Книга: Под солнцем Тосканы
Назад: Зелёное масло
Дальше: Заметки о зимней кухне

Мир головокружительной радости: Зимний сезон

Рождественские дни проходят под знаком неизбежной непрерывной работы. Меня тянет в кухню. Я соскучилась по печенью в форме звезды, мандариновому мороженому и карамельным кексам, по всему такому, что мне и в голову не приходит готовить в другое время года. Даже когда я клялась, что моя стряпня будет простой, я поймала себя на том, что принялась за джетти Марты Вашингтон, которые моя мать готовила каждый год на холодном заднем крыльце. Их надо готовить на холоде, потому что эти грешные во время поста шарики из сметаны, сахара и ореховой помадки (берётся орех пекан) надо проткнуть зубочисткой, погрузить в шоколад, а потом разложить на охлаждённом противне, покрытом вощёной бумагой. Шоколад постоянно затвердевает, и его надо то и дело вносить в кухню и разогревать. Моя мать стряпала джетти бесконечно, потому что их от неё ждали друзья. Мы считали их слишком жирными, но ели, пока не заболят зубы. Я до сих пор храню банку из гранёного стекла из-под леденцов, в которую складывались эти кулинарные изделия.
Другим обязательным лакомством были жареные орехи пекан. Орехи поджаривались в масле с солью; от одного описания артерии напрягаются — а мы ели их горстями. Не могу вспомнить ни одного Рождества без них, хотя теперь я обычно почти все раздаю друзьям и оставляю в доме только небольшую жестяную коробочку. Конечно, опять-таки на случай прихода гостей.
В этом году джетти не будет. Но наш урожай фисташек нужно съедать, так что я решила их поджарить. По нынешней погоде требуется кастрюля красного супа. Готовясь к приезду Эшли и Джесса, я варю большую кастрюлю крепкого бульона, этот суп подаётся в конце дня, после работы в поле или, как я перефразирую, после прибытия из Нью-Йорка. «Дважды вываренный» — неаппетитный термин, и, естественно, как и многие крестьянские блюда, этот суп вызвала к жизни необходимость: в доме всегда есть много бобов, овощей, толстых ломтей хлеба.
Зимние блюда раскрыли мне глубинный смысл тосканской кухни. Мне кажется, что французская кулинария была моей первой любовью чуть ли не в прошлой жизни; я воспринимаю её как эволюцию буржуазной традиции в противоположность эволюции традиции крестьянской. Местные кулинарные книги называют la cucina povera — кухню бедняков — источником современной, более обильной тосканской кухни. Местное традиционное блюдо на Рождество — пельмени в бульоне — кажется усовершенствованным вариантом. Это три кусочка фаршированной пасты в форме полумесяца в дымящейся миске чистого бульона, — но, в самом деле, что может быть более практичным, чем соединить несколько оставшихся пельменей с излишками бульона? Но всё-таки не паста, а хлеб является основным компонентом в наборе продуктов. Хлебные супы и салаты здесь появились в результате чьей-то догадки, как пустить в дело остатки, когда в доме не осталось никакой еды, кроме запасов масла. Самый идеальный пример кухни бедняков — acquacotta — кипяченая вода, вероятно, родственница супа из зерна. Это блюдо распространено в разных вариантах по всей Тоскане, но в основе их всех — вода и хлеб. К счастью, вдоль дорог всегда можно найти растущие в изобилии съедобные травы. Горсть мяты, грибы, немного черноголовника, разного рода зелень могут придать аромат кипяченой воде. Если под рукой есть яйцо, его разбивают в суп в последний момент. То, что тосканская кухня остаётся такой простой, — дань уважения способностям местных крестьянок, готовивших так вкусно, несмотря ни на что, и поэтому никто из поваров даже сейчас не желает менять курс.
Эшли и Джесс приехали с разницей в один час. Непонятно, как им это удалось, если учесть, что она прибыла в Кьюзи поездом из Рима, а он прилетел в Пизу из Лондона и добрался в Камучию через Флоренцию. Мы встретили Эшли, потом через сорок минут поспешили назад и подъехали как раз в тот момент, когда Джесс выходил из вагона.
