Глава 20. Жена профессора

Мила Солнцева, жена уважаемого профессора Солнцева, проснулась в десятом часу утра. Сквозь неплотно задернутые шторы просачивалось серое ноябрьское нечто, которое и светом не назовешь, и сумерками еще не является. С тихим стоном Мила повернулась на другой бок и заснула снова. Окончательно она пробудилась без десяти двенадцать.

Мужа рядом не было — он, как обычно, чем-то занимался на работе. Чем именно, Мила сказать затруднялась. Люди из окружения Солнцева уверяли, что его разработки имеют некоторое отношение к созданию самолетов и, кажется, танков, но Милу мало интересовало то, что летало и стреляло. Другое дело — кольцо с бриллиантом: наденешь его на палец, и никаких танков не надо. Или шуба из соболей: когда она на тебе, все смотрят так, что сразу становится ясно — завидуют. Мила придерживалась той точки зрения, что, если тебе завидуют, значит, ты чего-то добилась в этой жизни. Вот когда сочувствуют, тогда дело дрянь.

Она подложила ладонь под щеку и блаженно зевнула, но почти сразу же закрыла рот и нервно принюхалась. Кровать была большая, двуспальная, и с той половины, где спал муж, несло типично стариковским запахом, сухим, кислым и неприятным. Раньше Мила неоднократно предпринимала попытки разойтись по разным спальням, но профессор Солнцев, несмотря на свою покладистость во многих бытовых вопросах, от раздельных постелей отказывался категорически. Ему нравилось чувствовать возле себя ее молодое горячее тело; нравилось думать, что оно в некотором роде принадлежит ему и служит для того, чтобы дарить ему на склоне дней радость. Время от времени его посещала иллюзия, что он еще на что-то годен, и он пытался доказать это Миле, а она стоически терпела и, кусая губы, размышляла о новых украшениях, которые ей подарит старый муж, и прочих радостях жизни.

«Вот помер бы он и было бы совсем хорошо, — смутно подумывала она, перекатываясь на свой край постели, подальше от навязчивого запаха, который напоминал ей, кто именно ею обладает. — Или нет? Ладно, пусть поживет еще, раз от него один толк… Все время на работе — не так уж он мешает, если вдуматься…»

В соседней комнате кто-то ходил, шаркая ногами. Мила поняла, что домработница нарочно так шумит, потому что уже поздно, потому что приличные люди уже давно на службе, потому что… Но она недодумала свою мысль и снова зевнула.

Домработница ненавидела новую хозяйку солнцевских хором и, едва выпадал удобный случай, жаловалась на жизнь соседским домработницам, которые сочувственно кивали, жалея ее. Прежняя жена Солнцева была дама образованная, играла на рояле, в доме при ней водились отборные гости из интеллектуалов. Новая, которая вскоре после кончины первой жены подцепила профессора в каком-то ресторане, гостей почти отвадила, про музыку говорила, что наелась ее до конца своих дней, и вертела мужем, как хотела.

Мила встала, накинула пеньюар, бросила на себя быстрый взгляд в зеркало, подумала, что прическу пора освежить, и вышла в столовую.

— Где мой завтрак? — спросила она, даже не поздоровавшись.

Домработница перестала делать вид, что вытирает пыль, и довела до сведения хозяйки, что уже полдень.

— Ну и что, что полдень? — капризно ответила Мила. — Я еще не ела…

Собеседница угрюмо поглядела на ее шелковый пеньюар, на золотистые крашеные волосы, на рот сердечком, на пальцы с длинными наманикюренными ногтями и в очередной раз подумала, что жизнь устроена несправедливо, что одни всегда получают все, а другие — ничего. Мила же тем временем зевнула и объявила:

— Жрать неси… И позвони шоферу, у меня дела в городе.

— Когда вам прислать машину? — покорно спросила домашняя раба.

— Когда? — Мила задумалась. — Ну, через час…

Через час сорок семь минут она вышла из дома, но в машину сесть не успела, потому что к ней бросилась какая-то прохожая в куцей заячьей шубке.

