Глава двадцать четвертая

После возвращения Стокер по-прежнему пребывал… в таком скверном настроении, что я даже пожалела Боклерков за необходимость общаться с ним во время ужина. За весь вечер он сказал с десяток слов: похвалил леди Корделию за ягненка, а лорда Розморрана – за приобретение прекрасной шкуры гималайского медведя. Так что мне и Боклеркам пришлось самим нести знамя цивилизованного общества, с чем мы, конечно, неплохо справились.

Мы остановились на теме путешествий, и лорд Розморран был рад услышать, что я посещала Щвейцарию: эта страна представляла для него особый интерес.

– И как вам показалась Швейцария, мисс Спидвелл? – спросил он, принявшись за аккуратные рыбные рулетики.

– Там очень приятно, если не обращать внимания на количество больных с зобом, – ответила я.

За этим последовало крайне увлекательное обсуждение эффективности китайских методов лечения зоба, Ихэтуаньского восстания, опиумной зависимости, преступности в Ист-Энде и сложностей в поисках кухарки, которая могла бы готовить действительно хорошее бланманже.

Во время этой нескончаемой беседы я выяснила также, что леди Корделия была членом клуба «Ипполита», созданного для того, чтобы чествовать достижения замечательных женщин. Я уже давно интересовалась этим заведением: известно было, что оно состоит исключительно из удивительно умных и образованных членов. Шутники из не самых почетных слоев общества окрестили его «Клубом любопытных», намекая на то, что его участницы постоянно суют свой нос туда, куда женщинам совершенно не положено, но члены клуба отнеслись к этому названию как к знаку почета. Что касается леди Корделии, то она была номинирована туда за статью о гиперцелых числах: она страстно увлекалась математикой. Я сама с трудом умножала за пределами десятка, а потому была крайне поражена и повернулась к лорду Розморрану, желая разделить с ним свое восхищение.

– А, да, Корделия и ее цифры. Очень полезный навык для ведения расходных книг, – ласково заметил он.

Я обернулась к леди Корделии, которая молча резала баранину на мелкие кусочки. Редкостный шовинизм – свести ее выдающиеся интеллектуальные способности к колонкам в бухгалтерской книге, но по ее спокойному взгляду я поняла, что леди Корделия уже давно привыкла к этому добродушному пренебрежению, и глубоко вздохнула. Она заговорщицки мне улыбнулась, и я поняла, что она мне и правда очень нравится.

Со своей стороны, лорд Розморран был не прочь похвастаться своим новым сокровищем – чучелом евразийского филина, которое он приобрел на аукционе.

– Принадлежал Вольтеру. Или не Вольтеру… – засомневался он и полез в карман за карточкой с описанием экспоната. – Ну, неважно. Сейчас он мой, а остальное не имеет значения. Я назову его Тацитом.

Он ткнул меня локтем в бок.

– Вы заметили шутку? Неплоха, правда? Назвать чучело филина Тацитом.

Он все еще посмеивался, когда мы собрались уходить. Стокер немного замешкался, обсуждая с его светлостью новое приобретение. А леди Корделия тем временем провела меня в утреннюю гостиную, чтобы познакомить со своими попугайчиками-неразлучниками, Кратетом и Гиппархией. В их распоряжении была огромная клетка из кованого железа, не менее десяти футов в длину, но они сидели рядышком, на одной жердочке, совершенно соответствуя своему названию.

Я это и сказала леди Корделии, а она ответила своей доброй улыбкой Мадонны.

– Они преданы друг другу, – сказала она. Одетая, как обычно, во все черное, произнося эти слова, она крутила на пальце кольцо. Это был траурный перстень с прядью волос цвета спелых яблок.

Заметив мой взгляд, она распрямила плечи и спрятала руки в складках юбки.

– Как идет ваше расследование, мисс Спидвелл?

– Мы продвинулись вперед, – сообщила я. – Именно сегодня произошли важные события, во время которых, прошу прощения, я потеряла ваш револьвер. Позвольте мне возместить вам убытки.

Она покачала головой.

– Не беспокойтесь. Надеюсь только, что он вам пригодился.

– Да, очень.

– Хорошо, – ответила она. – Скажите мне, если вам понадобится еще какое-то огнестрельное оружие. У его светлости прекрасная коллекция.

– Ради бога, не нужно ее в этом поощрять, – сказал повелительным тоном Стокер, как раз догнавший нас.

