Кэйлин закончила рассказ, который прерывала дважды, – родители, видимо, по просьбе брата, приносили в подвал чай и несколько тарелок тарталеток, – и улыбнулась.

– Вот так все и случилось… Так теперь все устроено, и я вообще-то давно свыклась с этим.

– Так что же… Все о тебе забывают?

– Практически все, да.

– Значит, стоит мне пойти домой, хорошенько выспаться, и завтра я так и не вспомню, за что меня, скорее всего, уволят?

Кэйлин озадаченно посмотрела на Итана, а потом, видимо, вспомнила про усыпанный кровавыми макаронами пол.

– Неловко, конечно, вышло, но для тебя жизнь на месте не стоит. В отличие от меня… – последнюю фразу она пробурчала себе под нос.

Повисло неловкое молчание. Чай стыл. Итан не притронулся даже к тарталеткам. Он почему-то забыл, что новая знакомая в еде не нуждается, и как всякий джентльмен ждал, когда дама первой пригубит чашку.

– Знаешь что? Раз уж я тебе все выложила – твоя очередь. Мне жуть как интересно, отчего ты весь такой… гм… серый.

Итан вздохнул, растягивая рукава своей детской водолазки, и вперился взглядом в пол.

– …

– Повтори-ка?

– Не знаю я, – проговорил Итан более отчетливо и все-таки взял маленькое, совсем безобидное на вид ядовито-зеленое угощение. – Живу один, к врачу не сходить – у меня даже электричества уже пару дней нет.

Кэйлин замерла, глядя в стену, а потом вдруг подскочила, кинулась к старому шкафу в углу и из-под вороха какого-то тряпья выудила видавший виды сотовый телефон. Он был облезлым, розового цвета, и на крышке красовались красные блестящие наклейки.

– Вот. – Она сунула телефон Итану в руки. – Завтра позвоню и свожу тебя к доктору. Знаю одного неплохого. В этом городе перебор со странностями, но поседевшего в свои неполные семнадцать человека с серой кожей я вижу впервые.

– Но…

– После ты меня снова забудешь, и тебе даже благодарить меня не придется… А потом я помогу тебе найти работу! Все же просто! – вдохновенно продолжала Кэйлин, не переставая бегать по комнате.

– Но я же…

– Не надо мне твоих «Не стоит, я сам», «Ой, как неудобно». Понял? И ешь ты уже эти проклятые…

Какая-то тень вдруг шмыгнула к Кэйлин от стены – Итан успел только заметить, как сверкнуло что-то металлическое.

Он бросился наперерез ножу практически инстинктивно, ничуть не задумываясь.

И точно никак не ожидал, что, ударившись о его предплечье, лезвие разлетится на несколько неровных частей.

Мистер Петерсон осел на разноцветный половичок, так и не успев понять, что с ним приключилось. Кэйлин сжимала в руках остатки табуретки, а Итан так и сидел, стискивая руку и хлопая глазами.

– Я в порядке, – как во сне, медленно и с расстановкой проговорил он, переводя взгляд с обломков ножа, похожих на серебристые конфетти, на остатки рукояти в ладони Петерсона. – Кто это?

– Джефри Петерсон, да и черт бы с ним… Что с тобой-то, чудо-мальчик?

– И все же чего он от тебя хотел?

– Того, чего я сделать не могу, я не боженька, чтобы мертвых воскрешать.

Кэйлин откинула в сторону обломанные деревянные ножки и присела рядом с Итаном. На его серой коже не было никаких ран. Кэйлин присвистнула.

– А ты не инопланетянин? Серые неуязвимые человечки, все такое…

Глаза Итана скрывали темные очки, но Кэйлин готова была поклясться, что они расширились от ужаса. Если Окделл и был пришельцем, то этот факт явно его не радовал.

– Да шучу я, шучу…

На счастье, именно этот момент выбрал Эван, чтобы проверить, что там в подвале за шум, – родители успели напрочь забыть о своей дочери.

– Братик, звони в полицию, у нас тут взлом и… – Кэйлин покосилась на остатки ножа, – покушение на мертвого человека, которое никак не докажешь.

В доме Нодов полиция бывала всего дважды: сначала из-за пропавшей без вести дочери, затем – из-за ее чудесного возвращения, о котором вскоре забыли даже газеты. Кстати, в публичной библиотеке Мэпллэйра, странном месте, похожем одновременно на рог изобилия и критский лабиринт, можно было отыскать последние номера́ «Кленового вестника» – и все они содержали по несколько пустых страниц. Любой любопытствующий, будь то школьник, которому задали доклад, журналист, поднимающий старые дела, или бог знает как забредший в тихий непримечательный городок секретный агент, даже не обратил бы на эти желтоватые листы внимания. Кто-то старательно сглаживал все неровности, отводил глаза от простого факта, что практически по всем параметрам мертвая Кэйлин разгуливает среди живых.