— Ой, Мила! А я как раз думала, ты это или не ты… Привет! Помнишь меня? Я Маша из театра… из балетной канцелярии… Ты еще иногда забегала к Варе, папироски стреляла…

Мила нахмурилась. Между ее нынешней жизнью с «хочу платье как из Парижа, чтобы все удавились от злости» и тогдашней со стрелянием папиросок лежала пропасть под названием Удачное Замужество, Которое Решает Все Проблемы. Кроме того, профессорская жена была вовсе не глупа и сразу же сообразила, что Маша только имитирует дружелюбие, а ее улыбка на редкость фальшива.

— Извини, мне надо в парикмахерскую, — высокомерно уронила Солнцева и шагнула к машине.

— Юра тебе привет передает, — сказала Маша ей вслед. Мила замерла.

— Какой еще Юра? — спросила она, не оборачиваясь.

— Ну, Юра из угрозыска. Ты его забыла, что ли? А он тебя помнит. Так вздыхал, так вздыхал… Ты слышала, что у нас в театре творится? Заведующего балетной труппой отравили, а до этого еще один парень из кордебалета исчез…

Мила заинтересовалась. Интуитивно Маша сделала ставку на самое живое человеческое чувство — на любопытство — и не прогадала. Скучающей жене профессора Солнцева стало любопытно, что творится в театре, а главное — правда ли, что красавец Юра Казачинский до сих пор по ней вздыхает.

— А откуда ты знаешь Юру? — решилась она, оборачиваясь к Маше.

— Так он с товарищами приходил в театр, показания снимал, — ответила та. — Меня допрашивал, слово за слово, ну и разговор зашел о тебе. Ты ему сердце разбила, — добавила Маша для верности. — Говорит, никак тебя забыть не может.

Часа три она стояла на холоде, прячась в подворотне, и ждала, когда жена профессора наконец соизволит выйти из дома. Но Мила ничего этого не знала. Она почувствовала лишь, что при упоминании о Юре в ее груди что-то шевельнулось. Он был славный, но бессребреник, потому что слишком легко тратил деньги, и к тому же вместе с остальными членами своей семьи ютился в каком-то бараке, что в глазах Милы вовсе не было достоинством. Тем не менее она сказала:

— Слушай, мне тут в парикмахерскую надо… Давай садись в машину, расскажешь, что да как, а я после парикмахерской подвезу тебя, если хочешь.

— Конечно, хочу! — обрадовалась Маша.

Мила скользнула своими прозрачными голубыми глазами по лицу собеседницы и подумала: «Нет, ты не для того меня у дома караулила, чтобы о Юре поговорить… Тебе что-то от меня надо. Только вот денег я тебе не дам — не напасешься на вас, попрошаек…»

Но пока они ехали в машине, Маша даже не заикнулась о деньгах. Она без умолку трещала о Юре и о том, как он переживал, оставшись без Милы, затем описала исчезновение Павлика Виноградова и перешла к убийству Головни.

В парикмахерской Маша терпеливо ждала, пока Солнцеву покрасят и сделают ей новую укладку, и занимала жену профессора разговором. Заметив, что Мила стала скучать, Маша добавила, будто бы Юра под страшным секретом признался ей, что звонил Миле домой, хотел с ней поговорить, но не решался и клал трубку.

— А мне домработница ничего не говорила… — пробормотала изумленная Мила.

— Ну так он же трубку бросал, — пожала плечами Маша. — И знаешь, кажется, он думает, что он тебе больше не нужен. У нее, говорит, есть мой номер, если бы она позвонила, я бы прибежал… Сразу же прибежал бы, говорит. Ну, он не так прямо выразился, но смысл точно был такой.

В своих глазах мы значим очень много — и в то же время понимаем, что мало кто ценит нас так, как мы хотели бы. Мила была польщена, но виду не показала. Она прищурилась и, усмехаясь, заметила:

— А ты, Машка, хитрая… Давай колись: сколько тебе денег нужно?

Если Опалин не терпел фамильярности, то Маша точно так же ненавидела, когда ее называли Машкой. Но она смирила себя и, глядя в лицо собеседнице, ответила:

— Денег я не возьму, но мне нужна работа. Что-нибудь на машинке напечатать под диктовку или там перепечатать… Ты же знаешь, в театре гроши платят, я имею в виду, тем, кто не звезды.