Никогда не знаешь, кого приведёт в дом твой ребёнок. Помню, один друг Эшли приехал к нам в гости, когда мы снимали дом в Мугелло, к северу от Флоренции. Он был увлечён Томасом Харди и сидел на заднем сиденье автомобиля, не отрываясь от книги. Мы как сумасшедшие возили его и Эшли по всей Тоскане, показывая им (они оба художники) картины Пьеро делла Франчески. Но он только переворачивал страницы книги и вздыхал. Однажды он поднял взгляд, увидел круглые золотые скирды сена на живописных полях и высказался: «Классно, совсем как скульптуры Ричарда Серры». Мы не уверены, что до него доходило что-то другое. Привезённая однажды Эшли молодая женщина, по её словам, страдала от ужасной зубной боли. Но едва речь заходила о походе в магазин, она чудесным образом выздоравливала ровно на то время, чтобы купить всё, что попалось на глаза, — у неё отличный вкус. Потом она удалялась в свою комнату, требуя приносить ей еду на подносе. С её аппетитом, однако, ничего не происходило. Но, вернувшись в Нью-Йорк, она действительно перенесла серьёзное лечение каналов корней трёх зубов, так что её вылазки в магазины были примером удивительного триумфа духа над плотью. Был ещё один поклонник Эшли, он так и не вернул мне денег за билет на поездку в оба конца Нью-Йорк-Рим, который был оплачен моими дорожными чеками «Американ-экспресс», потому что Эшли брала билеты для них обоих. Естественно, нам было любопытно, что за персона едет к нам на этот раз.
Если бы я родила мальчика, я бы хотела, чтобы он получился таким, как Джесс. Нас с Эдом покорили его юмор, любознательный ум и человеческая теплота. Он привёз с собой плетёную корзину с крышкой, в которой оказались копчёный лосось, сыр стилтон, овсяные бисквиты, разные сорта мёда и джемы. Последние два дня в Лондоне он закупал для всех подарки. А самое главное, он воспринимал нас не как Родителей с большой буквы, а как возможных друзей. Мне стало легче от того, что мне не потребуется никаких усилий; я тоже приободряюсь, чувствую подъём, когда в моей жизни появляется новое лицо. Моя иранская подруга придерживается убеждения, что притяжение между людьми основано на запахе, и мне это кажется довольно логичным. Многих из тех, кто мне дорог, я полюбила сразу же и сразу почувствовала, что хочу с ними постоянно дружить. (До сих пор меня мучают те случаи, когда дружба оказалась недолгой.) Джесс знает все слова каждой рок-песни. Эшли смеётся. Мы уже поём в автомобиле. Какая удача.
Ещё середина дня и слишком тепло, нет смысла подавать на стол крепкий бульон. Мы останавливаемся в городе и подкрепляемся в баре сэндвичами, а Джесс рассказывает нам о венчании, на котором он только что присутствовал в Вестминстерском аббатстве. Эшли провела в дороге больше времени, ей хочется отдохнуть. Мы с Эдом идём погулять, а потом, раз уж день выдался таким тёплым и в силу привычки, начинаем работать в саду. Я пропалываю свои лекарственные травы, достаю из горшков герань, стряхиваю землю с корней и заворачиваю растения в бумагу, чтобы сохранить в течение зимы. Эд косит и сгребает граблями длинную траву. Все травы пропитаны влагой, все они свежие, даже сорняки прекрасны. Я украшаю киот ветками ели с орешками и ветками оливы, а над головой Марии вешаю золотую звезду. Эд пытается сжечь кучу листьев, которые мы так и не сожгли прошлым летом из-за сухой погоды. Теперь они такие влажные, что только дымятся. Когда снова появляются Эшли и Джесс, мы едем в оранжерею и покупаем живую ёлочку и большой горшок, чтобы её посадить. Хоть она и невелика, но занимает главное место в гостиной. Для её украшения у нас есть только гирлянда, поэтому мы решаем поехать завтра во Флоренцию и купить какие-нибудь игрушки. Я принесла несколько свечей в форме звёзд и несколько явно не тосканских farolitos — уличных огней, это обычай Санта-Фе, который я сохранила с тех пор, как однажды провела там Рождество и полюбила свечи в бумажных мешках. Эти мешки лакированные, в них вырезаны звёзды. Мы украшаем десятком таких светильников каменную стену на передней террасе, и вид получается магический, свет изнутри мешков проходит сквозь вырезанные в них звёзды. Мы кладём на каминную доску сосновые шишки и ветки кипариса, которые Эд срезал сегодня днём. Каким лёгким кажется всё, и какое удовольствие — вернуться к рождественским радостям. Миски крепкого бульона и огонь действуют как наркотик. В больших креслах, завернувшись в мохеровые одеяла, мы слушаем Элвиса, исполняющего с компакт-диска песню о синем-синем Рождестве.
