Теперь я живу без солнца.

Служба начинается в шесть утра. Начинается она со спуска. Это долго и скучно. Подъём будет уже затемно. Я успею вернуться домой на электричке. Дома всегда хватает дел. А мне ещё предстоит где-то набраться терпения на следующий день, который ничем не будет отличаться от предыдущего. И следующий — тоже. Здесь ничего не меняется. Да и не должно.

Наш подземный город занимает несколько тысяч квадратных метров. Сотни комнат, километры коридоров, стратегический запас еды и воды на несколько лет. Всё — на случай ядерной войны. Однако война всё никак не начиналась. Бомбы не взрывались. Люди просиживали под землей жизни.

Я сижу на старом, вытертом до плеши, стуле. Я полирую его уже четыре года. Это время прошло в душной комнате со стенами из противопожарных панелей и десятками мониторов ЭВМ.

Моя задача — следить за технической исправностью оборудования. Для этого мне не нужны спортивные разряды. Не нужна физика, математика и прочие науки. Откровенно говоря, мне почти ничего не нужно. Немного специальных знаний и очень много терпения.

Нет, я не страдаю от одиночества. Я не один. Мы делим комнатку с Иваном Петровичем Рожковым. Ему остался год до пенсии, что было его преимуществом. Кроме того, у него имелась машина. «Копейка»-развалюха, купленная ещё в семидесятые. Он по-своему любил её, обихаживал и чинил. Однако прекрасно понимал, где он и что с ним. Он говорил об этом прямо:

— Стоило учиться, мечтать, чтобы потом сводить концы с концами? Ездить на консервной банке и сидеть тут, как крот?

Иногда он выражал ту же мысль поэтичнее:

— Я как мой тарантас — оба старые и катимся по дороге жизни, никуда не сворачивая. Медленно и со скрипом.

Это была правда. Петрович уже был не на пике формы. Волосы его поредели, зубы сгнили. Единственной радостью оставался просмотр футбола по вечерам. Он заполнял время пересказом матчей и похохатывал над ошибками футболистов, не стесняясь развалин во рту.

Впрочем, ко мне он относился по-дружески. И пытался учить жизни.

— Ты-то что сидишь? — твердил мне Петрович — Ладно я, мне год до пенсии. Что, ты так и собираешься просидеть всю жизнь в этом подземелье? Лучшие годы своей жизни?.. Выращивая язву и теряя зрение?

Я молчу. Сказать мне нечего. Особенно после того, что я узнал, когда попытался прорваться в «Альфу» второй раз.

Да, мне выпал ещё один шанс. Жена устроилась медсестрой в поликлинику КГБ, где случайно услышала, что набирают бойцов в элитное подразделение.

— Может, попробуешь? — предложила она.

Я сразу понял, что речь идет о Группе «А». Так я предпринял вторую попытку. Легко сдал все нормативы и явился на финальное собеседование.

— Как Вас допустили к сдаче нормативов? — удивился председатель мандатной комиссии. — Вы же на подписке о невыезде. Как сотрудник, работающий с совсекретной информацией!

И отрезал:

— Невыездной. При всех ваших отличных данных Вы нам неинтересны. Примите как данность.

Тогда я не знал, что сотрудники Группы уже вовсю работали в мировом масштабе. Именно они обменивали в Цюрихе диссидента Буковского на чилийского коммуниста Луиса Корвалана. Они же обеспечивали безопасность при обмене советских разведчиков, схваченных американцами, на пятерых советских политзаключённых — это было в Нью-Йорке. В Гаване, на Кубе, «альфовцы» вместе с боевыми пловцами Черноморского флота обеспечивали безопасность подводной части пассажирских лайнеров, зафрахтованных для делегатов Всемирного Фестиваля молодежи и студентов. И, конечно, Афганистан. Обкатка в боевых условиях для каждого «альфовца» была обязательной.

Нет, я не знал. Принял это как данность.

Иван Петрович об этом знал. Я всё ему рассказал. Однако он продолжал свои монологи про плешивый стул.

А я, возвращаясь из-под земли на поверхность, продолжал тренироваться. Тягал железо, бегал по лесу — босиком, кеды всё-таки развалились — и держал форму.