Завершились и канули в прошлое Паралимпийские игры; сентябрь усердно смывал память о долгих летних днях, над которыми реял «Юнион-Джек», пока Лондон неделями упивался вниманием всего мира. В высокие окна брассери «Чейни-уок» барабанил дождь, соперничая с Сержем Гензбуром, напевавшим из скрытых динамиков «Черный тромбон».

Приехавшие вместе Страйк и Робин едва устроились за столом, когда вошла Иззи, которая выбрала этот ресторан из-за близости к своему дому; слегка расхристанная, в тренче «Бёрберри», она немного повозилась у входа с упрямым намокшим зонтом.

После закрытия дела Страйк общался с этой клиенткой только один раз, да и то недолго: Иззи была настолько потрясена и подавлена, что почти все время молчала. На сегодняшней встрече настоял Страйк, поскольку в деле Чизуэлла оставался последний незакрытый вопрос. Когда они созванивались насчет обеда, Иззи призналась Страйку, что после ареста Рафаэля старается не выходить из дому: «Не могу ни с кем общаться. Это сущий кошмар».

– Как ты? – обеспокоенно спросила она Страйка, который выбрался из-за накрытого белой скатертью стола, чтобы отдаться ее сыроватым объятиям. – Ой, Робин, бедняжка, как я тебе сочувствую! – спохватилась Иззи, поспешно обошла стол с другой стороны, чтобы обнять Робин, и рассеянно сказала: – Да, пожалуйста, благодарю вас, – неулыбчивой официантке, принявшей у нее мокрый плащ и зонтик.

Садясь за стол, Иззи выговорила:

– Я обещала себе не плакать. – А сама схватила салфетку и крепко прижала к глазам. – Извините… в привычку вошло. Всеми силами стараюсь никого не смущать. – Прочистив горло и распрямив спину, она прошептала: – Это такой шок.

– Еще бы, – отозвалась Робин; Иззи ответила ей слезливой улыбкой.

«C’est l’automne de ma vie, – пропел Гензбур. – Plus personne ne m’étonne…»

– Стало быть, вы легко нашли этот ресторанчик? – спросила Иззи, нащупывая нейтральную тему. – Тут мило, правда?

Она приглашала их выразить восхищение прованским рестораном, который, как с первых минут подумалось Страйку, напоминал ее собственную квартиру в переводе на французский. Здесь царила та же консервативная смесь традиций и модерна: черно-белые фотографии в рамках на голых побеленных стенах, обитые алой и бирюзовой кожей стулья и скамьи, старомодные торшеры из бронзы и стекла с розовыми абажурами.

Официантка принесла им меню и предложила сразу заказать напитки.

– Подождем? – спросила Иззи, указывая на незанятое место.

– Нечего опаздывать, – сказал Страйк, которому не терпелось хлебнуть пива. – Напитки можно и сразу.

На этом спорные вопросы иссякли. Сегодняшняя встреча была назначена для объяснений. Когда официантка отошла, за столом повисло неловкое молчание.

– Да, между прочим, не знаю, слышал ты или нет, – внезапно заговорила Иззи со Страйком, всем своим видом показывая, какое это облегчение – припомнить обыкновенную, с ее точки зрения, сплетню. – Шарли положили в больницу.

– Неужели? – без особого интереса отреагировал он.

– Да, на сохранение. У нее что-то… воды отошли, кажется… в общем, ей нужно быть под медицинским наблюдением.

Без всякого выражения Страйк покивал. Робин, может, и хотела бы узнать побольше, но промолчала, стыдясь своего любопытства. Официантка принесла напитки. Иззи, будто не замечая (видимо, в силу своей взвинченности) прохладного отношения Страйка к этой теме, которая в ее глазах была невинной и интересной для всех троих, продолжила:

– Я слышала, Джейго чуть с ума не сошел, когда вашу с ней историю начали полоскать все газеты. Думаю, он рад-радешенек, что упрятал ее в надежное место и может сам контролировать…

Что-то во взгляде Страйка заставило ее прикусить язык. Она отпила вина, обвела глазами немногочисленные занятые столики, убедилась, что никто не подслушивает, и спросила:

– Надеюсь, полиция держит тебя в курсе? Тебе известно, что Кинвара во всем призналась?

