Глава 9
Киото
Киото ненавидит Киото
Только спустя восемнадцать лет жизни в окрестностях Киото мне был открыт доступ в дом одной из самых уважаемых и старейших семей. Да, вот такой это город – Киото. Рестораны и дома гейш здесь регулярно отказываются принять итигэн (дословно «первый взгляд»), то есть клиента, которого никто не представил. Мой приятель-иностранец однажды совершил ошибку, попытавшись забронировать столик в Дои, роскошном ресторане на восточных холмах. Хозяйка ресторана ответила на звонок и спросила: «Вы знакомы с кем-нибудь, кто здесь бывает?»
– Нет.
– В таком случае, – прожурчала она на своем мягком киотском диалекте, – я со всем уважением вынуждена посоветовать вам… – тут она перешла на английский, – забыть об этом!
Да, Киото недружелюбен, и на то есть причина: он принадлежит к вымирающему виду. Образ жизни, сложившийся в Киото, чудом пережил все перемены XIX и XX столетий, сохранившись до наших дней. Перемены почти не затронули знаменитые городские сооружения, такие как Золотой павильон, Серебряный павильон, замок Нидзё и Зал тысячи и одного Будды, хотя их и посещают толпы туристов. Эти монументы остаются такими же, как в прошлом, а вот образ жизни Киото уже на последнем издыхании, его захлестывает современный мир, и это тревожит хранителей культуры города. Их жизненный уклад стал хрупким, как умирающий человек, к которому нельзя пускать слишком много посетителей, чтобы он не переволновался. Только для тех немногих, кто действительно его любил, откроется мир значений в каждом слабом жесте и шепоте.
Впервые я посетил тот уважаемый дом летом, во время Гион Мацури – это фестиваль, который проходит в старом районе в самом сердце города, ограниченного улицами Годзё, Оикэ, Каварамати и Карасума. Весь год выдающиеся дома этого района хранят деревянные детали и украшения, а во время фестиваля выносят их на улицы и собирают высокие колесницы. Декорации, некоторым из которых сотни лет, представляют собой металлические и лакированные изделия, резное дерево, парчу и ковры. За неделю праздника Гион Мацури по улицам проходят сотни тысяч людей, многие из которых одеты в летние кимоно; они заглядывают в открытые окна магазинов и домов, украшенных складными ширмами и произведениями искусства. По вечерам дети с колокольчиками садятся на верхних балкончиках колесниц и наигрывают медленные гипнотические ритмы музыки Гиона. В финальный день парад колесниц проходит по всему городу.
Моим проводником был цветочный мастер Кавасэ Тосиро, выросший рядом с Роккакудо – храмом, в котором зародилось искусство икэбана, и он был киотцем до мозга костей.
Моим проводником был цветочный мастер Кавасэ Тосиро, выросший рядом с Роккакудо – храмом, в котором зародилось искусство икэбана, и он был киотцем до мозга костей. Деятельность Кавасэ тогда проходила в основном в Токио, поэтому он участвовал в фестивале первый раз за несколько лет; я же не принимал участия уже лет десять. Как изменился город! Раньше здесь были ряды деревянных домов, увешанных светильниками, теперь большинство из них заменили торговые витрины из стекла и алюминия. В узких переулочках была невозможная давка из-за маленьких ёмисэ (палаток), которые стояли почти перед каждым домом и торговали едой, сувенирами и золотыми рыбками для детей. «Ёмисэ – это довольно весело, пожалуй, – сказал Кавасэ. – Их можно увидеть по всей Японии в летнее время. Но это же Киото! Когда я был ребенком, самым заманчивым было смотреть на соседские произведения искусства, а затем играть на улице с фейерверками. Нам не нужны были ёмисэ!»