Во Флоренции на уличном базаре мы находим шарики из папье-маше и колокольчики с ангелами. Рядом с фургона торгуют мисками trippa — требухи, к чему у флорентинцев особое пристрастие. Бизнес процветает. Если вчера я думала, что, кажется, начинаю любить зиму, сегодня я в этом твёрдо убедилась. Поездка во Флоренцию окупилась, этот город великолепен в холодное декабрьское утро. Как и во всех городах, ёлочные украшения очень милы — фонари развешаны вдоль узких улиц с небольшим интервалом, светящиеся гирлянды дополнены подвесками. Очевидно, женщины этого города не слышали о жестокости к животным: я нигде не видела столько длинных роскошных меховых манто. Мы понапрасну ищем искусственный мех. Мужчины одеты в пальто из прекрасной шерсти. Один из моих любимых баров, «Джилли», переполнен, из него доносятся громкие голоса и слышится стук шашек о стол и свист от постоянных выбросов пара из автомата по изготовлению эспрессо. В середине улицы Эд останавливается и поднимает руки:
— Послушайте!
— Что? — Мы останавливаемся.
— Именно что ничего! Как вы не заметили? Никаких мотоциклов. Для них, наверное, слишком холодно.
Эшли хочет сапоги к Рождеству. Очевидно, тут их и надо покупать. Она находит для себя чёрные кожаные сапоги и коричневые замшевые. Мне понравилась чёрная сумка, но она мне не нужна, и я ухитряюсь удержаться от покупки. Как раз перед закрытием всех торговых точек мы бросаемся в монастырь Сан-Марко с фресками Фра Анжелико в кельях. Джесс такого никогда не видел, к тому же посмотреть на двенадцать ангелов-музыкантов в это время года очень уместно. Начинается сиеста, так что мы застреваем на долгий ланч у Антолино, это такой изысканный ресторанчик с пузатой печкой в центре помещения. В меню перечислены пасты с мясным соусом из зайца и кабана, с уткой и полентой.
У нас много времени до того, как откроются после сиесты магазины. Флоренция! Все туристы уехали, а если кто и остался, туман и дождь заставляют их сидеть в отеле. Мы проходим мимо квартиры, которую снимали пять лет назад. Тогда я отреклась от Флоренции. Летом по городу слонялись орды туристов, как будто это тематический парк периода Возрождения. Казалось, что весь город жуёт. В тот год целую неделю шла забастовка мусорщиков, и я, проходя мимо гор высыпающегося из бачков мусора, уже стала задумываться о чуме. В тот долгий июль меня поражало, что официанты и владельцы лавок остаются такими же вежливыми, как всегда, если учесть, с чем им приходилось иметь дело. Куда бы я ни пошла, я всем мешала. Человечество показалось мне отвратительным — молодые люди из самых разных стран, все в рваных футболках и с рюкзачками, развалившись, сидели на ступенях; ошалевшие, приехавшие автобусом туристы роняли себе под ноги салфетки из-под мороженого и спрашивали: «Сколько это в пересчёте на доллар?» Немцы в слишком коротких шортах позволяли своим детям терроризировать рестораны. Английская мамаша с дочерью заказали lasagne verdi — зелёную лазанью — и коку, а потом жаловались, что паста со шпинатом была зелёной. Вижу своё отражение в окне — я волоку домой все купленные мной туфли, на мне надет сарафан, вовсе не льстящий моей внешности. Плохая страна чудес. Генри Джеймс в своём описании Флоренции ссылался на «никому не симпатичного брата-пилигрима». Да, определённо надо уезжать, когда раздражает даже своё собственное отражение. Печально, что наш век ничего не добавил к славе Флоренции — только толпы и тетраэтилсвинец из пропитавших воздух выхлопных газов машин.