– Угу, – ответил Страйк, – мы слышали.

Иззи покачала головой; на глаза опять навернулись слезы.

– Вот ужас-то. Знакомые не понимают, как со мной держаться… До сих пор не могу поверить… Это уму непостижимо. Рафф… Знаешь, я хотела съездить к нему на свидание. Возникла какая-то внутренняя потребность… но он отказался. Никого не желает видеть.

Она сделала еще глоток вина.

– У него помутнение рассудка. Он болен. Как можно было на такое пойти? Это же не что иное, как психическое расстройство.

Робин вспомнила темную баржу, где Рафаэль благоговейно расписывал ту жизнь, какую искал для себя: вилла на Капри, холостяцкая берлога в Лондоне и новый автомобиль с водительскими правами – по истечении срока давности за аварию со смертельным исходом. Ей подумалось, что он самым тщательным образом спланировал отцовскую смерть, а допущенные промахи объяснялись только спешкой. Робин снова увидела лицо Рафаэля поверх наставленного на нее ствола и снова услышала вопрос: почему она решила, будто одна женщина отличается от другой – что его шлюха-мать, что соблазненная им мачеха, что Робин, которую он собирался застрелить, чтобы утянуть за собой в преисподнюю? Неужели такое состояние действительно могло считаться болезнью и требовало изоляции в психиатрической клинике, а не в тюремной камере, о которой страшно подумать? Или же его грезы об отцеубийстве созрели в темных болотах между болезнью и неистребимой злокозненностью?

– …у него было кошмарное детство, – говорила Иззи, а потом, не получив отклика ни от Страйка, ни от Робин, решила нажать: – В самом деле, поверьте, это так. Не хочу плохо говорить об отце, но Фредди был для него всем. Папа привечал и Раффа, и эту Орку… то есть Орнеллу, его мать… про которую Торкс всегда говорил: «Дорогая проститутка, не более того». Когда Рафф приезжал из школы-интерната на каникулы, мать вечно таскала его с собой в погоне за очередным мужчиной.

– Бывает детство и похуже, – вставил Страйк.

Основываясь на немногих известных ей фактах, Робин как раз подумала, что жизнь Рафаэля под крылом матери была в чем-то схожа с ранним этапом жизни Страйка; удивляла лишь резкость, с которой тот высказал свое мнение.

– На долю многих выпадает куда более злая судьба, чем быть сыном легкомысленной матери, – продолжал он. – Однако не все становятся убийцами. Взять хотя бы Билли Найта. Своей матери он, считай, не знал. Терпел издевательства и побои жестокого алкоголика-отца, получил серьезное психическое заболевание, но за всю жизнь мухи не обидел. И ко мне в агентство он явился в приступе психоза, но лишь затем, чтобы добиться справедливости для кого-то другого.

– Да-да, – торопливо подтвердила Иззи, – да, конечно, это правда.

Но Робин чувствовала, что даже сейчас Иззи неспособна соизмерить страдания Рафаэля и Билли. Первый, в противовес второму, всегда будет вызывать у нее жалость, ибо потомок рода Чизуэлл уже по праву своего появления на свет отличен от безродного мальчишки, чьи мучения были спрятаны в усадебном лесу, где по неписаным законам селился рабочий люд.

– Ну наконец-то, – сказал Страйк.

В ресторане появился Билли Найт; в его коротко стриженных волосах блестели дождевые капли. Он по-прежнему поражал своей худобой, но лицо округлилось, а одежда, как и он сам, стала чище. Его выписали из больницы всего неделю назад, и сейчас он жил в квартире Джимми на Шарлемонт-роуд.

– Здравствуйте, – обратился он к Страйку. – Извините за опоздание. На метро долго ехал, не рассчитал.

– Ничего страшного, – в один голос ответили женщины.

– Вы – Иззи, – сказал Билли, занимая место рядом с ней. – Давненько вас не видал.