Вместе с Кавасэ и еще парой друзей мы посетили два дома. Первым был старинный киотский матия (таунхаус). Размер налога раньше зависел от фасада, так что старые дома Киото были узкими со стороны улицы, но сильно вытянутыми вглубь квартала. Раздвижные двери из дерева и бумаги были убраны на лето, их заменили на тростник, сударэ (бамбуковые жалюзи) и вуалевые шторы – все в той или иной степени прозрачное. Мы шли через дом, и жалюзи и шторы приоткрывали нам все новые виды: комната за комнатой, разделенные садами, уходили вдаль. На полу лежали ковры Набэсима, каждый размером с один татами.
Японская традиция настаивает на том, что непокрытые татами должны лежать против ряда толстых балок из светлого дерева, и именно это мы видим в современных версиях старой архитектуры. Но жители Киото покрывают татами голубыми и коричневыми ковриками, а балки завешивают шторками из бамбука и вуали. Но, конечно, это Киото, где истинными украшениями считаются намеки на украшения, поэтому все очень умеренно. Ковры занимают не весь пол: Набэсима кладут лишь на те татами, где будут сидеть гости. Большинство шторок и жалюзи скатывают, чтобы была возможность свободно перемещаться, но при этом оставалось впечатление шторок и жалюзи.
Когда мы прошли через дом, Кавасэ сказал: «Этот дом очень старый, конечно, но его сильно переделали за последние несколько лет. Они его японизировали. Это отличная работа, и я рад, что этот дом есть. Но теперь я вам покажу нечто настоящее». Мы вновь пробрались сквозь толпу и подошли к комплексу зданий и амбаров кура, окруженному длинной стеной, которая огибала целый квартал. Кавасэ сказал нам, что мы стоит перед последним из великих домов внутреннего Киото. Хозяева почти потеряли землю несколько лет назад, когда планировалось снести здание и возвести на его мести многоэтажку. Но группа киотосцев объединилась с хозяевами и вместе они спасли дом.
Мы вновь пробрались сквозь толпу и подошли к комплексу зданий и амбаров кура, окруженному длинной стеной, которая огибала целый квартал. Кавасэ сказал нам, что мы стоит перед последним из великих домов внутреннего Киото.
Это был один из тех домов, что хранят украшения для колесниц Гиона, и в воротах толпились люди, которые пришли посмотреть на кованые изделия и парчу, выставленные внутри. Сразу за воротами была дорожка с бамбуковой изгородью. Кавасэ отодвинул изгородь и сделал нам знак войти в образовавшийся проход. Старшая дочь семейства, одетая в желтое кимоно, поклонилась нам со ступенек и пригласила в дом.
Шум толпы остался снаружи. Перед нами было фойе, украшенное длинными листьями мискантуса в вазе. Жалюзи сударэ были скручены и перехвачены свисающими лентами из пурпурного шелка. За фойе была маленькая комнатка, выходящая в сад мхов, один из киотских цубо-нива («сад в бутылке»), окруженный высокой стеной. Можно было увидеть кусочки и фрагменты сада, сквозь причудливо размещенные мондрианские отверстия – квадратное окно на уровне земли, покрытое бамбуковой решеткой или открытая стена, занавешенная сина-сударэ (китайские бамбуковые шторки, расписанные птицами и цветами, в которых каждая бамбуковая планочка крепится к предыдущей шелковыми нитками).
Отсюда мы перешли в другую комнату, затем в следующую, их все разделяли двери разного типа или вуали. Покрытия пола тоже не было одинаковым: голубые и бледно-оранжевые Набэсима, или листы блестящей коричневой бумаги размером с три мата татами, окрашенные соком хурмы, которые давали хрустящее ощущение свежести в комнате. На входе в один из внутренних садиков я заметил камень, возле которого аккуратно стояла пара соломенных сандалий. Когда я уже собирался их надеть, Кавасэ остановил меня: «Сандалии расположены подле камня, а не на его вершине. Это означает “Не входите сюда”. Он оповещал меня об утонченном языке знаков жизни Киото.
