Глава 17

Следующие месяцы оказываются особенно тяжелыми. Узники умирают по многим причинам: от голода, холода и болезней. Некоторые сами убивают себя, бросаясь на забор под током. Других, не успевших это сделать, пристреливают караульные с вышек. Газовые камеры и крематории работают сверхурочно, а к столикам Лале и Леона постоянно тянутся длинные очереди из десятков тысяч людей, привозимых в Освенцим и Биркенау.

По мере возможности Лале с Гитой встречаются по воскресеньям. В эти дни они смешиваются с другими узниками, чтобы украдкой прикоснуться друг к другу. Время от времени они урывают короткие минуты в бараке Гиты. Это помогает им выживать, а Лале даже планирует совместное будущее. Капо Гиты толстеет от еды, которую приносит ей Лале. Иногда, когда Лале долгое время не может встретиться с Гитой, охранница спрашивает без обиняков: «Когда твой дружок придет еще?»

Однажды в воскресенье Гита наконец отвечает на упорные вопросы Лале, что именно происходит с Силкой.

— С ней забавляется Шварцхубер.

— О господи! И долго это продолжается?

— Точно не знаю. Год, может, и больше.

— Он настоящий ублюдок, пьяница и садист, — сжимая кулаки, говорит Лале. — Можно представить, как он с ней обращается.

— Не говори так! Не хочу об этом думать.

— Что она рассказывает вам? Как они проводят время вместе?

— Ничего не рассказывает. Мы не спрашиваем. Не знаю даже, как ей помочь.

— Если она так или иначе откажет ему, он сам ее убьет. Думаю, Силка давно решила все для себя, в противном случае она уже была бы мертва. Главная проблема — не забеременеть.

— Все нормально, никто не забеременеет. Чтобы это произошло, у девушки должны быть месячные. Ты разве не знал?

— Ну да, знал, — кивает смущенный Лале. — Просто мы об этом не говорили. Наверное, я не подумал.

— Ни тебе, ни этому подлому ублюдку можно не волноваться, что у Силки или у меня будет ребенок. Ладно?

— Не сравнивай меня с ним. Скажи ей, что я считаю ее героиней и горжусь тем, что знаком с ней.

— Что ты хочешь этим сказать — героиня? Она не героиня, — произносит Гита с некоторым раздражением. — Просто она хочет жить.

— И это делает ее героиней. Ты тоже герой, моя дорогая. То, что вы обе пытаетесь выжить, — это нечто вроде сопротивления нацистским подонкам. Выбрать жизнь — значит проявить неповиновение, своего рода героизм.

— В таком случае кем себя считаешь ты?

— Мне был дан шанс участвовать в уничтожении наших людей, и я выбрал этот шанс, чтобы выжить. Надеюсь только, что однажды меня не сочтут преступником или предателем.

Гита наклоняется и целует его:

— Для меня ты герой.

Время пролетает быстро, и они пугаются, когда в барак начинают возвращаться девушки. Оба они одеты, поэтому Лале покидает барак без смущения. А ведь могло случиться и по-другому.

— Привет. Дана, рад тебя видеть, — уходя, говорит Лале. — Девушки. Дамы.

Капо стоит, как обычно, у входа в блок. Глядя на Лале, качает головой:

— Тебя не должно быть там, когда заключенные возвращаются. Понял, Татуировщик?

— Простите, этого больше не повторится.

Лале бодрым шагом идет по лагерю. Слышит свое имя и с удивлением оборачивается, чтобы посмотреть, кто его зовет. Это Виктор. Он и другие польские рабочие направляются к выходу из лагеря. Виктор машет ему.

— Привет, Виктор, Юрий. Как ваши дела?

— Не так хорошо, как у тебя, судя по виду. Что происходит?

— Ничего, ничего. — Лале машет рукой.

— У нас для тебя припасы, и мы думали, что не сможем их передать. Найдется место в портфеле?

— Разумеется. Извините, я должен был раньше с вами увидеться, но я был… э-э… занят.

Лале открывает портфель, и Виктор с Юрием наполняют его. Помещается даже не все.

— Хочешь, принесу остальное завтра? — спрашивает Виктор.

— Нет, заберу все, спасибо. Увидимся завтра, и я заплачу.

Среди десятков тысяч женщин в Биркенау есть еще одна, помимо Силки, кому эсэсовцы разрешили оставить длинные волосы. Она примерно ровесница Гиты. Лале никогда с ней не разговаривал, но видел время от времени. Она отличается от остальных пышными белокурыми волосами. Все остальные женщины стараются спрятать коротко остриженные волосы под шарф — часто это кусок, оторванный от рубашки. Однажды Лале спросил Барецки, что это за история. Почему ей разрешили оставить длинные волосы?

— В тот день, когда ее привезли в лагерь, отбором занимался комендант Хёсс. Увидев ее, он посчитал ее очень красивой и сказал, чтобы ей оставили волосы.

Лале часто поражают вещи, увиденные им в обоих лагерях, но то, что из сотен и тысяч девушек Хёсс считает красивой лишь одну, приводит его в полное замешательство.

С колбасой, засунутой в штаны, Лале спешит к себе в каморку. Заворачивает за угол, и вот она, единственная красивая девушка в лагере, пристально смотрит на него. Он в рекордно короткое время добирается до своего жилища.