Однако ранним утром мы пойдём пешком к Марино, купим тёплые бриоши, отведём своих гостей на середину моста и посмотрим, как серебристый серовато-зелёный свет играет на волнах реки Арно. После обеда мы в основном просиживаем в кафе на площади Санто-Спирито. Косые лучи солнца сквозь деревья освещают величественный скульптурный фасад Брунеллески и играющих возле него в мяч мальчиков. По-моему, это непременно должно отразиться на твоём душевном облике, если ты рос, отбивая мяч от стены на Санто-Спирито. Вполне возможно, что многим из тех, кто приедет во Флоренцию летом, посчастливится уловить такие редчайшие моменты, когда город раскрывается перед тобой, являя свою суть.
Сегодня вымощенные камнем улицы сияют в тумане. Мы идём к часовне Бранкаччи. Очереди — никакой; в сущности, там всего полдесятка молодых священников в длинных чёрных одеяниях, они следуют за пожилым священником, а он им всё показывает и читает лекцию о фресках Мазаччо. Я не видела Адама и Еву, покидающих Эдем, с тех пор как с их гениталий были удалены листья, пририсованные по указанию папы в приступе скромности. Отреставрированные фрески, очищенные от многовековой копоти свечного дыма, поразительны: лица отчётливы, одежды бледно-розовых и шафрановых оттенков. В каждом лице, рассмотренном по отдельности, виден характер. «Я хотела бы понять, что сделало каждого тем, кем он стал» — так Гертруда Штайн объяснила своё желание написать о жизни многих людей. У Мазаччо было сильное чутьё на характер, у него был острый глаз, и он умел разместить человека в пространстве. Вот на его картине неофит вошёл по колено в ручей, чтобы получить крещение. Сквозь прозрачную воду видны его колени и ступни. Святой Пётр разбрызгивает воду из миски, обливая голову и спину неофита. Весь символизм раннего искусства отринут ради изображения капель холодной воды на теле мальчика. Ещё одно удовольствие я получаю, видя, какое внимание уделял Мазаччо (и Мазолино, и Липпи, чья рука очевидна) архитектуре, свету и тени. Вот Флоренция, какой он её видел или идеализировал, и свет исходит конкретно от солнца — а не неизвестно откуда, как было у его предшественников, — он освещает подборку конкретных человеческих типов, которые наверняка ходили по улицам этого города.
Мы торопимся на поезд в шесть девятнадцать и опаздываем. Пока ждём следующего, я вспоминаю о чёрной сумке, которую так и не приобрела, и Эд решает, что она может оказаться хорошим подарком к Рождеству, хотя мы договорились покупать только то, что требуется для дома. Вместе с Джессом они бегут назад в магазин — он находится в середине города, если считать от железнодорожного вокзала. Эшли и я сильно волнуемся, когда до отхода поезда остается пять минут, но вот они тут, улыбаются, пыхтят и размахивают сумкой для покупок.
В сочельник мы едем в Умбрию за вином. Эд хочет, чтобы к рождественскому обеду было подано одно из его любимых красных вин — «Сагрантино», а оно продаётся только в том месте, где производится. Мне осталось только испечь кулич. Я позвонила Донателле, своей итальянской подруге, чудесному повару, и спросила, не можем ли мы испечь один вместе, полагая, что домашний в любом случае будет лучше покупного.
— Чтобы этот кекс поднялся, ему надо двадцать часов, — объясняет она. — Тесто должно подняться четыре раза.
И тут я вспомнила, сколько раз губила дрожжи, приготавливая простой хлеб. Подруга рассказывает мне, что, когда её мать была ребёнком, кулич считался обычным хлебом с добавлением орехов и сухофруктов. Снова кухня бедняков.
— Ты его лучше купи.
Она назвала мне несколько марок, я выбрала одну производства семьи Франческо. В лавке, когда я собиралась брать второй, женщина, покупавшая рядом со мной, сказала, что самые лучшие делаются в Перудже. На клочке бумаги она записала мне название магазина — Чеккарани. И вот мы едем в Перуджу.
В витрине Чеккарани представлен полный набор яслей, выпеченных из глазированного теста. Тесто, должно быть, хороший материал: у фигурок выразительные лица, овечки как будто покрыты шерстью, листья пальм изображены во всех подробностях.