За столетия политических интриг и неустанного надзора чайных мастеров люди Киото выработали способы никогда ничего не говорить. Во время разговора истинный киотосец терпеливо ждет, пока его собеседник сам поймет ответ. Однажды, когда я остановился на ночь в храме, то попытался узнать у настоятеля, сколько это будет стоить. Здесь постоянно ночевали гости, и я знал, что есть некая стандартная цена. «О, заплатите столько, сколько посчитаете нужным», – начал настоятель. Сердце мое сжалось, и следующие два часа мы пили чай, а я вытягивал из него ответ. Фактически он мне так ничего и не сказал. Просто продолжал давать подсказки до тех пор, пока я сам не озвучил сумму.
Киото полон маленьких сигналов опасности, которые непосвященный легко может пропустить. Вся Япония знает легендарную историю о бубудзукэ («чай на рисе»). «Почему бы вам не остаться на бубудзукэ?» – спрашивает хозяин дома в Киото, и это означает, что пришло время уходить. Когда вы настраиваетесь на волну Киото, комментарии вроде этого запускают в вас сигнализацию. На вашем лице улыбка, но внутри вашего мозга начинает мигать красная лампочка, горн трубит Ааоога, ааоога! и люди бросаются в укрытие. Предыдущая Хранительница Веры Оомото, Наохи Дэгути, однажды описывала, как следует пить чай в Киото. «Не выпивайте всю чашку, – говорила она. – Когда вы уйдете, хозяева скажут: “Они практически пропили наш дом и кров!” Но также не оставляйте чай нетронутым. Они скажут: “Как недружелюбно не пить наш чай!”. Следует выпить только половину чашки».
Мы вчетвером сидели на ковриках, уложенных возле токонома, когда две дочери дома внесли чай, сакэ, и, к моему удивлению, небольшой ужин (были задействованы еще более тонкие приемы. «Я подумал, что нам могут подать еду, – сказал Кавасэ – когда они спросили, как много гостей придет вместе со мной»). «Ужин» – это не совсем верное слово. Было лишь несколько маленьких очищенных картофелин, немного ломтиков говядины и чуточка бобов – скорее, создание ощущения ужина, нежели сам ужин. В Киото это называют «На один укус с половиной». Все блюда были выложены в простые белые керамические или оранжевые лакированные миски и подносы. Каждая деталь была с любовью продумана, вплоть до бусинок росы на зеленых палочках, сделанных из свежесрезанного бамбука – их специально охладили. В этом «ощущении ужина» я увидел источник кайсэки, официальной японской кухни, которую подают в дорогих ресторанах. Разница в том, что в кайсэки, как правило, сервировка более тяжеловесная и сложная, с дюжинами тарелочек и множеством декоративных предметов. А наш ужин был элегантным, но одновременно настолько простым, насколько это возможно. «Еда, которую подают в домах Киото, – заметил Кавасэ, – должна немного не доходить до того уровня, когда вы уже чувствуете, что должны написать благодарственное письмо. Иначе это будет казаться хвастовством».
«Не выпивайте всю чашку, – говорила она. – Когда вы уйдете, хозяева скажут: “Они практически пропили наш дом и кров!” Но также не оставляйте чай нетронутым. Они скажут: “Как недружелюбно не пить наш чай!”. Следует выпить только половину чашки».
Сгущались сумерки. «Музыка Гиона скоро начнется, – сказала старшая дочь. – Не могу представить, что я смогла бы жить в таком месте, где летом не слышно музыку Гиона». Этим она исключала весь остальной мир, даже большую часть Киото, оставляя себе лишь несколько кварталов. Она сидела в своем желтом кимоно, одна ее рука покоилась на колене, как рука Будды, другую она положила на татами, согнув пальцы – и тут я осознал, что мы говорим с принцессой. Она сидела на татами на тщательно выбранной дистанции от нас, повернувшись под определенным углом, и вела с нами вежливую беседу, причем порой ее слова пронзали нас до глубины души. Это была сама основа чайной церемонии: сочетание вежливости и обращения к душе. Но в чайных церемониях вежливость часто бывает удушающей; здесь же это был глоток свежего воздуха.