В Мэпллэйре даже полицейские напоминали роботов. Или зомби. Так что немногословный офицер, полноватая темноволосая дама с самым суровым лицом, какое только доводилось видеть обитателям дома на Золотой улице, просто задала несколько вопросов, произвела арест и увезла мистера Петерсона в сторону двадцать девятого шоссе.

Наручные часы, стекло которых покрывала паутина трещинок от удара о гвоздь, показывали около двух часов. Итан все еще неосознанно поглаживал то место, куда пришелся удар ножом, и периодически впивался в кожу ногтями, чтобы в очередной раз убедиться, что он ничего не чувствует. Не из-за этого ли тетя Сара так оберегала его? И, страшно подумать, не из-за этого ли так неожиданно, рано умерла?

– Меня бы все равно не убили. Вернее, я бы все равно потом вернулась.

Кэйлин сидела на деревянных перилах своего крыльца и мотала туда-сюда ногами. Окделл вышел подышать свежим воздухом и прийти в себя, но новой знакомой было слишком сложно унять не оставившее ее и после смерти любопытство.

– Это такое спасибо? – Итан сцепил пальцы в замок и подумал, что беспечная мисс Нод скоро шлепнется вниз, на клумбу с белеющими в ночи орхидеями.

Кэйлин, словно прочитав его мысли, перестала покачиваться и поменяла положение, сев к саду спиной.

– Пожалуй, да. Спасибо. Я просто не привыкла, что кто-то кроме брата и Элизы может обо мне заботиться. Родители не в счет, они обо мне не помнят большую часть времени.

– Наверное, имею полное право ответить «Не за что», – хмыкнул Итан, стягивая темные очки.

В кустах чирикнула какая-то беспокойная птица. Далеко за холмом завыла собака, и ее вой подхватила другая, ближе к лесу.

– Итан, мать твою, ты себя в зеркало видел?

Окделл рассмеялся. В темных очках особо не побреешься, поэтому свои белесые глаза он видел достаточно часто.

– Тебя даже линзы не спасут. И как ты все видишь, с такими-то зрачками?

– Вероятно, благодаря тем же законам, что и тебе позволяют умирать каждый день.

– И что, ты теперь расскажешь, как это с тобой приключилось? Или все-таки убедишь, что не помнишь?

Итан и вправду ничего толком не помнил. Все детство, проведенное в Сити, самом большом поселении северной части страны, представляло собою белую широкую ленту – такую же, как пустые газетные страницы и его выцветшие глаза. Образы родителей не представали в воображении даже неясными тенями. Лента переставала быть белой только с появлением тети Сары.

Тетя Сара была ярой защитницей прав животных, проводила экологические пикеты и устраивала налеты на лаборатории, в которых мучили бедных кроликов, мартышек и прочую живность. В прошлом она сама была ученым, причем довольно известным, и потому ей пришлось бежать из Сити в место более спокойное – такое, чтобы никто не смог ее найти. Окруженный болотами Мэпллэйр, с его Хищным шоссе, серым воздухом и всего одной главной улицей, оказался идеальным.

Окделл помнил дверцу машины: так четко, что мог бы ее нарисовать, вплоть до поцарапанной ручки и обивки, на которую пролили сладкую воду. Он помнил белый свет, нестерпимый, режущий глаза, и помнил красную стрелку внутри своей головы, которая все норовила указать на юг… Помнил множество кружевных нитей паутины с самыми разными узорами: на каждой сидел неповторимый восьминогий паук, и от их цвета рябило в глазах… Потом Итан помнил только тетю Сару.

Именно она сообщила ему его имя, сам он не мог вспомнить, как ни старался. Она научила его писать: со счетом и чтением обстояло лучше, это было похоже на умение ездить на велосипеде – раз научившись, уже не разучишься. Она же познакомила его с миром книг, и Итан впитывал тексты Нила Геймана, Стивена Кинга, Михаэля Энде и Корнелии Функе как губка. Комиксы стали его вторым увлечением: Нил Гейман когда-то создал сюжеты для мрачной серии графических новелл о Песочном Человеке.

В школу Итан не ходил: тетя Сара вполне успешно учила его дома. Она оставалась рядом до самого конца, до больничной палаты на окраине города, где никто не задавал вопросов. Она сгорела, как свечка, за одну ночь. Словно Вселенная выжгла ее – так же, как теперь пыталась избавиться от самого Итана. Только гораздо медленнее.

– Я действительно почти ничего не помню. – Итан сдвинул очки на лоб и уставился в небо.

Звезды отражались в его белых, кажущихся слепыми глазах, и, наверное, даже Мертвой Кэйлин сделалось жутко от этой картины.

Из тумана вырвалась машина; в свете фар серые клочки на мгновение превратились в крючковатые пальцы с острыми когтями. Дорога с явной неохотой отпускала своего пленника – а ошалелый автомобиль только того и ждал. Мотор ревел, как дикий зверь, колеса жаждали мчаться вперед, и лишь сила этого желания толкала железное чудовище.

Оно еще не осознало, что осталось без седока.

