Глава 12. Против течения

Маша открыла дверь своим ключом, вошла в коридор коммуналки и стала возиться с замком, который, как всегда, не поддавался и изнутри закрывался с трудом. На кухне по-змеиному шипели и клокотали примусы, а в нескольких шагах от входной двери на телефоне с блаженным выражением лица повисла 16-летняя соседка, которая живописала какой-то Тоньке, как ходила в кино с каким-то Витькой, и фильм был такой ужасно хороший, и Витька ужасно милый, и…

— Машка, привет! — крикнула она, на мгновение отвлекшись на вошедшую соседку.

Из ближайшей комнаты выглянул усатый гражданин сурового вида, который, не обращая внимания на Машу, объявил поклоннице телефона:

— Все болтаешь и болтаешь, не надоело? Сколько можно уже?..

Маша не стала ждать, чем это кончится, и быстрым шагом прошла в конец коридора. Тут была маленькая комнатка, в которой она жила вдвоем с теткой Серафимой Петровной — той самой, которая работала пачечницей в Большом театре.

Утопая в волнах розовой ткани, Серафима Петровна наметывала очередную пачку. Хозяйка комнаты казалась рыхловатой малоподвижной женщиной лет пятидесяти. Она немного сутулилась и убирала в пучок темные седоватые волосы, но глаза у нее были молодые и поразительно ясные. Даже из-под очков было видно, как они блестят.

— О! Машенька, — воскликнула она, и чувствовалось, что она по-настоящему, неподдельно рада видеть племянницу. — Ужинать будешь? А я тут опять работу на дом взяла. — Она показала на ткань. — В «Лебедином озере» вальс невест, все в пачках разного цвета, прелесть что такое… А одну пачку надо заменить. Будет тебе заодно рубашечка розовая, — добавила она на первый взгляд не вполне логично.

— Вы со своим шитьем однажды совсем зрения лишитесь, — проворчала Маша, ставя сумку на стул. — А поужинала я у Сергея.

Она сняла шапочку и варежки, расстегнула заячий полушубок, и когда тетка сделала движение, чтобы встать и помочь ей раздеться, решительно покачала головой.

— Как Сергей Васильевич? — спросила тетка светским тоном, возвращаясь к шитью.

— Прекрасно, — ответила Маша больным голосом. Она сняла заграничного вида модные сапожки, стряхнула с полушубка снег и повесила его на плечики, после чего прошла в угол и рухнула лицом вниз на стоящую там кровать.

— Маша, Машенька, — забеспокоилась тетка, — что с тобой?

— Ничего. — Лежащая немного повернула голову, чтобы ответить. — Умереть хочется.

— Опять? — огорченно спросила тетка, и чувствовалось, что она уже привыкла к подобным заявлениям и что в прошлом они звучали не раз. — Да что же такое…

— Да вы поймите, это не жизнь, это недожизнь какая-то! — с ожесточением заговорила Маша, поворачиваясь на бок. — На работе одни и те же убогие разговоры, опять кто-то напутал в расписании, а я виновата. Даже Сотников — ничтожество, таперишка паршивый — и тот мне выговаривает! Репетиция ужасная, все волшебное Касьянов пытается убрать… Алексей не в духе, ничего у него не клеится. Глядя на него, Ирина тоже скисла — у нее же все выходит только тогда, когда он в ударе… Потом Сергей позвал на машине кататься… — Она шевельнулась, недобро усмехнулась. — Ну, у этого всегда все хорошо и радостно. Многих сейчас высылают из Ленинграда, они по дешевке имущество распродают… Он там покупает и тут перепродает втридорога. Ампирный гарнитур, которому во дворце место, за двести рублей отхватил… Но главное не это. Он Брюллова картину купил, представляешь? За двадцать шесть рублей пятьдесят копеек. Правда, из-за глупости продавцов… там подпись была рамой закрыта. И вот теперь Брюллов будет висеть на стене у этого… у этого… — Она все искала слов и не находила. — Греть его сердце, как он выразился. Сердце греть, ах, какие нежности…

Тетка, отложив розовую пачку, поверх очков внимательно смотрела на Машу.

— Ты из-за Брюллова так расстроилась? — тихо спросила Серафима Петровна.

— Из-за всего. — Маша отвернулась к стене и стала водить пальцем по обоям. — И за Брюллова обидно, да. Картина с великокняжеской короной на обороте, из дворца какого-то… А досталась ему. За что? За то, что он удачливый спекулянт и брат-профессор прикрывает его… его художества?.. Я, говорит, его продавать не стану. Пусть висит, пусть мне все завидуют, со временем такие картины только растут в цене… Барышник и мерзавец. Ну а я-то кто, раз я с ним? Я кто, скажи мне?

— Маша, перестань, — уже сердито проговорила Серафима Петровна, вновь принимаясь за шитье. — Сергей Васильевич — приличный человек, и квартира у него отдельная… Ну не нравится он тебе, осталась бы с Вольским. Ей-богу, не угодишь на тебя… — Она остановилась, пораженная неожиданной мыслью. — Постой, сегодня в театр какой-то энкавэдист приходил. Уж не он ли тебя так накрутил?

— Он из МУРа, — ответила Маша, но по ее голосу нельзя было понять, что она думает об Опалине.

— Это еще что такое?

— Московский уголовный розыск.

— И что уголовному розыску делать в Большом театре?