– Я не поощряю, – заметила она спокойно, – а подстрекаю.

Она повернулась ко мне:

– Мисс Спидвелл, ваше расследование может помочь всем нам. Надеюсь, вы знаете об этом.

Я подумала о том, что ее прекрасный математический ум тратится только на счета от мясника и подсчет столовых приборов, и с жаром пожала ей руку.

– Я приложу все усилия, чтобы не разочаровать вас, леди Корделия.

Когда мы со Стокером вернулись в свое убежище в Бельведере, я налила нам по доброй порции виски, но, когда попыталась вновь заговорить о последних событиях нашего расследования, он жестом остановил меня.

– Нет.

– Нет?

– Не сегодня. Ты сама говорила, что за сегодня мы уже побывали жертвами похищения, преодолели вплавь чуть не пол-Темзы, получили какие-то таинственные предостережения от Морнадея, и не знаю, как у тебя, но лично у меня голова просто раскалывается. Я сейчас выпью это и пойду спать, и просплю не меньше двенадцати часов. Завтра у нас будет целый день на то, чтобы бесконечно перебрасываться теориями, как теннисными мячиками. А до тех пор я хочу побыть один.

С этими словами он взял свой стакан и удалился на диван, где устроился с некоторым неудобством: длинные ноги наполовину свисали с подлокотника.

– Хорошо, – с готовностью согласилась я, – давай не будем говорить об убийстве и всех вопросах, с ним связанных.

Мы немного помолчали, вполне дружественно. Стокер читал зоологический журнал, а я размышляла о собственной физиологии. Я ощущала в себе настойчивую биологическую потребность, которую поначалу списала на возбуждение от наших недавних приключений. И резонно заметила, что стремление к физической близости сродни стремлению к выживанию, а мы совсем недавно с трудом избежали смертельной опасности.

Но затем я с грустью вспомнила, как много времени прошло с моей последней любовной интрижки, и начала по пальцам отсчитывать месяцы с моего последнего путешествия – результат оказался плачевным. Сказать, что я немного тосковала по приятной мужской компании, было бы почти преступным преуменьшением проблемы. Честно говоря, меня бросало в дрожь от сильного желания, и по опыту я знала, что мои потребности будут становиться лишь сильнее до тех пор, пока я не смогу их удовлетворить. И хотя Стокеру, может быть, и не хватало изящества, но я была уверена: он мог бы с большой пользой применить в этом деле свои восхитительно ловкие руки и сильное тело. Кроме того, его преимущество состояло в близости.

Чрезмерной близости… Но он – мой соотечественник, а значит, совершенно не подходит мне в этом плане, подумала я со смешанным чувством разочарования и облегчения. Я не отказалась бы от того, чтобы достичь высшей точки телесного удовлетворения (как я знала по опыту, от этого появляется блеск в глазах, приятный цвет кожи и легкость походки), но не могла даже помыслить о том, чтобы использовать Стокера для достижения этой цели. Кувыркаться в постели с мужчиной – одно дело, но смотреть ему в глаза на следующее утро поверх масленки и чашек с чаем – совсем другое.

Потом я задумалась, как же он сам справляется со своими физиологическими потребностями. Я видела, как легко откликалось его тело (даже против его воли) на старания Саломеи. И во время наших кратких объятий в тени улицы он показал всю страстность своей натуры, хоть и строго держал себя в руках. Я мучилась этим вопросом какое-то время, пока наконец любопытство не одержало надо мной верх.

– Стокер, – начала я, – кажется, я не скрывала того факта, что в своих путешествиях за границу предаюсь регулярным и полезным для здоровья упражнениям интимного свойства. Думаю, мне нужно довольно срочно организовать очередное такое путешествие, иначе мне грозят проблемы со здоровьем. Уже слишком долго ничего не было. – Я окинула взглядом его всего, с растрепанных волос до поношенных сапог, и продолжила: – А у тебя когда было в последний раз?

Он с возмущением посмотрел на меня.

– Это, черт побери, не твое дело!

Я пожала плечами.

– Почему? Мы оба – ученые. Не понимаю, почему мы не можем открыто говорить на темы физиологии.

Меня часто посещают подобные мысли, и мне просто стало интересно, как с этим справляешься ты. Вдруг ты знаешь какой-нибудь эффективный метод, чтобы избавиться от этих позывов?

Он поднял руки над головой, будто защищаясь от нападения.