В комнате начало темнеть. Сестры вынесли из-за шторок сударэ японские свечи на высоких бронзовых подставках, и расположили их в ряд у стены, напротив складных ширм. Мы завороженно наблюдали за тем, как мерцают два женских силуэта в отблесках свечей. Подали чай, и я подумал: «Все вело именно к этому моменту. Сейчас я могу расслабиться, сидеть и наслаждаться». Но не тут-то было. «Чай, – прошептал Кавасэ, слегка толкая меня локтем. – Значит, пора уходить».
Такой была жизнь в домах старого Киото. Однако, несмотря на всю свою утонченность, люди Киото не были ни аристократами (за исключением горстки благородных кугэ, живших около дворца), ни владельцами крупных предприятий, как купцы Осака. Киото был городом лавочников. В начале XVII века власть перешла от Киото к Токио (тогда он назывался Эдо), и феодальные поместья в Эдо были в десять раз крупнее, чем матия Киото. С уходом от реальной силы и больших денег Киото превратилось в тихую заводь, центр таких ремесел, как прядение и окраска шелка, резьба по дереву, создание лакированных изделий. Определяющим для города стал тесно сплетенный мир тысячи мастеров.
Мой любимый ремесленник – это реставратор Кусака, который был моим гидом по антикварным аукционам Киото. Его мастерская находится в другой старой части города, недалеко от района гейш Гиона. Приближаясь к мастерской Кусака, вы проходите мимо магазина, где продаются бобы. Это типично для узкоспециализированного старого Киото: перед магазином стоят четыре подноса, демонстрирующие черные, белые, красные и фиолетовые бобы. И ничего больше. У мастерской Кусака вы в первую очередь замечаете ее витрину. На красной лакированной подставке стоит тыквообразная ваза, из горлышка которой грациозно выглядывает единственный цветок. Сбоку висит свиток, на котором причудливо изображен воробей. Витрина служит любимой игрушкой старого Кусака: он выбирает цветы, выбирает свиток, который идеально им подходит, и создает композицию, чтобы порадовать проходящих мимо горожан.
Сбоку висит свиток, на котором причудливо изображен воробей. Витрина служит любимой игрушкой старого Кусака: он выбирает цветы, выбирает свиток, который идеально им подходит, и создает композицию, чтобы порадовать проходящих мимо горожан.
Внутри магазина сидит Кусака, окруженный горами складных ширм и свитков. Я принес с собой каллиграфический свиток для реставрации. Еще никто не смог расшифровать мне, что там изображено, но Кусака без колебаний считывает архаичные формы. «Это один из Восьми видов провинции Оми», – сообщает он. Затем разговор переходит к реставрационным работам. «Эта каллиграфия сделана для чайных церемоний, так что полоски ткани сверху и снизу должны быть сделаны из шелка Такэямати», – говорит он и достает с полки отрезок ткани Такэямати, купленный двадцать пять лет назад. Это белая шелковая вуаль, в которую вплетены цветы, сделанные из золоченых бумажных нитей. Тема беседы расширяется, мы переходим на другие материалы, которые будет обрамлять свиток, на форму и лакировку торцевых деталей валиков, и т. д. По ходу дела Кусака рассказывает мне о «Восьми видах провинции Оми», которые, оказывается, представляют собой японскую версию китайских «Восьми видов рек Сяо и Сян». Кусака, которому сейчас пошел девятый десяток – истинный знаток.