— Он по делу приходил. Павлик Виноградов, из кордебалета… Пропал он.

— И что с Павликом? — рассеянно спросила Серафима Петровна, перекусывая нитку.

— Я же говорю: пропал. — Маша повернулась на спину и глядела теперь в потолок.

— Тебе что-то об этом известно? — на всякий случай осторожно осведомилась тетка.

— Ничего. Он мой телефон взял… — Маша вздохнула. — А я теперь думаю: может, зря его дала?

— Павлик взял телефон?

— Да какой Павлик, — вспылила Маша, — вы меня слушаете вообще?

В разговоре она то и дело переходила с «вы» на «ты», сама того не замечая.

— Ну вот, еще один поклонник, — удовлетворенно заметила тетка. — А ты все страдаешь.

— Конечно, страдаю, — без малейшего намека на иронию подтвердила Маша. — У меня нет ничего общего с людьми, которые меня окружают. От их разговоров, рассуждений, мыслей меня тошнит… И вообще от всего.

— Друзей тебе надо завести, — решительно объявила Серафима Петровна. — Ты же в театре работаешь… Не могут ведь все вокруг быть плохими!

— Могут, — уверенно ответила Маша, — еще как могут! Театр — скажете тоже! Насмотрелась я на них… Нужник с колоннами! Кто же в нужнике станет друзей заводить?..

— Ох, Маша, Маша! — вздохнула Серафима Петровна, качая головой. — И Сергей Васильевич тебе плохой, и Алексей Валерьевич… И театр — нужник…

— Ну простите меня за то, что я такая, — огрызнулась Маша, садясь на кровати и поправляя волосы. — Почему я должна радоваться этим объедкам жизни вместо полноценной жизни? Которой у меня нет и никогда не будет…

— А надо радоваться, — вполголоса заметила тетка, вертя пачку и укладывая ткань в пышные складки. — У других вообще никакой жизни нет, сама знаешь… В могилках лежат, и даже без креста. Ох, горе…

Она завздыхала, зашмыгала носом, но вскоре овладела собой и продолжила ловко нанизывать складки. Ткань трепетала и лилась меж ее пальцами.

— Да, — сказала Маша каким-то странным голосом. — Они уже отмучились. А я еще мучаюсь. Вот и вся разница.

Серафима Петровна промолчала.

— Если твой новый поклонник звонить будет, что ему сказать? — внезапно спросила она.

— Что? — рассеянно отозвалась Маша.

— Ну, этот… из розыска. Что ему отвечать? Что тебя нет дома? Если надо, я скажу.

Маша задумалась. Она явно колебалась.

— Если Сергей Васильевич узнает, что у тебя еще кто-то есть, ему вряд ли понравится, — добавила тетка.

Но упоминание заветного имени подействовало вовсе не так, как она рассчитывала.

— Вот что, я ни от кого прятаться не собираюсь… Если я дома, зовите меня к телефону. Если меня нет, просто говорите, когда я вернусь, и спрашивайте, что мне передать…

— А я думала, мне наврали, что он симпатичный, — словно рассуждая сама с собой, проговорила Серафима Петровна.

Маша аж подпрыгнула на месте.

— Так я и знала! Театр! Чихнуть невозможно без того, чтобы все всё узнали… — возмутилась она, сверкнув глазами, и сделалась еще краше, чем была.

— По мне, так лучше внешности, чем у Алексея Валерьевича, и быть не может, — упрямо продолжала Серафима Петровна. Не то чтобы ей нравилось испытывать терпение племянницы — просто она видела, что разговоры о личных делах наилучшим образом отвлекают Машу от мрачных мыслей. — Но раз говорят, что этот тоже симпатичный, я не спорю. Только я бы, Машенька, на твоем месте не разбрасывалась. Ну сама посуди: кто Сергей Васильевич и кто этот… как его… У Сергея Васильевича и квартира, и положение, и деньги, и брат — профессор…

— Вы невыносимы, честное слово, — проворчала Маша и, подойдя к тетке, поцеловала ее сбоку в голову. — Ничего же еще не произошло. Сергей, кажется, настроен серьезно, но… — Она поморщилась. — Если бы он мне предложил расписаться, я… словом, не уверена, что я бы согласилась. Даже несмотря на то, что развестись сейчас проще простого, для этого достаточно одного заявления…

— Ты еще в загс не сходила, а уже о разводе толкуешь, — вздохнула Серафима Петровна, беря другую иголку и вдевая в нее нитку. — Чем тебе Сергей Васильевич не нравится? Ну, старше он, да, сколько ему?

— Тридцать восемь.

— Ну не совсем же старик, — заметила тетка. — Да, на то, чем он занимается, в мое время смотрели косо, но… ты же сама понимаешь: сейчас все совсем иначе.

— Нет, — отрезала Маша. — Понятие порядочности со временем не меняется, иначе надо признать, что… А, что тут говорить…

— Съешь лучше пирожок, — посоветовала тетка. — Вон они, на тарелке лежат. Я нарочно для тебя оставила.

— У меня жизнь рушится, а вы ко мне с пирожками пристаете, — проворчала Маша. — С чем хоть пирожки-то?

— С рисом и яйцами.

— Съесть один, что ли? — пробормотала Маша. Она взяла пирожок, меланхолично откусила кусочек, потом съела его целиком и потянулась за следующим. Серафима Петровна глядела на нее с умилением.