– В самом деле, – с преувеличенной сердечностью ответила Иззи, – столько лет прошло, да?

Робин протянула руку через стол:

– Привет, Билли, я – Робин.

– Здравствуйте, – сказал он, как в первый раз, и пожал протянутую руку.

– Заказать тебе вина, Билли? – предложила ему Иззи. – Или лучше пива?

– Я сейчас на лекарствах сижу, мне пить нельзя, – сообщил он.

– Ах да, в самом деле, – засуетилась Иззи. – А… мм… тогда водички, меню вот посмотри… мы еще не заказывали.

Дождавшись, чтобы официантка приняла заказ и отошла, Страйк обратился к Билли.

– Когда ты лежал в больнице, я пришел тебя навестить и дал одно обещание, – напомнил Страйк, – Сказал, что выясню судьбу ребенка, которого душили у тебя на глазах.

– Ага, – настороженно подтвердил Билли. Он проделал неблизкий путь от Ист-Хэма до Челси, да еще под дождем, с единственной надеждой: узнать разгадку тайны двадцатилетней давности. – Вы по телефону сказали, что дознались.

– Так и есть, – сказал Страйк, – но я хочу, чтобы ты услышал правду не от меня, а от сведущего человека, который при этом присутствовал и может рассказать тебе всю историю целиком.

– От вас? – Билли повернулся к Иззи. – Вы там были? На лошади катались?

– Нет-нет, – поспешно открестилась Иззи. – Я уезжала на каникулы.

Для храбрости она сделала еще глоток вина, опустила стакан и с глубоким вздохом сказала:

– Мы с Физз обе гостили у школьных подружек. Я… я только потом услышала, что произошло… много позже… а произошло вот что. Во время студенческих каникул Фредди приехал из университета и привез с собой целую компанию молодых людей. Папа оставил их в доме, а сам поехал в Лондон – на какой-то ужин по случаю встречи однополчан. Фредди порой… если честно, от него можно было ожидать любой гадости. Он принес из подвала несколько бутылок дорогого вина, все напились, а потом одна из девушек сказала, что хочет проверить, насколько правдива та легенда – тебе она известна – про Белую лошадь… – Иззи повернулась к Билли, рожденному в Уффингтоне. – Если три раза покрутишься у нее в глазнице и загадаешь желание, то…

– Ага, – кивнул Билли, вытаращив огромные круглые глаза.

– Так вот, выехали они из дому в темноте, но Фредди был бы не Фредди… пакостник… если бы они не дали крюк через лес, чтобы оказаться у вас в хижине. А все потому, что Фредди надумал купить… э… конопли – я не ошибаюсь? – которую выращивал твой брат.

– Ага, – повторил Билли.

– Фредди хотел прямо там вместе с приятелями подкурить, пока девушки будут загадывать желания. Конечно, им не следовало садиться в машину. Все были сильно пьяны. В общем, когда они к вам нагрянули, твоего отца дома не оказалось…

– Он в сарае был, – вырвалось вдруг у Билли. – Доделывал… эти… ну, вы сами знаете.

Ее рассказ пробудил в нем воспоминания, которые сейчас всплыли на поверхность. Страйк заметил, что Билли левой рукой крепко стиснул правую, чтобы сдержать тик, который, видимо, имел для него особую важность: отгонял злые силы. В ресторанные окна по-прежнему барабанил дождь, а Серж Гензбур пел: «Oh, je voudrais tant que tu te souviennes».

– Так вот, – продолжила Иззи, набрав побольше воздуха, – как я слышала от одной из девушек… не буду уточнять от которой, – добавила она с легким вызовом, глядя на Страйка и Робин, – это дело прошлое, и те события нанесли ей тяжелую душевную травму… короче говоря, Фредди с дружками ввалился в хижину и разбудил тебя, Билли. Их была целая толпа, и Джимми напоследок свернул для них косяк… В общем, – она проглотила застрявший в горле ком, – ты попросил кушать, и Джимми… а может… – она содрогнулась, – может, Фредди, точно не знаю – придумал такую забаву: взять щепоть травы, которую они курили, и подсыпать тебе в йогурт.