— Ну а кто виноват? — пожала плечами Мила. — Надо было Вольского под юбку запихать, пока он горел. Дотащила бы его до загса, жила бы теперь в шести комнатах на Остоженке… припеваючи, хи-хи…

Если до того Маша относилась к жене профессора вполне нейтрально, то сейчас возненавидела ее даже не за эти слова, а за тон, которым они были произнесены.

— Ну не всем же везет, как тебе, Мила…

— Конечно, не всем, — самодовольно подтвердила собеседница. — Голову на плечах надо иметь…

Маша хотела было ядовито заметить, что тут нужна совсем не голова, а, так сказать, совершенно другой орган, но вовремя опомнилась.

— Мила, слушай… Я не хотела говорить, но у меня сейчас ужасная ситуация… Тетка тяжело больна. Я хочу, чтоб ее прооперировал хороший профессор… а это деньги… Потому и ищу дополнительный заработок…

И тут она допустила ошибку. Можно сыграть на сочувствии человека, который склонен сопереживать несчастьям других; но практичная Мила увидела всю ситуацию под совершенно другим углом.

— Твоя тетка уже старая, пусть помирает, комнату зато освободит, — усмехнулась она. — Почему ты у Алексея денег не попросишь?

— Он уже сказал, что не даст, — нашлась Маша. — Я ж его бросила. Мила, слушай… если ты мне поможешь, я век тебе благодарна буду. Я отплачу, честное слово…

Но по глазам Солнцевой, по ее холодной улыбке она видела, что перегнула палку и безнадежно проиграла — потому что теперь она в глазах удачливой жены знаменитого профессора проходит под ярлыком «низшая категория», как жалкое зависимое существо, которое сражается за копейки и — что вообще являлось верхом наглости — пытается ради этих копеек манипулировать Милой.

— Все ты выдумала про Юру, — объявила Солнцева, прищурившись.

— Как я могла это выдумать? — отчаянно возмутилась Маша, чувствуя, что идет ко дну. — Позвони ему и спроси, был ли он вчера в театре…

— Незачем мне ему звонить, — спокойно ответила Мила. — Что было, то прошло.

Маша поняла, что потерпела поражение, тем более сокрушительное, что успех казался таким близким. Миссия по внедрению в семью профессора Солнцева провалилась — а ведь, между прочим, от успешного выполнения этой задачи зависели две жизни: ее собственная и жизнь матери.

— Твоему мужу не нужна машинистка? — пробормотала она, отчаянно пытаясь хоть как-то исправить положение и чувствуя, что только портит все еще больше. — Я хорошо печатаю…

— Да я понятия не имею, кто ему нужен, — пожала плечами Мила. — На работе у него секретарша.

Маша хотела встать и уйти — нас всегда тянет отдалиться от места, где мы потерпели крушение; но что-то, что было сильнее ее — вероятно, сознание, что отступать некуда или что отступление равносильно гибели, — вынудило ее сказать с жалкой улыбкой:

— Ну если ты вдруг узнаешь, что кому-то нужна машинистка… перепечатать что-нибудь…

— Я не занимаюсь поиском машинисток, — равнодушно ответила Мила.

«Ах, чтоб тебя…»

— Ну мало ли, вдруг…

Но все было бесполезно, Маша и сама поняла это. Она встала с места.

— Ладно, я пойду… Пока.

В солидном, как приемная высокого начальства, гардеробе (парикмахерская была весьма и весьма непростой) Маша получила обратно свою шубку, кое-как влезла в рукава и напялила шапочку. Поражение, которое она потерпела, повергло ее в отчаяние, а чувство, что она проиграла по своей собственной вине, только усугубляло это состояние.

«А счастье было так возможно… Ну, нет. Мы этого так не оставим…»

Она вышла на улицу и побрела по направлению к трамвайной остановке. Сегодня, чтобы отлучиться с работы, Маше пришлось мало того что сослаться на недомогание, так еще и разыграть целый спектакль. Вспомнив об этом, она остановилась возле какой-то стены и заплакала. Слезы застывали на морозе, глазам стало больно.

— Какая дура… идиотка…

Она и сама не знала, кого ругает — себя или самодовольную, откормленную тварь, которая только что указала ей на ее место.

