Ресторан «Нам-Лонг ле Шейкер» производил впечатление декадентского заведения колониальной эры. Приглушенное освещение, деревья в кадках, разнообразные картины и гравюры с изображениями красавиц – внутреннее убранство являло собой смесь вьетнамского и европейского стилей. Войдя в пять минут восьмого, Робин сразу заметила Рафаэля, одетого в темный костюм и белоснежную рубашку без галстука; облокотившись на барную стойку, он уже потягивал коктейль и болтал с длинноволосой красоткой-буфетчицей, стоявшей на фоне сверкающей стены из бутылок.

– Привет, – сказала Робин.

– Здравствуй, – отозвался он с некоторым холодком, а потом заметил: – У тебя глаза другие. Разве в Чизл-Хаусе они были такого цвета?

– Голубые? – Робин снимала пальто, которое в этот теплый вечер надела из-за озноба. – Да.

– Наверно, я не разглядел, потому что там половины лампочек не хватает. Что будешь пить?

Робин помедлила. Во время опроса свидетеля пить не полагалось, но ей вдруг захотелось сделать пару глотков спиртного. Пока она раздумывала, Рафаэль с легкой досадой поинтересовался:

– Мы сегодня опять весь день под прикрытием?

– Почему такой вопрос?

– Ты без обручального кольца.

– У тебя и в офисе было такое острое зрение? – спросила Робин, и он усмехнулся, отчего она против воли вспомнила, чем он ей понравился.

– Я же отметил, что очки у тебя были только для маскировки, не забыла? Тогда мне подумалось, что ты хочешь выглядеть серьезной, поскольку такой милашке в политике делать нечего. А у меня тут, – он указал на свои глаза, – все в порядке, зато вот тут, – он постукал себя по лбу, – остроты не хватает.

– Я закажу бокал красного вина, – с улыбкой сказала Робин. – И естественно, платить буду сама.

– Если это за счет мистера Страйка, – тут же нашелся Рафаэль, – предлагаю плотно поужинать. Я голоден как волк, а в карманах пусто.

– Правда?

После того как она целый день с оглядкой на свою зарплату рассматривала доступные комнаты, у нее не было охоты снова выслушивать чизуэлловское определение бедности.

– Чистая правда, хотя тебе, по-моему, не верится, – с ехидцей усмехнулся Рафаэль, и Робин заподозрила, что он читает ее мысли. – Нет, кроме шуток, мы ужинать собираемся или как?

– Я не против, – ответила Робин, у которой с утра маковой росинки во рту не было. – Давай поужинаем.

Рафаэль взял со стойки свою бутылку пива и повел Робин в ресторанный зал, где они заняли столик на двоих у стены. В столь ранний час они оказались единственными посетителями.

– В восьмидесятые годы моя мать частенько сюда захаживала, – сообщил Рафаэль. – В ту пору это заведение пользовалось особой репутацией: владелец любил указывать на дверь богатым и знаменитым, если те приходили в неподобающем виде, причем они сами в таких случаях ловили кайф.

– Правда? – опять спросила Робин, которая мысленно унеслась за многие мили отсюда.

Ей вдруг пришло в голову, что она никогда больше не будет вот так ужинать вдвоем с Мэтью. Ей вспомнился их самый последний совместный ужин, в «Le Manoir aux Quat’Saisons». О чем думал ее муж, в молчании пережевывая еду? Конечно, бесился, что она по-прежнему сотрудничает со Страйком, но с большой вероятностью одновременно взвешивал в уме сравнительные достоинства ее и Сары Шедлок, которая получала вполне достойную зарплату в аукционном доме «Кристис», владела неиссякаемым запасом историй о чужом богатстве и, несомненно, была абсолютно раскованной в постели – до такой степени, что забывала подаренные женихом бриллиантовые серьги на подушке Робин.

– Слушай, если ужин со мной будет нагонять на тебя такую тоску, я готов перейти обратно в бар, – сказал Рафаэль.

– Что? – встрепенулась Робин, сбившись с мысли. – Ой, нет, ты тут ни при чем.

Официант принес Робин вино. Она тут же сделала изрядный глоток и сказала:

– Извини. Просто задумалась о муже. Вчера вечером я его бросила.