Сцена рождения окружена грибами из марципана и куличами с вмятиной в боку. Внутри каждой вмятины — что бы вы думали? — миниатюрные ясли. Невероятно!
Магазин набит женщинами. Я проталкиваюсь в конец очереди и выбираю кулич высотой со шляпу-цилиндр.
Продвигаясь дальше по территории Умбрии, мы приезжаем в город Спелло, расположенный на крутых террасах, и проходим его насквозь. Спустившись из Спелло, мы видим, что над холмами уже встает луна.
Делая повороты, мы её теряем, потом она опять появляется, — я никогда не видела более крупной, более белой луны. Всю дорогу до Монтефалько, родины «Сагрантино», мы играем в прятки с луной. Два-три раза снова видим её восход, уже над другим холмом.
Джесс теперь называет Эда Монтефалько за его чёрный кожаный пиджак и пристрастие к скоростной езде. Он придумывает приключения Монтефалько, когда мы несколько раз сворачиваем не туда. В центре города открыта винная лавка, но владелец отсутствует. Мы оглядываемся по сторонам, выглядываем наружу, возвращаемся в лавку — никого. Мы обходим площадь. Лавка по-прежнему открыта, но владельца всё нет. Наконец мы справляемся о нём в баре, и бармен указывает нам на человека, играющего в карты. Мы покупаем четыре бутылки вина и едем домой через всю Умбрию, преследуя по дороге луну.
В сочельник Эшли и я погружаемся в кухонные заботы. Джесс как новичок выполняет отдельные поручения и развлекает нас лирикой в стиле рок. Эд посвящает утро заделыванию щелей в рамах стекловолокном. Потом мчится в город, чтобы купить в лавке свежей пасты crespelle — блинчики — первое блюдо на праздничный вечер. Нежные тонкие блинчики заполнены трюфелями в сметане. После блинчиков мы будем есть тёплый салат из белых грибов, жареные красные перцы и полевой салат-латук, жареные на гриле телячьи котлеты, местные артишоки под соусом бешамель и жареный фундук. На десерт будет семейный кекс, рецепт которого я знаю наизусть, и castagnaccio — классический тосканский кекс из каштановой муки. Моя соседка не советует даже браться за него. Её бабушка делала этот кекс, когда они были очень бедными.
— Для него потребуются всего-то каштановая мука, оливковое масло и вода. — Она пренебрежительно морщит нос. — Моя бабушка говорила, что они всегда готовили эти кексы. Добавляли в него для аромата розмарин и немного кедровых орешков, семена фенхеля и изюм, если он у них был.
Я никогда не имела дела с каштановой мукой, считала, что это нечто экзотичное, пока не узнала, что она — главный компонент кухни бедняков. Этот кекс, несомненно, таинственный. Как говорит моя соседка, к его вкусу надо привыкнуть.
— А как же без сахара и яиц — что же это будет за кекс? И сколько надо воды? В рецепте говорится, что воды надо добавить столько, чтобы тесто легко лилось.
Моя соседка только качает головой. Я заинтригована. Этот кекс вернёт нас к корням тосканской кухни. Эшли и Джесс не уверены, что хотят возвращаться так далеко.
Перед сиестой мы прогуливаемся по римской дороге в город, чтобы в последнюю минуту купить салат-латук и хлеб. Где наш «ангел»? Зимой, похоже, он не приходит к киоту. Я смотрю, как он медленно приближается, глаза его устремлены на дом, потом он долго раскладывает цветы. Принесёт ли он веточку яркого розового шиповника, высохший пучок сухого винограда, колючую скорлупку каштана, сквозь трещины в которой видны три коричневых орешка? Возможно, зимой он ходит куда-то в другое место или безвылазно сидит в своём средневековом жилище, подбрасывая дрова в печку.
В Кортоне заметна суета. Все несут куличи и корзинки с наборами завёрнутых в целлофан подарочных продуктов. Слава богу, здесь не включают фонотечную рождественскую музыку, которая так надоедает у нас, в Калифорнии. Люди толпятся в барах, пьют кофе и горячий шоколад, потому что задул резкий ветер трамонтана, несущий холодный воздух с Альп и Северных Апеннин.