Робин живо представила себе компанию сокурсников Фредди: одни разгорячились от такого экзотического приключения – забрести в хижину какого-то батрака, потрепаться с местным парнем, который приторговывает травкой, а другие, вроде той девушки, что поведала Иззи эту историю, наоборот, пришли в смятение, но по молодости, боясь насмешек сверстников, заступаться за ребенка не стали. Пятилетнему Билли те чужаки мерещились совсем взрослыми, хотя на поверку всем им было от девятнадцати до двадцати одного.

– Ага, – тихо сказал Билли. – Так я и знал: что-то мне подмешали.

– Потом Джимми решил присоединиться к тем, кто собирался на холм Белой лошади. Я слышала, ему приглянулась одна из девушек, – чопорно сказала Иззи. – Но тебе после этого йогурта стало дурно. В таком состоянии тебя нельзя было оставлять без присмотра, и он потащил тебя с собой. Вы всей гурьбой втиснулись в два «лендровера» и поехали в сторону Драконьего холма.

– Нет… все не так, – запротестовал Билли. У него на лице появилось прежнее загнанное выражение. – Девочка-то маленькая куда пропала? Она ведь уже там была. С нами ехала. Помню, остановились мы у склона, и они ее из машины вынесли. А она все плакала, к маме просилась.

– Это… – Иззи запнулась. – Это была не девочка. Просто у Фредди… было своеобразное чувство юмора…

– Да нет же, девочка. Они ее девчачьим именем звали, – настаивал Билли. – Уж я-то помню.

– Правильно, – с горечью сказала Иззи. – Рафаэла.

– Во-во! – в полный голос воскликнул Билли. На них стали оборачиваться. – Во-во! – широко раскрыв глаза, повторил он шепотом. – Рафаэла – так ее и называли…

– Это была не девочка, Билли… это был мой… мой младший…

Иззи снова прижала к глазам салфетку.

– Простите… это был мой младший братишка, Рафаэль. Наш отец перед отъездом попросил Фредди и остальных приглядеть за ребенком. В детстве Рафф был очарователен как кукла. От шума пьяной компании он проснулся, и, насколько я знаю, девушки стали говорить, что оставлять его в пустом доме нельзя. Фредди уперся. Он считал, что с Раффом ничего не случится, если тот побудет один, но девушки предложили, что возьмут малыша на себя. Однако в хижине Фредди совсем развезло, да еще он накурился, а Рафф не умолкая плакал, и Фредди просто озверел. Сказал, что этот сопляк только ломает им кайф, и…

– …задушил его… – в смятении подхватил Билли. – Точно говорю, убил…

– Нет-нет, не убил! – Иззи с трудом выдавливала слова. – Тебе ли этого не знать, Билли? Ты же наверняка помнишь Рафаэля, его привозили к нам каждое лето, он жив!

– Фредди обхватил пальцами детскую шею, – продолжил за нее Страйк, – и сжимал; Рафаэль потерял сознание. Обмочился. Упал. Но не умер.

Левая рука Билли с новой силой сжала правую.

– Я же своими глазами видел.

– Конечно видел, – подтвердил Страйк, – и, несмотря ни на что, оказался чертовски ценным свидетелем.

Официантка подала заказанные блюда: бифштекс из толстого края с жареным картофелем для Страйка, салат с киноа для женщин, а для Билли – суп: похоже, то единственное, что он сумел разобрать в меню. Иззи продолжила свой рассказ:

– После каникул я вернулась домой и услышала от Раффа, такого маленького, такого беззащитного, что с ним творили. Я бросилась к отцу, но он и слышать ничего не захотел. Отмахнулся от меня – и все. Сказал, что Рафаэль – нытик и вечно… вечно жалуется… И теперь, оглядываясь назад, – на грани слез Иззи обращалась к Страйку и Робин, – я размышляю над теми событиями… сколько же ненависти выпало на долю Раффа – взять хотя бы один этот случай.