Офицер Моралес включила мигалки, когда впереди замаячили огни чужих фар, но машина промчалась мимо полицейской, словно и не услышала предупредительной сирены. Водитель почти наверняка был пьян – так петлять мог разве что наглотавшийся пива храбрец, которого вдруг потянуло на подвиги. Моралес выругалась, глянула в зеркало заднего вида – оттуда на нее испуганно таращился мистер Джефри Петерсон – и крутанула руль. Радио вдруг включилось само по себе, из динамиков полилось: «Детка, детка, о нет, только не этот поворот! Это поворот не к нашей любви – он дальше на север, правее бери!» Офицер Моралес ненавидела эту песню: на выпускном балу именно она гремела в колонках, когда одноклассник, Саммерс, назвал ее свиньей. Одно утешало: вскоре Моралес засадила Саммерса в тюрьму, когда парень слишком подналег на наркотики.

Машину с предположительно пьяным водителем офицер догнала через пару десятков миль: она стояла на обочине, дверцы были открыты, сидения выломаны и разложены вокруг, капот и багажник пустовали. Даже мотора не было. Моралес шикнула на Петерсона, взяла фонарик и пошла к разграбленному автомобилю: должны же были мародеры или хозяин оставить следы, хотя бы какие-нибудь документы в бардачке.

Через три минуты, когда офицер скрылась в наползающем на дорогу тумане, Петерсон спокойно открыл дверцу, вылез из черно-белого автомобиля и, пошатываясь, побрел назад.

Туда, где в белых клочьях он видел играющих в догонялки жену и сына.

«Утро добрым не бывает», – любила говорить тетя Сара и в какой-то своей изощренной манере была права. Она ненавидела вставать раньше десяти, в отличие от Итана, который никак не мог избавиться от привычки просыпаться с первыми лучами солнца. Неизменно, даже если солнце скрывали тучи, даже если до этого он полночи читал, даже если работал в ночную смену. Так было и сегодня.

Итан потянулся и сбегал умыться, стараясь не рассматривать серые пятна, которые разрастались с огромной скоростью. Потом он вытащил из шкафа свежую рубашку и джинсы, причесался, оделся и унесся в кухню. Готовить он любил, но толком не умел, поэтому по утрам обходился овсянкой и стаканом молока. Похоже, скоро придется потуже затянуть поясок: вряд ли новую работу удастся найти быстро. Итан замер, прокручивая в голове последнюю свою мысль. Невероятно!

Для Кэйлин утро перестало быть прежним довольно давно, но ночь – или, по крайней мере, большую часть ночи – она предпочитала проводить в своем подвальчике. Спать, как все живые люди, Кэйлин разучилась, но давать отдых мозгу, который каким-то чудом все еще работал, могла. Сном это состояние называть было никак нельзя – гораздо больше оно походило на медитацию. Протяжный звук «Ом», кстати, действительно помогал.

Мисс Нод сидела в полуразвалившемся кресле. Эван нашел его в садовом домике и притащил, решив, что оно как нельзя лучше подойдет для мертвой сестрички. Когда-то кресло, может, и выглядело внушительно, но теперь позолота облетела, обивка стерлась, и все очарование сводилось к изогнутой спинке и колоссальным размерам. Зато во времена своего блеска кресло наверняка могло служить седалищем для какого-нибудь телевизионного злого гения с котом наперевес.

…Кэйлин слушала мертвых. Это оказалось не так уж и трудно, после того как она сама умерла: жалобные шепотки, шарканье ног, обреченное дыхание – они были повсюду. Любой бы удивился, узнав, как много существ предпочло остаться на земле, а не идти дальше: то ли их слишком страшила неизвестность, то ли какая-то сила не отпускала их, но факт оставался фактом. Кэйлин слышала, как вздыхают безымянные боги, давно забытые своими верующими, как плачут жертвы насильственных смертей, как поют задавленные птицы и стрекочут прихлопнутые кузнечики. Однако видеть призраков Кэйлинна так и не научилась. Надо было все-таки расспросить об этом Элизабет – как-то поделикатнее… Кэйлин очень хотелось увидеть хотя бы неясные очертания тех, кто ходил когда-то по болотистой земле Мэпллэйра.

Звон литавр и яростные скрипки заставили Кэйлин подпрыгнуть на месте – она чуть не свалилась с кресла, но в последний момент зацепилась за подлокотник. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, откуда доносится мелодия.

Письменный стол был завален книгами, кусочками сургуча, перьями, ручками – как дверными, как и пишущими – и залит воском, лимонадом и пивом. Его уже давно использовали не по прямому назначению. Звук, все нарастающий, шел именно оттуда, из-под кипы непрочитанных и неотправленных писем. Кэйлин швыряла все, что попадалось под руку, высоко вверх – вещи летели через комнату и приземлялись на одном из половичков. Наконец она откопала среди гор хлама серебристый светящийся булыжник – свой старый телефон. Боги, как давно она никому не звонила!

– Алло! – почти взвизгнула Кэйлин, лишь с третьей попытки попав на нужную клавишу. Услышанное заставило ее плавно опуститься на диван и расплыться в довольной улыбке.

– Кэй, кажется, я тебя не забыл!