Когда Рафаэль застыл с пивной бутылкой у рта, Робин поняла, что перешла невидимую границу. За все время работы в агентстве она никогда не вытаскивала на свет факты своей личной жизни, чтобы завоевать доверие собеседника, никогда не смешивала частную и профессиональную сферы, чтобы расположить к себе другого человека. Превращая измену Мэтью в орудие для манипулирования Рафаэлем, она сознательно совершала поступок, способный вызвать у мужа гадливость и отторжение. Их брак, по его мнению, должен был оставаться святыней, не имеющей ничего общего с убогой, гниловатой работой жены.

– Ты серьезно? – спросил Рафаэль.

– Вполне, – ответила Робин, – но я не жду, что ты мне поверишь, особенно после всей белиберды, которую наговорила тебе в роли Венеции. Ладно, – она достала из сумочки записную книжку, – ты сказал, что не будешь возражать, если я задам тебе пару вопросов. Это остается в силе?

– Ну… как бы… – Он явно не мог решить, смеяться ему или досадовать. – Это все взаправду? Вчера вечером рухнул твой брак?

– Да, – ответила Робин. – А почему тебя это так поражает?

– Сам не знаю, – сказал Рафаэль. – У тебя вид… девочки-скаута. – Он обшаривал глазами ее лицо. – Отчасти в этом кроется твоя прелесть.

– Я могу приступить к вопросам? – сохраняя невозмутимость, осведомилась Робин.

Отхлебнув пива, Рафаэль заметил:

– Вся в работе. Мужчина невольно задумывается, чем бы тебя отвлечь.

– Нет, кроме шуток…

– Хорошо, хорошо, вопросы… только вначале сделаем заказ. На дим-сум согласна?

– Согласна на любое вкусное блюдо. – Робин открыла записную книжку.

Когда дело дошло до заказа, Рафаэль оживился.

– Допивай, – скомандовал он.

– Мне вообще пить не стоит, – ответила Робин, и в самом деле: после первого глотка она даже не пригубила спиртное. – Ну так я хотела поговорить про Эбери-стрит.

– Валяй, – сказал Рафаэль.

– Ты слышал, что сказала Кинвара насчет ключей. Хочу спросить…

– …был ли у меня собственный ключ? – добродушно подхватил Рафаэль. – А ты угадай: сколько раз я заходил в тот дом?

Робин выжидала.

– Один раз, – сообщил Рафаэль. – В детстве вообще там не бывал. Когда я откинулся… ну, ты понимаешь… освободился, папа, который ни разу за все время меня не навестил, позвал меня в Чизл-Хаус, и я отправился на родственную встречу. Причесался, приоделся, притащился к черту на рога, а папаша даже не появился. Видишь ли, его задержало позднее голосование в палате общин или какое-то такое дерьмо. Вообрази, как счастлива была Кинвара, когда я свалился ей как снег на голову, да еще с ночевкой в этом мрачном особняке, который с детства видел в страшных снах. Добро пожаловать домой, Рафф. С рассветом я сел на первый поезд до Лондона. Проходит неделя, от папаши ни слуху ни духу, а потом вдруг приходит новый вызов – теперь на Эбери-стрит. Ну, думаю, не дождешься, ноги моей там не будет. Вот зачем я туда поперся?

– Не знаю, – сказала Робин. – И зачем же?

Он посмотрел на нее в упор:

– Бывает так, что ты испытываешь к человеку ненависть и вместе с тем хочешь получить от него хоть на грош тепла – и сам себя за это ненавидишь.

– Да, – спокойно подтвердила Робин, – конечно, такое бывает.

– Так вот: почапал я на Эбери-стрит, понадеявшись пусть не на разговор по душам – ты же знала моего отца, – так хотя бы, пойми, на какие-нибудь человеческие эмоции. Он открывает мне дверь, говорит: «Наконец-то» – и вталкивает меня в гостиную, где уже восседает Генри Драммонд, из чего я заключаю, что меня ждет собеседование для приема на работу. Драммонд сказал, что готов меня взять к себе в галерею, папаша рявкнул, чтобы я не вздумал рыпаться, и вытолкал меня на улицу. Это был первый и последний раз, когда я оказался в стенах того дома, – продолжал Рафаэль, – так что никаких приятных ассоциаций у меня не осталось.

Он помолчал, обдумывая сказанное, а потом коротко усмехнулся:

– И конечно же, мой отец именно там наложил на себя руки. Совсем вылетело из головы.

– Ключ отсутствовал, – вслух сказала Робин, делая пометку.

– Да, среди множества подарков, не полученных мною в тот день, числились ключ и приглашение заходить в любое время дня и ночи.