– Прекрати сейчас же, прошу тебя.

Я прищурилась.

– Ты что же, совсем не хочешь поговорить об этом?

– Да, совершенно не хочу.

Я посмотрела на него с осуждением.

– Ой, да ладно тебе, Стокер, не изображай из себя скромника. Ну скажи, давно у тебя это было?

К моему изумлению, он покраснел.

– Довольно давно… Вообще-то, несколько лет назад, – выдавил он и замолчал.

– Как удивительно, – пробормотала я.

– Правда? Джентльмен должен уметь ограничивать себя рамками приличия, – холодно напомнил он.

– Любопытно: во всем остальном ты изо всех сил стараешься доказать, что не заслуживаешь своего титула. Откуда же такая щепетильность именно в этой сфере?

– Ничего любопытного, если учесть. – он вдруг оборвал себя.

– Что учесть? – мягко надавила я.

Он долго молчал, а когда заговорил, в его словах слышались небывалые серьезность и весомость, с которыми не поспоришь.

– У меня есть особые причины, – сказал он. – И я должен просить тебя их уважать.

Поколебавшись, он продолжил хриплым голосом.

– Я не всегда вел себя как джентльмен, это правда. Но теперь я ступил на новый путь. Я больше не считаю, что тратить свою жизнь на шлюх и трактирных девок – подходящее для меня занятие.

Я чуть не рассмеялась, но он смотрел на меня так открыто, что я не стала, вместо этого села и сказала:

– Шлюхи и трактирные девки? Что за странная компания?

– А Бразилия – вообще странное место.

– Бразилия? Ты не был с женщиной со времен Бразилии? Стокер, но это же было много лет назад.

– И что? – спросил он.

– Тебе срочно необходимы постельные упражнения. Просто нездорово сдерживаться так долго.

– Ничего я не сдерживаю, – резко ответил он.

– Правда? Тогда возвращаемся к моему первому вопросу. Ты, очевидно, мужчина с сильными страстями, но при этом живешь как монах. Может быть, самостоятельная разрядка? Ты когда-нибудь занимаешься…

– Ни слова больше! – взорвался он. – Не могу поверить, что ты спрашиваешь меня о подобных вещах. Я не намерен больше это обсуждать.

Я состроила гримасу.

– Что ж, прекрасно.

Теперь пришла его очередь удивляться.

– Правда? Ты отступаешь? Вот так просто?

– Боже, Стокер. А чего ты ждал? Я задала тебе искренний вопрос, и ты сказал ровно то, чем тебе казалось допустимо поделиться. Кроме того, я выяснила, что, хочешь ты того сам или нет, ты – настоящий джентльмен и, подозреваю, романтик.

Он фыркнул.

– Романтик?

– Конечно. Иначе бы ты свободно пользовался услугами множества профессиональных женщин легкого поведения в Лондоне. Я как прагматик не всегда могу понять романтиков, но уважаю их позицию.

– Ну хорошо, – сказал он не очень уверенно.

– Да-да, спокойной ночи, Стокер.

Удалившись за шикарную коромандельскую ширму, я легла на узкую походную кровать, когда-то принадлежавшую герцогу Веллингтону. Она была скромных размеров, но снабжена хорошей периной. Я устроилась удобнее, размышляя о том, с каким все-таки любопытным человеком свела меня судьба. Я слышала, как он перелистывает страницы журнала и вздыхает, меняя положение. Наконец он погасил лампу; мы лежали в темноте, разделенные ширмой. Ощущение было странное, но приятное.

Меня привлекали его быстрота ума и решительное желание жить по собственным законам. Я поняла, что эти черты у нас общие. Мы были будто двумя изгнанниками из далекой страны, заброшенными к чужеземцам, чьи обычаи мы не могли до конца понять. На самом деле мы говорили на одном языке, несмотря на все столкновения. Он не вполне доверял мне, это точно. А я способна была довести его до полного безумия. Но я знала также: что бы его ни мучило, я нужна ему – и было бы предательством повернуться спиной к человеку собственной породы. Я редко встречала людей, подобных нам, и по себе знала, как тяжело быть непохожим на других.

Лежа в темноте, я решила собрать все ключи, имеющиеся у нас на настоящий момент, и расположить их в идеальном порядке, чтобы утром представить их Стокеру вместе с блистательным решением, как это делала обычно Аркадия Браун, леди-детектив. Но только я принялась перебирать все события в уме, как услышала голос Стокера.