Кусака – отличный мастер, но кроме него в Киото есть множество других первоклассных ремесленников. Наблюдая за процессом изготовления складной ширмы, можно увидеть, как функционирует ремесленный мир Киото. Сперва Кусака берет деревянную раму, сделанную столярами на заказ. На нее он приклеивает бумагу из Мино, используя клей, который делают в мастерской около станции Нидзё. Широкой кистью, купленной у изготовителя кистей на улице Тэрамати, Кусака разглаживает и выпрямляет рисунки, и укрепляет их с помощью новых слоев клея и бумаги. Затем он растягивает их на сушильных досках, покрыв соком хурмы, купленным в соковарне рядом с отелем «Киото». Около месяца спустя он снимает рисунки с досок, используя бамбуковый шпатель, который вырезал бамбуковых дел мастер. Потом Кусака относит рисунки к специалисту, и тот добавляет позолоту, используя материалы из магазина золотых и серебряных товаров на улице Оикэ, и растертые минеральные пигменты из художественной лавки позади гостиницы Таварая. После чего Кусака приклеивает рисунки на экраны и обрамляет их парчой, заказанной у ткача, который покупал краски для этой парчи у изготовителя красок. Наконец мастер лакировки покрывает внешние грани рамы, и Кусака устанавливает металлические крепления, приобретенные в магазине бронзовых товаров. Если бы речь шла о горизонтальном свитке, то еще нужно было бы обратиться к производителю коробочек, чтобы тот сделал подходящую коробочку-футляр из дерева павловнии, а потом попросить чайного мастера выполнить каллиграфию на крышке.
Я включаю здесь чайных мастеров в число «ремесленников», потому что доподлинно известно, что все искусства Киото объединяет чай. Складные ширмы и горизонтальные свитки делаются согласно запросам мастеров чая, чтобы гармонировать с их садами и цветами. Витрина магазина Кусака на первый взгляд не имеет никакого отношения к реставрации. Но в ней раскрывается эстетика чая, а потому это истинное окно в ремесленный мир.
Во время своего расцвета Киото был городом, который освоил искусство релаксации. Это оставило множество следов, особо заметны из которых рестораны под открытым небом, которые летом размещаются на площадках на высоких сваях вдоль реки. Люди вечерами сидят там, обмахиваясь веерами – редкое для Японии зрелище, здесь не особенно распространены уличные кафе и открытые рестораны. Зимой мы с друзьями иногда ходим к храму Имамия, на север города, где друг напротив друга стоят две старые лавки абуримоти (сладких рисовых лепешек на гриле). Лавки расположены достаточно далеко от всего, поэтому в них редко заглядывают туристы. Рисовые кексы нанизывают на бамбуковые шпажки, окунают в сладкий мисо-соус и жарят над углями. Зайдя в одну из покосившихся лавок, мы садимся в комнате с татами и не спеша поедаем наши рисовые колобки, болтая о том о сем. Снаружи стоит зябкая киотская зима, но атмосфера внутри теплая и радостная.
Зайдя в одну из покосившихся лавок, мы садимся в комнате с татами и не спеша поедаем наши рисовые колобки, болтая о том о сем. Снаружи стоит зябкая киотская зима, но атмосфера внутри теплая и радостная.
Рестораны рисовых кексов едва ли можно назвать роскошными заведениями. Татами здесь старые и потертые, за садами ухаживают не очень тщательно, и вообще обстановка потрепанная, даже «бедная». Это резко отличает их от современной Японии, где слишком сильно пахнет деньгами, все лощеное, идеально аккуратное и стерильное. Но красота не ограничивается новенькими татами и чистым светлым деревом: где-то глубоко в сердцах людей «бедная» обстановка связывается с чувством расслабления и легкости.
Еще одно слово для «бедного», это ваби – девиз чайных церемоний. Оно означает «поношенный» или «скромный», и относится к использованию необработанных, простых предметов, отсутствию показной роскоши. Ваби не только преобразовало чайную церемонию, оно еще прекрасно подошло для Киото, жители которого не могли позволить себе излишеств Эдо или Осака. Обедневшие аристократы кугэ и лавочники среднего пошиба использовали ваби как орудие для утверждения своего культурного превосходства. Это была такая уловка, возведенная до уровня искусства. Коричневую чашку грубой работы ставили выше самого искусно расписанного блюда Имари, и никто даже не осмеливался спросить, почему. Бамбуковые жалюзи скрыли небольшую площадь комнат, а блестящая бумага спрятала старые татами. Ваби было уникальным достижением Киото: коврик, бамбуковые шторки, трапеза на «один укус с половиной» – все это использовалось, чтобы создать эффект превосходства над позолоченными палатами феодалов.