– Мне нужно спросить кое о чем еще; не подумай, что я ухожу в сторону, – осторожно предупредила Робин.

– О, это уже интересно. – Рафаэль подался вперед.

– Ты когда-нибудь подозревал, что у твоего отца может быть связь на стороне?

– Что? – Его изумление выглядело почти комичным. – Нет… но… как ты сказала?

– В течение последнего года или около того? – уточнила Робин. – Притом что он состоял в браке с Кинварой.

Рафаэль не верил своим ушам.

– О’кей, – сказала Робин, – если ты не…

– Да с чего ты взяла, что он мог закрутить роман?

– Кинвара всегда была очень властной, всегда проверяла, где находится твой отец, так ведь?

– Ага, – ухмыльнулся Рафаэль, – но ты-то знаешь, в чем была причина. В тебе.

– Я слышала, что у нее и до моего появления бывали истерики. Она кому-то призналась, что твой отец ей изменил. Судя по всему, это стало для нее ударом. Примерно в то же время усыпили ее любимую лошадь, и Кинвара…

– …огрела папашу молотком? – Рафаэль нахмурился. – Ох… я-то думал, это из-за того, что кобылу приговорили без ведома Кинвары. Ну, по молодости папаша был охоч до женского пола. Слушай… а не потому ли он не появился в Чизл-Хаусе: я его ждал, а он заночевал в Лондоне. Кинвара определенно рассчитывала, что он вернется, и взбеленилась, когда он в последнюю минуту передумал.

– Да, возможно, – сказала Робин, делая очередную запись. – Не припомнишь ли, какого это было числа?

– Э… кстати, да, припомню. Обычно дата выхода на свободу не забывается. Меня выпустили в среду, шестнадцатого февраля прошлого года, а на ближайшую субботу я был вызван в Чизл-Хаус, значит… это было девятнадцатого.

Робин записала.

– Ты никогда не видел и не слышал признаков того, что у отца появилась другая женщина?

– Брось, пожалуйста, – сказал Рафаэль, – ты же сама ошивалась в палате общин. Неужели он стал бы мне рассказывать, что крутит шашни?

– Но он же рассказывал тебе, что по ночам видел в усадьбе призрак Джека о’Кента.

– Ну, не сравнивай. Он тогда был пьян и… подавлен. Ходил как очумелый. Трендел насчет Божьей кары… Не знаю… Возможно, конечно, он говорил о какой-то интрижке. Не иначе как совесть замучила – трех жен пустил по боку.

– Мне казалось, он не был женат на твоей матери?

Рафаэль прищурился:

– Извини. На минуту забыл, что я незаконнорожденный.

– Ой, оставь, пожалуйста, – сказала Робин, – ты прекрасно знаешь, что я не имела в виду…

– Ладно, виноват, – пробормотал он. – Обидчив стал. Такое случается, когда тебя вычеркивают из родительского завещания.

Робин помнила, какой вердикт вынес Страйк насчет наследства: дело не в деньгах, но и в деньгах тоже. И, будто бы невольно вторя ее мыслям, Рафаэль сказал:

– Вопрос упирается не в деньги, хотя, видит Бог, они бы мне пригодились. Я сижу без работы и вряд ли получу рекомендательное письмо от Генри Драммонда, ты согласна? Моя мать, похоже, окончательно решила осесть в Италии, сейчас занимается продажей лондонской квартиры, то есть я, как видно, останусь бомжом. Все к тому идет, – с горечью заключил он. – Быть мне конюхом у Кинвары. К ней никто другой не пойдет, меня никто другой не возьмет… Но вопрос упирается не только в деньги. Когда ты вычеркнут из завещания… ты вычеркнут – и этим все сказано. Последняя воля покойного – и вся родня как в рот воды набрала, а теперь еще этот гаденыш Торквил советует мне валить вслед за матушкой в Сиену, чтобы «начать с чистого листа». Козлина! – угрожающе припечатал Рафаэль.

– Твоя мать живет в Сиене?

– Ну да. Сошлась с каким-то итальянским графом – ты уж поверь, он меньше всего жаждет, чтобы к ним вселился ее сын, которому под тридцатник. Предложение он тоже делать не спешит, а маменька уже дергается насчет своего возраста, вот и решила поскорее квартиру сбыть, чтобы хоть как-то старость себе обеспечить. В ее годы уже не прокатит тот номер, какой она с моим папашей провернула.

– Ты о чем?..