Мирный сочельник, щедрый стол, десерт у огня. Всем нам не понравился кекс из каштановой муки. Он твёрдый и клейкий, у него, вероятно, тот самый вкус рождественского десерта, который пекли в последнюю войну, когда каштаны можно было собирать в лесу. Мы жертвуем им ради тарелки грецких орехов, зимних груш и горгонзолы, это десерт богов. Мы расслабляемся и засыпаем задолго до полуночной мессы, которую надеялись послушать в какой-нибудь из небольших церквей.
Эд кричит снизу:
— Поглядите в окно!
За ночь выпал снег, его как раз хватило, чтобы присыпать листья пальм и выстелить террасы белой пеленой.
— Прекрасно! Включи отопление! — Мои босые ноги просто заледенели.
Я натягиваю футболку, джинсы и туфли и бегу вниз. Парадные двери широко распахнуты, в них вливается морозный свет. Эд лепит снежок, сгребая снег со стола под деревьями. Я отскакиваю, и снежок приземляется в холле. Эшли и Джесс ещё спят. Мы несём свой кофе к стенке на террасе, смахиваем с неё снег и смотрим, как туман под нами движется, словно переливающееся море. Снег на Рождество!
Возможно ли столько счастья? Это я в душе спрашиваю сама себя. Не спустятся ли боги и не конфискуют ли здоровье, веселье, светлые ожидания? Или меня одолевают старые страхи? Мой отец умер в канун сочельника, когда мне было четырнадцать лет. День похорон выдался дождливым, таким дождливым, что гроб плавал, когда его опустили в землю. Моё розовое тюлевое рождественское танцевальное платье так и осталось висеть за дверцей платяного шкафа. Или моё беспокойство — проявление общей праздничной меланхолии, о которой ежегодно пишут все газеты? Когда моя дочь была ребёнком, я старалась сделать каждое наше Рождество запоминающимся. Несколько раз я встречала Рождество в одиночестве. Однажды даже позволила себе напиться до бесчувствия, но, в любом случае, это радостный праздник, и люди всегда связывают с ним свои сокровенные надежды и чаяния.
После завтрака мы зажигаем костёр и распаковываем подарки. Постепенно вокруг ёлки их скапливается целая куча. В наши планы не входило покупать столько подарков, но, проведя день во Флоренции, мы вдохновились и накупили мыла, записных книжек, свитеров, шоколада. Один из наших подарков — сковорода для жарения каштанов, которую мы тут же пустили в дело. В четыре часа мы собираемся у Фенеллы и Питера и принесём им жареные каштаны в красном вине. Мы делаем длинный тонкий разрез на каждом каштане, трясём их над углями не дольше десяти минут, потом решаем пожертвовать ногтями и счищаем с них скорлупу. Возможно, благодаря своей свежести каштаны легко раскалываются, обнажая пухлый жареный орех. В работе участвуют все, так что мы мигом состряпываем двух цесарок и деревенский яблочный пирог. Готовится он так: на разделочной доске раскатывается большой круглый пласт сдобного теста, фрукты нарезаются, перемешиваются с маслом и сахаром и раскладываются в центре круга вместе с жареным фундуком. Потом надо небрежно защипать края этого круглого пласта, вот, собственно, и всё. Наша повариха Уилли Белл гордилась бы тем, как я видоизменила её подливку из сметаны. К соку, оставшемуся на сковороде после цесарок, я добавляю соус бешамель и нарубленные жареные каштаны. Я хочу, чтобы каштаны были в каждом блюде. Фенелла готовит жареную свинину и кукурузную кашу, Элизабет принесёт салат, а Макс ответствен за другой салат и за десерт. Мы могли бы попоститься перед таким пиром, но съедаем лёгкий ланч — лазанью из лесных грибов. Прогулка на Рождество — давняя традиция, по крайней мере для Эшли и меня. Эд и я ещё не сказали ей с Джессом, куда их поведём.