Потомственные великие мастера этих организаций почитаются как хранители ваби и других священных принципов японского искусства. Но что вы увидите? Мраморные вестибюли со сверкающими люстрами. Если даже хранители культуры забыли свои корни, значит болезнь Киото уже очень запущена.
Но, не считая немногочисленных реликтов вроде лавок абуримоти у храма Имамия, ваби сегодня в Киото переживает не лучшие времена. Дело в том, что город, к сожалению, охвачен болезнью. Посетите, к примеру, штаб-квартиры различных цветочных и чайных школ. Потомственные великие мастера этих организаций почитаются как хранители ваби и других священных принципов японского искусства. Но что вы увидите? Мраморные вестибюли со сверкающими люстрами. Если даже хранители культуры забыли свои корни, значит болезнь Киото уже очень запущена.
Киото ненавидит Киото. Наверное, это единственный культурный центр в мире, о котором можно так сказать. Римляне любят Рим. Пекин сильно пострадал в ходе «культурной революции», но основной урон нанесли извне, и жители Пекина все еще любят свой город. Но люди Киото не могут перенести то, что Киото – это не Токио. Они изо всех сил стараются догнать Токио, но им никогда этого не сделать. Это продолжается уже давно. Впервые я заметил это недомогание, как только переехал в Киото. Я спросил друга: «Когда возникла эта неудовлетворенность?», и он ответил: «Около 1600». Другими словами, киотосцы так и не простили Эдо узурпацию положения столицы. Когда в 1868 году император переехал в Токио, это окончательно подорвало самооценку Киото.
Нара и другие города тоже подверглись «уродофикации», но это в основном было результатом необдуманного городского планирования. В Киото же разрушения были намеренными. Людей, приехавших в Киото в первый раз, шокирует вид иглообразной Киотской башни, которая высится возле вокзала. Башня была построена в 1964 году по желанию городского правительства, она нарочито ломает линию старых черепичных крыш, вид которых посчитали старомодным. Город пытался сказать гостям: «Мы современные, мы не имеем никакого отношения к этому старью вокруг». Хотя десятки тысяч людей подписали петицию против строительства башни, это не повлияло на решение властей.
Киотская башня, как символический кол, пронзила сердце города. За ее возведением последовало стремительное уничтожение большей части старых районов, не тронули только храмы и святилища. Каждый этап был, по сути, открытой атакой муниципальной администрации на городское наследие. Самая драматическая атака произошла совсем недавно, когда перестраивали киотский вокзал. Проводился конкурс, где свои проекты представляли как иностранные, так и японские архитекторы; некоторые из проектов включали в себя традиционные элементы, такие как покатые черепичные крыши. Был также суперсовременный дизайн от архитектора Тадао Андо в форме грандиозных ворот, напоминающий те ворота, что стояли раньше на краю города. Но отборочный комитет отклонил все эти варианты и выбрал проект, отвергающий историю Киото настолько, насколько это возможно. Создателем выступил ведущий архитектор Киотского университета, а здание представляет собой гигантскую коробку со стеклянным фасадом, которая больше похожа на вестибюль аэропорта. Это самое наглядное доказательство ненависти Киото к Киото.
Город вырождался, и монахи в своих храмах, оторванные от окружающей жизни, тоже начали терять связь с тем, что они сохраняли. Раньше я часто водил гостей в Энцудзи, тихий храм далеко на севере Киото, где можно было увидеть величественный пример «заимствованного пейзажа». Вы входите через узкий коридор, а затем внезапно перед вами открывается этот пейзаж. Сад позади веранды представляет собой моховой ковер, на котором разложены вытянутые плоские камни. Вы поднимаете глаза, встречаясь взглядом с длинной живой изгородью на противоположной стороне сада. Если вы посмотрите выше, то увидите, что из-за изгороди поднимается бамбуковая роща, а позади нее – гора Хиэй, которая стоит меж двух деревьев, как картина в раме из сосен. Вид внутреннего сада и внешнего мира находятся в чудной гармонии. Я множество раз приходил в Энцудзи, и провел много приятных часов, сидя на веранде и обозревая пейзаж. Однако, когда недавно я привел сюда своего друга, то понял, что и Энцудзи подхватил киотскую болезнь. Вид был также прекрасен, как всегда, а вот «тихая» веранда стала не такой уж тихой. По шумному громкоговорителю транслировали рассказ о саде, записанный настоятелем. Мой друг довольно скоро почувствовал себя нехорошо, и мы быстро ушли.
