Мне всегда нравились космические исследования, завораживающий мир инженеров, ученых, безумцев и мечтателей, работающих в этой сфере. Поэтому, когда в 2004 году ЕКА приняло наше предложение по проведению экспериментов во время параболических полетов, первой же моей мыслью было: я стою на пороге вступления в один из самых эксклюзивных клубов мира, члены которого испробовали на себе состояние невесомости. Конечно, именно об этом я мечтал с самого детства, поглощая книги лучших фантастов мира.

Для того чтобы принять участие в параболическом полете, надо запастись терпением – пройти длительный медосмотр и преодолеть бюрократические препоны. Карты, формы, запросы, согласования, визиты ко врачам, анализы… Но оно того стоит. Я прекрасно помню все подробности моего первого полета – потом мне повезло участвовать в еще шести – на борту самолета Airbus A300-ZeroG, специально приспособленного ЕКА для этих целей. Мы вылетали из аэропорта Бордо-Мериньяк, во Франции.

В течение всей недели, предшествовавшей подготовке, наша итало-немецкая команда загружала на борт самолета необходимые для проведения экспериментов инструменты и оборудование. Мы собирались исследовать первые сигналы, испускаемые клетками корней ростков кукурузы в тот момент, когда они вдруг оказываются вне действия силы тяжести. Эксперимент был очень сложным – надо было измерить очень слабые электрические сигналы, которые, как мы предполагали, должны были зарождаться в определенной зоне корня (которая представляет собой сложный сенсорный орган) размером меньше миллиметра, в самые первые мгновения исчезновения силы тяжести. У нас не было ответов на огромное количество вопросов. Мы не знали, как вибрация самолета могла подействовать на измерение крайне чувствительных параметров. Мы не знали, сможет ли растение во время полета сохранять самочувствие, достаточное для быстрой реакции на изменение гравитации. Мы не знали, с какими условиями столкнемся, и сможем ли заменять растения во время эксперимента. Короче, мы были абсолютно не готовы к работе в столь непривычных условиях. Я бы ни за что не признался тогда, но у меня было ощущение, что мы занимаемся какой-то бессмыслицей.

Среди многих причин для беспокойства, одна особенно нервировала всех новичков, с которыми мы познакомились за неделю подготовки, мне же она казалась, наоборот, ерундой. Может быть, вы уже догадались, о чем шла речь? Все были убеждены, что параболические полеты воздействуют пренеприятным образом на желудок экспериментатора, да так, что самолет даже прозвали рвотной кометой. Но это как раз меня заботило меньше всего. Я никогда не страдал морской болезнью – полагал я наивно – и какие-то банальные проблемы с желудком не могли мне помешать провести эксперимент и совершить первые шаги в качестве астронавта.

После почти бессонной ночи, проведенной за придумыванием всех возможных ситуаций, которые могли бы помешать опытам, мы начали этот утомительный день в вожделенных синих комбинезонах ЕКА, которые выдают всем участникам полетов. Надев его, я ощутил себя настоящим астронавтом. Мне было как-то все равно, что он был на пару размеров больше, чем я обычно ношу. Он соответствовал всем остальным критериям – был синим, с ярким названием космического агентства и логотипом «Parabolic flight campaign». Это было восхитительно! Внушительное количество гигиенических пакетов, которое заполняло все карманы комбинезона, вызвало у меня только легкую улыбку.

Во время первого полета – серия параболических полетов состоит из трех, день за днем – мне надо было проверить работу приборов, и, в случае штатного их функционирования, я должен был непременно сделать пару-тройку опытов. Самолет взлетел и взял курс на Атлантику, над океаном он выполняет последовательность из тридцати парабол. Во время каждой примерно на 20 секунд наступает состояние невесомости.

