старую Москву. Только подучиться надо. Эти полотна щенком намалеваны, к технике замечаний не сделаю, но и сердца в них не вложено, души нет.
И он ушел. Я стою, голова кружится. Валентин Петрович большой вес имел. Мог художника из мрака к солнцу поднять, а мог и, наоборот, в болоте утопить своими рецензиями. Злой, ехидный, но очень талантливый дядька. Все знали, что он по происхождению князь Трубецкой. И порода в нем за версту чувствовалась. Стоял я в остолбенении, вдруг голос, очень приятный, за спиной произносит:
– Мне ваши полотна очень нравятся.
Я обернулся и увидел девушку.
Евгений усмехнулся:
– Грешен. Падок на лесть, люблю похвалы. Даже сейчас, когда все звания-награды собрал, болезненно реагирую на критику. А уж в те далекие времена я нуждался в восхищении больше Нарцисса.
Понятное дело, я заговорил с незнакомкой, пригласил ее в парк погулять, купил мороженое. Нехитрые такие развлечения советских лет для бедных студентов. Я был нищий, но с квартирой, что по тем временам необычайная редкость. И не абы какая однушка была у меня, а просторная трешка. Мне она от крестного досталась, ветерана войны, генерала, уважаемого человека. Он одиноким был, без семьи, всегда говорил: «Влюбишься непременно, от чувств жениться задумаешь. И что? У супруги мама-папа, братья-сестры, родня всякая. Ребенка она родит, все бабы на младенцах свихнуты. Опомниться не успеешь, как превратишься в ломового жеребца, попрешь семьищу на плечах, да еще тещу на закорки взвалишь. Работать будешь с утра до ночи, на себя денег не хватит, весь доход чужие голодные рты сожрут. Женек! Не спеши себе на спину груз взваливать, не валяй дурака. Погуляй вволю». А потом его болезнь в кровать уложила, ухаживать за ним было некому. Я у него поселился. Матвей Иванович решил крестника за помощь отблагодарить, прописал у себя, потом пай кооперативной квартиры на меня перевел. Наследников у него не было, не отдавать же кооператив государству. И стал я обладателем королевских апартаментов. Один в трех комнатах! Мать меня не хотела отпускать в Москву, справедливо полагала, что сын-студент без присмотра в отрыв уйдет. Она предложила хоромы сдавать, давила на меня. Мама умеет даже сейчас на своем настоять, а тогда и подавно. Но у Ани, моей сестры, возникла аллергия на запах краски, рисовал-то я дома. И я получил «добро» на переезд в столицу. К чему мой долгий рассказ? Не устраивались мы с Зиной в подъезде на последнем этаже на подоконнике. В комфорте в постели время проводили. Не подумайте, что я соблазнил невинную девушку. У любовницы опыт был. С кем она ранее время проводила? Не знаю. Не спрашивал, не интересовало меня это. В постели Зина ни с кем не сравнима. Огонь! Ни до нее, ни после не встречал никогда никого, даже отдаленно так любящего секс, как Зинаида. Она о себе ничего не рассказывала, а я не расспрашивал. И в мою жизнь любовница не лезла, не интересовалась: что с кем у меня до нее было. Я ей сразу честно сказал: «Женитьба в мои планы не входит». Она улыбнулась: «Наши желания совпадают. Я тебя как мужа не рассматриваю». Я в те годы был беден, полагал, что и у Зины пустой карман. Она всегда была скромно одета, часто в одной и той же одежде появлялась. Отношения без обязательств нас устраивали. Страстные любовники, мы стали еще и друзьями. Бегали в кино, гуляли, часто и долго беседовали на кухне. Я понял, что мы очень похожи. Если бы я родился девушкой, быть бы мне как Зина. Года полтора у нас все вертелось, потом Зина сказала:
– Женек! Я замужем. Супруг намного меня старше. Богат. В загс я с ним пошла по голому расчету: не хотелось прозябать в нищете. Павел Ильич хотел семейного уюта, вкусной домашней еды, жены, которая ему мать заменит. И я прекрасно с этой ролью справляюсь. Все вокруг считают, что я от супруга без ума. Меня отговаривали за старика идти, да я внушила окружающим, что обожаю его. Расписалась и не прогадала. Павел Ильич меня со всех сторон устраивает: уважает, не жадный, добрый. Все замечательно. Кроме одного! Муж в силу своего возраста не очень силен в постели. Он мне признался, что даже в юности ему один раз в месяц с головой хватало. Ну а мне надо каждый день, да побольше. Еще один момент. Дети. Я от супруга никак не беременею. А нужны наследники. Потому что если их нет, то мне как вдове по завещанию почти ничего не отойдет. Павел отдаст все своей крестной дочери. Я понятия не имела, что он так чадолюбив. Супруг никогда о продолжении рода не намекал. Как я все узнала? Случайно. У Павла был гипертонический криз, он испугался, вызвал на дом юриста, тот приехал, а я пошла в это время в аптеку. Спустилась на первый этаж, смотрю, в ящике газеты, решила проверить, нет ли там квитанции, Павел перевода ждал. Открыла сумку, хотела ключ взять, ба! Нет его. Пошла назад, открыла дверь, слышу громкие голоса. Муж, зная, что я отсутствую, не стесняясь, все с законником обсуждал. Я решила родить двух детей. Почему не одного? Единственный наследник – это риск. Вдруг с ним что плохое случится? И все, я останусь на бобах.
Евгений прервал рассказ, стал пить воду из стакана. В комнате повисла ледяная тишина, ее нарушил голос Павла:
– Ну бабулек, ты ваще супер! Правильно поступила! О себе в первую очередь думать надо.
Зинаида Львовна встала.
– Я больше не собираюсь…
– Мама, лучше сядь, – скомандовал Илья.
– Как ты со мной разговариваешь! – возмутилась Зинаида.
– Спокойно и доходчиво, – хмыкнул сын, – совет даю: останься. Если уйдешь, разговор не прекратится, ты не сможешь в нем участвовать. Оболгут тебя, наметут мусора, а ты не скажешь правды, потому что уйдешь.
Комарова молча пошла к двери.
– Если ты покинешь кабинет, я не стану давать тебе денег, живи на одну пенсию в городской квартире, сама за нее плати, – отрезал сын.
Мать остановилась.
– Ты отвратителен! Шантажист!
Илья молчал. Зинаида вернулась и села в кресло.
Евгений кивнул:
– Аргумент про деньги с Зинаидой всегда срабатывает. В общем, в тот же день она беседу завершила словами: «Я беременна, четвертый месяц».