– Она приложила все силы, чтобы от него забеременеть. И не делай такое лицо. Мать не считает нужным оберегать меня от житейских реалий. Я должен быть стать ее козырем, но карта оказалась бита. Матери грезилось, что он возьмет ее в жены, узнав о беременности, но даже ты не преминула напомнить…

– Я же извинилась, – сказала Робин. – И еще раз прошу прощения. Это моя черствость и… глупость.

Она подумала, что Рафаэль сейчас пошлет ее к черту, но вместо этого он спокойно продолжал:

– Понимаешь, в тебе есть доброта. Ты ведь не на сто процентов притворялась, так? Когда шустрила в офисе?

– Не знаю, – замялась Робин. – Наверное, так.

Почувствовав, как он под столом изменил положение ног, она еле заметно отодвинулась назад.

– Как выглядит твой муж? – спросил Рафаэль.

– Я… затрудняюсь описать.

– Работает в «Кристис»?

– Нет, – ответила Робин. – Он бухгалтер-ревизор.

– Господи!.. – ужаснулся Рафаэль. – И это в твоем вкусе?

– Ну, он же не был бухгалтером, когда мы познакомились. Можно теперь вернуться к твоему отцу – к утреннему телефонному звонку в день его смерти?

– Как скажешь, – ответил Рафаэль, – но мне было бы куда приятней поговорить о тебе.

– Расскажи, что произошло в то утро, а потом задавай мне любые вопросы, – сказала Робин.

По лицу Рафаэля пробежала улыбка. Сделав глоток пива, он заговорил:

– Звонит мне папаша. Говорит, что Кинвара замышляет какое-то безрассудство, а потому я должен срочно приехать в Вулстон, чтобы ее остановить. Ну, я, конечно, спросил, почему эта миссия возлагается на меня.

– В Чизуэлл-Хаусе ты нам этого не сказал, – заметила Робин, отрываясь от своих записей.

– Естественно – там было слишком много лишних ушей. Папа сказал, что к Иззи обращаться не хочет. По телефону отозвался о ней довольно резко… неблагодарный тип, вот кто он такой, – добавил Рафаэль. – Иззи на него горбатилась, а как он с ней обходился – ты сама видела.

– «Довольно резко» – это как?

– Сказал, что она орет на Кинвару, портит ей кровь, всем делает только хуже, – вот как-то так. На себя бы посмотрел, черт возьми, но ты спросила – я ответил. Однако истина заключается в том, – продолжал Рафаэль, – что во мне ему виделся лакей, ну ладно, дворецкий, а в Иззи – родная кровиночка. Мне, как он считал, не грех было замарать руки: ну подумаешь, наехать на его жену, чтобы помешать…

– Помешать чему?

– О! – воскликнул Рафаэль. – Наш ужин.

Поставив перед ними дим-сум, официантка отошла.

– От какого поступка ты должен был удержать Кинвару? – повторила свой вопрос Робин. – От разрыва с твоим отцом? От самоповреждений?

– Вкуснотища, обожаю, – сказал Рафаэль, изучая клецку с креветками.

– Кинвара оставила записку, где сообщала о своем уходе. Отец направил тебя в поместье, чтобы ты удержал ее от этого шага? – не отступалась Робин. – Он опасался, что Иззи, напротив, подтолкнет ее к отъезду?

– Неужели ты всерьез считаешь, что я мог убедить Кинвару остаться? Да она бы пулей оттуда вылетела, чтобы только в глаза меня больше не видеть.

– Тогда почему отец направил к ней именно тебя?

– Говорю же, она, по его словам, замышляла какое-то безрассудство.

– Рафф, – сказала Робин, – ты, конечно, можешь и дальше прикидываться слабоумным…

Он сбился.

– Боже, когда ты так говоришь, от тебя так и веет Йоркширом. Дай послушать еще разок.

– Полиция считает твои показания о событиях того утра сомнительными, – отчеканила Робин. – И мы тоже.

Казалось, это его отрезвило.

– Откуда тебе знать, что считает полиция?

– У нас есть свои источники в органах правопорядка, – ответила Робин. – Ты, Рафф, пытаешься всем внушить, будто твой отец хотел помешать Кинваре сотворить над собой что-то ужасное, но до сих пор никто на это не купился. В доме находилась девушка-конюшая. Тиган. Ей было вполне по силам удержать Кинвару от такого поступка.

Рафаэль молча жевал и явно раздумывал.