Мы доезжаем до конца дороги, проходящей возле нашего дома, и выходим из машины у начала неширокой тропы. Мы обнаружили эту тропу случайно. Пойдя по ней, мы сделали фантастическое открытие. Это была замечательная прогулка, и мы тогда решили прийти сюда ещё раз, в Рождество. Тут течёт вода, хотя летом её не было. Из расселины неожиданно вырывается поток и разливается по дороге. Мы приходим к водопаду, потом оказываемся в лесу, где растут огромные старые каштаны и сосны. В лесу мы видим несколько участков снега, а выше, вдали, снега ещё больше. Воздух очень влажный, пахнет мокрыми сосновыми иголками. Мы проходим к тому месту, где булыжники уложены встык. «Посмотрите, — говорит Эшли, — тропинка расширяется по мере подъёма». Мы стоим на римской дороге. Мы ни разу не добрались до её конца, но Беппе, знающий её с детства, говорил, что она поднимается на вершину горы Сант-Эджидио, а это в двадцати километрах отсюда. Римские дороги не изгибаются и не кружат, они идут по прямой до самого верха. Колесницы были лёгкими, и римские геодезисты, похоже, руководствовались самым коротким расстоянием между двумя точками. Я читала, что дорожное полотно некоторых римских дорог уходит вглубь на три с половиной метра. Мы ищем указатели расстояния, но они исчезли. Под нами лежит Кортона, а ниже города долина и горизонт кажутся сверкающими, как отполированные. Вдалеке мы видим горы, которых раньше не видели, и города на холмах. Вершины Синалунга, Монтепульчиано и Монте-Сан-Савино поднимаются резко вверх, как три корабля, плывущих на фоне неба. Распутан последний узелок моего беспокойства. Я начинаю мурлыкать: «Я видела три корабля, приплывших в день Рождества, утром в день Рождества». На тропу перед нами выскакивает рыжая лиса. Она вертит во все стороны пушистым хвостом, а заметив нас, скрывается в лесу.
Дорога к дому Фенеллы и Питера и летом-то труднопроходима, теперь же мы везём кастрюли и подносы и стараемся ничего не опрокинуть на колени друг другу. Бедная подвеска нашего «твинго»! Мы переправляемся через несколько потоков и чуть не застреваем в размыве размером с канаву. Когда мы приезжаем, все уже пьют красное вино у камина. Этот дом — один из самых великолепных, по мнению местных жителей. Гостиная, бывший амбар, поднимается на два этажа. Огромная комната заполнена коллекцией предметов антиквариата, коврами и другими сокровищами. Однако такое большое помещение непросто нагреть, и мы располагаемся на больших софах в бывшей кухне, где камин достаточно велик. В первом этаже на столе стоят ветки сосны и красные свечи. Фенелла наливает на разделочную доску жидкую поленту. Эд нарезает цесарок, Питер — сочное жаркое. Мы кладём еду себе на тарелки. Фенелла съездила в Монтепульчиано и привезла свое любимое «Вино нобиле». «За отсутствующих друзей», — предлагает тост хозяйка. «За поленту!» — присоединяется к ней Эд. Наша небольшая эмигрантская компания веселится от души.
По пути домой мы останавливаемся в городе выпить кофе. Мы предполагаем, что улицы в рождественскую ночь, в девять вечера, будут пустынными, но на самом деле весь город высыпал на улицу, независимо от возраста. Люди гуляют и общаются.
— Ну, Джесс, — говорю я, — будь объективен. Ты здесь новый человек, так что скажи мне, это моя иллюзия — или вправду это самый божественный город на свете?
Он тут же отвечает:
— Город исключительно хорош, первый класс.
Мы ходим от церкви к церкви, рассматриваем сцены рождения Христа. Напоминания о Его рождении повсюду. Пусть я считаю себя язычницей, но думаю: как кстати метафора «рождение» под конец года, конец тёмный и мёртвый. Один крик младенца в сырой соломе — и смерти нет. У ребёнка в каждой сцене — светлый нимб вокруг головы. Солнце направляется в сторону небесного экватора. Осталось сделать один шаг, и мы на повороте к свету. Эта беспокойная тяга в такое время года, может быть, и есть проявление желания снова обрести свой собственный свет. Я читала, что тело содержит минералы в той же пропорции, что и земля: процентное содержание цинка и натрия в земле как и в человеческих телах. Может быть, каждому телу присуще желание имитировать тягу земли к перерождению?