– Холодная вода.

– Что, прости?

Он порывисто вздохнул.

– Попробуй холодную воду. Купаться, не пить. Лучше всего плавание, если получится. Оно точно прогонит все мысли подобного рода.

– Спасибо, Стокер. Я возьму это на заметку.

В ответ он только хмыкнул. Улыбнувшись в темноте, я погрузилась в блаженство гусиного пуха и льняных простыней и уснула как младенец.

Проснувшись, я поняла, что уже утро, хоть свет за окном был мутным и серым. Погода испортилась, и нам предстоял мрачный день; дождь барабанил по крыше. Я встала, умылась и оделась, а потом позавтракала сыром и холодным свиным рулетом. Стокер все еще спал, раскинувшись на диване, и я позволила себе немного полюбоваться сильным, привлекательным мужчиной, застигнутым в самый уязвимый момент – во время сна. Я бы с радостью сыграла роль Дианы для этого Эндимиона, но в свете нашей вчерашней дискуссии предпочла целомудренно держать свои руки при себе и принялась рассматривать моллюсков, чучела птиц, а заодно и всякую живопись. Я изучала разнообразные коллекции и просматривала книги и, к своему восторгу, обнаружила частный перевод труда Марии Сибиллы Мериан Der Raupen wunderbare Verwandlung und sonderbare Blumennahrung. Только я радостно примостилась в кресле с первым томом «Удивительной трансформации гусениц», как у меня появилось странное чувство, что я тут не одна. Из-за облезлого чучела белой цапли, стоящей на одной ноге, за мной наблюдала пара любопытных черных глаз.

– Ты кто?

– Я могу спросить тебя о том же, – холодно ответила я.

Из-за птицы вышла девочка лет шести. На нарядном воскресном платьице поблескивали полоски, подозрительно напоминающие патоку, а ленточка в волосах сбилась набекрень, будто ее хозяйка только что продиралась через заросли кустов.

– Я Рози, – скромно ответила она.

– Нет, – камеристка леди Корделии, Сидони, появилась будто из-под земли и взяла ребенка за руку, – это леди Роуз. Ее отец – лорд Розморран.

Девочка пристально посмотрела на меня.

– А ты кто? – снова спросила она с величественностью, которой позавидовала бы любая императрица. Обычно мне не очень нравятся дети, но эта девочка могла бы мне понравиться, подумала я.

– Я взрослый человек, который может не разговаривать с детьми.

Не успела она мне ответить, как появился Стокер.

– Доброе утро, леди Роуз. – Он отвесил ей учтивый поклон.

– Стокер! – радостно вскрикнула девочка. Она бросилась к нему, чтобы обнять, но Сидони остановила ее, положив ей руку на плечо.

– Леди Роуз, у вас манеры как у дикарки. Поздоровайтесь с мистером Стокером как полагается.

Сама она ему кивнула, продолжая сверлить его взглядом даже из-под опущенных ресниц.

– Мистер Стокер, рада вновь видеть вас. Надеюсь, у вас все хорошо?

– Даже очень, – серьезно сказал он и повернулся к девочке. – А как поживает малышка Роуз?

– Терпимо.

Терпимо! Это была не девочка, а какая-то солидная дама в обличье ребенка. Она указала на меня изящным взмахом руки и спросила:

– Ты знаком с этой дамой?

– Несомненно, – сказал он.

– У нее интересные глаза. Никогда не видела глаз такого цвета. Что это за цвет?

– Это цвет крыльев белобровой плюмажной котинги, Iodopleura isabellae, из Южной Америки, – ответил он, ни на минуту не задумавшись, и я испытующе посмотрела на него.

– Белобровая плюмажная котинга? Боюсь, мне незнакома эта птица, – тихо проговорила я.

– Я просто обратил на это внимание, вот и все, – поспешно ответил он и слегка покраснел. И если его замечание ничего не сказало Сидони, то цвет его лица что-то ей подсказал. Она посмотрела на меня с откровенным любопытством, а Стокер снова повернулся к девочке.

– Мисс Спидвелл – мой друг, а еще друг твоего отца и твоей тети Корделии, – со значением добавил он.

Упоминание леди Корделии сыграло свою роль. Девочка сразу присела в быстром реверансе. Я поклонилась в ответ. Тут как раз появилась ее тетя.