– Угу, адвокаты Рафаэля наверняка попытаются использовать этот аргумент, – бодро сказал Страйк, атакуя бифштекс, – но факт остается фактом, Иззи: он не жаждал смерти отца, пока не узнал, что в доме, на верхнем этаже, висит Стаббс.

– Предположительно Стаббс, – поправила его Иззи, достав из-под манжеты носовой платок, чтобы высморкаться. – Генри Драммонд, например, считает, что это копия. А эксперт из «Кристис» настроен оптимистично. Но в Штатах есть признанный специалист по Стаббсу, который на днях прибудет сюда, чтобы вынести свое заключение, так вот: он полагает, что изображение не соответствует запискам Стаббса об утраченном полотне… а для меня, если честно… – она покачала головой, – разницы нет. К чему привела эта картина, что с нами сотворила… да пропади она пропадом. В жизни есть кое-что, – Иззи даже охрипла, – поважнее денег.

Страйк жестом извинился, что сидит с набитым ртом, и под этим предлогом уклонился от комментариев, но про себя невольно отметил, что присоединившийся к ним изможденный парень ютится у брата, в двухкомнатной ист-хэмской живопырке, хотя ему, строго говоря, причитается выручка от продажи последнего комплекта виселиц. После продажи Стаббса не худо было бы благородному семейству задуматься о выполнении давних обязательств.

Билли хлебал суп, будто в трансе, и скользил глазами по сторонам. С точки зрения Робин, это свидетельствовало о его глубокой, но мирной задумчивости.

– Чего-то я напутал, а? – наконец подал голос Билли. Но теперь парень говорил с уверенностью мужчины, твердо стоящего на земле. – Увидел, как похоронили жеребенка, и подумал, будто это малой. Ошибся, выходит.

– Знаешь, – сказал Страйк, – дело, по-моему, обстоит несколько сложнее. Тот, кто душил то ли мальчика, то ли девочку, был тебе знаком: этот же человек вместе с твоим отцом закапывал жеребенка в роще у вашей хижины. Полагаю, Фредди, который был намного старше тебя, нечасто наведывался в отцовскую усадьбу, и потому ты не вполне четко представлял, кто он такой… а то, что был еще жеребенок и его сгубил какой-то недуг, ты и сейчас припоминаешь с большим трудом. В твоем сознании два жестоких деяния, совершенных одной и той же личностью, слились воедино.

– А что с ним случилось? – слегка насторожился Билли. – С жеребенком-то?

– Неужели ты забыл Спотти? – удивилась Иззи.

Билли в изумлении опустил ложку и ладонью обозначил высоту примерно метр от пола.

– Вот такая махонькая?.. Ага… еще на крокетном газоне потраву учинила?

– Это была уже немолодая, но миниатюрная лошадка в яблоках, – объяснила Иззи Страйку и Робин. – Последняя, которая осталась от Тинки. У Тинки был жуткий, китчевый вкус, даже в отношении лошадей…

(…никто не обратил внимания, а знаешь почему? Да потому, что это скопище заносчивых снобов…)

– Но Спотти, такая трогательная, никого не оставляла равнодушным, – признала Иззи. – Увидит тебя в саду – и ходит по пятам, как собачонка. Не понимаю, сделал ли это Фредди нарочно или нет, но… – безнадежно продолжала она, – я уже не берусь судить. Не знаю, о чем он думал… у него в принципе был жуткий характер. Однажды что-то его разозлило. Папы не оказалось дома, так Фредди выхватил из оружейного шкафа его винтовку, поднялся на крышу и давай стрелять птиц, а потом… он сам мне сказал, что не собирался убивать Спотти, но, как видно, выбрал себе какую-то мишень рядом с ней и промахнулся, да?

«В эту лошадку он и целился, – подумал Страйк. – С такого расстояния невозможно по чистой случайности уложить животное двумя меткими выстрелами в голову».