Друзьям, которые собираются посетить Японию, я всегда рекомендую три аксессуара для путешествий: обувь без шнурков, чтобы легко входить в японские дома и выходить из них; свободные штаны или платья, в которых комфортно будет сидеть на полу; и беруши, чтобы блокировать шум в дзэн-буддийских храмах. Рёандзи, в котором расположен знаменитый сад камней, пользовался печальной известностью из-за трансляции записанных объявлений, которую прекратили только недавно после многократных жалоб иностранных туристов. На обороте входного билета в Рёандзи написано: «Тихо открой свое сознание и веди внутреннюю беседу». Очевидно, что руководство храма забыло, что это значит.
Друзьям, которые собираются посетить Японию, я всегда рекомендую три аксессуара для путешествий: обувь без шнурков, чтобы легко входить в японские дома и выходить из них; свободные штаны или платья, в которых комфортно будет сидеть на полу; и беруши, чтобы блокировать шум в дзэн-буддийских храмах.
Сад храма Дайсэн-ин на земле монастыря Дайтокудзи является одним из великих шедевров дзэн-буддизма. Он начинается ландшафтом из остроконечных камней, от которых начинается река из песка – реминисценция дикой природы гор Ни Цзан. Следуя вдоль веранды, вы подходите к камню в форме лодки, стоящему на песчаной реке. Вы чувствуете, что масштаб вашего поля зрения увеличили. Затем вы заходите за угол, и там река разливается, и на ней теперь только песчаные курганы. Теперь вы так близко, что видите непосредственно рябь воды. И, наконец, остается лишь гладкий песок, мир му, или «отсутствия», что составляет суть дзэн. Но что еще можно увидеть с этой точки? Большую металлическую табличку, на которой красными буквами написано: «Дайсэн-ин. Культурное достояние. ХИТАЧИ».
По последним подсчетам, в Дайсэн-ин выставлены четыре таблички с надписью «ХИТАЧИ», и такие же можно увидеть перед большинством других исторических памятников. Почему Министерство культуры решило сделать рекламу Хитачи частью японского культурного наследия – это загадка. В Париже вы не найдете таблички, где сказано: «Собор Парижской Богоматери. РЕНО», а в Бангкоке знака «Изумрудный Будда. ТАЙСКИЙ ЦЕМЕНТ». На самом деле, в подобных культурных местах вообще не бывает рекламы.
В итоге десятилетий намеренного разрушения Киото сегодня состоит из отлично сохраненных храмов и святилищ, окруженных урбанистической конгломерацией из электрических проводов, металла и пластика. Монахи оснащают свои сады табличками и громкоговорителями; штаб-квартиры центров традиционных искусств наполнены полированным гранитом. В современном городе не осталось места для кимоно, ширм, свитков и большинства традиционных ремесел, которые сегодня пребывают в упадке. Для студентов-историков это подходит. Они проберутся сквозь урбанистические джунгли к Золотому павильону, и будут довольны тем, что он принадлежит периоду Муромати; потом они посетят Зал тысячи и одного Будды, где смогут изучить скульптуру периода Камакура. Но всем остальным, всем людям, которые просто хотят побродить, наслаждаясь атмосферой города, Киото больше не доставляет удовольствия. Так что его заменили совершенно новым видом культурных аттракционов: европейскими тематическими парками. В Японии таких несколько, самые большие из них это Испанская деревня Сима в префектуре Миэ и Хьюс Тен Бош, голландский городок возле Нагасаки. Общее количество посетителей этих парков уже приближается к числу тех, кто приезжает в Киото, и в ближайшее время превысит его. В частности, путешественники из Юго-Восточной Азии предпочитают Хьюс Тен Бош.