– Ладно, – вздохнул он. – Ладно, слушай. Тебе известно, что папаша либо распродал все, что можно, либо записал на Перегрина?

– На кого?

– Ну хорошо, на Прингла, – досадливо бросил Рафаэль. – Терпеть не могу эти дурацкие собачьи клички.

– Однако наиболее ценные вещи он не распродал, – указала Робин.

– Ты о чем?

– Та картина с кобылой и жеребенком стоит от пяти до восьми…

У Робин в сумочке зазвонил мобильный. По рингтону она поняла, что это Мэтью.

– Отвечать не собираешься?

– Нет, – отрезала Робин.

Дождавшись окончания звонка, она вынула телефон из сумки.

– Мэтт. – Рафаэль прочел перевернутое имя. – Не иначе как наш бухгалтер, точно?

– Да, – ответила Робин и выключила звук, но телефон тут же завибрировал у нее в руке. Мэтью не унимался.

– Да заблокируй ты его, – предложил Рафаэль.

– А что, – отозвалась она, – хорошая мысль.

Сейчас важнее всего было не оттолкнуть Рафаэля. Тот с видимым удовольствием наблюдал, как она блокирует номер. Опустив телефон в сумочку, Робин продолжила:

– Давай вернемся к картинам.

– Тебе известно, как отец сбывал все ценные полотна через Драммонда?

– По мнению некоторых, картина стоимостью в пять тысяч фунтов все же представляет определенную ценность, – не удержалась Робин.

– Отлично, мисс Левая Туфля, – взъелся почему-то Рафаэль. – Давай объясняй, что такие люди, как я, не знают цену деньгам…

– Прости, – спохватилась Робин, проклиная себя за несдержанность. – Послушай, мне… короче, сегодня я с самого утра ходила присматривать для себя съемную комнату. Будь у меня пять тыщ, моя жизнь повернулась бы совсем иначе.

– А, – хмуро протянул Рафаэль, – я-то… ладно, замнем. Раз уж на то пошло, я в данный момент тоже охотно положил бы в карман пять кусков, но речь идет о другом – о серьезных ценностях, за которые дают десятки и сотни тысяч, о ценностях, которые мой отец хотел сохранить в семье. Он оформил дарственную на малолетнего Прингла, чтобы избавить родню от налога на наследство. В число этих ценностей входили китайский лаковый шкафчик, резная шкатулка из слоновой кости, еще кое-что, но было среди них и колье.

– А поточнее?

– Массивное, безвкусное, но зато бриллиантовое, – сказал Рафаэль и свободной от клецок рукой изобразил толстый хомут. – Солидные камни. Этим украшением владели пять поколений или около того, и, согласно неписаной договоренности, оно передавалось старшей дочери по достижении ею двадцати одного года, но отец моего отца, который, как тебе, думаю, известно, был заправским бонвиваном…

– Это он женился на сиделке Тинки?

– Третьим или четвертым браком, – покивал Рафаэль, – я вечно путаю. В общем, у него рождались только сыновья, и эту штуковину все жены носили по очереди, а потом дед отписал ее моему отцу, который завел новое правило. Его жены тоже носили колье, даже моя мать ненадолго удостоилась такой чести, но вот передать его старшей дочери в день ее полного совершеннолетия отец забыл, на Прингла не переписал и в завещании не упомянул.

– Иначе говоря… Погоди, ты хочешь сказать, что…

– Папаша высвистал меня чуть свет и потребовал забрать эту чертову штуку. Дельце несложное, пара пустяков, – саркастически добавил он. – Нагрянуть к мачехе, которая меня на дух не переносит, вызнать, где хранится драгоценное ожерелье, и умыкнуть у нее из-под носа.

– Значит, по-твоему, отец поверил, что жена от него уходит, и забеспокоился, как бы она не прихватила с собой колье?

– Похоже, что так, – сказал Рафаэль.

– А какой у него был голос?

– Я уже сказал. Сумеречный. Мне показалось – с похмелья. А когда я узнал, что отец наложил на себя руки… ну…

– Ну?

– Если честно, – продолжил Рафаэль, – у меня не укладывалось в голове, что напоследок родной отец захотел сказать мне только одно: «Поспеши, не то бриллианты уплывут от твоей сестры». Памятное напутствие, да?

Не находя слов, Робин в очередной раз пригубила вино, а потом негромко спросила:

– Иззи и Физзи понимают, что колье теперь находится в собственности Кинвары?

Губы Рафаэля искривились в недоброй усмешке.