– Так вот ты где! Роуз, ты снова воруешь патоку в кухне?

– Нет, – ответила девочка, с невинным видом широко раскрыв глаза.

Наклонившись, леди Корделия провела пальцем по щеке племянницы, а затем облизнула его.

– Патока. Сидони, отведи леди Роуз в ее комнату. Я скоро приду.

Сидони повела девочку в дом, но та изо всех сил упиралась до тех пор, пока Стокер не протянул ей леденец за спиной у леди Корделии. Сидони, уходя, бросила на Стокера влюбленный взгляд.

– Надеюсь, моя племянница не сильно вас побеспокоила, – сказала мне леди Корделия. – Они с братом неожиданно прибыли вчера вечером, и мы временно остались без гувернантки.

– Ну что вы, – ответила я почти искренне. Леди Роуз действительно могла оказаться очень занятным собеседником.

– Она успела только обнаружить, что у мисс Спидвелл начисто отсутствует материнский инстинкт, – добродушно заметил Стокер.

Леди Корделия посмотрела на меня понимающе.

– И не только у мисс Спидвелл.

Я бы страстно желала подробнее развить эту тему, но леди Корделия действительно очень спешила.

– Простите, но мне нужно присматривать за детьми. По утверждению кухарки, Роуз выпила целую банку патоки, и ей, без сомнения, очень скоро должно стать нехорошо, а малыш Артур все утро пытается оседлать Бетани.

– А его светлость разве не проводит время со своими детьми? – спросила я. – В конце концов, сегодня воскресенье.

Ее тон был нарочито спокойным.

– Воскресенье у Амброуза – день уединения. Он избегает любого общения и проводит время у себя в комнатах, за чтением.

– Какое счастье, – заметила я, – для него.

Леди Корделия кивнула нам и вышла, а я с издевкой повернулась к Стокеру.

– Ух, коварные мужчины!

– В чем я виноват? – удивился он.

– Пока ни в чем, но ты единственный представитель своего пола, оказавшийся у меня под рукой, которого можно немного помучить. Получай тумаки за своих собратьев.

Он устроился в кресле напротив.

– А, понятно. Считаешь, что его светлость должен быть нянькой у собственных детей?

– Думаю, он должен больше участвовать в формировании их сознания, характера, а также в прививании им дисциплины. Почему этим должна заниматься бедная леди Корделия, выпасать их, как стадо упрямых овец? Леди Роуз – милое дитя и развита не по годам, но ее воспитание не должно полностью ложиться на плечи ее тетки.

– Ты застала Боклерков не в лучшем состоянии, – сказал он мне. – Леди К. всегда приходится непросто, если гувернантка подает в отставку.

– А чья это забота – нанимать гувернанток? Не сомневаюсь, что леди Корделии. Кто ведет хозяйство, управляет слугами, следит за образованием детей, занимается счетами? Леди Корделия. Кажется, его светлость без зазрения совести пользуется ее добротой.

Стокер запрокинул голову и рассмеялся.

– Если ты так думаешь, то не знаешь леди Корделию. Поверь мне, если бы она хотела, чтобы дела обстояли иначе, она бы этого добилась. Да, на ней лежит ответственность за все важные сферы жизни и здесь, в Бишопс-Фолли, и в корнуоллском имении. Как ты и сказала, она следит за воспитанием детей, хозяйством, счетами и, осмелюсь сказать, даже за самим лордом Розморраном. Но ее это вполне устраивает.

Я с возмущением фыркнула.

– Можешь этому верить, если это тебя утешит. Но я все же буду утверждать, что все это мешает ей в достижении ее истинных целей.

– Каких именно?

– Пока не знаю. Знаю только, что с ней мне не так скучно, как с другими дамами из моего окружения.

Он в задумчивости посмотрел на меня.

– Кажется, ты хочешь завести нового друга.

– Может быть. Очень приятно встретить еще одну умную и здравомыслящую женщину. Поверь мне, это не очень частое явление.

– И в этом ты винишь мой пол, – подытожил он.