– И тут его охватила паника, – продолжала Иззи. – Он побежал за Джеком О’… то есть за твоим отцом, – повернулась она к Билли, – чтобы тот помог ему закопать трупик. А когда домой пришел отец, Фредди изобразил дело так, будто Спотти вдруг упала замертво и он вызвал ветеринарный транспорт, чтобы ее увезли. Естественно, это было шито белыми нитками. Когда папа дознался до истины, он пришел в ярость. Ему всегда претило жестокое обращение с животными. Я долго не могла оправиться от этой истории, – печально закончила Иззи. – Спотти была моей любимицей.

– Иззи, а не ты, случаем, установила крест на ее могиле? – спросила Робин, застыв с вилкой в руке.

– А ты-то откуда знаешь? – поразилась Иззи и вновь полезла за носовым платком: у нее опять хлынули слезы.

И не иссякали.

Страйк и Робин, вместе выйдя из брассери, направились по набережной Челси в сторону моста Альберт-бридж. Шиферно-серая Темза несла вперед свои воды, тревожимые усиливающимся дождем, который тут же намочил несколько прядей, выбившихся из-под капюшона Робин, и грозил погасить сигарету Страйка.

– Вот тебе и высшее общество, – выговорил Страйк. – Душить ребенка – это пожалуйста, а лошадку обижать – ни-ни.

– Это не вполне справедливо, – упрекнула его Робин. – Иззи же говорит, что с Рафаэлем возмутительно обращались.

– Он еще не подозревает, как с ним будут обращаться в «Дартмуре», – равнодушно бросил Страйк. – Мое сочувствие не безгранично.

– Да-да, – сказала Робин, – ты этого не скрывал.

Их подошвы хлюпали по лужам.

– Как успехи в саморегуляции? – Страйк дозировал вопросы на эту тему: не более одного в неделю. – Упражнения делаешь?

– Из кожи вон лезу, – ответила Робин.

– Не дерзи, я же серьезно…

– Я тоже, – без особого выражения сказала Робин. – Соблюдаю все рекомендации. За истекшие недели – ни одной панической атаки. А как твоя нога?

– Лучше. Растяжки делаю. За весом слежу.

– Оно и видно: сегодня умял полведра картошки и чуть ли не целого быка.

– Последняя возможность отправить счет Чизуэллам, – сказал он. – Да, позволил себе лишку, ну и что? Какие планы на вечер?

– Нужно забрать у Энди папку, а затем буду звонить этому субъекту из Финсбери-Парка – узнаю, когда он соизволит с нами встретиться. Да, кстати, Ник с Илсой просили узнать, не зайдешь ли ты сегодня на ужин, – они доставку карри заказали.

Под напором Ника, Илсы и самого Страйка она вынуждена была признать, что какой-то чулан в доме, где все чужие, – это не самое лучшее место для молодой женщины, которую держали заложницей под дулом пистолета. А через три дня ее ожидало переселение в Эрлз-Корт, где для нее готовилась отдельная комната в квартире друга Илсы, актера-гея, от которого съехал партнер. Требования предъявлялись такие: чистоплотность, вменяемость и терпимость к поздним возвращениям.

– Отчего же не зайти? – сказал Страйк. – Только вначале надо в контору заехать. Барклай считает, что на сей раз взял Ловкача за жабры. Опять малолетка – вместе с ним зашла в гостиницу, вместе с ним вышла.

– Это хорошо, – сказала Робин. – То есть, конечно, ничего хорошего…

– На самом деле очень даже хорошо, – твердо заявил Страйк под шум дождя. – Еще один довольный клиент. Банковский счет, что удивительно, неуклонно пополняется. Может, удастся тебе небольшую прибавку дать. Короче, приду. Увидимся у Ника с Илсой, до вечера тогда.

Они помахали друг другу на прощанье и пошли каждый своим путем, пряча легкую улыбку и радуясь скорой встрече за карри с пивом у Ника и Илсы. Но Робин вскоре переключилась на вопросы, которые следовало задать человеку из Финсбери-Парка.

Наклонив голову, чтобы дождь не хлестал в лицо, она даже не посмотрела в сторону величественного здания, которое выходило залитыми дождем окнами на полноводную реку и обычно приковывало взгляды входной дверью с выгравированной парой лебедей.