– Они понимают, что юридически это так, но смешно другое: по их мнению, Кинвара принесет им колье на блюдечке. После того как они ее честили, после того как годами обзывали ее хищницей, при каждом удобном случае перемывали ей кости… до них так и не дошло, что она не отдаст это колье даже Физзи для Флопси… тьфу, для Флоренс… потому что… – Он изобразил пронзительный аристократический выговор: – «Дорогая, даже ТНД до такого не опустится: это фамильная драгоценность, нужно же понимать, что продать ее невозможно». Апломб у них пуленепробиваемый. Они считают, что находятся под защитой какого-то закона природы, по которому Чизлы получают все, что заблагорассудится, а существа второго сорта должны знать свое место.

– А откуда Генри Драммонд узнал, что ты пытался помешать Кинваре сбежать с бриллиантами? Он сказал Корморану, что ты отправился в Чизл-Хаус с благородной миссией.

Рафаэль фыркнул:

– Ну волна пошла, да? Видимо, Кинвара накануне смерти отца черкнула Генри записку с просьбой подсказать, где можно оценить колье.

– И по этой причине он до рассвета бросился звонить твоему отцу?

– Именно так. Хотел предупредить, что она задумала.

– Но почему ты не рассказал этого полицейским?

– Как только станет известно, что она планирует его продать, начнется цепная реакция. Поднимется жуткая склока, родня побежит к адвокатам, и все будут требовать, чтобы я вместе с ними пинал Кинвару, а сам я между тем останусь человеком второго сорта, каким-то убогим курьером, которому только и доверено, что возить старые картины Драммонду в Лондон и выслушивать, сколько получал за них мой папа, не отчислявший мне ни гроша… Так какой же смысл мне встревать в этот бриллиантовый скандал и играть по чужим правилам? Когда отец позвонил, напрасно я его пожалел: надо было сразу сказать, чтобы он засунул себе куда-нибудь эти камни, да как-то постыдился, – сказал Рафаэль, – а отсюда вывод: они правы, я – не настоящий Чизл.

У него перехватило дыхание. В ресторане появились еще две пары. Робин в зеркале увидела, как холеная блондинка оценивающе взглянула на Рафаэля, прежде чем сесть за столик со своим грузным, щекастым спутником.

– Теперь скажи: почему ты бросила Мэтью? – напомнил Рафаэль.

– Он мне изменил, – ответила Робин. Ей даже не хватило сил солгать.

– С кем?

У нее сложилось впечатление, будто ему захотелось как-то изменить расстановку сил. За презрением и злостью, которыми была пронизана его обличительная речь в адрес родни, сквозила обида.

– С университетской однокурсницей, – ответила Робин.

– А как ты узнала?

– Нашла в нашей супружеской постели бриллиантовую сережку.

– Ты серьезно?

– Серьезно, – подтвердила Робин.

От одной мысли, что сейчас придется ехать в Уэмбли, чтобы свалиться на жесткий диван, ее захлестнуло волной подавленности и усталости. А еще она, как могла, оттягивала звонок родителям, которые ничего не знали.

– В других обстоятельствах, – начал Рафаэль, – я бы попытался тебя соблазнить. Но сейчас неподходящий момент. А вот если выждать неделю-другую… Однако беда в том, что смотрю я перед собой, – он поднял указательный палец, а потом навел его сначала на Робин, а потом на воображаемый образ у нее за спиной, – и вижу, как у тебя из-за плеча высовывается твой одноногий босс.

– У тебя есть особые причины подчеркивать, что он одноногий?

Рафаэль ухмыльнулся:

– Заступаешься?

– Нет, я просто…

– Все нормально. Иззи тоже по нему сохнет.

– Что значит…

– О, теперь перешла в оборону.

– Слушай, ради бога, прекрати, – полусмеясь, взмолилась Робин, и Рафаэль ответил усмешкой.

– Закажу себе еще пива. А что ты вино не пьешь?

Ее бокал опустел лишь на треть.

Получив очередную бутылку, он злорадно произнес:

– Иззи всегда была падка на грубую силу. Ты заметила, как Физзи стрельнула глазами в ее сторону при упоминании Джимми Найта?

– Представь, заметила, – сказала Робин. – А в чем там дело?

– Фредди исполнялось восемнадцать, – самодовольно ухмыльнулся Рафаэль. – На праздник завалился Джимми с парой дружков, и в их обществе Иззи… как бы помягче выразиться?.. кое-что потеряла.