– Ну а как иначе? Ведь именно мужчины угнетали женщин и не позволяли им получить хорошего образования; женщины были так погружены в домашние дела и младенцев, что у них не было сил даже голову поднять. Вы ставите нас на пьедесталы, укутываете в вату и кудахчете о том, что мы слишком хрупки и драгоценны для любой умственной работы, но при этом совершенно никого не волнует, что женщины в Йоркшире сами копают себе могилу, трудясь в угольных шахтах. А девушка на фабрике, которая буквально задыхается и умирает раньше времени от дурного воздуха? А жены, так изможденные постоянными родами, что умирают в тридцать лет? Нет, мой дорогой Стокер, твой пол держал бразды правления чересчур долго. И, осмелюсь предположить, вы не готовы сдавать свои позиции без борьбы.

Он протестующе поднял руки.

– Это не про меня. Я говорю: освободите женщин, пусть они идут куда хотят: зарабатывают деньги, пишут законы, голосуют. Не думаю, что они будут в этом хуже, чем все их лорды и повелители.

Я прищурилась:

– Ты не шутишь?

– Не шучу. Я был знаком со многими женщинами и убедился, что они такие же двуличные и порочные, как и мужчины. Если они способны равняться с нами в коварстве, то почему не могут и в лучших качествах? Не бывает мужских добродетелей, Вероника, так же как и специально женских. Мы все – просто люди, но многие плохо справляются и с этим званием.

– Да, в некоторых из нас удивительно мало добродетели, – сказала я, многозначительно посмотрев на него. – Вот, например, эта горничная, Сидони – мне кажется, она не прочь ступить с тобой на путь греха.

В ответ он промямлил что-то про то, что я сошла с ума, и я с удивлением приподняла бровь.

– Не может быть, чтобы ты совсем не понимал, как действуешь на эту девушку. Когда ты поблизости, она смотрит на тебя как загипнотизированная. Даже леди Корделия говорила об этом.

– Да, что-то такое я замечал, – ворчливо признался он.

Тогда мне пришло в голову, что экстравагантный внешний вид Стокера: серьга в ухе, растрепанные локоны, грубая речь – не выражает его собственных вкусов, а является лишь защитным окрасом, который он использует для того, чтобы как-то оградить себя от нападений ненасытных дам. Конечно, с другой стороны, все это привлекает женщин совсем иного рода, таких, кого непросто испугать дикой красотой. Для тех из нас, кто предпочитает в мужчинах некоторую грубость, его внешность – воплощение всех детских мечтаний о пиратах и непутевых негодяях. Я могла бы просветить его на тему того, почему опасно разгуливать по городу с видом разбойника с большой дороги, но не рисковала: мне становилось страшно от мысли, что он станет выглядеть как пастор.

– Тебе повезло, что леди Корделия держит эту девицу в строгих рамках. Она для тебя хороший друг. Но мне удивительно, что она сама не питает к тебе слабости.

– У нас не такие отношения, – строго сказал он. – Леди Корделия была и всегда останется для меня просто другом.

– Она очень привлекательна, – отметила я задумчиво. – И у тебя есть определенные чары. Удивительно, что у вас никогда не было даже мимолетного флирта, хотя бы… какой-то искры.

Поколебавшись, он выпрямился в кресле и огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает.

– В леди Корделии сочетается все, что восхищает меня в женщинах. Она добра, терпелива, совершенно не эгоистична. Да, я восхищаюсь всеми этими добродетелями, но неизменно остаюсь к ним холоден. Для меня лучше порочная женщина, но с горячей кровью, а не с ледяной водой в жилах в любое время дня и ночи.

На секунду его взгляд задержался на мне, глубокий, полный невысказанных чувств. Но он быстро отвернулся и стал рассматривать египетский эмалированный сосуд, просто оставленный кем-то на столе.

– Да, но почему она никогда не интересовалась тобой? Несмотря на вызывающую внешность, ты же из хорошей семьи, с титулом. Это не такая уж неравная партия для дочери графа, она могла бы иметь на тебя виды.

– Мы – друзья и навсегда только ими и останемся, – упрямо повторил он.

Он вновь замолчал, и я могла бы уже вернуться к своей книге, но не стала.

– Стокер, как думаешь, что мы там найдем завтра?

– Не знаю, – медленно ответил он. – Знаю только: что бы это ни было, какие бы ужасные тайны ни скрывались в этом банке, ты спокойно встретишь их лицом к лицу. Ты удивительно храбрый человек, Вероника. Это тебе поможет.

– Я рада, что ты будешь там со мной завтра, что бы ни случилось.

– Можешь на меня рассчитывать, – откликнулся он, и на этот раз я не увидела обычной насмешки на его лице и поняла, что он сказал серьезно.