Каждая парабола начинается с фазы 30-секундного подъема, во время которого самолет задирает нос на 45 градусов вверх и набирает скорость. Пассажиры испытывают перегрузки примерно в 2 g (как если бы вдруг ваш вес увеличился вдвое). На вершине параболы пилот прекращает подачу топлива в двигатели, и начинается свободное падение, во время которого и наступает состояние невесомости. Переход от двойной силы тяжести к невесомости практически мгновенный, у вас даже нет времени воскликнуть: «Падаем???!» Вот оно, волшебное состояние. Тело отрывается от пола и начинает левитировать, верх и низ теряют всякий смысл, остается только движение. Одни сравнивают это состояние с болтанием в воде, другие с падением с обрыва. На самом деле эти ощущения описать невозможно, они не похожи ни на что из того, что живое существо когда-либо могло испытать в своей жизни. Это настолько необычное ощущение, что всю следующую после полета ночь вам снится состояние невесомости. Мозг пытается втиснуть новое переживание в рамки привычного. Это чертовски приятно! Ничего не весить! Болтаться в воздухе, ходить по потолку самолета, вертеться волчком! Какой восторг! Первая парабола, как и другие первые разы в нашей жизни, никогда не забудется.

А потом пилот снова нажал на газ, и я из бесплотного духа превратился обратно в материального субъекта. К моему огромному удивлению, эксперименты сразу пошли без проблем, и я смог посвятить практически полностью время моей первой невесомости увлекательным играм в воздухе. А компьютер в это время регистрировал изменения электрического потенциала (электрические сигналы, похожие на те, что распространяются между нейронами в нашем мозгу), зарождавшиеся точно в той зоне, что мы и предполагали, и передаваемые в район возле корневой системы. Тогда я еще не знал, что нам удалось зарегистрировать самую скоростную реакцию растения на внезапное исчезновение гравитации! Спустя 1,5 секунды после наступления невесомости изменения электрического потенциала были зарегистрированы в корневой системе и распространились на соседние области. Поразительный результат: до этого момента самой скоростной реакцией на невесомость было зарегистрированное спустя 10 минут после ее наступления изменение pH.

В очередной раз растения продемонстрировали нам, что обладают уникальными способностями, чувствительностью, намного более тонкой, чем мы могли себе вообразить. Знание того, что корневая система способна с такой скоростью реагировать на изменение силы тяжести, открыло новые перспективы. Мы поняли, что растение способно, путем последовательных физиологических адаптаций, приспособиться к иному, чем на Земле, гравитационному полю. Это был первый шаг, который, вкупе с достижениями других ученых, работающих в области космической биологии, позволит в самое ближайшее время понять, как растение, – гений сопротивляемости и приспособляемости, – может привыкнуть даже к отсутствию силы тяжести.

Я ошеломленно взирал на повторяющиеся регулярные сигналы, поступавшие с началом каждой следующей параболы. Это был момент чистого счастья. В этот день во время полета я впервые в жизни летал и сам, легче пушинки, в воздухе, и одновременно регистрировал самую быструю из ранее зарегистрированных реакций растения на изменение гравитации. Это то, о чем мечтают все ученые. Конечно, счастье – это мимолетное мгновение, а не постоянное физическое состояние материи. Проблемы посыпались со всех сторон на двадцатой параболе, и за время, меньшее чем то, которое требуется, чтобы сказать эти слова, счастье превратилось в кошмар.

Невесомость надо испытывать в идеальном помещении. В условиях микрогравитации всякий предмет, в том числе всевозможный мусор, начинает болтаться в воздухе, куда бог пошлет. Уже во время первой параболы, в самом начале фазы невесомости, волшебная атмосфера новизны, когда взрослые люди превратились в детей, веселящихся и порхающих внутри самолета, была подпорчена появлением предметов, о существовании которых в самолете мы и не подозревали. Это были отвертки (вдруг ставшие крайне опасными и норовящими нацелиться прямо в глаз), винтики, очки, носки, использованные и чистые носовые платки, пустые банки из-под напитков, серьги, потерянные французской исследовательницей за день до этого, и бесконечные палочки, щепочки, кусочки железа, алюминия, латуни, ватки и прочие обрывки материалов, которые использовались для подготовки опытов, и оказались на полу.