– Ох! – Робин не поверила своим ушам.

– Она там напилась до беспамятства. В семье это стало притчей во языцех. Я своими глазами ничего не видел. Был слишком мал. А Физзи до сих пор не понимает, как ее сестра могла отдаться сыну деревенского плотника, и подозревает, что тот наделен какой-то бесовской сексуальной притягательностью. Она до сих пор считает, что именно это и склонило Кинвару на его сторону, когда он явился просить денег.

– Что? – резко переспросила Робин и вновь потянулась к записной книжке, которая лежала закрытой.

– Не надо так волноваться, – сказал Рафаэль. – Я, например, до сих пор не знаю, чем он шантажировал папашу. Видишь ли, неполноценному члену семьи доверяют не полностью. Вспомни, что рассказывала Кинвара в Чизл-Хаусе. Когда впервые появился Джимми, она была дома одна. Отец, как всегда, задерживался в Лондоне. Из тех обрывочных сведений, которые до меня дошли, я заключил, что при первом их с отцом обсуждении того случая она заняла сторону Джимми. Физзи твердит, что он включил свою неотразимую сексуальность. Ты считаешь, она и вправду действует?

– На кого как, – равнодушно сказала Робин, делая пометки. – Значит, Кинвара решила, что твой отец должен ему заплатить?

– Как я понимаю, – ответил Рафаэль, – Джимми в свой первый заход не прибегал к шантажу. Кинвара сочла его просьбу обоснованной и сказала отцу, что неплохо бы парню чего-нибудь дать.

– Когда это было, не припомнишь?

– Хоть убей, не знаю. – Рафаэль покачал головой. – Сдается мне, я в то время сидел. О том ли мне было думать… Угадай, – второй раз за вечер спросил он, – сколько раз родственнички спросили, каково мне было за решеткой?

– Ну, не знаю, – осторожно протянула Робин.

– Физзи – ни разу. Папаша – ни разу…

– Зато Иззи приезжала к тебе на свидания, ты сам говорил.

– Точно, – признал он и поднял бутылку, словно провозглашая тост за сестру. – Да, приезжала, честь ей и хвала. Миляга Торкс пару раз прошелся насчет того, что в душе за упавшим мылом лучше не нагибаться. Я предположил, – с жесткой улыбкой продолжал Рафаэль, – что в этом вопросе он большой специалист, недаром же его старинный дружок Кристофер у себя в офисе имеет привычку совать ладонь парням между ног. Выходит, если за этим делом застукали старого волосатого уголовника, это в наше время серьезное преступление, а если образованного государственного мужа – то безобидная шалость.

Он мельком взглянул на Робин:

– Надеюсь, тебе понятно, за что отец гнобил этого несчастного Аамира?

Робин только кивнула.

– И Кинвара узрела в этом мотив убийства. – Рафаэль вытаращил глаза. – Домыслы, чистейшей воды домыслы… каждый гнет свою линию. Кинвара считает, что отца убил Аамир – за то, что отец нанес ему прилюдное оскорбление. Слышала бы ты, какие оскорбления папаша под конец своей жизни бросал Кинваре. Физзи твердит, что это вполне мог сделать Джимми Найт, разозлившись из-за денег. А сама постоянно злится, что фамильные денежки уплыли меж пальцев, но прямо сказать об этом не решается, чтобы не прогневать своего полоумного муженька, по чьей милости так случилось. Иззи считает, что убийца – Кинвара, которая ощущала себя нелюбимой, ненужной, отвергнутой. Но самой Иззи не перепало от отца ни слова благодарности – а что бы он без нее делал? Когда она сказала, что увольняется, он и бровью не повел. Улавливаешь картину? А вслух признать, что у каждого хоть раз чесались руки его прикончить, – кишка тонка. Теперь его нет в живых, и они переводят стрелки друг на друга. Именно поэтому, – продолжал Рафаэль, – никто не заикается насчет Герайнта Уинна. Он находится под двойной защитой, потому что со святым Фредди у него были свои счеты. А между тем каждому бросается в глаза, что как раз у него-то и был реальный мотив, но нам развязывать языки не положено.

– Давай. – Робин держала наготове ручку. – Развяжи язык.

– Нет, забудь, – бросил Рафаэль. – Это я случайно…

– Мне кажется, ты ничего не говоришь случайно, Рафф. Так что не надо.

Он засмеялся:

– Просто я стараюсь не пудрить мозги тем, кто этого не заслуживает. Это часть моего грандиозного искупительного плана.