Все церкви Кортоны демонстрируют свои presepi — ясли, сцены рождения. В некоторых воспроизведены сложные картины из восковых и деревянных моделей с разработанной архитектурой и костюмами. Одна колыбель изготовлена из палочек от мороженого. В экспозиции яслей, изображенных учениками средней школы, мы увидели трогательные детские варианты. Большинство традиционны, с небольшими куколками, деревьями из веточек и прудами из ручных зеркал, но одно нас удивило. Паоло Алунни, десяти лет, — истинный наследник футуристов, с их пристрастием к механике и механической энергии. Его ясли — хлев, люди и животные — изготовлены исключительно из ключей. Ключи, из которых сделаны животные, расположены горизонтально, и сразу ясно, кто тут овцы, а кто коровы. Люди стоят вертикально, за исключением одного прелестного маленького ключика, как от книжки-календаря, который изображает младенца Иисуса. Крышу хлева автор изготовил из обложки книги. Мрачное и эффектное зрелище — поразительное произведение искусства среди всех остальных серьёзных проектов.
Каждое утро я выглядываю из окна и смотрю в долину, полную тумана. В ясные дни на заре он окрашен розовым, а когда с севера через долину идут облака верхнего яруса, я вижу только серую муть. Это дни прогулок и чтения книг, поездок в Анджари, Сиену, Ассизи и городок Лучиньяно, городские стены которого выстроены изящным эллипсом. Ночами мы жарим на решётке в камине тост с растопленным пекорино и грецкими орехами, ломтики свежего пекорино с вяленым окороком, и сосиски. Есть более родной для Абруццо, но ставший популярным в Тоскане сыр scamorza с твёрдой коркой, он имеет форму восьмёрки. Он расплавляется почти до состояния фондю, и мы намазываем его на хлеб. Я учусь пользоваться очагом для нагрева тарелок, чтобы сохранять еду горячей, так же как сделала бы моя воображаемая бабушка. Нашей любимой пастой становится пичи с грибами и поджаренными на гриле сосисками. Прогулявшись по холмам, мы сжигаем все калории, полученные за ужином.
В сочельник я возвращаюсь домой из города с полными сумками бакалейных товаров. Мы готовим традиционную чечевицу (крошечные зёрна в форме монеток — символ процветания) и zampone — колбасу в форме свиной ноги. Поднимаясь по дороге к дому, я оставляю позади купол церкви Санта-Мария-Нуова. Церковь совершенно скрыта за потоками дождя, только купол плывёт над облаками. Вокруг купола встают пять пересекающихся арок радуги. Я чуть не съезжаю с дороги. На повороте останавливаю машину и выхожу, жалея, что со мной нет остальных. Зрелище потрясающее. В Средние века я сочла бы его знамением. Останавливается ещё одна машина, из неё выскакивает мужчина в охотничьем костюме. Вероятно, это один из убийц певчих птиц, но и он, похоже, ошеломлён. Мы оба только стоим и смотрим. Потом облака смещаются, цветные арки исчезают одна за другой, но купол по-прежнему парит, готовый к любому предзнаменованию, которое может и исполниться. Я машу охотнику рукой. В ответ он кричит: «Добрых вам пожеланий».
Прежде чем Эшли и Джесс вернутся в Нью-Йорк, где синоптики обещают холодную зиму, и до того, как мы прибудем в Сан-Франциско, где белые нарциссы уже цветут в парке «Золотые ворота», мы сажаем в землю рождественское дерево. Я боялась, что почва окажется твёрдой, но это не так. Суглинистая и жирная, она поддаётся лопате. Джесс копает, и из земли появляется белый череп ежа, с совершенно нетронутой челюстью и зубами, всё ещё держащимися на пучке связок. Memento mori. Помни о смерти. Полезная мысль, когда конец одного года плавно переходит в начало другого. На нижней террасе наша крепкая, здоровая ёлочка сразу чувствует себя как дома. По мере роста она будет нависать над проходящей рядом дорогой. Сверху мы будем видеть, как её верхушка с каждым годом подрастает всё выше и выше. Если дожди в первые несколько лет будут обильными, через полвека из неё вырастет гигантская ель на откосе холма. Эшли к тому времени состарится и, приезжая сюда с друзьями или со своей семьёй, может быть, вспомнит, как её сажала. Или чужие люди, следующие владельцы, будут срезать её нижние ветви для растопки. Но как бы ни повернулась жизнь, Брамасоль останется на этом же месте, а на террасах будут буйно расти оливковые деревья, которые мы высадили.

 

Назад: Зелёное масло
Дальше: Заметки о зимней кухне