Мы оказались совершенно не готовы к подобным условиям: более опытные астронавты защищают все, что может быть повреждено, специальными тонкими сетками. А мы этого не сделали. В итоге крошечный кусочек металла проник внутрь одного из компьютеров, регистрировавших результаты опыта, и закоротил провода. Я не имел ни малейшего представления о том, что делать, если в невесомости случится взрыв и пожар. В нашем случае вспышка, языки пламени и отвратительный запах горелого пластика стали дополнительным раздражителем для и так уже взвинченных нервов моих товарищей по полету (которые еще не успели прийти в себя от успешного начала параболы) и спровоцировали их на резкие движения. Следует отметить, что сдерживать движения в отсутствие силы тяжести не просто. С одной стороны, инстинкт побуждает вскрикнуть и отскочить, с другой стороны, непроизвольная реакция приводит к тому, вы летите в произвольном направлении, сталкиваясь со всеми, пихаясь и нанося беспорядочные удары во все стороны, поскольку сами остановиться не можете. В результате образовалась куча мала, в которой мои коллеги были на грани безнадежной порчи отношений всех со всеми.

Когда фаза проклятий на десятке разных языков закончилась, все вдруг осознали, что эксперимент был моим, и посему я несу ответственность за все происходящее. Тут я стал главным виновником катастрофы, козлом отпущения и общим врагом. Коллеги воззрились на меня с презрением, а мне вспомнилась одна из книг Айзека Азимова, которую я очень любил в детстве – «Камешек в небе». Название полностью соответствовало моему положению. Я потушил пожар, сохранил все данные, зарегистрированные к тому моменту, и отодвинулся в сторонку, как можно дальше от остальных членов команды, в самоуничижении, соответствовавшем моему новому положению изгоя. Я не думал, что может стать хуже. Но я ошибался.

Десятки лет я не страдал ни от морской болезни, ни от тошноты в самолетах и наземном транспорте, как вдруг мой желудок решил, что пришел правильный момент напомнить о себе. Потом я долго ломал голову, что же пошло не так, но так и не понял. Это было Ватерлоо, как у Наполеона. Катастрофы бы не случилось, если бы не роковое стечение сразу нескольких обстоятельств, которые определили ход событий, цеплявшихся одно за другое и приведших к краху французского императора. В моем случае все было, конечно, гораздо банальнее: обильный французский завтрак, съеденный согласно рекомендациям врачей, потряс мой желудок, давно привыкший к проглатыванию одинокой утренней чашки кофе и пары печений, если уж очень голодно. К этому добавились волнение от короткого замыкания в компьютере, вдыхание химических испарений горящего пластика, усталость, бессонная ночь накануне, презрительно-жалостливые взгляды коллег, и, не в последнюю очередь то, что самолет продолжал лететь над Атлантикой, выделывая петлю за петлей. Идеальный шторм, эффект Ватерлоо – называйте, как хотите – я, за минуту до этого наблюдавший с улыбкой легкого превосходства за своими коллегами, вцепившимися в гигиенические пакеты, разделил их незавидную судьбу.

Так закончилось мое первое незабываемое путешествие в невесомость. В последующие дни, уже с запасным компьютером и сетками на оборудовании, эксперимент успешно продолжился. К концу серии опытов параболический полет стал отправным пунктом нашего научного успеха. Мы смогли доказать, что корневая система реагирует на изменения гравитации со скоростью гораздо большей, чем предполагалось ранее; что 20 секунд микрогравитации в течение одного свободного падения вполне достаточно для возбуждения у растения реакции на невесомость и ее исследования. Данные, собранные во время этой серии экспериментов, показали, что растения реагируют с потрясающей скоростью, и позволили убедить научное сообщество и космические агентства в том, что растения прекрасно ведут себя во время параболических полетов и могут стать отличными астронавтами.

В последующие годы я участвовал в других аналогичных проектах, которые дали еще более поразительные результаты. Но этот первый полет, с его бедами и неописуемыми ощущениями, навсегда сохранился в моих воспоминаниях, вместе со всеми другими «первыми», и может вполне служить рекламой того, насколько восхитительна жизнь ученого.