– И кто же этого не заслуживает?

– Франческа, та девочка… ну, ты знаешь… из галереи. Она мне и рассказала. А сама узнала от старшей сестры, Верити.

– Верити, – повторила Робин.

Измотанная бессонницей, она пыталась сообразить, где слышала это имя. Чем-то сходное с «Венецией»… И в конце концов ее осенило.

– Постой-ка, – нахмурилась она, стараясь не потерять мысль. – Некая Верити входила в молодежную сборную по фехтованию в одно время с Фредди и Рианнон Уинн.

– Буквально, – подтвердил Рафаэль.

– Все вы друг друга знаете, – устало выговорила Робин, невольно повторяя мысль Страйка, и опять принялась записывать.

– Ну, в этом преимущество системы привилегированных школ, – сказал Рафаэль. – В Лондоне, при наличии денег, ты вращаешься в одном и том же кругу из трехсот человек, куда бы тебя ни занесло… Так вот, когда я впервые появился в галерее Драммонда, Франческа не могла усидеть на месте: ей не терпелось мне сообщить, что ее старшая сестра когда-то встречалась с Фредди… Видимо, малышка решила, что из-за этого мы самой судьбой предназначены друг для друга. Но стоило ей узнать, что в моих глазах Фредди – порядочное дерьмо, как она сменила курс и рассказала мне гнусную историю. Выходило, что на дне рождения Фредди кое-кому из ребят, включая Верити, пришло в голову наказать Рианнон, которая посмела заменить Верити в сборной по фехтованию. Тем более что в их глазах она всегда была… ну, не знаю… простушкой? валлийкой?.. и они принялись ее спаивать. Известная забава. Процветает в общежитиях, если ты не знаешь. Но девочка плохо реагировала на чистую водку… а может, с их точки зрения, реагировала прекрасно. Короче, они отщелкали множество пикантных фотографий и стали обмениваться ими между собой – дело было на заре интернета. Думаю, в наше время за первые сутки у них было бы полмиллиона просмотров, но над Рианнон всласть поизмывались только фехтовальщики в полном составе, да еще дружки Фредди. Как бы то ни было, – заключил Рафаэль, – примерно через месяц Рианнон покончила с собой.

– Боже мой, – шепнула Робин.

– Так вот, – продолжил Рафаэль. – Когда крошка Фрэнни поведала мне эту историю, я решил расспросить Иззи. Она ужасно расстроилась, велела мне никогда, ни под каким видом не повторять этот рассказ, но отрицать не стала. Твердила, что «никто не лишает себя жизни из-за глупой шутки на дне рождения», что я не должен очернять Фредди, что папа этого не переживет… Ну, мертвые сраму не имут, так говорится? А я лично считаю – давно пора кому-нибудь помочиться на вечный огонь Фредди. Не родись этот гад Чизлом, по нему бы колония для малолетних преступников плакала. Но ты, наверное, хочешь сказать: «Кто бы говорил…»

– Нет, – мягко возразила Робин. – Я хотела сказать совсем другое.

Его задиристое лицо угасло. Он посмотрел на часы.

– Мне пора. К девяти меня ждут в другом месте.

Робин подняла руку, чтобы ей принесли счет. Обернувшись к Рафаэлю, она заметила, что его глаза привычно обшаривают двух присутствующих в зале женщин, а отражение в зеркале показало, как старательно удерживает его взгляд холеная блондинка.

– Ты можешь идти, – сказала Робин, передавая официантке свою банковскую карту. – Мне будет неприятно, если ты опоздаешь.

– Нет, я выйду с тобой вместе.

Пока она убирала карту в сумочку, он принес ей пальто и помог одеться.

– Спасибо.

– Не за что.

Стоя на тротуаре, Рафаэль остановил такси.

– Поезжай, – сказал он, – а я немного пройдусь. Проветрю голову. У меня состояние – как после неудачного гипноза.

– Нет-нет, – сказала Робин. Ей было неловко перекладывать на Страйка значительную стоимость поездки до Уэмбли. – Я на метро. Удачного вечера.

– Пока, Венеция, – ответил он.

Рафаэль сел в такси, которое плавно умчало его вдаль, а Робин, поплотнее запахнув пальто, зашагала в противоположную сторону. Беседа получилась сбивчивой, но вытянуть из Рафаэля удалось гораздо больше, чем она рассчитывала. Достав из сумки мобильный, она позвонила Страйку.