Маша вытерла слезы. Объявление на стене гласило:

«Цены снижены на туалетное и хозяйственное мыло. Радиолампы и приемники СИ-235 с 400 руб. до 325 руб. Фотоаппараты «ВООМП» 9*12 с 232 руб. до 170 руб. Фотоаппараты «Турист» 6,5*9»…

Это какое-то старье, вяло сообразила Маша. Цены были снижены весной, а теперь осень, время разбитых надежд и полумглы, притворяющейся светом дня.

Не доходя до остановки, она увидела длинную очередь на посадку в трамвай и, неожиданно изменив решение, двинулась в другую сторону.

«Поеду на метро… Что же делать? Вернуться к Сергею? Унижаться, чтобы через его брата пролезть к Солнцевым? А Ваня?»

Дома она долго лежала на кровати, отвернувшись к стене, и лицо у нее было такое, что вернувшаяся с работы Серафима Петровна не на шутку встревожилась.

— Мне сказали, что ты захворала, а я не поверила… Что ж ты? За лекарствами сходить?

— Ничего не надо, — ответила Маша загробным голосом.

— Да у тебя температура! — ужаснулась Серафима Петровна, дотронувшись до ее лба. Маша сбросила ее руку, заворочалась и с головой накрылась одеялом.

— Я чай сделаю… Маша! Есть-то ты что будешь?

— Ничего не хочу, оставьте меня в покое, — огрызнулась она.

В дверь бодро постучали. Серафима Петровна пошла открывать и обнаружила на пороге болтливую 16-летнюю соседку.

— Машка! Тебя к телефону… Говорят, по поводу работы.

Маша вылезла из-под одеяла и, несчастная, растрепанная, пошла отвечать.

— Алло!

Больше всего она боялась услышать сейчас голос капитана Смирнова — она почему-то не сомневалась, что он уже каким-то образом успел узнать о ее грандиозном, сокрушительном провале. Но на том конце провода кто-то хихикнул, и этот смех явно принадлежал женщине.

— Это Мила Солнцева. Слушай, я, может, уговорю мужа, чтобы он дал тебе на перепечатку какую-нибудь статью…

Сердце Маши мягко ухнуло вниз. Она слушала, не веря своим ушам.

— Но ты должна кое-что сделать для меня, — требовательно добавила Мила. — Это будет совсем нетрудно. Ты пойдешь завтра вечером в кино — куда именно, я скажу, а потом отдашь мне билет и расскажешь, про что был фильм. Вопросов задавать не будешь, а если мой муж станет спрашивать, скажешь, что кино мы смотрели вместе. Ясно?

— Мила, — пролепетала Маша, едва сознавая, что говорит, — ты… ты даже не понимаешь, что для меня делаешь! Спасибо тебе! Конечно, я пойду в кино, я сделаю все, что ты хочешь…

Мила молчала, но, если можно так выразиться, это было удовлетворенное молчание, и Маша могла поклясться, что ее собеседница в этот миг улыбается, наслаждаясь ее преувеличенной благодарностью.

— Будешь вести себя хорошо, — наконец сказала Мила, — я поговорю с друзьями мужа, чтобы они подкинули тебе еще работу.

— Спасибо, Мила! Ты просто меня спасла!

Назавтра в семь часов вечера Маша отправилась в «Метрополь» на просмотр фильма, а Мила, отпустив шофера, сделала вид, что входит в кинотеатр, но потом направилась к фонтану, возле которого ее ждал Юра Казачинский. Завидев его, она замедлила шаг.

— Здравствуй, Мила, — сказал он. — Ты… ты прекрасно выглядишь.

Он стоял перед ней, высокий, красивый, мужественный, и она внезапно поняла, чего была лишена все эти дни. Просто внимания со стороны человека, к которому сама была неравнодушна.

— Я, Юра, замужем, — сказала она серьезно. — Поэтому ты не думай, что… Я вообще просто на тебя посмотреть хотела. Ну и… поговорить…

— Конечно, — поддакнул ее собеседник. Но он слишком хорошо знал Милу и по блеску ее глаз сразу же понял, что разговорами дело не ограничится.

— Идем, я тут знаю одно хорошее местечко, куда знакомые мужа не заглядывают, — томно уронила Мила и взяла его под руку. Юра с улыбкой прижал ее руку к себе, и у нее возникло ощущение, что наконец-то в ее жизни все стало на свои места.