Впервые услышав о Хьюс Тен Бош, я был озадачен. Что вообще может быть интересного в реконструкции голландского города, при том что Япония имеет собственные традиционные города, как Киото и Нара? Я отправился в Хьюс Тен Бош как представитель японского журнала, намереваясь написать разоблачительную статью об этой культурной пародии. Но то, что я обнаружил там, повергло меня в шок. Это было, наверное, самое красивое место из всех, что я видел в Японии за последние десять лет. Здесь не было ни табличек, ни проводов, ни пластика, ни громкоговорителей, и никакого ХИТАЧИ. Все здания были облицованы грубым кирпичом и натуральными материалами; внутренняя отделка также была выполнена с самым пристальным вниманием к цветам и освещению. Даже набережная вдоль моря была каменной, а не бетонной, для сохранения экосистемы побережья. В моем современном отеле в Хьюс Тен Бош я сидел на деревянном настиле над каналом, завтракал и слушал птичий щебет. В Киото такое возможно в одной из сохранившихся старых гостиниц, но совершенно исключено в любом из тоскливых современных отелей. Хьюс Тен Бош был всем, чем не был Киото, а именно – умиротворенным и прекрасным. К своему великому стыду, я, ценитель японского искусства, с трудом покинул это место.
Хьюс Тен Бош был всем, чем не был Киото, а именно – умиротворенным и прекрасным. К своему великому стыду, я, ценитель японского искусства, с трудом покинул это место.
Будущее Японии и, возможно, всей Восточной Азии – это тематические парки. Живые города, как Киото, будут угасать, и их заменят копии. К примеру, старая часть Пекина раскинулась на огромной территории, но китайцы все равно собираются построить новый «старый китайский город» из тысячи домов прямо рядом со столицей. В Японии сейчас наиболее популярны копии европейских городов, но близится время, когда японцы начнут копировать сами себя. В Исэ, к примеру, неподалеку от главного храма выстроена огромная туристическая деревня в псевдотрадиционном стиле.
Тамасабуро сказал недавно: «Киото сейчас законсервирован. Следующим шагом будет восстановление». В каком-то смысле это хороший вариант, особенно если результатом станет постройка таких зданий, как та первая матия, куда привел нас Кавасэ. Но если все дело во внешнем виде, то Киото, возможно, никогда не достигнет уровня хорошо спланированного тематического парка. Печальный факт в том, что копировать прошлое не обязательно. Существует множество способов привнести ваби в современный мир. К примеру, здания, построенные из необработанных бетонных плит, ноу-хау японских архитекторов – это попытка использовать грубые, простые материалы в утонченной манере – современное ваби. В городе есть несколько редких современных шедевров, как Times Building Андо Тадао, где Андо включил реку Такасэ в общий дизайн. Подобная архитектура переносит дух традиций Киото в современное пространство. Здание Андо указывает средний путь между использованием дерева и бумаги, и использованием мрамора и пластика. Возможно, именно этот путь, а не просто бесконечное консервирование прошлого, стало бы самым захватывающим для Киото. Но этот путь не был избран.
Главное сокровище Киото – не в его храмах и святилищах, и не во внешнем виде его улиц. Оно в хитросплетении обычаев и элегантном стиле жизни его обитателей. Это были гордые люди, которые чувствовали себя выше обычных удовольствий вроде киосков ёмисэ, доставляющих летом столько радости всем остальным.
Главное сокровище Киото – не в его храмах и святилищах, и не во внешнем виде его улиц. Оно в хитросплетении обычаев и элегантном стиле жизни его обитателей. Это были гордые люди, которые чувствовали себя выше обычных удовольствий вроде киосков ёмисэ, доставляющих летом столько радости всем остальным. Веками они плели себе роскошную паутину ваби, со всей его искусственностью, снобизмом и художественным изяществом. Она еще жива, но едва дышит. Когда она исчезнет окончательно, я перееду в Хьюс Тен Бош.
